Надо лечь, включить хорошую музыку и
представлять себе каждую картинку,
каждую произнесенную фразу.
С. Сакин и П. Тетерский "Больше Бэна"
- Нет, Пашка, ну хоть ты мне скажи: это конец, блядь, света или нет?
Колян, уже с полминуты возивший алюминевой вилкой с насаженной на нее маслинкой по своему подбородку, заросшему противной смоляно-черной волосней, смотрел на меня кретински удивленными глазами. Взглядом шлюхи, которая не может понять, оттрахают ее сейчас или выгонят пинком под жопу без всякого дела. Ненавижу, когда кто-то так на меня смотрит. А еще этот Колян, что вчера прихуячил из своего мухосранского колхоза. Погостить. Новый Год встретить. Да-да. Знаем мы таких говнюков, от которых годами ни слуху ни духу, а на празднички - вот я, любите, какой есть! Конечно, здесь накормят, уложат и сказку на ночь расскажут! Куда же мы денемся? Кровь-то - своя. Липнет к сердцу, как магнит...
Колян - это мой брат. Двоюродный. Нет, мужик он, вообще-то, ничегошный, работящий. Но когда пытается поскрипеть своими мозгами, выебанными за годы бесчисленными деревенскими запоями, тогда уж профессора философии нервно курят в коридоре.
- Ты слышишь, Пашка? Тысячелетие кончается!
Колян многозначительно поднял свой длиннющий средний палец вверх и перевел мутный взгляд с меня на грязный серый потолок.
- Грядет, как его, Страшный Суд! Святой Пиздец всем грешникам пришел! Ты слушаешь, блядь, меня или нет?
Я молча кивнул головой. Так убедительно, что опустился мордой в салатницу. Там был вчерашний оливье. А, может, и нет. Какая на хер разница, когда конец света через два часа...
Очухался я в холодном поту. Серега, мой малой, щипал своими тонкими пальчиками меня за щеку. Было, конечно, больно, но я почти сдержался: сынишка все-таки.
- Что ж ты, отродье блядское, творишь?!
Смачная оплеуха пришлась точно по затылку.
- Что ж ты папке-то отдыхать не даешь, пизденыш?!
Серега сразу расхныкался.
- Да я... Да я... Я хотел... По телеку передача интересная-я-я...
Он разревелся в жопу и убежал к своей полоумной мамаше. Помяв лицо трясущейся рукой, я встал и, пошатываясь, побрел к телевизору.
Отродясь ничего интересного в новогоднюю ночь не показывали. Не любят наши телевизионщики народ: или попкорн из буржуйского дерьма ему суют, или плесенью советской до точки доводят. Пипл хавал. Пипл хавает. Пипл будет хавать. Аминь, TV-суки! Когда-нибудь вы отгребете! Даешь, блядь, телереволюцию!..
Подойдя вплотную к телеку, я прибавил звук. Терпения хватило лишь на минуту. Выматерившись, я стал искать Нюрку.
Нюрка - это жена моя ненаглядная. Правда, ненаглядная она только потому, что наглядеться на себя в зеркало не может. А так - чучело болотное! И на хера я на ней женился?.. Не помню. Пьяный был...
Нюрка была на кухне. С безмятежной харей она секла капусту в эмалированном тазике. Рядом сидел уже спокойный Серега и бессовестно жрал свои зеленые сопли. Так вот мизинчиком посует внутрь-наружу в ноздрю - и с удовольствием в рот. Ну, хоть не в жопе ковыряется - и то хорошо.
- Ты что, урод, разбудил меня, чтобы я посмотрел, как микробы ебутся?!
Серега вытер соплю на пальце о праздничную майку и торжественно произнес:
- Это открытие наших ученых! И это не микробы, а бактерии!
Я взревел:
- Ты! Папку учить вздумал! Сгною! В коляновском колхозе, блядь, сгною!
- Не смей кричать на сына! - заорала Нюрка, недвусмысленно взмахнув острющим кухонным ножом.
Серега снова по-бабски захныкал. "Зарежет. Зарежет на хер, - прикинул я. - Давно уже нацеливалась, сука. Ждала удобного момента".
- А ну вас всех!.. - расстроено кинул я и, погрозив Сереге кулаком, вышел в прихожую. Наручные часы китайской фирмы с охуительно непроизносимым названием звонко пискнули. "Когда микробы ебутся, они, наверное, так же пищат", - подумал я и посмотрел на тупой желтый экранчик. Ровно одиннадцать. Пока живем.
Раньше я и представить себе не мог, какое огромное это наслаждение - ссать под дверь своей квартиры. Возможно, потому что меня никогда не выгоняли из дому. Хотя, по правде сказать, я сам... В общем, собрался, жахнул рюмашку белой на дорогу и ушел, хлопнув сталью на прощанье. А не хер, суки, портить мне праздник!
Я бы еще и насрал там же, да что-то не хотелось. Просто от пуза нажраться не успел. А так бы я... Ладно. Хоть выпил порядочно - и то неплохо.
Коварная, знаете, вещь - заплеванные лестницы. Спускаешься по ним, харкаешь в разные стороны, а они все такие же заплеванные - ни больше, ни меньше. Мерзко и гадко. Но ты продолжаешь сплевывать... Так и с жизнью моей горемычной. Вроде, понимаю, что говно она полное, что нужно выбираться, всплывать. Но сил-то уже нет. Силы стекли в заблеванную раковину, осели грязно-белым пеплом на балконном стекле, остались внутри этих размалеванных блядей с работы. И я продолжаю жить.
Выйдя из вонючего подъезда, я поперся к остановке: там и чего посмолить можно было купить, и свалить в центр, если приспичит. Старые раздолбанные ботинки то и дело утопали в мокром рыжем снегу, хлюпая и чавкая, как голодные свиньи. Честно говоря, я уже давно привык к постоянной слякоти на Новый Год. И в этот раз лишь горько ухмыльнулся: опять погодный пидорас на небе решил показать нам кузькину матушку, дабы в следующем году мы вели себя по-экологичней. До остановки я то ли дошел, то ли доплыл.
На деревянной лавочке сидела закутанная в десяток пуховых платков бабуля да парочка сопливых подростков, решивших согреться поцелуями. Я заглянул в ларек, взял пачку курева, послал на хер продавщицу, которая уговаривала купить чего-то там еще, и уселся посередине. Закурил, попутно искоса поглядывая на бабку. Она листала газету, кажется, "Эрос", щурила слепые зенки, пытаясь прочитать хоть что-нибудь под развратными фотками.
- Ну что, бабусь, интересно? - сдуру ляпнул я.
Старая скрипуче зашептала:
- Я-то, милок, и не разберу ничего. Так вижу, что красных девок - тьма. А что там про них-то пишут? Черт не разглядит!
Я затянулся, потом медленно выпустил вверх струю сизого дыма.
- Красные девки, говоришь? Ха! Бляди они все там. В таких газетах только о блядях и педиках пишут. И как трахаться правильно пишут... Так что брось ты, бабка, это дело. Поздно тебе уже... По возрасту.
- Что же ты, сволота, злословишь-то?! Что же ты при дитях-то язык распускаешь?! - она замахала газетой перед моим носом. - Сам-то, небось, женатый, с ребенком.
А вот это уже было зря!
- Ты мою семью не тронь! Коммуняки мозги твои в молодости выебали, а новое время, я вижу, по фене. Так что не тебе, старой карге, меня жизни учить.
Бабка остервенело сплюнула.
- Это я-то - и старая?! Да меня если в темном углу да к теплой стенке... - она мечтательно сжала "Эрос".
Поперхнувшись горьким дымом, я закашлял. Бабуля-то оказалась не промах.
- Не сегодня... - только и промямлил я.
Желтым светом невдалеке мелькнуло такси. Затушив сигарету, я встал, почесал замерзшую от холодной скамейки задницу и подошел к обочине. Парень хрипло окликнул меня и спросил время. На экране китайских часов светилось двадцать минут двенадцатого.
То, что зря сел в это гребаное такси, я осознал где-то минут через пять. За это время шофер, пиздючий ящик по имени Армен, сумел изложить мне свои лирические размышления о грядущем празднике, выебать на словах всех городских ментов и поведать занимательную прошлогоднюю историю о какой-то шлюхе Таньке, в рот которой он кончил с боем курантов.
Я так понимаю: если государство доверило тебе людей возить, то вези их. На дорогу что ли смотри вместо того, чтобы по-распиздяйски отвлекаться, хуйню всякую нести и вдобавок дико ржать по любому идиотскому поводу.
В общем, отдав этому мудозвону огромные по меркам среднестатистического работяги бабки и выйдя из машины, я облегченно выдохнул. Тяжелый, блядь, вечерок выдался. Что-то не похоже на Новый Год, самую счастливую ночь для любого совка...
- Саныч, ты?! - над ухом раздался пробитый грубый бас.
Эту голосину я бы узнал, даже в кал упитый. Антоха Толстый! В армии отхуярили вместе целых два года.
- Здорово, Толстый! - успел булькнуть я перед тем, как его огромные сильные ручища скомкали меня и прижали к заплывшей жиром туше.
Он, не стесняясь стоящей рядом жены, пьяно орал, вспоминая армейскую житуху, захлебываясь и матерясь, рассказывал о нынешней судьбе наших общих дружков. Выискивал, видимо, интересовался... Да, такой он, сука, человек: в людях замечает и потом помнит только хорошее. Не понять ему, жирному, что, как говорится, есть бляди, как люди, и люди, как бляди. Я-то как раз это понял давно.
- Саныч, айда с нами! Мы - на елку! - Антоха махнул рукой в сторону мерцающих неподалеку гирляндных огоньков.
Только тогда я допер, что нахожусь в ста метрах от главной городской елки. И что там самозабвенно отрывается весь этот хуев человеческий мусор. И что перспектива удрученно шароебить по веселящимся улицам не может прельщать. До жути захотелось домой: к ненаглядной Нюрке, к проныре Сереге, к философу Коляну...
Но Антоха уже схватил меня за локоть и потянул за собой. Его тотчас же потянуло на откровенность: он рассказал о том, как, вернувшись из армии, закончил институт, начал работать, а потом открыл и свой бизнес. С будущей женой познакомился на юге, первого ребенка ждут в мае.
А я еле волочился вслед за своим дружком, слушая его гнилые, словно ваучер, излияния и поглядывая на сомнительно брюхатую женушку, тупо улыбающуюся в воздух. И, по правде сказать, с каждой секундой Антоха все больше проваливался для меня в охрененную, бездонную пропасть под названием "Пропасть Совкового Коммерческого Быдла". Что она сделала для страны, а, вернее, для ебаной разрухи в стране, я думаю, и говорить не стоит...
Хотя, в общем-то, хуй с ними, с "пизьнесменами", как их Колян ласково называет. Раз уж пришел всем грешникам Святой Пиздец, так эти суки, думаю, первые на очереди.
А ведь недолго-то ждать оставалось. Часами чувствовал. И жопой.
Пять!.. Четыре!.. Три!.. Два!.. Один!.. Ура!!!
И вот сотни довольных рыл слились в едином оргазмоподобном порыве.
Кричать, я сказал! Так, чтобы даже в сраной Америке услышали и ядерной войны испугались.
Прыгать, я сказал! Так, чтобы стекла в ближайших домах посносило на хрен.
Беситься, я сказал! Так, чтобы на следующее утро перед собой стыдно было...
У Антохиной жены закружилась голова, и она чуть не потеряла сознание. Значит, действительно, брюхатая была, и зря я на нее про себя гнал...
Они решили потихоньку топать домой. Сам не свой Антоха попрощался, обещал позвонить на днях и в обнимку с женушкой растворился среди разношерстных веселящихся ублюдков. Угроза лоховского шароебства до утра стала весьма реальной. Закурил. Слава богу, сигарет пока было навалом.
Стояла она совсем рядом с главной елкой. Мой профессиональный глаз почти сразу выцепил ее из шевелящейся тучи пьяного сброда. Сравнительно молодая, сравнительно красивая, сравнительно стройная. Никого не ждала и никуда не спешила.
- Привет. С Новым Годом, - выпалил я и, как придурок, уставился на елку.
Она нежно взяла меня под руку и медленно положила голову мне на плечо.
Пошел снег. Пресловутый, неуловимый новогодний снег. Он падал на наши голые ладони, на холодный городской асфальт, на широкие еловые лапки, делая все вокруг белым, сказочно белым...
Мы взяли вина, пачку гондонов и пошли к ней на квартиру.
- Нет, ну хоть ты мне скажи: это конец света или нет?
Она опустила глаза.
- Конец как конец... Знаешь, есть и еще меньше... Ты, Паш, главное, не стыдись...
Здесь я вошел в нее. Грубо, как неопытный пацан. Словно обидевшись на нее за то, что не оценила по достоинству мой член. И через секунду понял, какую хуйню сморозил. Ее ведь Светкой звали... Прикусив поганый язык, я продолжил свое, до боли знакомое мужское дело.
Оттрахав ее хорошенько, я допил бутылку вина и пешком пошел домой. Больше эту женщину я никогда не видел...
Коварная, знаете, вещь - заплеванные лестницы. Поднимаешься по ним, видишь вафли, которые вчера с горя оставлял. Мерзко и гадко. Зарекаешься, обещаешь себе исправиться. Молишься за уборщицу - старушку, заболевшую на прошлой неделе... Так и с жизнью моей горемычной.
Поднявшись на свой пятый-проклятый этаж, я замер. Перед дверью, рядом с еще не высохшей лужей моей мочи лежала свежая куча дерьма. Я расхохотался, вспомнив свою вчерашнюю проделку, потом открыл ключом замок и зашел в квартиру.
Через несколько часов яркое, слепящее солнце станет ласкать сонный зимний город. Утро наступит. И все поймут, что пришел новый, 2001 год.
Да, Конец Света не настал. Страшный Суд не грянул. Про Святой Пиздец я, вообще, не говорю. Так, значит, тот, который на небе, решил помучить нас еще сотню, а, может, и тысячу лет. Ну и хуй ему в рыло! Я, допустим, этому рад. Рад, что буду жить столько, сколько отмерила мне судьба. Рад, что колхозные братья, уродливые жены, развратные бабки, брехливые таксисты и армейские дружки не сдохнут просто так. Рад, что микробы не перестанут ебаться к радости наших ученых и детей. Рад, что TV-суки наконец отгребут. Я-то об этом позабочусь. Даешь, блядь, телереволюцию!