- Конечно, конечно, - я тут же встрепенулся от сонливости перетёртых каш в желудке, от алыезлыеленты на небосводе декабря, понимаешь, жизнь замедляется, замораживается и впадает в спячку.
Потом, через час, выпив горячего кофе, вышел покурить в кафельный туалет хирургического отделения. На унитазе, приспустив замахровевшие от долгого использования синие спортивные штаны, сидел корягообразный старый человек и курил через стеклянный мундштук "Приму". Корягообразный нос с кратерами пор, картофельный, добрый, свисающие с дугообразного хребта шкуры кожи, серая футболка в вытершихся дырочках; огромные корягообразные пальцы с щитами ногтей в ковшеобразной ладони.
Я спросил его про возраст, сходил ещё за сигаретами, и он неспешно, как не спеша бежит в деревне речная вода, как не спеша идёт честная жизнь, заговорил о том, как в прошлый раз оказался в больнице, когда ещё жил с женщиной, ушедшей затем от него после двадцати трёх лет из-за того, что к своим тогда семидесяти годам потерял мужскую функцию.
- Что ж поделать, сынок. Шесть лет мы ещё промучились, а потом она объяснила мне, что ещё молодая. Младше меня на пять лет.
- Дома я лежал тогда, а мне говорят - "давай скорую вызовем", я говорю - "не надо, не надо, я ведь человеку обещал двигатель от этого... ВАЗа, нет... тьфу, пропасть... от ГАЗа перебрать, а самого так и тянет уснуть, встать не могу. Скорая приехала, давление - 230 на 110, криз, меня врач спрашивает - "как ты ещё живой остался?", я говорю - "не знаю, как-то вот". - Я в это время уселся на кафельный пол, вытянув ногу, потому что коленные чашки заныли от сидячего приседа, я расфокусировал гляделки на его большую голову с подстриженными по бокам лысого бугра седыми толстыми волосами, редеющими гребнями; на красноватый внезапный вспых за его плечом и чешу подбородок. - Очнулся в лесу, тогда весна была, снег уже сошёл, сухо, забрезжило, думаю - "где я?" - оказывается, капельницами меня обставили. Я потом в туалет покурить пошёл и завалился на стену, сползать начал, сестра подбежала - "что же вы!" - отвела потихоньку обратно, утку принесла. Так я целый день и промучился, не могу в утку, вот хоть ты... - он показывает ладонью движение всплывающей рыбы, - ... режь меня!.. Врач пришёл - "как чувствуешь себя?" - "Нормально. Можно мне встать, покурить сходить? Вроде два дня нормально пролежал". - "Лучше лежи, конечно, но... Голова-то кружится?" - "Нет", - говорю. - "Ну смотри". Валентина тогда сдавала одному молодому мужчине одну из комнат, я позвонил ей, а он говорит, что пришёл домой, а она лежит, глаза закатываются. Он ей говорит, а она только губами шевелит. Вызвал скорую, увезли... Этот, как его... - он склонился ещё ниже над коленями, повернул голову к подоконнику, скрипнул пальцами о ладонь, как скрипит кожа ремней и рабочих сумок, - ... клещ.
- Энцефалит, - угадываю я.
- Да, хоть все...
-Прививки.
- Да, каждые там четыре-пять лет она проходила, нужно... Но вот... Я к врачу, слова сказать не могу, ты понимаешь - плачу, что это я, видно, возраст... Он говорит - "как же я тебя отпущу? ты же сам вон какой! аккуратней - говорит - будь". Я говорю - "конечно, что же я! не младенец". В общем, к дочери пришёл, она тут, недалеко, - показывает ладонью себе за ухо.
Я реагирую:
- Вы так уверенно показываете. Точно знаете, что это правильное направление, да?
- Конечно. Вон там, - показывает в другой бок, - на Бишкек, я же, сынок, с 53 года за рулём. На Бишкек семь раз ходил, тогда у меня ещё "Москвич" был, на Запорожье, - показывает прямо от себя, - семь раз... Нет, семь раз до Ростова, а на Запорожье пять. У меня там родня. Миллионы людей перевёз, тысячи километров. На межгородке до Челябинска; на Магнитогорск ходил, Невьянск, Нижний Тагил... Из тех, с кем мы начинали тогда автобусы водить, трое уже отдали Богу душу, я вот остался. Да и то, всё болит, то тут, то там, на костыль опираюсь, резкое движение сделаешь - в глазах всё плывёт, как у пьяного. Мы ж тогда молодые были, а когда молодой - незаметно, а щас всё отдаётся. Помню, везу людей на Челябинск, проезжаю Калат, потом километров шесть... нет, километров восемь проходишь и - поворот дугой направо, там речка Теча, мостик перекинут деревянный, а у меня масло подскочило, я остановил, выхожу, цилиндры открутил, воды подлить надо, я ведро - и к реке. А там два мента, в этих... - показывает полосу на груди, - в комбинезонах, татарины - "нельзя" - говорят. Я говорю - "да мне воды ведёрко" - "нет, нет, уходи", - он говорит это тихо, у него низкий нутряной голос, бас, бродящий внутри пещеры, - "нельзя". Видишь как. А нам всё равно тогда было, окна открыты, локоть выставишь. А там как раз зона прохода радиации. Щук тогда продавали. "А чего? - думали. - Подумаешь, глаза зелёные!" - выковырим да готовим, - он отщипнул докуренный бычок из стального кольца на дуле мундштука, пододвинул мусорное ведро, пустил отвесно нитку слюны и крякнул, - н-да... А тут дочка меня спрашивает - "а мне на чём добираться?" - "так я же тебя довезу", - а у самого слёзы, внучку младшую сгрёб, люблю её сильно, старший-то непослушный, ругаешь его - мать, дочь моя, заступается... В общем, довёз её, подождал, пока она пути перешла, до психи доехал, там развернулся до санатория и на ВИЗ, - я протягиваю ему стакан с кофе. - Ну давай. О, горячий. Нескафе?
- Да.
- Я много перепробовал, на нём остановился. Десять банок куплю и пью. А потом сердце прихватило. Так я в гараж приду и не знаю, куда сунуться. Стал чай пить, купца.
- Понимаю.
Я приношу ещё по сигарете.
- Вы фильтр оторвите да вставьте.
- Ничего, так попробую. Если куриться не будет - оторву, - он курит, как и всё остальное делает, обстоятельно, кладёт мундштук с зажжённой сигаретой на тыльную кору другой ладони, вертит его, перекладывает, не торопится, дымок поднимается отвесно, на стекле закрытого окна капли. Я ёрзаю в приседе, опершись спиной в футболке о стену, чувствую холодок, побаиваюсь его, колени затекают, я перемещаю вес тела на кулак, упёртый в пол, и чувствую, как ослабли руки, истоньшали кости. Тоненькие пальчики, ручки-палочки. Я опять вытягиваю ноги вдоль пола, и теперь задницей, то есть двумя костяными отрогами, выпирающими сквозь мяско, ощущаю кафельный холодок, боюсь его, но даю себе поручение вскорости изменить опасное соотношение остатков тепла в теле и цементной прохлады.
Этого старого мужчину не назовёшь "дедушка", он - дед. Он продолжает непредвзятое повествование. Я сонно моргаю глазами, тру щетину, отдыхаю в его обществе.
- Поехал я прямо в больничной одежде и в тапочках, документы даже забыл взять, когда обратно приехал, у Зины спрашиваю - "а где документы?" - "Так они так в кармане и остались". Вот ведь! Если б менты остановили, то всё... В больнице не пускают, я им объясняю, что сам вон из больницы, к ней подхожу - "как же ты так?"... Звонил ей тут недавно. "Чего, - говорю, - не звонишь?" - "Да вот, денег не было", - отмазка, в общем. Понятно. "А что ж, тебе Сашка-то денег на телефон не положил?" - "Положил, да никто не звонил"... Я тут отксерил три листа текста, занимательного текста, про расхождения колёс, французы в шестидесятых годах, - он начинает лепить воздух ладонями, как пластилин, - объясняют, что вот, - показывает, - выход, трубка, маслопровод, вниз на шестьдесят градусов, экономия бензина. Третья-то страница мутная какая-то, я её отложил, а по этим описаниям попробовал. И действительно. Там дело в том, что на цилиндрах надо сделать фаску спиральную вниз, - показывает длину цилиндра по руке, - я к одному приятелю на заводе подошёл... "Сделаешь?" - Резец ноль... Ноль ноль четыре микрона. У итальянцев в шестидесятых на Фиатах были такие спирали. А наши делали, которых щас тёмными называют, мол, ничего не знали, эти... как их... - он недоволен тем, что сразу не может вспомнить слово, мотает и пригинает голову, так и сидит в приспущенных штанах на толчке, ему некуда торопиться.
- Демократы, - подсказываю.
- Американские, я их называю...
- Капиталисты!
- Капиталисты! Вот, мол, народ у вас был тёмный, а этот тёмный народ цилиндры-то на ГАЗах, нет, ВАЗах, копейках, спиралил. Понимание было, чтоб на износ железо об железо не тёрлось. А так, спирали сохраняют распределение масла на стенках, увеличивая эксплуатацию две тысячи двести. А так - тысяча сто. Разница колоссальная! Почему и говорят, что машину сразу заводить нельзя, - он пускается в последовательное перечисление операций, необходимых для безопасного запуска двигателя. Я встаю, наконец, разминаю длинные члены.
- Можно я пописаю?
- Конечно, конечно, сынок, - вскакивает он и опирается с немного расплывчатым видом о стену. Видно, лёгкое головокружение. - Это я могу тут до бесконечности сидеть. О, неплохо, - констатирует, посмотрев на содержимое полости унитаза. Там, в лужице светло-чайного цвета, лежит нечто, скорее всего, серная головка спички.