"Не давать спуску! Ни на секунду! Никому, никогда и нигде!" Он так и проснулся с этим нигде и со странной мелодией, чудесной и познавательной.
"Пройма, пройма эта жизнь. Пронимает всё без исключения, кожевенный пояс, простроченный разноцветными нитями. Не сдвинуться, не уйти, проймёт насквозь до зубодробилок, чихнёт и пойдёт дальше. Да к тому же это постоянное присутствие-отсутствие: открыл глаз - присутствуешь, закрыл - отсутствуешь".
Стремился ли он или не стремился ли он? Утро было свежее и отнюдь не морозное.
- Владимирович...
- Слушаю, говорите...
- Владимирович, это говорит Аркадьевна.
- Что?
- Аркадьевна.
- Вы за ветошью?
- Нет, не заведующая.
- Я имею в виду, за одеждой?
- Никакая не Надежда.
- Вы тогда не туда попали.
Пока ещё девушка директора всё думала и думала. И заставляла себя не думать, отодвинуть эту болящую тему, но она всё равно дёргалась в поле сознания как поплавок на речной глади. "Не буду звонить, не буду! Не должна. Иначе он меня уважать перестанет. Он ведь тоже ждёт звонка. Это такая политическая игра нервов - кто кого переждёт. Дотерпеть до пятницы, обязательно!" - А поплавок всё дёргался и распространял круги, она мучилась, твёрдо приняв отсрочку до пятницы, но привязанность её к нему всё шептала и шептала, чтоб позвонила сейчас. Поплавок дёргался, одна рука уже начинала движение по вытягиванию улова, другая останавливала во имя будущих б?льших результатов. И так целыми днями. Что за мучение для тонкого существа! Молчание и неопределённость, при условии, что ты к чему-то стремишься, тяготят сверх меры. "Учитесь властвовать собой" - классики всегда к месту. Учусь.
Густо замешанные клубки и узлы эмоций.
Как это - бить наповал? Как это вообще - бить?
Сумбур и давящее разум беспокойство.
Вопрос о том, кто достоин, а кто нет, решается всегда в свою пользу.
Директор уже давно как приземлился на Священныя Земли Египетския и, немного поторговавшись с англоговорящим таксистом, был доставлен в четырёхзвёздный отель невдалеке от Сиона с мраморным фонтаном в центре холла. Не стал терять времени и, забросив вещи в номер, спустился в бар опрокинуть одну за другой. В баре праздновался НАХУРШ для специальных гостей из Гарварда и Мичигана. За окном сидели на кипарисах разноцветные попугаи, а подожжённый абсент вселил ласково-лукавый взгляд на расхаживающих по соседству пейсатых мужчин и немного усатых женщин.
Чтобы побыстрее вписаться в местную действительность (которая, по секрету вам доложу, состояла из белого песка и выскобленных временем скал), он пригласил одну из дам выпить с ним. По древней русской традиции. Вторая же отказалась, сославшись на то, что сюда она приехала глубже познакомиться с Израильской культурой, и что российское быдлячество (добавила она про себя) ей надоело дома.
Подошёл американского образа араб с мощным подбородком, в клетчатой рубашке, и предложил сходить в одно место, в пределах его усадьбы, которую он арендовал на 350 лет, где виноградники и успешная охота на раков обеспечены, единственно, нужна справка, чтобы проехать сквозь границу, но он-де это в два счёта устроит, его и тут и там хорошо все знают.
Потом гулял в Африкано-Арабских сумерках, сидел на причале и рассматривал иудейские салюты, так непохожие на наши.
В реалити-шоу как раз один вернувшийся из отпуска участник рассказывал о прелестях тайской кухни и тамошней доброжелательности. Куда бы мы ни посмотрели - везде начиналась ночь, дарящая кому прохладу, а кому невозможность согреться. Второе печальнее, ибо он замерзал. Все мы ухмыляемся, оставаясь один на один с зеркалом в прихожей.
- Где ваша туристическая группа?
- Пляшут в отеле, а может, уже спать легли... Не знаю. - После бара и вида НАХУРША он сделал попытку прогуляться по городу, но через двадцать минут неспешного хода его остановили люди в форменном и объяснили, что квартал закрыт в это время.
- И долго его обходить?
Полицейские переглянулись и засмеялись.
... В любом случае продюсеры из кожи вон лезли, чтобы доказать окружающим, что ничего специально спланировано не было, поэтому многие из окружающих не оставляли надежды рано или поздно стать продюсерами. Другие, уставшие от к себе неприязни, въевшейся в гены, просто веселились от души. Ведь участие, что ни говори, лучше, чем неизвестность между победой и поражением. Третьи посматривали на своих более умудрённых соседей и не очень понимая, что происходит, по-деловому искренне улыбались.
Люди в баре продолжали шуметь, провозглашая тосты за столом. Индивидуальные мероприятия были запланированы с завтрашнего дня.
Во сне кабельщику снились белоснежные имплантанты и девушка Луна, участница реалити-шоу, прожившая на теле-проекте четыре года и разъезжавшая уже с сольными концертами по стране. Во сне она посылала его на все буквы и бездоказательно склоняла к сожительству, но он ясно осмыслял, что не сможет дать такой девушке решительным счётом ничего, а она плакала и говорила, что совсем не такая. А он, как в рот воды набравши, не мог сформулировать свою неосведомлённость в вопросе того, что ей от жизни нужно, и всё-таки бежал за ней с этажа на этаж и хватал за ручки двери, которые она с силой за собой захлапывала.
Строительство дома шло по намеченному сроками плану. В воскресенье, когда, как известно, народ предпочитает отдохнуть от постоянных маршрутов, вливая, вкалывая в себя какой-нибудь антисептик от тоски лицезрения повторяющихся выхолощенных пейзажей и ландшафтов; или (а то и вместе) вкушая чего-нибудь, что могло бы как-то разнообразить вкусовые рецепторы, прилепляя глаза-присоски к телеэкрану, в воскресенье, когда уже явно вызревает настойчивая будущность возврата в корпоратив, отчего делается ещё горше и безысходней, что, в свою очередь, приводит к продолжению возлияний, или как мы там привыкли отдыхать, чтобы отвлечься, не испытывать совершенно ненужного тебе похмелья - разве что ты схватишься за лопату и начнёшь рыть траншею быстрее экскаватора - в воскресенье, повторю я, рабочие, укладывающие кабель к строящемуся дому, не имели возможности впасть в химическую нирвану, как остальной трудовой люд, зато получали двойную зарплату, чтобы добиться-таки своего и сделать понедельник днём тяжёлым и с чувством выполненного долга вообще не выходить на работу.
Целый день стоя по колено в водах траншеи, построившись цепочкой, передавая, вытягивая из катушки кабель, они усердствовали и закончили на закате в трансформаторной будке, куда был приглашён специалист по трансформаторным будкам, похожий на помощника прокурора - не щепетильный, но и не желающий марать манжеты и холёные пальцы обыкновенной пролетарской сутью, громко обозначавший цену в рублях каждого своего телодвижения, и в конце концов давший добро; закончили уже в темноте.
Прикрыли всю длину проводки кирпичами и пошли в вагончик переодеваться. Деньги вроде имелись у всех, поэтому никто не стал отрезать семидесятикилограммовые куски от избытка проводов, дабы сдать их за углом в металлолом и пропить в течение дороги до дому. Все слишком устали.
Один из директоров маленькой полиграфической фирмы в это время, зарабатывающий собственные деньги, соответственно, не имеющий устаканенного рабочего дня, также захлопнул папку с фотовыводами будущих визиток, промассировал глаза, отключил комп, надел кожаную кепку и отправился в теннисный клуб, где принялся методично отрабатывать удары в спарринге с отвесной стеной, а затем, чтобы снять усталость и вывести ненужные для здоровья элементы из тела, отдыхал в сауне и плавал в круглом бассейне, выложенном кафелем небесно-голубого оттенка. Он и не догадывался, что позавчера в этом самом бассейне утонул уже немолодой, в жопу пьяный специалист по телекоммуникационным технологиям.
Через два часа он был, как огурец, и недолго раздумывал, глядя на свои часы, после чего предпочёл отправиться к молодой жене, пусть даже и не своей, в квартирку, раскуриванию кальяна и игре в нарды с другим генеральным директором.
Другой генеральный директор удачно совмещал точные попадания в лузу, присматривание за находящейся рядом красавицей в бордовом декольте с потягиванием мутного коктейля, аккуратно установленного на поребрике бильярдного стола, и никуда не спешил. Он вообще был человек обстоятельный и имел свою мечту, и нет ни одного человека, который бы сказал, что он не сможет её осуществить, зная целеустремлённость, образование, редкий сплав молодости и расчётливости, в конце концов, самый темперамент этого господина.
И никто никуда не спешил, потому что куда же ещё спешить в воскресный вечер? Обычно спешат в пятницу.
Я сижу и пишу это, пожёвывая виноград, обрываю толстыми губами спелую сахарную без косточек гроздь. Когда закончится - приступлю к кофе.
Наутро жизнь, как ей и положено, продолжалась. Буднично. Ехавший в метро кабелеукладчик в какой-то до боли, до рези в сухих глазных яблоках знакомый и повторяющийся раз разглядывал наклеенную полоску рекламы над дверями вагона, стиснутый со всех сторон профессионалами и мастерами своих профессий, а мастерство, говорят, и есть истинная философия, от невозможности чего-нибудь делать уткнувшихся каждый в разную сторону, каждую из которых мастера пустующих мест снабдили зазывными приглашениями и обильными обещаниями. Тот, кто занимается рекламой в метро, предпочитает наземный транспорт, то ли из боязни в очередной раз понять, что можно было сделать качественнее, то ли для того, чтоб глаз не замыливался.
Глаза напрямую ведут внутрь, и замыленность души, к сожалению, хроническим недомоганием преследует нас, не давая ни на минуту спрятаться в тишине и нетребовательной чистотности.
К тому же и отпуск - тяжелейшая работа. Тем не менее, работа, которую необходимо выполнить.
Поэтому, после недолгих размышлений, всё-таки покупается путёвка, берётся отпуск, ключи от кабинета сдаются на вахту, выходится с дипломатом в руке в бурлящую под солнцем улицу и что-то ещё, и ещё, и ещё. (Всех денег всё равно не заработаешь!)
Но это, видимо, у того генерального директора развиваются события, хотя вряд ли он при его желании, устремлении и возможности согласится на отпуск. Какое там! - пахать, пахать и ещё раз пахать! Покой нам только снится! В гробу отдохнём! Вот они деньги - везде - на дороге валяются, с потолка ухмыляются, в телефоне подразумеваются, между друзьями перешёптываются - куй, пока молод и горяч! Делай вещи!
У кабельщика ничего подобного в проекции не намечается, у него потребности попроще - куртку вот надо потеплее купить, да и радиоприёмник, в принципе, не помешал бы. Как-то надо будет всё-таки сдержаться, не напиваться по дороге домой, а отложить на выходные, хотя... Он вспоминает случай, когда гулял допоздна по центру, никак не хотелось идти домой, повстречал девушку, сели они в машину и поехали к нему. А деньги тогда в тумбочке, в верхнем ящике он складировал. Пошёл на кухню насчёт еды, и вдруг что-то ёкнуло - девушка-то без передних зубов! - в комнату ворвался, тумбочку открыл - нет денег! Она сидит как ни в чём не бывало. И всё отрицает. Тогда он попросил её удалиться с миром и всю ночь не мог заснуть от гордости за своё рыцарское поведение. Потом видел её несколько раз там же, в центре, и даже здоровался, но она делала вид, что не узнаёт его. Вот бригадир тогда смеялся-то! Он тогда же посоветовал - если ты приехал сюда ради какой-то цели, то лучше сразу уезжай, чтобы потом не мучиться, глядя, как на твоих глазах она высыхает, скорчивается и рассыпается на медные побрякушки. Опять эта медь в голову лезет! Надо завязывать с подрубанием, застукают ведь, дом не сдадут, денег не дадут, да и вообще - воровство по мелочам надоело, противно! Надо так воровать, чтобы не стыд рождался, а повышение самооценки. И уже никто не сможет, глядя в твои полные достоинства глаза, упрекнуть или заподозрить. "Могёт!" - подумают и не полезут.
Поэтому теперь, как и всегда, он ехал до конечной, там ещё километр пешочком, и вот она - новостройка. Так что цели теперь вполне соответствуют возможностям, и куртку потеплее можно дёшево купить по совету одного приятеля на одной из распродаж. А пока впереди целая рабочая неделя: домино, вино, обеды, заливаемые кипятком, который нужно просить у охранников, ну и прокладка кабеля в промежутках. Ничего, пока не так холодно. Да и осень прекрасна.
Народ рассасывался по мере приближения поезда к конечной станции, можно посидеть и посмотреть на отражение схемы метрополитена в окне.
Он взбодрился давешним приобретением проездного жетона. Ты кидаешь некую денежную бумажку, ветром тёплым и искусственным, поднимающимся снизу бумажку эту сдувает, и сзади очередь, и все, естественно, торопятся, ты должен очень быстро принять решение - или бежать, поднимать улепётывающую по гранитным плитам банкноту, или достать следующую. Мгновенно в тебе взвинчивается стальной фонтан нервозности, ты кидаешься на пол, прямо в ноги стоящим нетерпеливо людям, хватаешься за пробел между ногами, где только что была десятка, "молодой человек!" - слышишь укоризненно-назидательное, деньга улетает в приотворённые метро-муссоном прозрачные двери, никто не собирается расступаться, ты рвёшь икроножные и пальцев ног мышцы, выхватывая на лету кошелёк - там была где-то мелочь! - мелочь эта высыпается, не дойдя до тарелки кассира, уже ты распинываешь её во все стороны, не забывая поглядывать глазом, нет ли поблизости охраны метро или милиции, медь летит, разбрызгиваясь через закутанные в осеннюю одежду потоки, кассирша что-то визгливо от тебя требует. Тогда ты просто берёшь и перепрыгиваешь турникет и, снабжённый злорадностью, бежишь, краснея и потея, расстёгивая куртку, вытряхивая из-под воротника шарф, бежишь вниз и возбуждаешься при виде ускоренного мелькания эскалаторных ламп, которые всё быстрее проносятся снизу вверх, и кратеры динамиков, извергающие реку рекламы, звуковыми пятнами расплываются за спиной. Ты быстр!
...Я тут подумал, что крысы и свиньи противные.
Крысы, свиньи - что-то отталкивающее, те, на которых можно свалить свою досаду. А досады сегодня много.
... А что это я так неуважительно думаю про крыс и свиней? Что это за "какие-то ещё там"? Я свинью видел два раза в жизни, а крысу - один раз, поэтому легче сваливать свою досаду на то, чего не знаешь. Но выйдя где-нибудь у моста, я вижу невыключенную ещё вывеску "Эго. Обувь для знающих себе цену". Наверно это было бы хорошо - зайти туда и нюхать запах выделанной кожи и пытаться не даться в руки уже стартовавшему к тебе консультанту и что-нибудь ради забавы громко ляпнуть в полутишь струящейся велеречиво музыки. Но это потом. Потом, когда будут деньги и свободное время, а сейчас надо вспомнить, по какому это делу ты вообще здесь вышел. И вообще, это всё неважно - эго так эго! Знаешь цену - ну и знай себе в тряпочку. Главное, отделить главное от второстепенного. Ах да! Отсюда на маршрутке почти до самого залива.
Что вообще здесь происходит?! Всё-таки здорово, что помимо убедительности есть и "неубедительность". Неубедительно - и всё тут! Значит, можно дальше продолжать искать убедительность.
- Где и во сколько мы встретимся? - спрашивают в телефон на соседнем сиденьи слева.
- Давай ближе к вечеру созвонимся, - вкрадчиво объясняет в телефон сосед справа.
- О кей, - весело бухает лысый джентльмен на переднем и с хрустом захлопывает телефон.
"Не обращай ни на что внимания", - молитва, обращённая к Богу нашего времени - Пустоте. Повторяется при первых признаках раздражения, изнеможения, пресыщения, одиночества, краеугольности, невыносимости и распыления.
"Не обращай ни на что внимания", - консервация. Самовывод.
"Куда я иду?" - вопрошает мой работяга. Молодой ещё, неопытный дурень. - "На работу ты идёшь, на работу".
Месяц с лишним он работает на стройке, и ему опять надоело. А какая работа, интересно, его бы устроила? - Работа, где не надо выдавливать из себя очередное что-нибудь соответствующее очередной ситуации. Где больше тишины и меньше людей. Вот дурачьё, тише его работы разве что продажа билетов в биотуалетах! Там вообще ничего не слышно! А людей - и захотел бы да не увидишь.
Он, оказывается, не расслышал, что вчера, когда уже в полутьме вагончика бригадир раздавал деньги, кто-то быстренько переодевался, кто-то открывал консервы с рыбами в томате, ха-ха, он-то как раз и открывал, как самый голодный, было обговорено, что, поскольку на данном этапе их часть работы сделана, то завтра сделаем перерывчик. Поэтому, придя на территорию, никого из своих не обнаружил и пошёл пить с другим бедолагой, которого вчера не было. Бедолага был в шоке, значит, и на работу пришёл, уже накативши. Вчера, когда возвращался с женой с рынка, в их маршрутку въехал самосвал и угробил нескольких пассажиров. Раньше патрульной службы к месту аварии явились корреспонденты, и он (с женой), выяснив, что об этом сообщат в вечерних новостях, рванул на частнике домой. Из-за пробок еле поспел - всё равно не успел, долго возился с записывающей аппаратурой.
Они присели на скамеечку в широкой, заполненной падающими жёлтыми листьями аллее и выясняли, можно ли ставить свечку за себя самого и сколько поставить за тех, кто погиб.
Рабочий день, таким образом, превращался в выходной. На распродажу незачем было торопиться - у неё всегда понедельник выходной. Решил пройтись пешком. Погода стояла смирная, омытая и приветливая, и листья падали не от ветра, а по собственному желанию. Он сорвал кисть крупной рябины и лопал языком мясистые ягоды. Говорят, помогает от давления.
Как обычно. Всё как обычно. Состояние стабильное - всё надоело. Пошёл на вокзал - вглядываться в лица приезжающих, искать в их мимике, движениях, ритмах нездешние интонации. Обогащаться жизненным опытом, фантазируя, не имея возможности проверить. Он несколько дней уже (месяцев, лет?) грустил, что не имеет того адекватного, конкретного, настоящего мерила, могущего измерить и проанализировать эту жизнь. Жизнь шла сама по себе, где-то в отдалении, как извилистая речка, а он всё искал настоящесть, подвергая отчуждению то, что происходило под носом. Куда-то туда, за невидимый предел этого города, рвануть энтузиазно туда... Угу, чтобы понять, что и там то же самое, только с непривычки надо привыкнуть.
Он очень радовался, когда униженный алкоголем организм восставал и делал приступы различных внутренних органов. Эта боль, запертая сама в себе в силу внутренности, напоминала его блуждания, когда невыносимо оставаться, а вырваться невозможно и успокаиваться не хочется. Всё вставало на свои места - жизнь текла своей дорогой, и от него и от его разглагольствований не зависело, будет ли она течь дальше или решит пересохнуть. Думать охота пропадала, только слушание боли - если свинья любит валяться в боли, то это свинская жизнь.
Плохие зубы он лечил увеличением пищи. "Два-три батона излечивают кариес!" - оглянувшись и не обнаружив никого, тихонько захихикал.
До вокзала он добрёл уже нагруженный и подавленный желанием отлить. А потом выпить. А потом снова отлить. Люди ведь никуда не денутся - можно и завтра поразглядывать.
Он решил прогуляться пешком, хотя метро в это время обезлюдело.
В это время генеральный директор небольшой типографии уже два часа летел на самолёте куда-то в сторону Центрального Египта, внося в органайзер свои размышления по поводу количества сотрудников, нужного для оформления заказа по наружной рекламе, примерный бюджетный расклад и немного нервничая из-за усиливающейся вибрации фюзеляжа. Скоростные телеводовые наружки набирали скоростную популярность.
Девушка всё-таки не рискнула лететь с ним в самый разгар сессии, предполагая не вслух, что солярий, куда она ходила уже два года по три раза в неделю, даст загар не хуже египетского. Она училась и хотела дальше учиться, чтобы не останавливаться, а развиваться, не дёргалась, зная, что всё приходит постепенно. Она понимала, что одна в мире, и ей самой нужно расти. Когда же, через полгода, он бросил её, сославшись на отсутствие глубокого чувства, она не расстроилась, а только лишний раз убедилась, что мужчинам доверять нельзя. Она была отличница и теперь, как обычно, умела поворачивать ход жизни в нужное направление. Тем более, что ещё через полгода он позвонил и попросил о встрече. Она согласилась.
Не то чтобы они надулись друг на друга, но он ждал звонка от неё, а она ждала звонка от него, и оба тревожились в собственной без-информационной замкнутости. Она волновалась за его почему-то безопасность, а ему надоело подбирать слова, но когда самолёт вошёл в недоступную зону, их тревоги рассеялись так же, как и отключилась возможность связи. Сразу и безвозвратно. Так ведь чего страдать, если всё равно бесполезно?
"Понятное дело, - думал он. - Так-то нормально, отдохнём друг от друга".
А у бедолаги моего не было телефона, и он общался с близкими людьми в голове или звоня из переговорного пункта. И чем дольше были промежутки между переговорными общениями, тем уважительнее и нежнее они проходили. Звонил он родителям на Новый год, да опять под Новый год приятелю Косте, работающему в престижном автосалоне. Они называли друг друга - "Молодца!" - и интересовались ближайшими планами.
Когда он уже подходил к месту жительства своего, пошёл дождь. На противоположной стороне, ожидая сигнала светофора, стояли несколько человек, попятившихся при приближении автопотока, чтоб не забрызгаться. Один из людей - высокий парень в долгополом плаще - взял и упал в единственную более или менее лужу и стал в ней валяться - правда, очень быстро вскочил и отряхнулся - наверно просто поскользнулся. Люди удивились, но тут зажёгся зелёный, и они, кто вереницей, кто шеренгой рванули через зебру. Плащ парня пятнами потемнел от воды, но сверху усиливался дождь, а снизу - под мостом - плескалась о каменное русло старинная, глубокая, смиренная, как и всё древнее, река. Парень, перейдя дорогу, пошёл по мостовой вдоль проезжей части, и вскоре его мягко нагнал бронированный "мэрс". Из низкой щели его спросили о стоимости плаща, на что он, усмехнувшись, ответил вопросом, за сколько они готовы его купить? "Мэрс" задвинулся и уехал, предоставив кабельщику в одиночку размышлять над увиденным.
Люди быстро богатели, потому что много работали, уходили с головой в работу, подвергая семейную жизнь всё большим упадкам. Жёны уходили от мужей, ссылаясь на злость оных, забирали детей "к маме" или также с головой уходили в работу, нанимали нянь и охранников для детей, понимая, что вырваться из этого заколдованного круга зависимости можно только с помощью денег. От этой бурлящей и хаотичной деятельности, где каждый был сам себе центр гравитации, на задворки улиц, на площадки, прилегающие к мусорным контейнерам, выбрасывало волной устаревшие вещи, причём, чем активнее шли процессы обновления, тем быстрее устаревали отношения и пользы, и сейчас кабелеукладчик, проходя как раз мимо такой территории, обнаружил телевизор, немного повертел его с боку на бок - тот был безупречно цел - поднял и отнёс его в свою хибарку. Телевизор работал. Теперь нужна была антенна. Он позвонил из переговорного пункта одной приятельнице, которая недавно купила параболическую тарелку, и поинтересовался насчёт прежней аппаратуры.
- Да, есть. Да, не нужна. Да, заходи как-нибудь, бери. Сегодня вряд ли, допоздна занята, созвонимся завтра, - у него как раз оставалось денег на минуту разговора.
Он отыскал проволоку, присобачил её к кабельному гнезду и развесил на форточке - телевизор теперь принимал один канал. На этом кипучесть его возбуждённого сознания отступила, он подогрел гречневой рассыпчатой каши, обнажил три зубца чесноку, заглянул в шкаф на предмет чая, выпил тогда полстакана воды и лёг на диван, обложенный, обволоченный истомой и мягкостью наступающего протрезвения.
Проспал до сумерек и подумал, что завтра уже скоро, поставил будильник на семь утра, доел кашу, доел чеснок, открыл окно и продолжил лежание на диване, обдумывая завтрашнее бесплатное вторжение в недры метро. С похмелья не спалось. Он выпил ещё два стакана воды, включил телевизор и устанавливал проволоку так, чтобы в экране меньше шипело и дёргалось. Шли новости биржевого курса, и он увлечённо и с интересом рассматривал графики повышения цен за баррель в ретроспективе минувших недель, прогнозы игр на ближайшее время. Нью-йоркский фондовый рынок трепетал, японская биржа сохраняла нейтралитет.
Затем пошла реклама, где дядьки с крутящимися выпуклыми глазами быстро объясняли кого-то над кем-то превосходство. Суть такая, что мы все молодцы и нас много, поэтому мы превосходим, при этом каждый имеет полное право быть лучшим среди превосходящих, быть уверенным в своей первозначимости. С похмелья не хотелось быть значимым, к тому же было что-то заманчивое в осознании своего меньшинства.
Через две минуты, как было указано ранее, началось реалити-шоу, от нечего делать он не сводил взгляда с красивых парней и девушек, стройным рядом направлявшихся на грядки с огородными инструментами под музыкальную отбивку и голос комментатора - это выглядело как стройный ряд огородных кукол, направляющихся с инструментами на грядки.
Голос рассказывал, что пока ребята будут сажать и выкапывать, зрителям необходимо решить, кто из участников лишний на сегодня в телебытии.
Потом показали двух девушек, сидящих в плетёной беседке. Как лучшие подруги, они обсуждали, кого, на их взгляд, следует выдворить за пределы. Девушки сильно курили и загибали пальцы, вслед за чем продолжилась реклама.
Шампуни, дезодоранты, зубные пасты. И действительно - волосы выпрямлялись, запахи устранялись, зубы становились крепче и белее - ровные ряды имплантантов. Он вспомнил о собственном кариесе, пробежал языком по рытвинам нижней челюсти, потеребил осколок дупла, не желающего без вмешательства специалиста вылезать из десны, пощупал коронки и металлокерамику верхней, охнул, крякнул, но тут сериал продолжился и полностью поглотил внимание.
Замечательно и чудесно наблюдать за этим сериалом, ему ещё нравились Танцы на Льду прошлогоднего сезона. Он тогда просто плакал от умиления иной раз, придя с работы с полным желудком пузыристого джин-тоника и полным ртом перетирающегося дёснами арахиса. Подсиживание, нелицеприятное лицемерие, псевдоповоды для страстей, и дело не в том, что тебе было от этого противно, а в том, что тебя это и заводило, и успокаивало одновременно. Страсти пошлы, и ты задумываешься над тем, бывают ли непошлые страсти. С одной стороны, да - кипеть, как чайник - одна из наших физиологических потребностей. А с другой - страсти же это не только кипение, это ещё и маета, если метаний уже не осталось. Страсти нужны, и телевизор даёт возможность посмотреть на них со стороны. Любопытно также предполагать, что там у них происходит за кулисами, угадывать продюсерские ходы, развития сюжета и опять удивиться себе за это пристрастие.
В этом смысле - это самое живучее на российском телевидении шоу, простое, как два русских валенка - один наличествующий, другой - подразумеваемый, длящееся уже пятый год, снимающее кальку наших нетелевизионных будней и сообществ и одновременно задающее определённые поведенческие стандарты, как бы слегка очаровывая и жёстко зомбируя посредством рекламы. Впитывать в себя, например, самоощущение героя-подонка, живущего ожиданием больших делов и сверкающей наполненности жизни. И всё-таки однажды застать - тот фрагмент, когда занавес приоткрывается, и с дрожью ощущаешь другую жизнь - живую жизнь, когда разработанная линия имиджа рассыпается под роковым выхлестом непродуманных чувств. Очень смахивает на неё, сердешную нашу каждодневность!
Ну а те, кто не завистлив, обычно это люди преклонного или склоняющегося возраста, могут годами смотреть это шоу, потому что они-то знают, что жизнь - везде, и осада страстных призывов на них уже не действует. Они годами перебирают механизмы любимых машин и даже немного ездят, они спокойно и терпеливо отстраивают заново сгоревшую баню и даже начинают рыть яму под бассейн на загородном участке с огурцами и помидорами. Они гуляют по вечерам, а кто не может гулять - либо болеет, либо сидит дома. И признаюсь вам - нет лучшего антисептика, чем удачная серия!
Поэтому зависть есть инструмент в искусных руках Фантазии. Развенчанная же реальность наличествует только брожением потенциальных венцов. А жизнь - медленно движется, что ни для кого не секрет. Человек и Реальность - это разные вещи. Реальный Человек пытается (и это ему иногда, но ненадолго, удаётся) приблизиться, вдиктовать в себя это наличествующее отсутствие, но поскольку сделан из другого, человечного теста, страдает на пустом месте или возвышается до уровня катастроф. Не более. Над Реальностью работают имидж-мейкеры, летописцы, политики и духовные наставники, сами остающиеся людьми и подпадающие под чары общества, в создании которого принимают участие. Смешно, но создатели шоу сами подвержены страстям участников! Тот, кто создаёт флюгеры, сам становится флюгером. Трагедия в стиле Фарс - флюгеры всё понимают, но повернуться не могут.
Так рассуждает наш копальщик. И нет никого прекраснее людей, познавших бесконечную ничтожность своего существования, продолжающих тем не менее активно в него возвращаться, ибо уверены, что такое состояние вещей естественно. Приятнее всего наслаждаться тупиком, скажу я вам, как человек, собирающийся достать из микроволновки стакан молока с мёдом и добавить в него кусочек пломбира; размахивающего по конуре освежителем воздуха, когда передача как всегда внезапно обрывается. "Сегодня что-то не очень", - думаю я.
Соседи опять начали, видимо, драться. Слышимость хорошая.
"Я, конечно, поговорю с Серёгой, но главное, не слишком перед ним любезничать, а то вся сила на поддержание имиджа уйдёт. Дать понять, что я тоже человек и что для меня, как и для него, главное - дело. Может, он и подавляем своим генеральным, но не до такой же степени, чтобы не суметь начать отдельное дело. Показать ему план, сроки и обрисовать возможности. Я думаю, он согласится, он не настолько скуп, чтобы не думать о будущем развитии", - вычищая полость рта, думал молодой директор. Он собирался предложить одному приятелю, одного с ним возраста, сокурснику с Политеха, используя аппаратуру его фирмы по рассеивающему печатанию, в свободное от загруженности этой аппаратуры время, брать на изготовление заказы, к которым он имел доступ, исходя из потребностей клиентуры своей фирмы. Рассеивающее печатание, как и телеводовые наружки, пользовались популярностью среди элитарных домов и офисов. Гостиницы для высокопоставленных иностранцев, ювелирные салоны высочайшей и сверхдорогой пробы, закрытые мужские ночные клубы.
Вчера он узнал от полицейских, что опасно ходить ночью по кварталам в силу того, что кварталы населены людьми различными этнически религиозно. "Это же Святая Земля, тут все хотят жить. Центр всех религий! Пуп Земли! Поэтому, не дай Бог, вы что-нибудь ляпнете не то. А тут дело такое - то, что принято и почитаемо в одном квартале, всеми фибрами души ненавистно другим, поэтому здесь опасно. Это ж Центр Земли!" - рассказывали улыбчивые полисмены на русском языке. - "Израиль - самая политическая страна в мире, никто ведь этого не скрывает. Завтра всё узнаете и поймёте, гид всё вам доходчиво объяснит. Мы должны быть сильными! Поэтому чем нас больше, тем мы сильнее. Тут ведь ничего сложного нет!" - и они заулыбались, дружелюбно поблескивая глазами.
У меня нет права использовать заезженный трафарет о том, что вместо экскурсии по городу, вернее, её результативности, у него получилось хорошо напиться и закончить день, не ужинав. У меня нет права говорить, что русский опять напился, к тому же, он никому не мешал, разве что бегал в туалет или куда попадётся и этим немного надоел шофёру автобуса.
Вначале автобус отправился из расположения отеля в Центральный Иерусалим, где, пока они стояли у пропускных ворот, один из полисменов зашёл в салон и, оглядев присутствующих внимательным взглядом и немного подумав, принялся проверять документы у всех подряд, чему способствовала манекенщицкого вида полисменша с лёгкой поясной сумкой и в короткой форменной юбке; он открыл фанту и опрокинул первый взрыв ароматизационного зелья в утробу, и в дальнейшем она своим бульканьем всё больше побуждала на новое осуществление жажды. Так, по мере продвижения автобуса по круговым улицам Древнего Города, он всё больше пил, а побывав в храме Гроба Господня, он не смог обойти представительства всех восьми конфессий, а когда заезжали, а потом взбирались на какую-то гору, то и вовсе разбил палец на ноге. При этом он был любопытен и приветлив, хотя в который раз жалел, что принципиально не носит шорт, хотя ноги и яйца чертовски потели в джинсах.
Вершина горы была срезана, чтобы удобней было всем разместиться. Тут были и кафе, и маленькие, обтянутые тентом здания туалетов, и комфортабельная смотровая площадка, и Генеральный Штаб Пехотинцев в отдалении.
Он несколько минут разглядывал в трубу окрестные пески с белеющими тут и там крупинками палаточных городков и обратил взгляд к небу, нашёл птиц и начал гоняться за ними, и это было очень неплохо. Совсем другие птицы, совсем не по-нашему летают! Оказалось всё-таки, что есть что-то по-нашему и есть не по-нашему.
К сувенирам он не питал слабости, а питал её к постепенному усугублению опьянения, потому в свой номер поднялся сразу по прибытии налегке, чтобы принять душ и отправиться на вечернюю прогулку по городу, и навеселе, чтобы чего-нибудь интересное ещё узнать. Он намеревался узнать о матерьяле различных миров, это казалось наипервейше важнейшим, именно увидев такую непонятную жизнь, он ощутил потребность слиться с ним. С матерьялом.
Дальнейшая программа путёвки предполагала шведские столы, службу доставки, свободное время для прогулок вдоль искусственного озера с водопадами и лебедями. Он переоделся и заказал такси. Через полчаса он уже был в яркой освещённости Делового Квартала - как его здесь называли. Он не поехал в Таиланд в прошлый раз, друг рассказывал, что на побережьи улучшается здоровье и белеют зубы. И сейчас он чувствовал, что зубы у него белеют. Он подумал, что где-нибудь поблизости находится море. А потом вихрь проносящихся событий захлестнул его с молодецкой удалью.
Следующие два дня ушли на экскурсию к Красному морю и поездку с набившим под завязку свой микроавтобус клиентами арабом американского произношения на виноградники и ловлю раков в Иордане. Потому что чем живёт Иордания? - Она живёт своей рекой Иордан. А чем живёт Израиль? - Он живёт своей систематичностью. А русский наш генеральный директор сейчас чем живёт? - Он живёт радостью, что может всё это видеть. А чем дышит гид? - Гид дышит возможностью приобщить и дать понять, что это незабываемо.
В общем, я там не был, не знаю, а вот он рассказывал, что достаточно интересно, достаточно... - и чесал затылок.
Потом начал рассказывать про серверные компиляции, но увидев, что я совершенно не пойму, про что он говорит, попрощался и ушёл.
У меня сейчас такой звон в ушах стоит, что кажется, будто режущаяся картошка переговаривается сама с собой.
Запомнилось, что он пересказал услышанные на площади перед Храмом разговоры экскурсируемых:
-... в наше время же так невозможно, сейчас многое изменилось. Сейчас не получится - отдай всё и иди. Сейчас другое общество.
- Ты пойми, раз тебе сказано - отдай и иди - заповедано Богом, ты понимаешь, не дежурным ДПС и не начальником конторы, ты же Ему доверяешь, ты знаешь, что так нужно, так чего тебе волноваться? Вот тоже человек! Нашёл о чём волноваться!
- А, ну да, ну да. Понятно.
На этот раз в ночь наш пролетарий взял книгу. Он давненько уже не читал, да и телешоу сегодня не было. Он открыл на середине, поразминался ею как веером, раздвинул поудобнее страницу и прочитал:
- Ты знаешь, мне сегодня приснился странный сон.
- Да что ты говоришь! Ну и? - вспомнил, что где-то это уже читал, выключил бра и уснул с молодецкой удалью.
Поэтому он полежал ещё немного, а потом встал и пошёл дальше. Никого не было, все разбежались, милиционеры уезжали обратно. Он поглядел в ночной город между улиц и покандёхал домой. С утра начиналась его работа в 16-ом отделении Областной Психоневрологической Больницы, хотя врачей-неврологов там не наблюдалось. У всех врачей была уверенная дикция. Кто прятался за календарём, кто обещал, что о вас заботятся.
16-е отделение представляло из себя узкий отсек застенка с палатами по одну сторону и кабинетами врачей по другую сторону застенка. Но так как у врачей были ключи, они не являлись, в отличие от пациентов, узниками. Они ходили, громко бацали каблуками о кафельный пол, грохотали дверями и старались реже попадаться на глаза пациентам. Они пили чай, иногда кофе, много курили и нервно перебирали пальцами. Старшие их товарищи - полысевшие и раздобревшие, хотя втайне не утратившие нервности, курили меньше, ходили спокойней и не шевелили пальцами.
Пациентов было сто человек, из них три мужчины, арендованные из других отделений на должности санитаров, которые следили за семьюдесятью бабушками и двадцатью шестью дедушками того преклонного возраста, когда дети их считают невозможным дальнейшее их нахождение в зоне мира, и не имея денег на хороший Дом для Престарелых, пристраивают в разные места, в том числе, и в Психиатрическую Областную. Также там имелся мальчик неопределённого возраста, который каждый день с 18.00 до 19.00 негромко распевал блатные шлягеры пятнадцатилетней давности, в свободное же от этих сеансов время давал приватные уроки желающим послушать его пенье. Такими озорниками были в основном старички, старушки же в силу слабости износившихся мочеполовых органов лежали сутками, привязанные к кроватям. Старичков чаще выпускали погулять по узкому коридору, и они вытворяли, что хотели. Вышаркивали чешками разнообразные ритмы, кричали врачам матерщинные слова, испражнялись где придётся. Поэтому женщин выпускали реже.
Там действительно есть удивительные люди, личности, переросшие самих себя, перезревшие, полусгнившие, но живые, несмотря ни на что. Я, например, видел одну слепую, лысую, сморщенную, сгорбленную, рахитическую и громко каркающую - когда не понимала, о чём с ней говорят - даму, живущую 16 лет в инвалидной коляске, которой по предоставленным на неё документам в апреле исполнилось 116 лет. Я лично кормил её с ложечки. А коляску даже один раз смазывал маслом.
Ну а наш отшельник и бывший копатель "прокладок" утром следующего дня по очередному выпавшему снежку направился в это учреждение, чтобы там на правах вольного художника по омовению, подмыванию, утиранию и простирыванию, на правах ответственного за запах в помещении постигать неведомую и неказистую науку милосердия.
Ещё там имелись две санитарки-женщины, ездившие из пригорода на автобусе или электричке по два часа до места работы, утомлённые и по-деревенски грубые. Они не были злыми, они не делали пакостей нарочно, они просто очень много не замечали и действовали примитивно и понимали только такое примитивное соотношение.
И это были люди, которые день изо дня помимо своей воли находились в обществе друг друга, в общем, проводили вместе времени больше, чем ещё с кем бы то ни было. Таков и есть пролетарский удел - работать от рассвета до заката. Там было плохо на первый взгляд, но кто виноват, что у нас всё на первый взгляд плохо? Поэтому взгляды нужно отставить, особенно постоянные первые, если хочешь работать. Тем более, поле деятельности обширное и в силу своей насыщенности нелицеприятными сторонами бытия, кастовое и практически неприкосновенное. Санитарки предпочитали работать друг с другом в суточной смене, он же взял одиночную смену в день. Больше оплачиваемых санитаров не нашлось, поэтому график у них установился следующий: они сутки, затем он с утра до вечера, потом ночь отдавалась под ответственность неоплачиваемых санитаров, то есть тех клиентов других отделений, хронически прописавшихся в больнице, которых взяли сюда в силу вменяемости, затем сутки опять-таки неоплачиваемые ухаживали за престарелыми, затем выходили барышни из пригорода, затем снова он. Втянувшись и освоившись, он стал брать все дневные смены, что позволило сводить концы с концами в бытовом плане. Через месяц работы он уже смог платить за комнату и потихоньку отдавать долг приятелю, помогавшему ему переживать трудные времена.
Ведь с тех пор, как он ушёл со стройки, он углубился в просмотр телепрограмм и превратился в телевизор, не выходя из квартиры, не выходя из комнаты, не выходя из креслица времён 70-х. Очень уж увлекла юношу реалити-эпопея, развёртывавшаяся дважды в день, с повтором на другой день, да ещё после показа следующей. Было очень занимательно. Люди в экране крутились, кружились, дымились, стелились, скакали одинаково с жизнью, люди крутились, кружились, дымились. Бабочки, летящие к вечернему костру всеобщих голосований и обсуждений, динамика лиц, динамика тел, динамика мыслей. Усиленно лепили, как дети, лепящие в песочнице незнамо что, подчерпывали ладошками грязи, чтобы лучше держалось, пришлёпывали, изгваздывались в пух и предпочитали показывать то, что от них ждали, предпочитали скрывать себя. Те, кто совершал неожиданные действия, вызывал злобу участников и бурное одобрение огромной массы зрителей. -"Так его, Сашка! Гаси пидораса!" - так, или примерно так. Шок, он всегда возбуждает. И по такому узкому лезвию приходилось следовать участникам, дабы угодить зрителям, которые своей массой интерактивно решали, кому оставаться, а кому уйти, при этом сохраняя отношения и связи со всеми остальными конкурсантами, что это их хождение доставляло щемящее удовольствие зрителю, каковое может доставить только наблюдение за чьим-то хождением по мукам.
Подсматриванье. Хихиканье. Мозговая дефекация.
И этот его друг, которого звали Эдуард, исправно подкидывал ему деньжонок. Целый месяц он просидел у телевизора, исходя злобой и вожделением, исходя отупением и опустошённостью, исходя недоумением и неспособностью оторваться от магнетического зерцала. И просидел бы ещё парочку, если б Эдуард не прекратил исправное вспомоществование. Тогда он решил выбросить телевизор и даже оторвал антенну, но потом вспомнил, что телевизор хозяйкин, хотя потом вспомнил, что нашёл его на помойке, и положил антенну в ящик шкафа, лёг спать, а проснувшись вечером, побежал за газетой, информирующей о вакансиях, на ходу выпив две банки корвалола. После чего он отыскал работающий переговорный пункт и позвонил в Психиатрическую. Ему сообщили, что начальство ушло. Назавтра он был уже в отделе кадров и изредка отрыгивал ментоловые и спиртовые облачка. Хотя это его удивило, но его взяли.
Директор полиграфической фирмы в это время уже давно летел над западным берегом Средиземного моря. Он хорошо отдохнул и узнал много занимательного. Ему не нравилось фитнесс-времяпрепровождение в застенках селф-тенниса, чем увлекался, как известно, его партнёр по фирме, теперь он твёрдо решил, что будет добиваться права вступления в городской гольф-клуб. Гольф релаксировал мозги, и они становились однородными, как тугое раскатанное и размятое тесто. Мозги становились эластичными, проходимость мысли увеличивалась и насыщалась. Такое вдохновенное чувство снизошло на него, когда он сыграл в Иерусалимском лаунж-гольф-клубе матч с одним из тренеров. Тренер был худой высокий негр, исповедовавший, кстати сказать, ислам, но как каждый честный диверсант, держащий всех членов клуба в заблуждении и вынашивавший тайные мечты о том, как перебраться в Сан-Франский гольф-клуб, и иногда о том, что несколько миллионов из заработанных в будущем гонораров он бы с удовольствием перечислил на счета экстремистских группировок, рассеянных по всем крупнейшим банкам Америки; он инструктировал пока только желающих и могущих заплатить членские взносы, но в будущем намеревался добраться до шейхов, никак не берущих в толк, чем это гольф отличается от бейсбола, но умевших ласково разговаривать и не делающих никогда ничего просто так. Он уже играл в одной из низших лиг ВсеВосточноСредиземноморского союза гольфа и мог себе позволить свадьбу в Лас-Вегасе.
Такие картины и много ещё чего предстали перед генеральным на необъятных просторах подстриженной щёточкой травы. Через час после начала тренировки он уже уверенно бил со штырька метров на 200-300, через два он умел определять силу, с которой необходимо послать мяч в ту или иную удалённую лунку, через три часа он уже шутливо чокался с инструктором непременным стаканом шампанского, означавшего окончание тренировки. И потом до самого отлёта выхаживал километры по полю и указывал клюшкой какие-то перспективы.
- Я один раз испёк 45 чёрных батонов! Потому что тормозил не вовремя!
- Но я вроде вовремя торможу, - недоумённо говорит помощник нашего главного генерального.
- Надо мозги включать! Думать надо, искать, стараться использовать любой шанс! А если ты будешь размышлять, подходит это тебе или не подходит, займись лучше выращиванием корнишонов! Под Краснодаром колхозные земли распродаются под голландские технологии. Жри их побольше, ведь всё, что из Голландии, насквозь химическое, может, разгонишь мозги! Понимаешь, я эту стадию уже прошёл, когда ты сидишь и смотришь, как идёт работа. Я уже давно общаюсь, и нет ни одного солидного бизнесмена, который бы меня не знал. Территории нужно поглощать своим постоянным вниманием, расширять зону внимания, реагировать молниеносно, если что-то затребывается. Упрочив свой статус как уважаемого партнёра, я начну воздействовать на парнёра так, чтобы в нашем партнёрстве я задавал генеральное направление. И я хочу, чтобы люди, работающие со мной, знали о моих намерениях и разделяли их. Деньги - это не главное, запомни, Витя, главное - это ощущение свободы от людей. Такую свободу может дать только власть.
- Нет, Максим, ты ошибаешься. Чем больше у человека власти, тем более он зависим. Тут как раз деньги, вернее, их тотальная по давлению масса, перестраивает правила политической игры под происходящие в ней изменения. Так что говоришь как раз о деньгах, когда думаешь о том, что за них можно от людей откупиться. Ты говоришь про общение, а сам стремишься не к уединению даже, а к отстранению от мира. Как ты сможешь править миром, будучи от него отстранённым?
- Я не собираюсь править миром, я просто объясняю тебе, чтобы ты был внимательней и не хлопал ушами, когда заказы уходят в другие агентства.
Генеральный уже переименовал фирму "Арт-Мастер" в агентство "Арт-Мастер" и из-за невозможности вступления в гольф-клуб по причине наступления зимы ограничивался бильярдом и инет-общением с маклерами различных бирж Америки, не решаясь пока вступать в игру, стараясь изучить структуру торгов, всё более зависая в форумах, нежели в порталах. С девчонкой совсем перестал общаться.
Он отодвинулся в кресле и закурил, положил аккуратно ноги на стол и попросил работающую рядом Юту приготовить кофе.
Юта сказала:
- Сейчас фотовывод закончу и сделаю.
- Сколько тебе нужно на фотовывод? - спросил он.
- Минут десять.
Он докурил сигарету и молвил:
- Пойду сам сделаю. Тебе сколько сахара?
- Ложку, - ответствовала Юта.
Была зима, и дела уже набрали полный ход делового оборота, который у нас совмещается с праздничным. Десятки коробок сервизов с распылённым печатаньем, сложное наложение на рельефные фигуры, программа, которая только-только пересекла рубеж новейшего компьютерного поколения. Школьники были самыми неутомимыми и восторженными её проходчиками, но использовали в дурацких детских целях. Но и дизайнерам, кажется, наконец удалось вступить в четырёхмерное пространство рекламы. Менялась не только подача матерьяла, менялись сами направления заинтересованности. Из виртуального шоппинга мысль человеческая устремлялась в экологию и создание нового экологического общества как результата. Экология пронизывала все сферы транснациональных прогнозов погоды и денежных океанов, по всем законам насоса отливающих от одних берегов и приливающих к другим. Экология как переиначивание мира, вернее, замена мира испорченного на чистый и искусственно-первозданный, где, правда, никто не смог бы отличить искусственный атом от первозданного. Атомы теперь порождали сами себя, а потом носились стаями друг за другом, поедая тех, кто тормозил. Генеральный уже усвоил эту концепцию развития рынка, поэтому предпочитал не тормозить. И по возможности везде.
Они вышли в коридорчик, открыли широкое верхнее окно, именуемое у нас фрамугой, и опять задымили, смешивая в туман ароматы кофе и дорогих российских сигарет. Они были приятелями, у Юты были интересные идеи насчёт внутреннего иллюминажа ночных клубов. Но она предпочитала вынашивать их самостоятельно. Работы было много, и она была не замужем. Юта была, это его успокаивало, была ещё рядом.
- Завтрашний день должен быть завтра... а-ла-ла... Завтрашний день должен быть завтра, - напевал он, растягивая в зеркале кожу после бритья в поиске прыщиков. Но чего-то их не было. "Видимо, созреваю!" - подумал - "Кха!" - в сторону неизвестного собеседника.
Завтрашний день уже наступил, а вчера было сильное такое пьянство - корпоративный боулинг для тех, кто не любит быстро напиваться. Он заранее запасся аспирином-йорк, гранулированным из натуральной породы минералов, и молоком, поскольку кисломолочное относилось больше к тем, кто боялся потолстеть - они не ели хлеба, зато женщины пекли отличные пироги с фаршем, а мужчины быстро пробирались по незнакомым городам.
Молоко он добавил в кофе, зарядился аспирином и отправился до станции метро.
- И знаешь, что я сделала? Я положила денег ему на номер! Представляешь?
Очень хочется что-нибудь сделать. Взять блокнот и за неимением умения что-либо написать (о чём? зачем?) нарисовать что-нибудь. Нарисовать кривого верблюда с двумя вымями - спереди и сзади, сочащимися молоком и спермой, слюной из зубастого рта. Отсосать молоко, отжать сперму - сделать что-нибудь. Ничего, кроме физиологии сношений, в голове не находится. А приходится улыбаться, улыбаться этой тёлке, что приветливо с тобой здоровается. Она знает тебя, вы вместе работаете. Даю зуб - у неё то же на уме.
А колбасит нехило. Хочется спать.
- Юта, как там с фотовыводом?
- Минут через пятнадцать.
- Чегой-то я сегодня сонный, всё из руки валится, ничего делать неохота.
- Может, переутомился, ха-ха!
- При чём здесь ха-ха? Вполне возможно, что и так.
- Ты же не веришь в переутомление, не веришь в отдых, - Юта сосредоточенно выводила мышкой диагонали и поперечины.
- Да какой уж тут отдых! Пойду кофе сделаю.
И я пойду сделаю кофе, а то спать хочется страстно. И уже не очень хочется что-нибудь сделать. И вставать - заваривать кофе - тоже. Сижу в кресле, ладонью упершись в лоб. Кишечник заработал после двух дней запора. Очень хорошо. Вот именно это я сейчас и сделаю. А заодно чайник поставлю.
Главное, про чайник не забыть, вернее, про горящий под ним газ. А то я так один раз впал в транс, проснулся наутро - а там выгоревшая до угольной бахромы жестянка. Хорошо, я тогда жил в общаге - кто-то плиту выключил, жестянку передвинул, окно настежь открыл.
Утром я тогда раньше всех вставал - работал в пекарне. Так что проснулся, выбежал на кухню покурить - а там холодильник. "Пускай у нас и холодно, зато мы лучше сохраняемся!"
- Ты кому это всё бормочешь? - спрашивает Юта, отодвигая кресло и выходя из него на обед.
- Так, вспоминаю дела минувших битв. Всё-таки юность прекрасна своими битвами!
- Смотри там, как профессиональный солдат, вышедший в тридцать лет на пенсию, не сильно-то увлекайся воспоминаниями. Мал ещё. Пошли обедать.
- Нет, Ют, ты иди, а мне ещё тут кое-какую шушеру прошерстить надо.
- Ладно. Я как обычно.
- Давай там. Много не пей. Вот говорят, что люди нынче другие пошли. А я говорю, что они всегда одинаковы!
- Может, скорую вызвать?
- Нет, Ют, всё в порядке, виски просто сдавило.
- Хватит кофе хлестать, Макс! Что-то бледный какой-то ты.
Через три минуты, не успев дойти до конца коридорчика, вводящего в офисы, она услышала, что генеральный с грохотом потерял сознание. Как потом выяснилось - и подсознание на некоторое время тоже.
Он потом ехал на скорой, лёжа на носилках, порывался встать всю бесконечную длинную дорогу, но кто-нибудь из санитаров, или сразу оба, толчками в ключицу заставляли его принять исходное положение. Он снова впадал в беспамятство, и ему снился иерусалимский лаунж-клуб с изумрудной травой на необъятном взору поле, где он бил по шару бейсбольной битой и попадал в самую "девятку". Вратарю приходилось только раздвигать руки, тогда как тренер команды вскакивал и перепрыгивал от одного объектива камеры к другому, позируя своё негодование.
Ничего не помогало - ни дорогой костюм, ни видный вид, как ему казалось, ни интеллигентность - санитары обходились с ним грубо, как со слабоумным стариком.
Они приехали в приёмный покой, по халату и гладко выбритому лошадинообразному лицу врача ползали изумрудные мухи. Он упросил каких-то мужиков не накидывать ему на голову наволочку, обещал вести себя тихо и мирно.
Его раздели донага, отвели в душевую, где он помочился в дырку для слива в кафельном полу.
Ему принялись искать подходящую по размеру больничную одежду, перетряхивая туго набитые высокие полотняные мешки. Таков обычай. Он невольно для себя смирился.
Затем выбирали тапочки - он сравнивал цвета и выговаривал вслух:
- Зелёный с синим - не пойдёт. Чёрный с зелёным - не пойдёт! Чёрный с чёрным - не пойдёт!
- Надевай давай! - врезались в мозг звуки санитарого голоса. - Чёрный ему не пойдёт! Ишь ты! Давай-давай, - и они вытолкнули его в застенок да ещё упрятали в наблюдательную палату, стеклом в двери которой являлась натянутая и крепко прибитая по краям проволочная сетка- рабица. Напротив двери в кресле сидела санитарка и пила кофе, поглядывая за надзираемыми.
- Соколов! Куда собрался? Ты только что в туалет ходил! Нет, я сказала. Михеев, дурья башка! По голове себе постучи!
Максу поставили капельницу со снотворным, и вскоре он откатился в бессознательный и влажный песок Средиземного океана. Он ещё мельком успел посмотреть на лежащего рядом соседа, но тот, увидев его внимание, повернулся спиной и слегка пукнул.
- Я ему денег, сволочи, положила, а он не звонит! - кричала в телефон санитарка, затягиваясь сигаретой.
- Ты не клади ему больше! Он же тобой пользуется! - орал на том конце волны не менее женский голос так, что все в наблюдательной палате, вплоть до отошедшего уже почти в прибрежную зону Максима, слышали его.
Я тоже затягиваюсь сигаретой и стряхиваю пепел в баночку из-под корвалола. Сейчас протяну к железному столику руку и возьму стакан с полуостывшим кофе. Тело требует дела. Пока Максим спит, я постараюсь бороться с забытьём до последнего. До последнего кофе. Хоп! - и я завинтил крышечку, чтобы окурок внутри не дымил и погас. Хоп! - я продолжаю рисовать сисястого верблюда.
"Мембраны, - подумал он, окончательно погружаясь в песок. - Сплошные мембраны". "Всё превратилось в груду сиропчиков, и где найти воду, чтобы их разбавить?"
- Пить невозможно, - прошелестел он иссохшими губами.
- Давайте новенького привяжем, а то рукой дёргает, надует, вся капельница насмарку, - услыхал он разговор медсестёр.
Медсёстры были средним звеном между недосягаемыми врачами и санитарами-уборщицами. В основном, все эти три касты общались только внутри касты. С чем это связано? Видимо, с желанием доказать себе, что ты ещё не в самом дерьме находишься. Врачи косились на сестёр, те на санитаров, и те уж как могли вымещали обиду и злость на пациентах. Возмущение больного таким отношением вызывало немедленную реакцию в умах обслуживающего персонала, и они жаловались на дерзости врачам. Врачи, не докапываясь до первопричины недовольства, утверждались во мнении своей профнепригодности и усиливали лечение. Создавался замкнутый круг, где пациентам, чтобы выжить и поскорее выйти на волю, необходимо было делать вид, что они идут на поправку, как можно чаще улыбаться и постоянно сдерживаться. Может, в этом и состоит польза российской психиатрии? - Она учит терпению.
Наш новоиспечённый санитар тем временем вышел из дому на очередную смену. За те два месяца, что он проработал в отделении, он стал спокойнее, задумчивей и грустнее, не говоря уже о том, что съехал с комнаты на островах и поселился вблизи больничного комплекса. Здесь было меньше людей, по левую руку открывалось шоссе, уходящее в тайгу, по правую - микрорайон трёх и пятиэтажных домов, где жили, как выразилась его новая хозяйка, "одни пенсионеры".
Работать со стариками было делом нелёгким. Тут он впервые осознал, как был жесток и несправедлив по отношению к матери ещё недавно - ещё в юности. Теперь, когда он приходил к ней, он с болью понимал, что мама стареет. И хотя она становилась толще, и черты её укрупнялись, чувствовалось, что изнутри она ветшает. Она не вела с ним бесед, выходящих за рамки вкусной еды и тёплой одежды, для неё уже не существовало загадок бытия, а если и существовали, она предпочитала к ним не приближаться. Жизнь для неё становилась всё проще и проще, и единственной загвоздкой была маленькая пенсия и низкая зарплата. В холодильнике у неё лежали неделями продукты, они со временем начинали попахивать, но она не ела, если не хотела их есть, и не выбрасывала, всё откладывая тот момент, когда они пригодятся. "Оладушков постряпаю, пиццу, может, как-нибудь сделаю", - говорила она, пока её муж Владимир деликатно не спрашивал: "Танюш, вот этот творог, он уже коричневый стал, месячишко поди лежит, может, выбросим?" - "Да, конечно, я всё думала, пригодится". - "Ну, в таком виде, я думаю, он уже ни на что не пригодится". - "Ну да, выбрасывай".
Он же не мог есть несвежие продукты и бесконечные шоколадки и облитые шоколадом сдвоенные печенья, которые Владимир приносил с работы, поэтому по нескольку раз отворял створки холодильника, хлебницы, тумбы с крупами и использовал иногда разве что последние, обычно же, пошарив взглядом и повертев в руках, засовывал обратно и усаживался у телевизора со стаканом кофе.
Он, мучимый неразрешимыми вопросами, теперь понимал, что пройдёт время, потом ещё пройдёт время, потом ещё, и вопросы мучить его не будут, хотя судя по всему, останутся, останутся для других, для тех, кто готов мучиться.
Вот она, одна из грустных правд жизни - ты рождаешься, идёшь, проходишь сквозь жизнь, а она по-прежнему остаётся.
Старики были разные. Беззубые, со впалыми до внутреннего соприкосновения щеками, со слезящимися сукровицей глазами, с бесцветными выхолощенными глазами, бессмысленные и осмысленные. Многие деды курили, пальцы их были бурыми от десятилетий табакокурения, курить разрешалось два раза в день в туалете, они набивались туда впритык и хриплыми голосами, невидимые в густом дыму, переговаривались. Хотя было больше тех, кто всё время молчал. Были озлобленные старики, понимающие, как несправедливо всё вышло - бывшие энтузиасты, неутомимые строители коммунистической утопии, они потерпели крах и им некуда было выплакать слёзы отчаянья.
Старые женщины раньше теряли рассудительную способность, поэтому в большинстве своём были тихи и только стонали. Были и такие, которые отказывались от посещения родственников, ненавидя их за сыновью заботу.
Врачи раз или два в неделю обходили палаты и задавали одни и те же вопросы, всё больше упрекая санитаров в лентяйстве, запах в отделении стоял затхлый, хотя проветривали постоянно. Также в обоих концах коридора работали мощные вытягивающие вентиляторы.
Были среди пациентов и несколько богомольцев, они дружно под конвоем раз в неделю посещали часовенку при больнице, стояли на коленях, целовали распятие и в этом находили утешение. В конце концов, они понимали, что жизнь позади и впереди только Царство Божие. Конечно, по всем правилам вероисповедания они замаливали прошлые грехи и считали себя падшими грешниками, но кто, скажите мне, пожалуйста, посмотрев на них, осмелился бы утверждать, что одному Богу известно, кто куда попадёт, и что каждому нужно заниматься собой, а не разглядывать других людей? Эти прозрачные старушки с прозрачными глазами, кожей, костями, с просвечивающей насквозь раздетой душой уже под победоносные хоралы небесных труб начинали своё восхождение к престолу Божьему.
Важно не то, как ты живёшь, важно, как ты умрёшь - ещё одна из грустных правд, которую можно было растянуть вдоль стены отделения транспарантом, вместо прошлогодних новогодних оборванных плакатов, свидетельствующих о бурной творческой деятельности престарелых. На ней широкими буквами были выписаны почему-то отповеди пьянству, более приличествующие наркологическому отделению, ничего не выражающие помпезности по поводу наступающего года свиньи, а сумасшедший певец нарисовал внизу непристойность, изображающую совокупление двух мужских начал и свиного пятака - никто не обращал на стенгазету внимания, поэтому целый уже почти год она провисела с этой занимательной карикатурой, и иногда хихикающие старички тыкали в неё малюсенькими кулачками.
Однажды ему это так надоело, что он сорвал стенгазету, разорвал в клочья и выбросил в грязный толстого полиэтилена не поддающийся огню мешок, заменяющий плевательницы, урны и ёмкости для любых отходов. Никакого эффекта его это действие не произвело. Санитарки по вечерам бегали в ближайший магазинчик сначала за одной, потом добавляли, не гнушались использовать в виде закуски продукты, принесённые родственниками и в силу скоропортящести хранимые в единственном холодильнике; санитары, то есть клиенты, арендованные из других отделений, предпочитали таблетки из рациона "медикаментозного лечения" - не имея денег отрывались по-своему. Иногда кто-нибудь из них нажирался до невменяемости, тогда его по приказу дежурного врача или медсестры привязывали, так же, как и всех престарелых, на ночь. Наутро делали строгий выговор и угрожали отправить обратно в отделение. Но никогда на его памяти не отправляли, потому что никто бы ему на смену не пришёл, ведь чем дольше люди находятся в психушке, тем сильнее они размякают и становятся бесконечно ленивыми, всё больше теряя возможность выйти на волю и смочь там существовать, то есть, как принято нынче выражаться - "вести конкурентоспособный образ жизни".
Всё-таки решили собраться, тем более, что зарплата выдавалась непосредственно перед входом в клуб. Считалось, что невозможно отменить корпоратив. На время отсутствия генерального управление взял на себя другой генеральный, который был содиректор. Поэтому он считал нужным не уведомлять сотрудников о причине отсутствия главного. Обсудили накоротке с Ютой, которой первой пришло в голову, что просто человек устал. У него был трудный год - и это они обсудили, уже выпивая шампанское в боулинге. Он сильно увеличил масштабы и поднял за какой-то год стимул и возможности зарабатывать. Поэтому, - решили они перед боулингом, - никуда он не денется, возможно, сосуды, никаких отклонений за таким человеком быть не может, ибо хоть и молодой он, этот могучий юноша из Твери с русыми волосами и центральнорусскими весёлыми глазами, но нервы у него в отличной форме. Либо патология проявилась. Вряд ли также можно подозревать онкологию. Человек молод и здоров морально и телесно.
Вы понимаете, я в боулинге не бывал. Знаю, что там катают шары, потеют и пьют. Поэтому сочинять не буду. Обойдусь тем, что скажу, что всем было весело - зарплата с начала прошлого года выросла в два с половиной раза, к тому же, два года назад все поголовно были новичками в своих отраслях и ремёслах, теперь же знали, во-первых, откуда ноги растут, во-вторых, куда они бегут. Ноги обычно любят бегать вместе. И чем больше ног, тем уверенней они бегут.
Я нашёл у себя в комнате под батареей гири и, прибираясь сегодня к Новому году, выкатил их оттуда и немного повытягивал вперёд. Показал хозяйке. Сказал, что не могла бы она их складировать в другом месте. - Она думала, что мне захочется заниматься. - Ну а боулинг чем отличается?
Невозможно находиться нигде - ни в боулинге, ни в комнате, ни в машине, помогающей тебе, с рассудительным водителем, ни в приготовлении винегретов, порезанных чем мельче, тем вкуснее, ни в дешёвых изящных креслах из молодой фанеры в клубах, где красота заспиртована временем, заботливостью и деньгами, ни в музеях, где можно купить временной кусок мраморного изящества, нигде, где драгоценность в чём-то измеряется и обменивается, нигде, повторюсь, невозможно находиться и не закурить. Потому что хочется жить. Жизни нет, если нет дыма. Могучий и мудродревний язык наш называет такое состояние угаром. Постепенно выгорающим угаром.
И за следующей сигаретой ты тянешь новую. Невозможно находиться нигде, но возможно договориться. Договориться - это отличная человеческая способность. Когда люди договариваются и т.д. и т.д. и т.д.
В больнице, про которую знаю не в пример больше боулинга, Новый год не отмечался. Все всухомятку жрали тяжеленные передачи от родственников, набитые печеньем до тошноты, шоколадом до чесотки и йогуртом в надежде улучшить кишечную флору. Все нормальные мужики, расставив табуретки в столовой и сдвинув столы, запрокинули головы к подвешенному телевизору и ржали, как сумасшедшие. Володя Бабита пил в восьмой палате, где водку мешали с чифиром, кофе, сигаретами и магнезией. Только восьмая могла выдержать такие темпы.
Свет погасили и всех погнали по палатам, работники принялись драить полы. Через час успокоенные спали, а перевозбуждённые перешёптывались, утопая вдвоём, втроём в одной койке, болтая оттуда ногами и дико вращая глазами, что было незаметно в темноте. Медсёстры разлили рабочим кипятку ещё на заварушку и отъединились от ночного коридора в дали сестренской, где телевизор стоял выключенным. Там повторилось то, что до этого творилось с мужиками - жрали пожертвованные печенюги, резали бисквитные "нежнейшего вкуса" рулеты и гоготали, в отличие от пациентов прикрывая рты, чтобы сласти не вылетали, спиртное не расплёвывалось и до слуха больных не доносилось.
Поэтому в четвёртом отделении Областной стояла тишина. Изредка нарушаемая шарканьем кого-нибудь из заспанных в туалет, чтобы покурить.
На следующий день весь день опять хрустели скрипучие разрываемые пакеты с чипсами, конфетами, печеньями, орехами, чаями широколистными, сдвоенными вафлями, орали санитарки, заставляя ежечасно кого-нибудь подметать пол.
На следующий день припасы закончились. Все обожрались, как свиньи, и лежали на боках в койках. К тихо работающему магистру Виртуалити так никто и не подошёл. Медсестёр не было. Был последний день уходящего года.
В платных отделениях люди в дорогих спортивных костюмах выпивали, рассевшись по нескольку человек вокруг журнальных столиков, понемножку коньячка. Так, чтобы не напиваться. В наркологии напиваться было строго запрещено, нарушителей забирала в вытрезвитель милиция - так было условлено в договоре на лечение.
Наркоманы со стажем знают, что лучше пить, а не колоться. Алкоголики знают, что лучше вообще не пить. Поэтому они мирно уживаются в наркологии, выпивая по 75 грамм Московского коньяку в праздник Новогодия. Ну, кто может, конечно, пьёт больше, но за этим следят, его отвлекают, утешают, утишают и не дают. Но если он всё равно может и при этом нормально себя ведёт, то пьёт. Таким образом, он убивает только свой организм, психика и поведенческие мотивы не задействованы, а значит, и нет анамнеза.
В боулинге же, в котором я не был, все кидали "на ура" шары, что даже по созвучию похоже. Делали, что хотели, то есть кидали и непрерывно разговаривали. Менеджеры всех сортов и расцветок курили в туалете. За "катальным" залом находился зал с приглушёнными светильниками над бильярдными столами, засиженными в соответствии с наличием около них играющих людей. Этот зал составлял треть территории Дворца спорта и выглядел, из неподалеку расположенного бара с пятью десятками заполненных столиков, готически. В Новый год принято сидеть за столами, громко радоваться и пить.
Содиректор, он же второй генеральный пил мало, понимая, что с завтрашнего дня ему придётся нелегко. "Тут ведь дело в человеке, - рассуждал он, закуривая очередную сигарету, - какой человек - такая и работа. С динамикой, заданной Максом, я не справлюсь. Поэтому нужно ровнее, но без оплошностей. Главное - внимание".
Нигде невозможно было не закурить. Только в Церкви сидевший там дежурный выходил за ограду.
Неважно, где ты укуривался в древесину, важно то, что оказавшись один на один со струёй мочи, выпускаемой тобой из поддерживаемого органа руками, ты понимал, что ты - свободен. Потом тебя снова звали веселиться, а дежурный с фонариком обходил объекты и запирал ворота. Ты катал шары, охранник катал их вместе с женщиной, жившей неподалёку, женщина же эта попросту любила покатать глаза. Вообще-то она, сами понимаете, любила ими пострелять, позакатывать или пошмыгать, но теперь, на второй час празднования вместе с охраной территории Областной Психоневрологической она ими уже катала, да притом всё медленнее. Кому-то повезло, для кого-то это - везение. Но старший оставался трезв и пил, чтобы не заснуть, и курил, чтобы не скучать.
И ещё были люди, которым было не до Нового года. Бездомным собакам тоже было по фигу, хотя они чуяли, что жратвы завтра будет предостаточно. - "Навалом жратвы будет, говорю я, братва! Завтра! Стопудово!" - Но завтра жратвы опять не было, а гнилые фрукты раскатывались по морозу, как оранжевые бильярдные шары, или бильярдные шары чёрного морёного дерева, добытого из-под кембрия в далёком городке, где все жители - рабочие на добывающем карьере. До этих Новый год докатится через сутки, а пока они работают. Предприятие выгодное, но быстротечное - год, два - и порода иссякнет. А Мысль продолжает развиваться во времени.
Идёшь дальше, когда ничего нет здесь.
В самом разгаре угара, перешедшего плавно в Празднование Ирина выхватила трубку у стоявшего рядом Серёжи и сообщила, что без Церкви жить не может! Это выглядело необычно. Стремительно и непонятно. Уже потом только трупа девушки не нашли мед.следователи, потому что она была жива.
"- Это и есть Экстаз. Аналог церемонии приношения в жертву Огню всех своих раскочегаренных сущностей. Это есть молниеносно-мгновенное Божественное усекновение Сквозь, когда рассечёнными остаются окорока и грудинки масс и легковеснейшая Лепестинка из глаза. Вы думаете, если я говорю о каплющей лепестинке, я не могу перетаскивать дрова? - Дрова я перетаскивать не могу, но я их перекатываю. Во-вторых, только у дровосеков есть любовь к лепестинкам. Вернее, дровосеков-фантазёров", - говорил один из сотрудников.
Другой рассказывал, как его жена, ушедшая от него два месяца назад и ведшая с ним каждодневные сеансы мобильного общения, обсуждая вопросы, в том числе и сознательного родительства, привела намедни своего нового мужа, чтобы познакомились и не было ничего личного. Чтобы мир был! И когда она его привела, ему так захотелось чем-нибудь прикрыть руки. Не дав им опомниться, сбегал в другую комнату, открыл купе и долго искал, чем бы. Надел в запарке чёрные вязаные перчатки и сверху напялил жёлтую фуфайку без опознавательных лейблов и пил потом с ними на кухонном столе чай и постоянно проливал, выкидывал на стол локти, грозно, но серьёзно нависал над ними, шутил и спорил, и сам не заметил, как угваздался локтями в этих чайных лужах. Расстались мирно. Дочка осталась с ним. - "Ради людей не стоит двигать деревья!" - так почему-то закончил он. Все чокнулись.
Они в прошлый Новый год фирмы встречали вшестером в бильярдной, но там не очень получилось, потому что не все хотели играть, но зато пообщались и даже посидели на столах, на что им указали, и они просто бродили по набережным и заходили в каждый почти магазинчик, и погода была плюсовая. В общем, позитивно распроводили друг друга по домам, а кое-кто даже у кого-то остался.
Если в том году каждый чувствовал себя ну хоть и не Дон Кихотом, но чем-то ламанчским точно, то в этот раз расходиться не хотелось. Точность шарометания притягивала тяжесть внутреннего магнита к цели. Кегли, здоровенные и тяжеленные, сделаны в зависимости от вкуса владельцев кегельбана из оцинкованного фарфора, либо из слоновой подрёберной подкостницы, что, естественно, добавляло вкуса игрокам; находясь в этом недешёвом заведении, каждый из уже семнадцати сотрудников чувствовал себя солидным снайпером с тяжёлой, но убойной винтовкой на плече. Естественно, поэтому, из-за моей дурацкой метафоры, да простит меня Бог за моё измывание над мылом, женский состав, за исключением одной из подкладовальщиц, Славы, отказался от метания шаров, а переключился на яственное состояние трёх корпоративно арендованных столов, где скатерть была белоснежна, а шампанское - сладким.
На горячее был гриль. Лучше гриля нету. Потому что любое прокопчевание на огне в свежем виде есть гриль. Так же, как любое поджаривание на решётке есть барбекю.
Курение тогда закончилось. Было принято дружное решение открыть настежь окна и под ними, на уровне их и над ними стояло дерево, и оно скрипело. Это было расслышано, пока хранили предновогоднюю минуту молчания. Дерево скрипело. - "Хочу после смерти стать деревом", - подумал молодой мужчина, сотрудник "Арт-Мастера", рассказывавший недавно про встречу бывшей жены в чёрных вязаных перчатках. И попытался, подражая мудрости дерева, перекатываться с каблука на носок. Скрип получился, но суше и ненатуральнее. Засим забили Куранты, и за окнами, открытыми настежь, началось пиротехническое светопреставление.
В боулинге или в теплотрассе раз в год мы всегда слушаем своих вождей. А они пока говорят всё это, слушают нас, поздних на два поколения, готовых к непонятно чему и голых своей беззащитностью жить.
Пьяные, они опять вернулись к дорожкам и перепутали шары с орехами, выискивая каждый для себя подходящий размер, но всё-таки сыграли пару партий, после чего было принято решение продолжить празднование по своему усмотрению, и Юта, например, живущая недалеко от заведения, расцеловавшись со всеми, прыгнула в свою "пантеру" и умчалась домой. А там - душ и хрустящие полотна постели - её ей подарок. Самой себе. Именно так, как она любила.
- "Для меня наградой будет, - думал ехавший на частнике домой отец-героин в вязаных перчатках, - если дочери моей встретятся люди, которые научат её понимать жизнь!" - странно, он постоянно считал себя непричастным к воспитанию девочки, от которой откровенно отказалась его жена. Он любил её; любил их обеих. Но не думал, что сохранением своей жизни он поспособствует воспитанию дочери. Он не боялся и не был так глуп, чтобы доверять мультимедийным педагогиям.
"Они для неё слишком плоские!" - но это уже Шутка.
Многие знакомились. Корпорация вливалась в корпорацию. В основном, женщины и мужчины. Все общались. Мужчина, сидевший в отдалении бара, в одиночку распивал штоф Московского Коньяка, каковой, если я завтра не умру, буду почитать лучшим. (Опять скрип дерева!) Потом к нему присоединилась одна дамочка из "Арт-Мастера", и они разговорились по-французски. Она мало пила, понимая, что нагрузки возрастут, и медитативно подготавливая себя к этим нагрузкам.
Он же пил, но потом должен был подняться в свой номер. Он не пошёл куда-то, когда его позвали. Он закурил снова. Девушка тоже была из породы молчунов. Оба молчали и пили. Было хорошо обоим. Оба курили, а когда сигареты закончились, ушли за сигаретами. Я в это время пил разбавленное пятидесятиградусной кипячёной водой молоко и наблюдал за ними. Я их понимаю. Я сам такой же. Только это неправда.
- Кому ты это говоришь?
- Я? Сам себе!
- ОК.
- Ты знаешь, я тоже раньше употребляла одно и то же. Просто была такая возможность. А потом ничего такого страшного не произошло, понимаешь? Теперь я не боюсь, - громким голосом через звук танцплощадки говорила другая труженица "Арт-Мастера" своему молодому человеку. Я пил тёплую воду с молоком, я же не говорю, что меня там вообще не было! Меня не было в боулинге, но в баре я однозначно присутствовал.