Аннотация: Еще одна глава из "Я буду жить" -моей автобиографической вещи об онкологии на Каширке - РОНЦ РАМН. С тех пор прошло десять лет. спасибо моим врачам Бойкову, Шенталю и Стельмаху.
Эта тетрадь с "мемуаром" потом долго была со мной, как-то один из наших мужчин-пациентов с удаленной гортанью зашел ко мне в палату. Врач просил его передать, чтоб меня позвал.
Сосед-пациент пожестикулировал, помахал руками, я не поняла, находясь мыслями еще частично где-то в прошлом, в своем детстве, сосед сипел трубкой в гортани, но я смотрела отсутствующе. Тогда он извлек из кармана ручку, и между строк моих Мемуаров написал: " Ань, тебя в смотровую". Послание поместилось наискосок где-то в районе вот этих строчек "одноклассники поджидали меня у всех выходов из школы несколько часов подряд, изловили и стали бить ногами".
Интересно, жив ли сейчас человек, оставивший тогда сей автограф на моем "Мемуаре"? Интуиция на этот раз молчит.
Я помню, после операций по удалению голосовых связок у наших ребят становились такие глаза, особенные. Они будто немного стекленели, и в них застывал немой вопрос...или немой ответ.
В них было настоящее одиночество, больше обычного, простого одиночества. Одинокий человек может разговориться со случайным попутчиком. А они не станут строчить случайным попутчикам записки. Как-то это, ну, маловероятно.
Помню, как эти глаза выражали сострадание, когда мне было плохо. Это средних лет человек, у которого тоже удалили гортань. Говорили, что он раньше служил в милиции.
Как-то раз он попросил меня позвонить его жене, чтобы принесли денег. В ответ я услышала:
"Да он тут забухал, пьет как лошадь втихаря от докторов, надо же, денег ему"!
А что делать немому, если лифт застрял между этажами?
А что если необходимо позвать на помощь? Бить руками и ногами в ""рельсу""? Звонить в колокол?
Да не в этом суть! А просто ...Тишина.
Такая тишина постигла и Надю, ее норовили назвать "баба Надя", ей было не много лет - примерно 65. Я буду звать ее Надежда, никакая она не "баба Надя". "Баба" - это осколок Империи, в платочке, галошах и опрятно зашитом плаще образца середины двадцатого века.
Перед операцией, когда она еще могла говорить, она меня жутко смешила: " у меня мужик - глухой как пень. Вот. А я буду, значит, немая. Позовет он: "Надь"! А у меня будут такие таблички на спине и на груди. На груди напишу "Какого х?*%я?", а на спине:"пошел ты в ***зду". Я закатываюсь. В смысле, ухохатываюсь. Мой хохот слышен, наверное, на соседних этажах.
Когда Наде сделали операцию, и прошло уже недели две, конечно, больше она анекдотов не рассказывала, но у нее была кассета Шуры Каретного, а у меня - магнитофон. Вертинского извини-подвинули и хохотали. Надя - теперь уже беззвучно, ну и я старалась не ржать.
Шура Каретный из магнитофона чудесно шепелявил:"в рот тя чих-пых" ( в рот тя тих-пых), есть у меня знакомая проститутка, и вот она себе лицо подтянула, и сиськи подтянула, а я ей и говорю, в рот тя тих-пых, а ***зду что же ты не подтянула, она же у тебя старенькая"!
Мы с Надеждой от хохота чуть не валимся с коек, каким стареньким голосом он это произносит. Каретный продолжает: "состоялся, значить, съезд Белорусского народа, ну и затянули они "вы слыхали, как поют дрозды?" а им в ответ: "а вы слыхали, как дают ***зды"?
В общем, палата у нас была веселая. Я могла бы долго рассказывать о том, как после операции таких ( стомированных ) больных кормят через большой такой шприц, да, расскажу, чего уж там. Трубка, ведущая в желудок, проводится через нос. В эту трубку вставляют шприц и вкатывают жидкую пищу. Были у нас разные экземпляры, кто хотел удавиться, кто нажраться, а Надя хотела жареной картошечки. И она совершенно права.
Однажды Надя, точнее, ее дочь, меня, можно сказать, одела.
Я тогда делала ремонт в своей квартире. Точнее, делали его рабочие, а я удирала из Онкоцентра после завтрака и перед лучевой, чтобы их проверить.
Помню, что ушла на выходные домой, в воскресенье вечером забыла взять свитер, в понедельник похолодало, и я вернулась со строительного рынка на лучевую вся синяя, в понедельник уже. Похолодало.
Жила я у человека, что тогда доводился мне мужем, там теплые вещи и забыла, как водится. Его уже не было в Москве, он уехал на юг после моего дня рождения. Я зверски простыла. Надина дочь, видя мое бедственное положение, принесла мне сразу пять свитеров, и несколько лет я потом ходила в Надиных вещах.