Кома
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Фантастический рассказ
КОМА
ГЛАВА 1. МОЛОЧНЫЙ ТУМАН
Молочно-густое, полупрозрачное, туманно призрачное пространство поглощало всё вокруг. И поэтому было непонятно, существует ли здесь кто-нибудь или что-нибудь, кроме самого Платона Мазарова.
Запахов, как и звуков, здесь не было. Абсолютная, какая-то нереальная тишина. Только молочный туман однородного голубовато-белесого цвета, не осязаемый и не ощущаемый.
Тела своего Платон тоже не чувствовал, хотя и видел его. Правда, оно было полупрозрачным и каким-то странным образом сливалось с белесым туманом. По крайней мере, контуры его ног и рук просматривались с трудом.
Платон представил себя со стороны. Получилась странная картина, похожая на чёрно-белую фотографию, на которой его пижама выглядела светло-серым пятном на белом фоне. Человек-клякса, - усмехнулся про себя Платон. И эта внутренняя усмешка вдруг отозвалась в пространстве какой-то лёгкой, едва уловимой вибрацией.
Позднее он понял, что так реагирует безвременье на пульсацию его эмоций и мыслей. Подумал о чём-нибудь, выплеснул наружу эмоцию - пошла волна в пространстве. Идея материальности мысли проявлялась здесь весьма наглядно - через движение частиц окружающего пространства.
Страха у Платона не было. Он так много пережил за последнее время, что, похоже. исчерпал способность бояться и проецировать энергию тревоги, волнения или испуга. Ровное спокойное осмысление событий, практически безэмоциональное. Очень не привычно, зато без нервов, без напряжения.
Вообще-то в обыденной жизни Платон помнил себя другим. Быстрым, резким, восторженным, влюбчивым, открытым, подвижным, в меру умным и не в меру амбициозным. Сейчас он спокойно констатировал этот факт. А раньше...
Да мало ли чего было раньше. Школа, институт, а потом геолого-разведывательные экспедиции. Много экспедиций. И не одного крупного открытия. А ещё много романов и романчиков, но каких-то изначально несерьёзных. Ни одна из женщин, с которыми сталкивала его жизнь, не зацепили душу и сердце Платона. Не случалось искры.
И вот вдруг, как снег на голову, Раиса. Рая, Раечка, Раюша. Журналистка. Устроилась в экспедицию поваром, чтобы вжиться изнутри в нелёгкие будни геологов. Черноволосая, черноокая, быстрая, хваткая, с хищно-властным оскалом крепких зубов, с тугой упругой грудью, гибким телом. И-и-и покатилось сердце Мазарова под откос. Влюбился так, что аж зубы скрипели, и кадык ходуном ходил, когда видел вдали её силуэт в ярком ситцевом сарафане.
По завершении экспедиции сыграли свадьбу. Не было, наверное, тогда человека счастливее Платона. На руках носил, цветы дарил каждый день. В квартирке евроремонт сделал, начал на шубку норковую своей Раечке копить. Очень уж хотелось сделать её счастливой. Ради одного благосклонного взгляда чёрных раскосых глаз горы готов был свернуть. И Раечка платила ему той же монетой. В постели была страстной и раскованной до неприличия, гибкой, ненасытной, жаркой.
Всё оборвалось сразу и внезапно. Платон поехал в очередную экспедицию. Раечка осталась в городе. В жизнь геологов она уже вживалась и знала её изнутри. Теперь начала вживаться в будни научно-исследовательского института археологии, правда, пока в городе, без выезда в экспедицию на раскопки. Беседовала с археологами, читала какие-то старые научные издания и альманахи в библиотеке.
Когда Платон, без предупреждения, сюрпризом, вернулся через три месяца домой, он застал Раечку в супружеской постели с археологом по имени Жора.
Тогда он, конечно, имени любовника не знал. Но Раечка, голенькая и растрепанная, увидев в дверях супруга, завопила, как резанная:
- Жора, уходи-и-и!
Платон вытолкал полуголого Жору на лестничную клетку. Хорошо, что не прибил сгоряча. Хватило ума побить, но не до смерти. Вслед за Жориком за порог полетели брюки незадачливого любовника, рубашка, ботинки и Раечка, уже успевшая набросить халатик на голое тело.
С тех пор о дальнейшей судьбе Раечки Платон до поры до времени ничего не знал. Молча собрал тогда все вещи неверной жены и отвёз целых два чемодана к её родителям, которые даже ничего не спросили у зятя, видно, уже были в курсе проделок дочери.
Вот с того самого дня, когда Платон, весь горя от желания после долгой разлуки, увидел голую взъерошенную Раечку в объятиях другого, что-то оборвалось у него внутри, будто струна самая важная лопнула. Из весёлого компанейского парня он вдруг резко превратился в хмурого, раздражительного, необщительного человека, которого уже никто и молодым-то не мог назвать. Сразу постарел, что ли. Не лицом, нет, душой. Неинтересно стало жить, скучно, безрадостно. И ничего он с этим поделать не мог.
Друг Сенька говорил ему:
- Если уж так любишь, стоит простить. Ну поддалась баба слабости, с кем не бывает. Ты её уже проучил. Впредь поостережётся. Прости, и дело с концом. Она после этого, знаешь, какая верная станет, вот увидишь!
Платон зло зыркал глазами и цедил сквозь зубы:
- Ненавижу. Весь их бабий род ненавижу.
Справедливости ради надо сказать, что общества "бабского" он всё же не избегал. Молодость брала своё, гормоны бродили в крови. А мужчина он был видный и оп этой причине женским вниманием не обделённый. Но все его кратковременные связи, ублажая тело, никак не затрагивали душу. И к каждой новой пассии он относился равнодушно-небрежно и ни одной никогда не говорил про любовь и ничего не обещал в будущем.
Боль, которую причинила ему Рая-Раечка-Раиса, потихоньку утихла. Но Платон знал, что у внутри его существа есть больное место, и оно не болит только потому, что он его не трогает и никому трогать не позволяет. А если тронуть - ой, как заболит, ни дай Бог никому.
И через полгода заболело. Да ещё как! Объявилась Раиса, странно располневшая и какая-то притихшая. Потупив взгляд, прошла в комнату, и сказал оторопевшему от такой наглости Мазарову:
- Повиниться я пришла, Платон. Одного тебя любила и до сих пор люблю. Бес меня тогда попутал. Выпила немножко, кровь забродила, в голове помутнело, с дуру всё это случилось. Это был всего лишь эпизод в моей жизни, позорный эпизод. Прости меня, мой хороший, мой единственный.
И заплакала, и рассказала, что жизнь ей не мила. А ещё - что беременна. Но если Платон будет настаивать, то от ребёнка готова избавиться. Всё сделает, как он хочет, лишь бы простил.
Платон ошалело смотрел на Раису, а когда поток её красноречия иссяк, будто очнулся и, указав широким жестом на дверь, отчеканил:
- Вон Бог, а вон порог.
Ни слова больше не добавил, но по его горящим злой ненавистью глазам Рая поняла, что делать ей тут больше нечего.
После визита бывшей Платон запил. И денег, и свободного времени у него было достаточно, только-только из очередной экспедиции вернулся. Друзей, даже Семёна, не принимал. Пил в одиночку, хоронясь от людей. Купит с утра бутылку, выпьет, пойдёт ещё купит, снова выпьет - и, не раздеваясь, в койку. Проспится - опять за бутылкой, благо, круглосуточный ларёк прямо возле дома. Две недели пил, не просыхая. А однажды утром, глянув в зеркало, ужаснулся, увидев там серо-грязного, лохматого небритого мужика с красными мешками под глазами.
Отшатнувшись от собственного отражения, схватился руками за голову и так, не опуская рук, и ходил из угла в угол, не зная, что делать и как дальше жить.
Вот тут-то и вспомнил про Сеньку Кравцова, своего друга ещё со школьной скамьи. И не постеснялся, позвонил. Сенька тогда и вытащил его из запоя. Дневал и ночевал при Мазарове, благо, сам ещё семьёй не успел обзавестись, ждал возвращения невесты из длительной командировки.
А потом Сенька взял отпуск, и они вместе поехали в дом отдыха санаторного типа на побережье Балтики. Кравцов оказался настоящим другом, за всё время отпуска при Платоне ни разу рюмку в руки не взял и ни одного глотка не сделал. Платон это оценил.
Несчастье случилось по дороге с Балтики домой. Вагон поезда, в котором ехали друзья, загорелся. Пластиковая обивка в купе вспыхнула мгновенно. Поднялась паника.
Мазаров был покрупнее и покрепче Семёна. Он успел открыть вагонное стекло и на ходу выбросить друга из окна. Сам потом тоже выпрыгнул. Когда летел вниз под откос был ещё в сознании. Никогда раньше не думал, что это правда, будто за несколько мгновений перед смертью вся жизнь в голове прокручивается. Но именно так оно и было. "Может, оно и к лучшему, чего зря небо коптить" - это была последняя мысль, которая врезалась ему в память. Мелькнула в сознании хитроватая, нарочито-просительная улыбка Раи, решившей использовать его в качестве отца для ребёнка от археолога Жоры. "Не хочу!" - последний всплеск угасающего сознания. И на этом всё - темнота, тишина.
Очнулся Платон уже в этом молочном тумане, в котором, похоже, не было никого и ничего, кроме него самого, призрачно-нереального, полупрозрачного и странно успокоенного. И хотя Платон помнил всё и осознавал себя как личность, он с тихой радостью вдруг понял, что внутри у него ничего не болит. То местечко в его душе под кодовым названием "Рая" перестало болеть и тревожить его сознание и чувства. Это было странное и непривычное ощущение, но оно ему нравилось гораздо больше прежнего, нервно-возбуждённого и злобно-болезненного.
ГЛАВА 2. ОБИТАТЕЛИ НОВОГО МИРА
Платон не знал, сколько времени он находился в пространстве молочного тумана, но осознавал, что теперь этот мир его новое пристанище. Здесь он живёт. Или существует? В терминах он тоже путался.
Своё тело он ощущал чем-то очень лёгким, почти невесомым. Но главное отличие этого тела от прежнего было в другом. Мазаров не испытывал никаких телесных потребностей. Он не мог бы сказать, жарко ему или холодно, сухо или сыро. Плоть была бесчувственной. Он не хотел ни пить, ни есть, ни спать, по нужде тоже не хотел. И это было ему ни приятно, ни неприятно. Прислушавшись к себе, он понял, что не дышит, не может дышать. Он не вбирает воздух в лёгкие и не выдыхает обратно, его грудь не вздымается, сердце не бьётся, кишечник не работает, потому что в этом теле нет внутренних органов.
Поразмыслив логически, он понял, что представляет собой кукольно-тряпичную оболочку, внутри которой живёт его "Я", его сознание, его личность. "Вероятно, душа", - подумал Платон. В памяти, неизвестно откуда, всплыло Сократовское "Я мыслю, следовательно, я существую".
Единственное, что он мог здесь делать, это думать. Впрочем, двигать руками и ногами тоже мог. Решив исследовать отпущенное ему жизненное пространство, Платон поднялся с какой-то бревенчатой скамейки неизвестного происхождения и сделал несколько шагов вперёд. Кукольное тело без труда разрезало молоко пространства. Он пошёл, однако шаг за шагом вокруг ничего не менялось. Он брёл неизвестно куда и неизвестно зачем, просто механически переступая ногами, в которых не было ни мышц, ни сухожилий. Брёл то ли долго, то ли коротко, но внезапно вновь наткнулся на то же бревенчатое сооружение, которое покинул от ли несколько минут, то ли несколько часов назад. Обследовав скамейку, сделал вывод, что пришёл туда, откуда и ушёл. Выходило, что он бродит оп замкнутому кругу. Что ж, ничего удивительного. Почему бы его новому пристанищу не иметь форму замкнутого пространства? В прежней жизни пространство казалось неограниченным. Но ведь это не значит, что не может быть другого.
Мысль была спокойной. Платон не нервничал, не раздражался, не радовался и не печалился, просто констатировал.
Тишина и умиротворение окутывали, обволакивали Мазарова, наподобие белого тумана вокруг, и он почувствовал, что сознание ускользает от него. И это было почему-то приятно.
Позднее он понял, что исчезновение сознания означало здесь сон. Как ещё он мог спать? Конечно, отключив сознание.
Очнулся он так же внезапно, как и заснул. И сразу почувствовал рядом наличие ещё какого-то существа. Платон повернул голову и увидел, что сбоку на его скамейке сидит мужчина лет 50-ти, тоже весь серо-белый, как ан старых, ещё не цветных фотографиях.
Мужчина смотрел на него без удивления, но с интересом.
- Кондрат Корнилов, - коротко представился он и протянул руку для рукопожатия.
- Платон Мазаров, - ответил Платон и понял, что речевой аппарат у него тоже отсутствует, а слова он слышит внутри себя. Раньше он бы сказал - в голове, но теперь это не соответствовало действительности.
- Вы новичок, - не спросил, а констатировал Кондрат.
- Вы появились вроде бы позже меня, - спокойно ответил Платон.
- Нет, просто в момент Вашего появления я, наверное, спал, - непонятно объяснил Корнилов.
- Почему же я Вас не видел? - спросил Платон.
- Когда мы здесь спим, мы рассеиваемся в тумане, а наше "я" возвращается в палату.
- В какую палату? - не понял Мазаров.
- Так ты ещё ничего не понял? - легко перешёл на ты Кондрат. - И ты, и я, и другие, все мы находимся в коматозном состоянии. Наши тела лежат на больничных койках, подключенные к аппаратам искусственного жизнеобеспечения. Что такое кома, знаешь?
- Это такое бессознательное состояние. Человек живой, а сознание отсутствует.
- Вот именно, - удовлетворённо кивнул Кондрат. - В том теле оно отсутствует. Законный вопрос: а где же оно присутствует, сели его нет на прежнем месте? Ответ мы уже знаем - оно присутствует здесь, в наших вторичных оболочках. Но когда мы засыпаем, наше сознание возвращается туда, в наше первичное тело, которое лежит на больничной койке, в палате. Мы с тобой, кстати, из одной палаты.
- Откуда знаешь? - коротко спросил Мазаров.
- Я в больнице давно лежу и уже научился включать сознание в своём земном теле. Иногда бывает очень полезно услышать, что говорят о тебе твои родные и близкие. Так что тебя я видел.
- Как же ты мог видеть? Ты что, глаза там открывал?
- Нет, внутренним зрением. Как мы видим здесь. Ведь наши нынешние тела всего лишь муляж, - пояснил Кондрат.
- А ты давно здесь? - поинтересовался Платон.
- Здесь - не знаю, а в палате третий месяц лежу.
- А я сколько, не подскажешь?
- Если я правильно уловил и подсчитал, ты лежишь всего вторую неделю.
- А сколько нам надо лежать?
- Это, брат, кома. Даже медики не знают, когда больной должен выти из коматозного состояния, - с готовностью ответил Кондрат. - Медики, оказывается, вообще мало что знают. Сколько мы здесь пролежим, зависит в основном от нас самих, Ане от медиков. Их задача сохранить в целости сохранности наши изначальные тела. Это они и делают. А вернуть в наши тела наши души - это уже не в их силах. Захотим - вернёмся, не захотим - уйдём.
- Куда уйдём? - почему-то вдруг встревожился Платон. - Ты хотел сказать, здесь останемся?
- Навечно здесь мы остаться не можем, - объяснил Корнилов. Ты хоть знаешь, где мы находимся?
- Не знаю, - честно признался Мазаров. - Если знаешь, скажи.
- Эх, тебе бы с Физиком нашим поговорить. Я-то мужик простой, шофёром работаю, извини, работал в одной фирме. А вот Физик, он очень складно объяснял, что это за молоко такое, в которое мы угодили. Только он ушёл уже.
- Подожди, Кондрат, давай по порядку. Что за физик, и куда он ушёл? - заинтересовался Платон.
- Со мной здесь был. Коматозник, как и мы с тобой. Не захотел возвращаться обратно, ну и принял решение уйти в мир иной.
- Умер, что ли?
- Ну да, умер. По собственному желанию. У него тело в норме было. Вполне мог бы вернуться. Но решительно не хотел. Говорил, достали его там. Научную идею начальник прикарманил. Жену близкий друг увёл, родители померли. Дочь заграницей учится, там и замуж собирается. Короче, вся жизнь по швам. Не было ему резона возвращаться, вот и рванул в небеса. Хочу, говорит, новую жизнь, с чистого листа. Даст Господь - спасибо. Не даст - хуже, чем там не будет. Вот так и ушёл в потусторонний мир.
- А ты почему не уходишь, раз всё знаешь?
- Мне в иной мир рано, а в потусторонний тоже рано. Тело моё как следует ещё не подлатали. Уж очень сильно я расшибся. По пьяному делу, кстати. Если вернусь, больше ни-ни, ни капли. Ведь здесь не тянет выпить, так?
- Ну, так.
- Значит, тяга к алкоголю не в сознании заложена, а в наших телах. За два месяца тело моё от алкоголя очистилось, а сознание проветрилось. Так что с водкой завяжу, дай только выкарабкаться.
- Значит, тебя там ждут. - утвердительно произнёс Мазаров. - Иначе ты бы туда не рвался.
- Ждут. Жена все слёзы выплакала, сидя возле моей постели. Днюет и ночует в палате. Любила она меня очень, даже пьянку прощала. Правда, я пьяный не буйный, руки ан неё ни разу в жизни не поднял. Потому что тоже ответно любил и жалел. Мы с Нюсей хорошо жили. И дети у нас хорошие. Правда, уже поразъехались, кто куда. Но родителей навещают. А когда я в кому впал, так обе дочери прилетели, отпуска взяли. Мать возле моей постели сменяли. Так что мне, Платон, надо к ним возвращаться. Как только моё тело будет готово меня принять, так сразу и вернусь. А ты? У тебя какие планы на будущее?
- Не знаю я своих планов, не думал ещё, - буркнул Мазаров. - Мне и здесь неплохо. Тихо, спокойно и ничего не болит. Я, если честно, тут бы остался.
- А вот это нельзя, - заявил Кондрат. - Временно можно, даже нужно. Но навсегда нельзя.
- Да почему нельзя-то. И где мы в конце концов находимся?
- В болоте своих сомнений, - хохотнул Кондрат. - Это у нас Физик так образно выражался. Но когда серьёзно говорил, то называл это место, - Кондрат нахмурил лоб - мимическое движение лица, производимое здесь автоматически, по привычке, - щелью в околоземном подпространстве.
- Это что ещё такое? - не понял Платон.
- По-научному я тебе не объясню. А если по-простому, то это такое место между землёй и небом, между земным бытиём и внеземным, потусторонним. Вот этот наш молочный туман как бы разделяет мир плотный, где мы жили, и мир человеческих душ. Большинство людей из жизни во плоти сразу отлетают в мир иной, минуя "молочный туман". А такие, как мы, которых меньшинство, попадают вот на эту перевалочную базу, откуда ещё можно вернуться назад, но можно и улететь к небожителям. Я вот хочу вернуться, а Физик хотел улететь.
- А почему он назвал этот мир болотом сомнений?
- Я ж говорю, образно, - пояснил Кондрат. - Здесь, в основном, все сомневающиеся собираются. Их вроде и в прошлую жизнь память тянет, и в то же время знают, что ничего хорошего их там не ждёт. Вот и размышляют, куда им податься - назад или вперёд. Физик считает, что человеческие сомнения засасывают, как болото. Иногда люди годами не могут вырваться отсюда, потому что не могут принять решения. Болото и есть болото, оно затягивает. Но, как ни тяни, а конец-то будет. Либо тело твоё отключат от аппарата по разрешению родни, либо сама душа рванётся под давлением неведомой силы. На то он и перевалочный пункт, чтоб навсегда в нём не застревать.
- Слушай, а Физик, он из-за чего в кому впал? По болезни или катастрофа какая? - вдруг заинтересовался Мазаров.
- Ни то, ни другое. Отравился Физик. Сам себя добровольно какими-то химикатами напичкал. Не хотел жить, понимаешь? А тут ему дали время подумать, осмыслить. Был у него шанс к прежней жизни вернуться, но он им не воспользовался. А я так думаю, что зря. Неизвестно, как там, на небесах, посмотрят на то, что отказался от дарованного шанса. Религия самоубийц не поощряет, грех это. Физик это понимал, а всё-таки назад не пошёл. Невмоготу ему было возвращаться. Предали его там все. Так я понимаю. Вот и сделал он свой выбор.
- Вот и мне надо выбирать, - задумчиво произнёс Платон. - а обратно мне ой как не хочется.
ГЛАВА 3. РАСТВОРЕНИЕ
Они помолчали. Кондрат, явно что-то обдумывая, Платон - сострадая Физику. Наконец, Кондрат заговорил:
- Я думаю, что с Физиком тебе не по пути. Что бы не пожить ещё?! Ты молодой, красивый, по всему видать, неглупый. На том свете рано или поздно все побываем. А земной жизни уже не воротишь.
- Почему же не воротишь? - возразил Платон. - А как же реинкарнация, воплощение в новом теле? Слыхал про такое?
- Слыхал. Только ведь неизвестно, когда это будет. Через год или через век? Поживи ещё здесь, а перевоплотиться успеешь. Ещё неизвестно, какое тело получишь, в какие жизненные условия попадёшь.
- Да мне хоть какие, лишь бы не в те, что были до аварии, - мрачно произнёс Мазаров. Не ждёт меня там никто. Разве что Сёмка, да и он долго печалиться не будет - женится, своей семьёй заживёт, долго печалиться не будет.
- У тебя там никого нет? - догадался Корнилов.
- Родителей похоронил. Женщина, которую любил, меня предала. Работой я не дорожу. Так ради чего возвращаться?
- Слушай, я краем глаза видел, или краем уха слышал, короче, не знаю, как правильно сказать, как к тебе в палату люди приходили. Женщины. Значит, кому-то ты всё-таки нужен. Я, правда, на твоих посетителях не сосредотачивался, потому что своих слушал. Но раз пришли к тебе, значит, переживают. Ты бы, прежде чем принимать решение, послушал их речи. Это ж интересно, что о тебе люди говорят, что думают, - наставлял Мазарова Кондрат.
- А как это сделать? - спросил Платон. - Я тут недавно заснул, здесь и очнулся, никакой палаты не помню, наверное, я там не был.
- Поначалу всем так кажется, - успокоил Корнилов. - Я тебя научу. Ты сознание своё держи не отпускай, когда оно исчезнуть норовит. Это как воздух в лёгкие набрать и не выпускать. Напрягись внутри, ухвати мысль и держи. Тогда сознание в палате точно включится. Правда, возможно не с первого раза. Тут тоже тренировка нужна.
- Хорошо, я попробую, - согласился Платон. - Значит, надо зафиксировать сознание, так? И не выпускать.
- Именно так. Мысль ухватить и держать её при себе.
Советы Кондрата не прошли для Мазарова даром. Почувствовав начало "процесса растворения" (так он обозначил для себя состояние перед началом забытья), Платон внутренне подобрался и сосредоточился на мысли: "Не спать, не спать! Я здесь. Я существую, пока мыслю". Сопротивляться растворению было трудно, на секунду он расслабился, но вспышка забвения была мимолётной. В следующий миг сознание заработало вновь, и Платон почувствовал себя лежащим на койке. Он понял, что перемещение его души в первоначальное тело состоялось.
Глаза Мазаров открыть не мог. Видимо, его тело не было готово к самостоятельным движениям. Но он всё слышал и понимал.
Сначала в палате было тихо. Только тукал над ухом какой-то хронометр. Потом началось некоторое шевеление, скрип двери, приглушённые голоса и шаги.
- Платошечка, здравствуй, любимый, - пропел голос, не узнать который он не мог, потому что это был голос Раи.
Сухая горячая ладонь коснулась его руки. Платон хотел отдёрнуть руку, но не смог. Тело ему не повиновалось.
- Я так скучаю по тебе, - пел голос. - Я виновата перед тобой, я это знаю, но я надеюсь, очень надеюсь вымолить у тебя прощение. Главное, чтобы ты очнулся, а уж там.... Я сделаю всё, всё, что ты захочешь, лишь бы ты меня простил.
- Рая, дочка, - услышал Мазаров голос Раиной матери Ларисы Алексеевны, - не убивайся ты так. - Врач сказал, что он всё равно тебя не слышит, в беспамятстве находится. Да и потом, Платон не из тех, кто умеет прощать. Я искренне, от души желаю ему выздоровления, но тебе не стоит питать иллюзий на его счёт. Если и очнётся, вряд ли Вы будете вместе.
- Мама, не мешай мне, я тебя прошу. Я говорила, что тебе не следует ехать со мной. Так нет, ты, как всегда, настояла на своём. Очень тебя прошу, дай мне поговорить с Платоном.
- Раиса, - голос матери посуровел, - кончай ломать комедию. Тело, которое ты перед собой сейчас видишь, не Платон. Он не видит, не слышит, не чувствует. Кому нужно сейчас твоё красноречие? А я ведь предупреждала тебя, что ваша с ним совместная жизнь будет недолгой.
- Мама, я сама во всём виновата. По моей вине наша совместная жизнь оказалась недолгой, - с надрывным шёпотом произнесла Рая.
- Да, детка, натворила ты дел, половником не расхлебать. Слава Богу, от беременности вовремя избавилась.
- Мама прекрати, я ни отчего не избавлялась. Случился выкидыш, значит, так было предначертано свыше. Зато теперь этот ребёнок не будет стоять вечным укором между мной и Платоном. И я думаю, что у меня есть шанс вернуть мужчину, которого я люблю и который любил меня, по-настоящему любил.
- Те, кто любят по-настоящему, по-настоящему и ненавидят, - вздохнула Лариса Алексеевна.
- Если от любви до ненависти один шаг, то и от ненависти до любви тот же, - отрезала Рая и нежно погладила руку Платона.
Мазаров дёрнулся.
- Мама! - завопила Раиса. - Ты видела?! Он шевельнул рукой. Я это точно ощутила. Мама, зови скорее врача.
Лариса Алексеевна пулей вылетела за дверь, и через пару минут Платон почувствовал присутствие в палате ещё одного человека. Человек подошёл к кровати, раздвинул пальцами веки Платона, пощупал пульс.
- Вы напрасно волнуетесь, - мягко сказал врач. - У больных в коматозном состоянии довольно часто проявляются рефлекторные движения мышц. Посмотрите на приборы. Они показывают, что состояние пациента осталось неизменным. Нет изменений в лучшую сторону, но нет и в худшую. Успокойтесь и отправляйтесь домой. Вы ничем не можете помочь ему сейчас.
- Доктор, а можно я останусь при муже? - спросила Рая.
- В этом нет смысла, - отрезал доктор. - Если я увижу хоть какие-то подвижки в его состоянии, я тут же вам сообщу.
- Доктор, мне показалось, что сегодня он слушал меня осмысленно, не бездумно, как вчера, - пролепетала Раиса.
- Вам надо отдохнуть. Всё это плод Вашего воображения. Вы просто устали, перенервничали. Ничего Ваш Платон сейчас не слышит. Вы принимаете желаемое за действительное.
- Скажите, пожалуйста, может быть, я чем-то могу помочь? Какие-то лекарства, препараты, - затараторила Рая.
- Платон Мазаров получает медицинскую помощь в полном объёме, - отрезал врач.
- Ну может быть, ваша клиника нуждается в каком-то оборудовании, медикаментах? - не унималась Рая. - Я журналист. Я могла бы написать статью с целью привлечения спонсоров или выделения средств из федерального бюджета.
- Об этом стоит подумать, - сказал доктор. - Пройдёмте в мой кабинет.
- Рая, я буду ждать тебя в машине, - раздался голос Ларисы Алексеевны.
И все трое, нестройно шаркая ногами, покинули палату.
Воцарилась тишина. Платон почувствовал страшную усталость и, не желая больше удерживать сознание, растворился где-то в небытие, а пробыв там неизвестно какое время, вновь осознал себя сидящим на скамейке в густом молочно-туманном пространстве, между землёй и небом, жизнью и смертью, тем и этим миром.
- Получилось? - уловил он мысль Кондрата.
- Да. Приходили бывшая жена с бывшей тёщей.
- И что?
- Ничего. То есть ничего нового. Она хочет, чтобы я её простил. Тёща, кажется, вообще ничего не хочет. Врач считает, что коматозники не могут слышать, думать, ощущать, - коротко доложил Платон.
- Краткость - сестра таланта, - усмехнулся Корнилов. - Похоже, ты талантлив Мазаров.
- Ну а что я могу ещё рассказать. А-а, выкидыш у неё был, не бремнная она уже.
- Сочувствую.
- Не стоит. Это был не мой ребёнок.
Они помолчали. Потом Кондрат спросил:
- А ты-то как? Любишь её?
- Не знаю. Помню, что любил. А теперь.... Вроде бы жалко, что ли. Мне показалось, она искренне переживает и прощение просит искренне.
- А ты готов простить?
- Не знаю. Я в этом теле совсем не такой, как в плотном. В том теле я понимал, когда любил, когда ненавидел. А теперь...
- А теперь ты находишься в "болоте сомнений", - изрёк Кондрат. - Эх, до чего ж умён был Физик. Где-то он теперь? - мечтательно подумал Корнилов, и Платон уловил эту его мечтательность.
- А мы отсюда не можем общаться с теми, кто ушёл в иной мир? - поинтересовался Мазаров.
- Точно не знаю. Я ведь только два месяца здесь обретаюсь. Физик говорил, что слышит иногда мысли с той стороны. А я не слышал ни разу.
- А он не рассказывал, какие мысли слышал?
- Говорил, что его там ждут, что его место там. Может, привирал? Хотя.... кто знает.
- А насчёт рая и ада?
- Говорил, что там какие-то этажи исправления. Кто какой этаж заслужит, тот туда и попадёт.
- Скудная информация, - загрустил Платон.
- Физик говорил, что информация даётся дозами и ровно тогда, когда человек созреет до её восприятия. Что-то типа: каждому овощу - своё время.
- Кондрат, а ты тут ещё кого-нибудь кроме Физика видел?
- Видел. И не один раз. Некоторые личности просто мимо проходят, не останавливаясь. Потом исчезают. Думаю, что быстро отправляются в мир иной, умирают, короче. Хотя может, и возвращаются из клинической смерти обратно. Бог их разберёт. А на этой скамейке ты третий. Первый - Физик, второй - я, - пояснил Корнилов.
- Не густо, - констатировал Платон.
- Так ведь в кому народ массово не впадает. Нас и в самом деле немного.
Кондрат вдруг резко замолчал и начал растворяться прямо на глазах у Мазарова. "В палату пошёл", - подумал Платон.
Потом его мысли переключились на всякие мелочи. Чем, интересно, сейчас занят Семён? Наверное, к свадьбе готовится. А может, уже женился. Поди пойми здесь, сколько времени прошло. А ребята в очередную экспедицию пошли. Хорошо, что без него, без Платона. Опостылело ему по степям, да сопкам лазить и песни про запахи тайги петь. И вообще, вся жизнь опостылела. А Рая, что Рая? Рая и это переживёт. И главное, главное - у него нет сил её прощать. Не охоты, не желания, а именно сил. Его вторичное тело, хоть и подвижное по сравнению с тем, распростёртым на больничной койке, было каким-то безвольным, аморфным. И мысли тоже были аморфными, тягуче-разбросанными, неважными. По крайней мере, ему они казались пустяшными, не существенными.
Платон понял, что начал опять растворяться. Противиться этому состоянию ему не хотелось, но и обратно в палату тоже не хотелось. Поэтому он не стал напрягаться и отпустил мысли на волю.
ГЛАВА 4. БОЛОТО СОМНЕНИЙ
Жизнь в молочном тумане была странно-призрачной, хотя и вполне реальной. Определить время здесь было невозможно. Временное и туманное пространства как бы сливались в единое целое, которое измерялось наполненностью мыслями и количеством "процессов растворений". Иногда казалось, что от прежнего растворения прошло очень много времени, но когда Платон попадал в палату, то узнавал, что не прошло и двух часов. А иногда наоборот, время сжималось до минут, а на поверку оказывалось, что прошло несколько дней.
В основном Платон плавал в "болоте сомнений". Это выражалось в его думах о плотном мире, где жили Семён, Рая, его коллеги-геологи и прочий знакомый и незнакомый люд.
Семён тоже навещал его в палате и тоже говорил с ним.
- Ты, Платон, держись, - быстрым полушёпотом призывал друг. - Мы все ждём тебя. А я особенно. У меня ж свадьба скоро, Хочу, чтоб ты у меня шафером был. Ты уж постарайся. А то какая без шафера свадьба? И Райка твоя тоже тебя ждёт. Знаешь, она сильно изменилась за последнее время. Честно говоря, я бы на твоём месте простил её. Я же помню, как ты её любил. Оступилась женщина, так ведь теперь локти себе кусает. Простил бы и дело с концом. Народ посудачит, да и забудет. А вы зато с чистого листа заживёте. Я ведь не то что бы за Раиску выступаю, я - за твоё счастье. Ну ладно, побегу я. Тоня меня ждёт. Я ещё приду. А ты думай. И возвращайся.
Слова Семёна были приятны Мазарову. Платон жалел, что не может сам поговорить с другом. Если бы мог, он сказал бы, что, видимо, не умеет прощать. Не дал Господь ему такой способности. При этом он не желает зла Раисе, не горит чувством мести, наоборот, даже жалеет её, но, по большей части, остаётся равнодушным к Раиным монологам, хотя и чувствует их искренность. Наверное, ушла любовь. А может быть, он плохо помнит её своим вторичным телом. Он, Платон Мазаров, стал теперь совсем другим. Потому что живёт с другим телом, в другом мире и другом измерении.
Однажды, воротившись из палаты после очередного растворения, он застал Кондрата Корнилова в необычно задумчивом состоянии.
- Что с тобой? - спросил Платон.
- Я плачу, - ответил Корнилов.
- ? ? ?
- Моё тело умирает. Моя жена и дети безутешны. Я так не хочу покидать их. Видит Бог, как я хотел выжить! Но моё тело не готово принять меня назад. Ниточка, которая связывала меня с моей плотью, только что оборвалась. Пойду попрощаюсь со своими, и надо взлетать. Меня уже тянет к себе небо. Я, как воздушный шарик, у которой оборвали верёвку, должен лететь вверх. Прощай, Платон. И знаешь что, не разбрасывайся жизнью. Я бы многое дал, чтобы оказаться на твоём месте. Прими правильное решение и возвращайся в совё тело и к живым людям. Небеса от тебя никуда не уйдут.
С этими словами Кондрат начал бледнеть, разряжаться. Его тело становилось бесплотным, а потом растаяло вовсе. Так ушёл из молочного тумана Кондрат Корнилов, человек, который очень хотел жить, но по глупости, недомыслию расстался с жизнью. Есть такие дела и поступки, которые нельзя изменить, поправить, скорректировать. Они раз и навсегда выбивают из привычного потока бытия, и ты уже не в силах вновь окунуться в свой старый поток, потому что тебя подхватывает новый и уносит в неизвестное далеко, в котором нет тех, кого ты так любишь.
Странное чувство пустоты и отрешённости затопило Платона. Ему стало грустно. Он уже успел привыкнуть к новому приятелю, жизнелюбивому, доброму, простецкому мужику, которого кто-то свыше лишил права выбора, вероятно, за грех небрежного отношения к ней, ибо жизнь - это Божий дар, который следует ценить и беречь
У Платона выбор был. И шанс начать жизнь сначала тоже был. Но Мазаров всеми фибрами чувствовал, как засасывает его "болото сомнений", не даёт вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. И не было ни в самом Платоне, ни рядом с ним силы, которая бы вытолкнула его на поверхность и помогла сделать правильный выбор.
"Растворившись в очередной раз, он опять встретился с Раей. В этот раз она была одна. Платон почувствовал, как тёплая слезинка упала на его руку, и услышал Раин голос:
- Платон, как бы хорошо, дружно, счастливо мы могли бы жить с тобой. Я нарожала бы тебе детей, я стала бы лучшей, самой преданной женой на свете. Никогда, слышишь, никогда в жизни я тебе не изменю. Ты только прости меня, только прости. И скорее очнись. Я не знаю, где и как далеко находишься ты сейчас, но я почему-то чувствую твоё присутствие. Главное, чтобы ты был рядом, я сумею доказать тебе свою преданность.
Слезинки, одна аз другой, капали на руку Платона. Но тот оставался неподвижен. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, и рука, жёсткая и прохладная, ни разу не шевельнулась.
Да, Платон слышал и понимал Раису. Ему хотелось поднять свою руку и погладить женщину по голове, но сделать этого он не мог.
Мазаров давно уже простил её. Но простил не так, как ей бы того хотелось. Искренность Раисиных слов и слёз трогали его, но не задевали тех струн мужской души, которые, вибрируя, издают звуки и мелодии любви.
Платон помнил, как любил эту женщину, но вместе с тем отчётливо осознавал, что больше так любить не сможет. Он переболел Раей. Долго болел, трудно, но теперь излечился. И он был рад этому, как бывает рад человек, избавившийся от долгого, изнуряющего, мучительного кашля. Душевные муки, которые он когда-то испытывал, вспоминая безобразную сцену измены, внезапно отступили. И Платон испытывал теперь лёгкое, какое-то отчаянно-шальное чувство свободы - от Раи, от страданий, от любви, вообще от той жизни, где жили все они, живые и имеющие планы на жизнь, плотные, подверженные грехам, страстям, страху смерти.
В его нынешнем молочном мире ничего такого не было. Здесь он отдыхал от прежних страданий и совсем не боялся умереть. И если бы ему было позволено, то он с удовольствием остался бы здесь. Впрочем, его никто и не гнал отсюда, никто не торопил с принятием решения. Правда, Кондрат сказал, что рано или поздно выбор надо будет сделать. В противном случае его сделают за тебя. Тело может полностью атрофироваться от бездействия и умереть. А люди, ждущие твоего возвращения, могут устать ждать и согласиться на отключение твоего тела от аппарата жизнеобеспечения.
Последний вариант развития событий казался Мазарову наиболее предпочтительным. Как бы хорошо, если бы по ту сторону молочного тумана, люди сами, без его участия приняли решение. Тогда Платону уже не надо будет сомневаться. У него просто не будет иного выхода, чем лететь вверх, к небожителям.
Ох, какой бы груз они сняли с его плеч, если бы сделали свой выбор за него и тем самым вытолкнули его из болота сомнений, такого спокойно-вязкого, обволакивающего мысли и чувства молочным туманом призрачно-реального бытия.
ГЛАВА 5. АБСОЛЮТНОЕ ЗЛО?
Судя по времени в палате, шёл уже третий месяц пребывания Платона в коматозном состоянии. В клубящейся белесой дымке призрачного мира Мазаров чувствовал себя вполне комфортно.
Он уже освоился в этой жизни между землёй и небом и знал, например, что иногда молочный туман редел, становясь более прозрачным, и тогда можно было увидеть поднимающиеся вверх души умерших, уже освобождённые от вторичных тел, но имеющие прозрачные контуры человеческих очертаний.
Однажды он стал свидетелем необычного для этих мест явления. Душа в прозрачном облачении, взлетевшая в небо, вдруг начла резко падать обратно вниз, наращивая в полёте более плотное одеяние. Мазаров понял, что, вероятно, именно так выглядит здесь клиническая смерть. Человек в палате умер, и его душа уже начала было своё восхождение. Но бездыханное тело, повинуясь неизвестным законам, вдруг начло оживать, и ниточка, связующая тело с душой, вновь натянулась и потащила вниз.
Рассуждая таким образом, Платон увидел, как к его скамейке приближается фигура в полупрозрачном платье типа балахона. В ней нетрудно было разглядеть женский силуэт.
Женщина подошла и тихо присела на краешек скамейки, сложив кисти рук крест накрест на коленях. Взгляд у неё был затравлено испуганный. Она искоса глядела ан на Платона, Платон - на неё. Молчание затянулось. Мазаров счёл необходимым заговорить первым. Для начала он представился и задал неожиданный вопрос:
- Вы сюда надолго?
Она посмотрела ан него как ан умалишённого, потом вдруг изменилась в лице и спросила:
- Куда сюда?
Платону пришлось рассказать ей про мир молочного тумана, он же - "болото сомнений" и перевалочный пункт.
- Значит, это ещё не смерть? - в ужасе пролепетала девушка.
- Нет. Пока живо в палате Ваше тело, Вы не мертвы.
Новенькая помолчала, о чём-то напряжённо размышляя, потом вздохнула:
- Я Инга. Инга Зарянская. Видите ли, я здесь впервые.
- Я тоже, - усмехнулся Мазаров.
- Да, понимаю, - перебила Инга. - Я хотела сказать, что я ничего здесь не знаю и почти ничего не понимаю. Я покончила жизнь самоубийством с помощью сильно действующего снотворного в дозах, не совместимых с жизнью, и думала, что уже умерла и полетела к Богу. Но меня почему-то отбросило сюда, в это туманное месиво. Зачем? Ведь я так хотела умереть.
- Наверное, не всё зависит от наших желаний, - пожал плечами Платон. - Недавно на этой скамейке сидел со мной Кондрат Корнилов. Он страстно хотел жить, но умер. А Вы хотели умереть, но пока живы.
- А Вы? - спросила Инга.
- Я не хочу ни того, ни другого. Я хочу, чтобы за меня сделали выбор они, - Мазаров неопределённо махнул рукой куда-то в сторону, - чтобы потом не упрекать себя за неправильное решение.
- Логично, - согласилась Инга. - Но не справедливо. Почему кто-то должен брать на себя за Вас тяжёлую ношу ответственности?
- Кто бы говорил... - парировал Платон. - Вы-то не смущаетесь тем, что кто-то из живущих должен испытать боль утраты любимого человека, взять на себя заботы о Ваших похоронах. По-моему, Ваша позиция ничуть не более справедлива, чем моя.
- Да, наверное, - вяло согласилась Инга. - Но у меня совсем другой случай, особый. Меня нельзя было оставлять в живых. Зачем они это сделали? Зачем не дали мне умереть?
- Не знаю, - честно признался Мазаров. - Может быть, кто-то, кто вершит наши судьбы, хочет, чтобы Вы переосмыслили свою жизнь, сделали, так сказать, переоценку ценностей. Сколько Вам лет?
- Не так уж мало. 30.
- Вряд ли в Вашем возрасте можно говорить, что Вы устали от жизни.
- Я не устала от жизни, - прошептала Инга. - Просто.... Я такой никчёмный и опасный человек. Я вредный человек, понимаете? Нет, не в смысле вредного характера. Я наношу вред окружающим людям, близким людям. Я не хочу этого, но так получается. Наверное, надо мной висит какое-то проклятье.
- И какой же, позвольте узнать, вред Вы причинили людям? - поинтересовался Платон.
- Разный. У меня ,была подруга, Маша. Мы с ней вместе учились в школе, потом в институте. А потом Маша влюбилась, дело шло к свадьбе. А когда она представила мне своего жениха Тимура, он почему-то влюбился в меня. Я понимаю, это звучит, наверное, глупо. Но, видит Бог, я не давала никакого повода.... Тем более, что у меня в то время был ухажёр, и мне даже казалось, что я его люблю. Но Тимур ничего этого слушать не хотел. Он начал за мной активно ухаживать, оказывать мне знаки внимания. Короче, свадьба подруги не состоялась. Она очень тяжело пережила разрыв с Тимуром, даже пыталась вешаться. Сосед вовремя из петли вытащил. Уже полгода после этого Маша лежит в психиатрической клинике. А кто виноват? Я. И это притом, что я никому не хотела зла. А Машку любила и люблю до сих пор, - Инга опустила голову. Серебро её волос заструилось по плечам и рукам.
Платон подумал, что в жизни она, наверное, яркая блондинка, а вслух сказал:
- Мне кажется, Вам не в чем себя винить. Вы же не отбивали у подруги жениха намеренно. Значит, он просто не любил свою девушку, раз так легко переключился на другую. В чём же тут Ваша вина?
- В том-то и дело, что её нет, - обречённо произнесла Инга. - Если бы была вина, было бы проще. Можно покаяться, сделать вывод из своего неблаговидного поведения с тем, чтобы дальше не совершать подобных проступков или ошибок. А я решительно ни в чём не виновата. Но именно из-за меня Маша чуть не покончила с собой и теперь лежит в психушке. Что, по-вашему, я должна чувствовать? Я ведь даже раскаяться не могу. Не в чем.
- И всё же я не вижу здесь Вашей вины, - подумав, сказал Платон. - Уж так звёзды сошлись, случайное стечение обстоятельств. Зачем возводить единичный случай в принцип?
- Да если бы единичный, - в отчаянии махнула рукой девушка. Тимур тоже пошёл по наклонной. Я не могла ответить ему взаимностью, потому что была связана обязательствами с другим молодым человеком. Тимур с горя запил. Я понимаю, что это было проявлением слабости с его стороны. Но ведь неразделённую любовь каждый переживает по-своему.. В полупьяном состоянии, после откровенного разговора со мной, он сел за руль и рванул так, что я как-то сразу поняла - быть беде. И беда случилась. Тимур не справился с управлением и сбил пожилую женщину. Был суд. Ему дали срок. Сейчас он сидит в тюрьме.
- Да, трагичная история, - вынужден был признать Мазаров. - Но ведь Вы не можете отвечать за психически неуравновешенных людей. А этот Тимур, похоже, именно таков.
- Вот именно, что не могу отвечать. Приношу людям несчастья, и не несу за это никакой ответственности.
- Ну, предположим, оба эти случая из одной логической цепочки: неразделённая любовь, пресловутый треугольник, психически неуравновешенные личности. А Вы - случайная лакмусовая бумажка, которая эти личности проявила. На Вашем месте мог быть любой другой человек, эффект был бы тот же, - резюмировал Платон.
- Может быть. Но это была именно я. И я не хочу быть этой лакмусовой бумажкой. К тому же есть и другие эпизоды, совсем не из этой логической цепочки и с другим действующим лицом.
- Кого Вы имеете в виду, Инга?
- Роберта Майера, мужчину, с которым у меня были любовные отношения, - Инга отвела со лба прядь серебристых волос и в упор посмотрела ан Платона. В её глазах он увидел такую кромешную неизбывную тоску, что ему сделалось не по себе. Инга, между тем, продолжала:
- Напуганная трагическими историями Маши и Тимура, я боялась сделать лишнее движение, чтобы не навредить людям. Роберт сделал мне предложении, и я его приняла. Не потому что любила, к тому времени я уже поняла, что это не так. А потому что боялась сделать Роберту больно, боялась ранить его душу отказом. Я понимаю, что стала мягкотелой, но ведь только из благих побуждений. Но недаром говорят, что благими намерениями дорога в ад выстлана. Так со мной и случилось. Роберт объявил о помолвке, познакомил меня со своей мамой, ввёл меня в круг своего общения, как невесту. А я терзалась муками совести. Ведь я обманывала его. Роберт очень достойный мужчина. Разве он не заслуживает настоящей любви? А ведь я предложила ему суррогат. Да и себя мне тоже было жалко. Конечно, возраст у меня уже не тот, чтобы разбрасываться женихами. Ноя ведь просто женщина, и, как любая женщина, мечтаю о любви. Я тоже хотела любить, а не притворяться, что люблю. Весь этот маскарад действовал на меня угнетающе. Я стала плаксива, печальна и раздражительна по мелочам. На образ счастливой невесты мой вечно печальный вид никак не тянул. Роберт не мог этого не заметить.
За неделю перед свадьбой он напрямую спросил меня, люблю ли я его по-настоящему. Говорил, что ему не надо от меня жертв, что он ждёт от меня только любви, а жалостью я только оскорблю его. Он, не понимая причину моей нервозности, думал о самом плохом и, не выдержав мук сомнений, прямо спросил: "Может быть, ты полюбила кого-нибудь другого?" И знаете, с такой мольбой и надеждой заглядывал мне в глаза, что я не смогла сказать ему правду.
- И что же Вы ему сказали? - спросил Платон.
- Полуправду. Сказала, что никого другого я не люблю, и это было правдой, и что моя нервозность происходит от волнения, которое испытывает любая девушка перед свадьбой. Он вроде бы успокоился. А у меня на душе кошки скребли, и я позвонила своей тёте. Мы с тётей очень дружны. Она ужаснулась, услышав мой рассказ, и сказала, что я совершаю непростительную ошибку, выходя замуж за нелюбимого, что этим я сделаю несчастными сразу двух людей - его и себя. Ноя ответила, что отступать поздно. Тётя меня ругала, убеждала, уговаривала, но я была непреклонна. У меня и в мыслях не было, что на следующий день разразится трагедия. Тётя, видя мою непреклонность, сама рассказала Роберту всё, как есть. Понятно, что для него это был страшный удар. В этот же день Роберт разбился на машине. Насмерть разбился. Официально считается, что это был несчастный случай. Но я точно знаю, что это было самоубийство. Роберт уже 10 лет за рулём. Он отличный водитель и очень осторожен на дороге. И он никогда не пьёт. То, что случилось, не могло быть случайностью.
Больше терпеть череду несчастий близких мне людей я не могла. После похорон Роберта я приняла решение: единственный способ избавить окружающих от себя - это уйти из жизни. Я просто не видела другого решения, понимаете?
- Кажется, понимаю, - кивнул Платон. - Ноя чувствую какую-то серьёзную ошибку в Ваших рассуждениях. Пока не могу понять, какую, но она есть, эта ошибка. Всё же череда неблагоприятных обстоятельств не должна....
- И это Вы называете чередой неблагоприятных обстоятельств? - вдруг резко оборвала его Инга. - Лучшая подруга в психушке, её жених в тюрьме, а Роберт в могиле. И всё из-за меня. Я носитель зла, понимаете? Я невольно причиняю людям вред, несу беду. Если бы Вы осознали такое про себя, разве Вы смогли бы после этого жить?
- Не знаю, - подумав, честно ответил Платон. - У меня совсем другая история, на Вашу не похожая. Наверное, я бы тоже мучился. Но решиться на самоубийство.... Нет, это не для меня.
- А по-моему, Вы лжёте, - внятно произнесла женщина. - Вы тоже самоубийца. Вам дано право выбирать, по какую сторону от молочного тумана быть дальше, а Вы пренебрегаете правом на жизнь, ждете, что Вашу судьбу кто-то решит за Вас. Мне кажется, что мой поступок честнее, чем Ваше поведение.
- Очень может быть, - отвёл взгляд в сторону Платон.
- Вот видите...
- Инга, но ведь зачем-то же Вас оставили в живых, - вдруг вскочил со скамейки Мазаров, впервые за время пребывания в молочном тумане почувствовав всплеск эмоций. - Значит, не такое уж Вы абсолютное зло, каким себя представляете. Вам дали шанс и время, чтобы обдумать всё случившееся. И я не думаю, что тот, кто распоряжается нашими судьбами, глупее нас с Вами.
- В таком случае и Вам дали такой шанс, - парировала Инга.
- Но я не кончал жизнь самоубийством, - возразил Платон.
- Зато хотите сделать это сейчас, - отчеканила Инга. - Вы плывёте по течению. Ищите тихую заводь? Но ведь течение может привести и к водовороту, и к отвесной скале.
- Будь что будет, - ответил Мазаров.
ГЛАВА 6. СБЛИЖЕНИЕ
Находясь в сферически замкнутом пространстве молочного мира вдвоём, Платон и Инга очень сблизились. Речь не шла о близости мужчины и женщины. В мире, где они теперь обитали, от половых различий оставалась разве что память, да чисто внешние признаки. Болото сомнений априори не являлось местом для рождения земной любви в плотском её проявлении. Тела его обитателей не функционировали по половому признаку. И поэтому испытывать физическое влечение друг к другу Инга с Платоном не могли.
Но, лишённые своих изначальных тел, их души были открыты, как бывают открыты раны после кровавой битвы. А раз открыты, значит, очень уязвимы и взаимопроникаемы.
Эти двое были интересны друг другу. Их разговоры были похожи на мини-исповеди. Им незачем было стесняться друг друга, потому что их души и так были как на ладони, и оба понимали, что они в чём-то очень схожи, раз оба попали сюда, на этот перевалочный пункт между жизнью и смертью.
Именно в общении с Ингой Платон вдруг осознал крылатое выражение о том, что человек - это целая Вселенная. Инга и впрямь казалась ему целой Вселенной, так глубока, сложна и интересна была её душа.
Возомнив себя абсолютным злом, эта маленькая хрупкая женщина на самом деле была уникально не по-современному добродетельна в своих мыслях и добра в поступках. Насилие в любом его проявлении больно ранило её душу. Расхожее выражение "и мухи не обидит" было её жизненным кредо. Так же, как и уникальное всепрощение. Например, рассказывая о том, как она в студенческие годы завалила свою дипломную работу, хотя исследуемый предмет знала на "отлично", Инга поясняла Платону:
- Мой руководитель, профессор филологии, к сожалению, воспылал ко мне совсем не учительскими чувствами. Я, конечно, не могла ответить ему взаимностью, хотя и уважала за широкий кругозор и глубокие профессиональные знания. Я не любила его. К тому же он был женат. Вероятно, он не мог простить мне моей холодности и срезал меня на защите дипломной работы, задав очень спорный вопрос, имеющий много вариантов ответа. Мне было даже жаль его. Человек, несмотря на зрелый возраст, не понял чего-то очень важного в жизни. Ведь на любовь, как и на нелюбовь, нельзя обижаться.