Нуякшева Ольга Евгеньевна : другие произведения.

Кома

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Фантастический рассказ
   КОМА
   ГЛАВА 1. МОЛОЧНЫЙ ТУМАН
   Молочно-густое, полупрозрачное, туманно призрачное пространство поглощало всё вокруг. И поэтому было непонятно, существует ли здесь кто-нибудь или что-нибудь, кроме самого Платона Мазарова.
   Запахов, как и звуков, здесь не было. Абсолютная, какая-то нереальная тишина. Только молочный туман однородного голубовато-белесого цвета, не осязаемый и не ощущаемый.
   Тела своего Платон тоже не чувствовал, хотя и видел его. Правда, оно было полупрозрачным и каким-то странным образом сливалось с белесым туманом. По крайней мере, контуры его ног и рук просматривались с трудом.
   Платон представил себя со стороны. Получилась странная картина, похожая на чёрно-белую фотографию, на которой его пижама выглядела светло-серым пятном на белом фоне. Человек-клякса, - усмехнулся про себя Платон. И эта внутренняя усмешка вдруг отозвалась в пространстве какой-то лёгкой, едва уловимой вибрацией.
   Позднее он понял, что так реагирует безвременье на пульсацию его эмоций и мыслей. Подумал о чём-нибудь, выплеснул наружу эмоцию - пошла волна в пространстве. Идея материальности мысли проявлялась здесь весьма наглядно - через движение частиц окружающего пространства.
   Страха у Платона не было. Он так много пережил за последнее время, что, похоже. исчерпал способность бояться и проецировать энергию тревоги, волнения или испуга. Ровное спокойное осмысление событий, практически безэмоциональное. Очень не привычно, зато без нервов, без напряжения.
   Вообще-то в обыденной жизни Платон помнил себя другим. Быстрым, резким, восторженным, влюбчивым, открытым, подвижным, в меру умным и не в меру амбициозным. Сейчас он спокойно констатировал этот факт. А раньше...
   Да мало ли чего было раньше. Школа, институт, а потом геолого-разведывательные экспедиции. Много экспедиций. И не одного крупного открытия. А ещё много романов и романчиков, но каких-то изначально несерьёзных. Ни одна из женщин, с которыми сталкивала его жизнь, не зацепили душу и сердце Платона. Не случалось искры.
   И вот вдруг, как снег на голову, Раиса. Рая, Раечка, Раюша. Журналистка. Устроилась в экспедицию поваром, чтобы вжиться изнутри в нелёгкие будни геологов. Черноволосая, черноокая, быстрая, хваткая, с хищно-властным оскалом крепких зубов, с тугой упругой грудью, гибким телом. И-и-и покатилось сердце Мазарова под откос. Влюбился так, что аж зубы скрипели, и кадык ходуном ходил, когда видел вдали её силуэт в ярком ситцевом сарафане.
   По завершении экспедиции сыграли свадьбу. Не было, наверное, тогда человека счастливее Платона. На руках носил, цветы дарил каждый день. В квартирке евроремонт сделал, начал на шубку норковую своей Раечке копить. Очень уж хотелось сделать её счастливой. Ради одного благосклонного взгляда чёрных раскосых глаз горы готов был свернуть. И Раечка платила ему той же монетой. В постели была страстной и раскованной до неприличия, гибкой, ненасытной, жаркой.
   Всё оборвалось сразу и внезапно. Платон поехал в очередную экспедицию. Раечка осталась в городе. В жизнь геологов она уже вживалась и знала её изнутри. Теперь начала вживаться в будни научно-исследовательского института археологии, правда, пока в городе, без выезда в экспедицию на раскопки. Беседовала с археологами, читала какие-то старые научные издания и альманахи в библиотеке.
   Когда Платон, без предупреждения, сюрпризом, вернулся через три месяца домой, он застал Раечку в супружеской постели с археологом по имени Жора.
   Тогда он, конечно, имени любовника не знал. Но Раечка, голенькая и растрепанная, увидев в дверях супруга, завопила, как резанная:
   - Жора, уходи-и-и!
   Платон вытолкал полуголого Жору на лестничную клетку. Хорошо, что не прибил сгоряча. Хватило ума побить, но не до смерти. Вслед за Жориком за порог полетели брюки незадачливого любовника, рубашка, ботинки и Раечка, уже успевшая набросить халатик на голое тело.
   С тех пор о дальнейшей судьбе Раечки Платон до поры до времени ничего не знал. Молча собрал тогда все вещи неверной жены и отвёз целых два чемодана к её родителям, которые даже ничего не спросили у зятя, видно, уже были в курсе проделок дочери.
   Вот с того самого дня, когда Платон, весь горя от желания после долгой разлуки, увидел голую взъерошенную Раечку в объятиях другого, что-то оборвалось у него внутри, будто струна самая важная лопнула. Из весёлого компанейского парня он вдруг резко превратился в хмурого, раздражительного, необщительного человека, которого уже никто и молодым-то не мог назвать. Сразу постарел, что ли. Не лицом, нет, душой. Неинтересно стало жить, скучно, безрадостно. И ничего он с этим поделать не мог.
   Друг Сенька говорил ему:
   - Если уж так любишь, стоит простить. Ну поддалась баба слабости, с кем не бывает. Ты её уже проучил. Впредь поостережётся. Прости, и дело с концом. Она после этого, знаешь, какая верная станет, вот увидишь!
   Платон зло зыркал глазами и цедил сквозь зубы:
   - Ненавижу. Весь их бабий род ненавижу.
   Справедливости ради надо сказать, что общества "бабского" он всё же не избегал. Молодость брала своё, гормоны бродили в крови. А мужчина он был видный и оп этой причине женским вниманием не обделённый. Но все его кратковременные связи, ублажая тело, никак не затрагивали душу. И к каждой новой пассии он относился равнодушно-небрежно и ни одной никогда не говорил про любовь и ничего не обещал в будущем.
   Боль, которую причинила ему Рая-Раечка-Раиса, потихоньку утихла. Но Платон знал, что у внутри его существа есть больное место, и оно не болит только потому, что он его не трогает и никому трогать не позволяет. А если тронуть - ой, как заболит, ни дай Бог никому.
   И через полгода заболело. Да ещё как! Объявилась Раиса, странно располневшая и какая-то притихшая. Потупив взгляд, прошла в комнату, и сказал оторопевшему от такой наглости Мазарову:
   - Повиниться я пришла, Платон. Одного тебя любила и до сих пор люблю. Бес меня тогда попутал. Выпила немножко, кровь забродила, в голове помутнело, с дуру всё это случилось. Это был всего лишь эпизод в моей жизни, позорный эпизод. Прости меня, мой хороший, мой единственный.
   И заплакала, и рассказала, что жизнь ей не мила. А ещё - что беременна. Но если Платон будет настаивать, то от ребёнка готова избавиться. Всё сделает, как он хочет, лишь бы простил.
   Платон ошалело смотрел на Раису, а когда поток её красноречия иссяк, будто очнулся и, указав широким жестом на дверь, отчеканил:
   - Вон Бог, а вон порог.
   Ни слова больше не добавил, но по его горящим злой ненавистью глазам Рая поняла, что делать ей тут больше нечего.
   После визита бывшей Платон запил. И денег, и свободного времени у него было достаточно, только-только из очередной экспедиции вернулся. Друзей, даже Семёна, не принимал. Пил в одиночку, хоронясь от людей. Купит с утра бутылку, выпьет, пойдёт ещё купит, снова выпьет - и, не раздеваясь, в койку. Проспится - опять за бутылкой, благо, круглосуточный ларёк прямо возле дома. Две недели пил, не просыхая. А однажды утром, глянув в зеркало, ужаснулся, увидев там серо-грязного, лохматого небритого мужика с красными мешками под глазами.
   Отшатнувшись от собственного отражения, схватился руками за голову и так, не опуская рук, и ходил из угла в угол, не зная, что делать и как дальше жить.
   Вот тут-то и вспомнил про Сеньку Кравцова, своего друга ещё со школьной скамьи. И не постеснялся, позвонил. Сенька тогда и вытащил его из запоя. Дневал и ночевал при Мазарове, благо, сам ещё семьёй не успел обзавестись, ждал возвращения невесты из длительной командировки.
   А потом Сенька взял отпуск, и они вместе поехали в дом отдыха санаторного типа на побережье Балтики. Кравцов оказался настоящим другом, за всё время отпуска при Платоне ни разу рюмку в руки не взял и ни одного глотка не сделал. Платон это оценил.
   Несчастье случилось по дороге с Балтики домой. Вагон поезда, в котором ехали друзья, загорелся. Пластиковая обивка в купе вспыхнула мгновенно. Поднялась паника.
   Мазаров был покрупнее и покрепче Семёна. Он успел открыть вагонное стекло и на ходу выбросить друга из окна. Сам потом тоже выпрыгнул. Когда летел вниз под откос был ещё в сознании. Никогда раньше не думал, что это правда, будто за несколько мгновений перед смертью вся жизнь в голове прокручивается. Но именно так оно и было. "Может, оно и к лучшему, чего зря небо коптить" - это была последняя мысль, которая врезалась ему в память. Мелькнула в сознании хитроватая, нарочито-просительная улыбка Раи, решившей использовать его в качестве отца для ребёнка от археолога Жоры. "Не хочу!" - последний всплеск угасающего сознания. И на этом всё - темнота, тишина.
   Очнулся Платон уже в этом молочном тумане, в котором, похоже, не было никого и ничего, кроме него самого, призрачно-нереального, полупрозрачного и странно успокоенного. И хотя Платон помнил всё и осознавал себя как личность, он с тихой радостью вдруг понял, что внутри у него ничего не болит. То местечко в его душе под кодовым названием "Рая" перестало болеть и тревожить его сознание и чувства. Это было странное и непривычное ощущение, но оно ему нравилось гораздо больше прежнего, нервно-возбуждённого и злобно-болезненного.
   ГЛАВА 2. ОБИТАТЕЛИ НОВОГО МИРА
   Платон не знал, сколько времени он находился в пространстве молочного тумана, но осознавал, что теперь этот мир его новое пристанище. Здесь он живёт. Или существует? В терминах он тоже путался.
   Своё тело он ощущал чем-то очень лёгким, почти невесомым. Но главное отличие этого тела от прежнего было в другом. Мазаров не испытывал никаких телесных потребностей. Он не мог бы сказать, жарко ему или холодно, сухо или сыро. Плоть была бесчувственной. Он не хотел ни пить, ни есть, ни спать, по нужде тоже не хотел. И это было ему ни приятно, ни неприятно. Прислушавшись к себе, он понял, что не дышит, не может дышать. Он не вбирает воздух в лёгкие и не выдыхает обратно, его грудь не вздымается, сердце не бьётся, кишечник не работает, потому что в этом теле нет внутренних органов.
   Поразмыслив логически, он понял, что представляет собой кукольно-тряпичную оболочку, внутри которой живёт его "Я", его сознание, его личность. "Вероятно, душа", - подумал Платон. В памяти, неизвестно откуда, всплыло Сократовское "Я мыслю, следовательно, я существую".
   Единственное, что он мог здесь делать, это думать. Впрочем, двигать руками и ногами тоже мог. Решив исследовать отпущенное ему жизненное пространство, Платон поднялся с какой-то бревенчатой скамейки неизвестного происхождения и сделал несколько шагов вперёд. Кукольное тело без труда разрезало молоко пространства. Он пошёл, однако шаг за шагом вокруг ничего не менялось. Он брёл неизвестно куда и неизвестно зачем, просто механически переступая ногами, в которых не было ни мышц, ни сухожилий. Брёл то ли долго, то ли коротко, но внезапно вновь наткнулся на то же бревенчатое сооружение, которое покинул от ли несколько минут, то ли несколько часов назад. Обследовав скамейку, сделал вывод, что пришёл туда, откуда и ушёл. Выходило, что он бродит оп замкнутому кругу. Что ж, ничего удивительного. Почему бы его новому пристанищу не иметь форму замкнутого пространства? В прежней жизни пространство казалось неограниченным. Но ведь это не значит, что не может быть другого.
   Мысль была спокойной. Платон не нервничал, не раздражался, не радовался и не печалился, просто констатировал.
   Тишина и умиротворение окутывали, обволакивали Мазарова, наподобие белого тумана вокруг, и он почувствовал, что сознание ускользает от него. И это было почему-то приятно.
   Позднее он понял, что исчезновение сознания означало здесь сон. Как ещё он мог спать? Конечно, отключив сознание.
   Очнулся он так же внезапно, как и заснул. И сразу почувствовал рядом наличие ещё какого-то существа. Платон повернул голову и увидел, что сбоку на его скамейке сидит мужчина лет 50-ти, тоже весь серо-белый, как ан старых, ещё не цветных фотографиях.
   Мужчина смотрел на него без удивления, но с интересом.
   - Кондрат Корнилов, - коротко представился он и протянул руку для рукопожатия.
   - Платон Мазаров, - ответил Платон и понял, что речевой аппарат у него тоже отсутствует, а слова он слышит внутри себя. Раньше он бы сказал - в голове, но теперь это не соответствовало действительности.
   - Вы новичок, - не спросил, а констатировал Кондрат.
   - Вы появились вроде бы позже меня, - спокойно ответил Платон.
   - Нет, просто в момент Вашего появления я, наверное, спал, - непонятно объяснил Корнилов.
   - Почему же я Вас не видел? - спросил Платон.
   - Когда мы здесь спим, мы рассеиваемся в тумане, а наше "я" возвращается в палату.
   - В какую палату? - не понял Мазаров.
   - Так ты ещё ничего не понял? - легко перешёл на ты Кондрат. - И ты, и я, и другие, все мы находимся в коматозном состоянии. Наши тела лежат на больничных койках, подключенные к аппаратам искусственного жизнеобеспечения. Что такое кома, знаешь?
   - Это такое бессознательное состояние. Человек живой, а сознание отсутствует.
   - Вот именно, - удовлетворённо кивнул Кондрат. - В том теле оно отсутствует. Законный вопрос: а где же оно присутствует, сели его нет на прежнем месте? Ответ мы уже знаем - оно присутствует здесь, в наших вторичных оболочках. Но когда мы засыпаем, наше сознание возвращается туда, в наше первичное тело, которое лежит на больничной койке, в палате. Мы с тобой, кстати, из одной палаты.
   - Откуда знаешь? - коротко спросил Мазаров.
   - Я в больнице давно лежу и уже научился включать сознание в своём земном теле. Иногда бывает очень полезно услышать, что говорят о тебе твои родные и близкие. Так что тебя я видел.
   - Как же ты мог видеть? Ты что, глаза там открывал?
   - Нет, внутренним зрением. Как мы видим здесь. Ведь наши нынешние тела всего лишь муляж, - пояснил Кондрат.
   - А ты давно здесь? - поинтересовался Платон.
   - Здесь - не знаю, а в палате третий месяц лежу.
   - А я сколько, не подскажешь?
   - Если я правильно уловил и подсчитал, ты лежишь всего вторую неделю.
   - А сколько нам надо лежать?
   - Это, брат, кома. Даже медики не знают, когда больной должен выти из коматозного состояния, - с готовностью ответил Кондрат. - Медики, оказывается, вообще мало что знают. Сколько мы здесь пролежим, зависит в основном от нас самих, Ане от медиков. Их задача сохранить в целости сохранности наши изначальные тела. Это они и делают. А вернуть в наши тела наши души - это уже не в их силах. Захотим - вернёмся, не захотим - уйдём.
   - Куда уйдём? - почему-то вдруг встревожился Платон. - Ты хотел сказать, здесь останемся?
   - Навечно здесь мы остаться не можем, - объяснил Корнилов. Ты хоть знаешь, где мы находимся?
   - Не знаю, - честно признался Мазаров. - Если знаешь, скажи.
   - Эх, тебе бы с Физиком нашим поговорить. Я-то мужик простой, шофёром работаю, извини, работал в одной фирме. А вот Физик, он очень складно объяснял, что это за молоко такое, в которое мы угодили. Только он ушёл уже.
   - Подожди, Кондрат, давай по порядку. Что за физик, и куда он ушёл? - заинтересовался Платон.
   - Со мной здесь был. Коматозник, как и мы с тобой. Не захотел возвращаться обратно, ну и принял решение уйти в мир иной.
   - Умер, что ли?
   - Ну да, умер. По собственному желанию. У него тело в норме было. Вполне мог бы вернуться. Но решительно не хотел. Говорил, достали его там. Научную идею начальник прикарманил. Жену близкий друг увёл, родители померли. Дочь заграницей учится, там и замуж собирается. Короче, вся жизнь по швам. Не было ему резона возвращаться, вот и рванул в небеса. Хочу, говорит, новую жизнь, с чистого листа. Даст Господь - спасибо. Не даст - хуже, чем там не будет. Вот так и ушёл в потусторонний мир.
   - А ты почему не уходишь, раз всё знаешь?
   - Мне в иной мир рано, а в потусторонний тоже рано. Тело моё как следует ещё не подлатали. Уж очень сильно я расшибся. По пьяному делу, кстати. Если вернусь, больше ни-ни, ни капли. Ведь здесь не тянет выпить, так?
   - Ну, так.
   - Значит, тяга к алкоголю не в сознании заложена, а в наших телах. За два месяца тело моё от алкоголя очистилось, а сознание проветрилось. Так что с водкой завяжу, дай только выкарабкаться.
   - Значит, тебя там ждут. - утвердительно произнёс Мазаров. - Иначе ты бы туда не рвался.
   - Ждут. Жена все слёзы выплакала, сидя возле моей постели. Днюет и ночует в палате. Любила она меня очень, даже пьянку прощала. Правда, я пьяный не буйный, руки ан неё ни разу в жизни не поднял. Потому что тоже ответно любил и жалел. Мы с Нюсей хорошо жили. И дети у нас хорошие. Правда, уже поразъехались, кто куда. Но родителей навещают. А когда я в кому впал, так обе дочери прилетели, отпуска взяли. Мать возле моей постели сменяли. Так что мне, Платон, надо к ним возвращаться. Как только моё тело будет готово меня принять, так сразу и вернусь. А ты? У тебя какие планы на будущее?
   - Не знаю я своих планов, не думал ещё, - буркнул Мазаров. - Мне и здесь неплохо. Тихо, спокойно и ничего не болит. Я, если честно, тут бы остался.
   - А вот это нельзя, - заявил Кондрат. - Временно можно, даже нужно. Но навсегда нельзя.
   - Да почему нельзя-то. И где мы в конце концов находимся?
   - В болоте своих сомнений, - хохотнул Кондрат. - Это у нас Физик так образно выражался. Но когда серьёзно говорил, то называл это место, - Кондрат нахмурил лоб - мимическое движение лица, производимое здесь автоматически, по привычке, - щелью в околоземном подпространстве.
   - Это что ещё такое? - не понял Платон.
   - По-научному я тебе не объясню. А если по-простому, то это такое место между землёй и небом, между земным бытиём и внеземным, потусторонним. Вот этот наш молочный туман как бы разделяет мир плотный, где мы жили, и мир человеческих душ. Большинство людей из жизни во плоти сразу отлетают в мир иной, минуя "молочный туман". А такие, как мы, которых меньшинство, попадают вот на эту перевалочную базу, откуда ещё можно вернуться назад, но можно и улететь к небожителям. Я вот хочу вернуться, а Физик хотел улететь.
   - А почему он назвал этот мир болотом сомнений?
   - Я ж говорю, образно, - пояснил Кондрат. - Здесь, в основном, все сомневающиеся собираются. Их вроде и в прошлую жизнь память тянет, и в то же время знают, что ничего хорошего их там не ждёт. Вот и размышляют, куда им податься - назад или вперёд. Физик считает, что человеческие сомнения засасывают, как болото. Иногда люди годами не могут вырваться отсюда, потому что не могут принять решения. Болото и есть болото, оно затягивает. Но, как ни тяни, а конец-то будет. Либо тело твоё отключат от аппарата по разрешению родни, либо сама душа рванётся под давлением неведомой силы. На то он и перевалочный пункт, чтоб навсегда в нём не застревать.
   - Слушай, а Физик, он из-за чего в кому впал? По болезни или катастрофа какая? - вдруг заинтересовался Мазаров.
   - Ни то, ни другое. Отравился Физик. Сам себя добровольно какими-то химикатами напичкал. Не хотел жить, понимаешь? А тут ему дали время подумать, осмыслить. Был у него шанс к прежней жизни вернуться, но он им не воспользовался. А я так думаю, что зря. Неизвестно, как там, на небесах, посмотрят на то, что отказался от дарованного шанса. Религия самоубийц не поощряет, грех это. Физик это понимал, а всё-таки назад не пошёл. Невмоготу ему было возвращаться. Предали его там все. Так я понимаю. Вот и сделал он свой выбор.
   - Вот и мне надо выбирать, - задумчиво произнёс Платон. - а обратно мне ой как не хочется.
   ГЛАВА 3. РАСТВОРЕНИЕ
   Они помолчали. Кондрат, явно что-то обдумывая, Платон - сострадая Физику. Наконец, Кондрат заговорил:
   - Я думаю, что с Физиком тебе не по пути. Что бы не пожить ещё?! Ты молодой, красивый, по всему видать, неглупый. На том свете рано или поздно все побываем. А земной жизни уже не воротишь.
   - Почему же не воротишь? - возразил Платон. - А как же реинкарнация, воплощение в новом теле? Слыхал про такое?
   - Слыхал. Только ведь неизвестно, когда это будет. Через год или через век? Поживи ещё здесь, а перевоплотиться успеешь. Ещё неизвестно, какое тело получишь, в какие жизненные условия попадёшь.
   - Да мне хоть какие, лишь бы не в те, что были до аварии, - мрачно произнёс Мазаров. Не ждёт меня там никто. Разве что Сёмка, да и он долго печалиться не будет - женится, своей семьёй заживёт, долго печалиться не будет.
   - У тебя там никого нет? - догадался Корнилов.
   - Родителей похоронил. Женщина, которую любил, меня предала. Работой я не дорожу. Так ради чего возвращаться?
   - Слушай, я краем глаза видел, или краем уха слышал, короче, не знаю, как правильно сказать, как к тебе в палату люди приходили. Женщины. Значит, кому-то ты всё-таки нужен. Я, правда, на твоих посетителях не сосредотачивался, потому что своих слушал. Но раз пришли к тебе, значит, переживают. Ты бы, прежде чем принимать решение, послушал их речи. Это ж интересно, что о тебе люди говорят, что думают, - наставлял Мазарова Кондрат.
   - А как это сделать? - спросил Платон. - Я тут недавно заснул, здесь и очнулся, никакой палаты не помню, наверное, я там не был.
   - Поначалу всем так кажется, - успокоил Корнилов. - Я тебя научу. Ты сознание своё держи не отпускай, когда оно исчезнуть норовит. Это как воздух в лёгкие набрать и не выпускать. Напрягись внутри, ухвати мысль и держи. Тогда сознание в палате точно включится. Правда, возможно не с первого раза. Тут тоже тренировка нужна.
   - Хорошо, я попробую, - согласился Платон. - Значит, надо зафиксировать сознание, так? И не выпускать.
   - Именно так. Мысль ухватить и держать её при себе.
   Советы Кондрата не прошли для Мазарова даром. Почувствовав начало "процесса растворения" (так он обозначил для себя состояние перед началом забытья), Платон внутренне подобрался и сосредоточился на мысли: "Не спать, не спать! Я здесь. Я существую, пока мыслю". Сопротивляться растворению было трудно, на секунду он расслабился, но вспышка забвения была мимолётной. В следующий миг сознание заработало вновь, и Платон почувствовал себя лежащим на койке. Он понял, что перемещение его души в первоначальное тело состоялось.
   Глаза Мазаров открыть не мог. Видимо, его тело не было готово к самостоятельным движениям. Но он всё слышал и понимал.
   Сначала в палате было тихо. Только тукал над ухом какой-то хронометр. Потом началось некоторое шевеление, скрип двери, приглушённые голоса и шаги.
   - Платошечка, здравствуй, любимый, - пропел голос, не узнать который он не мог, потому что это был голос Раи.
   Сухая горячая ладонь коснулась его руки. Платон хотел отдёрнуть руку, но не смог. Тело ему не повиновалось.
   - Я так скучаю по тебе, - пел голос. - Я виновата перед тобой, я это знаю, но я надеюсь, очень надеюсь вымолить у тебя прощение. Главное, чтобы ты очнулся, а уж там.... Я сделаю всё, всё, что ты захочешь, лишь бы ты меня простил.
   - Рая, дочка, - услышал Мазаров голос Раиной матери Ларисы Алексеевны, - не убивайся ты так. - Врач сказал, что он всё равно тебя не слышит, в беспамятстве находится. Да и потом, Платон не из тех, кто умеет прощать. Я искренне, от души желаю ему выздоровления, но тебе не стоит питать иллюзий на его счёт. Если и очнётся, вряд ли Вы будете вместе.
   - Мама, не мешай мне, я тебя прошу. Я говорила, что тебе не следует ехать со мной. Так нет, ты, как всегда, настояла на своём. Очень тебя прошу, дай мне поговорить с Платоном.
   - Раиса, - голос матери посуровел, - кончай ломать комедию. Тело, которое ты перед собой сейчас видишь, не Платон. Он не видит, не слышит, не чувствует. Кому нужно сейчас твоё красноречие? А я ведь предупреждала тебя, что ваша с ним совместная жизнь будет недолгой.
   - Мама, я сама во всём виновата. По моей вине наша совместная жизнь оказалась недолгой, - с надрывным шёпотом произнесла Рая.
   - Да, детка, натворила ты дел, половником не расхлебать. Слава Богу, от беременности вовремя избавилась.
   - Мама прекрати, я ни отчего не избавлялась. Случился выкидыш, значит, так было предначертано свыше. Зато теперь этот ребёнок не будет стоять вечным укором между мной и Платоном. И я думаю, что у меня есть шанс вернуть мужчину, которого я люблю и который любил меня, по-настоящему любил.
   - Те, кто любят по-настоящему, по-настоящему и ненавидят, - вздохнула Лариса Алексеевна.
   - Если от любви до ненависти один шаг, то и от ненависти до любви тот же, - отрезала Рая и нежно погладила руку Платона.
   Мазаров дёрнулся.
   - Мама! - завопила Раиса. - Ты видела?! Он шевельнул рукой. Я это точно ощутила. Мама, зови скорее врача.
   Лариса Алексеевна пулей вылетела за дверь, и через пару минут Платон почувствовал присутствие в палате ещё одного человека. Человек подошёл к кровати, раздвинул пальцами веки Платона, пощупал пульс.
   - Вы напрасно волнуетесь, - мягко сказал врач. - У больных в коматозном состоянии довольно часто проявляются рефлекторные движения мышц. Посмотрите на приборы. Они показывают, что состояние пациента осталось неизменным. Нет изменений в лучшую сторону, но нет и в худшую. Успокойтесь и отправляйтесь домой. Вы ничем не можете помочь ему сейчас.
   - Доктор, а можно я останусь при муже? - спросила Рая.
   - В этом нет смысла, - отрезал доктор. - Если я увижу хоть какие-то подвижки в его состоянии, я тут же вам сообщу.
   - Доктор, мне показалось, что сегодня он слушал меня осмысленно, не бездумно, как вчера, - пролепетала Раиса.
   - Вам надо отдохнуть. Всё это плод Вашего воображения. Вы просто устали, перенервничали. Ничего Ваш Платон сейчас не слышит. Вы принимаете желаемое за действительное.
   - Скажите, пожалуйста, может быть, я чем-то могу помочь? Какие-то лекарства, препараты, - затараторила Рая.
   - Платон Мазаров получает медицинскую помощь в полном объёме, - отрезал врач.
   - Ну может быть, ваша клиника нуждается в каком-то оборудовании, медикаментах? - не унималась Рая. - Я журналист. Я могла бы написать статью с целью привлечения спонсоров или выделения средств из федерального бюджета.
   - Об этом стоит подумать, - сказал доктор. - Пройдёмте в мой кабинет.
   - Рая, я буду ждать тебя в машине, - раздался голос Ларисы Алексеевны.
   И все трое, нестройно шаркая ногами, покинули палату.
   Воцарилась тишина. Платон почувствовал страшную усталость и, не желая больше удерживать сознание, растворился где-то в небытие, а пробыв там неизвестно какое время, вновь осознал себя сидящим на скамейке в густом молочно-туманном пространстве, между землёй и небом, жизнью и смертью, тем и этим миром.
   - Получилось? - уловил он мысль Кондрата.
   - Да. Приходили бывшая жена с бывшей тёщей.
   - И что?
   - Ничего. То есть ничего нового. Она хочет, чтобы я её простил. Тёща, кажется, вообще ничего не хочет. Врач считает, что коматозники не могут слышать, думать, ощущать, - коротко доложил Платон.
   - Краткость - сестра таланта, - усмехнулся Корнилов. - Похоже, ты талантлив Мазаров.
   - Ну а что я могу ещё рассказать. А-а, выкидыш у неё был, не бремнная она уже.
   - Сочувствую.
   - Не стоит. Это был не мой ребёнок.
   Они помолчали. Потом Кондрат спросил:
   - А ты-то как? Любишь её?
   - Не знаю. Помню, что любил. А теперь.... Вроде бы жалко, что ли. Мне показалось, она искренне переживает и прощение просит искренне.
   - А ты готов простить?
   - Не знаю. Я в этом теле совсем не такой, как в плотном. В том теле я понимал, когда любил, когда ненавидел. А теперь...
   - А теперь ты находишься в "болоте сомнений", - изрёк Кондрат. - Эх, до чего ж умён был Физик. Где-то он теперь? - мечтательно подумал Корнилов, и Платон уловил эту его мечтательность.
   - А мы отсюда не можем общаться с теми, кто ушёл в иной мир? - поинтересовался Мазаров.
   - Точно не знаю. Я ведь только два месяца здесь обретаюсь. Физик говорил, что слышит иногда мысли с той стороны. А я не слышал ни разу.
   - А он не рассказывал, какие мысли слышал?
   - Говорил, что его там ждут, что его место там. Может, привирал? Хотя.... кто знает.
   - А насчёт рая и ада?
   - Говорил, что там какие-то этажи исправления. Кто какой этаж заслужит, тот туда и попадёт.
   - Скудная информация, - загрустил Платон.
   - Физик говорил, что информация даётся дозами и ровно тогда, когда человек созреет до её восприятия. Что-то типа: каждому овощу - своё время.
   - Кондрат, а ты тут ещё кого-нибудь кроме Физика видел?
   - Видел. И не один раз. Некоторые личности просто мимо проходят, не останавливаясь. Потом исчезают. Думаю, что быстро отправляются в мир иной, умирают, короче. Хотя может, и возвращаются из клинической смерти обратно. Бог их разберёт. А на этой скамейке ты третий. Первый - Физик, второй - я, - пояснил Корнилов.
   - Не густо, - констатировал Платон.
   - Так ведь в кому народ массово не впадает. Нас и в самом деле немного.
   Кондрат вдруг резко замолчал и начал растворяться прямо на глазах у Мазарова. "В палату пошёл", - подумал Платон.
   Потом его мысли переключились на всякие мелочи. Чем, интересно, сейчас занят Семён? Наверное, к свадьбе готовится. А может, уже женился. Поди пойми здесь, сколько времени прошло. А ребята в очередную экспедицию пошли. Хорошо, что без него, без Платона. Опостылело ему по степям, да сопкам лазить и песни про запахи тайги петь. И вообще, вся жизнь опостылела. А Рая, что Рая? Рая и это переживёт. И главное, главное - у него нет сил её прощать. Не охоты, не желания, а именно сил. Его вторичное тело, хоть и подвижное по сравнению с тем, распростёртым на больничной койке, было каким-то безвольным, аморфным. И мысли тоже были аморфными, тягуче-разбросанными, неважными. По крайней мере, ему они казались пустяшными, не существенными.
   Платон понял, что начал опять растворяться. Противиться этому состоянию ему не хотелось, но и обратно в палату тоже не хотелось. Поэтому он не стал напрягаться и отпустил мысли на волю.
   ГЛАВА 4. БОЛОТО СОМНЕНИЙ
   Жизнь в молочном тумане была странно-призрачной, хотя и вполне реальной. Определить время здесь было невозможно. Временное и туманное пространства как бы сливались в единое целое, которое измерялось наполненностью мыслями и количеством "процессов растворений". Иногда казалось, что от прежнего растворения прошло очень много времени, но когда Платон попадал в палату, то узнавал, что не прошло и двух часов. А иногда наоборот, время сжималось до минут, а на поверку оказывалось, что прошло несколько дней.
   В основном Платон плавал в "болоте сомнений". Это выражалось в его думах о плотном мире, где жили Семён, Рая, его коллеги-геологи и прочий знакомый и незнакомый люд.
   Семён тоже навещал его в палате и тоже говорил с ним.
   - Ты, Платон, держись, - быстрым полушёпотом призывал друг. - Мы все ждём тебя. А я особенно. У меня ж свадьба скоро, Хочу, чтоб ты у меня шафером был. Ты уж постарайся. А то какая без шафера свадьба? И Райка твоя тоже тебя ждёт. Знаешь, она сильно изменилась за последнее время. Честно говоря, я бы на твоём месте простил её. Я же помню, как ты её любил. Оступилась женщина, так ведь теперь локти себе кусает. Простил бы и дело с концом. Народ посудачит, да и забудет. А вы зато с чистого листа заживёте. Я ведь не то что бы за Раиску выступаю, я - за твоё счастье. Ну ладно, побегу я. Тоня меня ждёт. Я ещё приду. А ты думай. И возвращайся.
   Слова Семёна были приятны Мазарову. Платон жалел, что не может сам поговорить с другом. Если бы мог, он сказал бы, что, видимо, не умеет прощать. Не дал Господь ему такой способности. При этом он не желает зла Раисе, не горит чувством мести, наоборот, даже жалеет её, но, по большей части, остаётся равнодушным к Раиным монологам, хотя и чувствует их искренность. Наверное, ушла любовь. А может быть, он плохо помнит её своим вторичным телом. Он, Платон Мазаров, стал теперь совсем другим. Потому что живёт с другим телом, в другом мире и другом измерении.
   Однажды, воротившись из палаты после очередного растворения, он застал Кондрата Корнилова в необычно задумчивом состоянии.
   - Что с тобой? - спросил Платон.
   - Я плачу, - ответил Корнилов.
   - ? ? ?
   - Моё тело умирает. Моя жена и дети безутешны. Я так не хочу покидать их. Видит Бог, как я хотел выжить! Но моё тело не готово принять меня назад. Ниточка, которая связывала меня с моей плотью, только что оборвалась. Пойду попрощаюсь со своими, и надо взлетать. Меня уже тянет к себе небо. Я, как воздушный шарик, у которой оборвали верёвку, должен лететь вверх. Прощай, Платон. И знаешь что, не разбрасывайся жизнью. Я бы многое дал, чтобы оказаться на твоём месте. Прими правильное решение и возвращайся в совё тело и к живым людям. Небеса от тебя никуда не уйдут.
   С этими словами Кондрат начал бледнеть, разряжаться. Его тело становилось бесплотным, а потом растаяло вовсе. Так ушёл из молочного тумана Кондрат Корнилов, человек, который очень хотел жить, но по глупости, недомыслию расстался с жизнью. Есть такие дела и поступки, которые нельзя изменить, поправить, скорректировать. Они раз и навсегда выбивают из привычного потока бытия, и ты уже не в силах вновь окунуться в свой старый поток, потому что тебя подхватывает новый и уносит в неизвестное далеко, в котором нет тех, кого ты так любишь.
   Странное чувство пустоты и отрешённости затопило Платона. Ему стало грустно. Он уже успел привыкнуть к новому приятелю, жизнелюбивому, доброму, простецкому мужику, которого кто-то свыше лишил права выбора, вероятно, за грех небрежного отношения к ней, ибо жизнь - это Божий дар, который следует ценить и беречь
   У Платона выбор был. И шанс начать жизнь сначала тоже был. Но Мазаров всеми фибрами чувствовал, как засасывает его "болото сомнений", не даёт вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. И не было ни в самом Платоне, ни рядом с ним силы, которая бы вытолкнула его на поверхность и помогла сделать правильный выбор.
   "Растворившись в очередной раз, он опять встретился с Раей. В этот раз она была одна. Платон почувствовал, как тёплая слезинка упала на его руку, и услышал Раин голос:
   - Платон, как бы хорошо, дружно, счастливо мы могли бы жить с тобой. Я нарожала бы тебе детей, я стала бы лучшей, самой преданной женой на свете. Никогда, слышишь, никогда в жизни я тебе не изменю. Ты только прости меня, только прости. И скорее очнись. Я не знаю, где и как далеко находишься ты сейчас, но я почему-то чувствую твоё присутствие. Главное, чтобы ты был рядом, я сумею доказать тебе свою преданность.
   Слезинки, одна аз другой, капали на руку Платона. Но тот оставался неподвижен. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, и рука, жёсткая и прохладная, ни разу не шевельнулась.
   Да, Платон слышал и понимал Раису. Ему хотелось поднять свою руку и погладить женщину по голове, но сделать этого он не мог.
   Мазаров давно уже простил её. Но простил не так, как ей бы того хотелось. Искренность Раисиных слов и слёз трогали его, но не задевали тех струн мужской души, которые, вибрируя, издают звуки и мелодии любви.
   Платон помнил, как любил эту женщину, но вместе с тем отчётливо осознавал, что больше так любить не сможет. Он переболел Раей. Долго болел, трудно, но теперь излечился. И он был рад этому, как бывает рад человек, избавившийся от долгого, изнуряющего, мучительного кашля. Душевные муки, которые он когда-то испытывал, вспоминая безобразную сцену измены, внезапно отступили. И Платон испытывал теперь лёгкое, какое-то отчаянно-шальное чувство свободы - от Раи, от страданий, от любви, вообще от той жизни, где жили все они, живые и имеющие планы на жизнь, плотные, подверженные грехам, страстям, страху смерти.
   В его нынешнем молочном мире ничего такого не было. Здесь он отдыхал от прежних страданий и совсем не боялся умереть. И если бы ему было позволено, то он с удовольствием остался бы здесь. Впрочем, его никто и не гнал отсюда, никто не торопил с принятием решения. Правда, Кондрат сказал, что рано или поздно выбор надо будет сделать. В противном случае его сделают за тебя. Тело может полностью атрофироваться от бездействия и умереть. А люди, ждущие твоего возвращения, могут устать ждать и согласиться на отключение твоего тела от аппарата жизнеобеспечения.
   Последний вариант развития событий казался Мазарову наиболее предпочтительным. Как бы хорошо, если бы по ту сторону молочного тумана, люди сами, без его участия приняли решение. Тогда Платону уже не надо будет сомневаться. У него просто не будет иного выхода, чем лететь вверх, к небожителям.
   Ох, какой бы груз они сняли с его плеч, если бы сделали свой выбор за него и тем самым вытолкнули его из болота сомнений, такого спокойно-вязкого, обволакивающего мысли и чувства молочным туманом призрачно-реального бытия.
   ГЛАВА 5. АБСОЛЮТНОЕ ЗЛО?
   Судя по времени в палате, шёл уже третий месяц пребывания Платона в коматозном состоянии. В клубящейся белесой дымке призрачного мира Мазаров чувствовал себя вполне комфортно.
   Он уже освоился в этой жизни между землёй и небом и знал, например, что иногда молочный туман редел, становясь более прозрачным, и тогда можно было увидеть поднимающиеся вверх души умерших, уже освобождённые от вторичных тел, но имеющие прозрачные контуры человеческих очертаний.
   Однажды он стал свидетелем необычного для этих мест явления. Душа в прозрачном облачении, взлетевшая в небо, вдруг начла резко падать обратно вниз, наращивая в полёте более плотное одеяние. Мазаров понял, что, вероятно, именно так выглядит здесь клиническая смерть. Человек в палате умер, и его душа уже начала было своё восхождение. Но бездыханное тело, повинуясь неизвестным законам, вдруг начло оживать, и ниточка, связующая тело с душой, вновь натянулась и потащила вниз.
   Рассуждая таким образом, Платон увидел, как к его скамейке приближается фигура в полупрозрачном платье типа балахона. В ней нетрудно было разглядеть женский силуэт.
   Женщина подошла и тихо присела на краешек скамейки, сложив кисти рук крест накрест на коленях. Взгляд у неё был затравлено испуганный. Она искоса глядела ан на Платона, Платон - на неё. Молчание затянулось. Мазаров счёл необходимым заговорить первым. Для начала он представился и задал неожиданный вопрос:
   - Вы сюда надолго?
   Она посмотрела ан него как ан умалишённого, потом вдруг изменилась в лице и спросила:
   - Куда сюда?
   Платону пришлось рассказать ей про мир молочного тумана, он же - "болото сомнений" и перевалочный пункт.
   - Значит, это ещё не смерть? - в ужасе пролепетала девушка.
   - Нет. Пока живо в палате Ваше тело, Вы не мертвы.
   Новенькая помолчала, о чём-то напряжённо размышляя, потом вздохнула:
   - Я Инга. Инга Зарянская. Видите ли, я здесь впервые.
   - Я тоже, - усмехнулся Мазаров.
   - Да, понимаю, - перебила Инга. - Я хотела сказать, что я ничего здесь не знаю и почти ничего не понимаю. Я покончила жизнь самоубийством с помощью сильно действующего снотворного в дозах, не совместимых с жизнью, и думала, что уже умерла и полетела к Богу. Но меня почему-то отбросило сюда, в это туманное месиво. Зачем? Ведь я так хотела умереть.
   - Наверное, не всё зависит от наших желаний, - пожал плечами Платон. - Недавно на этой скамейке сидел со мной Кондрат Корнилов. Он страстно хотел жить, но умер. А Вы хотели умереть, но пока живы.
   - А Вы? - спросила Инга.
   - Я не хочу ни того, ни другого. Я хочу, чтобы за меня сделали выбор они, - Мазаров неопределённо махнул рукой куда-то в сторону, - чтобы потом не упрекать себя за неправильное решение.
   - Логично, - согласилась Инга. - Но не справедливо. Почему кто-то должен брать на себя за Вас тяжёлую ношу ответственности?
   - Кто бы говорил... - парировал Платон. - Вы-то не смущаетесь тем, что кто-то из живущих должен испытать боль утраты любимого человека, взять на себя заботы о Ваших похоронах. По-моему, Ваша позиция ничуть не более справедлива, чем моя.
   - Да, наверное, - вяло согласилась Инга. - Но у меня совсем другой случай, особый. Меня нельзя было оставлять в живых. Зачем они это сделали? Зачем не дали мне умереть?
   - Не знаю, - честно признался Мазаров. - Может быть, кто-то, кто вершит наши судьбы, хочет, чтобы Вы переосмыслили свою жизнь, сделали, так сказать, переоценку ценностей. Сколько Вам лет?
   - Не так уж мало. 30.
   - Вряд ли в Вашем возрасте можно говорить, что Вы устали от жизни.
   - Я не устала от жизни, - прошептала Инга. - Просто.... Я такой никчёмный и опасный человек. Я вредный человек, понимаете? Нет, не в смысле вредного характера. Я наношу вред окружающим людям, близким людям. Я не хочу этого, но так получается. Наверное, надо мной висит какое-то проклятье.
   - И какой же, позвольте узнать, вред Вы причинили людям? - поинтересовался Платон.
   - Разный. У меня ,была подруга, Маша. Мы с ней вместе учились в школе, потом в институте. А потом Маша влюбилась, дело шло к свадьбе. А когда она представила мне своего жениха Тимура, он почему-то влюбился в меня. Я понимаю, это звучит, наверное, глупо. Но, видит Бог, я не давала никакого повода.... Тем более, что у меня в то время был ухажёр, и мне даже казалось, что я его люблю. Но Тимур ничего этого слушать не хотел. Он начал за мной активно ухаживать, оказывать мне знаки внимания. Короче, свадьба подруги не состоялась. Она очень тяжело пережила разрыв с Тимуром, даже пыталась вешаться. Сосед вовремя из петли вытащил. Уже полгода после этого Маша лежит в психиатрической клинике. А кто виноват? Я. И это притом, что я никому не хотела зла. А Машку любила и люблю до сих пор, - Инга опустила голову. Серебро её волос заструилось по плечам и рукам.
   Платон подумал, что в жизни она, наверное, яркая блондинка, а вслух сказал:
   - Мне кажется, Вам не в чем себя винить. Вы же не отбивали у подруги жениха намеренно. Значит, он просто не любил свою девушку, раз так легко переключился на другую. В чём же тут Ваша вина?
   - В том-то и дело, что её нет, - обречённо произнесла Инга. - Если бы была вина, было бы проще. Можно покаяться, сделать вывод из своего неблаговидного поведения с тем, чтобы дальше не совершать подобных проступков или ошибок. А я решительно ни в чём не виновата. Но именно из-за меня Маша чуть не покончила с собой и теперь лежит в психушке. Что, по-вашему, я должна чувствовать? Я ведь даже раскаяться не могу. Не в чем.
   - И всё же я не вижу здесь Вашей вины, - подумав, сказал Платон. - Уж так звёзды сошлись, случайное стечение обстоятельств. Зачем возводить единичный случай в принцип?
   - Да если бы единичный, - в отчаянии махнула рукой девушка. Тимур тоже пошёл по наклонной. Я не могла ответить ему взаимностью, потому что была связана обязательствами с другим молодым человеком. Тимур с горя запил. Я понимаю, что это было проявлением слабости с его стороны. Но ведь неразделённую любовь каждый переживает по-своему.. В полупьяном состоянии, после откровенного разговора со мной, он сел за руль и рванул так, что я как-то сразу поняла - быть беде. И беда случилась. Тимур не справился с управлением и сбил пожилую женщину. Был суд. Ему дали срок. Сейчас он сидит в тюрьме.
   - Да, трагичная история, - вынужден был признать Мазаров. - Но ведь Вы не можете отвечать за психически неуравновешенных людей. А этот Тимур, похоже, именно таков.
   - Вот именно, что не могу отвечать. Приношу людям несчастья, и не несу за это никакой ответственности.
   - Ну, предположим, оба эти случая из одной логической цепочки: неразделённая любовь, пресловутый треугольник, психически неуравновешенные личности. А Вы - случайная лакмусовая бумажка, которая эти личности проявила. На Вашем месте мог быть любой другой человек, эффект был бы тот же, - резюмировал Платон.
   - Может быть. Но это была именно я. И я не хочу быть этой лакмусовой бумажкой. К тому же есть и другие эпизоды, совсем не из этой логической цепочки и с другим действующим лицом.
   - Кого Вы имеете в виду, Инга?
   - Роберта Майера, мужчину, с которым у меня были любовные отношения, - Инга отвела со лба прядь серебристых волос и в упор посмотрела ан Платона. В её глазах он увидел такую кромешную неизбывную тоску, что ему сделалось не по себе. Инга, между тем, продолжала:
   - Напуганная трагическими историями Маши и Тимура, я боялась сделать лишнее движение, чтобы не навредить людям. Роберт сделал мне предложении, и я его приняла. Не потому что любила, к тому времени я уже поняла, что это не так. А потому что боялась сделать Роберту больно, боялась ранить его душу отказом. Я понимаю, что стала мягкотелой, но ведь только из благих побуждений. Но недаром говорят, что благими намерениями дорога в ад выстлана. Так со мной и случилось. Роберт объявил о помолвке, познакомил меня со своей мамой, ввёл меня в круг своего общения, как невесту. А я терзалась муками совести. Ведь я обманывала его. Роберт очень достойный мужчина. Разве он не заслуживает настоящей любви? А ведь я предложила ему суррогат. Да и себя мне тоже было жалко. Конечно, возраст у меня уже не тот, чтобы разбрасываться женихами. Ноя ведь просто женщина, и, как любая женщина, мечтаю о любви. Я тоже хотела любить, а не притворяться, что люблю. Весь этот маскарад действовал на меня угнетающе. Я стала плаксива, печальна и раздражительна по мелочам. На образ счастливой невесты мой вечно печальный вид никак не тянул. Роберт не мог этого не заметить.
   За неделю перед свадьбой он напрямую спросил меня, люблю ли я его по-настоящему. Говорил, что ему не надо от меня жертв, что он ждёт от меня только любви, а жалостью я только оскорблю его. Он, не понимая причину моей нервозности, думал о самом плохом и, не выдержав мук сомнений, прямо спросил: "Может быть, ты полюбила кого-нибудь другого?" И знаете, с такой мольбой и надеждой заглядывал мне в глаза, что я не смогла сказать ему правду.
   - И что же Вы ему сказали? - спросил Платон.
   - Полуправду. Сказала, что никого другого я не люблю, и это было правдой, и что моя нервозность происходит от волнения, которое испытывает любая девушка перед свадьбой. Он вроде бы успокоился. А у меня на душе кошки скребли, и я позвонила своей тёте. Мы с тётей очень дружны. Она ужаснулась, услышав мой рассказ, и сказала, что я совершаю непростительную ошибку, выходя замуж за нелюбимого, что этим я сделаю несчастными сразу двух людей - его и себя. Ноя ответила, что отступать поздно. Тётя меня ругала, убеждала, уговаривала, но я была непреклонна. У меня и в мыслях не было, что на следующий день разразится трагедия. Тётя, видя мою непреклонность, сама рассказала Роберту всё, как есть. Понятно, что для него это был страшный удар. В этот же день Роберт разбился на машине. Насмерть разбился. Официально считается, что это был несчастный случай. Но я точно знаю, что это было самоубийство. Роберт уже 10 лет за рулём. Он отличный водитель и очень осторожен на дороге. И он никогда не пьёт. То, что случилось, не могло быть случайностью.
   Больше терпеть череду несчастий близких мне людей я не могла. После похорон Роберта я приняла решение: единственный способ избавить окружающих от себя - это уйти из жизни. Я просто не видела другого решения, понимаете?
   - Кажется, понимаю, - кивнул Платон. - Ноя чувствую какую-то серьёзную ошибку в Ваших рассуждениях. Пока не могу понять, какую, но она есть, эта ошибка. Всё же череда неблагоприятных обстоятельств не должна....
   - И это Вы называете чередой неблагоприятных обстоятельств? - вдруг резко оборвала его Инга. - Лучшая подруга в психушке, её жених в тюрьме, а Роберт в могиле. И всё из-за меня. Я носитель зла, понимаете? Я невольно причиняю людям вред, несу беду. Если бы Вы осознали такое про себя, разве Вы смогли бы после этого жить?
   - Не знаю, - подумав, честно ответил Платон. - У меня совсем другая история, на Вашу не похожая. Наверное, я бы тоже мучился. Но решиться на самоубийство.... Нет, это не для меня.
   - А по-моему, Вы лжёте, - внятно произнесла женщина. - Вы тоже самоубийца. Вам дано право выбирать, по какую сторону от молочного тумана быть дальше, а Вы пренебрегаете правом на жизнь, ждете, что Вашу судьбу кто-то решит за Вас. Мне кажется, что мой поступок честнее, чем Ваше поведение.
   - Очень может быть, - отвёл взгляд в сторону Платон.
   - Вот видите...
   - Инга, но ведь зачем-то же Вас оставили в живых, - вдруг вскочил со скамейки Мазаров, впервые за время пребывания в молочном тумане почувствовав всплеск эмоций. - Значит, не такое уж Вы абсолютное зло, каким себя представляете. Вам дали шанс и время, чтобы обдумать всё случившееся. И я не думаю, что тот, кто распоряжается нашими судьбами, глупее нас с Вами.
   - В таком случае и Вам дали такой шанс, - парировала Инга.
   - Но я не кончал жизнь самоубийством, - возразил Платон.
   - Зато хотите сделать это сейчас, - отчеканила Инга. - Вы плывёте по течению. Ищите тихую заводь? Но ведь течение может привести и к водовороту, и к отвесной скале.
   - Будь что будет, - ответил Мазаров.
   ГЛАВА 6. СБЛИЖЕНИЕ
   Находясь в сферически замкнутом пространстве молочного мира вдвоём, Платон и Инга очень сблизились. Речь не шла о близости мужчины и женщины. В мире, где они теперь обитали, от половых различий оставалась разве что память, да чисто внешние признаки. Болото сомнений априори не являлось местом для рождения земной любви в плотском её проявлении. Тела его обитателей не функционировали по половому признаку. И поэтому испытывать физическое влечение друг к другу Инга с Платоном не могли.
   Но, лишённые своих изначальных тел, их души были открыты, как бывают открыты раны после кровавой битвы. А раз открыты, значит, очень уязвимы и взаимопроникаемы.
   Эти двое были интересны друг другу. Их разговоры были похожи на мини-исповеди. Им незачем было стесняться друг друга, потому что их души и так были как на ладони, и оба понимали, что они в чём-то очень схожи, раз оба попали сюда, на этот перевалочный пункт между жизнью и смертью.
   Именно в общении с Ингой Платон вдруг осознал крылатое выражение о том, что человек - это целая Вселенная. Инга и впрямь казалась ему целой Вселенной, так глубока, сложна и интересна была её душа.
   Возомнив себя абсолютным злом, эта маленькая хрупкая женщина на самом деле была уникально не по-современному добродетельна в своих мыслях и добра в поступках. Насилие в любом его проявлении больно ранило её душу. Расхожее выражение "и мухи не обидит" было её жизненным кредо. Так же, как и уникальное всепрощение. Например, рассказывая о том, как она в студенческие годы завалила свою дипломную работу, хотя исследуемый предмет знала на "отлично", Инга поясняла Платону:
   - Мой руководитель, профессор филологии, к сожалению, воспылал ко мне совсем не учительскими чувствами. Я, конечно, не могла ответить ему взаимностью, хотя и уважала за широкий кругозор и глубокие профессиональные знания. Я не любила его. К тому же он был женат. Вероятно, он не мог простить мне моей холодности и срезал меня на защите дипломной работы, задав очень спорный вопрос, имеющий много вариантов ответа. Мне было даже жаль его. Человек, несмотря на зрелый возраст, не понял чего-то очень важного в жизни. Ведь на любовь, как и на нелюбовь, нельзя обижаться.
   - Инга, вы так наивны или прикидываетесь? - в недоумении вопрошал Мазаров. - Старый пошлый ловелас, пользуясь своим служебным положением, хотел соблазнить Вас. А Вы его жалеете? Либо Вы непростительно инфантильны, или просто безнадёжно глупы.
   - Ни то и ни другое, - ничуть не обижаясь, возразила Инга. - Этот человек обделён от рожденья тонкостью чувств, ему не доступна вся многокрасочная палитра эмоций. Животные инстинкты преобладают в нём над духом и разумом. Разве мы не жалеем людей с ярко выраженными внешними уродствами? А ведь внутренние уродства ещё хуже, ещё омерзительнее, не так ли? Как же его не жалеть? Конечно, он достоин жалости.
   Платон не был согласен с позицией Инги, но интуитивно чувствовал её какую-то исконно чистую, выкристаллизованную, очищенную от шелухи правду.
   И при этом она всерьёз считает себя носителем зла, недоумевал Мазаров.
   - Инга, из Вас такой же злой гений, как из меня Майя Плисецкая, - сказал он как-то в шутку.
   - Я Вас решительно не понимаю, - живо откликнулась девушка. - Разве последствия моих поступков не говорят сами за себя? Сумасшедшая Маша, заключённый Тимур, мёртвый Роберт... Вам этого мало? Да я не просто злой гений, я именно абсолютное зло.
   - Да с чего же Вы это взяли?
   - А с того, что, вероятно, зло, которое рядится во внешнюю личину добра, и есть самое страшное зло. Зло открытое можно избежать, предупредить, обойти стороной. Зло скрытое коварно и поэтому разит без промаха.
   - Но ведь Ваши помыслы благородны, - настаивал Платон.
   - Зато их последствия ужасны, - парировала Инга. - Лучше было бы наоборот: помыслы злые, а результаты добрые.
   Он не знал, что возразить этой девушке. Хотя опять же чувствовал, что в её рассуждения вкралась какая-то логическая ошибка. Какая-то смутная тревожащая мысль мелькала где-то рядом, но он никак не мог "ухватить её за хвост". Ему казалось, что если ухватит, и объяснит Инге ошибку в её умозаключениях, то всё в её сознании, мироощущении и жизни переменится.
   Между тем "гений зла" сидела рядом с ним на скамейке и пристально наблюдала за его реакцией. Инге почему-то очень хотелось убедить Мазарова в истинности и правоте своих слов.
   - Знаете, Платон, ведь всё это началось со мной не вдруг и не сразу. Мои задатки носителя зла проявлялись ещё в детстве.
   - Например? - заинтересовался Платон.
   - Однажды, мне было тогда лет пять, мы с бабушкой ходили по лесу, собирали дикую малину. Понятно, что собирала в основном бабушка, а я топталась рядом, глазела по сторонам и вдруг увидела у себя под ногами змею. Я так испугалась, что закричала и метнулась в сторону, побежала и угодила в муравьиную кучу. Бабушка вовремя подбежала ко мне, быстро подхватила ан руки, так что ни один муравей не успел меня покусать. Ну а муравьиный домик был, конечно, безнадёжно разрушен. Уже потом, дома, бабушка объяснила мне, что муравьи существа полезные, трудолюбивые, что разрушать их домики, где они живут одной семьёй, нельзя. Но, поскольку я разрушила домик по малолетству, случайно, Бог меня за это простит. Я тогда долго плакала, представляя, как бездомные муравьишки бегают по лесу и не могут найти себе пристанища, потому что у них больше нет своего домика. Наверное, тогда я впервые осознала, что могу приносить вред живым существам.
   - Инга, Вы были тогда всего лишь пятилетним ребёнком. Это просто один из эпизодов Вашей детской жизни. И говорит он о том, что ещё в детстве Вы были человеком тонкой душевной организации, то есть попросту доброй милой девчушкой, которая всё воспринимала близко к сердцу, даже муравья. Этот эпизод ну никак не может характеризовать Вас, как исчадие ада, - попытался объяснить Платон.
   - Странный Вы какой-то, Платон, - невозмутимо пожала плечами девушка. - Таких простых вещей не понимаете. Я внутри себя не исчадие ада, это я и без Вас знаю. Но кто-то злой, кто сильнее меня, управляет мной, манипулирует в каких-то своих, не благих целях. Не по своей воле я причиняю зло, но ничего поделать с этим не могу, не в моей это власти. Намеренно я никогда не причиню вреда, но и избавиться от этой ужасной способности творить зло тоже не могу.
   "Господи, чего только не намешано в этой прелестной головке, - думал Платон. - А вдруг она права? Вдруг на самом деле абсолютное зло - это зло скрытое, закамуфлированное под некую внешнюю благость? Может, над Ингой и впрямь тяготеет злой рок?"
   - Инга, - вдруг спросил Мазаров, - а Вы что, в деревне раньше жили?
   - Да, - ответила она. - Моя мать родила меня не в замужестве. Она скончалась при родах. Теперь я понимаю, что это было неизбежно. Ведь ещё в её утробе я была нацелена на зло. Сам факт моего появления на свет сопровождался смертью самого близкого мне человека - матери. Бабушка неоднократно, молясь Богу, просила за меня: "Господи, прости ты дитя неразумное. Не по своей воле она мамку свою в могилу свела. Прости ей грехи вольные и невольные". Я, хоть и маленькая, а молитву эту по сей день помню. Набожная у меня бабушка была.
   - Так Вас бабушка воспитывала?
   - Ну да. Разве я не говорила? Бабуля заменила мне и отца, и мать, и наставника, и первого в жизни учителя. Она умерла вскоре после того, как я вместе с Машей уехала в город поступать в университет. Кстати, в деревеньке нашей в Богатово у меня есть мой дом - бабушкино наследство, уж не знаю, кому отойдёт. Да что теперь об этом говорить... - печально закончила свой рассказ Инга.
   - Да в деревне Вам и скучно было бы жить, - зачем-то сказал Платон. - Чего бы Вы там делали со своим высшим образованием?
   - Могла бы в сельской школе преподавать, например. А в свободное время на конюшни ходить. У нас там, недалеко от Богатово, хорошие конюшни с породистыми жеребцами были. Да только хозяин умер, а без него всё дело развалилось. Жеребцов племенных распродали. А пустые конюшни по сей день стоят. Вот бы где руки приложить. Я коней люблю, но для бизнеса не гожусь. Слишком я поэтичная натура. Здесь мужчина требуется, крепкий, знающий. А я бы так, на подхвате, где-то помочь.
   Глаза у Инги загорелись, в интонации появились живые радостные нотки. Ей явно были приятны воспоминания о родной деревне с её нехитрым бытом.
   - Вот и поезжали бы в свою деревню, - почему-то разозлился Платон, - вместо того, чтобы в этом болоте сомнений сидеть.
   - Я бы, может, и поехала. Да ведь только и там люди живут. Зачем же я поеду, я не хочу им беду вести, - укоризненно посмотрела на Мазарова Инга. - Нет уж, лучше тут. Так для людей безопасней. Эх, не понимаете Вы...
   И девушка умолкла. А через несколько мгновений Платон увидел, как она, прикрыв глаза, начала растворяться в воздухе. Это означало, что Инга устала от разговоров и решила релаксировать. А в мире молочного тумана это выражалось в перемещении души в своё первоначальное тело.
   Платон уже давно рассказал Инге о том, как можно включить своё сознание, находясь в первичном теле на больничной койке. И теперь он думал о том, воспользуется ли она его советом. Девушка не горела желанием общаться с представителями плотного мира, который сознательно покинула. Она говорила, что её посещать некому. Родни у неё нет, лучшая подруга лежит в психушке, а бывший жених мёртв. Непонятно почему, но Платону очень хотелось, чтобы хоть кто-нибудь зашёл в палату к Инге. Хотя бы справиться о её здоровье. Это было бы справедливо, думал он. Вполне справедливо.
   ГЛАВА 7. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ
   Обратно в мир молочного тумана Инга вернулась возбуждённой и какой-то растерянной. На её лице застыло выражение не то мучительных сомнений, не то испуга.
   - Что случилось? - спросил Платон, серьёзно опасаясь за душевное равновесие новой знакомой. - На Вас лица нет.
   - Вы не представляете, что произошло, - встревожено воскликнула Инга. - Я послушала Вас и ради любопытства включила сознание в палате. Я никак не ожидала увидеть возле своей койки посетителя. Каково же было моё удивление, когда я услышала голос Нины Семёновны, мамы моей несчастной подруги Маши. Она разговаривала со мной так.... так ласково и просительно, будто верила, что я её слышу.
   - И о чём же она с Вами говорила? - с живым интересом спросил Платон.
   И девушка в деталях пересказала ему монолог-обращение пожилой женщины.
   - Девочка моя, - громким шёпотом, наклонившись к изголовью больной, говорила старушка. - Что же ты, глупенькая, наделала? Я знаю, это ты из-за моей Машеньки. Ты ведь себя виноватишь в том, что Маша в психбольнице лежит. Нет, Ингуша, не вини себя. Я ведь ото всех скрывала, что Машуня моя с детства слаба здоровьем была. Мы в этой больнице давно на учёте состоим. Доктор говорит, что у неё очень подвижная психика, и ранимая. Поэтому она не умеет держать удары судьбы.
   Женщина тяжело вздохнула, тронула Ингу за руку и продолжила:
   - Может, там, где ты сейчас и спокойнее, Ингуша. В этом ты права. Но у нас такая беда, такая беда. А мне и посоветоваться не с кем. Дело-то уж слишком деликатное. Машка-то моя от мерзавца Тимура понесла. Беременна подруга твоя, уже на сносях, вот-вот родит. А со здоровьем у неё худо, не поддаётся лечению её психическое состояние, доктор говорит - пока не корректируется. Так что воспитывать ребёночка она не сможет, признана недееспособной. Вот такой, ингуша, зигзаг судьбы. Родить родит, а стать матерью ребёнку не сможет. Я стара, на меня опекунство не оформляют. И зачем только я Машку так поздно родила? Не дают мне внука, по старости не дают. Ну а из Тимура какой отец?! Зэк он, и душа у него подлая. А ты себя винила, девочка. Хоть так, хоть сяк, а не сложилась бы у них жизнь. Чем такой муж, лучше уж никакого. Это даже хорошо, что он до свадьбы себя проявил. Только теперь речь не об этом.
   Старуха запнулась и вдруг замолчала, думая о чём-то своём. Потом заговорила вновь:
   - Внук у меня будет, Инга, Машкин сын. Да только не понянчить мне внучка. Сразу, как родится, в дом малютки его сдадут, в чужие, значит, руки. Мне не положено, а кроме меня некому за дитём смотреть. Вот такая беда. Хоть бы ты, Ингуша, к нам вернулась из своего сна-забытья. Не уходи от нас. Мне ведь и обратиться больше не к кому. А ты добрая и Машку мою любишь, я знаю. Да и я к тебе душой прикипела, ведь с детских лет тебя знаю. С тобой вдвоём мы бы придумали, как быть и что делать. Мой внучок ещё не родился, а уже сирота. Возвращайся, солнышко, на тебя вся надежда.
   И женщина, не стесняясь, заплакала, роняя слёзы на руки Инги. Потом встала, перекрестилась, перекрестила зачем-то Ингу и тяжёлой походкой пошла к выходу. Перед дверью обернулась и громко внятно произнесла:
   - Я жду тебя, Инга, очень жду. Сжалься над старухой, помоги.
   Понятно, что слова старухи не могли не разжалобить такое "исчадие ада", как Инга. Инга была расстроена, растеряна. Она с ужасом и мольбой смотрела на Платона.
   - Вот и ответ на извечный вопрос - быть или не быть, - философски высказался Мазаров. - Вам, Инга, надо быть там, среди живых людей. Там Вы нужнее.
   - Я понимаю, - в смятении произнесла девушка. - Это они, там живущие, не понимают. Нина Семёновна меня с детства знает, я же росла у неё на глазах. Она меня в своём доме привечала и рада была, что мы с Машей дружим. Я же всем доброй кажусь. Ей и в голову не могло прийти, кто я есть на самом деле.
   - Она что, глупенькая? - хмыкнул Платон. - Да у Вас на лбу аршинными буквами написано: "добродетель". И это уже кроме шуток. Вы - добродетельный человек. Именно поэтому эта пожилая женщина обратилась за помощью не к кому-нибудь, а именно к Вам. Вы же можете помочь, не так ли?
   - Теоретически, конечно, - вздохнула Инга. - Я бы оформила опекунство, и мы бы с Ниной Семёновной как-нибудь вместе подняли бы Машиного мальчика. Как бы это было просто и хорошо, если бы не одно "но". Я априори не могу принести пользу ребёнку. Буду очень стараться и хотеть этого, но у меня не получится. Злой рок всё равно настигнет и подставит какую-нибудь подножку. Как Вы не поймёте, Платон, я больше всего на свете боюсь теперь принести вред ещё и Машиному сыну. Мне за одну Машу, наверное, в аду гореть.
   - Что за комплекс, Инга? Вам же Нина Семёновна сама объяснила про психическое нездоровье своей дочери. Ваша подруга не была готова к ударам судьбы. А ведь без них жизни не бывает. Просто так получилось, что в первой же жизненной неудаче Вы опосредованно сыграли определённую роль. Но участники действа могли быть и другие, а результат тот же. Виной всему, по большому счёту, нездоровье Маши. А от встреч с подлецами ещё никто не застрахован.
   Платон говорил горячо, убеждённо. Он и сам не заметил, как воодушевился, пытаясь донести до Инги мысль о её невиновности в случившемся. А когда заметил, удивился открывшейся вдруг в нём эмоциональности. Это было так не похоже на холодно-спокойного обитателя "болота сомнений", каким был до этого дня Мазаров.
   Он с большим вниманием посмотрел на её утончённое красивое лицо, сведённые у переносицы брови, и вдруг подумал с каким-то искренним тревожно-дерзким чувством: "Какой генофонд пропадает! Она должна жить, любить, рожать детей, быть счастливой. Ей нельзя оставаться в этом болоте сомнений, её надо вытаскивать отсюда за уши".
   Что-то давно забытое, хорошее и тёплое шевельнулось в душе. Как в детстве, когда увидишь вдруг солнечный зайчик или стрекозу, и становится беспричинно радостно оттого, что они есть, и тревожно, грустно от понимания их недолговечности и хрупкости.
   - Инга, хотите, я Вам расскажу, как всё это с Вами случилось? - вдруг решительно спросил Платон, даже скорее не спросил, а настоятельно воззвал услышать его.
   Она подняла ан него полные тревожной тоски глаза и молча кивнула.
   - Вы воспитывались в деревне бабушкой - женщиной доброй, нравственной, набожной, но не очень грамотной, - начал Мазаров. - Она, интуитивно стараясь привить Вам такие качества, как доброта, справедливость, ответственность за свои поступки, по незнанию психологии перегнула палку. Случайно растоптанный муравьиный домик стал для маленькой, от природы сострадательной девочки трагедией. Сама того не желая, Ваша бабушка с детства пробудила в Вас комплекс вины, а потом, вероятно, закрепила его рассказами о раскаянии перед Богом и молитвами о прощении. Если бы Вас воспитывала не только бабушка, а ещё и мама с папой, люди современные и не столь набожные, перекоса в воспитании не получилось бы. Но сложилось всё так, как сложилось. Вы, Инга, - жертва обстоятельств и результат не вполне правильного воспитания. С течением жизни всё, что происходило негативного у окружающих Вас людей, Вы приписывали своим мифическим надуманным свойствам носителя зла. Вы довели эту мысль до совершенства, до абсурда, вы посчитали себя абсолютным злом. Простите, Инга, но Вы явно неадекватны. На мой взгляд, Ваше место в палате рядом с Вашей подругой. Может, я и утрирую, но в услугах психоаналитика Вы нуждаетесь определённо. Нездоровая от рождения девушка Маша не выдерживает первого испытания жизнью - Вы вините себя. Подлый мерзавец и трус попадает в тюрьму - ясное дело, Инга виновата. Пьяный мужчина садится за руль и погибает в автоаварии - опять происки Инги. Да Вы вдумайтесь на секунду, как выглядят все Ваши рассуждения со стороны, если смотреть на вещи непредвзятым взглядом. И теперь пожилая женщина, мать Вашей подруги, просит Вас о помощи, а Вы ещё раздумываете, помогать ей или нет. Да Вы в своём уме, Инга?! Право слово, Вам надо возвращаться обратно к людям, идти сначала к психологу и жить дальше с чистым сердцем, чистой совестью и очищенными мозгами.
   Я понимаю, взять на себя ответственность за чужого ребёнка - это очень трудный шаг, и трудное решение. Но я, узнав Вас, отлично понимаю, что если бы не ваша логика абсурда, Вы бы, не задумываясь, бросились помогать Нине Семёновне, попавшей в сложную жизненную ситуацию. А в том, что Ваша логика абсурдна, я не сомневаюсь ни на мгновение. Я не буду помогать этому мальчику, потому что могу стать причиной его бед. Это сродни тому, если бы хирург сказал: "Я не буду делать операцию, потому что больной потом может умереть ещё от какой-нибудь болезни". Или: "Я не буду рожать детей, потому что жизнь рано или поздно принесёт им горе и страдание". И этот врач, и эта мамаша выглядят, по меньшей мере, ненормальными. Если Вы как следует подумаете над моими словами, Вы поймёте, что я прав и ужаснётесь своей странной, если не сказать преступной, позиции по отношению к ещё не рождённому младенцу, обречённому на сиротство со дня своего появления на свет. В Вашем случае бездействие - Это грех, Инга.
   - В Библии сказано: "Благими намерениями дорога в ад выстлана", - дрожащими от волнения губами пролепетала девушка.
   - Это выдернутый из контекста кусок фразы, - горячо возразил Платон. - Я, конечно, не большой знаток Библии. Но я не верю, что Господь на этом основании призывал людей избегать добрых дел. Про благие намерения Библия говорит совсем в другом смысле. Нельзя сделать человека счастливым против его воли, нельзя навязать ему своё представление о счастье, нельзя мерить всех на свой аршин. Вот о чём идёт речь. А вовсе не о том, что надо отказаться помочь ближнему, когда он в твоей помощи нуждается.
   - Вы.... В Ваших словах, мне кажется, есть рациональное зерно, - запинаясь, произнесла девушка и, помолчав, вдруг встрепенулась: - А Вы уверены, что я не носитель зла? А вдруг правда не в Ваших словах, а в моих? Может, Вы меня искушаете, пытаясь уверить, убедить, что зло не во мне, а вне меня? А если это не так? Что если Вы принимаете желаемое за действительное?
   - Бедная девочка, как трудно с Вами говорить, Инга. Вы, благодаря бабушкиному воспитанию, уверовали в то, что в ответе за все ошибки, даже за те, которые сами не совершали. Вы же не Иисус Христос, чтобы отвечать за все человеческие грехи.
   - Но я так и не считаю, - вздрогнула Инга.
   - Очень может быть. Но выглядит Ваше поведение именно так. Женщина родила не вполне здоровую девочку, ловелас проявил свои самые худшие качества, пьяный дурень сел за руль, и что, во всём этом виноваты Вы? Побойтесь Бога, милая девушка. Не много ли Вы на себя берёте? - речь Платона звучала обличительно.
   - Так Вы думаете....
   - Я думаю, что Вам надо взяться за ум и возвращаться к людям, - уверенно сказал Мазаров.
   - А Вы?.. Вы останетесь здесь?
   - Я - другое дело. Я - совсем другая история. Я не кончал жизнь самоубийством. И потом у меня нет там тех, кто ждёт от меня помощи. Так что....
   - Я буду думать над Вашими словами, Платон. Возможно, мне и впрямь надо кое-что переосмыслить, - не дослушав собеседника, неожиданно решительно сказала Инга. - Я буду думать!
   ГЛАВА 8. ПРОЩАНИЕ
   После того серьёзного разговора, судя по временным отрезкам в стане живых, прошло три дня. Всё это время Инга была молчалива, как-то неестественно напряжена и будто вовсе забыла о присутствии Платона, ограничиваясь вежливыми "спасибо - пожалуйста", "да - нет" и другими малозначащими фразами. Их разговоры выглядели теперь так:
   - Как дела в палате? - спрашивал Платон после её очередного возвращения?
   - Спасибо, нормально.
   - У Вас были посетители?
   - Нет.
   - Что говорят врачи?
   - Их в этот раз не было.
   - Есть в палате новенькие?
   - Нет.
   Вопросы иссякали, разговор умолкал. На попытки Мазарова продолжить интересующую его тему Инга замыкалась в себе, отвечала уклончиво, односложно. Платон понимал, что в её душе идёт сейчас большая серьёзная работа, и пока она не завершена, девушка не пойдёт на откровенный контакт.
   Но однажды, после своего возвращения из палаты, где Рая продолжала мучить его своей запоздалой любовью, Платон вдруг увидел, что Инга разительно изменилась. При встрече она внезапно воскликнула:
   - Я так ждала Вас! У Вас как там, - неопределённый жест рукой, - без перемен?
   - Без перемен, - хмуро ответил Мазаров.
   - Вы никак не можете простить свою Раису?
   Платон поморщился, как от зубной боли:
   - Я давно простил Раису. Но я больше не могу её любить. У меня не получается.
   - Понимаю, - кивнула Инга. - А Вы знаете, Платон, - перескочила она вдруг на другую тему, - моя бабушка, хоть и была религиозной, но фанатичной я бы её не назвала. Вот мне, например, она дала моё не православное имя. Бабушка вообще верила, что имя человека определяет его судьбу. Она говорила, пусть будет необычное имя, тогда и жизнь будет необычной, не такой серой, как у неё. "Инга" звучит гордо, красиво, пусть и у девочки будет гордая и красивая жизнь. Ну а при крещении она дала мне православное имя по имени святой Анны. Так что у меня два имени - бытовое и церковное.
   - Вы это к чему сейчас? - недоуменно спросил Платон.
   - Не знаю. Просто всё время о Ваших словах думаю, о бабушке и вообще... Она у меня хорошая была, ос своими правилами в голове, строгая, справедливая, совестливая. Я многое вспомнила из нашей с ней деревенской жизни. И знаете, думаю. что в чём0то Вы правы. Бабулечка и впрямь зачастую проявляла непререкаемую категоричность. Уж очень ей хотелось, чтоб безгрешной я была и заслужила дорогу в ад. Для меня она старалась быть строгой, понимаете? Вот палку и перегнула. Но я её за это не корю. Как умела, так и воспитывала, и любила меня очень. Суровость её от любви была. Хотела уберечь меня таким образом от всех невзгод. К сожалению, у неё это не получилось.
   - Вот видите, Инга, - с удовлетворением произнёс Платон, - Вы уже начинаете открываться новому знанию о себе самой. Я старше Вас и уже сознаю, что человек часть плохо знает самого себя, как это ни странно. В закоулках совей души и своей жизни иногда бывает полезно покопаться.
   - Это со мной сейчас и происходит, - кивнула Инга. Да, пожалуй, бабушкино воспитание способно было культивировать во мне чувство вины. Но ведь факты, Платон, факты.... Разве бабушка виновата в сумасшествии Маши, смерти Роберта?
   - Нет, конечно. Она виновата лишь в том, что Вы неправильно воспринимаете эти факты, - твёрдо ответил Мазаров.
   - И всё же я боюсь.... Боюсь брать опекунство над ребенком.
   - Это нормально. Просто надо взвесить все "против" и "за". С бухты-барахты такие вопросы не решаются.
   - Я не об этом, - тихо сказала девушка. - Я не ответственности боюсь. Я боюсь причинить зло.
   - Опять Вы о своём! Давайте лучше помечтаем, как бы Вы устроили свою жизнь, если бы у Вас был малыш, предложил Мазаров.
   - Я уже думала об этом. Я бы хотела жить с мальчиком и Ниной Семёновной в нашем Богатове, в бабушкином доме. Там у нас хорошо, воздух чистый, свой огород, банька. Нина Семёновна сидела бы с малышом, а я бы преподавала в школе.
   - Отличные планы, - одобрил Платон. - В этой идиллической картине не хватает только хозяина дома.
   - Не хватает, - согласилась Инга. - Да ведь где же его взять, если нету? - улыбнулась девушка.
   - Жаль, что я не собираюсь возвращаться в земной мир, - невесело усмехнулся Мазаров. - Мне кажется, я бы отлично вписался в семейный портрет в интерьере на фоне уток, гусей и грядок с помидорами.
   - Шутите всё? - огорчилась Инга.
   - Конечно, шучу. Уж мне-то как никому другому нельзя доверять младенца. Моя депрессия и дитё - вещи несовместные, - подвёл итог Платон.
   - Вот видите, какой Вы, - укоризненно произнесла девушка. - Меня призываете к активной помощи, а сами помочь отказываетесь.
   - Да Бог с Вами, Инга. На роль Вашего супруга я не гожусь. Вам нужен мужчина помоложе, побойчее и характером пожизнерадостнее, позадорнее. Я же просто шутил. На самом деле я как раз не вписываюсь в нарисованную Вами картинку. Я там буду совершенно инородным элементом, как говорят, совсем из другой оперы, - убеждённо пояснил Мазаров свою позицию.
   - Я понимаю, - без всякой иронии ответила Инга. - Я ведь тоже говорила не всерьёз, теоретизировала. Правда, не без тайной надежды склонить Вас к возвращению обратно. Не пора ли уже покинуть мир молочного тумана.
   - Я и покину. Только пойду в противоположную от Вас сторону.
   - Это уже окончательное решение? - в упор спросила Зарянская.
   - Предварительное. Хотя, думаю, единственно приемлемое для меня.
   - Жаль, - бормотнула девушка. - Ваш уход очень уж смахивает на дезертирство.
   - Поверьте мне, меня там не ждут, ни люди, ни дела. Разве что Рая, но и ей я не смогу дать то, что она от меня хочет. Какое же тут дезертирство?
   Дальнейший разговор был бесполезен. Они оба понимали, что каждый плывёт к своему берегу, в соответствии со своими убеждениями.
   Однако Платон был доволен состоявшимся разговором. Лёд тронулся. Он сумел переломить настроение Инги и склонить её в пользу выбора жизни. Ещё одно-другое посещение палаты, думал Мазаров, и она убедится в необходимости осознанного выхода из комы.
   - Так оно и случилось. Материализовавшись в очередной раз на скамейке, Инга с чувством обратилась к Мазарову:
   - Платон, я очень благодарна Вам за всё. Я приняла решение. Буду возвращаться к живым. Машка со дня на день родит. Нина Семёновна в отчаянии. Я буду стараться заменить этому мальчику мать, хотя бы на время, до возвращения Маши из больницы. Хотя это дело не скорого будущего. Да и не стоит далеко заглядывать вперёд. Надо делать сейчас то, что в моих силах.
   - Наконец-то я слышу речи зрелой разумной женщины, а не обиженного на всё и вся ребёнка, - ликующе провозгласил Мазаров. - Поздравляю Вас. Когда хотите возвращаться?
   - Я, собственно, вернулась. Только, чтобы проститься с Вами, - просто сказала Инга. - Как странно, мы не были знакомы при жизни. А вот в этом "болоте сомнений" встретились. Я благодарна Вам, что Вы развеяли мои сомнения. И я честно Вам скажу, в моей судьбе ещё ни один человек не сыграл такой значимой роли, как Вы. Вам удалось перевернуть с ног на голову все мои представления о себе самой и о своём месте в жизни. Поверьте, этого до Вас не удавалось никому.
   - Я польщён. Инга. А что говорят врачи о состоянии Вашего тела?
   - Тело без изменений. Но врач считает мой случай безнадёжным и настаивает на отключении аппарата. Ведь у меня нет родных, у которых надо спрашивать на это разрешение и которые могли бы заплатить за моё пребывание в клинике. Одним словом, мне пора уходить быстрее. Платон, а Вы не передумали случайно....
   - Нет, не передумал, Инга. Я склоняюсь к мысли оборвать нить жизни и устремиться дальше, в небо. Вы не подумайте, я не мизантроп. Просто я знаю, что в мире живых ничего не изменится с моим уходом, ровным счётом ничего. Не станет ни лучше, ни хуже никому. Поэтому уйду с лёгким сердцем.
   - И как скоро это произойдёт? - спросила девушка.
   - Точно не знаю Скоро. Я выполнил свою миссию в молочном тумане, сохранив Вас для мира живых, Инга.
   - Ну что ж, давайте прощаться, - сказала девушка с затаённой грустью. - До свидания.
   - До чего же неуместен бывает здесь наш язык, - усмехнулся Мазаров. "Здравствуйте", "До свидания" - нелепые слова в наших обстоятельствах. Наверное, всё-таки прощайте.
   - наверное, - кивнула Инга и начла медленно растворяться в "молоке" туманного пространства, чтобы воскреснуть на больничной койке в палате, где её ждала убитая горем женщина Нина Семёновна, которой больше не к кому было обратиться за помощью, кроме этой несчастной девушки, находящейся в коматозном состоянии. И такое бывает, оказывается, в жизни.
   ГЛАВА 9. ТОЧКА ОПОРЫ
   Спустя какое-то время Платон в своей палате узнал от медиков, что больная Зарянская выписана и что из больницы её забрала пожилая женщина, которая последнее время буквально не отходила от её койки.
   Платон понял, о ком идёт речь.
   От койки Мазарова тоже не отходила Раиса. Она просила у Платона не помощи, а любви, которой он уже не мог ей дать. Платон понимал, что худшее, что он может сделать для Раи - это вернуться в мир живых. Но объяснить ей этого он не мог и поэтому начал даже испытывать что-то сродни чувству вины перед бывшей супругой.
   А на скамейке в молочном тумане рядом с ним теперь не было никого. Люди не каждый день впадают в кому.
   Было ли ему скучно или одиноко? Пожалуй, нет. Эти слова вряд ли подходят для описания его чувств. Платон пребывал в том состоянии, которое можно условно назвать спокойно-отрешённым и сосредоточенным на самом себе.
   Здесь, в этой подпространственной щели околоземного бытия он ощущал себя самодостаточным. И всё же одиночество немного холодило его душу, хотя и было наполнено сомнениями его сознания.
   Платон не знал, что случится с ним за гранью этого бытия, когда он окончательно и бесповоротно уйдёт в потусторонний мир. Этот перевалочный пункт казался ему чем-то стабильным, надёжным, молочно-туманное пространство - привычным и безопасным, а одиночество спокойным и не мучительным. Вполне нормальное место, в котором можно нормально без бед и треволнений существовать, довольствуясь редким общением с себе подобными, попавшими сюда волей судьбы.
   А там, за горизонтом событий, была полная неизвестность. Рай или ад? Свобода или полное рабство? Безмятежность или вечная тревога? - Платон этого не знал.
   В глубине души он, как и любой другой человек, рассчитывал на рай. Но достаточно ли он благодетелен для этого? В жизни Мазаров не был безгрешен. Но и страшных грехов за ним не водилось. Если и таких в ад, то рай и не нужен, - размышлял он. Однако всё-таки какое-то умеренно-строго чистилище всё же рисовалось в его воображении. Ведь должны же как-то чиститься и восстанавливаться души после жизни на Земле.
   Расплывчатые представления о так называемом загробном мире, с одной стороны разжигали его любопытство и побуждали к действию. Но с другой стороны эта же расплывчатость, неясность картины будущего вызывали тревогу и неприятное чувство опасности.
   Болото сомнений продолжало затягивать Платона всё глубже и глубже.
   Рая стала приходить к нему в палату всё реже и реже, а если и приходила, то сидела возле него молча и недолго. Платон понимал, что земные заботы втягивают её в свой круговорот, оттесняют от больничного уныния коматозной палаты. Но самое главное заключалось, вероятно, в том, что Рая устала ждать чуда и уже слабо верила в него. Ведь день за днём в состоянии Мазарова ничего не менялось. Наверное, трудно верить в волшебное воскрешении человека, который уже который месяц лежит бревно-бревном на больничной койке, не подавая никаких признаков жизни. Тем более что доктор пел ей последнее время всё одну и ту же песню:
   - Состояние больного стабильное. Однако медицинская практика показывает, что больные такого профиля либо выходят из коматозного состояния в течение первых двух недель или не выходят вовсе. Я не могу прогнозировать со 100-процентной гарантией тот или иной вариант развития событий. В конце концов, нет правил без исключений. Но мой опыт лечащего врача....
   И т.д. и т.п. в том же духе. Понятно, что раз от раза Раина надежда на благополучный исход таяла. Но, по большому счёту, Мазарову это было всё равно. Жалость, которую он теперь испытывал к этой женщине, была тягостна для него, как тягостны и её посещения. Поэтому он даже рад был тому, что её приходы стали редкими и не такими многословными.
   Иногда Платон вспоминал Ингу. Ему было бы интересно узнать, как сложилась её дальнейшая жизнь. Удалось ли оформить опекунство, и если да, то не жалеет ли она об этом.
   "Интересно, - думал Платон, - а Инга.... Вспоминает ли она меня?" И сам же отвечал на свой вопрос: вряд ли. Это ему здесь нечего делать, кроме того, как думать, вспоминать, размышлять. А у неё день до отказа забит новыми хлопотами и делами. Ей не до воспоминаний.
   Платон не знал тогда, что Инга и не может его вспоминать. Возвращаясь к жизни из коматозного состояния, люди напрочь забывают о совей жизни в мире молочного тумана. Кто-то свыше стирает им память, оставляя в подсознании лишь неясные смутные образы и чувствования.
   Когда Мазаров после очередного разговора врачей понял, что дни его сочтены, и скоро его тело будет отключено от аппарата жизнеобеспечения, в нём вдруг колыхнулось странное чувство то ли вины, то ли разочарования. Он вдруг вспомнил слова Инги про то, что он похож на дезертира, и ему стало не по себе. Да, он не жаждал вновь окунуться в суетный мир живых людей. Но, положа руку ан сердце, в небесных чертогах его тоже не очень-то ждут, раз дали ему право выбора, а не призвали сразу с мир душ. Значит, по логике вещей, он ещё не исполнил свою миссию на земле. К тому же его прежняя позиция зиждилась на том, что в земном мире его никто не ждёт. Как выяснилось, Раиса всё-таки ждёт. И хотя он не сможет дать ей того, что она хочет, но хотя бы успокоить женщину, сказать, что не держит на неё зла, он обязан. Ведь не прощённым жить, наверное, тяжело.
   Да и почему он решил, что никто не нуждается в его помощи? Почему он не может быть полезен, например, той же Инге. Да, состояние, в котором находилось сейчас его бесстрастное тело-муляж, не могло породить между ними никаких иных чувств, кроме дружеских. Но разве в этом дело? Ведь Инге сейчас тяжело одной в деревне с маленьким ребенком и старухой на руках.
   Эти мысли разожгли в Мазарове огонь добродетельных желаний. Ему захотелось помогать людям, быть кому-то полезным и нужным. Может быть, для того и состоялась их встреча в "болоте сомнений", чтобы из сомнений вдруг выкристаллизовалось это альтруистическое желание быть полезным тем, кто нуждается в его помощи. Он помог Инге освободиться от идеи довлеющего над ней рока, а она ему - от мысли о собственной никчёмности и ненужности. Именно Инга после своего ухода стала для него той точкой опоры, которая перевернула его представления о своём месте в мироздании, в прямом смысле этого слова. Ведь речь шла о том, где находиться ему дальше - в среде плотного мира или в обиталище тонких энергий человеческих душ.
   "Ты не нужен и никчёмен, потому что ты бездействуешь! - обнажал свои нервы Платон. Инга не побоялась взять опеку над грудным младенцем и беспомощной старухой, а ты.... Ты прозябаешь в царстве ленивого тягучего бессмысленного покоя".
   Так размышлял Мазаров. И даже не подозревал, что именно это и есть работа его души, и что для того и существует мир молочного тумана, чтобы заставить таких как он включаться в эту непостижимую и невидимую работу своего внутреннего "я", оттачивая грани и параметры байтофонда своей души.
   И когда пришёл час следующего растворения, Платон уже знал, что не вернётся в мир молочного тумана, который, несмотря на всю свою вязкую, невнятную, туманную тягучесть, оказался очень серьёзным этапом развития его личности.
   ГЛАВА 10. ВОЗВРАЩЕНИЕ
   "Видно, здорово меня шандарахнуло, раз даже сознание потерял", - подумал Платон, открыв глаза и обозрев стены палаты и людей в белых халатах, столпившихся у его постели.
   - Долго я тут? - был его первый вопрос.
   - Да уж немало, скоро три месяца, - ответил мужчина, очевидно, врач.
   Платон присвистнул, растеряно озираясь по сторонам.
   - В рубашке Вы родились, молодой человек, - бодро сказал врач. - Вас тут заждались.
   - Кто? - не понял Мазаров.
   - Были посетители, - уклончиво ответил тот. - Но обо всём потом. Сейчас отдыхать.
   А потом, дня через три, врач пояснил, что Платон находился в состоянии комы. Но если всё пойдёт как надо, его выпишут через две, от силы три недели, потому что его, Мазаровский, организм отвык от выполнения своих естественных функций, и по этой причине ему надо находиться под бдительным медицинским контролем.
   - Три недели? - в ужасе вскричал Платон. Ему уже порядком надоело ленивое бездействие на больничной койке.
   - Да не волнуйтесь Вы, никто без нужды Вас держать здесь не будет, - улыбнулся доктор и добавил: - Ох, и надоели Вы нам за это время. Мы только рады будем от Вас избавиться.
   Платон понимал, что врач прав. Он и в самом деле чувствовал слабость в теле. Граничащую с невесомостью. Но руки и ноги слушались его. Он скоро начал передвигаться по палате, к нему вернулся нормальный, "докоматозный", аппетит. Исхудавшее ослабевшее тело требовало топлива для восстановления сил.
   Когда к нему пришла Рая, он с удивлением обнаружил, что совершенно не волнуется и не гневается на неё. Боль ушла, уступив место какому-то странному, не свойственному ему всепрощению.
   Платон молча выслушал монолог Раи, ему даже показалось, что всё это он когда-то уже слышал, переживал и сопереживал, но где и когда, понять не мог.
   Стараясь не обидеть женщину, не сделать ей больно, Мазаров, насколько мог, мягко, сказал:
   - Рая, я простил тебя. И я никогда не забуду то хорошее, что было между нами, потому что это было любовью. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Но... теперь уже без меня. Наш с тобой поезд ушёл. Я это чувствую, да и ты, наверное, тоже.
   - Я знала, что так будет, - опустила глаза Рая. - Спасибо, что простил. И ещё. Я рада, что ты вернулся. Если тебе потребуется моя помощь, обращайся, - и видя, как скривилось при этих словах лицо Платона, быстро добавила: - Нет, нет, не волнуйся, я не стану тебя обольщать. Я поняла, что назад дороги нет. Но чем смогу, всегда помогу.
   С этими словами Раиса, мимолётно-грустно улыбнувшись Мазарову, поспешно вышла из палаты.
   Мазаров задумчиво смотрел ей вслед. "Чем смогу, помогу, чем смогу помогу, - билось у него в голове. - Господи, кому же я должен помочь?"
   Это ощущение какого-то недоделанного дела, подсознательная убеждённость, что он должен кому-то помочь, преследовали его с того самого дня, когда он вышел из комы. Но он не знал адресата, ждущего его помощи, и мучился этим незнанием.
   В тот же день в палату ввалился Семён. Весёлый, шумный, он сграбастал худое тело друга в охапку и завопил:
   - Ну, наконец-то! Как я рад тебя видеть! Ну, как ты? Скоро на выписку? - и, не дожидаясь ответов, вскричал от избытка чувств: - А я, брат, женился. Вот выйдешь, познакомлю тебя со своей Тосей. Слушай, может быть, тебе после больницы некоторое время у нас пожить. А то как ты один? А Тоська у меня готовит отменно. Видишь, как растолстел на её харчах. Будешь у нас сыт и пьян, и нос в табаке. Поможем тебе на ноги встать, окрепнуть. Будешь у нас как сыр в масле кататься.
   Сёмка говорил, говорил, говорил, а Платон смотрел на него диковато-расширенными глазами и думал: вот и Семён о помощи? Хочет помочь. Я тоже хочу помочь. Только кому? Сёмка в помощи не нуждается, Рая тоже. Они вполне здоровые благополучные люди. Кому же я-то должен помочь?"
   Перед самой выпиской в палату заглянул главврач. Сделав несколько напутственных замечаний, он доверительно спросил Платона:
   - Скажите, а Вы, когда были в коме, что чувствовали? Может быть, слышали какие-то голоса или видели сны? Я, знаете ли, пишу диссертацию по теме "Моторика и психология коматозного состояния". Мне важны наблюдения больных, так сказать, информация из первых уст.
   - Ничего я не видел и не слышал, - сокрушённо сообщил Платон. Даже обидно. Такой кусок жизни - коту под хвост. Будто и не жил вовсе три месяца. Очень жаль потерянного времени.
   - Я не думаю, что его следует считать потерянным, - вдруг горячо заговорил доктор. - Вы прислушайтесь к себе, разве не чувствуете никаких перемен?
   - Пожалуй, чувствую, - подумав, согласился Мазаров.
   - И какие? - тут же с азартом спросил врач.
   - Я хочу жить! - неожиданно для себя выпалил Платон. - Жить и помогать людям.
   - Вот! - ликующе воскликнул доктор. - А Вы говорите, потерян кусок жизни. Я убеждён, что в сознании больного во время комы происходит какая-то серьёзная внутренняя работа. Она невидимая и неслышимая, но результативная. Я даже подозреваю. Что Вы могли видеть какие-то образы, иллюзорные видения, которые просто не сохранились в Вашей памяти. Но они меняли Вашу психику, мироощущение, подготавливали Вас к новой жизни.
   - Вы так думаете? - с надеждой спросил Платон. Теория доктора объясняла его внезапную жажду помогать кому-то.
   В тот же день Мазаров собрал свои нехитрые пожитки и, облегчённо вздохнув вышел из палаты.
   Идя по длинному больничному коридору, он думал, как приедет домой, примет душ и сядет у телевизора. Остановиться у добросердечного молодожёна Сёмки Платон наотрез отказался. Сказал, что до чёртиков соскучился по своим родным стенам. Семён отстал от друга, когда тот пообещал ему ежедневно приезжать на обеды и ужины.
   Мазаров не спеша брёл по коридору, легко неся своё похудевшее, но уже гибко-живое тело. На лестнице он увидел, как по ступенькам поднимается девушка - хрупкая, маленькая, с тонким прозрачно-бледным личиком в обрамлении пепельных золотых волос. Увидел и... обомлел. То ли от удивления - бывает же на свете такая красота! То ли от внезапного предощущения счастья - вот оно, то, чего ждал, это - моя женщина, моя!
   Девушка, машинально ступая по ступеням, тоже неотрывно смотрела на Платона. Запнувшись о приступку, она чуть не упала. Платон вовремя подхватил её. Они почти столкнулись лбами. Девушка рассмеялась.
   - Вы в какую палату? - учтиво спросил Платон, чтобы хоть как-то начать разговор.
   - Я не в палату, - ответила она. - Я к своему лечащему доктору.
   - Вы больны?
   - Уже нет. Одно время находилась в коме и лежала в этой клинике, - объяснила прекрасная незнакомка. - И забыла здесь выписку из истории болезни. Вот, иду за ней.
   - Ого! - присвистнул Платон. - Да мы с Вами "коллеги", разрешите представиться - бывший Коматозник Платон Мазаров.
   - Инга, - протянула она ему руку. - Так значит, мы с Вами друзья по несчастью.
   - По счастью, - твёрдо ответил Мазаров.
   ЭПИЛОГ
   Они поселились в местечке Богатово, в родительском доме Инги Зарянской. Инга устроилась на работу в школу. А Мазаров, продав свою городскую квартиру, начал возрождать старые Богатовские конюшни и ос временем стал профессиональным конезаводчиком, хозяином прибыльного бизнеса.
   Машин сынишка вместе с его бабушкой Ниной Семёновной жили с Мазаровыми. Инга оказалась хорошей матерью, Платон тоже полюбил малыша.
   Через два года из клиники вышла Маша. Она была безмерно благодарна подруге за сына и мать, но увезла обоих в город. Хотя по выходным частенько приезжала в Богатово со всем своим семейством.
   Её сынишка Матвей подружился с дочерью Мазаровых Нюшей, прелестной девочкой с мамиными золотыми волосами и доброй папиной улыбкой.
   По вечерам супруги любили посидеть у костра, обсуждая прожитый день и строя планы на будущее.
   Иногда они вспоминали день из знакомства на лестнице в больничном коридоре. Оба благодарили провидение за то, что не разминулись тогда. А ведь выйди Платон из палаты на несколько минут раньше, или Инга из дома чуть позже (подумать страшно!) их встреча могла не состояться.
   И Платон, и Инга, оба были уверены, что впервые увидели друг друга именно в тот счастливый день, столкнувший их лбами и судьбами на перекрёстке совершенно разных дорог. Бывает же такое?!
   Ольга Нуякшева (январь 20012 г.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   26
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"