До недавнего времени у Платова было всего три серьёзных привязанности в жизни. Мать, с детства навеки покорённая сказками Пушкина и назвавшая своего сына в честь Пушкинского царевича Елисея. Друг детских лет Клим Крошкин, крупный, амбалистого вида парень, совершенно не оправдывавший свою "мелкую" фамилию. И Амалия Видова, девочка с их двора, с младых ногтей безропотно и безнадёжно влюблённая в Елисея.
Мать умерла пять лет назад от внезапной остановки сердца. Врачи только руками разводили: никаких признаков болезни, тревожных симптомов при жизни у пациентки не было. И что такое могло случиться, чтобы чистое, доброе, богатое на любовь сердце женщины перестало биться, никто не знал, не ведал. И Елисей тоже.
Платов тяжело перенёс смерть матери. Страдал и мучился втихомолку удручающе-болезненной пустотой и неприкаянностью с той поры, когда под надрывно-траурные звуки похоронного марша чужие мужики лопатами забрасывали гроб с телом матери комьями мокрой суглинистой земли. То огромное, всеобъемлющее место в душе Платова, которое принадлежало маме, её любви и светлому мироощущению, он знал, никогда не будет заполнено. Не вакантное это место, невосполнимое. Никем и ничем.
Тот трудный период жизни ему помогли пережить Клим и Амалия.
Добрый, чуткий "громила" Крошкин всё свободное время неотвязно следовал по пятам за Елисеем, будто хотел своей массивной фигурой защитить его от всех и вся, оградить от остального, бесчувственно равнодушного к его горю мира. Платову он казался тогда даже слишком навязчивым и прилипчивым. Ему всё время хотелось остаться один на один с мыслями о маме. Казалось, что только так он теперь может общаться с ней. А Клим мешал своим присутствием, не давал раствориться в щемяще горьких и одновременно светлых воспоминаниях. Молчаливую, назойливую преданность друга Платов оценил позже, когда острота потери начала спадать, и Елисей понял, что не будь рядом Клима, он вполне мог бы сойти с ума.
Амалия тоже была рядом. Но по-другому.
Они дружили с детства, вместе играли в казаки-разбойники, лазили по деревьям, играли в снежки, купались в Верейке, маленькой речушке, разбивающей город на две равновеликие части. Но то было детство. Взросление сопровождалось стремительным ростом у Амалии ног, бёдер, груди. И как-то незаметно она превратилась из узкоплечей, тщедушной девочки-подростка с белесыми ресницами и бровями в женственно-округлую, высокую блондинку с пышными формами. Подросшие мальчишки стали заглядываться на Амалию. И Елисей вдруг почувствовал нечто вроде ревности и решил не уступать подругу другим. По деревьям они больше не лазали и Верейку вместе не переплывали. Стали чинно ходить рядышком по улицам города, посещать городской кинотеатр и даже иногда концерты. И продолжалось это долго, очень долго. Потому что не мог Елисей переступить с подружкой порог, за которым начинаются взрослые отношения. Слишком он привык к ней за годы детских игр и не мог воспринимать иначе, чем белобрысую Амальку, верного друга своего детства. Да и слишком дорога была ему эта девочка, чтобы вот так мимоходом воспользоваться её влюблённостью, не давая взамен ничего, кроме бурлящих в крови гормонов. Знал Платов, что не сможет ответить на её любовь всей полнотой чувств.
И неизвестно, чем бы закончились в конце концов их отношения, если бы после смерти мамы Амалия сама не пришла к Платову домой с осознанным намерением стать его женщиной. Так и сказала:
- Еля, я не знаю, что бы я сделала, чтобы тебе стало легче. Наверное, всё, что в моих силах. Но ты не просишь меня об этом. Поэтому я решила сама, - и стала нервно, с горячей поспешностью расстёгивать на себе блузку, обнажая медово-розовую упругую мякоть двух тугих полушарий. И Еля сдался. Не устоял. Так было одиноко, так кромешно темно на душе, что он, как ребёнок, потянулся к этим перламутрово светящимся полусферам и приник к ним всем телом.
Так они стали жить вместе. Амалия перетащила из родительского дома свои вещички и всякие необходимые мелочи и занялась обустройством быта. Елисей был благодарен ей за заботу и за безропотную готовность в любую минуту развеять его грусть прикосновением своего горячего тела.
Почему-то о свадьбе они не говорили. Жизнь и без неё была вполне удобной и комфортной. Елисей много работал. Профессия архитектурного дизайнера была востребована и хорошо оплачивалась.
У Амалии высшего образования не было. К наукам она никогда не тяготела. Зато с детства очень хорошо шила. И теперь принимала заказы на дому, скорее ради удовольствия, которое давало ей шитьё, чем по необходимости. Заработки Елисея с лихвой покрывали все их семейные потребности. И даже оставалось на милые капризы и удовольствия. Короче, не бедствовали.
В быту Амалия была весьма педантична. Тщательно следила за порядком, каждая вещь у неё знала своё место, мебель сверкала девственной чистой - ни пылинки. И только в её "рабочем кабинете", где стояли швейная машинка и стол для раскроя и пошива, царил некоторый художественный беспорядок. Хозяйство Амалия вела успешно и с удовольствием.
Жили они с Елисеем хорошо, ссорились крайне редко. Не любила Амалия подолгу дуться на любимого, предпочитала сама идти на примирение, чтобы пребывать в комфортно-благостном состоянии довольства и спокойствия. Постоянное ощущение трепетной нежности и страсти было для её души единственно-возможной средой обитания. Так уж была устроена эта женщина. Елисей никогда не задумывался о природе их чувств друг к другу. Но это удивительное качество своей женщины осознавал и ценил интуитивно.
Они оба, каждый по-своему, дорожили друг другом. Обоих устраивала спокойная ровная жизнь, быть может, без ярких праздников и взлётов, но и без падений и трагедий.
Детей пока не заводили. 25 лет - не возраст, считала Амалия, ещё успеется. Как говорят в таких случаях, хотелось пожить для себя. Елисей мечтал о доме, который построит по своему дизайн-проекту. Амалия всячески поощряла и поддерживала эту мечту. Как-то само собой подразумевалось, что когда они обзаведутся своим домом, можно будет подумать и о потомстве. По обоюдному согласию они начли копить деньги на осуществление своей мечты. С этой целью Платов набрал себе уйму дорогостоящих заказов и работал, что называется, не покладая рук, а также ног и головы.
По выходным к ним частенько наведывался Клим. С годами он стал ещё шире в плечах и объёмнее в груди. При этом не утратил уникальную умилительную доброту и преданность другу. Есть такая редкая порода людей, которые и любят, и дружат с полной самоотдачей, всецело и навсегда.
Последнее время у Клима появилось странное увлечение. Он вдруг ни с того, ни с сего увлёкся каким-то "новым кино", которое показывали в одном единственном кинотеатре где-то на окраине города. Кинотеатр так и назывался "Новое кино", так сказать, с претензией на некий авангардизм и неординарность.
Сам Платов был равнодушен к киноискусству и вполне удовлетворял свою тягу к кинофильмам вечерними бдениями перед телевизором. Однако страсть Крошкина к "Новому кино" вызывала у него законное любопытство.
- Что нового в твоём "Новом кино"? - допытывался Елисей.
- Не знаю, как тебе объяснить, я не кинокритик. Но это кино сделано по-другому. Оно... как реальная жизнь, - горячо и сумбурно пояснял Клим.
- Типа документальных съёмок, что ли? - пытался понять Платов.
- Да, похоже, но не совсем. Просто жизнь, и всё.
- А сюжеты?
- Разные сюжеты.
- А актёры?
- Актёры совсем неизвестные. Да они и на актёров-то не похожи. Будто не играют, а просто живут. Да чего я тебе объясняю? - вдруг взрывался Крошкин. - Сам сходи, да посмотри, и всё поймёшь.
Но Платову всё было некогда. Да и особым желанием не горел. Так что вскоре Клим потерял надежду вытащить друга на новое кино.
Правда, однажды Амалия, заинтригованная рассказами Крошкина, сходила-таки в Климовский кинотеатр, но вернулась разочарованная.
- Не могу понять, что Клим нашёл в этом кино, - делилась она за ужином своими впечатлениями с Елисеем. - Ни уму, ни сердцу. Голая тоскливая жизнь, и больше ничего.
- А сюжет? - полюбопытствовал Платов.
- Да никакого сюжета нет. Какие-то обрывки.
- Ну хоть о чём приблизительно?
- Мужик работает на каком-то заводе. У него начальник стервозный. Всё про какие-то втулки спорят. Короче, производственный конфликт, наверное. Мужик видит, что начальник что-то там мухлюет, но молчит, не высовывается. А дома зло на детях и жене срывает. И сам от этого вроде мучается, ночами не спит. А утром - опять на работу. А вечером - дома скандал. И такая дребедень день за днём. В результате жена уходит от него вместе с детьми. Достал он её. Мужик переживает, страдает молча. Продолжает ходить на работу, и всё так же лебезит перед начальством. Мрак!
- Да, безрадостный сюжетик, - согласился Елисей. - А чем фильм-то кончается?
- Да ничем. Утром у него снова будильник звонит. И он на работу собирается. Кстати, фильм так и называется "Будильник". И что Климка в этом кино нашёл, не понимаю.
- Да не для того я в кино хожу, чтобы мерзостями жизни любоваться, хоть и реалистичными, - в сердцах отрезала Амалия. - Я хочу на красивых людей посмотреть, на красивые отношения. А мне вместо этого реалистичное уродство подсовывают, серятину жизненную. Бр-р-р.
- Ну, не знаю. Климка у нас все новшества любит. А кто создатель фильма? - поинтересовался Платов.
- Не зна-а-ю, - протянула Амалия. - Там титров вообще не было. Только перед началом надпись: "Фильм снят биосинсетивным методом". Наверное, завлекаловка какая-то, чтобы зрителя приманить. Да ты, Еся, сам сходи. Может, что и поймёшь, - завершила свой рассказ Амалия.
Однако Елисей, занятый своими проектами, в "Новое кино" так и не сходил и с новым словом в искусстве кинематографа так и не познакомился.
А Клим вдруг зачастил к ним в гости, да не один, а с девушкой. Пассия Крошкина понравилась друзьям. Верочка вела себя очень мило и достойно: улыбалась удачной шутке, сдвигала бровки домиком, когда чему-то или кому-то сочувствовала, в умные разговоры мужчин не встревала и была в меру, неназойливо, дружелюбной. Одним словом, производила приятное впечатление. И дело у них шло к свадьбе. В чём Платов с Амалией вскоре убедились, так как получили приглашение на бракосочетание.
Елисей и Амалия уже купили новобрачным подарок - отличный набор кухонной чудо-техники, Амалия сшила нарядное платье, подобающее случаю, а Платов заготовил свадебный спич для молодых, когда вдруг безо всяких видимых причин Клим Крошкин, расторгнув отношения с невестой и отменив свадьбу, сообщил друзьям, что уезжает из города. И как ни пытался Елисей понять, что произошло с другом, как ни расспрашивал Клима о мотивах столь кардинального решения, Крошкин твердил только одно:
- Мне надо начать новую жизнь с чистого листа.
- Ну и начинай, - пытался вразумить друга Платов. - Только зачем для этого в другой город уезжать?
- Да не в городе дело! Таксистом я везде устроюсь, - вдруг вспыхнул Клим. - Во мне дело. Не поймёшь ты меня сейчас, Елисей. Не поймёшь.
Было ясно, что всегда покладистый, мягкий Крошкин вдруг взбунтовался, но объяснять причины своего бунтарства не хочет.
Через неделю друзья проводили Клима на поезд до города Ровдинска.
- Устроюсь - напишу. Не поминайте лихом, друзья! - крикнул он с подножки уходящего поезда и исчез из жизни Елисея и Амалии.
ГЛАВА 2. МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА БОЛЬШОГО ДОМА
- Еся, хоть покушай, - крикнула Амалия из кухни.
- Некогда, - буркнул Платов, складывая в кейс какие-то бумаги и чертежи.
- Что, опять с ночевкой? - нервно спросила Амалия.
- Как получится, - бормотнул Елисей.
- Не нравится мне твой последний заказ, - Амалия едва сдерживала предательскую дрожь в голосе. - Что это за работа такая, по ночам?
- Зато деньги за этот заказ тебе не могут не нравиться, - отрезал Платов.
- Конечно, деньги хорошие.... Но если бы я знала заранее, какой ценой.... Елисей, я устала ждать тебя по ночам. Я больше так не могу, - губы женщины задрожали.
- Маля, - он подошёл и погладил её по голове, - ну что ты, в самом деле? Ну, вот такой заказчик попался. Приезжает домой только к семи вечера. Деловой очень. Нет, я, конечно, могу поработать при нём часа три, а потом ночью возвращаться домой. Но это, считай, ночь в дороге, к утру только дома буду. Поддубки - не ближний свет. А спать-то когда? И какой смысл? У Ферзева там только на первом этаже семь комнат. Он меня оставляет ночевать с одной единственной целью, чтобы я мог подольше и побольше поработать. Ну не отказываться же от таких денег из-за временных неудобств.
- Всех денег не заработаешь, - всхлипнула Амалия. - Откажись от этого заказа, Есенька, откажись. Ради моего спокойствия. У тебя же много заказов, мы не голодаем.
- Не могу я, - резко посуровел голос Платова. - Договор подписан, аванс получен. Да и полдела уже сделано. К интерьеру проект привязан, расчёты на перепланировку завершены, строительные и облицовочные материалы закуплены. Все чертежи готовы! Ты в своем уме?! Как я могу бросить работу на полпути? А моё реноме? А моя клиентура? Я не могу рисковать своей репутацией. Это исключено. И потом, проект очень интересный. Как ты не понимаешь? Да и денежный. Такой шанс раз в жизни выпадает. И авторитет себе заработаю и денег. Чем плохо? Перестань капризничать, Амаля, лучше бутерброды упакуй, по дороге проглочу.
Глотая слёзы, женщина начала готовить бутерброды. Она понимала правомерность платоновских слов. Понимала, что заказ выгоден со всех точек зрения. Ферзев был слишком заметной фигурой на политическом Олимпе их региона. Отказаться от его заказа означало бы для Платова профессиональную кончину. Всё это она понимала, но ничего не могла с собой поделать - ночные отлучки возлюбленного приводили её в бешенство. Амалия отчаянно ревновала Елисея. И хотя в открытую он вроде бы не давал повода для ревности, Амалия нутром чуяла беду.
Елисей нервно ждал, когда она упакует бутерброды. Наконец, схватил приготовленный пакет, запихнул всё в тот же кейс, мимоходом, вскользь чмокнул женщину в щёку: "Не грусти, малыш, до завтра", и быстрым шагом, почти бегом сбежал с крыльца.
Уже из салона "Лексуса" небрежно, как ни в чём ни бывало, помахал Амалии, и машина, взревев нутром, в нетерпении рванулась вперёд. И только отъехав от дома, радостно вздохнул: всё, свободен! Наконец-то! Впереди целая ночь свободы и любви. Упоительная ночь, прекрасная, короткая, как миг, и длинная, как век. Кто любил когда-нибудь грешной безудержной любовью, поймёт.
Как же он ждал этого момента! Весь день ждал. Беседуя с заказчиками, проверяя расчёты, осматривая ландшафт и строения, разговаривая с Амалией, ждал, когда наконец наступит этот миг - он сядет за руль своего авто и рванёт... к счастью. Он так и называл Софью - "Сонюшка, счастье моё". Ещё называл Софьей-царевной, а по утрам Соней-засоней.
Когда он в первый раз приехал в Поддубки по указанному адресу, у калитки его встречала высокая темноволосая девушка со странным выражением беззащитного трагизма на лице. Гораздо позднее Платов понял, что никакого трагизма на самом деле нет. Просто её лицо было так удивительно скроено неведомым мастером - трагически-печальные брови домиком над голубыми глубокими глазами с чуть припухшими веками, маленький остренький носик, по-детски тугие скуластые щёчки и слегка, совсем чуть-чуть, опущенные уголки чувственных, ярких от природы губ. Театральная маска трагика, сглаженная умеренной дозировкой косметики на лице.
Тогда, в первый день знакомства, она показалась ему совсем девчонкой.
- Соня Ферзева, - протянула она ему узкую руку, ладошки которой оказались мягкими и прохладными на ощупь.
Елисей растерялся. Иннокентий Карлович Ферзев предупреждал его, что всеми делами по "украшательству избушки" занимается жена, и что задача Платова в точности следовать указаниям и пожеланиям супруги. Платов смекнул, что, вероятно, перед ним дочь Ферзева, и поэтому, не мудрствуя лукаво, поинтересовался:
- Могу ли я видеть твою маму?
Соня улыбнулась, черты лица её при этом дрогнули, сдвинулись с места, и беззащитно-грустная улыбка мелькнула в глазах и на губах. Вероятно, Соня уже знала о реакции на неё незнакомых людей.
- Если Вы, Елисей Миронович, имеете в виду супругу Иннокентия Ферзева, то это я, - спокойно-величественно ответила Софья Ферзева.
Платов опешил и от неожиданности, вместо того, чтобы обратить свой конфуз в комплимент, брякнул:
- Господи, сколько же тебе лет?
- 33, - безо всякого лукавства сказала она и улыбнулась своей неподражаемо печальной улыбкой.
При всей своей детской беззащитности госпожа Ферзева оказалась прагматичной и деловитой хозяйкой "избушки", которая, на самом деле выглядела как каменный дворец. Она толково изложила, чего она хочет от Платова, даже нарисовала, как сумела, то, что должно получиться в результате его работы. По существу, Елисею предстояло не спроектировать, а перепроектировать "избушку". Прежде всего, перепланировке должен был подвергнуться весь второй этаж здания. Длинный коридор с чередой дверей в комнаты по обе стороны следовало преобразить в анфиладу комнат с отсеками гостиничного типа для гостей. Кроме того, нуждалась в качественно новой отделке вся начинка этажа. И Софья очень скрупулёзно описала дизайнеру, какого рода строительный и отделочный материал соответствует её вкусам и одновременно удовлетворяет честолюбие её мужа. И кафель, и паркет, и дерево, и кирпич - всё должно было быть высшего качества.
- Второсортный товар можете не предлагать, - без тени смущения заявила она. - Очень рассчитываю на Вашу компетентность.
Платова ещё тогда, в первый день знакомства, удивило ярко выраженное несоответствие между хозяйственной деловитостью и внешней трогательной беспомощностью в выражении её лица. Будто две разные женщины умудрялись существовать в одном теле.
Когда экскурс по зданию был завершён, все указания выданы, а детали обговорены, Софья как-то вмиг скинула с себя респектабельную строгость и, возведя на Елисея умопомрачительно печальный, тоскующий взгляд, бодро произнесла:
- Ну а теперь обмоем сделку, Елисей Миронович. Если, конечно, не возражаете, - бровки домиком, губки поджаты в немой печали, ну как тут можно возражать. Как можно вообще хоть в чём-нибудь отказать женщине с таким трагически милым, беззащитным, робким выражением лица?
Позднее, когда их отношения переступили свой Рубикон и стали интимно близкими, Платов понял, что внешность Сони вовсе не соответствует её характеру или настроению. Просто природа наделила её такими вот чертами слишком щедро. Нельзя было давать одной женщине сразу такой печально-трагический излом бровей, такую беззащитную припухлость губ, такую изящную хрупкость шеи. При виде такого лица любой нормальный мужчина загорится непреодолимым желанием защитить, уберечь от любых напастей это милое, трогательное, кроткое создание.
Елисей был нормальным мужчиной. Их роман вспыхнул удивительно быстро. Когда он приехал в Поддубки во второй раз, уже с чертежами, образцами материалов и заготовками, Софья, внимательно всё просмотрев, мило изрекла:
- Я рада, что не ошиблась в Вашем профессионализме. Надеюсь, что не ошибусь и в Ваших человеческих качествах.
- Буду рад доказать, что я надёжный человек, - немного более пафосно, чем нужно, произнёс Платов.
- Да? - изгиб её бровей изобразил крыло чайки. - В таком случае не откажите мне в маленькой любезности.
- Весь к Вашим услугам, - галантно поклонился Елисей.
- Право, мне неловко просить Вас об этом....
- Ну что Вы не стесняйтесь. Всё, что в моих силах...
- Не знаю, не знаю, - задумчиво произнесла Софья. - Впрочем, раз уже начала говорить... Короче, Вы не могли бы сегодня не уезжать? Видите ли, мой муж уехал в командировку, а я смертельно боюсь одна ночевать в этой каменной глыбе. У нас, как Вы успели заметить, много комнат. Я предложу Вам лучшие апартаменты. Мне главное, чтобы в доме кто-нибудь был, тогда мне не страшно.
- С удовольствием разделю Ваше одиночество, - взволнованно выпалил Платов. - Позвольте только сделать один звонок.
- Конечно, конечно, - пролепетала она, глядя на него преданно-чуткими глазами, и вышла из комнаты.
Вот тогда-то он и сообщил Амалии, что придётся ночевать в Поддубках, потому что об этом его просит сам Ферзев. Он, де, поздно приезжает с работы и хочет, чтобы Платов принялся за дело нынче же, а отказать хозяину он не может - кто платит деньги, тот и заказывает музыку. А деньги Ферзев платит немалые.
В первый раз Амалия даже и не расстроилась особо, поверила Елисею, вошла в положение.
А отдельные апартаменты в ту ночь Платову так и не понадобились. Сидя в зале возле камина, они с Софьей попивали лёгкое вино, она смотрела на него с печально-трагическим обожанием, рассказывала о том, что ей не очень сладко живётся в золотой клетке с мужем. Нет, муж у неё, конечно, очень хороший, порядочный человек, но он так занят своим бизнесом и политикой, что у него не хватает на жену ни времени, ни сил.
- Не подумайте, что я ропщу на судьбу, - трогательно опуская ресницы, говорила маленькая хозяйка большого дома. - Просто я сижу здесь одна, в четырёх стенах, тоскую, мне ведь даже поговорить не с кем. И соседи, как назло, попались не коммуникабельные, просто буки какие-то. А Вы такой внимательный, такой... приятный человек. Я просто давно забыла, что такое роскошь человеческого общения, и теперь с Вами навёрстываю упущенное.
Судя по тому, с каким пылом откликнулась Соня на невинное прикосновение к её плечу, забыла она не только о роскоши человеческого общения, но и о силе мужских рук. А в эту ночь руки Платова были не только сильными, но ещё и страстными, нежными, чутко ласкающими все изгибы её тела.
Огонь в камине уже догорал, когда два сплетённых, будто впаянных друг в друга тела, наконец, как бы нехотя разомкнулись и обмякли, остановили свой бег, медленно усмиряя конвульсивный трепет мышц.
Утопая в пышном ворсе персидского ковра, что лежал перед камином, Елисей привстал на локоть, заглянул в опрокинутое, бездумно счастливое и печально-страдающее лицо женщины и неожиданно для самого себя прошептал:
- Сонюшка, счастье моё. Теперь я не смогу без тебя жить.
И Соня прижалась к нему нагим гибким телом, обвила руками шею и прошелестела в ответ:
- Как хорошо...
И с той ночи версия о трудовых бдениях по ночам в угоду хозяину, то бишь Ферзеву Иннокентию Карловичу, стала всячески культивироваться перед Амалией. Елисей не хотел причинять боль человеку, который любил его преданно и беззаветно все эти годы. Но и отказаться от Сони тоже не мог. Поэтому отчаянно и очень убедительно лгал дома. Он уже давно сделал в Поддубках всю свою работу. Теперь по его чертежам строители и ремонтники кроили и перекраивали "избушку" Ферзевых. Но это уже была не его забота. Однако Амалии Елисей продолжал расписывать странности Иннокентия, желавшего, чтобы все строительные работы проходили под надзором дизайнера, который по ходу дела может скорректировать неточности и погрешности проекта.
Сначала Амалия верила Платову. Но постоянные ночные отлучки не могли не насторожить женщину. К тому же последнее время Елисей проявлял обидное пренебрежение её ласками, ссылаясь на чрезмерную усталость и недосыпание. А если и исполнял свои супружеские обязанности, то как-то вымученно-обыденно, неохотно. Не любил, а именно исполнял долг.
Такое положение дел тяготило и самого Платова. Но что же он мог с собой поделать? Любовь и долг, увы, совсем не равнозначные понятия. Так оно и тянулось: дома - долг, в Поддубках - любовь. И когда, после очередного неприятного выяснения отношений, он, наконец, вырывался из-под гнёта домашней несвободы, сердце его переполняла такая шальная, безбрежная, бездумная радость, что хотелось петь, кричать, летать, так он был переполнен счастьем любви.
И теперь, разгоняя машину до предела, отсчитывая мелькающие за окном деревья и столбы вдоль шоссе, он чувствовал себя, как большой и сильный зверь, вырвавшийся из клетки и ошалевший от счастья и свободы. И в мозгу его, как заклинание, билось: "Сонюшка, счастье моё...."
ГЛАВА 3. ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА
Лето пролетело, как одно мгновение. Наполненное страстью, греховной свободой, оно будто источало из себя любовь.
Однако всему когда-нибудь приходит конец. Однажды, лёжа в пуху персидского ковра после страстных объятий, Соня буднично сообщила:
- Иннокентий возвращается через три дня.
Вообще-то Платов, конечно, понимал, что рано или поздно это произойдёт. И всё же новость застала его врасплох. Он вскочил на ноги, быстро натянул джинсы на голое тело и замаячил по золотистому паркету взад-вперёд.
- Царевич Елисей, - она звала его так же, как когда-то мама, - ты что, расстроился, дурачок? Приезд Кеши вовсе не означает наш с тобой разрыв. Кеша часто ездит в командировки. Но на какое-то время нам, конечно, придётся лечь на дно. Что же делать, любимый, ведь мы с тобой оба не свободны.
- Сонюшка, - с отчаянной решимостью вскричал Платов, - давай разведёмся - и ты, и я, и будем жить вместе. Я только сейчас до конца понял, что происходит. Понимаешь, я не смогу без тебя жить.
- Родной мой, ты же сам понимаешь, что это невозможно. Я не хочу причинять боль Кеше, точно так же, как ты Амалии, - синие глаза Сони светло и чисто сияли из-под изломанных крыльев-бровей. - Давай не будем утрировать и обострять ситуацию. Ведь у нас с тобой всё хорошо. Мы любим друг друга, и никто этого отнять у нас не может. Нам надо только немного перетерпеть, обождать, вот и всё. Так будет лучше для всех, и для нас, и для них. Зачем ломать жизнь нашим супругам? Разве мы станем от этого счастливее?
Голос Сони журчал чистым ручейком тихо, умиротворённо, ритмично. Он обволакивал Платова, втягивал в свою мягкую, чудесную, музыкальную мелодию, проникал в мозг, в кровь, в жилы. И от этого становилось как-то тепло и покойно. Соня умела усмирять словом его бушующие эмоции. Словом и беззащитно-трепетным взглядом. И опять ему хотелось защитить её, такую тихую, светлую в помыслах и делах, печально-добрую и родную, от всех существующих и несуществующих напастей.
Ему вдруг не к месту вспомнился Иннокентий Ферзев. Его осанистая фигура, большие узловатые руки, крупная, с проседью голова, и дикая, звериная ревность вмиг выместила из души только что образовавшееся умиротворение.
- Я не хочу делить тебя с ним! - твёрдо и внятно произнёс Елисей, играя желваками на скулах.
- Тебе и не придётся этого делать, - печально улыбнулась Соня. - Увы, Кеша уже.... как бы деликатнее это сказать... выработал свой мужской моторесурс. Но я очень за многое благодарна ему и не могу его бросить только за то, что он стал по-мужски не дееспособен. Но тебе волноваться нет причин. У меня поводов для ревности куда больше. Ведь твоя Амалия молода и хороша собой.
Надо же, подумал Елисей, моя Амалия хороша собой. Он как-то никогда не задумывался над тем, красива или некрасива Амалия. Она росла у него на глазах и была как бы данностью, привычной и вполне естественной. Платов не заметил, пропустил тот момент, когда из гадкого утёнка, из долговязой, угловатой девчонки, она преобразилась в красивую женщину. Поэтому Сонины слова ничем, кроме удивления, в его душе не отозвались. Слишком полна была его душа "счастьем-Сонюшкой". Ни на что другое не оставалось в ней места.
И хотя он немного успокоился, его мучила неизвестность. Когда они теперь смогут увидеться с Соней? Как выдержит он разлуку? Ведь каждое утро этого лета он просыпался с мыслью о Софье, а ночью засыпал с её именем на устах. Его невнятно-серое существование вне Сони - часы работы, редкий домашний досуг, - имело право на существование лишь потому, что каждую минуту он знал, что вот ещё немного, и он увидит свою любимую. Сонина любовь компенсировала ему постылую обыденность жизни.
- Соня, а давай я сниму номер в гостинице! - вдруг осенило Платова. - Пусть не каждый день, но всё же будем видеться.
- Это исключено, мой царевич, - печально улыбнулась Соня уголками губ. - Наш город слишком мал, а мой муж слишком на виду. Я не могу рисковать его, да и своей репутацией. По отношению к Иннокентию это будет подлостью. Он настроен баллотироваться в депутаты. Его ждёт большая карьера. И поэтому он, как и его жена, должны быть безупречны в глазах электората. Я не хочу подводить мужа. Он этого не заслужил. И потом, Елисей, - Соня посмотрела на любовника в упор, - у тебя появится возможность немного заняться своей семьёй, успокоить Амалию...
- Ты что же, даже не ревнуешь меня? - с горечью спросил Платов.
- Знаешь что, дорогой, - в голосе женщины зазвучали твёрдые нотки, - только не говори мне, что ты не исполняешь свой супружеский долг. Ревную - не ревную, какая разница? Я изначально знала, что ты женат. И вообще, сейчас я веду речь не о себе, а о твоей Амалии. Эта женщина ни в чём не виновата. Я вовсе не призываю тебя скорее заниматься с ней бурным сексом. Это ваши дела. Но одно твоё присутствие дома по ночам успокоит женщину. Дай ей передых. Хоть этого-то она заслужила?
В глазах Сони было столько сострадательного участия, будто она страдала вселенской скорбью за всех женщин в космическом масштабе.
- Ладно, давай пока не будем о грустном, - примирительно сказал Платов. - В конце концов, у нас в запасе есть два дня.
- Елечка, родненький, - домики Сониных бровей сделались почти остроугольными, - у нас нет этих двух дней. Ты пойми меня правильно. Ну не могу я сразу вот так из твоих объятий сразу под крылышко Кеши... Мне это психологически очень тяжело. Я должна... ну хоть как-то остыть от тебя, приучить себя к мысли о жизни с мужем. Ну не хмурься. Это же не навсегда. Да, кстати, и прошу тебя - не звони мне сам. Звонить буду я, ладно? Не волнуйся, вечерами тревожить не стану, чтобы не нарушать ваш семейный покой.
- Хоть бы и вечером, - буркнул Елисей. - Амалия мой мобильник никогда не берёт.
- Я поняла, поняла, - залепетала Сонюшка, вытягивая тонкую шейку и подставляя губы для поцелуя.
Следующий день начался, естественно, со звонка Соне.
- Елися, мы же договорились... - укоризненно произнесла Софья.
- На эти два дня наш договор не распространяется, - выдал Платов заранее заготовленный ответ.
- А, ну да, - Соня звонко, переливчато рассмеялась. - Я тоже желаю тебе доброго утра и такого же доброго дня.
- Я люблю тебя, - сдерживая биение сердца, вымолвил Платов.
- И я тебя. Целую тысячу раз.
И в трубке раздались тревожно-пустынные гудки. Как же он их ненавидел теперь.
Вечером после работы приехал домой. Не спеша, разделся, облачился в спортивный костюм.
Амалия с затаенной радостью спросила:
- Завершил проект? Поздравляю, Еся.
- Ещё не завершил. Временная отсрочка, - выложил свою версию Елисей. - Ферзев куда-то в командировку умотал. Просил, чтобы без него работы были приостановлены до его возвращения. У богатых, знаешь ли, свои причуды. Хочет всё контролировать сам, видеть своими глазами. В конце концов, имеет право.
Платов врал вдохновенно, на голубом глазу. И даже перед собой не стеснялся этой лжи. Соня сказала, что Амалия заслужила хотя бы спокойной жизни. И он был намерен эту спокойную жизнь ей обеспечить, хотя бы на время.... На какое время, он и сам не знал. И это было самым мучительным в его положении. Если бы знать конкретно, что Иннокентий уедет в очередную командировку через неделю, две, месяц, неважно, было бы легче ждать. А так.... Даже этот первый день без Сони был мучительно долгим и безрадостным. Да, именно так, из жизни ушла радость. Не стало стимула. Мир поблек, стал серо-непривлекательным, а время - ватным, безмерно тягучим, вязким. Если бы можно было закрыть глаза и умереть, чтобы воскреснуть в день встречи с Соней, он бы, не задумываясь, умер. Но надо было жить.
Первые два дня он ещё как-то справлялся с собой, потому что имел возможность хотя бы звонить, слышать её голос, млеть от пронзительно-острого "целую тебя тысячу раз". Но по истечении этих двух дней время вовсе остановилось для него. Платов буквально заставлял себя жить, работать, выполнять кучу мелких и не мелких дел и телодвижений. Близость с Амалией вообще превратилась для него в неприятную нудную обязанность.
Теперь все вечера и ночи Елисей проводил дома. Но Амалия чувствовала не только его холодность, но даже эту его принудительно-тяжкую неловкость, будто с ней в постели он отбывал повинность. Однако, боясь спугнуть желание возлюбленного прибиться к дому, молчала, старалась прикинуться довольной и спокойной. Она уже давно поняла, что у Елисей есть любовь на стороне. Амалия была не из тех женщин, которые, ревнуя, выслеживают своих мужей, уличают в измене и ставят ультиматумы. Будучи женщиной трезвомыслящей и по сию пору влюблённой в Платова, она разложила ситуацию по полочкам и пришла к следующему выводу: да, у Еси другая женщина, и это не флирт, а любовь, но раз он осел дома, при ней, Амалии, значит, сделал свой выбор в её пользу, в пользу семьи. Выбор этот, по всему, дался ему нелегко, поэтому сейчас ему приходится несладко. Но раз он принял такое решение, значит, всё же любит её, Амалию. И надо просто потерпеть, переждать этот трудный период отношений. А вот лишних вопросов задавать не следует. Никаких намёков на измену. В конце концов, пылким влюблённым в Амалию он никогда и не был, даже в молодости, даже в самые первые месяцы их близости. И тот факт, что Платов предпочёл её другой женщине, Амалия расценивала как личную победу. Главное, не спугнуть теперь мужа, не нарушить установившееся относительное равновесие нечаянно резким словом или упрёком.
Вот такую тактику поведения выбрала Амалия. Её и придерживалась. И хотя роняла порой горючую бабью слезу, изо всех сил обволакивала Елисей почти материнской заботой и женским всепонимающим всепрощением.
Так и жили, будто параллельно друг другу, каждый сам в себе перемалывая и переживая события жизни, в напряжённом ожидании своих планов и надежд. И неизвестно, чем и когда завершилось бы это напряжение, но неожиданное обстоятельство внесло в их семью некоторое приятное оживление. Однажды вечером они получили телеграмму от Клима: "Приезжаю седьмого Соскучился Ваш Крошкин".
- Вот это номер! - радостно расцветая прежней, Платовской, улыбкой, воскликнул Елисей.
- Седьмого.... Так это ж послезавтра, - зарделась довольным румянцем Амалия.
Клим был сейчас как нельзя кстати. Именно он мог привнести в их отношения то прежнее тепло и дружеское участие, в которых они так нуждались. Супруги будто ожили после долгой спячки. Амалия тут же принялась составлять список продуктов к приезду гостя, Елисей вносил в него свои коррективы. За привоз продуктов в дом всегда отвечал он и знал, где и что можно купить. За обсуждением меню они даже как-то сблизились, заговорили по-человечески открыто, заинтересованно, благо тема была обоюдно приятной. И Елисей, и Амалия искренне любили Клима.
- Слушай, Еся, а ведь я недавно Верочку в городе встретила, - ойкнула жена.
- Да? Ну и что?
- Понимаешь, она катила коляску с ребёнком. Я ещё подумала, не Климов ли это мальчик.
- Ты с ней говорила? - поинтересовался Платов.
- Так, вскользь... Мальчик чернявенький, хорошенький.
- Не может он быть сыном Клима. Что я, Крошкина не знаю? Да он в жизни от своего ребёнка не отказался бы. Да и уехал он всего полгода назад.
- Ну и что? Мы же не знаем, когда они начали вместе жить. По времени как раз сходится. Как ты думаешь, говорить об этом Климу или нет? - спросила Амалия.
- Сразу не надо. А там видно будет, - неопределённо отозвался Елисей.
- Ты прав, Еся, прав, - Амалия повеселела и даже как бы мимолётно чмокнула его в щёку. А Платов приобнял жену за плечи.
Клим ворвался в их жизнь мощным зарядом неукротимой энергии.
- Как я рад всех вас видеть! - взревел он с самого порога, обхватывая огромными ручищами сначала Елисея, а потом и Амалию.
И всем было ясно, что он, действительно, рад, что у него отличное настроение, и он счастлив этой минутой искренне, от души.
Немного похудевший, Клим, казалось, стал ещё шире в плечах и выше ростом. Он источал из себя радость и бодрость духа с поразительной щедростью своей открытой натуры. Памятуя о его хмуром настрое накануне отъезда из родного города, внутренняя перемена, произошедшая с другом, казалась особенно разительной и заметной. Клим стал каким-то радостно-просветлённым. И это его состояние было заразительным.
После первых двух рюмок, общих восклицаний и радостно-весёлых переглядушек он рассказал о своей нынешней жизни. В приуральском городке Лозани он обосновался весьма удачно. Организовал альтернативный таксопарк, взял в помощники толкового управляющего, наладил дело, короче, раскрутил бизнес на полную катушку. Квартиру пока снимает, но через полгода уже сможет купить своё жильё. А как только купит, непременно женится на чудесной девушке Оле, которая работает у него диспетчером, но собирается учиться в институте логистики, что Клим горячо приветствует. Одним словом, в жизни Клима Крошкина произошли отрадные перемены. И друзья искренне радовались его успехам.
- А к нам-то ты какими судьбами? - поинтересовалась Амалия. - По делу или как?
- Или как. Потянуло на родные места. Соскучился, вот и приехал к вам, чертям стоеросовым, - Клим громогласно рассмеялся.
Стоеросовые черти переглянулись и тоже захохотали, таким забавно-трогательным был Крошкин, таким безыскусным в своей радости.
- Клим, а как тебя в эту Лозань занесло, - отсмеявшись, вдруг спросил Елисей.
- Это, брат, особый разговор. Как-нибудь расскажу. Если коротко, то предсказали мне этот город.
- Кто предсказал? - всплеснула руками Амалия.
- Да есть человек, - уклончиво ответил Крошкин.
- Ясновидящий? - изумилась Амалия.
- Вроде того, только он предсказывает на научной основе.
- Клим, дело прошлое, но всё-таки, почему ты тогда так резко уехал из города? - осторожно поинтересовался Платов.
- Ну... это тоже с предсказанием связано, - нахмурился друг. - Кстати, вы тут Веру случайно не встречали? Родила уже, небось?
Супруги многозначительно переглянулись.
- Да, родила, - неуверенно сказала Амалия. - А ты откуда знаешь?
- Предсказание, - коротко буркнул Клим.
- Уж больно много тебе всего напредсказывали, дружище, - хлопнул друга по плечу подвыпивший Елисей.
- Да, много. Считай, всю судьбу.
- А если врут? - спросил Платов.
- Так ведь родила Верка, - пожал плечами Крошкин.
- Чтобы знать, когда баба родит, не обязательно быть ясновидящим, - усмехнулась Амалия. - Достаточно быть, например, гинекологом.
- Яков Аронович не гинеколог и не ясновидящий. Он - режиссёр, - серьёзно сообщил Крошкин. - Только не простой режиссёр, а учёный.
- Учёными коты бывают в сказках Пушкина, - брякнул Елисей. - А про учёных режиссёров я что-то не слышал.
- Какие твои годы! Ещё услышишь, - гоготнул Клим.
К концу вечера изрядно подвыпившие мужчины пошли покурить на балкон. Елисей бросил через плечо:
- Амалька, нам с Климом в большой комнате постели. Нам ещё по-мужски поговорить надо.
Амалия внутренне усмехнулась. Она знала эту смешную особенность мужа - пьяненького, его всегда тянуло на откровенные разговоры по душам.
Она постелила Климу на диване, а Елисею на тахте. Сама, довольная эти днём, уставшая и хмельная, пошла в спальню и мгновенно уснула, наверное, впервые за последнее время спокойно и умиротворённо.
Мужчины тем временем продолжали шептаться в другой комнате.
- Я должен сказать тебе, как другу, - заплетающимся голосом бормотал Елисей. - У меня, брат, такая любовь! Такая.... Эх, тебе и не снилось.
- Рад за вас с Амалией. Вы отличная пара, - добродушно обрадовался Клим.
- С Амалией?.. Ах, да... Ты не понял. Я не про Амальку сейчас. Я про Сонюшку...
- Любовницу завёл? Не одобряю, - честно высказался Клим. - Амалька у тебя золото. Ты чего, а? Ты чего бузишь-то?
- А ты меня не ос-суждай, - заикаясь, буркнул Платов. - Ты-то сам чего Верку с пузом бросил? Кто бы морали читал...
- Э-э, друг, да ты, я гляжу, пьян совсем, - вдруг резко протрезвел Клим. - Ничего-то ты не понял. Не мой это ребёнок, Еся. Вот какая штука. Ну да ладно, я тебе эту историю завтра расскажу. А сейчас давай спать. Не ровён час, ещё поссоримся по пьяни.
Платов хотел, было, продолжить разговор, но внезапно икнул, задумался, а потом изрёк, старательно выговаривая слова:
- Не могу не признать твоей правоты. Давай поговорим завтра. Но, - он поднял вверх указательный палец, - если бы ты видел мою Сонюшку, ты бы меня не ос-суждал. И вообще, разве можно с-судить за любовь? Ну, скажи, можно?
- Нельзя, нельзя, - поспешно согласился Клим и выключил свет. И через минуту услышал громкий мерный храп Платова.
Но наутро Крошкин резко засобирался:
- Спасибо вам, ребята, за уют и приют, но мне пора к своим.
- Иди, иди, - одобрила Амалия. - пообщайся. А остановиться можешь у нас, у вас-то тесно.
- Обидятся, - бормотнул Клим. - Да вы не волнуйтесь, ребята, вам я ещё успею надоесть. Буду курсировать между вами и маман.
- Курсируй почаще, - хлопнул друга по плечу Елисей. - Нам есть с тобой, о чем поговорить.
На том и расстались. А через два дня Платову внезапно позвонила Соня:
- Здравствуй, царевич Елисей. Ты ещё не соскучился по мне?
Елисей радостно онемел от звука её голоса. Но, сглотнув ком в горле, хватая ртом воздух и задыхаясь, крикнул в трубку:
Вихрь эмоций подхватил сердце Платова и бросил его сначала вниз, в пятки, а оттуда сразу вверх - комом к горлу:
- Уже еду!
Он тотчас позвонил Амалии и, едва сдерживая бьющую изнутри радость, пояснил, что Ферзев вернулся из командировки и требует немедленного возобновления работ.
Он не видел, как напряглось и исказилось гримасой боли её лицо. Да это было сейчас и неважно. Не было такой причины, которая могла бы его заставить не поехать сегодня к Соне.
Этой ночью Соня была дерзкой, раскованной, свободной в страсти как никогда. И ощущая телом все её потаённые изгибы, выпуклости и ложбинки, Елисей многократно умирал и снова воскресал от жгуче-сладостной муки их слияний.
Однако утром, страдальчески изогнув бровь, Соня сообщила, что эта ночь была как бы случайной в череде ночей их разлуки. Просто Иннокентий внезапно по каким-то делам уехал в пригород всего на сутки. И не сегодня-завтра вернётся, так что рисковать нельзя.
Договорились, что Соня , как и прежде, сама позвонит Платову при первой же возможности.
Елисей был, конечно, раздосадован этой новостью. Но воспоминание о проведённой у Сони ночи было таким щемяще упоительным, что ему хотелось кричать и ликовать от полноты чувств, от счастья быть с ней, помнить её всей кожей, всем своим нутром. Эта дивная ночь наполнила его Соней до отказа. И с этой наполненностью он теперь мог какое-то время держаться наплаву, не уныривая вглубь самого себя и в свою тоску по ней.
Он возвращался на машине в город и как-то по-особому бережно нёс внутри себя память о её прикосновениях, о тепле и бархатной мягкости её кожи, будто боялся расплескать столь ценный груз. Он лелеял и берёг каждый миг прошедшей ночи, каждый Сонин жест, взгляд, страдающий излом бровей и тягуче-податливый изгиб округлого жаркого бедра.
Платову стоило больших усилий скрыть от Амалии бьющую из него ключом волну сексуальной удовлетворённости и одновременно повышенной возбудимости.
- А у меня вчера весь вечер Клим заседал, - буднично обронила Амалия.
- Да? - будто бы удивился Елисей. - Как жаль, что меня вчера не было дома.
- Клим тоже расстроился по этому поводу.
- Ты не представляешь себе, как мне надоел этот Ферзев со своими отъездами и приездами из командировок, - с ненавистью проскрипел Платов.
Амалия с любопытством глянула на мужа. Она не знала, что это были единственно правдивые слова, произнесённые Платовым за последнее время. В чём, в чём, а в ненависти к Ферзеву он был абсолютно искренен.
ГЛАВА 5. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
- Слушай, Елисей, не слишком ли ты заигрался в любовь? - в упор спросил друга Клим.
Они сидели в привокзальном кафе за чашкой кофе и тихонько разговаривали. До отхода поезда оставалось 40 минут.
- Это - не игра, это - сама любовь, - выдержал взгляд друга Платов.
- С твоей стороны, возможно, - сказал Клим.
- Что ты имеешь против Сони? - запальчиво выкрикнул Елисей.
- Ничего я против твоей Сони не имею, - устало вздохнул Крошкин. - Но ваши отношения мне кажутся странными. Ты по первому её зову бросаешь всё и мчишься к ней. А она будто управляет тобой, как марионеткой. То приблизит, то отдалит. Дёргает тебя за веревочку, словно куклу.
- Но она замужем, и характер наших отношений...
- Да ладно тебе, - перебил Клим. - Ты, кстати, тоже женат. И на Амальку мне просто больно смотреть. И заметь, в отличие от тебя, Софья бережёт своего мужа. Он у неё находится в счастливом неведении.
- Амалька тоже находится в счастливом неведении, - буркнул Платов.
- Она знает, Еська, - строго произнёс Клим. - Где и с кем, не знает, а сам факт знает. Ты хоть подумал, каково ей с этим жить? Тем более вы до сих пор даже не расписаны.
- Да мы уже давно считаем друг друга мужем и женой, - в недоумении пожал плечами Елисей. - Нас все воспринимают как семейную пару, про нас говорят - "Платовы". Я даже и забыл, что мы официально не женаты. И вообще, я стараюсь... не обижать Амалию.
- Плохо стараешься, - оборвал Клим. - Ты извини, что я лезу в твои личные дела, но я вам не чужой. Я тебя и Амальку с детства знаю. И обоих вас люблю. А Амальку ещё и жалею. Решать тебе что-то надо. Нельзя чужой век заедать.
- Я не могу бросить Соню, если ты об этом, - понуро опустил голову Елисей.
- Тогда оставь Амалию, - твёрдо сказал Клим. - Хотя я, наблюдая всё это со стороны, понимаю, что делать надо наоборот. Амалия любит тебя. Её чувства проверены временем. Послушай, я сам мужик и понимаю, что от горячей бабы может снести голову. Но ведь рано или поздно должны включаться мозги. Твоя Софья - кот в мешке. Что это за муж у неё, что всё время, как челнок, снуёт по городам и весям? Я тут у вас всего месяц обретаюсь, а он уже три раза туда-сюда шастал, а она его провожала и встречала, а тебя то звала, то отпихивала.
- Я же объяснял уже: её муж Ферзев...
- Это который в депутаты у вас баллотируется?
- Ну да, он.
- И сейчас он, по-твоему, в командировке? - с явной подковыркой спросил Клим.
- Да, в командировке, - кивнул Елисей.
- А я его в городе только сегодня видел, на машине, за рулём. Такой здоровый мордатый мужик с сединой на висках.
- Может, вернулся сегодня? - робко предположил Платов и схватился за мобильник.
- Привет, царевич Елисей, - раздалось в трубке.
- Сонь, тут говорят, что твоего Ферзева в городе сегодня видели.
В трубке повисло молчание, видимо, Соня переваривала услышанное. После небольшой паузы проникновенно сказала:
- Спасибо, что предупредил, царевич. Значит, не приезжай сегодня. Завтра я тебе сама позвоню.
- Вот видишь, для неё это было тоже неожиданностью, как и для меня, - глаза Елисей погрустнели. - Значит, опять неизвестно, на сколько расстались. Если бы ты только знал, как мне это надоело!
- Ладно, Еська, я вижу, сейчас ты не способен адекватно воспринимать мои предостережения. А у меня нет времени втолковывать тебе прописные истины. Мой поезд через полчаса отходит. Я тебя только об одном прошу - будь осторожен. Не руби с плеча. И присмотрись, присмотрись к своей Софье. Сдаётся мне, что она тебя водит за нос.
- Да зачем ей это? - вскинул брови Платов. - Муж у неё и так богатый. И вообще...