Проселочная дорога вела через лес, словно через глубокое зеленое море, которое разверзлось, чтобы по дну его могли пройти люди. Две бесплодные, истертые колесами телег колеи пылили под ногами. Почва становилась более песчаной, орешник и клены вдоль дороги сменялись хвойным лесом, а, значит, до Приболотка оставалось не так уж далеко. По словам Денары, заполдень путники должны были к этому городку выйти.
Сагита нарочно зарывалась пальцами босых ног в слой песка и пыли в колее и подкидывала эту мелкую россыпь повыше. Ей нравилось наблюдать, как плавно, клубясь и вздрагивая, опускается она обратно на землю. Будто песок на морском дне, потревоженный чьим-то неосторожным движением и медленно возвращавшийся на свое обычное место. Ветер прогонял волны по кронам деревьев: накатывал, клоня к земле гибкие ветви, и через несколько мгновений ослаблял напор, отхлынув.
Они с Ингардом ходили к морю в год по нескольку раз. Иногда, чтобы погреться на солнце и накупаться в теплую летнюю пору, иногда мимоходом. В те же Верминские леса Восточный тракт вел в одном месте вдоль побережья, огибая отроги Северных гор. А там они бывали нередко.
Лес шумел, шелестел, громыхал, подобно прибою, перебирающему гальку, разбивающемуся о валуны и утесы. Пожалуй, лишь птичий гомон, заливистый, разноголосый, совсем не похож был на крики парящих над морем чаек.
Сагита сделала глубокий вдох и закусила губу, чтобы не разреветься. Эту дорогу она не разделит с Ингардом. Как и множество других отныне...
Его смерть она приняла спокойно. Всплакнула всего пару раз. Она знала, что не сумеет удержать его в мире живых дольше, чем было отведено. Действительно, несмотря на все ее старания, старость взяла свое. Сагита приняла это, как и должно, как учил ее Ингард: стойко, хладнокровно. Она хотела, чтобы он гордился ею даже после смерти, и была вполне довольна собой.
Но сейчас, спустя несколько седмиц, Сагиту накрыло такой неизбывной тоской, от которой то ли выть хотелось, то ли на стену лезть, а внутри все горело от боли и рвалось на части. От каждого воспоминания об Ингарде накатывали новые волны горечи, а напоминало о нем, как назло, практически все!
- Ты обуться не хочешь? - поинтересовался Шакал с осуждением поглядывая на ее грязные ступни.
- Я же говорила: мне удобно босиком! - процедила она в ответ.
Вот ведь привязался! Далась ему эта обувь?! Ходил бы сам в своих сапогах и радовался, что к ней-то пристал?!
Вместе с парой платьев Денара подарила Сагите стоптанные туфли из грубой кожи. Они были чуть больше по размеру, чем требовалось, но носить их все же было можно. Чтобы не вызывать подозрений, Сагита прошлась обутой до ближайшего поворота, за которым скрылась Старая Дубовка, и только потом избавилась от туфлей. Запасливый Шакал припрятал их в одной из своих седельных сумок, явно намеренный заставить ее надеть их вновь при возможности.
- Хм! А Денара ведь ненамного старше тебя! Всего на пару зим, если не меньше... - он задумчиво поскреб затылок. Похоже, эта мысль только сейчас посетила его.
- Ну да, - пожала плечами Сагита. - И что?
- Да так... - Шакал отвел взгляд. Немного смущенно, как ей показалось. - Сразу и не догадаешься, если смотреть со стороны.
Сагита похлопала глазами, пытаясь понять, к чему он сказал это, но так в том и не преуспела. Зато вспомнила кое о чем: ее волосы до сих пор были сплетены в одну косу, как полагалось замужним женщинам. Она распустила ленточку, которой связаны были концы волос, и принялась разделять туго переплетенные пряди.
- Денара выглядит взрослой женщиной: у нее муж, дети, хозяйство. И вообще... все, как положено, - соизволил пояснить Шакал. - А ты...
Сагита закатила глаза: это была старая песня! С тех пор, как она начала взрослеть, все чаще и чаще находились доброхоты, которым только дай рот раскрыть - сразу запричитают, что замуж пора да детей рожать. Еще и жениха подберут чуть ли не на месте! Нет, завидных-то парней, ясно дело, не предложат: такие все уж местными девками давно поделены, куда там безродной бродяжке? Ну да ничего, везде найдется местный дурачок или пропойца, который, хоть снаружи и завалящий, но весь такой добрый внутри, что хватать его надо прямо на месте, обнимать и заливаться слезами от счастья! И, конечно, не медля после свадьбы, кидаться - и рожать, рожать от него детей! Женщины-то ведь именно для того и созданы!
- Хм! На себя бы посмотрел! - с презрением фыркнула Сагита. - Ты тоже, как я погляжу, не обзавелся ни домом, ни женой, ни детьми! А уж в твоем-то возрасте стоило бы!
Шакал сверкнул злыми глазами и отвернулся, ускорив шаг. А она задумалась: а сколько и впрямь ему зим? Судя по сединам - немало. Но на лицо он не был стар, уж явно больше тридцати зим не дашь.
- Может и обзавелся бы, коль мог, - проворчал, наконец, он.
- А что мешает? - Сагита понимала, что лезет, вероятно, не в свое дело и задевает в чем-то за живое. Но сдержаться не могла: спутник раздражал ее, и чем дальше, тем больше. Если первое время у нее без труда выходило сохранять равновесие между перепалками и примирениями, то теперь ее постоянно так и подмывало нарваться на ссору.
Сагита поломала над этим голову. Впрочем, недолго - ответ пришел скоро: Шакал не был Ингардом, и этим, как ни нелепо, был виноват. Оказалось так трудно быть в пути - в том, к чему она с детства привыкла, что было ее домом, всей ее жизнью - попросту не с тем человеком!
Нет, Шакал мог быть сколь угодно хорошим. Или плохим. Ей было все равно: он не был тем, кого она так любила!
- Что мешает?! - вызверился на нее Шакал, остановившись. Резко дернул кобылу за поводья, и та недовольно зафыркала, мотая головой. - Вот это вот как раз и мешает! - процедил он и поднял вверх налобную повязку, обнажая клеймо. - Это нельзя скрывать постоянно, если ты не знала! Так или иначе кто-нибудь увидит тебя без этой тряпки на лбу, и тогда мало не покажется! Поэтому нельзя подолгу оставаться на одном месте! А при такой жизни, знаешь ли, сложно завести дом и семью!
Сагита отвела взгляд. Она так бесцеремонно вскрыла старые раны Шакала, а он этого не заслужил. Сейчас уж точно!
- Прости, я не хотела, - тихо произнесла она.
- Да я вообще не знаю, что будет со мной после того случая в Ивлоне! Наемники твоего купца видели мое клеймо, а один из них меня даже знает! - продолжил выговаривать ей Шакал, хоть уже с меньшим пылом. - Может, я приду в Зарьград работу искать, а меня сожгут на костре за колдовство те парни, с которыми я столько лет караваны вместе водил!
- Клейменных колдунов не жгут, - возразила Сагита, стараясь, чтобы это прозвучало помягче. - И не топят, и вообще никак не убивают. Они считаются самыми безобидными, а клеймят их просто, чтоб обычные люди вроде как с ними внимательней были и не позволяли мелких пакостей делать.
Шакал рассмеялся, и она не смогла разобрать, чего в этом смехе было больше: зла или горечи?
- Как сладко ты поешь! - ядовито припечатал он. - А как бы ты пела перед теми бугаями с вилами и топорами в Ивлоне, задержись мы там подольше? Жрецы, вон, тоже говорят, что клейменные колдуны почти не опасны. Однако ж сколько их в страхе перебили честные богобоязненные даэрунцы? Много ты клейменных колдунов встречала, пока со своим дедом шаталась по княжеству? Нет! Их вообще почти не осталось - все казнены самосудно во славу истинной веры!
Сагита закусила губу. Он был прав. Клеймили не тех, кто имел настоящее отношение к духопоклонничеству: просто несчастных, которых соседи по какой-то причине подозревали в ведовстве. Об этом не раз говорил ей Ингард. Жрецы понимали это, рассказывал он, и потому сохраняли оклеветанным жизнь. Так делали для острастки, чтобы подогреть людские страхи. К тому же, среди ложно обвиненных и впрямь мог затесаться настоящий колдун. Но народ решал по-своему: проще было избавиться от прилюдно обвиненных в ведовстве, чем жить бок о бок с ними и бояться, как бы чего не вышло.
Шакал, очевидно, счел разговор оконченным и зашагал вперед. Кобыла понуро поплелась следом. Сагита вздохнула и поторопилась догнать их.
Она снова принялась за свои волосы. Нужно было заплести их по-девичьи: в две косы, но кудри спутывались на ветру, и продрать их пятерней на манер гребешка получалось с большим трудом. Шакал некоторое время искоса поглядывал на ее потуги, а потом обреченно вздохнул и снова остановился. В седельной сумке он рылся довольно долго, и наконец извлек на свет и протянул Сагите небольшой костяной гребень:
- На, не мучься.
Она поблагодарила его, улыбнувшись: у него и такая вещица имелась! Хотя, с другой стороны, у Шакала были довольно длинные волосы, их требовалось расчесывать хоть иногда.
Они двинулись дальше, косами Сагита занялась прямо на ходу.
- Моя мать была травницей. Просто травницей - не ведьмой, - заговорил вдруг Шакал. Он смотрел куда-то вдаль, и казалось, что рассказывает он не спутнице, а самому себе. - В последнюю охоту на ведьм ее обвинили в колдовстве. Мне тогда еще и четырех зим от роду не было. Заклеймили, как принято для неопасных. И меня с ней впридачу, чтобы, так сказать, отродье колдовское пометить. Мать жила тогда в доме мужа своей сестры. Я не знаю, кем был мой отец, никто не знал. Но из-за ребенка, которого она нагуляла, матери никогда сладко не было. Я помню это. За нее и на суде-то никто из родных не вступился. Паскуды! А когда нас заклеймили, то сестра ее даже на порог не пустила. Оно, может, и к лучшему: благодаря этому мы хотя бы ноги унести успели. Народ тогда собрался ведьму жечь - за жрецов дела доделывать. Ну да не вышло! - Он со злостью рассмеялся и замолчал.
Сагита доплела вторую косу, и задумчиво вертела в руках ленту, которая была, конечно же, одна. Шакал понаблюдал за ее действиями, вытащил короткий кинжал из ножен у пояса и полоснул им по ленте, разрезав ее на две части.
- Мы после так и скитались, старались нигде не задерживаться подолгу. Чтобы никто не успел всерьез задуматься о том, что скрывают повязки на лбах, - продолжил он, забрав гребень из рук Сагиты. Он говорил жестко и бесстрастно, но она не верила, что слова и впрямь давались ему так легко. - Мать, правда, на несколько зим изменила этому правилу. И это плохо закончилось.
Сагита поежилась. То ли от очередного порыва ветра, то ли от чего-то еще. Надо было как-то поддержать спутника или посочувствовать, но она не могла найти слов и вообще придумать что-либо путное. Она потянулась чтобы взять Шакала за руку, но он резко выдернул ладонь, не позволив коснуться.
- Не надо! - рыкнул он на нее. - Мне не нужна твоя жалость! Вообще ничья не нужна!
Резким движением он отправил кинжал обратно в ножны и дернул кобылу за поводья, заставляя идти вперед.
- Я вообще никому раньше этого не рассказывал, - бросил он на ходу. - Не знаю, зачем мне было тебе это все говорить.
Сагите пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ним. Торопливо завязывая ленты на концах кос, она раздумывала над его словами. Она знала: в том, что Шакал вступился за нее в Ивлоне, было много личного - об этом говорило его клеймо. Но от услышанного у нее холодок пробежал по коже от омерзения. Насколько тупы и закостенелы люди в своей слепой вере, если готовы вот так запросто приговаривать и убивать своих родных и соседей, которые к колдовству никакого отношения не имеют?!
Нет, Ингард много рассказывал и об охотах на ведьм, и о коварстве жрецов, и о ложных обвинениях. Сагита при своем - чего уж там кривить душой! - юном возрасте повидала людей столько, сколько у других и за всю жизнь не выходит. И могла уверенно сказать: среди даэрунцев тех, кто не осенял себя охранными знаками при упоминании духопоклонников, было днем с огнем не сыскать. Вот только ей всегда раньше казалось, что все боятся настоящих колдунов, а не тех, кого таковыми назначили.
Откуда она это взяла? Сама придумала или вынесла это из слов Ингарда?
- Если бы ты встретил настоящую ведьму, что бы ты сделал? - поравнявшись с Шакалом, спросила Сагита.
Он рассмеялся ей в лицо.
- И ты туда же? Настоящих ведьм не бывает! Это все выдумки жрецов.
- И все же, - не отставала Сагита, - ну, если представить, что ведьмы все-таки есть, и ты бы одну из них увидел?
- О-ох! - с подвыванием выдохнул Шакал, закатив глаза. - Ну если только представить... то я убил бы ее. Из-за такой дряни моя мать столько мучилась! Да и у меня жизнь - не сахар. Я бы просто отплатил этой ведьме за все - и делу конец!
Вдали виднелся перекресток - к основной дороге примыкала другая, ведущая, очевидно, тоже к какому-то селу, навроде Старой Дубовки. Шакал после всех своих откровений теперь отмалчивался, у Сагиты тоже не было настроя к болтовне, поэтому шли молча, каждый в своих мыслях.
Оттого, наверное, зашевелившиеся кусты орешника возле пересечения дорог и крепкий белобрысый парнишка с повязанной на лице до самых глаз косынкой и топором наперевес, выступивший оттуда, стали для обоих неожиданностью. Сквозь заросли напротив тут же продрались еще двое: один такой же крепкий, как и первый, но повыше ростом, другой, напротив, - невысокий и полноватый. Лица у всех, само собой, закрыты, и в руках у одного - топор, у другого - увесистая дубина. По тому, как они были сложены - чуть нескладно и немного нелепо - Сагита поняла, что они были совсем еще юными, явно младше ее. Кто-то из местных, сельских или деревенских ребят, решивших попытать счастья на большой дороге в качестве бандитов - то ли ради легкой наживы, то ли ради лихих баек, которые смогут потом рассказывать сверстникам или симпатичным девицам.
- Куда путь держим? - с наигранным миролюбием поинтересовался белобрысый, поигрывая топором. Он, очевидно, считался за предводителя.
- А твое какое дело, сосунок? - рыкнул на него Шакал.
- Ты чего это, сразу за ругань? - деланно обиделся тот. - Я же ведь со всей учтивостью. Нехорошо так!
- Вертел я твою учтивость на длинном вертеле, паяц! - бросил ему в лицо Шакал и тронул кобылу за поводья.
Белобрысый в один прыжок оказался у него на пути и кивнул своим товарищам, которые начали обходить путников по бокам, заодно отрезая дорогу назад. Сагита окинула их презрительным взглядом, значение которого до них, конечно, не дошло. Если уж Шакал много зим кряду водил караваны, с разбойниками ему приходилось сталкиваться не раз, притом - с настоящими, а не с этими шутами с завалинки.
- А ты больно смелый, как я посмотрю! И деньжата, небось, водятся, коли такой гордый, - заявил белобрысый, пытаясь сохранить в голосе нотки нахальной уверенности.
- Водятся, - процедил Шакал смерив его яростным взглядом, - вши у тебя в штанах!
Сколько у этих ребят уже было успешных ограблений, и были ли они вообще - неизвестно, но того пренебрежения, с которым к ним отнесся Шакал, они явно не ожидали.
- Мне кажется, надо проучить этого хлюста за оскорбление честных людей! - хорохорясь, заявил невысокий толстячок.
- Честные люди повязки на лицах не носят, - осклабился на него Шакал. Сагита хихикнула - кто бы говорил?
- А ты, крошка, чем веселиться, отошла бы в сторонку, пока взрослые дяди разговаривают, - посоветовал ей высокий, оказавшийся как раз с ее стороны, и потянулся, чтобы схватить ее за руку.
- Это кто здесь взрослый? Не ты ли? - увильнув в сторону, с издевкой выкрикнула Сагита. - У мамочки спросился, когда из дому уходил?
- Что? Что ты сказала, дрянь! - прошипел тот. Ее слова его явно задели, и парень сорвался с места, кинувшись к ней.
Шакал дернул Сагиту за шиворот, одним движением оттащив сторону, - она едва удержалась на ногах. Кобыла нервно заржала и попыталась встать на дыбы. Шакал осадил и ее.
- Не лезь! - рыкнул он на Сагиту и сунул поводья в руку.
Высокий замахнулся на него топором - не слишком уверенно: рубить дрова он, может, был и мастер, а вот делать это с людьми ему явно раньше не доводилось. Шакал остановил его руку в движении и смачно съездил кулаком по морде - из носа хлынула кровь, алые капли брызнули на песок дороги. Топор он тоже без труда выкрутил из кисти нападавшего и отшвырнул в сторону.
- Ах, ты, мразь! - взвизгнул толстячок и бросился на него с дубиной - прямо мимо Сагиты.
Она успела наподдать ему ногой по заду и вряд ли бы остановилась на этом, если бы не взбеленившаяся вдруг кобыла. Проклятая животина встала-таки на дыбы и с оголтелым ржанием начала пятиться, мотая из стороны в сторону головой. Сагиту, пытавшуюся удержать ее за поводья, она, конечно, потащила за собой.
Что именно произошло дальше, она разглядеть не сумела. Такой прыти от этой медлительной старой клячи ожидать было сложно! И когда та, развернулась в явном намерении унестись прочь, Сагите ничего не оставалось, как вспрыгнуть в седло и окоротить ее уже верхом. Благо, науки Ингарда на это вполне хватало!
Краем глаза Сагита видела, что на перекрестке, меж тем, завязалась потасовка. Эти парни оказались хоть и неопытными в разбое, но упрямыми. И, в отличие от высокого, белобрысый и толстячок явно знали, что значит ранить человека - притом исподтишка. Пока Сагита оттаскивала кобылу к ближайшему дереву, к которому могла привязать за поводья, в руках толстячка, лишившегося уже на тот моменты дубины, она заметила короткий нож. А белобрысый прыгал со своим топором из стороны в сторону.
Коротко глянув на кобылу, Сагита заметила, что та припадает на одну ногу. На крупе у нее красовался порез, неглубокий, но сильно кровивший. Видать, этот предводитель деревенских ублюдков успел незаметно полоснуть ее, пока все отвлеклись.
Сагита закрепила поводья и метнулась в сторону перекрестка. Вовремя, судя по тому, какая сцена сейчас разыгрывалась на ее глазах.
Шакал, видимо, тоже понимал, что эти горе-разбойнички еще мальчишки, и решил проучить их малой кровью - пинками и тумаками. У него самого был за поясом солидный кинжал, но в руки он его не брал. Высокий уже лежал на дороге, обхватив руками живот и постанывая. А вот толстячок со своим ножиком, невзирая на кажущуюся неуклюжесть, оказался очень вертким. В какой-то момент, пока Шакал отвлекся на белобрысого, он подскочил к нему, целя в бок. Шакал рыкнул, уже явно разъяренный, словно зверь, измученный мухами, грызущими гнойную рану, отпрыгнул в сторону, и основанием кисти выбил нож у того из руки. А потом заехал по уху с такой силой, что толстячок беззвучно осел наземь и затих.
Белобрысый, все это время опасавшийся приближаться к Шакалу, резким выпадом, дотянувшись, полоснул его по плечу лезвием топора. И сразу отскочил в сторону.
- Ах, ты, сучий выродок! - проревел тот и кинулся на него.
Белобрысый замахнулся топором - Сагита сумела оценить по его движениям, что был он не из легких противников - но Шакал один на один справился с ним без труда. Топор он отнял сразу же, но на сей раз не откинул его в сторону, а, подбросив в руке, перехватил вперед обухом и врезал горе-разбойнику по плечу. Тот взвизгнул и упал на одно колено. Шакал замахнулся снова - ударил по спине возле лопатки. Белобрысый распластался, подвывая. Повязка соскочила у него с лица, обнажив простецкие деревенские черты.
Сагита остановилась, не добежав совсем немного. С одной стороны от нее валялся толстячок, вроде, дыша и даже начиная пошевеливаться. С другой - высокий. Он перестал скулить, хоть все еще держался одной рукой за живот, приподнял голову, сорвав с лица повязку, и полными ужаса глазами наблюдал за происходящим. Встревать он явно больше не намеревался.
Шакал врезал белобрысому сапогом в живот. Тот закашлялся, втягивая вместе с воздухом песок открытым ртом.
Сагита вздрогнула всем телом - и чуть не задохнулась сама от спазма, сковавшего грудь. Смотреть на чужую боль она не выносила! Она чувствовала ее, как свою.
Белобрысый подтянул под себя ноги, и следующий пинок Шакала пришелся уже по ним. Настолько сильный, что горе-разбойника откинуло в сторону. Шакал замахнулся снова, ударив обухом по открытому боку.
Сагита взвизгнула, тут же зажав ладонями рот. Она не слышала хруста, но знала, что у белобрысого сломалась в этот момент пара ребер.
Он попытался встать, пошатываясь, но смог подняться только на колени, упираясь дрожащими руками в песок. Шакал снова пнул его в живот, и он снова отлетел в сторону от удара. И, опять закашлявшись, харкнул - уже кровью.
В глазах у Сагиты начало темнеть. Ее колотило, а воздух вокруг зазвенел натянутыми до предела нитями.
...Она ощутила кинжал, зажатый в руках. И слезы, ручьями стекающие по щекам, горчащие на губах.
− Иди и сделай это. Иди и сделай. Он разбойник. Гниль. Падаль. Грязь. Он не достоин того, чтобы жить. - Спокойный ровный голос отбивал слова с бесстрастием железной колотушки. Он давил, заставлял, вынуждал.
Шаг. Другой. Рукоять кинжала скользила в мокрых ладонях.
Связанный по рукам и ногам человек с кляпом во рту зашевелился, пытаясь отползти. Единственный глаз его на покрытой шрамами и морщинами кривой жестокой роже округлился так, что мог дать фору любому медяку. И в глазу этом, неотрывно глядящем на застывшую рядом девчонку семи зим от роду с дрожащим кинжалом в дрожащих руках, леденел ужас.
Нет, не так страшна была оборванная малявка, как страшен был старик рядом с ней, на поверку оказавшийся вовсе не дряхлым и в одиночку перебивший маленькую шайку Одноглазого. А теперь он забавился, заставляя ее добивать оставленную в живых жертву. Так кошка обучает котят, притаскивая им полузадушенных мышей...
− Ну что же ты? Покажи, чему я тебя учил. Ты ведь моя умничка, правда? - Голос, еще недавно ледяной, стал вдруг нежным и ласковым.
Руки с кинжалом поднялись вверх. И замерли.
Слезы новым потоком хлынули из глаз, слепя, размывая и разбойника, и его кривую рожу, и единственный глаз.
− Ну?! - в голосе грянул приказ.
Руки с кинжалом рухнули вниз.
Из горла вырвался всхлип, а за ним - рыдания.
− Дрянь! - проскрежетал голос. - Никогда! Никогда из тебя не выйдет толку!
Кинжал выскользнул наконец из потных ослабевших ладоней и ударился о землю.
Сухая, морщинистая рука с силой схватила за плечо и отшвырнула в сторону.
− Вечно все за тебя приходится делать, - цедил голос. - Смотри и учись. И не смей закрывать глаза и уши!
Но она посмела...
− Нет! - завопила Сагита, выйдя наконец из оцепенения. - Нет, Шакал! Не надо!
От ее голоса натянутые в воздухе нити сплелись в тугие канаты.
Шакал коротко глянул на нее невидящим залитым яростью взглядом. И снова ударил белобрысого сначала обухом по спине, а после - носком сапога по челюсти.
Его проклятое имя... или прозвище? Вот откуда оно.
Сагита сорвалась с места и бросилась к Шакалу. Справиться с ним она бы, конечно, не сумела. И потому просто запрыгнула на спину, повиснув на плечах. Он зарычал, мотнулся влево-вправо, пытаясь сбросить ее с себя, но она только вцепилась крепче, обхватила его еще и ногами, скрестив их у его живота.
− Шакал! Успокойся! Прошу тебя! - прокричала она ему в ухо.
Белобрысый заскулил, распластанный на забрызганном кровью песке. И получил еще один пинок по ребрам.
Тугие звенящие нити начали сплетаться в искрящийся кокон.
− Шакал, прошу, пожалуйста! Не надо! - взмолилась Сагита.
Кокон сомкнулся. И рассыпался в пыль.
Шакал замер, тяжело дыша.
Сагита, вся мокрая, в ледяном поту, опустила голову ему на плечо, коснувшись лбом заросшей бородой щеки. Ее не трясло - колотило, до зубовного стука.
Белобрысый, уткнувшись в песок измазанным в крови лицом, зарыдал, беспомощно и тихо.
Она не поняла, сколько прошло времени, прежде чем увидела, как упал вниз с глухим стуком топор. Большая горячая ладонь Шакала сжала ее локоть. Другой рукой он расцепил ее ноги, все еще скрещенные у него на животе. Наклонившись вбок, медленно опустил Сагиту на землю.
Ее пошатывало, и все плыло перед глазами.
- Где лошадь? - хрипло спросил у нее Шакал, старательно отводя взгляд.
Сагита молча махнула рукой в ту сторону, где привязала животину. И он, неспешно, на негнущихся ногах, пошел туда.
Краем глаза Сагита заметила, как шарахнулись от него двое горе-разбойников - и высокий, сумевший уже отползти к обочине с явным намереньем забиться в кусты, и толстячок, только-только пришедший в себя.
Белобрысый у ее ног поскуливал и с присвистом кашлял. Она протянула к нему руку, и он, взвыв, шарахнулся в сторону.
- Не бойся, - спокойным голосом произнесла Сагита. - Все будет хорошо. - И коснулась ладонью его головы.