И червь найдет себе приют, в том, что язык ласкал,
Собаки гневно воспоют свой истинный хорал,
Кресты, кресты, и ветра стон, деревья, пустота --
Законы победит закон "Червя-земли-креста"!
И Книга молится Огню, а человеку -- прах,
Нет славы умершему дню, погрязшему в веках!
Мудрец -- да склонится червям, что жрут его Завет,
Ад к вашим воззовет рукам, держащим лунный свет...
Налейте кубки для гостей, желанных, дорогих,
Пляшите, кости, веселей, под песни псов худых,
ОН звездной пылью греет тьму, проросшую зерном,
Кто не поклонится ЕМУ, тому грозят огнем...
А больше ничего и нет...
Шталаг N214. 30 ноября 1943 года.
Утром Майю Эллерманн нашли мертвой в ее собственной комнате: кто-то неизвестный выстрелил в нее золотой пулей из пистолета штатного калибра 9 миллиметров, видимо, через открытое окно -- так бы было по логике вещей, но вот что было интересно -- стекло было цело, и окно заперто изнутри, словно бы Майя Эллерманн с пулей в сердце закрыла окно на задвижку, и только после этого умерла! Решили было, что ее убили в другом месте, и труп перетащили, но нет -- труп лежал именно так, как лежал бы, если бы Майю Эллерманн убили через окно, и труп никто никуда не перетаскивал -- это было установлено в точности Филиппом Кругом, который, за долгую свою службу в криминальной полиции, запомнил: при ранении в сердце кровь идет сначала горлом, а уж потом -- из раны, и при таком ранении недалеко от трупа всегда находится характерный "первый плевок" -- последняя реакция на кровотечение еще живого организма. Лейсснер с этим согласился, и тоже удостоверился, что все там, где надо, следовательно, Майю Эллерманн убили именно через окно, и никак иначе. Версия о том, что ее убил некто, стоящий у окна, в упор, отпала -- пуля не прошла навылет, и это означало, что стреляли со значительной дистанции -- золотые пули тяжелее свинцовых, и применяются именно для сверхдальней снайперской стрельбы. Порохового ожога на теле Майи Эллерманн так же не было. И самоубийство, естественно, исключалось -- тем более, что не была найдена гильза, да и оружие -- тоже, хотя Лейсснер и определил, что стреляли из пистолета "Браунинг-Лонг-09", пистолета, любимого, кстати, специалистами из Абвер, и агентами-парашютистами, но не состоящего на вооружении в войсках, да при этом еще было точно известно, что ни за кем из служащих в лагере солдат и офицеров такое оружие записано не было.
Еще более всполошило деятелей из "Sipo-SD" то, что когда рассмотрели пулю, на ней обнаружили гриф "RR" -- "месть за Рема" -- таинственный гриф убийц-мстителей из "Фронтбанна", которые так напугали людей из СС в 1934-35 годах! Дело немедленно засекретили, и послали срочный отчет СС-группенфюреру Олендорфу** в РСХА, и дальнейшие обстоятельства его приняли настолько дурной оборот для руководства учреждения, что доктор фон Шлютце места себе не находил от ужаса, а про Репке, который и вообще был грешен -- вспомнить хоть скандал с Инге Бютцель -- вовсе говорить нечего: этот и про мистику свою любезную умолк, верно полагая, что ему теперь всякое лыко в строку, и только клялся в любви к Родине и фюреру.
-- И куда смотрит ваша служба? -- наорал фон Лорх на Вольцова при первой же встрече, -- в лагере начали убивать уже не только солдат, но и офицеров, а вы даже не представляете, кто бы это мог сделать! Или, по-вашему, истеричка Инге Бютцель явилась из Бреслау из подвальчика, и свела счеты?
-- Не орите на меня, фон Лорх! -- огрызнулся Вольцов, -- или я на вас управу найду! Идите по своим делам, или в задницу, если угодно. Что вы, смеетесь надо мной? Или это нервное?
-- Что вы себе позволяете? - вспылил еще более фон Лорх, -- Смирно!
-- Еще чего! -- ответствовал Вольцов, -- Вы мне не начальство. А чины наши с вами разного стоят.
-- Бардак! -- выразился Лорх, -- Ну бардак! Все! По опыту знаю: когда кончается субординация...
-- ... Тогда проигрывают войну, да? -- закончил за Лорха Вольцов. -- Вы договаривайте, договаривайте! Дайте мне повод заняться вашим делом, или уж не мешайте мне работать над другими!
Вольцов сам был подавлен, в особенности тем, что не нашли вообще никаких следов убийцы -- словно его и не было вовсе, а пуля прилетела из четвертого измерения! Поэтому Вольцов недоумевал -- такого он не мог припомнить за всю свою долгую службу в СД, и в руках себя сегодня не держал.
-- Не читайте мне мораль, Вольцов! -- Лорх заскрипел зубами, и нехорошо улыбнулся, -- Уж кто угодно, только не вы! Я говорю то, что мне угодно говорить, и делаю так, как мне нравится! А что касается управы...
-- За резкость -- извините, -- скривился Вольцов, -- Это сорвалось. Но я твердо вам говорю -- если я захочу, так точно смогу наделать вам неприятностей!
-- Это каких же?
-- Разных! Давайте не будить лихо, пока спит тихо! Я на вас не в обиде. Я понимаю, что вы принимаете это происшествие близко к сердцу...
-- Еще бы, черт подери! А как бы вы отнеслись к такому?
-- Только как уполномоченный службы безопасности, не более того.
-- Посмотрите-ка на нашего Зигфрида! Надо пристрелить как-нибудь вашу пассию, а потом посмотреть на вас! Шаг это, конечно, рискованный, но дело стоит того -- посмотреть, как вы над гробом вашей Эммы Ганзельмайер будете вести себя как уполномоченный службы безопасности, и не больше!
Вольцов внезапно рассмеялся:
-- О! Вам даже известно имя моей теперешней пассии! Неплохо! Вот что значит профессионал!
-- Профессионал -- в чем? Что вы хотите сказать? Я что-то не все понимаю!
-- Пока я не хочу сказать ничего... Мне очень жаль, что с вашей любовницей приключилось несчастье, нет, фон Лорх, правда -- очень жаль! За вас -- вы оказались самой проигравшей стороной. Но, в конце концов, мы на войне. А на войне люди имеют обыкновение умирать, или вы другого мнения?
-- Умирать? Погибать, вы хотели сказать?
-- Это -- семантика, не больше. Не все ли вам равно -- умирать, погибать?
-- Погибают от руки врага!
-- А что, здесь она погибла от руки друга?
-- Да не прикидывайтесь вы идиотом, Вольцов!
-- Это вы не прикидывайтесь идиотом, фон Лорх! Это со мной не проходит, да и поздно уже. Вы -- такой же агент тайных служб, как и я, и нечего мне лепить пирог из дерма -- я -- интеллигентный человек, с образованием, а не Филипп Круг!
-- Ого! Вольцов! Вы меня тоже хотите арестовать, как русского шпиона? Или, может быть, как английского?
-- Если вам так угодно -- то хоть индокитайского -- мне абсолютно все равно! Тем более все равно, что я не имею права производить аресты: III управление РСХА -- это орган Партии**. Вот так. Хотите быть арестованным, обращайтесь к Лейсснеру -- этот вас арестует с искренним удовольствием -- вы не очень нравитесь нашему статс-секретарю криминальной полиции! А меня -- увольте! Слушайте, Лорх, ваше поведение мне начинает нравиться -- нет, право! -- вы мне нравитесь, Лорх! Есть напор, и даже некоторая изящная наглость... Поэтому я вас успокою: с фрау Эллерманн нечто подобное могло случиться в любую минуту. Все мы ходим по острию ножа, а она занималась совсем уж скользкими делами...
Вольцов выдержал паузу, ожидая реакции фон Лорха, и отметил про себя, что она именно была такой, какой он и ожидал: Лорх прикрыл на секунду глаза, соображая, а потом, понизив голос, спросил:
-- Так, Вольцов, давайте начистоту: вы ведь не очень расстроены этим происшествием?
-- Ну, -- Вольцов усмехнулся, -- я должен, разумеется, расследовать некоторые моменты, которые касаются внутренней SD Партии, вернее -- "Sonderdienst". Некоторые оперативные моменты этого убийства. Расследовать все это я должен тщательно и добросовестно, но огорчаться, или нет -- это, извините, мое право!
-- Так! -- Лорх коротко и нервно рассмеялся, -- Кроме того, что вы сказали вслух, вы дали мне еще понять то, что я грел под своим боком человека Канариса?
Вольцов искренне расхохотался:
-- С вами приятно разговаривать, ей-богу! Вы сами отвечаете на вопросы, которые собирались задать!
-- Так да, или нет? Говорите вы, Вольцов, прямо!
-- Вы что, меня об этом спрашиваете?
-- А кого?
-- Спросите Лоттенбурга -- он такой болван, что может и ответить! К тому же, вы с ним друзья, а я с вами -- что-то не очень...
-- Хорошо, я понял.
-- Очень хорошо, что поняли! Еще у вас есть вопросы? Есть же! Ну вот и задайте.
-- Нет, Вольцов, больше у меня к вам вопросов нет.
-- Да есть, что я, не знаю! Вы просто горите желанием спросить, что такое здесь нужно Канарису, что он развернул такую бурную деятельность -- так ведь? Отвечаю: надо им того же, чего и вам, фон Лорх, и всей вашей корпорации мистиков! Все ведь ясно -- они хотят это самое прибрать к своим рукам, вы к своим! А я -- сплю и вижу, как бы помешать сделать это и вам, и им, и лично положить это самое на стол Отто Олендорфу! Доходчиво излагаю? Филипп Круг здесь защищает интересы Гофмана**, который, вместе с доктором Виртом, хочет создать целое еврейское государство уничтожения на израильской земле -- столетний проект, и ему нужно обработать евреев должным образом, потому Круг и хочет умыкнуть эту конфетку себе. Вообще она, как вам известно, предназначается для Гиммлера через Менгеле**, а остальных это не устраивает -- пойди потом, допросись у Имперского Руководителя СС! В общем, рвем один кусок для разных господ. Вот вам и единство Партии!
Лорх тихо рассмеялся:
-- Вы очень любезны, Вольцов! Теперь вы разоткровенничались во-всю, да так, что у меня даже дух захватило...
-- И согласитесь -- вы уже и думать забыли, что ночью убили вашу любовницу! -- подхватил Вольцов.
Лорх покрутил головой, и стал закуривать.
-- Оставим в покое мою бедную Майю -- да почиет с миром сия достойная женщина! Оплакать ее я могу без посторонних, да и, если подумать, что оплакивай ее, что не оплакивай -- ей ведь не станет ни лучше, ни хуже... А вы мне отдаете столь ценную аналитическую информацию, что я могу сконцентрировать свое внимание на ней, не боясь показаться сухарем... Хм, интересно, а ваша откровенность вам не вредна?
-- Если бы была вредна, так я бы и не откровенничал! Вообще не люблю того, что вредно! Да ведь вы сами знаете, что SD со службой "А" никогда особенно не соперничали, и уж ясно, что не враждовали! Парижское SD сотрудничает с оперативной группой Розенберга, и наоборот. Лично я, кстати, не собирался никогда враждовать и с Абвер, да вот они этого понять не смогли, и стали делать мне мелкие пакости, и ваша бедная Майя в их числе. Знаете, как она меня называла? Мясником! Верно, перепутала меня с Филиппом Кругом, но...
-- О, оставьте ее, Вольцов! О мертвых -- хорошо, или ничего.
-- Пусть будет так. Однако, я отвлекся, а между тем, быть может, будет хорошо, если вы отдадите мне то, что интересует меня, а я -- то, что интересует вас? Как в Париже? На равных?
-- А откуда вам, Вольцов, знать, что именно меня интересует?
-- Да знаю уж, -- усмехнулся Вольцов.
-- Ни черта вы не знаете, извините меня, конечно!
-- Ну так я это постараюсь выяснить, если вы хотите осложнить мне жизнь. А не хотите -- так спрашивайте. Я отвечу.
Фон Лорх в крайнем недоумении смотрел на Вольцова, говорящего все это, а потом откровенно расхохотался:
-- А я не мог поверить ни своим глазам, ни своим ушам! А ведь верно! -- вы вербуете меня, Вольцов! Откровенно вербуете!
-- Да ничуть.
-- Перестаньте! Это же самая настоящая вербовка!
-- Что значит -- вербовка? Каждый немец обязан сотрудничать с органами SD -- это его патриотический и национальный долг! Тем более это касается члена НСДАП -- как наиболее сознательного, честного, и идейного немца. Австрийцев испанского происхождения с российским в прошлом подданством это тоже касается -- если они подданные Империи, члены НСДАП, да еще и офицеры СС! В принципе -- но в нашем случае я и не думаю вас вербовать! Так или иначе, а делить нам нечего, а вот полезными друг другу мы можем вполне оказаться, и даже в очень большой степени -- не считая выгод в деле, III служба может сказать свое веское слово в вопросе о вашем очередном звании, которое, надо сказать, вы заслуживаете!
-- Пока, стало быть, не заслужил, раз не присвоили. И не надо этого, Вольцов! Это -- те самые ваши пироги из дерма, а по моему -- щипанные гуси -- то есть чушь, ерунда! Вы будете исполнять свое задание, а я -- свое. Договоримся так, пользуясь случаем, что нас не записывают на пленку, если вы, конечно не записываете...
-- Я не записываю. Неохота, знаете ли.
-- Тогда договоримся так: мешать Sonderdienst вывозить документацию доктора фон Шлютце я не буду. Мне эта документация даром не нужна. Зато я должен вывезти самого фон Шлютце тогда, когда этот лагерь при приближении фронта переведут на обычный режим, и ликвидируют все экспериментальное хозяйство.
-- Ваши сведения распространяются даже на будущее? -- скептически наклонил голову Вольцов.
-- На ближайшее -- да. На самое ближайшее. Так вот: за то, чтобы доставить доктора фон Шлютце туда, куда мне приказано...
-- К доктору Менгеле.
-- Как вы хорошо осведомлены, Вольцов!
-- Мне за это жалование платят!
-- Но с вами разговаривать неинтересно!
-- А мы не ради интереса разговариваем. Итак, вы хотели сказать, что ради этого вы пойдете по трупам?
-- Пойду и по трупам, если возникнет нужда, а вас это удивляет? Имею все полномочия. И если Sonderdienst не будет мне мешать в моей миссии, тогда я охотно предоставлю Sonderdienst копии всех документов штандартенфюрера -- не жалко.
-- И как вы их достанете?
-- А это уж вас должно заботить меньше всего! Достану.
-- Выкрадите, стало быть, оригиналы?
-- Нет, этого я делать не буду -- фон Шлютце оригиналы всегда держит при себе, и расстанется с ними только тогда, когда станет покойником. Но я имею другую возможность снять копии. А оригиналы я не дам Абвер, и в случае опасности -- уничтожу. Остальное -- дело ваше. Это, само собой, при том условии, что мы с вами договорились -- мирно, и безо всяких подвохов.
-- Это можно довести до сведения...
-- Если до сведения группенфюрера Рорбаха, то можно. Даже нужно. Тем более, что я в дальнейшем с вашей службой дела иметь не буду. Наш договор будет вроде как мидийский закон: он не сможет быть ни изменен, ни отменен.
-- Это почему?
-- Я не стану иметь дела с вашим преемником -- не люблю в своих делах новых действующих лиц.
-- С преемником? А я куда денусь? Неужто меня ждет повышение?
-- В своем роде может быть и повышение. А может -- и наоборот.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Вы погибнете, Вольцов, как это ни прискорбно.
-- О! Что я слышу! Кстати, я слышал и о вашем предсказании цу Лоттенбургу. Заранее знать вы об этом не могли -- бомба взорвалась в доме где-то за час до того, как вы заявили об этом. Вообще, вы -- зловещий пророк! Может быть, вы знаете и то, какой смертью я погибну, как?
-- Знаю.
-- А кто убил Майю Эллерманн, тоже знаете?
-- Нет.
-- Что же так?
-- Не могу же я знать все! Впрочем, могу я узнать и это.
-- Тогда что же вы напустились на меня из-за того, что я этого не знаю?
-- Я не за то на вас напустился, что не знаете, а за то, что не можете этого предотвратить! А я на службе в SD не состою, и уведомлять вас не обязан, да и ни к чему мне это. Каждый должен выполнять свою работу.
-- Ого! Таинственный вы человек! Хорошо, убийство мы оставим пока. Меня более интересует, какой смертью я умру -- это ведь касается меня в первую голову, сами понимаете -- мне интересно!
-- Вы настаиваете?
-- Само собой -- настаиваю!
-- Вы застрелитесь, Вольцов.
-- Что? Из-за чего же?
-- Именно из-за того же, из-за чего погибла Майя Эллерманн.
-- Стало быть, я так-таки и пущу себе пулю в лоб, да?
-- Другого выхода у вас не будет. Извините.
-- Лорх! Бог с вами! Да такого никогда не произойдет! Этого быть не может!
-- Кто может с точностью сказать, что может быть, а чего не может?
-- Да этого не может быть, потому что не может быть никогда!
-- Тогда я ошибаюсь. Может, и ошибаюсь -- что же, ошибаться -- свойственно человеку. Теперь могу ошибиться -- надо когда-нибудь начинать! Только раньше я не ошибался никогда.
Вольцов схватился руками за голову, но вдруг расхохотался, и подмигнул фон Лорху:
-- Чтоб отсох у вас язык, фон Лорх! Мистик вы, и психопат, извините уж на плохом слове! Я вам не верю!
Спустя час после разговора Лорха с Вольцовым в лагерь прибыл штурмбаннфюрер ван-Маарланд: дело заваривалось нешуточное, и ламсдорфская Гестапо желала быть в курсе разработки. Некоторое время ван-Маарланд занимался с Вольцовым и Кругом, получая от них аналитическую и оперативную информацию, и разъясняя коллегам, что делается им лично, и вообще городским полицейским управлением. Круг рвал и метал. Он был зол на то, что в лагере, за безопасность которого отвечал он, творится сущий бардак, на то, что кто-то откровенно водит за нос службу безопасности, и еще лично на Лейсснера, который в обход его, Круга, доложил по команде о происшествии, и нате вам -- в его секретнейшей, самостийной вотчине уже нагло хозяйничает уполномоченный городского управления! Будто своих кадров мало! Ван-Маарланд делал вид, будто ничего не замечает, Вольцов посмеивался в душе, Лейсснер откровенно торжествовал, а в целом продуктивная работа у всех не склеилась, и разошлись они озлобленные друг на друга, имея в головах меньше порядка и стройных версий, чем это было до совещания. Круг принялся устраивать разносы подчиненным, Лейсснер уселся строчить очередной доклад в Управление, Вольцов отправился совещаться с сотрудниками службы прослушивания, а ван-Маарланд, прежде чем ехать в Ламсдорф, решил навестить Лорха.
Лорх был один в кабинете, Маркус отсутствовал, и потому ван-Маарланд вместо уставного приветствия просто улыбнулся, и тихо спросил:
-- Ну как дела, Йоганн?
-- Проходи, -- хмурясь, пригласил Лорх, -- Приказать, чтобы подали кофе?
-- Не стоит.
-- Как скажешь. Ты здесь по поводу...
-- Да.
-- И что, хочешь снять с меня показания?
-- Ну, показаний у меня теперь достаточно!
-- Не хочешь?
-- Нет.
-- И черт с тобой!
-- Ты расстроен?
-- А ты как думаешь?
Ван-Маарланд пожал плечами:
-- Мне думать нечего. И я по другому делу.
-- По какому такому другому делу?
-- Вот на это ты что мне скажешь? -- и ван-Маарланд достал несколько фотографий, развернул их веером, как карты, и только потом разложил их перед Лорхом.
Лорх некоторое время рассматривал фотокарточки, потом поднял глаза на ван-Маарланда:
-- Второго я не знаю.
-- Второго знаю я, -- усмехнулся ван-Маарланд, притянул к себе чистый лист бумаги, достал авторучку, и написал:
"Этот уже у нас. Это -- русский связник."
Лорх прочитал, и вопросительно посмотрел на ван-Маарланда. Тот кивнул, подтверждая -- да, это точно.
-- И что? -- спросил Лорх.
-- Вот я и имел в виду посоветоваться, -- сказал ван-Маарланд, и продолжил письменно:
"Я могу его взять хоть теперь же. Приятеля твоего. Но у тебя были свои планы на его счет?"
Лорх кивнул, и ван-Маарланд продолжил:
"Он тебе очень нужен?"
Лорх притянул к себе бумагу, и подписал следующей строкой:
"Очень."
"Надолго?"
"До конца."
-- Плохо! -- заметил ван-Маарланд.
Лорх вопросительно сощурился.
"Связник-то у нас, -- написал ван-Маарланд, -- Это осложняет дело."
Лорх потянул к себе бумагу, написал на ней: "Но ведь он может умереть, не так ли?", и сам протянул лист ван-Маарланду для прочтения.
-- Натурально, может! -- воскликнул ван-Маарланд, кривя губы, и откидывая назад голову.
-- И отлично! -- утвердил Лорх, пряча под ресницами загоревшиеся недобрым светом глаза.
-- А ты представляешь себе последствия? Это такая каша заварится!
Лорх пожал плечами, ясно давая понять, что иного выхода он не видит.
-- Обязательно? -- переспросил ван-Маарланд.
-- Да. Непременно.
-- Ну, будь по-твоему, экселленц, -- кивнул ван-Маарланд, поджигая бумагу, и держа ее над пепельницей, -- Постараюсь что-то придумать.
-- Я тоже, -- улыбнулся Лорх, -- Что-нибудь. Постараюсь.
Маркус шел из блока 8, где ему последние дни довелось работать, в самом препакостном расположении духа. Он был изможден настолько, словно на нем всю ночь ездили верхом. Под глазами его залегли огромные черные круги, а руки тряслись как после недельного беспробудного пьянства.
Маркуса вот уже два дня видели в черной строевой форме -- раньше он все время ходил в зеленой полевой. Вообще, в этот день близкие знакомые Маркуса отметили в нем много странностей, которые приписали тому, что его патрон фон Лорх расстроен гибелью своей любовницы, и от того дает подчиненному жизни. Маркус этого не отрицал, но и не подтверждал, хотя его все время пытались вызвать на откровенность.
У входа в корпус, где находилась квартира Маркуса и фон Лорха, маячила знакомая фигура -- Эрика. Стояла она, как видно, долго, потому что здорово замерзла, и все время топталась на месте, поджимая замерзшие ноги, и хлопая себя по бедрам руками, утонувшими в норвежских меховых рукавицах. Шел снег, и его налипло на теплую пилотку Эрики порядком -- ясно было, что на улице она провела не меньше часа.
-- В чем дело, Эрика? -- удивился Маркус, -- Что-то случилось? Ты давно меня ждешь?
Эрика в ответ жалко улыбнулась:
-- Я сегодня свободна, Маричек. Хочу побыть с тобой. Ты не против?
-- Разумеется, нет! А куда мы пойдем?
-- Куда хочешь.
-- Да мне все равно.
-- И мне все равно. И идти мне некуда.
-- Тогда пошли к Эраку, согласна?
-- К Эраку? Хорошо. Только вместе.
-- Договорились. Только мне надо зайти к барону, и доложиться.
-- Барона нет. Точно нет -- я уж спрашивала у дежурного.
-- Ну, тем более -- я должен его дождаться.
-- Можно мне с тобой?
-- Знаешь, лучше не стоит. Это может повлечь неприятности -- сама знаешь, что здесь за порядки!
-- Порядки, порядки... А мне что делать? -- видно было, что Эрика едва-едва не плачет.
-- Да что такое? -- удивился Маркус, -- Да, конечно, пошли! Но я тебя не узнаю! Что-нибудь случилось, скажи мне?
-- Да нет, ничего не случилось. Пока не случилось.
-- То есть? Тебе что-то угрожает?
-- Нет, с виду -- ничего. Но я боюсь.
-- Кого же?
-- Никого. Просто боюсь.
Маркус дружелюбно рассмеялся:
-- А, из-за убийства? Да, это удар! Барон даже плакал... Одеколон в зеркало запустил... разбил зеркало. Но ты-то что боишься?
-- Боюсь, и все тут.
-- Это, девочка, нервы.
-- Пусть нервы. Но ты не бросай меня одну, ладно? Это может быть кто угодно...
-- Кто угодно -- что?
-- Ничего. Ты просто ничего не знаешь. Но тебе и не надо ничего знать. Прости, милый.
-- Тебе что-то конкретное угрожает?
-- Я толком не знаю. Вернее, я чего-то не помню. Словно отлично знала, но забыла... Я не могу точно сказать, в чем тут дело, но... но мне страшно. Что-то должно со мной случиться. Что-то плохое. И я чувствую, что так и будет. И что так и быть должно.
-- Почему так?
-- А вот этого я тебе и не смогу объяснить. Не знаю. Или, вернее -- не могу вспомнить.
-- Что-то я действительно ничего не понял. Раздевайся.
-- Что, совсем? -- не смогла не сострить Эрика.
-- А, наконец! -- рассмеялся Маркус, -- Браво! Держи себя в руках. Ты же офицер СС, в конце концов!
-- Ка-кой я офицер, к чертям! Девка я, испуганная девчонка...
-- Сейчас сварю кофе. Ты замерзла?
-- Да, я замерзла, -- кивнула головой Эрика.
-- Магда кое-что принесла для тебя, святой отец! -- крикнули в коридоре голосом фон Лорха.
-- Идиотская какая-то привязалась к барону поговорка, -- посетовал Маркус, поворачиваясь к Эрике, -- Это, как рассказывал Лоттенбург, повторяла Инге Бютцель на допросах...
Эрика стала бледнее смерти, на лбу ее крупными каплями выступил пот, черты лица ее заострились, виски запали. Через несколько секунд она обмякла, и сползла с койки, на которую присела, в глубоком обмороке.
Лорх, ввалившись в комнату, замер на пороге, увидев неуклюже лежащую на полу Эрику Долле, и над ней -- Маркуса, смотрящего на нее глазами, полными печальной нежности.
В 19 часов была назначена публичная казнь заключенного N2390 -- Юрия Сергеева. Офицеры, свободные от службы, были приглашены смотреть казнь, и собрались в полном составе -- а попробовали бы они не собраться! Впрочем, надо заметить, что большинству подобные зрелища доставляли искреннее удовольствие -- так уж они были воспитаны. Из заключенных отобрали только тех, кто был с Сергеевым в одном блоке, и еще тех, кто видел вблизи сам бунт на торфяном карьере.
Заключенных построили в каре по трем сторонам от виселицы, а четвертую сторону каре составляли лагерные офицеры и солдаты, отделенные, само собой, от заключенных проволочными рогатками, и строем зондершютц-кампани лагерной охраны.
Оцепили место действия с помощью комендантской роты и отряда "Z" "тотенкопфа", и присутствие всех трех отрядов ликвидаторов в одном месте сразу показалось многим несколько странным. Солдаты и гренадеры стояли спокойно, без собак и дубинок, но оружие имели на боевом взводе, и явно прошли какой-то особый инструктаж.
Рядом с Маркусом оказались Эрак и Святой Вельтен, и Эрак молча показал на коменданта лагеря Швигера и Уве Фегеля, почтивших своим присутствием казнь. Фегель удостоил беседой фон Лорха, и Лорх явно рассказывал Фегелю что-то крайне забавное, так как достойнейший штандартенфюрер поминутно посмеивался, и даже помахивал в сторону Лорха ручкой.
Через коридор солдат привели из карцера Сергеева, лицо которого превратилось за время пребывания там в сплошной синяк.
Был зачитан приговор, который переводил на русский язык Иероним Прокоп, блокфюрер-3**, имевший на руках отпечатанный на машинке текст, но все равно переводивший сразу вслед за Хайнцем-Вернером Репке, который оглашал приговор по-немецки. Здесь же вертелся и Ананьев, который просил начальство позволить ему лично привести приговор в исполнение. Ананьеву это было разрешено, что исполнило предателя неописуемой какой-то радостью -- он гордо нес голову, и лицо его сияло как намазанное маслом -- впрочем, может и не так уж сияло, а только таким казалось в свете прожекторов, лучи которых были направлены в центр аппельплатца.
Окончили читать приговор, и двое конвойных поволокли Сергеева к виселице. Тот упирался что было сил ногами, откинув назад голову, но сил ему не хватало -- его совсем не кормили все это время. Руки у Сергеева были скованы наручниками за спиной.
Сергеева поставили на табурет, и затянули ему на шее петлю. Тогда он стал стоять ровно -- цепляясь за жизнь, Сергеев старался пожить подольше. Страха, однако, уже не было в его глазах, и Сергеев стал смотреть в небо, глубоко и порывисто дыша, и ловя открытым ртом густой снег.
Волосы его мгновенно побелели от насыпавшегося снега.
Ананьев подошел к виселице, потрогал ногой табуретку под ногами казнимого, и злобно зашипел:
-- Ну, с-сука, каково? Греет, бл-лядь?
Рядом с Маркусом стоял Святой Вельтен, и Маркус слышал, как тот начинает тихо скрипеть зубами -- мерзкий капо выводил его из себя. Маркус успокаивающе положил руку ему на плечо.
-- Тебе говорю! -- шипнул Ананьев.
Сергеев не удостоил капо даже беглым взглядом.
-- Вышибу ведь тубарет, тут тебе и пизда с колпаком! -- гаденько ухмыльнулся Ананьев, призывая Сергеева оценить всю серьезность момента.
-- Отойди отсюда, крыса! -- все так же не смотря на Ананьева ответил Сергеев, шамкая беззубым ртом, -- На хую я тебя видал, по самые уши!
Ананьев побагровел, но справился с собой, и, гнусно ухмыляясь, взял Сергеева за тонкие исхудалые ноги, поднял, и аккуратно свалил табуретку.