Галя и не предполагала, что у нее объявился новый родственник. Не у нее, собственно, а у семейства Михайловых. Но столько связывало ее с ними, что их родственники сами собой становились и ее тоже. Но и для хозяйки дома появление Юры было полной неожиданностью. Мария Сергеевна знала, что любимый ее старший брат Митя, в конце гражданской войны оказавшийся на Дальнем Востоке, тогда же сумел уехал за границу. Но никаких известий от него она не имела и даже боялась получить. И вот пришло письмо из Свердловска от некоего Юрия Дмитриевича Михайлова, желавшего во что бы то ни стало познакомиться с ней. Сначала она решила, что это ошибка. Но, внимательно перечитав неграмотно написанное послание, поняла, что ей пишет родной племянник, о существовании которого она и не подозревала. Племянник это знал и вложил в письмо фотографию своего отца, которая служила доказательством, что пишущий - не самозванец.
Мария Сергеевна охнула - время было трудное. Шел 1948 год. Родившиеся после войны надежды на смягчение режима таяли с каждым днем. Но Юра писал, что он вместе с женой репатриировался законным путем из Китая, и никаких неприятностей быть не может. "Ну, это он порядков наших не знает", - подумала Мария Сергеевна, но все же написала племяннику, пригласила его в гости. А к тому моменту, когда его увидела Галя, Юра со своей молодой женой уже прочно жил у Михайловых, и жена его Соня ждала ребенка.
* * *
Галя приехала в Москву к Михайловым на время своего отпуска. Вечером молодых не было дома, и она легла спать, не повидав новых родственников. А когда утром вышла в большую комнату, у стола сидел с газетой в руках этот самый таинственный репатриант Юра Михайлов. Увидев Галю, он быстро встал, уронив газету, поздоровался, подвинул ей стул и предложил чаю.
- Только что вскипел, - сказал он очень приветливо. - Вы и есть вот эта Галя?- и он указал на фотографию, которую хозяйка дома зачем-то поместила в рамочку и повесила на стену.
- Ну, я... - не очень-то вежливо ответила она.
На фото Галя была запечатлена в черном платье с маленькой брошкой у воротника, выражение лица какое-то трагическое. Юра ничего не сказал и снова взялся за газету. Галя налила себе чаю. Молодой человек искоса посматривал и вдруг с улыбкой обратился к ней:
- А знаете, вот у Вас ложечка в стакане, Вы так глаз можете себе выколоть, когда стакан поднимаете. Вы лучше ее вынимите.
Галя вспыхнула:
- А Вы лучше говорите правильно!
- О, я и думаю еще по-английски, а уж говорю...
Из угла комнаты, где за большой старой ширмой, оказывается, кто-то находился, раздалось:
- Юрчок, не вынимите, а выньте. И вообще перестань ты человека хорошим манерам учить.
Юра засмеялся:
- Sorry...Вы меня поняли?
С улыбкой заглянул ей в глаза и вдруг погладил Галю по руке, но тотчас отдернул свою: из-за ширмы вышла маленькая женщина, очень хорошенькая, белокурая и голубоглазая.
- Я - Соня, - кивнула она Гале, - Юр, а мне чаю?
Год назад Галя пережила жестокое разочарование в человеке, который казался ей единственной на всю жизнь любовью, разочаровалась и в любовной игре, не принесшей ей никакой радости. Бесцельно бродя тогда по затихающим вечерним улицам Москвы, она без конца проворачивала в себе произошедшее, пытаясь понять, в чем же дело, и приходила к выводу, что она сама во всем виновата. И не оказалось рядом человека, который захотел бы и сумел все ей объяснить. Год, конечно, немалый срок, все смягчилось, но на дне души осталась горечь и, главное - страх перед новыми разочарованиями. Но когда этот китайский Юра как-то по-особенному на нее взглянул и коснулся ее руки, вдруг странное волнение охватило ее, и шевельнулась робкая надежда - она сама не знала, на что.
В отличие от своей жены, Юра действительно не слишком правильно говорил по-русски, это было смешно, и Гале было интересно разговаривать с ним, то и дело поправляя его слова и обороты речи. Он смеялся и нисколько не сердился. Постепенно она узнала всю их историю. Отец его, музыкант, скрипач, игравший в оркестре, бежал из России, обосновался в Шанхае и женился там на англичанке, которую Бог весть каким ветром занесло в Китай. Там и родился у них Юра. Дома говорили и по-английски и по-русски, и он английский знал лучше русского. С детства учили его на скрипке. Он не пошел, однако, по стопам отца, очень рано увлекся джазовой музыкой, стал брать уроки игры на трубе, обнаружил незаурядные способности к импровизации и стал подающим надежды джазовым музыкантом. Джаз - это было, пожалуй, единственное, что по-настоящему интересовало его в жизни.
- Шанхай? - говорил Юра. - Там Китай с Западом встречается. Но для нас-то это Запад был. Знаешь, как его называли? Восточный Париж. Вертинский, я сам слышал, говорил: "азиатская Венеция" Но мне лучше всего означало (тьфу, как это правильно по-русски сказать?) - Китайское Чикаго (Китайский - поправляла Галя). Потому что Америка - это Америка! Вот ты слышала, например, кто такие Дюк Эллингтон или Луи Армстронг, или, предположим, Фрэнк Синатра? Ну, хотя бы про вашего Лундстрема слышала? Не слышала? Ну, так о чем с тобой говорить? Шанхай восточной столицей джаза тогда был. Там такие люди жили... Вот, помню, был такой господин Борисов. Он огромную коллекцию пластинок собрал и иногда приглашал нас, мальчишек совсем, послушать настоящую современную музыку. Тогда я о Шёнберге узнал, Стравинским увлекался. Но будущее музыки - это джаз! А что я о нем тут у вас слышу? Никто не понимает...
Галя пыталась возражать:
- А как же классическая музыка? Бах, Моцарт? Это же вечное...
- Ах, Моцарт? Да, конечно, отличный материал для джаза!
Юра распалялся все больше. Но только один раз он вынул из красивого футляра на зеленой бархатной подкладке свою "дудку" и сыграл Гале "Полет шмеля" Римского-Корсакова. Махнул рукой:
- Да это так, учебное...
С "дудкой" дело обстояло трагически. Известный шанхайский трубач посоветовал Юре сменить мундштук. Из проклятий в адрес этого трубача Галя поняла только, что Юра совершенно "испортил губы". Прежний звук не получался. В отчаянии он однажды забросил "дудку" в реку, но тут же прыгнул в воду и успел ее спасти. А помог ему тогда, рассказывал он, Вертинский. Однажды вечером Юра пришел в ресторан послушать группу, в которой раньше и сам играл. Подсел к певцу, не пользовавшемуся особым успехом там, в Шанхае. Вертинский ужинал в одиночестве. Как это иногда бывает, Юра, не слишком близко знавший артиста, неожиданно для себя рассказал ему о своих злоключениях.
- Знаете, молодой человек, - сказал тот, - вот я думаю о старости. Вокал и женщины - вот моя радость. Вокал оставим в стороне. Но женщины... Так вот я думаю, пока у меня есть руки, глаза, губы, либидо, наконец, не иссякло, я останусь мужчиной. А Вы... Да у Вас все впереди. Ищите, ищите другое. Но главное - домой нужно, домой...
Юра и сам хотел "домой", то есть на родину отца, в СССР. В 30-х гг., рассказывал он Гале, особенно когда приехали русские из захваченного японцами Харбина, в Шанхае появилось много молодых ребят, мечтавших вернуться на свою замечательную социалистическую родину. Юра стал посещать марксистский кружок, где читали классиков, устраивали семинары, смотрели советские фильмы и убеждались в том, что в Советском Союзе они окажутся на месте и будут нужны своей стране. В таком кружке Юра познакомился с Соней. В ее семье, бежавшей из Харбина, говорили только по-русски. А Юра воспитан был в традициях странной эмигрантской шанхайской культуры, в которую классическая русская культура входила лишь ностальгическим элементом. А когда Галя спрашивала Юру о Китае и китайцах, он усмехался и говорил с пренебрежением:
- Да что китайцы! Знаешь, как мы китайцев называли? "ХОдя"...
В Шанхай Соня приехала с матерью и сестрами, а Юра к этому времени уже лишился и отца, и матери. Они с Соней очень быстро сошлись и решили вместе возвращаться в СССР. Это оказалось не таким уж трудным делом, и вскоре после войны Юра и Сонина семья оказались в Свердловске. Множество сюрпризов ожидало их на родине. Юра, смеясь, рассказывал об одном из первых. Приехали в Свердловск. Наконец-то закончилось долгое путешествие, позади осталась жизнь в лагере для перемещенных лиц. Устроились, сняли комнату. Соня отправилась в парикмахерскую. Спокойно усевшись в кресло, попросила вымыть ей волосы и уложить. Парикмахерша отказалась, Соня решила, что дело в цене, и предложила бóльшую. Явилась заведующая и с возмущением объяснила, что у нас, в Советском Союзе, таких барских услуг, как мытье головы, не предусмотрено.
Ну, да ладно, думали они, не в этом главное. Юра, правда, уже в Свердловске начал понимать, что никому они здесь не нужны. Заработать на жизнь было трудно, и он решил сделать то, о чем еще в Шанхае мечтал. Написал тетке своей Марии Сергеевне и получил приглашение приехать в Москву в гости. Он приехал вместе с Соней да так и застрял тут, получив временную прописку и отгороженный ширмой угол в большой комнате, одной из двух, которые Мария Сергеевна с мужем занимали в коммуналке в Малом Кисловском переулке. Угол, да зато в самом центре Москвы. Мама и сестры Сони остались пока в Свердловске, а сама она была уже беременна и выглядела очень трогательно: маленькая, ясное, детское личико, льняные волосы на прямой пробор, голубые глаза. И говорила с интонацией наивной девочки. Еще в Шанхае она научилась хорошо шить и в Москве начала этим немного подрабатывать. Рассчитывала поступить в Текстильный институт и стать модельером. Юра вечерами искал джаз, знакомился с музыкантами, и его очень часто не было дома. Он не хотел верить, что джаза здесь нет. "Дудка" в красивом футляре тихо лежала на дне чемодана и ждала своего часа. А зарабатывать на жизнь Юра стал уроками английского.
Очень скоро Галя поняла, что ищет он не только джаз, но еще и приключений ищет. Много, много позже, размышляя над образом этого не российского, эмигранта, а, скорее, эмигранта из Шанхая, Галя решила, что Юра был воплощением Дон Жуана, которого она представляла себе больше всего в виде пушкинского героя. Он искренне и порой горячо влюблялся, и на один миг весь мир сосредоточивался для него в одной женщине и больше всего в желании победить ее. И успех сопровождал его неизменно. Один только фокус тут был. В действительности он боялся поражений и если чувствовал, что успеха не добьется, атаки не начинал. Нет, победа, только победа, притом быстрая, верная и, главное, приносящая радость ему и его избраннице. Юра свято верил, что он приносит женщинам только счастье.
- Ты читала Куприна рассказ - "Штабс-капитан Рыбников"? Нет? Прочитай. Любовь японца. Когда он с женщиной, она для него - все, он в ней растворяется...Я тоже такой.
- А как же жена? - интересовалась Галя.
- Жена - это совсем, совсем другое, - с некоторой грустью отвечал Дон-Жуан.
Не совсем ясно было, к чему относилась эта грусть - к факту ли наличия жены или к осознанной необходимости ей изменять. С женой Юра был неизменно ласков и внимателен, но, кажется, забывал о ней, выходя из дому или даже из комнаты.
Соня вставала поздно, выходила из-за ширмы, садилась за стол и долго размышляла о чем-то перед чашкой остывшего чая. Галя почему-то испытывала неловкость, когда оказывалась с ней вдвоем и решительно не знала, о чем говорить с этой очень хорошенькой маленькой женщиной, с устойчивым выражением наивного удивления на гладком, словно только что умытом кукольном личике. Соня очень подружилась с Марией Сергеевной и подолгу беседовала с ней о своей жизни в Харбине, о маме, которая с двумя дочками мается в Свердловске, о Юре и будущем их сыночке.
А с Галей вышло так. Однажды, когда они оказались дома одни, Соня неожиданно спросила:
- Галочка, скажи, а у тебя уже был мужчина?
Галя опешила.
- А что? - ответила с некоторым недовольством и вызовом в голосе:
- Да нет, ты не подумай... Просто я смотрю на тебя, Галюся милая, ты, ну, как бы это сказать, зажатая немножко. А это ведь о чем-то говорит.
- О чем же?
- Ну, о неудачах, наверное. А, может, ты вообще не знаешь, как это бывает? Многие девушки мужчин избегают, потому что боятся "залететь", как говорится. Так вот: ты знаешь, как себя нужно вести? За месячными следишь? За неделю до них и после них неделю - ничего не бойся, не забеременеешь.
- Господи, о чем ты?
И Галя прекратила этот разговор. Еще эта куколка будет ее учить! Однако ей было интересно. Она действительно понятия не имела о том, что сказала ей Соня. Но, главное, ее смущало то, что у нее с Юрой намечались какие-то особые отношения. Соня не могла этого знать, но разговор был такой, словно она это чувствовала. А, может быть, и вправду почувствовала?
Один раз, когда Галя и Юра остались в комнате одни, он посмотрел на ее фото на стене и спросил:
- А ты действительно такая, как на этой фотографии?
- Ты что имеешь в виду?
- Sex appeal...
- Я не знаю, что это такое.
- Нет, Галочка, знаешь, только слова эти тебе не знакомы. Но я тебе все объясню...
Разговор оборвался, потому что кто-то вошел. Галя, конечно, потом посмотрела в словарь. В другой раз Юра потихоньку подошел к ней сзади и ладонями обхватил ее талию.
- Знаешь, Галинка, какая у тебя фигурка? Талия, как у осы, а ножки полненькие. Тебе кто-нибудь говорил, как это красиво? - спросил он. Не размыкая рук, перегнулся и ласково заглянул ей в глаза. - Ну, расскажи мне, я ведь вижу, что у тебя в жизни что-то не так сложилось.
Галя осторожно оттолкнула Юру, не сказала ничего и вышла. Но на другой день она, вовсе не склонная раскрывать душу кому попало, стесняясь и в то же время желая его близости, рассказала Юре о том, что произошло с ней год назад, и он оказался великолепным слушателем, понял все так, как ей хотелось, обнял и утешил ее, как только он, наверное, умел.
- Ты забудешь это все, - говорил он. - Эти русские - грубые мужики, что они умеют? Я покажу тебе, что такое настоящий мужчина.
- А ты что, не русский разве?
- Да нет, ты не поняла. Я русский, но воспитан на Западе.
- Китай - это разве Запад?
- Причем тут Китай? Шанхай - это Запад, джаз - это Запад.
Все совершилось с необыкновенной быстротой. Они стали встречаться вне дома, два раза ездили в Серебряный бор, на пустующую дачу какого-то музыканта. А больше встречались за городом, купались, потом долго лежали на теплой земле, разговаривали, иногда даже засыпали. Лето было мягкое, не жаркое. Потом Юра вскакивал, вспоминая, что нужно отправляться домой, ехали на электричке, уже примолкнув, на вокзале расходились в разные стороны. Галя шла домой, а Юра приходил поздно, когда Соня уже спала. А Галя не спала, прислушивалась; сама не понимая, почему, она не испытывала никаких угрызений совести - ведь рядом, за ширмой, мирно спала Соня - и не ждала никаких перемен. Все было хорошо, и оба они совершенно забыли обо всем, что их окружало.
Между тем, в стране разворачивалась кампания борьбы против "преклонения перед иностранщиной". Пока что она шла в газетах, по радио, нарастая с каждым днем, как снежный ком. Все знали, однако, чем это может кончиться. Шанхайский эмигрант только посмеивался. Он русских газет не читал и о том, что происходит вокруг, имел довольно смутное представление. Но Галя могла бы сообразить, что к чему, и вести себя осторожно.
Как-то раз Соня уехала с ночевкой на дачу к новой московской знакомой, и Юра с Галей отправились гулять. Поздним вечером, возвращаясь домой, они шли мимо ярко освещенного входа в кинотеатр "Метрополь". Галя, ничуть не заботясь о том, что могут услышать, громко говорила, как надоело видеть в газетах абсурдные и смешные утверждения, будто русским принадлежит приоритет во всех областях науки. И вдруг от небольшой толпы, собравшейся у входа в кино, отделились двое ничем не приметных мужчин и на некотором расстоянии двинулись за ними. Перешли Театральную площадь, направляясь к гостинице "Москва". На углу, где тогда существовал еще кинотеатр "Восток-кино", эти двое "передали" молодых людей двум другим своим коллегам, и те продолжили молчаливое преследование. Галя примолкла. Юра, который сначала ничего не понимал, напрягся, но сообразил, что следует делать вид, что ничего не случилось, и заговорил о чем-то пустом. Продефилировали вдоль гостиницы. У Охотного ряда перешли через Манежную площадь к университету и направились к улице Герцена. Повернули за угол. Здесь, на углу, преследователи снова "сменили караул", и последняя пара проводила Юру и Галю по улице Герцена и Кисловскому переулку до самых дверей дома и остановилась в стороне от подъезда. Медленно, прислушиваясь, не стукнет ли внизу дверь, поднимались Юра и Галя по лестнице. Юра зашептал, что надо же врозь прийти, Галя дернула его за руку: "Молчи!" Вошли в квартиру. Нет, за ними никто не пошел. На улице было очень страшно, но когда вошли в комнаты, страх притупился.
Дома все уже спали. Всю ночь Галя напряженно прислушивалась, ждала визита непрошеных гостей. Ничего, однако, не случилось. "Бог уберег", - подумала она. Утром Юра спросил:
- Слушай, а кто были эти люди?
- А ты что, не понял? С Лубянки.
- Лубянка? Это что?
- Ну, Юрка, ты даешь...
Галя объяснила. Они никому ничего не сказали. Удивительно все же, что ночная прогулка под конвоем никаких последствий не имела. Впрочем, может быть, имела? Дело в том, что истекал срок временной прописки в Москве Юры и Сони. Мария Сергеевна попыталась похлопотать, чтобы Соня хотя бы могла родить в Москве, но ничего не вышло. Супруги получили решительный отказ. Вовсе не везде разрешалось им жить. Возвращаться в Свердловск они не хотели. Какие-то дальние родственники обнаружились у Юры в Ростове-на-Дону, и они решили перебираться туда. Сборы были недолгими, и вскоре пришла пора расставаться. Галя тоже должна была уезжать, и только еще одно свидание произошло у них с Юрой. Они встретились в Филях, на пляже, и все было, как обычно. Никаких объяснений. Юра сказал только:
- Ну и страна, ну подумай, Галка, все в лесу да на речке. Отеля приличного не найдешь.
Галя засмеялась.
- Ну, была бы гостиница, думаешь, нас бы пустили?
- Да я знаю, так я говорю, все вспоминаю свой Шанхай.
- Не жалеешь, что уехал?
- Нет, не жалею. Что, зря я сюда ехал? А ты меня не забывай, ладно?
- Юрка, Юрка, сам меня забудешь завтра, а вот увидимся ли когда-нибудь?
Ей хотелось сказать ему еще несколько слов, но они как-то не выговаривались...
В день отъезда Юры и Сони Галя нарочно ушла с утра, боялась выдать себя, все-таки тяжело было. Странно, думалось ей, полюбила она Юру? Да нет, кажется, а расставаться было горько. Мария Сергеевна вечером сказала, что Юра удивился и был огорчен, что Галя не пришла попрощаться.
- Почему, Галочка? Ведь вы вроде бы подружились с Юрашкой? Он тебе все про свой любимый джаз рассказывал.
Галя пожала плечами:
- Да некогда было, Мария Сергеевна, покупки к отъезду, то да сё.
Ночью, лежа в постели, она думала: "Это все. Ну, ладно, на чем же душу-то успокоить? Знаю, на чем. Я свободна теперь от прошлогоднего унижения. Да, свободна. И это благодаря Юрке..."
* * *
Прошло много лет. Галя вышла замуж, родила и вырастила сына, разошлась с мужем и давно уже жила в Москве. Она знала, что у Юры тоже родился сын, но с Соней они разошлись, он женился во второй раз и прочно жил в Ростове; иногда приезжал в Москву. Видеться не приходилось, да и желания горячего у Гали не было. Но когда однажды раздался телефонный звонок, и знакомый голос с так и сохранившимся легким иностранным акцентом ласково произнес: "Галочка, это шанхайский Юра", она подумала, что не прочь встретиться с ним и сказать ему те слова благодарности, которые она не выговорила тогда, при последнем их свидании. И Юра пришел к ней, чуть-чуть потолстевший, чуть-чуть полысевший, но такой же обаятельный, как и прежде. А столько лет прошло... Она видела, что ему не очень интересно слушать про ее московское житье. Но и ей было не слишком интересно узнавать перипетии их отношений с Соней, историю ее преступлений (она подозревала, что у Юры их было не меньше) и описание его безоблачной жизни с новой женой.
- Ну, а что ж ты ничего про джаз не говоришь? Ты играешь?
Юра махнул рукой и не ответил ничего, а стал рассказывать о своем последнем увлечении - подводном плавании - и даже пытался советоваться с Галей о том, где можно в Москве купить какие-то причиндалы. Галя не знала. Свидание длилось не больше получаса, Юра сказал, что спешит, вечером уезжает домой. Она не удерживала его и только произнесла те слова, что не выговорились тогда, на пляже в Филях, - как она благодарна ему за то, что он понял ее тогда, успокоил, утешил, вернул уверенность в себе. Юра вспыхнул:
-Да? Так ты помнила меня? Не забыла наши встречи?
И когда почти уже на пороге он поцеловал Галю, словно ток пронзил все ее тело. Она почувствовала, что этот ток передался и ему. Удержать его? Что-то внутри не позволило. Дверь закрылась, еще с полминуты Юра потоптался на площадке и замер, а потом послышались его медленные шаги вниз по лестнице. Острое сожаление о несостоявшемся охватило ее.
А на другое утро он позвонил.
- Ты разве не уехал?
- Да нет, это я так сказал. Не знал, какая у нас встреча получится...
- Ну, а теперь что?
- Галочка, мы должны увидеться. Сегодня же. Ты сама знаешь. Можешь приехать сейчас?
Она приехала.
- Галочка, я же понял вчера, что мы оба хотим одного и того же. Пусть этот день только наш с тобой будет. Сейчас пойдем в ресторан, пообедаем, а потом к тебе. Петрушки твоего ведь нет дома? А если дома, так я с ним познакомлюсь. Ну, пойдем, пожалуйста. Я тут мало знаю, а ты меня веди.
Галя вовсе не горазда была по ресторанам ходить и мало чего знала на этот счет. Однако вспомнила, что есть ресторан на Чистых Прудах, а она очень любила это место... Они медленно шли по бульвару от Сретенки к Покровке. День был жаркий, но ветреный, и Гале приходилось то и дело подхватывать раздувавшийся подол легкого платья. Это было любимое ее платье из лилового с белым крепдешина, с пышными рукавами и открытой шеей. Юра обнимал ее за плечи и нежно прижимал к себе. Она чувствовала его знакомый запах, и голова у нее чуть-чуть кружилась от предчувствия радости. Когда входили в ресторан, стоявший на самой середине бульвара, он остановил ее:
- Дай-ка я проверю - и взял ее ладонями за талию, - да нет, вот же она, твоя талия. Уж не осиная, но есть, все на месте.
Обнял Галю сзади, губами отодвинул бусы и мягко целовал в покрытую испариной от жаркого дня шею, шепнул прямо в ухо:
- Я соскучился по тебе, моя радость.
Они сели за столик на веранде. На удивление скоро подошла немолодая официантка в белом фартучке и наколке на тусклых волосах и, глядя в сторону, сказала:
- У нас в это время комплексные обеды.
- А напитки?
- Спиртного в это время не подаем.
- А хорошего вина?
- Не подаем, гражданин. Я же Вам сказала - комплексные обеды!
Они встали и ушли. И словно солнце померкло. Но оно действительно померкло, с неба закапало. Галя почему-то не очень огорчилась. Так сильно пахли под дождиком тополя, как пахнут только в начале лета, в июне.
- Не огорчайся, Юрка, здесь близко есть рыбное кафе, пойдем туда, есть хочется.
- Рыбное кафе? Да разве я этого хотел, Darling? Я думал, праздник у нас будет...
Уныло пообедали в рыбном кафе на Маросейке. Палтус был совсем не плохой, но Юра еле ковырял его вилкой и немножко оживился, только когда подали кофе с коньяком. Тем временем дождь перестал, и они пошли по пыльной тесной улице к Ильинским воротам. Галя думала, что теперь придется ехать к ней домой, а настроение уже совсем не то. Но Юра вдруг предложил посидеть на бульваре у памятника героям Плевны. Сели на сверкавшую новенькой зеленой краской скамейку. Помолчали. Потом Юра сказал, что завтра действительно уезжает. Оказалось, что он играет на контрабасе в оркестре Ростовского цирка, цирк сейчас на гастролях, и послезавтра он должен с ним быть в Рязани. А оттуда - домой.
- Юр, а почему контрабас? А что дудка? Где джаз?
- Дудку давно продать надо, да рука не поднимается. А контрабас? Что контрабас? Это для развлечения. Джаз не для меня теперь.
- Ну, ты мне вообще о джазе расскажи, это же любимая тема твоя.
- Не хочу. Зарабатываю я хорошо, учеников хватает. И Оксана зарабатывает Она у меня стоматолог. Знаешь, как у нас квартира обставлена? Я на твою поглядел, удивился и огорчился даже: ну что это! Сколько можно так жить? Диванчик жалкий. У нас два чешских гарнитура, шикарных. Спальня и гостиная. Оксана хрусталь любит, расставила разные финтифлюшки. Цветы в вазах. Разве плохо? Вот это нас с ней крепко связывает: вместе все покупали, вместе за квартирой ухаживаем. Ну, ты что загрустила? Поставь себе цель, подкопи денег, все сможешь купить.
А Гале стало ужасно скучно. К тому же она недавно, после развода, сделала ремонт, обновила все у себя в комнате согласно своему скромному вкусу и Петрунчику устроила его жилище. И это ее вполне устраивало.
Но и Юра заскучал.
- Ну что, Галочка, sorry, мне пора. Рад был повидаться с тобой.
Он быстро поцеловал ее и ушел. "Ну, не вышло и ладно", - подумала Галя. Посидела немножко, любуясь небольшой клумбой с красными и желтыми тюльпанами, потом пошла вниз по бульвару в тени густых лип. Спустилась в метро. Прохладно, тихо, народу мало. Через полчаса была дома и обдумывала, как послезавтра будет встречать Петю, возвращавшегося из Крыма, с раскопок
* * *
Они встретились через год. Было удушливое жаркое лето. Галя сняла дачу. Петя дачное житье не переносил, и Галя проводила лето одна, в тишине, которую, правда, нарушали самолеты, летевшие во Внуково. Она читала рукописи, сидя на веранде, но потом, не выдерживая зноя, уходила в темноватую комнату и там подолгу лежала, глядя в окошко на заречные зеленые дали. Иногда небо хмурилось, и, казалось, вот-вот придет спасение, дождик пойдет. Все ждали дождя, но в то лето так и не дождались.
Двери были открыты, и неожиданно на пороге комнаты появилась фигура, темная на фоне ярко освещенного дверного проема. Шанхайский Юра стоял перед ней!
- Юрка! - прошептала Галя. - Это ты?
- Да, это я.
- Иди ко мне...
Она не успела удивиться ни внезапному его появлению, ни собственному безотчетному порыву. Он стоял перед ней на коленях, обнимал ее ноги, зарывался головой в ее колени, целовал... Все дальше и дальше скользили его руки.
- Погоди... Юрка, да погоди ты!
Галя вскочила и бросилась занавесить широко раскрытые окна, закрыть дверь, на пороге которой он так вдруг встал перед ней, словно с неба свалился.
- Как ты узнал, что я здесь?
Он не слушал и не слышал, наверное. Да и ей расхотелось говорить... Это был он, с его готовностью и жаждой раствориться целиком в женщине, которую ласкал, которую горячо любил в этот миг. "Галочка,- шептал ей прямо в ухо, - и ты отдай мне все, что можешь, все, все отдай..."
После они долго лежали рядом молча, потом он сказал:
- Ах, Галка, вот сегодня мы с тобой летели в небо, да?
- Не говори ничего...
- Я и не говорю. Я думаю: надо мне было, когда с Сонькой расстался, тебя позвать. Знаешь, как хорошо бы нам с тобой было. Ты - моя женщина. Ну, скажи, ты приехала бы ко мне?
Тут Галя неуместно вспомнила, как Юра с женой вместе ухаживают за чешскими гарнитурами, и засмеялась.
- А чего смеешься, Darling?
- Юрочка, милый, родной, не надо об этом. Тебе хорошо сейчас?
- Не спрашивай! Только знаешь, нужно уже собираться. Вернуться в Москву должен не позже семи
- Конечно, конечно...
"Почему, - думала Галя, - меня совсем не задевает, что он уходит? Что я знаю - никогда мы не будем вместе? Что я чувствую к нему? Любовь? Влюбленность? Нет ни того, ни другого. Странно - благодарность, радость чувствую..."
И еще один день был у них, от которого ей остались фотографии, где он запечатлел ее счастливое улыбающееся лицо. И действительно, в этот день она была счастлива, ей было легко и радостно. И расстались они без горечи и сожалений. Таков уж он был - шанхайский Юра, несостоявшийся джазовый музыкант, счастливый Дон-Жуан. "Счастливый? - думала Галя. - А почему он про джаз не захотел говорить? Ни слова не сказал, отмолчался". В этот последний день она снова спросила его, не жалеет ли он о том, что укоренился тут, в России. "Укоренился? - спросил он, - А что это такое? А, от слова "корень"... Знаешь, наверное, все-таки нет. Я, как бы это сказать...sans racines , без корней. Родился в Китае, но разве Китай или даже Шанхай - родина? Моя родина - джаз, а ничего не вышло. И в России тоже не вышло. Но не хочу об этом..."
А через год Юра умер. Неожиданно и нелепо. Отдыхал с сыном на Кавказе. Вышел из воды с аквалангом, усталый. Прихватило сердце. Давно уже он знал, что с сердцем у него неважно, но умел с ним справляться. И если бы был у кого-нибудь рядом нитроглицерин... Но не было никого рядом, и так он лежал у самой кромки воды, не успев снять ласты, затихший навсегда. Из воды вышел его сын. Виктор бросился вызывать скорую, но она уже была не нужна.
- Юрка умер, - сказала Мария Сергеевна Гале по телефону. - Витя тебе его фотографию привез. Юрка наказал тебе передать
"Боже мой, - думала Галя, - бедный несостоявшийся Юра, человек без корней, sans racines..." Галя вспомнила, что просила его подарить ей свою фотографию, но только того давнего времени, когда они встретились впервые. Он обещал, но с одним условием - пусть она будет у нее на видном месте. Шанхайский Юра был на этой фотографии очень красив - молодой еще, светлые, ясные глаза, знакомая Гале очаровательная улыбка - в ней светились доверчивость, ласка и скромная уверенность в себе. Галя поставила ее на видное место...