В современной общественно-политической публицистике то и дело всплывает вопрос о необходимости выработки русской национальной идеи, предназначенной, по-видимому, для выяснения смысла происходящих перемен и провозглашения некоего идеала, который будет способствовать консолидации общества. В нынешних условиях усиливающейся глобализации всей жизни такая задача представляется невероятно сложной, а скорее всего вообще невыполнимой. Не лишним кажется обратить внимание на историю возникновения и разработки национальных идей в XIX веке. Я выбрала XIX столетие потому, что среди прочих условных определений и характеристик, какие можно было бы дать этому веку, его можно смело назвать веком национальных идей и национальных движений. Поиски национальной идентичности наблюдались тогда во всех европейских странах. В этом столетии сложились основы многих процессов, нашедших продолжение и развитие в последующие времена. В данной статье будут рассмотрены германская и русская национальные идеи, их особенности и судьбы.

Именно в XIX в. зародился национализм как великое общественное движение, определявшее судьбы многих народов и многих государств. В ХХ и XXI столетиях это понятие приобрело негативное звучание или, во всяком случае, негативный оттенок. Но в XIX в., особенно в первой его половине, в европейских обществах национализм ассоциировался с эмансипацией и прогрессом.

В Германии национализм как система идей и как общественное движение сформировался в эпоху Великой французской революции конца XVIII в. и наполеоновских войн (впрочем, понятия национальная литература, национальное сознание, национальный характер вошли в обиход немецких интеллектуалов еще с середины XVIII в.(См. об этом: Conze W. "Deutschland" und "Deutsche Nation" als historische Begriffe // Büsch O., Shеehan J.J. (Hg). Die Rolle der Nation in der deutschen Geschichte und Gegenwart. Berlin, 1985. S. 30.). Этот ранний национализм имел универсалистские, космополитические корни. В XVIII в. патриотизм понимался как гражданская добродетель, свойственная именно гражданину мира. Как патриотизм, так и космополитизм рассматривались как выражение просвещенного гражданского сознания, рожденного общностью граждан города или страны (см.: Vierhaus R. Deutsche Einheit als Probleme der deutschen und europäischen Geschichte // Jeismann K.E.( Hg). Einheit, Freiheit, Selbstbestimmung. Die Deutsche Frage im historisch-politischen Bewusstsein. F.a.M., 1988. S. 146.). Все национальные культуры и все народы представлялись равными в поисках и обретении культурной идентичности. И.Г. Гердер выдвинул тезис о том, что человечество как нечто всеобщее, воплощается в отдельных исторически сложившихся нациях. Народы с их разными языками - это многообразное выражение единого Божественного порядка, и каждый народ вносит свой вклад в его осуществление. Единственным предметом национальной гордости может быть то, что нация составляет часть человечества. Особая, отдельная национальная гордость, так же, как гордость происхождением - большая глупость, ибо нет на земле народа, единственно избранного Господом: истину должны искать все, сад всеобщего блага должны создавать все... (Herder J. G. Briefe zur Beforderung der Humanität. Rudolstadt, o.D. S. 213-216).

Такая мысль принадлежала к системе идей, которая была развита отнюдь не только в Германии. Этот национализм конца XVIII и начала XIX вв. был продуктом развивавшегося процесса модернизации, в ходе которого распадался, уничтожался прежний традиционалистский жизненный мир. Прежде человек жил в сегментированном обществе, в составе маленьких групп - локальных, региональных или сословных, где всё определялось устоявшимися традициями. С прогрессирующей секуляризацией общества и развитием рыночной экономики множество людей лишаются прежних традиционных связей и опор - сословных, конфессиональных, родовых, наконец, старых персональных связей; человек эмансипируется, становится все более самостоятельным и независимым; общество структурируется по-новому, вместо маленьких и привычных объединений возникают большие группы, складываются непривычные, не совсем еще ясные отношения, и не всегда удается найти свое место в новой жизни. Все это заставляет искать новые внутренние и внешние опоры; такими опорами становятся национальные связи: язык и культура, составляющие главные особенности национального, приобретают особое значение, объединяют людей в изменившемся мире; национальное сознание помогает обрести надындивидуальную идентичность и преодолеть рожденную переменами неуверенность.

Нация становится главной общественной ценностью для человека Нового времени и высшей ценностью его внутреннего мира. Нация, а не сословие, не конфессия, не регион, не род, не класс, не политическая идеология объединяет людей (помимо личных связей) больше всего, точно так же, впрочем, как и разделяет их между собой. С нацией прежде всего связывается теперь происхождение человека, а также и его будущее. Национализм - продукт и орудие модернизации способствует формированию человека Нового времени - эмансипирующегося, рационалистичного, динамичного. Вместе с тем национализм свидетельствовал и о том, что перемены несут ощутимые потери, и человек не всегда способен справиться с новыми экономическими и культурными условиями существования.

Население Пруссии, Австрии, Баварии, Вестфалии и других германских государств, хотя и связанное языком и культурой, не составляло единой политической, государственной нации, как это было, например, во Франции, и первоначальная потребность и задача, по-видимому, могла состоять лишь в том, чтобы развивать и укреплять языковую и культурную немецкую общность.

Возникновение и развитие национализма в Германии было реакцией на французское влияние в Европе (проявлявшееся в конце XVIII в. в господстве идей французского Просвещения, а во время Французской революции в мессианистских устремлениях якобинцев), но главное - реакцией на наполеоновские завоевания, на оккупацию и эксплуатацию германских земель. Для народов, живших в консолидированных государствах, вопрос о соотношении национализма и политики тогда не возникал, а в Германии, как и в других странах, где люди, говорящие на немецком языке, не были сосредоточены в рамках одного государства, понимание нации и национализма быстро политизировалось.

В годы борьбы против Наполеона рождается общегерманское национальное движение, в основе которого лежало стремление к национальному единству. Размышления о Французской революции внесли в него и другую струю: оно выражало и стремление к гражданской свободе. Как и в других европейских странах, национальное движение развивалось здесь одновременно с развитием либерализма как системы идей и как общественно-политического движения. Либеральные идеалы - вера в прогресс, в торжество свободы, мира, равенства и основная либеральная идея - свобода человека в экономической и всякой иной деятельности были восприняты национализмом как национальные идеалы, а национальное единство осмысливалось как необходимое условие свободы, причем для Германии это прежде всего была свобода от наполеоновского ига. Германский национализм складывался как система либеральных идей и как либеральное движение, но с самого начала он приобретал и особый оттенок - он был направлен против французского врага и предполагал борьбу с ним. В толкование идей свободы и единства с самого начала был включен образ врага. Это явилось следствием специфических условий возникновения и развития германской национальной идеи в эпоху наполеоновской оккупации и оказало влияние на характер немецкого национального движения на протяжении всего XIX столетия.

Путь к объединению Германии оказался долгим, полным противоречий и трудностей. Формирование национального самосознания немцев проходило также нелегко. Его ускоряла, конечно, ситуация оккупации, когда для простых людей, живших в условиях нужды, неуверенности в завтрашнем дне, в страхе перед репрессиями, в мечтах о наступлении лучших времен, мысли об изгнании французов сливались с мыслями о свободе вообще. Но преодолеть партикуляризм в массовом сознании было не просто, а, может быть, и вообще невозможно. Он подкреплялся и дополнялся эгоизмом и самолюбием князей, вовсе не желавших терять свою власть и привилегии. Впоследствии это стало серьезнейшим затруднением, тормозившим объединение. Преодолеть его оказалось возможным лишь насильственным путем.

С концом наполеоновских войн положение Германии изменилось. Ситуации патриотической борьбы против оккупантов больше не существовало. Содержание и дух германской нации теперь искали не в борьбе, не в ненависти к французским оккупантам и к деспотам вообще, а в обращении к национальной культуре. В центре внимания вновь оказались язык, нравы, обычаи, сказки, национальный эпос, история немцев. Национальное движение в годы, последовавшие за окончанием наполеоновских войн, - это стремление сохранить и развивать национальную культуру через школу, через книги, искусство, через реставрацию старинных зданий, через сооружение памятников великим немцам и устройство праздников в их честь, наконец, через такие организации, как гимнастические и певческие союзы и студенческие корпорации.

Национальное сознание воплощалось в идее внутреннего отечества немцев, в идее "Kulturnation", если воспользоваться введенным крупнейшим немецким историком Ф. Майнеке понятием (употребляемый в отечественной историографии перевод этого термина культурная нация звучит двусмысленно; лучше описательно перевести его на русский язык как нация (народ), объединенная общей культурой), обозначающим народ, воспринимающий себя как нечто целое, объединенный общим языком и общей культурной традицией (и точно так же воспринимаемый другими народами).

В таком виде, в своей теоретической глубине национальная идея оставалась в основном достоянием интеллектуальной элиты. Однако экономический упадок, вызванный военными неурядицами и наполеоновской эксплуатацией германских земель, неурожай 1816 г., резко ухудшившие положение простых людей, сказались и на судьбе национальной идеи: она начала проникать и в умы простого народа, рождая надежды на улучшение положения в едином национальном государстве. Германский национализм из духовного движения интеллектуальной элиты постепенно превращался в народную идеологию массового движения.

Поскольку многие проблемы - экономические и социальные преимущественно - были общими для всех германских земель, складывались и общие политические национальные настроения. Политические события, происходившие в отдельных государствах, часто приобретали общегерманское звучание. Постепенно национальное единство стало политическим требованием; либерализм и национализм слились. Это произошло накануне революции 1848-1849 гг. Германская национальная идея стала идеей объединения немцев на основе гражданской свободы и государственной независимости.

Революция 1848-1849 гг. в Германии была вызвана прежде всего социальными причинами. Она началась как серьезное социальное движение и имела глубокое социальное содержание. Но главным вопросом и главной ее задачей оказался все же национальный вопрос, ибо всем было ясно, что решающим условием разрешения социальных проблем является национальное объединение, установление национально-государственного единства. Еще и в дореволюционные годы социальные проблемы повсюду здесь были тесно переплетены с проблемами национальными, и очень многим, прежде всего либералам, представлялось, что решение социальных проблем возможно в рамках единого отечества.

Так национальная идея, родившаяся в Германии в начале XIX в. как идея языковой и культурной общности, трансформировалась в идею единого национального государства и стала важнейшей частью идеологии буржуазной эмансипации. Она несла тогда функцию демократической программы объединения свободных граждан германских земель ради общественного блага.

Революция 1848-1849 гг. стала ее практическим испытанием, и она этого испытания не выдержала. Обнаружилось трагическое несовпадение германской национальной идеи с реальным положением и соотношением сил, сложившимся в ходе событий. Национальные требования, подчас противоречившие друг другу, ставили под вопрос идею единого национального государства, идею исторического единства германских земель. Польский вопрос, проблема Шлезвига и Гольштейна и проблема Австрии и входивших в нее национальных территорий, оказались неразрешимыми и стали непреодолимым препятствием для выполнения главной задачи революции - национального объединения. К тому же, национальные идеи и национальные конфликты переплетались, сливались и сталкивались с конфликтами политическими и социальными. Это подрывало возможность осуществления либеральных программ и облегчало подавление революционных выступлений и восстановление старых порядков. Однако с поражением революции национальная идея не погибла. Германия не стала единым национальным государством, но сознание необходимости единства не только сохранилось, но и укрепилось. В массовом сознании национальное чувство во время революции 1848-1849 гг. активизировалось.

Пережившая неудачную попытку воплощения во время революции, германская национальная идея получила новое развитие, приобрела новый характер и стала оружием в борьбе за объединение Германии, которую в 1866-1871 гг. вел О.ф. Бисмарк.

Франко-прусская война 1870-1871 гг. - завершающий этап объединения Германии на путях бисмарковской революции сверху - была фактически спровоцирована Бисмарком. Но началась она для Германии как война национальная и освободительная, как отражение нападения, и в этой экстремальной ситуации возродился на новом уровне тот аспект национальной идеи, который звучал еще более полустолетия тому назад в песнях немецкого поэта и публициста Э.М. Арндта, призывавшего сделать религией немцев ненависть к французам (Arndt E.M. Lieder fur Deutsche. Leipzig, 1813.). Этот ее аспект становился все явственнее под влиянием националистической агитации, развернутой в стране не без участия Бисмарка, ловко манипулировавшего национальной идеей. Для развязывания войны против Франции, для решения вопроса об аннексии Эльзаса и Лотарингии, для создания империи под эгидой Пруссии Бисмарк использовал волну национального подъема, в кульминационные моменты приобретавшую характер шовинистической истерии. Утрачивая либеральный характер, германская национальная идея становилась основой националистической идеологии, в которой особое значение приобрел заложенный в ней в давние годы образ врага.

И в последующие годы Бисмарк использовал и развивал свое искусство манипуляции национальной идеей, придавая ей различные, нужные в каждый данный момент смыслы. В 1878 г., замышляя нанести сокрушительный удар набиравшему силу рабочему и социалистическому движению, канцлер начал борьбу за введение исключительного закона против социалистов. Летом 1878 г. после двух покушений на императора в стране с каждым днем накалялась атмосфера патриотической истерии и звучали призывы объединиться в защиту кайзера. Бисмарк распустил рейхстаг, препятствовавший его планам, и во время новых выборов использовал эти настроения. Официозные печатные органы пестрели высокопарными фразами о германском единстве и торжестве германского национального духа; избирательная кампания велась как национально-психологическая мобилизация масс под лозунгами нового национализма причем по сравнению с эпохой франко-прусской войны в эти лозунги добавились антисоциалистические, антилиберальные и не в последнюю очередь антисемитские ноты. На собраниях, где шла речь о необходимости покончить с социалистическим движением и установить порядок, звучали слова из "Германской песни" Х. Хофмана фон Фаллерслебен: Deutschland, Deutschland über alles, über alles in die Welt (Германия, Германия превыше всего, превыше всего в мире!)

Когда Х. Хофман фон Фаллерслебен, либерал, подвергавшийся в 30-40-х гг. преследованиям в Пруссии, в 1841 г. написал эти слова, он имел в виду благородное стремление поставить превыше всего интересы разорванного на части отечества и бороться за его единство, независимость и прежде всего - за его свободу. Песня оказалась очень живучей и поддающейся разным толкованиям. Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. в Германии восторженно повторяли эти строки, подразумевая уже не столько свободу, сколько силу Германии и ее предназначение стать вершителем европейских судеб. Характерно, что происходило с "Германской песней" в дальнейшем. В 1922 г. она была объявлена гимном Веймарской республики. Когда в 1933 г. в Германии к власти пришел Гитлер, ее соединили с гимном фашистов песней о Хорсте Весселе и сделали этот гибрид гимном Третьего рейха. После окончания Второй мировой войны "Германская песня" была запрещена союзниками - победителями германского фашизма. Но в 1952 г. ее третья строфа, начинающаяся словами "Согласие, правда и свобода", была объявлена гимном ФРГ. Так в судьбе "Германской песни" символически отразилась судьба германской национальной идеи.

В конце 70-х гг. национальная идея снова предстала в новом обличье и приобрела еще один новый смысл в лозунге защиты национального труда. В 1879 г. правительство Бисмарка выдвинуло программу перехода к протекционистским пошлинам и толковало ее как общегерманскую, национальную и народную программу (См. об этом: Оболенская С.В. Политика Бисмарка и борьба партий в Германии в конце 70-х годов XIX в. М., 1992. С. 119) . Все началось с призыва к защите слабых; затем этот призыв трансформировался в формулу защиты национального труда, что, впрочем, можно было толковать и как лозунг Германия для немцев. В действительности оказалось, что речь шла о защите сильных, которые рассчитывали под крылом государства безраздельно овладеть внутренним рынком. Теперь на основе национальной идеи формировались лозунги правых сил, лозунги вражды, ненависти, шовинизма. Образ врага, внешнего или внутреннего, становился стереотипом массового сознания, причем в это понятие вкладывалось нужное в каждый данный момент содержание. С течением времени национальная идея приняла форму имперского национализма, вылилась в прославление великой гегемониальной европейской державы, в идею экспансии и пангерманизма. Усилились ее антилиберальные и антирабочие черты, сложившиеся в эпоху принятия исключительного закона против социалистов 1878 г.

Предпосылкой такой трансформации национальной идеи в Германии были экономические трудности, снижение жизненного уровня, искусственно раздуваемый страх перед социализмом и революцией. Все это крайне обострило ситуацию в конце 70-х гг., обратив сознание общества к поискам виновников, с одной стороны, целителей - с другой. Эти поиски формировали специфический правый национализм, направленный против прежнего национализма 40-х годов, который теперь считался чем-то вроде космополитизма. В обществе родились или усилились недоверие и ненависть к французам, евреям, полякам и в целом к славянам. Представление о том, что немцы завоевали национальное единство в борьбе против соседей и что его нужно охранять и защищать, подчеркнуто недоверчивое отношение к чужим сохранилось в немецком массовом национальном сознании очень надолго.

Трансформация национальной идеи во второй половине XIХ в. была одной из причин развивавшейся в Германии делиберализации массового сознания. Национализм стал важнейшим идеологическим инструментом, который господствующие в государстве силы осознанно использовали для включения масс в политику агрессии и расовых преступлений. Искаженная до неузнаваемости, в годы гитлеровской диктатуры германская национальная идея стала составной частью идеологии мирового господства и массового уничтожения.

* * *

"Идея народности, сама по себе, идея консервативная, - писал А.И. Герцен о национальной идее вообще, - выгораживание своих прав, противуположение себя другому: в ней есть и иудаическое понятие о превосходстве племени, и аристократические притязания на чистоту крови и на майорат. Народность, как знамя, как боевой крик, только тогда окружается революционной ореолой, когда народ борется за независимость, когда свергает иноземное иго. Оттого-то национальные чувства со всеми их преувеличениями исполнены поэзии в Италии, в Польше и в то же время пошлы в Германии" (Герцен А.И. Соч. Т.5. М., 1956. С. 133).

Говоря всего лишь о пошлости национальной идеи в Германии, Герцен не мог, конечно, предвидеть, во что обратится эта идея в ХХ в. Вместе с тем, следует отметить, что Герцен, известный своим чрезвычайно отрицательным отношением к Германии и немцам, не вполне прав, если вспомнить то, что говорилось и зарождении и развитии германской национальной идеи в первой половине XIX столетия.

Обратимся, однако, к первой части его высказывания и рассмотрим в свете его понимания смысла национальной идеи историю русской национальной идеи в XIX веке. Для России и русских в эту эпоху (в отличие от эпохи русского средневековья) проблемы борьбы за независимость и национальное единство, которые были столь актуальны и важны для Германии и немцев, уже не существовало; между тем споры о русской национальной идее и попытки сформулировать ее возникали постоянно, начиная с дискуссий западников и славянофилов в первой половине столетия и кончая размышлениями Ф.М. Достоевского в конце века.

В начале XVIII в. Петр I совершил сильнейший рывок, пытаясь насильственно направить развитие России по европейскому пути. Не станем вдаваться в почти уже двухсотлетние споры о том, был ли этот прорыв к европейской культуре благотворным для России или же он свернул Россию с ее естественного, хотя и особого пути и привел к установлению чужеземного засилья, расколовшего русское общество и русскую культуру. Отметим только, что начавшийся с этого времени в России процесс европеизации, несомненно, имел немало издержек, и одна из них заключалась в том, что русские почувствовали себя отсталыми. Это породило в них настойчивое желание во что бы то ни стало встать вровень с Западной Европой и доказать, что русская культура ничуть не ниже, а, вероятнее всего, выше западноевропейской. Напряженный интерес к Европе парадоксальным образом соединялся с равнодушием - ведь у нас все равно лучше. Восхищение европейской жизнью сочеталось с безудержной критикой тамошних обычаев и порядков и постоянными утверждениями, что для России они не годятся. Распространившееся в XVIII в. увлечение французской культурой, а с начала XIX в. также и немецкой, англомания многих российских дворян рождали, вместе с тем, постоянные призывы бороться с зависимостью от всего чужеземного. То отступали в тень, то оживлялись мифические представления о засильи немцев в России (см. об этом в кн.: Оболенская С.В. Германия и немцы глазами русских (XIX век). М., 2000).

Поиски русской национальной идеи были важной частью идеологии этой борьбы. Одно из главных мест в этих поисках занял великий русский писатель Ф.М. Достоевский, неоднократно высказывавший свое понимание русской национальной идеи. Достоевского чрезвычайно занимал вопрос о том, что представляет собой русский человек, он часто обсуждал его на страницах своего знаменитого "Дневника писателя"; этот вопрос нашел отражение и в романах Достоевского. В наблюдениях и сравнениях русского народа с европейскими и особенно с немецким, у Достоевского формируется представление о некой особой русскости, создается образ русского человека, который одновременно и русский и европеец, образ идеальный, несмотря на признание варварской мерзости русской народной жизни.

Но русская национальная идентичность определяется, по Достоевскому, не только особостью, специфичностью русского человека и русского народа, выделяющими его среди других европейских народов и отделяющими его от них. Главнейшей чертой, делающей всякого русского в то же время и европейцем, Достоевский считает особую, единственную в своем роде "всечеловечность" русских. С самого Петра, пишет он, европейская культура русским чужда, но природная братская любовь к другим народам создает в них высокосинтетическую способность всепримиримости, всечеловечности, наконец, потребность всеслужения человечеству.

В романе Подросток" Версилов говорит: "У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный культурный тип, которого нет в целом мире - тип всемирного боления за всех. Это - тип русский. Высшее проявление человеческой личности, свойственное русскому человеку и абсолютно не свойственное европейцу - способность добровольно за всех живот положить, пойти за всех на крест, на костер" ( Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30-ти томах. Л., 1972-1990. Т. 13. С. 376; т. 5. С. 79. Далее ссылки на тексты Достоевского даны по этому собранию его сочинений. с указанием тома и страницы)).

Эти высокие особенности дарует русскому человеку, по Достоевскому, православная религия. Только в православии во всей чистоте сохранился утраченный в Европе образ Христа и идеал всемирного единения во Христе. Католическая римская государственность, ставящая перед собой мирские цели и действующая, в сущности, мирскими средствами, забыла об этом идеале, продала образ Христа ценой земного господства. Более того: "римский католицизм...возвестив всему человечеству, что Христос без царства земного на земле устоять не может...тем самым провозгласил антихриста и тем погубил западный мир"( Т. 10. С. 197. См. об этом: Карсавин Л. Достоевский и католичество // Достоевский Ф.М. Материалы и исследования. Пг., 1922. С. 35-67).

Вообще западные христианские вероисповедания - это уже не христианство, утверждал Достоевский. И не в одном ли православии правда и спасение народа русского, а в будущих веках - и всего человечества? Только в нем заключены истинные гуманные начала. Только православие обеспечит России возможность исполнения ее исторической миссии - жить высшей жизнью; не силой, а убеждением, примером, бескорыстием, светом создать братский союз племен и спасти Европу, заботящуюся только о текущих выгодах, от неизбежного падения. "Одна Россия живет не для себя, а для мысли...Вот уже почти столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы" (Т. 13. С. 377). Но для того, чтобы выполнить свою великую историческую миссию, России необходимо отказаться от давнего западничества.

Итак, русская национальная идея, по Достоевскому, есть всемирное общечеловеческое единение на основе всеобщей любви во Христе и спасение человечества через православие. Такова всемирно-историческая миссия России и русского народа - единственного "народа-богоносца". С наибольшей ясностью эта мысль выражена в "Бесах" устами Шатова (в его споре со Ставрогиным): "Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал... но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного...Единый народ - "богоносец" - это русский народ" (Т. 10. С. 199-200).

Известная исследовательница творчества Ф.М. Достоевского Л.Сараскина писала, что говорить о любви Достоевского к родине и народу легко и приятно (Сараскина Л. Достоевский - чей он? // Литературная газета. 7. 2. 1990). Мне трудно с этим согласиться. С болью и сожалением приходится констатировать, что любовь к родине и русскому народу перерастает у писателя в противопоставление России другим государствам и народам, а естественное религиозное чувство - в противопоставление православия всем остальным вероисповеданиям. Русскому человеку, утверждал Достоевский, суждено стать вершителем европейских судеб. Православная вера - лучшая среди всех других - дарует ему совершенно особые свойства. Инстинктивная тяга к братству, общине, согласию, братская любовь ко всем - качества, которых лишены другие народы - создают высокосинтетическую способность русских к всепримиримости. Это выделяет русского человека среди других и определяет его способность стать всечеловеком.

Не вступая в развернутую полемику относительно этой концепции Достоевского, выскажу лишь одно полемическое замечание в адрес В.А. Твардовской, автора книги о Достоевском. Она утверждает, что при всех издержках русской идеи Достоевского, при всей наивности противопоставления европейскому пути - русского развития как антисословного и по духу общенационального, горячая вера писателя в то, что русская нация - необыкновенное явление в истории человечества, была оправданной и плодотворной в эпоху, когда Россия сбрасывала путы крепостничества. Твардовская усматривает в русской идее Достоевского "больше самоутверждения, нежели высокомерия, а тем более национализма..." (Твардовская В. А. Ф.М. Достоевский в общественной жизни России. М., 1990. С. 18). Может быть, и справедливо, что в русской идее Достоевского больше самоутверждения, нежели национального высокомерия, но, на мой взгляд, самоутверждение осуществляется все же за счет принижения прочих наций и вероисповеданий. Можно ли считать доброкачественным пробуждение национального самосознания с помощью идеи национальной и религиозной исключительности русского народа? Русскость обретается через отрицание чужого, а мессианизм русской национальной идеи Достоевского делает это отрицание непримиримым и агрессивным, что не слишком сочетается с его же тезисом о всепримиримости и всечеловечности русских.

Разумеется, происхождение, метаморфозы и судьбы германской национальной идеи и русской национальной идеи совершенно разные. Но есть одно обстоятельство, которое позволяет сказать, что во всех национальных идеях XIX, а, может быть и не только XIX века есть нечто общее. Это изначально заложенный в них образ врага, создающий ростки национализма ( в современном негативном понимании) и шовинизма. У немцев в роли врага выступали французы, которых нужно было изгнать из германских земель, у русских - европейцы, от влияния и даже засилья которых нужно было во что бы то ни стало освободиться. В 80-90-х гг. такими представлялись прежде всего немцы. Лишенная такой основы, как реальная необходимость борьбы за национальную независимость, русская идея Достоевского неизбежно должна была приобрести те черты, о которых писал Герцен - "противуположение себя другому и иудаическое понятие о превосходстве племени". Так и произошло.

Стоит, однако, вспомнить, что идеи Достоевского, нашедшие поддержку и развитие в трудах Н.Н. Страхова, К.Н Леонтьева и др., вызвали в русской публицистике 80 -90-х гг. весьма резкую полемику. С особенно острой критикой выступил тогда Владимир Соловьев. Начиная с 1883 г., уже после смерти высоко ценимого им гениального Достоевского, он опубликовал ряд статей по национальному вопросу. Не только философ, но и страстный публицист, Вл. Соловьев, движимый идеей христианского экуменизма и вселенской церкви, в своих статьях связал эту идею с обсуждением социальных, правовых и исторических проблем, направляя свои полемические стрелы против национализма разрабатывавших русскую идею поздних славянофилов.

Национальные идеи, несущие в себе функцию борьбы за справедливость, исполнены нравственного смысла, утверждал Соловьев, но вырождаясь в национальный эгоизм, они становятся губительными для своего народа. Он наглядно продемонстрировал печальную судьбу национальной идеи славянофилов старшего поколения. Для них это был предмет поэтического, пророческого вдохновения; русский народ представлялся им будущим носителем всечеловеческого просвещения. Но с момента выступления Н.Я. Данилевского (против его теории была направлена статья Вл. Соловьева "Россия и Европа" (1888 г.), вызвавшая бурю возмущения среди поздних славянофилов), еще в конце 60-х гг. выдвинувшего и попытавшегося теоретически обосновать совершенно ложный тезис о разложении романо-германской Европы, выдвижении на передний план молодого славянского культурно-исторического типа и неизбежности войны между ними, "и жизнь и теория как-то очень легко и незаметно подменивают справедливость и человеческую формулу национальной идеи формулою насилия и убийств". Прошло немногим более десяти лет, и разработка формулы национальной идеи "новейшими зоологическими патриотами, подменяющими истинный патриотизм как служение общечеловеческим христианским принципам - национализмом и антисемитизмом, завершилось хрюкающим и завывающим воплощением национальной идеи" (Соловьев В.С. Национальный вопрос в России // Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. Т.1. С. 335, 337.).

Возбуждение национального чувства у сильных и крупных народов, писал Соловьев, способствует развитию национального эгоизма, а соединение понятия о высшем благе с понятием национального интереса рождает стремление подчинить, поработить других. Национальному эгоизму, то есть убеждению, что каждый народ есть особое, довлеющее себе целое и высший закон для него - собственный интерес, философ противопоставил тезис, выработанный им в рамках общей задачи свободного христианско-экуменического служения: каждый народ есть часть вселенского целого и должен служить вселенским интересам в меру своих национальных сил. Будущее человечества - в разрыве с национальной ограниченностью, переходе от национального к всечеловеческому, слияние национального в единую христианскую общечеловечность. На этом пути призвание России (призвание, а не привилегия!) имеет скорее внутренний смысл - универсально-жизненное осуществление христианства, то есть его осуществление во всех делах государства и общества. Взгляды Вл. Соловьева, как нетрудно заметить, прямо противоположны идеям Ф.М. Достоевского, и если в своих речах памяти Достоевского, произнесенных вскоре после кончины писателя, Соловьев убеждал слушателей в том, что Достоевский, говоря о России, не мог иметь в виду национального обособления России, то в начале 90-х гг. он признавал "несвободу писателя от предвзятых идей и стихийных национальных инстинктов, не замечавшего их противоречия с провозглашенным им самим вселенским идеалом". (Там же. С. 411)

Истинная самобытность России, утверждал Соловьев, не может быть достигнута путем обособления от Запада. Мнимый русский идеал и особые русские начала проповедуемые поборниками русской идеи, имеют татарско-византийскую сущность и связаны с культом сильной власти, в основании которого лежит коренное зло русской жизни - всеобщее бесправие как следствие совершенно отличного от западного, слабого понятия о личности, ее чести и достоинстве. России необходима правдивая и беспощадная критика современной действительности. "Все более и более глубокое проникновение началами общечеловеческой христианской культуры, сопровождаемое постоянным критическим отношением к своей общественной действительности, - вот единственный путь, чтобы развить все положительные силы русской нации, проявить истинную самобытность, принять деятельное и самостоятельное участие во всемирном ходе истории" (там же. С. 432).

Не правда ли, звучит полемично и в высшей степени современно? И невольно рождается вопрос: нужна ли нам в наше время русская национальная идея?