Обухов Платон Алексеевич
Владимир Бонч-Бруевич - серый кардинал Ленина, его тень и правая рука, создатель и мотор первого Советского правительства, подлинный творец Советской власти, борец с банками, церковью, белым офицерством и священниками, надзиратель за советской литературой и любимый тесть злейшего врага Советской власти, и его брат-генерал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ о двух братьях Бонч-Бруевичах, Владимире и Михаиле, которые являлись мотором Октябрьской революции, поразительной силы тандемом за спиной Ленина, обеспечившим военную и административную мощь большевиков и превосходство их аппарата, и умерли в своих постелях уже после кончины Сталина, пережив сотни тысяч других революционеров, погибших или исчезнувших бесследно и бесславно
  Владимир Бонч-Бруевич был неординарной личностью, без которого не был бы возможен ни Октябрьский переворот, ни успешная деятельность Ленина.
  Именно он был тем серым кардиналом, который стоял за Лениным и непосредственно организовывал все - механизм Советской власти, расправы с ее противниками.
  Он стал предтечей Дзержинского, ВЧК и НКВД, вместе с братом создал Красную Армию, которую затем доблестно возглавлял Троцкий, ведал и внутренней, и внешней политикой страны. Он своими руками свергал царские памятники и ставил вместо них новые революционные монументы, утверждая Советскую власть на века. Он ведал советской литературой и искусством, боролся с церковью и священниками, и, почти полностью уничтожив их, курировал систему научного атеизма в СССР.
  Он умер в Петербурге, ставшим Ленинградом, в той самой роскошной, просторной квартире на Херсонской улице, в которой он перед революцией принимал Демьяна Бедного и Владимира Маяковского, печатал большевистские листовки и прокламации, чертил планы и схемы вооруженного восстания. Его собственные жилищные условия революция нисколько не улучшила. Впрочем, теперь, когда вся страна в основном жила в бараках и коммуналках, прежняя петербургская квартира должна была казаться Бонч-Бруевичу верхом роскоши. Однако и на самом склоне лет, окидывая взором всю свою прежнюю жизнь, он продолжал утверждать, что ни о чем в ней не жалеет, и продолжал писать казенно-оптимистические книжки про доброго Ленина для детей. Он сам был творцом и создателем этого мифа, и не мог отступить от него. Ибо если бы он отступил от него, то вся конструкция Советского государства и Советской власти, построенная на лжи, мифах, вранье, передергивании и обмане, рухнула бы, обратилась в прах.
  Этом мифу Бонч-Бруевич служил с самого начала, еще тогда, когда начал делать социальную революцию в своей роскошной квартире, и служил ему до конца. Кем же он был НСД - творец этого беззастенчивого мифа, грандиозной схемы обмана, в которой удалось затянуть весь народ огромной империи, раскинувшейся от Атлантического до Тихого океана? Кем был его брат, предавший своих товарищей-офицеров и хладнокровно командовавший их расстрелами ради того, чтобы исполнилась его давнишняя мечта, и он смог наконец дорваться до поста начальника Генерального Штаба?
  И откуда вообще взялась эта страшная парочка Бонч-Бруевичей, без которых не было бы ни революции, ни Ленина, ни Советской власти?
  
  
  Отцом братьев Бонч-Бруевичей (помимо Владимира, в семье был и его старший брат Михаил) был долгие годы работавший в Могилевской губернии землемер-поляк. По итогам длительной безупречной службы он, по законам Российской империи, получил право на личное дворянство. Но в свою среду исконные российские дворяне его не принимали - он был для них выскочкой. Это сильно омрачило последние дни новоиспеченного дворянина-землемера, и повлияло на его сыновей, которые стали видеть в Российской империи не мать, но мачеху. Это заставило младшего Бонч-Бруевича, Владимира, увлечься революционными идеями и выступать против директора института генерала Лялина. За это он был исключен из Московского землемерного института и сослан под надсмотр полиции в Курск, где ему пришлось заканчивать уже местное землемерное училище.
  Но постылая работа землемером пылкого юношу совсем особенно не привлекала - он слишком хорошо изучил эту скучную рутинную деятельность по рассказам отца. Особенно ему не хотелось работать в провинции - перед его глазами стоял пример отца, исходившего пешком всю Могилевскую губернию, но так и не добившегося, по мнению Владимира, ничего путного.
  Однако ему все равно было необходимо где-то устроиться. И тогда он, засунув диплом землемера на дно чемодана, поспешил вернуться в Москву, где поступил на работу землемером при московской Межевой канцелярии. Днем он работал там, а по вечерам посещал социал-демократические кружки. Именно там, чувствовал Владимир, лежало его настоящее будущее. Вместе с семейной группой молодых марксистов Карпузи, в которую входили два брата и сестра Карпузи, он попытался даже организовать свой собственный марксистский кружок, чтобы вести пропаганду среди рабочих, однако этот кружок просуществовал совсем недолго. Тогда Бонч-Бруевич вошел в кружок поэта Хлебцевича - таков был псевдоним старого народовольца Абрама Хавского, который теперь стремился нести свою пропаганду в массы в стихотворной форме. Но, поссорившись с Хлебцевичем, вышел из него. Вместе с Л. П. Радиным стал печатать на мимеографе листовки, но их никто не читал. Влияние социал-демократов в Москве было ничтожно мало, они существовали в виде разрозненных кружков, состоявших буквально из двух-трех человек, которые никак не были связаны между собой, и не могли оказать никакого решающего влияния на обстановку. И тогда в голове Бонч-Бруевича зародилась мысль: необходимо создать хотя бы один более-менее авторитетный центр социал-демократического движения, который хоть что-то из себя представлял, и на его основе объединять или хотя бы организовывать все остальные. Он стал мечтать о том, чтобы такой центр стал центром кристаллизации всех отдельных и не связанных между собой социал-демократических сил, и в конце концов вырос во что-то существенное, что могло бы повлиять на общую обстановку.
  Идеи Бонч-Бруевича нашли неожиданно сочувственный отклик в новом социал-демократическом кружке, к которому он прибился - в семейном кружке Величкиных. Он состоял из брата и двух сестер Величкиных - Николая и Веры с Клавдией. Наиболее авторитетной фигурой в этом кружке была старшая сестра Вера - она недавно приехала из Швейцарии, куда направилась, чтобы учиться там на врача, но вместо этого связалась с революционерами, посещала социал-демократические кружки и так увлеклась этой деятельностью, что совсем забросила учебу, и когда вернулась в Россию, нагруженная революционной литературой, ее арестовали. После недолгого тюремного заключения ее отпустили, и она была теперь окружена в семье ореолом настоящего революционного борца.
  Вера с первого взгляда приглянулась Бонч-Бруевичу. А в семье Величкиных он увидел реальный прообраз того, что хотел создать - будущей единой социал-демократической организации. Ему показалось, что он ухватился за рычаг Архимеда: конечно, такую организацию легче всего было создать на базе одной семьи, где все люди спаяны друг с другом кровными родственными узами. Семья Величкиных как раз и была той основой, которая ему требовалась.
  С этого момента началась лихорадочная деятельность Бонч-Бруевича по объединению сил социалистов и сколачиванию единого социал-демократического центра. Бонч-Бруевич пришел к двум студентам московского университета, Михаилу Владимирскому и Александру Финну, который впоследствии стал известен под фамилией "Финн-Енотаевский", которые сами являлись лидерами двух небольших студенческих марксистских кружков, и предложил им присоединить их кружки к кружку семьи Величкиных, и на основе этих трех кружков создать нечто более солидное, чем один-единственный отдельный кружок. Переговоры шли долго и сложно. Бонч-Бруевич понял, что Михаил Владимирский сам бы хотел стать лидером такого объединения. Впоследствии его лидерские качества подтвердились в полной мере, и с 1930 по 1934 год М. Ф. Владимирский занимал пост наркома здравоохранения РСФСР. Но в тот момент Бонч-Бруевичу удалось в конце концов убедить и М.Владимирского, и А.Финн-Енотаевского, и три микроскопические марксистские кружка превратились в объединение, которому дали пышное название "Московский рабочий союз".
  Вместе Бонч-Бруевич, М.Владимирский, А.Финн-Енотаевский и брат и сестры Величкины приняли решение, что "Московский рабочий союз" является новым социал-демократическим центром для руководства рабочим движением Москвы, и отправили письма Плеханову, прося оказать содействие в снабжении их революционной литературой.
  Но, поскольку ответ от Плеханова все не приходил, Бонч-Бруевич научился сам пользоваться гектографом и стал печатать и распространять нелегальную литературу.
  В один прекрасный день, а вернее, в ночь, когда шло подпольное заседание "Московского рабочего союза", энергичного Бонч-Бруевича заметил Владимир Ленин, пришедший в этот рабочий союз сделать доклад о позиции марксизма в аграрном вопросе. Бонч-Бруевич чем-то ему неуловимо понравился, как-то сразу приглянулся. Быть может, дело было в общем дворянском происхождении - оба Владимира, и тот и другой, происходили из дворян, получивших свое звание за многолетние заслуги. Общим у них было и чувство глубокой неудовлетворенности своим положением.
  Первая встреча Бонч-Бруевича с Лениным произошла в знаменательный день - 9(21) января 1894 года. Тогда еще ни Бонч-Бруевич, ни Ленин не предполагали, и не могли предполагать, чем же прославится эта дата. Но факт остается фактом: ровно через 11 лет спустя в Петербурге случилось Кровавое воскресенье - воскресенье 9(21) января 1905 года. В тот день был осуществлен разгон мирного шествия петербургских рабочих к Зимнему дворцу, имевшего целью вручить царю Николаю II коллективную Петицию о рабочих нуждах - разгон, в ходе которого против безоружных рабочих было применено огнестрельное оружие. Разгон шествия, повлекший гибель от нескольких десятков до нескольких сотен человек, вызвал взрыв возмущения в российском обществе и во всем мире и послужил толчком к началу Первой русской революции.
  Тогда, в 1904 году, ни Бонч-Бруевич, ни Ленин этого еще, конечно, не знали. Но вся их деятельность и была направлена на то, чтобы это стало возможным. И в конце концов все случилось так, как они задумывались, и произошло именно то, к чему они стремились.
  А тогда, в холодную январскую ночь 1894 года, Ленин посоветовал Бонч-Бруевичу совмещать подпольную революционную деятельность с легальной. Так будет намного эффектнее, объяснил он. И можно будет прикрывать нелегальную деятельность совершенно легальной. Полицию это всегда сбивает с толку. Ленин, конечно, знал, о чем говорил.
  По совету Ленина Бонч-Бруевич стал редактировать серию книг для народа в издательстве либерального редактора П. К. Прянишникова. Задачей Бонч-Бруевича было организовать широкое народное издательство для крестьянской и рабочей массы. Но это он делал по-прежнему "днем". "Ночью" же этот уже опытный конспиратор организовал несколько новых кружков для печатания нелегальной литературы на гектографе, и наладил ее доставку на московские заводы.
  Ленин оценил "талантливого марксиста", у которого были поистине золотые руки и который замечательно управлялся с техникой, и поручил Бонч-Бруевичу создать нелегальную мастерскую по изготовлению мимеографов для снабжения ими социал-демократических организаций разных городов России. Бонч-Бруевич блестяще справился с этой задачей - такая мастерская появилась в неприметном частном доме в Басманной слободе, и вскоре изготовленные там множительные устройства стали путешествовать своим ходом по всей России.
  Но даже такой удобно устроенной мастерской оказалось недостаточно. У мимеографов был один существенный недостаток - на них нельзя было печатать много листовок, и нельзя было делать это быстро. По-настоящему эффективные средства борьбы и агитации партии могла дать лишь полноценная типография. И Ленин поставил перед Бонч-Бруевичем задачу создать такую подпольную типографию.
  Владимир удачно справился и с этой задачей. Сколько трудностей ему пришлось при этом преодолеть, невозможно подсчитать - их был миллион. Но результат превзошел все ожидания Ленина: подпольная типография была создана, и работала.
  Тогда Ленин попросил Бонч-Бруевича перевести ее в Петербург - она была там нужнее. В Петербурге было намного больше заводов и фабрик, там жило гораздо больше пролетариата, и типографию следовало перенести именно туда. Однако чересчур большие успехи в конце концов вызвали большие неприятности. Оснащенная подпольной типографией революционная организация не могла не привлечь к себе внимание полиции. В конце концов типографию разгромили. А Бонч-Бруевич почел за лучшее скрыться в безопасной Швейцарии.
  В этот момент не только Бонч-Бруевич, но и многие другие молодые русские марксисты стремились уехать за границу - кто в Швейцарию, кто в Германию, кто во Францию. Объяснялось это очень просто: приближалась коронация императора Николая II, которая должна была происходить в Москве, и все были уверены, что полиция в этой связи предпримет экстренные меры безопасности, и постарается освободить столицу от революционного элемента, и обрушит репрессии на всех участников социал-демократических кружков. Все боялись, что им придется провести время до и после коронации в тюрьме, а то и в Сибири. Конечно, гораздо лучше было провести его в Западной Европе.
  К мысли о том, чтобы скрыться в безопасной Швейцарии, его подтолкнула и его возлюбленная Вера Величкина. После того, как Вера, вернувшись из Швейцарии, побывала в русской тюрьме, она сама страстно мечтала уехать обратно - туда, где заниматься революционной деятельностью было так удобно и безопасно. В Швейцарию она собиралась потом вызвать и своего брата Николай, и сестру Клавдию, чтобы всем вместе работать на революцию. В Москве из всей семьи Величкиных должны были остаться лишь их престарелая мать и отец-священник, которые не поддерживали благородные революционные устремления своих детей.
  Бонч-Бруевич понял, что желание Веры полностью совпадает с его собственным, а ее опыт жизни в Швейцарии открывает перед ним замечательную возможность быстро осесть там и без промедления приступить к любимому делу - к агитации и подготовке к революции. И в 1896 году новоиспеченная социал-демократическая семья Бонч-Бруевичей в полном составе эмигрировала в Швейцарию.
  При себе Бонч-Бруевич имел мандат представителя "Московского рабочего союза", что позволило ему без помех вступить в группу "Освобождение труда", созданную в 1883 в Женеве по инициативе бывших активных народников-чернопередельцев - Плеханова, Игнатова, Засулич, Дейча и Аксельрода,
  Бонч-Бруевич сразу подружился с Плехановым, а его жена Вера - с женой Плеханова Розой Марковной Боград-Плехановой (1856-1949), дочерью состоятельного одесского коммерсанта, который, собственно, и финансировал из собственных средств основную часть работы группы. Подружился он и с Аксельродом.
  Группа поручила ему писать в "Работнике", "Листках работника" и в других изданиях группы. Одновременно он поступил на факультет естественных наук Цюрихского университета, чтобы получить легальный статус и в случае необходимости объяснить цель своего пребывания в Швейцарии полиции
  Узнав о том, что Бонч-Бруевич увлекался историей религиозных течений в России, отколовшихся от официальной русской православной церкви, Плеханов поручил ему еще глубже изучить сектантов на предмет того, нельзя ли превратить их в резерв революционного движения и дополнительный отряд революционеров, который можно было бы бросить против царизма совместно с рабочими. Для того, чтобы работа Бонч-Бруевича в этом направлении пошла живее, его снабдили деньгами и соответствующими рекомендациями, и направили в Лондон, сделав сотрудником издательства "Свободное слово" в Лондоне, при редакции которого существовал обширный архив материалов по истории и изучению русского сектантства.
  После периода обучения наступил период практических действий: в 1900 году Бонч-Бруевич выехал из Лондона в Константинополь, где встретил группу сектантов-духоборов, преследуемых царским правительством и покинувших Россию, чтобы перебраться в Канаду. Бонч-Бруевич присоединился к ним и сопровождал на всем пути из Константинополя в Канаду, где помогал их устройству, одновременно собирая материал по истории и фольклору духоборов, записывая их устное творчество - "Животную книгу".
  Вскоре к нему присоединилась и супруга - по приглашению мужа, Вера перебралась вслед за ним в Канаду, и стала жить среди сектантов, приобщая их к социал-демократическим идеям.
  В Швейцарию супруги Бонч-Бруевичи вернулись вполне обнадеженными, и доложили Плеханову, что сектанты вполне созрели для социализма, и что их вполне можно привлечь к революционную делу.
  Плеханов же направил его работать наборщиком в типографию "Освобождение труда" в Женеве - партии во всевозрастающем количестве требовалась агитационная литература. Он также посылал энергичного и пронырливого Бонч-Бруевича в разные города Швейцарии, чтобы тот организовывал там из русских эмигрантов группы сторонников "Освобождения труда", и громил в публичных диспутах их главных противников - так называемых "экономистов" и "рабочедельцев". Бонч-Бруевич организовывал по разным городам Швейцарии сторонников "Освобождения труда", устраивал собрания против "рабочедельцев", переправлял в Россию "Vademecum" Плеханова.
  А Роза Марковна списалась со своим отцом, и устроила Бонч-Бруевича корреспондентом в газету "Одесские новости" и в журнале "Народное хозяйство".
  Бонч-Бруевичу поручили также проводить работу среди сочувствовавшего освободительным идеям русского студенчества, рассыпанного по разным университетам Швейцарии, и он стал редактором издававшейся на средства "Освобождения труда" газеты "Русское студенчество", которую печатали в Женеве. С помощью Плеханова и Аксельрода Бонч-Бруевич также сколотил "Общество свободных студентов" в Швейцарии, и стал воспитывать его членов в революционном марксистском духе.
  29 июля 1900 года в Женеву прибыл из России старый друг и знакомый Бонч-Бруевича - Ленин. Он прибыл туда, чтобы провести с Плехановым переговоры об издании ежемесячной газеты "Искра" и теоретического журнала "Заря". В тот же день с Лениным встретился и Бонч-Бруевич - Владимир Ильич пытливо выяснял у него, на каких позициях стоит Плеханов и чем он, собственно говоря, "дышит". Объединенную редакцию "Искры" и "Зари" после долгих и жарких споров решили образовать на паритетных началах, чтобы никто не чувствовал себя ущемленным - в нее вошли по три представителя группы "Освобождение труда" - Плеханов, П. Б. Аксельрод и В. И. Засулич, и три представителя "Союза борьбы" - Ленин, Мартов и Потресов.
  По настоянию Ленина, в качестве корреспондента к работе в "Искре" был привлечен Бонч-Бруевич. Он стал писать туда под псевдонимом "Северянин". А сам Ленин уехал в Германию, чтобы приступить к непосредственному изданию "Искры".
   Первый номер газеты вышел в Лейпциге 11 декабря 1900 года. Начиная со второго номера газета издавалась на квартире Парвуса. А в апреле 1902 года, после того как германское правительство по настоятельному требованию русского запретило издавать газету на своей территории, редакция переехала из Мюнхена в Лондон, а в 1903 году в Женеву. Там Бонч-Бруевич сразу же стал ее постоянным сотрудником. Это было удобно, тем более, что и "Искра", и газета "Русское студенчество", в которой он уже давно состоял, печатались теперь в одной и той же типографии "Освобождения труда".
  В том же 1903 году Бонч-Бруевич вошел в "Заграничную лигу русской революционной социал-демократии". Эта организация была создана Лениным для того, чтобы объединить в единый кулак все русские революционные организации, действовавшие в эмиграции. А когда в этой организации после раскола РСДРП возобладали меньшевики, Бонч-Бруевич столь же дисциплинированно ушел вместе с другими большевиками со второго съезда Заграничной Лиги.
  
  Одновременно Бонч-Бруевич вместе с женой выполняли важное задание Ленина: поднять на борьбу против царизма сектантов. Для этого они отправились в Канаду, встретились с руководитель значительной части верующих-духоборов в Российской империи и Канаде Петром Васильевичем Веригиным, и почти два года прожили среди сектантов, изучая их верования и обряды и примеряясь, как бы лучше приспособить их движение для революционных целей и превратить сектантов в резерв революции. Им удалось сделать многих сектантов подписчиками "Искры", после чего они возвратились в Женеву и продолжили подготовку к революции.
  После этой поездки Ленин присвоил Бонч-Бруевичу звучный партийный псевдоним "Дядя Том", под которым он и стал далее известен в революции.
  Важной вехой в жизни Бонч-Бруевича стал II съезд РСДРП. Он написал для II съезда РСДРП специальный доклад "Раскол и сектантство в России". После раскола партии и драматичной борьбы Ленина с меньшевиками железно примкнул к большевикам.
  Зарекомендовав себя как абсолютно надежный и преданный Ленину человек, он был назначен им заведовать всей партийной техникой РСДРП в Женеве - типографией, брошюровочной, экспедицией, паспортным бюро, пересылкой в Россию литературы. Теперь вся революционная литература, которая поступала в страну, проходила через его руки. Да и сами революционеры тоже - он снабжал их паспортами, проездными документами, деньгами. Одновременно Бонч-Бруевич возглавил Библиотеку и архив РСДРП в Женеве. И по решению II съезда РСДРП стал издавать в Женеве социал-демократический листок для сектантов "Рассвет". Это издание стало прямым следствием его выступления на съезде, в котором он доложил о сектантах и об их готовности следовать по революционному пути.
  А после перехода ЦК в руки примиренцев и меньшевиков Бонч-Бруевич по приказу Ленина наладил совершенно самостоятельный, автономный от всех других групп внутри РСДРП выпуск большевистской литературы, создав "Издательство В. Бонч-Бруевича и Н. Ленина".
  Революционное брожение в России постепенно усиливалось, и особенно заметно это стало с началом неудачной русско-японской войны. Почувствовав, что может скоро грянет гром, жена Бонч-Бруевича Вера Величкина в преддверии революции 1905 года подготовила к печати сборник революционных песен и стихотворений "Перед рассветом", который вышел в конце 1905 г. в Женеве в издательстве газеты "Искра". Именно эти песни и распевали потом участники шествия к Зимнему дворцу, закончившегося страшной драмой Кровавого воскресенья.
  Как только в России грянул кровавый 1905 год, Ленин срочно направил Бонч-Бруевича в Петербург. Главным поручением Ленина было агитировать за созыв III съезда РСДРП. Нелегально въехав в январе 1905 года в Россию, исполнительный Бонч-Бруевич принялся выполнять главное задание Ленина - проводить агитацию за созыв III съезда РСДРП, и посетил Ригу, Петербург, Москву, Тверь, Тулу, Орел, Курск, Харьков, Ростов-на-Дону. Одновременно он печатал корреспонденции в большевистской газете "Вперед", выпускавшейся подпольно, и чуть ли не ежедневно писал обстоятельные отчеты в Женеву.
  Добившись удовлетворительных, по мнению вождя, результатов, Бонч-Бруевич по его призыву срочно вернулся в апреле в Женеву, чтобы по поручению партии организовать там издательство "Демос". Ленин прекрасно помнил, как замечательно удалось Бонч-Бруевичу организовать подпольные типографии в Москве и в Петербурге, и мечтал вновь использовать его таланты в этой области, когда это было особенно, позарез необходимо. Бонч-Бруевич не подвел его ожиданий, и стремительно организовал издательство "Демос", которое сразу же приступило к полномасштабному изданию остро необходимых революционных брошюр и агитационных листков. За это Бонч-Бруевич получил весомую награду - его сделали членом Комитета заграничной организации (большевиков). Теперь он стал одним из членов высшего руководства партии.
  Но Ленину требовались и другие таланты Бонч-Бруевича. После того, как Ленин убедился, что "Демос" исправно печатает необходимые брошюры и агитационную литературу, Бонч-Бруевич по указанию ЦК РСДРП (б) вернулся в Россию, перевезя из-за границы в Петербург взрывчатые вещества для боевых организаций большевиков. Он участвовал в подготовке вооруженного восстания в Санкт-Петербурге, неустанно организовывал подпольные склады с оружием, следил за доставкой и распределением винтовок, револьверов, гранат и бомб среди революционеров.
  Однако все усилия Бонч-Бруевича и партии по раздуванию революционного пожара оказались тщетными. Революционный подъем закончился. Правда, закончился он все-таки на высокой ноте - в результате стране были дарованы многочисленные свободы. Большевики поспешили ими воспользоваться. Бонч-Бруевич был вновь направлен в Санкт-Петербург - сотрудничать в первой легальной большевистской газете "Новая жизнь". Он работал секретарем и членом редакции социал-демократического журнала и издательства "Наша мысль". Сотрудничал в легальном большевистском журнале "Вестник жизни" и в журналах "Современный мир", "Образование", "Минувшие годы", "Правда". Участвовал в организации легальных большевистских газет "Вперед", "Волна", "Эхо", заведовал большевистским издательством "Вперед" и его книжным складом.
  Но в 1907 году вновь наступил период реакции, и наступления на уже отвоеванные, казалось бы, свободы. Издательство "Вперед" было разгромлено, а Бонч-Бруевич - арестован при разгроме и предан суду и заключен в тюрьму Кресты.
  Но просидел он там недолго. Вина его была сочтена не слишком сильной, и из тюрьмы его быстро выпустили. Бонч-Бруевич продолжил большевистскую работу, но уже более осторожно. Он участвовал в работе думских социал-демократических фракций, осторожно вел агитационную работу среди рабочих, организовывал рабочие клубы. В течение 1907-1914 годов был постоянным членом консультативной группы социал-демократической фракции II и III Государственной думы и российской социал-демократической рабочей фракции IV Государственной думы, используя все широкие легальные возможности для социал-демократической пропаганды.
  Навыки опытного подпольщика никуда не делись, и он стал подпольным секретарем Песковского района Петербургского комитета партии, участвовал в организации нелегальной типографии, которая печатала нелегальную социал-демократическую газету "Казарма" и распространяла ее среди солдат и матросов.
  Одновременно он вел широкую работу в легальной печати - сотрудничал в большевистском журнале "Просвещение", в журналах "Вестник Европы" и "Право", был редактором и сотрудником "Известий Общества Толстовского музея" (Петербург). В Петербургском Обществе народных университетов читал лекции по истории религиозно-общественных движений.
  С конца 1910 г. принял участие в организации газеты "Звезда" и был членом ее редакции от большевиков - газета тогда издавалась совместно с плехановцами и левой частью думской социал-демократической фракции.
  Бонч-Бруевич с 1912 года стал членом редколлегии газеты "Правда", неоднократно арестовывался, но при этом серьезным преследованиям не подвергался. Когда в Киеве в 1913 году начался печально знаменитый антисемитский процесс против сына глубоко религиозного хасида Менахема Менделя Бейлиса, обвиненного в убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского - Бонч-Бруевич приехал в Киев в качестве корреспондента и выдал на-гора несколько разоблачительных репортажей. А "дело Бейлиса" кончилось тем, что сам обвиняемый, который просидел в тюрьме почти два года, был полностью оправдан. После этого сам Бейлис вместе с семьей сначала уехал в Хайфу, а оттуда перебрался в Нью-Йорк, где через двадцать лет после позорного процесса скончался. А сам Бонч-Бруевич опубликовал в 1914 году книгу "Знамение времени. Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса", которая прозвучала настоящей пощечиной царскому режиму.
  Одновременно Бонч-Бруевич не забывал и о хорошо известных ему сектантов - под предлогом изучения жизни и быта сектантских общин и духоборах ездил по всей России и исподволь агитировал их в пользу ленинского курса и партии.
  Звездный час Бонч-Бруевича наступил в дни февральской революции. он участвовал в организации выступления Волынского полка и пулеметного батальона в Петрограде, в первый же день революции с отрядом революционеров-поляков, под силовым прикрытием привлеченного ими отряда солдат-преображенцев занял типографию газеты "Копейка" и организовал там выпуск "Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов", первый номер которых выпустил 28 февраля 1917 г. Благодаря этой кипучей революционной работе он был избран членом Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и гласным Рождественской районной думы. Одновременно он являлся членом подпольного революционного комитета Рождественского района - революцию, по рекомендации Ленина, нужно было развивать дальше как легальными, так и нелегальными методами.
  А в "Известиях" находчивый и неутомимый Бонч-Бруевич в виде прокламации напечатал Манифест ЦК РСДРП(б) "Ко всем гражданам России!".
  17 апреля в "Известиях" Бонч-Бруевичу и удалось напечатать передовую статью "Чего они хотят?", в которой он выступил резко против травли В.И. Ленина и других большевиков за то, что из эмиграции они возвращались через Германию. О том, какое колоссальное значение Ленин придавал этой спасительной для него статье, напечатанной в авторитетнейших "Известиях", свидетельствует его благодарственная записка Бонч-Бруевичу.
  Но и этой газеты большевикам было мало - тем более, что "Известия" постепенно выходили из-под их влияния. И тогда по совету Ленина, который предложил большевикам захватывать существующие типографии и редакции газет и журналов, и выпускать на их базе большевистскую печатную продукцию, Бонч-Бруевич с вооруженными солдатами и матросами захватил редакцию и типографию газеты "Вечерний Петербург" и превратил ее в газету "Рабочий и солдат", которая сразу же повела агитацию в пользу социалистической революции. Бонч-Бруевич стал одним из редакторов этой газеты и усердно снабжал ее материалами, разоблачавшими деятельность Временного правительства. А затем он участвовал в создании такой же газеты, но только для моряков. Ее нейтрально назвали "Волна". И она не покладая рук гнала и гнала выше революционную волну.
  Он также неустанно выступал на рабочих собраниях в Петрограде, вёл революционную пропаганду среди солдат запасных батальонов Преображенского и Волынского гвардейских пехотных полков, вербуя все новых и новых сторонников большевиков.
  И доставил Ленину еще одну радость - в издательстве "Жизнь и знание" организовал выход книги вождя "Империализм как высшая стадия капитализма". А эта книга была прямым теоретическим обоснованием необходимости свержения Временного правительства, и прихода к власти большевиков.
  Тактику и стратегию вооруженного восстания лидера партии обсуждали, тайно собираясь на даче Бонч-Бруевича в деревне Нейвола близ железнодорожной станции Мустамяки. Там постоянно бывал Ленин, Зиновьев, Каменев, Свердлов, там все время проводились партийные совещания.
  Бонч-Бруевич принял самое активное участие в неудавшейся июльской попытке большевиков одним ударом взять власть в свои руки. Вместе с Троцким и Дыбенко он организовал вооруженную демонстрацию 3-4 июля 1917 года, которая должна была привести к победе большевиков. И когда 20 июля Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина и ряда видных большевиков по обвинению в государственной измене и организации вооруженного восстания, ему пришлось вновь перейти на нелегальное положение.
  С этого момента Бонч-Бруевич упорно работал над организацией вооруженного восстания, которое должно было принести победу его партии. После разгрома неудачного выступления генерала Лавра Корнилова и победы большевиков в Петроградском совете, он сделала газету "Рабочий и Солдат" официальным органом Петроградского Совета, и прямо призывал в этой газете солдат к вооруженному выступлению против действующей слабой власти Временного правительства.
  Он принял самое деятельное участие в Октябрьском вооруженном восстании в Петрограде и с первых дней существования Советского правительства до октября 1920 г. работал на посту управляющего делами Совнаркома. Соответственно, все декреты, распоряжения и указания Совнаркома, все издаваемые им бумаги с 1917 по 1920 год выходили за двумя подписями - Ленина и Бонч-Бруевича.
  С первого же дня победы восстания он также возглавил комендатуру района Смольный - Таврический дворец, и стал своего рода диктатором в данном районе. Главным же заданием Бонч-Бруевича была неусыпная охрана Смольного - основного штаба революции. и он с этой задачей справился - перекрыв все соседние улицы и площади и всюду расставив свои отряды, не подпустил никого к Смольному, и позволил штабу большевиков беспрепятственно осуществлять и координировать всю деятельность по захвату власти в городе. А затем - и во всей стране.
  В первый же день восстания Бонч-Бруевич пришел в хорошо знакомую ем редакцию "Известий", и установил в ней полную цензуру, запретив публиковать приказы штаба Петроградского Военного округа и Временного правительства. В полдень 25 октября опубликовал в газете "Рабочий и Солдат" обращение Петроградского ВРК "К гражданам России!", затем выпустил его отдельной листовкой. Днём 26 октября обеспечил во всех типографиях города печатание Декрета о земле.
  А затем Бонч-Бруевич посоветовал Ленину осуществить витавшую в воздухе идею национализации частных банков, и непосредственно обеспечил эту национализацию в Петрограде и в Москве. Благодаря этом в распоряжение партии перешли такие ценности, о которых невозможно было и мечтать.
  По его инициативе и с одобрения Ленина в Смольном была организована так называемая "75-ая комната Смольного". Это была просто одна из комнат под номером 75. Она отличалась от других, пожалуй, лишь тем, что была наиболее просторной и вместительной. В ней Бонч-Бруевич распорядился поставить несколько столов, за один из которых уселся сам, в качестве назначенного лично Лениным председателя следственной комиссии по борьбе с погромами и контрреволюцией, а за другим разместил набранных лично им "рабочих комиссаров". Задачей группы комиссаров, разместившихся под его начальством в 75ой комнате Смольного, была охрана порядка красной столицы, борьба с пьяными погромами и всем остальным, что не нравилось вождю большевиков. В 75ую комнату Смольного доставлялись задержанные арестованные, здесь Бонч-Бруевич проводил их стремительные допросы - то в качестве председателя следственной комиссии по борьбе с погромами и контрреволюцией, то в качестве уполномоченного по борьбе с пьяными погромами, то просто как управляющий Совнаркома, и, соответственно, уполномоченный Правительства, после чего людей обычно или расстреливали, или бросали в застенок. В соседней комнате специально для этого размещалась караульная рота. По сути, эта 75ая комната Смольного стала тем зерном, из которого несколько недель спустя проросла вся ВЧК. Символично, что организация 75ой комнаты Смольного была одним из самых первых действий Советской власти, если вообще не самым первым. А из обкатанной Бонч-Бруевичем должности председателя следственной комиссии по борьбе с погромами и контрреволюцией при Совете народных комиссаров логично выросла и должность самого Дзержинского - председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров
  Впрочем, свою должность председателя следственной комиссии по борьбе с погромами и контрреволюцией ни сам Бонч-Бруевич, ни его шеф Ленин афишировать не любили. Официально Бонч-Бруевича всегда представляли как уполномоченного Совета народных комиссаров по борьбе с пьяными погромами. Это звучало, по мнению вождя, гораздо благозвучнее. Кто будет выступать против благородной борьбы с погромами, да еще и пьяными? Очевидно, что все культурные люди должны были поддержать деятельность Бонч-Бруевича... А когда он поворачивался к ним своей стороной председателя следственной комиссии по борьбе с погромами и контрреволюцией, было уже поздно. Обратного хода на волю обычно уже не бывало. Так под видом борьбы с погромами осуществлялся на деле самый настоящий погром всех, кто выступал против большевиков, за свободу и демократию. Громили их безжалостно, не жалея ни свинца, ни выстрелов, ни нагаек.
  Бонч-Бруевич сыграл и ключевую роль в разгоне Учредительного собрания -или, как намеренно презрительно принялись обзывать его большевики, жалкой "Учредилки". Поскольку выборы не принесли им большинства в этой Учредилке, она подлежала уничтожению. Но где найти людей, которые справились бы, не дрогнув, с этой задачей? Ведь лозунг созыва Учредительного собрания был ключевым лозунгов революции с самого первого дня, с этим лозунгом в течение всего года выступали сами большевики, и вот просто так взять и выбросить Учредилку за борт казалось немыслимым.
  Исполнителя - а им стал печально знаменитый матрос-анархист Анатолий Железняков - тоже нашел Бонч-Бруевич. И не просто нашел - он его выпестовал за несколько предыдущих месяцев общения с ним, многократно проверил в деле, и предложил Ленину уже совершенно отшлифованную кандидатуру отъявленного негодяя, готового бестрепетно выполнить любой приказ.
  Об истории своего знакомства и общения с матросом Железняковым сам Бонч-Бруевич, не таясь, рассказал в своей книге "На боевых постах Февральской и Октябрьской революций", вышедшей в свет в 1930 году в Москве.
  
  Когда немцы начали широкое наступление на Петроград, Бонч-Бруевич был назначен членом Комитета революционной обороны Петрограда. Однако его деятельность на этом посту не увенчалась особенными успехами. И тогда в обстановке строжайшей тайны было принято решение о том, чтобы перевести Советское правительство подальше от линии фронта - в Москву.
  Как писал сам Бонч-Бруевич, "сведения, стекавшиеся в 75-ю комнату Смольного, ясно говорили, что устремления белогвардейцев всецело были направлены на прежнюю столицу и что здесь жить новому правительству становилось небезопасно".
  Действительно, как можно было работать советскому правительству в Петрограде в расстоянии двух дневных переходов от расположения германских войск! И впрямь небезопасно... О том, почему все так случилось, тогда старались не думать.
  Руководить организацией переезда Советского правительства в Москву Ленин поручил все тому же Бонч-Бруевичу. Он считал, что никто лучше него не справится с этой задачей. Да что греха таить - Ленин считал, что никто другой вообще не справится с этой задачей!
  Главное, на чем настаивал Ленин - это на том, чтобы все прошло в обстановке строжайшей секретности. Отправиться решили не с пустыми руками: правительство постановило эвакуировать минимум руководителей центрального административного аппарата с семьями, Госбанк, золото и Экспедицию заготовления государственных бумаг.
  Для сугубого обеспечения конспирации был пущен слух, что СНК и ЦИК выезжают в Москву временно, лишь для участия во Всероссийском съезде Советов. И тут же вернутся оттуда.
  Собирались в Москву, как воры - никому ничего не объявляя, конспиративно съезжаясь в поезд Љ4001, стоявший не на вокзале, а на запасных путях. Тронулся этот поезд в десять часов вечера, когда совсем стемнело, и двигался в кромешной тьме, без огней. Более нелепого переезда правительства которое будто бы выражало интересы всего народа, невозможно было себе представить. И если в Петрограде еще можно было отговориться боязнью немцев, то кого следовало опасаться на полпути к Москве? Только собственного народа. Которого и опасались в первую очередь большевики.
  В Москве важных дел у Бонч-Бруевича тоже хватало. Их было просто невпроворот. Он принимал активное участие в подавлении восстания левых эсеров в Москве и в расследовании дела об убийстве германского посла Мирбаха. В сентябре 1918 года как Управляющий делами СНК РСФСР завизировал Постановление СНК РСФСР от 05.09.1918 года "О красном терроре". Примерно в то же время основал партийное издательство "Коммунист". После того, как в Москве при его активном участии были уничтожены все памятники царского времени, стал членом Комиссии по охране памятников искусства и старины.
  Однако на самом взлете блистательная карьера Бонч-Бруевича неожиданно прервалась. В 1920 году он был внезапно отстранен от должности управляющего делами Совнаркома. Отстранен самим Лениным, причем грубо и неожиданно. И послан руководить... колхозом.
  Причина внезапного падения Бонч-Бруевича с Олимпа власти была банальной - "интриги, батюшка, интриги". Его элементарно подсидели. Как водится, подсидел его тот, кто был ближе всех к нему - секретарь Совнаркома Николай Горбунов. В то время как Бонч-Бруевич был могущественным управляющим делами, подписывавшим все декреты и распоряжения Совнаркома вслед за Лениным, Горбунов, инженер-химик по образованию, был скромным секретарем, который эти указы и распоряжения готовил. Но готовил он их со слов Ленина, а значит, был и ближе к "телу" - записывая указания и мысли Ленина, он все время крутился рядом с ним. и в какой-то момент Горбунову расхотелось быть простым секретарем, и он решил скушать своего могущественного патрона, и заделаться управляющим делами.
  Ленин, однако, не любил скоропалительных кадровых решений, и представил Горбунову шанс отличиться - или пасть самому. И послал его на фронт против Врангеля - самого опасного на тот момент противника советской власти. Горбунов, наделенный мандатом уполномоченного Реввоенсовета и начальника политотдела армии, примерно справился со своей функцией: скрупулезно составлял списки расстреливаемых офицеров, не упуская никого, понукал и посылал в бой красных командиров, словом, показал себя образцовым кнутом. И тогда Ленин срочно вернул его в Москву - и усадил на место Бонч-Бруевича.
  На этом посту Горбунов продержался вплоть до декабрь 1930 года, и столь же истово служил Сталину, как до него - Ленину. И был сменен Сталиным только тогда, когда вождю захотелось увидеть на этом посту, рядом с собой, еще более идеологически преданного ему Платона Керженцева, которому в ближайшем будущем Сталин поручит важнейшие идеологические кампании - разгром театра Мейерхольда, критику и запрет Шостаковича, последовательные идеологические кампании в отношении писателей, художников, поэтов, музыкантов, превративших их в вышколенную армию советских идеологических служащих.
  Правда, совхоз, которым послали заведывать Бонч-Бруевича, был образцовым, более того, элитным - это были знаменитые "Лесные поляны" в районе Болшево, продукция которого направлялась руководителям партии и правительства.
  Совхозом этим Бонч-Бруевич заведовал с 1920 по 1929 годы. Совхоз располагался на живописном берегу подмосковной Клязьмы, рядом с усадьбой Любимовка, принадлежавшей в прошлом отцу К. С. Станиславского - купцу Алексееву. Сам Константин Сергеевич Станиславский провел в Любимовке свое детство. Здесь же он, будучи ребенком, впервые выступил на сцене, устроенном во флигеле усадьбы. Чехов вместе с О. Л. Книппер провел здесь лето 1902 г., работая над пьесой "Вишневый сад". После организации здесь совхоза, который обеспечивал элиту страны свежими продуктами, рядом с имением Любимовка построил свою дачу и Демьян Бедный (Придворов) - самый привилегированный из всех пролетарских поэтов.
  Немного сжалившись над верным Бонч-Бруевичем, который был столь безжалостно вышвырнут из Кремля, Ленин в тот же неприятный 1920 год дал ему еще одно назначение - членом Центральной комиссии улучшения быта ученых (ЦЕКУБУ). Поближе к ученым, подальше от власти. И Бонч-Бруевич вместе с Максимом Горьким и председателем ЦЕКУБУ Артемием Халатовым оделял изголодавшихся ученых (а вместе с ними и отдельных, самых заслуженных деятелей культуры) пайками, дровами, валенками и другими столь необходимыми жизни вещами, которые с момента совершения успешной революции практически исчезли с территории необъятной России.
  
  Лишенный реальной власти и сколько-нибудь значимых постов, Бонч-Бруевич попытался хотя бы отчасти компенсировать утрату своего статуса приобретением высоких научных званий, и добился избрания себя действительным членом Социалистической академии общественных наук - получив высокое звание социалистического "академика". Одновременно он вступил в Общество старых большевиков - Общество, которое в условиях диктатуры пролетариата наделяло ощущением принадлежности к избранным (пусть и многие видные большевики иронически-презрительно называли его "Обществом старых пердунов").
  Вступив в это общество, Бонч-Бруевич захотел писать воспоминания. А чтобы их было сподручнее издавать, испросил разрешение на создание собственного издательства. Ленин, немного подумав, такое разрешение ему дал, и с 1921 по 1937 год Бонч-Бруевич работал в качестве председателя и одновременно главного редактора в организованном им кооперативном московском издательстве "Жизнь и знание". Печатал свои мемуары, мемуары своих товарищей. Но когда в 1934 году убили Кирова, это издательство перестало печатать что-либо: Сталин страшно боялся, что какое-то издательство или типография станут печатать оппозиционные листовки, воззвания и прочую полиграфическую продукцию, и установил столь драконовский режим контроля за их деятельностью, что издательство Бонч-Бруевича сначала впало в испуганный летаргический сон, а затем и вовсе испустило дух.
  В 1922 году, впрочем, Ленин вспомнил про Бонч-Бруевича - намечалось кляузное, малоприятное, но чрезвычайно прибыльное дело по отъему церковных ценностей и закрытию церквей и монастырей, и Бонч-Бруевич, с его несравненными организаторскими талантами, был бы в таком деле незаменим. Его и привлекли членом Комиссии ВЦИК по отделению церкви от государства. В течение двух лет, с 1922 по 1923 год, он деятельно разрабатывал планы изъятия ценностей из церквей, лавр и монастырей, следил за тем, как они переправлялись в слитки или упаковывались и переправлялись для продажи за границу - смотря что было выгоднее. Церковь от государства была отделена целиком и полностью, и почти полностью уничтожена. Но зато опустевшая было казна первого в мире пролетарского государства вновь заполнилась столь необходимыми ценностями.
  А в январе 1924 года Бонч-Бруевич, уже совершенно независимо от благорасположения к нему Ленина, получил назначение, которое по внешним формальным признакам было глубоко печальным, но которому, думаю, он в душе обрадовался - он стал членом Комиссии ВЦИК по организации похорон и увековечению памяти В. И. Ленина. Да, Владимира Ильича Ленина - человека, на которого он столько работал и который был ему стольким обязан, и при этом столь подло поступил по отношению к нему - постигла страшная судьба: он умер в неполные 53 года. А Бонч-Бруевич, проследив за тем, как гроб с телом вождя занесли в деревянный Мавзолей, продолжал жить дальше.
  После смерти Ленина Бонч-Бруевич выхлопотал себе еще одну интересную работенку - в 1925 году он был назначен членом Комиссии по организации академического издания собрания сочинений Л. Н. Толстого. Сначала эта работенка мало что давала ему, но зато в будущем стала его основной кормилицей.
  Ведь два года спустя, в 1927 году, он был назначен членом Государственной редакционной комиссии и заведующего редакцией по изданию юбилейного полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, и работал в этом качестве вплоть до 1939 года - ровно 12 лет кряду. Под эту сурдинку, он был назначен в 1928 году руководить Ученым советом Государственного музея Л. Н. Толстого. А в 1935 году стал на два года (до 1936 года) его полноправным директором.
  В руководящую литературную деятельность Бонч-Бруевич окунулся не просто так - его Одиссеем, квалифицированным проводником по бурному литературному морю-океану служил его зять Леопольд Авербах, создатель МАППа (московской ассоциации пролетарских писателей) и РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), главный редактор журнала с характерным названием "На литературном посту", про которого одно говорили, что "все советские писатели у него в раппстве". Зятем Бонч-Бруевича он стал в конце 20-х он, следуя моде тогдашних "продвинутых" революционеров и женившись на девушке из хорошей дворянской семьи, глава которой был по счастливому совпадению еще и одним из создателей Советского государства.
  Леопольд Авербах и сам по рождению принадлежал к другой ветви создателей Советского государства - его мать Софья Михайловна была родной сестрой Якова Свердлова. И с каждым годом становилось все более важным другое родство Авербаха - родство с его собственной сестрой Идой. В свое время, еще до революции, она вышла замуж за ученика фармацевта, и это оказалась блестящая партия. Несостоявшегося аптекаря звали Генрихом Ягодой, и в тот момент, когда дочь Бонч-Бруевича Вера стала супругой Леопольда Авербаха, Ягода был всесильным первым заместителем начальника ГПУ, именем которого пугали детей.
  На самой заре Октябрьской революции Авербах был одним из создателей комсомола, а потом даже пытался распространять эту организацию среди детей рабочих Германии, нелегально выехав туда в качестве революционера. По возвращении он издал книжку "Ленин и юношеское движение", предисловие к которой написал лично Лев Давидович Троцкий. По тем временам о лучшей путевке в жизнь молодой партийный публицист не мог и мечтать. Троцкий рекомендовал его главным редактором журнала "Молодая гвардия", и с этой минуты и началась карьера Авербаха в литературе. В качестве руководителя РАППа он подчинил себе практически всех советских писателей, а также стал главой настоящей медиа-империи, в которую входили почти все советские литературные журналы и издательства. Он решал, кому из писателей перекрыть кислород, а кого - облагодетельствовать. Неустанно истреблял классово чуждых, идейно порочных, социально сомнительных, уклонившихся влево и вправо писателей. С таким проводником и покровителем в мире литературы Бонч-Бруевич быстро преуспел.
  Чутье не подвело его, и избранная им литературная стезя оказалась вполне прибыльной и комфортной: благодаря этому в 1929-1930 годах он был дважды командирован Наркомпросом в Германию и Чехословакию для работы в архивах над русскими рукописными материалами и старыми русскими изданиями.
  А в 1932 году был назначен членом Комиссии по выявлению находящихся за границей памятников литературы и искусства народов СССР и заместителем председателя Комиссии по организации Центрального литературного музея.
  Организовав этот музей, он и возглавил его в 1933 году, и руководил им вплоть до 1939 года. Должность литературного генерала была очень прибыльной и почетной.
  Правда, в 1936 году успешная литературная карьера Бонч-Бруевича дала неожиданный сбой: 26 сентября 1936 года, ровно через месяц после проведения успешного процесса над бывшими ближайшими соратниками Ленина Каменевым и Зиновьевым, закончившегося расстрелом обоих, Ягода был внезапно снят Сталиным с поста наркома внутренних дел и назначен наркомом связи. Сначала это назначение Ягоды объясняли тем, что надо было срочно выгнать с поста наркома связи бывшего советского премьера Алексея Рыкова, которого в тот момент уже готовили к будущему процессу и расстрелу, но буквально месяц спустя стало ясно, что это - опала, и что Ягоду самого решили убрать с поста всесильного наркома внутренних дел. С этого момента стали терять свои позиции и все его ближайшие родственники: жена Ягоды Ида, сестра Леопольда Авербаха, которая работала прокурором Москвы и санкционировала все аресты, которые производил ее муж, была отправлена в отпуск, а самого Леопольда срочно отстранили от литературной деятельности, и назначили на должность секретаря райкома партии в Свердловске - подальше от Москвы, от Союза писателей, от Сталина. Вместе с ним туда была вынуждена последовать и дочь Бонч-Бруевича, Елена.
  И пока Елена Владимировна Бонч-Бруевич (1904-1985) бродила по Свердловску с потерянным лицом, самому Бонч-Бруевичу поступила настоятельная рекомендация из ЦК - дистанцироваться от литературы, и заняться чем-нибудь другим.
  В этот страшный, переломный момент Бонч-Бруевич сразу вспомнил про то, как когда-то помогал Ленину бороться с церковью и реквизировать ее ценности. В 1936 год задачи борьбы с русской православной церковью были как никогда актуальны - вторая пятилетка была официально объявлена "Безбожной пятилеткой", везде на улицах были растянуты плакаты "Борьба против религии - борьба за социализм", проводились Всесоюзные съезды воинствующих безбожников, издавались газета "Безбожник", "Антирелигиозник", "Воинствующий атеизм", "Юные безбожники". И Бонч-Бруевич написал в ЦК, что готов предложить партии свои услуги в деле борьбы с религией.
  К этому отнеслись благосклонно, и он был назначен старшим консультантом Ленинградского музея истории религии АН СССР. Так он сменил оказавшуюся опасной литературную опору на антирелигиозную. Бороться с церковью оказалось гораздо безопаснее и надежнее, нежели утверждать пролетарские принципы в литературе.
  Однако безмятежное существование Бонч-Бруевича длилось недолго: 4 апреля 1937 года все центральные газеты СССР опубликовали официальное сообщение за подписью председателя Президиума ЦИК СССР Михаила Калинина, в котором говорилось: "Ввиду обнаруженных преступлений уголовного характера народного комиссара связи Г. Г. Ягоды Президиум ЦИК СССР постановляет - передать дело следственным органам". В тот же день Ягода был оперативно исключён из ВКП(б) и арестован НКВД "ввиду обнаружения антигосударственных и уголовных преступлений".
  И в тот же день 4 апреля 1937 года одновременно с Ягодой был арестован и брат его жены Леопольд Авербах.
  Бонч-Бруевич бросился к Сталину - просить за свою дочь. Он прекрасно знал, чем ей это грозит: по законам того времени, она должна была быть обязательно арестована как жена осужденного врага народа. А в том, что арестованный Авербах в конце концов будет обязательно осужден, никто не сомневался.
  Однако в ЦК Бонч-Бруевичу не сказали ничего обнадеживающего. А 14 июня 1937 года арестовали его единственную дочь Елену.
  Бонч-Бруевич в шоке вновь бросился в ЦК. Написал личное письмо Сталину, в котором умолял вождя простить его дочь, заверяя, что у него "не дрогнет рука привести в НКВД и дочь, и сына, и внука - если они хоть одним словом были бы настроены против партии и правительства". Уверял, что его дочь твердая и последовательная большевичка и не виновата в грехах арестованного мужа.
  Но Сталин на это письмо никак не ответил. А планомерное уничтожение всех Авербахов между тем продолжалось.
  Сестра Авербаха Ида, жена арестованного Ягоды, после его ареста была немедленно с позором изгнана из прокуратуры Москвы, а через месяц - осуждена к 5-летней ссылке в Оренбург. Но едва она доехала до Оренбурга и прожила там пару недель, как наказание Иды Авербах было пересмотрено: 26 июня 1937 года жену "врага народа" арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности и заменили ссылку на восемь лет тюрьмы. В тот же день арестовали и мать Иды и Леопольда - Софью Михайловну, сестру Свердлова.
  Ровно через два месяца после того, как Бонч-Бруевич написал свое письмо Сталину, вождь народов и корифей всех наук все же соизволил дать ему свой ответ на него. Правда, ответ вождя пришел в весьма жесткой форме: 14 августа 1937 года зять Бонч-Бруевича Леопольд Авербах был приговорен к расстрелу, и в тот же день казнен. В сентябре 1937 года сама Елена Бонч-Бруевич была осуждена на семь лет лагерей. Отец снова всеми силами бился за нее, но все было бесполезно - система не желала разжать свои железные объятия, и выпустить из них его дочь.
  Единственное, чего ему удалось добиться - это того, что сын Елены и Леопольда Авербаха, 14-летний Виктор, не был арестован, как того требовал тот же закон, и остался в семье Бонч-Бруевичей.
  С этого момента вся жизнь Бонч-Бруевича проходила под печальным и опасным знаком близкого родства с арестованным и расстрелянным врагом народа. Об этом ему приходилось теперь писать во всех своих анкетах. И если раньше он с гордостью выводил в графе тесть "Авербах", то теперь ему хотелось и вовсе порвать и выбросить проклятую анкету, требовавшую у него ответ на столь неприятный вопрос. Но не писать анкет было нельзя...
  Почти год прошел со дня ареста Авербаха, и 15 марта 1938 года был расстрелян бывший нарком внутренних дел Ягода, из-за которого, собственно, и заварилась вся эта кровавая каша. Ровно через 4 месяца после его расстрела наказание его жены Иды, сестры Леопольда Авербаха, было в очередной раз пересмотрено - и теперь уже в последний раз: ее приговорили к высшей мере наказания - расстрелу. О том, где и когда ее расстреляли, не известно до сих пор.
  Бонч-Бруевич сидел дома - никакой работы ему теперь не давали, хотя он и продолжал до января 1939 года числиться на своей прежней должности директора Государственного литературного музея, и лишь периодически отправлял письма Сталину - просил за родную дочь. В ответ приходили стандартные отписки - она осуждена законно... никаких оснований к пересмотру кары не усматривается.
  В конце концов над ним смилостивились, и он был назначен на ничтожную должность редактора изданий Государственного литературного музея - того самого, который он создал, и в котором он с самого начала был директором.
  Некоторое облегчение в его участь внесла война. Он был в 1941 году эвакуирован из Москвы в Казань, и тогда же его дочь Елену освободили от общих работ, и сделали врачом-заключенной. Теперь, хотя она и продолжала оставаться зечкой, она жила в отдельном бараке, нормально питалась и лечила таких же, как и она сама, бедолаг.
  А ее отец, который когда-то создал Советское государство, писал в Казани трафаретные заметки для Совинформбюро, ездил по окрестным школам с лекциями о величии Страны Советов - и раз в месяц отправлял Сталину прошения об освобождении дочери.
  Но ему не удалось скостить Елене ни одного дня. Лишь по полном истечении назначенного ей 7-летнего срока, в сентябре 1943 года, она была освобождена, и смогла наконец увидеться с семьей. Но не с единственным сыном - желая смыть с себя клеймо сына врага народа, Виктор бросил физический факультет МГУ и в октябре 1941 года ушел добровольцем в Красную Армию и участвовал в боевых действиях под Москвой в составе Коммунистического батальона 3-го полка московских рабочих Западного фронта. После почти смертельного ранения он демобилизован, о затем вновь был призван в армию, и отвоевал еще год. И только в 1944 году, раненый и контуженный, вернулся домой и увидел мать и деда.
  Видимо, после войны Сталин немного подобрел к Бонч-Бруевичу - а может, вождя подкупил его стоицизм в отношении репрессий, которые проводились в отношении самых близких для Бонч-Бруевича людей, и его готовность не колеблясь схватить их за руку и привести в НКВД - и он вернул Бонч-Бруевича к руководящей работе. В 1943 году Сталин, как известно, разрешил церковь, но борьбу с ней и с религией в целом при этом никто не отменял, и в 1946 году вождь назначил Бонч-Бруевича директором Музея истории религии АН СССР в Москве. Еще через год на него возложили обязанности дополнительно руководить и Музеем истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде.
  А когда великий вождь и учитель умер, то Бонч-Бруевич был назначен в 1954 году председателем Координационной комиссии по научно-атеистической пропаганде при Президиуме АН СССР. И до самой смерти, которая случилась меньше чем через год, продолжал отрицать Бога, бороться с его вредным влиянием, и рассказывать о том, насколько опасна и плоха церковь и религия.
  После его смерти дочь Бонч-Бруевича Елена навсегда перебралась в их старую, еще дореволюционную квартиру на Херсонской улице, дом 5.
  Пребывание в лагере и работа там врачом, очевидно, пошли ей на пользу - она получила высокое звание заслуженного врача РСФСР, и дожила до глубокой старости, скончавшись в 1985 году в возрасте 81 года.
  А вот сыну Виктору, очевидно, от множества полученных на фронте ран, не повезло - он пережил мать всего на 3 года, и умер в 1987 году, в возрасте 64 лет.
  
  
  Глава
  Родной брат Владимира Бонч-Бруевича - генерал царской и большевистской армии Михаил Бонч-Бруевич
  
  История жизни Владимира Бонч-Бруевича будет неполной, если не рассказать о его родном брате - Михаиле Бонч-Бруевиче.
  Михаил был старшим братом - он был старше Владимира на 3 года.
  В отличие от младшего брата, который с самого начала пошел своим, революционным путем, Михаил с детства выбрал профессию военного. Правда, выбрал он ее с хитрецой - поскольку их отец был профессиональным землемером, то Михаил решил не отходить далеко от этой семейной профессии, и стал военным геодезистом, окончив Московский измерительный Константиновский межевой институт. Это позволило ему обратить к выгоде службы все навыки и знания, полученные в детстве от отца, а в случае отставки - вернуться к профессии землемера.
  От отца же Михаил унаследовал и ловкость и умение преуспевать в жизни с наименьшим сопротивлением и наименьшими затратами сил. Он сразу понял, что самый сложный и тяжелый путь - это путь офицера, который служит в поле, служит в войсках, и постарался побыстрее перебраться в штаб. Это ему удалось в 1898 году, когда он окончил Николаевскую академию Генерального штаба и стал служить в штабе Киевского военного округа, где он быстро дорос до подполковника.
  Приятная кабинетная работа в различных штабах, которая началась у Михаила Бонч-Бруевича практически с самого начала его военной карьеры, продолжалась вплоть до начала первой мировой войны: он служил то штаб-офицером для поручений при штабе Варшавского военного округа, то возглавлял штаб Либавской крепости, то сибаритствовал на штабной должности в альма матер, став штаб-офицером Императорской Николаевской военной академии.
  В это размеренное комфортное существование Бонч-Бруевича злым вихрем ворвалась война. Пришло время отдавать долг стране, и доказывать, что он действительно соответствует своему званию полковника, полученному в мирное время.
  Его назначили командиром 176-го пехотного Переволоченского полка, и впервые за 20 лет Бонч-Бруевичу пришлось покинуть уютное штабное помещение, и выбраться в поле, в грязь и слякоть. Однако он не был бы самим собой, если бы не употребил все силы для того, чтобы вернуться обратно в теплую штабную норку. Это удалось ему меньше чем через месяц, причем Бонч-Бруевич не только смог вернуться обратно в штаб, но и получить при этом звание генерал-майора, став генерал-квартирмейстером штаба 3-й армии. Это совершенно избавляло его от необходимости участвовать в боях - он находился очень далеко от линии фронта, и заведовал исключительно тылом.
  А еще через полгода Бонч-Бруевич сумел перебраться поближе к дому, став с апреля 1915 года начальником штаба 6-й армии, дислоцировавшейся в Петрограде. Война гремела где-то очень-очень далеко, и где-то там гибли тысячи людей, а он мог спокойно ночевать в собственной квартире.
   Служба в столице имела свои неоспоримые преимущества: она позволяла то и дело появляться при дворе, все время находиться на глазах царя и его окружения. Это очень скоро принесло свои плоды: из-за неудач на фронте Николай II подверг руководство армии очередной перетряске, и назначил начальником штаба Северо-Западного фронта приятного и обходительного Бонч-Бруевича.
  Но как только Бонч-Бруевич оказался на этой должности, его как будто подменили. Вместо того, чтобы целовать царскую руку, которая за столь короткое время вознесла его на столь высокий пост, при том, что он толком не участвовал в своей жизни ни в одном бою, он принялся эту руку исподтишка кусать. Именно от него поползли темные слухи о предательстве императрицы, о тайных сношениях Александры Федоровны с немцами, о бездарности и некомпетентности Ставки.
  Подобная перемена поведения Бонч-Бруевича объяснялась очень просто: неожиданно оказавшись в кресле начальника штаба Северо-Западного фронта, он сообразил, что от него рукой подать до самого высокого штабного кресла во всей империи - до кресла начальника Генштаба. И он решил сделать все, чтобы добыть себе это кресло. Его расчет был просто: он считал, что будет шантажировать и поливать грязными слухами и подозрениями царя до тех пор, пока тот не сникнет и не назначит его главой Генштаба - только для того, чтобы отвести от себя наконец подозрения в предательстве и в сношениях с немцами.
  При этом Бонч-Бруевич опирался на человека, которого за глаза звали "главным интриганом Генштаба" - на полковника Лукирского, которого он сделал своим помощником еще в бытность генерал-квартирмейстером штаба 3-й армии. С этого момента они шли по жизни вместе, и помогали друг другу - Бонч-Бруевич изо всех сил тянул полковника вверх, а Лукирский служил его правой рукой, подличал, вынюхивал, выведывал - и на основании этих данных неустанно комбинировал и интриговал.
  Неудивительно, что Александра Федоровна возненавидела Бонч-Бруевича, увидев в нем одного из главных своих недоброжелателей, и стала наседать на мужа, стараясь сделать все, чтобы Николай побыстрее избавился от этого генерала.
  1 марта 1916 года Николай II, вняв настояниям императрицы, снял Бонч-Бруевича с занимаемой должности. Теперь он стал сначала генералом для поручений штаба Северного фронта, затем - генералом для поручений Ставки главнокомандующего. Но все эти должности были скорее номинальными.
  Не мудрено, что с Февральской революцией обиженный царской семьёй Михаил Дмитриевич одним из первых генералов объявил о своей лояльности Временному правительству.
  Воспользовавшись тем, что в качестве генерала для поручений Ставки он курировал соседний с Петроградским Псковский гарнизон, Бонч-Бруевич установил контакт с Псковским Советом рабочих и солдатских депутатов и был введен в состав исполкома Псковского Совета. Теперь он чувствовал себя более чем уверенно: ему была обеспечена поддержка Временного правительства, но в случае чего, он мог обратиться и к его главному противнику - к Советам, в поддержке которых он был также уверен. И так еще до официальной победы Советской власти Бонч-Бруевич стал "советским генералом".
  Однако вскоре Бонч-Бруевич разочаровался в февральской революции и во Временном правительстве: никакого особенного продвижения смена власти ему не обеспечила. Должность, о которой он мечтал - начальника Генштаба - так и осталась для него недосягаемой.
  Другие генералы - обладавшие реальным фронтовым опытом, деятельные и смелые, способные на деле командовать войсками - преграждали путь к восхождению кабинетного стратега Бонч-Бруевича. Лишь с огромным трудом ему удалось выцарапать у Керенского разрешение временно исполнять обязанности командующего армиями Северного фронта. Но и там он проявил себя настолько бездарно, что, не продержавшись на этом посту и месяца, был отставлен от этой должности и передан в распоряжение начальника штаба Верховного главнокомандующего. В переводе на русский язык это означало, что в армии просто не знали, что с ним делать. И тогда, горько обидевшись на всех и махнув рукой, Бонч-Бруевич покинул Петроград и укатил в никому не нужный и заброшенный Могилев - подальше от неблагодарной столицы. Там с октября 1917 года он служил начальником Могилевского гарнизона. Должность была, прямо скажем, не генеральская. И генералу Бонч-Бруевичу никогда и не позволили бы ее занять, если бы в Могилеве еще со времен Николая II не оставалась перенесенная им туда из Петрограда Ставка Верховного Главнокомандующего. Только в этой связи бывшего начальника многих штабов генерала Бонч-Бруевича назначили на эту церемониальную, но лишенную какого-либо военного смысла должность.
  По совместительству и по старой привычке Бонч-Бруевич стал еще и членом Совета рабочих и солдатских депутатов в Могилеве. Если бы он знал, что именно добровольная ссылка в заштатный Могилев, который должен был стать могилой его карьеры, вознесет его на самую вершину, то, прибыв бы в Могилев, он целовал бы булыжник привокзальной площади.
  Во время Октябрьской революции М. Д. Бонч-Бруевич стал первым генералом, перешедшим на сторону большевиков, и в этом не было ничего удивительного. Кроме того, что Бонч-Бруевич был обижен на весь старый строй, он ещё имел и родного брата - Владимира Дмитриевича, большевика с 1895 года, управляющего делами Совнаркома.
  В этот момент и достигла своего зенита звезда Бонч-Бруевича, и свершилась мечта всей его жизни - он стал-таки начальником Генерального штаба. Правда, для этого потребовалось сделать самую малость - убить прежнего Верховного главнокомандующего генерала Н. Н. Духонина, но это не остановило Бонч-Бруевича ни на минуту. И он стал тем, кем мечтал стать с самого начала своей многолетней штабной работы - начальником ГШ.
  Решающим оказался приезд Бонч-Бруевича в Могилев. То, что раньше рассматривалось как идиотская церемониальная должность в заштатном городишке, вдруг превратилось в поразительно мощный инструмент для решения всех проблем. В том, что Бонч-Бруевич сразу распознал возможности этого инструмента - его исключительная заслуга и везение.
  Именно в Могилеве располагалась ставка Верховного главнокомандующего армий России генерала Н. Н. Духонина. Ленин и Троцкий предложили Духонину по прямому проводу перейти на сторону Советского правительства и выполнять все его распоряжения. Духонин категорически отказался - с немецкими предателями, прибывшими в страну в германском запломбированном вагоне, он дела иметь не желал. Революция зашла в тупик: первое лицо в вооруженных силах, а значит, и вся армия, отказывались подчиняться ей. И тогда Бонч-Бруевич предложил одним движением устранить это неожиданное препятствие. Ленин с Троцким, получив от него детали этого секретного плана, полностью его одобрили. "Действуй!" - сказали они Бонч-Бруевичу, и стали ждать результатов.
  Для реализации своего плана, Бонч-Бруевич для начала распустил слухи о том, что Ставка и ее глава Духонин намерен заключить сепаратный мир с Германией. Это сразу вызвало глухой ропот и возмущение среди солдат (когда три месяца спустя этот самый мир заключит уже Советское правительство, те же самые солдаты уже не посмеют роптать и вообще как-либо выражать свое мнение).
  После этого он отдал строжайший приказ расквартированным в Могилеве войскам не оказывать никакого сопротивления большевистским частям, которые прибудут в город из Петрограда. А когда понял, что некоторые будут сопротивляться, то попросту вывел эти части из города, и своей властью от правило в соседний город Жлобин.
  Когда в Могилев прибыло несколько эшелонов с вооруженными матросами из Петрограда, никто не сопротивлялся. Матросы заняли Ставку и все основные здания, выставили караулы и посты на выезде из города. Духонин оказался в кольце.
  После этого Духонина пригласили в поезд прибывшего из Петрограда бывшего прапорщика Крыленко на переговоры. Переговоры шли очень успешно, но только вдруг в определенный момент вокруг поезда стала собираться толпа возбужденных вооруженных людей. Когда их стало очень много, они потребовали от Крыленко, чтобы тот выдал им Духонина. Они хотели расправиться с "предателем революции". Крыленко отказался это сделать. Прибывшие с ним отряды матросов, совсем недавно густо стоявшие на всех улицах и перекрестках Могилева, мистическим образом бесследно растворились. Тогда вооруженная толпа, оттеснив Крыленко, ворвалась в его вагон, и растерзала Духонина. Потом так же неожиданно исчезла. А когда наконец материализовались исчезнувшие до этого петроградские матросы, и стали искать тех, кто напал на Крыленко и убил Духонина, то также вдруг обнаружилось, что никаких следов этих вооруженных людей нет. Куда и как просочилась мимо густо выставленных караулов огромная вооруженная толпа, и где она растворилась, так и осталось неясным.
  А Крыленко, предъявив подписанный Лениным мандат, провозгласил себя Верховным главнокомандующим - вместо Духонина.
  Первыми приказом нового Верховного главнокомандующего Крыленко стал приказ о назначении Бонч-Бруевича начальником штаба Верховного главнокомандующего.
  Никаких других верховным или высших штабов в России в тот момент не существовало - штаб Верховного главнокомандующего заменил бывший Генеральный штаб. Так Бонч-Бруевич стал начальником высшего военного штаба в стране. Так свершилась наконец его заветная мечта.
  Ну, а то, что где-то неподалеку валялось исколотое штыками, истерзанное и растоптанное тело генерала Духонина, его товарища по Киевскому военному округу и Северо-западному фронту, его не волновало. Лес рубят - щепки летят. Какая же революция - и без издержек, особенно великая?
  
  И ничего удивительного или неожиданного не было и в том, что помощником новоиспеченного начштаба Бонч-Бруевича стал полковник Лукирский. Тут же произведенный им в генералы. Это было сделано первым приказом уже самого Бонч-Бруевича.
  
  Однако долго наслаждаться вожделенным постом начштаба Бонч-Бруевичу не пришлось. И вовсе не по своей вине - просто к Петрограду угрожающе приближались немецкие войска, а разваленная большевиками армия им и не думала сопротивляться. Убив генерала Духонина, адмирала Непенина и сотни других генералов и адмиралов, большевики остались без армии, и теперь в панике замерли в Петрограде, надеясь лишь на чудо - или на бегство.
  Спасать себя они и вызвали из Могилева генерала Бонч-Бруевича, приказав тому немедленно, со всем наличным составом Ставки и всеми войсками прибыть в Петроград.
  В Петрограде генералу поручили остановить наступление немцев и обеспечить оборону Петрограда и границ Республики.
  Бонч-Бруевич попытался было это сделать, издав попутно приказ о том, чтобы согнать всех мирных жителей на рытье окопов и сооружение заграждений, но, поняв, что ничего сделать невозможно, и что у него вообще ничего не получается, обратился к Ленину с радикальным предложением - спастись от немцев, попросту эвакуировавшись в Москву.
  Ленин немного подумал - и приказал обоим братьям Бонч-Бруевичам вместе готовить эту эвакуацию. Единственное, на чем он настоял - эвакуация должна быть абсолютно тайной. Дело в том, что весь 1917 год хитом большевистской пропаганды были упреки в адрес Временного правительства в том, что оно хочет эвакуироваться перед лицом немцев в Москву, бросив Петроград, всех его "трудящихся" и "героических пролетариев", на произвол судьбы. Эти упреки всегда вызывали самый сердечный отклик на всех митингах. Временное правительство из Петрограда так и не эвакуировалось, но зато теперь это предстояло сделать самим большевикам. Естественно, все это должно было быть сохранено в строжайшей тайне.
  Бонч-Бруевичи успешно справились со своей задаче - Ленин со всем правительством улизнули из Петрограда с заброшенной окраинной станции, с черного входа, так, что об этом никто не узнал. И лишь оказавшись в Москве, объявили: мы уже здесь. Столица России временно перенесена в Москву. А вы, доблестные жители Петрограда - героически обороняйте свой город от немцев, но только без нас.
  Благодарность Ленина и всех остальных большевиков, которых Бонч-Бруевич вывез в Москву вместе с женами, детьми, челядью, со всем добром и слугами, была безмерна - уже 5 марта, в первый же день приезда в Москву, Ленин издал приказ о ликвидации должности Главковерха и расформировании его штаба, и о создании вместо этого единого верховного органа управления Вооруженными Силами РСФСР - Высшего Военного Совета, военным руководителем которого и был назначен Бонч-Бруевич. Две высшие военные должности - Верховного главнокомандующего и начальника штаба Верховного главнокомандующего - упразднялись и объединялись в одну: высшего военного руководителя. Им и стал Михаил Бонч-Бруевич. В это мгновение он понял, что не зря, отнюдь не зря перешел в свое время на сторону революции. при царском режиме скромный военный геодезист, всю жизнь отсиживавшийся по штабам, не мог и мечтать о том, что его назначат на этот пост - фактический пост генералиссимуса.
  Бонч-Бруевич занимался организацией обороны государства, формированием кадров Красной Армии, созданием частей завесы, которая должна была воспрепятствовать продвижению в глубь страны германских и австро-венгерских войск. Помощником себе, как водится, он назначил верного Лукирского.
  Однако очень скоро выяснилось, что штабная крыса Бонч-Бруевич просто не тянет. Просто не способен справиться с армией и войсками, распланировать должным образом военные операции и провести их в жизнь. Одно дело - сидеть в Петрограде под крылышком у царя, и распускать про него грязные слухи, и совсем иное - заниматься реальным военным делом. И 27 августа 1918 года Бонч-Бруевич был освобождён от должности военрука ВВС как не справившийся. Вместе с ним вылетел из Высшего Военного Совета и Лукирский.
  Незадачливый начальник Генштаба вернулся в преподавателем в своей родной Межевой институт. Хоть это у него с грехом пополам получалось.
  Впрочем, его брат не оставлял попыток вновь пропихнуть Михаила на престижную штабную должность и в конце концов порадел-таки родному человечку - 23 июня 1919 года Бонч-Бруевич получил назначение начальником Полевого штаба Реввовенсовета. Но уже 22 июля 1919 года - ровно через месяц - его вышибли с этой должности, и заменили Лебедевым. Он опять не справился.
  С этого момента Бонч-Бруевича использовали только на научной и педагогической работе.
  Но затем с помощью брата он попытался вновь заняться военной деятельностью, горячо доказывал, что такого опытного генерала, как он, нельзя заставлять сидеть дома без дела. Не зная, куда его приткнуть, его назначили в Военно-историческую комиссию по исследованию и использованию опыта Первой мировой войны 1914-1918 гг. Бонч-Бруевич добился того, чтобы Лукирского тоже назначили в эту комиссию - наверное, чтобы не скучно было.
  Он сидел в этой комиссии, перебирал бумажки, пытался писать какие-то справки - но все это было настолько откровенно плохо, что его погнали и из этой "райской комиссии". И Михаил Бонч-Бруевич остался лишь состоять "в распоряжении Реввоенсовета СССР". То есть сидел дома - и ничего не делал.
  Просидев дома некоторое время, он все же набрался духу и пошел к своему старому патрону и покровителю Троцкому. Напомнив о своих неоспоримых заслугах перед революцией, попросил Льва Давыдовича не забывать о них, и назначить его по специальности - руководить Высшим геодезическим управлением ВСНХ. Все-таки его отец был межевым инженером, он сам окончил Межевой институт и преподавал в нем, занимался геодезией в царской армии... жалко будет, если такой специалист, как он, не сможет принести пользы Советской России.
  Троцкий поддался на эти уговоры, и назначил Бонч-Бруевича руководить Высшим геодезическим управлением ВСНХ. Как оказалось - назначил на свою голову: в 1923 году Бонч-Бруевич был с треском уволен с этого поста "за вредительство". Бывшего генерала обвиняли по ст.ст. 110, 116 и 150 Уголовного кодекса и дело передали в прокуратуру. До суда дело все-таки не дошло - не позволил Ф. Э. Дзержинский, заявивший, что трогать столь заслуженного перед революцией человека - значит дать повод врагам очернять Советскую власть. И Бонч-Бруевича просто отправили отдыхать домой.
  А в ночь с 21 на 22 февраля 1931 года Бонч-Бруевич был арестован по делу "контрреволюционного заговора бывших офицеров" - так называемое "дело Волна".
  Вместе с ним - по какой-то зловещей уже традиции - арестовали и Лукирского. Но если Лукирского осудили к пяти годам, и увезли в сибирский лагерь, то в мае 1931 года Бонч-Бруевича отпустили. Он провел в застенке всего 3 месяца. Может быть, из-за брата, а может, потому, что его сын Константин сам был уполномоченным ОГПУ.
  Однако из армии его выгнали без пенсии, и несколько лет он существовал на подачки младшего брата.
  Только в конце 1934 года Бонч-Бруевичу-младшему удалось добиться того, чтобы его старшего брата зачислили в резерв РККА - это было необходимо для пенсии. В этом резерве Бонч-Бруевич состоял до апреля 1937 года, и 13 апреля 1937 г. уволен в запас с присвоением воинского звания "комдив запаса". Теперь он хотя бы имел полное право на пенсию.
  При этом, по иронии судьбы, он был уволен в том же звании, которое носил и его подручный Лукирский - они оба были комдивам, и тот, и другой. Так звание бывшего помощника бывшего начальника штаба Верховного главнокомандующего сравнялось со званием бывшего начальника. Генерала поставили на одну доску с полковником. Бонч-Бруевич не мог не ощутить безграничного унижения.
  Впрочем, в тот момент он даже не представлял, как ему повезет уже в самом ближайшем будущем. Верного Лукирского 29 января 1938 года арестовали и ровно два месяца спустя он был включен в список лиц, предназначенных к осуждению по 1-й категории. Этот список был подписан Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ждановым, Ворошиловым - небывалая честь для комдива. Как участник контрреволюционной офицерско-монархической террористической организации, он был приговорен 02.04.1938 года к смерти, и в тот же день расстрелян и брошен в ров на полигоне "Коммунарка".
  Бонч-Бруевич же остался жив, и его никто не трогал, хотя он по всем параметрам вполне мог быть зачислен в участники той же самой контрреволюционной офицерско-монархической террористической организации. Но сам бывший генерал прекрасно понимал, как хлипко его положение. И, чтобы продлить свое земное существование, пошел на хитрость: предложил начальству министерства обороны издать 9-томное справочное руководство "Геодезия". Ворошилов клюнул на эту удочку, и Бонч-Бруевич принялся неспешно писать и издавать это руководство - ровно по одному тому в год. 9 томов - 9 лет. Он надеялся, что тем самым гарантирует себе 9 спокойных лет жизни. А там - Бог знает, может, и Сталин наконец отбросит сандалии...
  Так, с 1939 по 1949 год, бывший начальник штаба Верховного главнокомандующего и военный руководитель Высшего Военного Совета РСФСР издавал по томику своей "Геодезии". И молился о том, чтобы его геодезические знания, полученные еще при царской власти, помогли бы ему сейчас спасти свою жизнь.
  К его трудам отнеслись благосклонно, да и мнение младшего брата тоже сыграло свою роль. В качестве своеобразного "пряника" 69-летнему комдиву постановлением СНК Љ 1317 от 29 сентября 1944 г. М.Д. Бонч-Бруевичу присвоили воинское звание "генерал-лейтенант в отставке". Теперь он КМ обошел своего бывшего помощника.
  В 1949 году эпохальный труд на ниве военной геодезии был наконец закончен, и Бонч-Бруевич тихонько удалился - в тень, туда, где его должен был не заметить своим пытливым взором великий вождь. Забился в угол, так, чтобы его никто не видел. Но и там ему приходилось вздрагивать от каждого шороха.
  С годами у него окончательно выработалась предельная осторожность и незаметность. Стоять в стороне, ничего не касаться, не высовываться - это стало его кредо.
  Может быть, именно поэтому ему удалось пережить своего младшего брата на целый год - Владимир Бонч-Бруевич умер 14 июля 1955 года, а Михаил, который был старше его на 3 года - только 3 августа 1956 года.
  Мелочь, а приятно.
  Похоронили его на Ваганьковском кладбище.
  Вот это было уже неприятно - ведь Владимиру Бонч-Бруевичу отвели место на Новодевичьем.
  Так и умер бывший начальник штаба Верховного главнокомандующего России, раздумывая, что же лучше - прожить один лишний год, или быть похороненным на престижном кладбище.
  Так и лежит он сейчас на Ваганьковском погосте, до сих пор мучительно раздумывая в поисках ответа.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"