В такой прекрасный солнечный денёк так и тянуло, скинув рубаху, расположиться в шезлонге и подставить себя горячим лучам. Рубашка улетела в угол и я, оставшись в тонких полотняных брюках, побрел в библиотеку, чтобы выбрать томик, под мудрость которого сегодня буду дремать. Библиотека, моя гордость - на входе массивная, из темного дерева дверь, сделанная нарочито грубо, вместо ручки - кольцо в пасти потемневшего от времени льва, кованые петли и две стальные полосы, со следами молота и заклепками. С легким скрипом (я специально смазываю её петли ровно настолько, чтобы он не становился громким) она открывает мою "сокровищницу". Иногда, кажется, что библиотека живет своей жизнью и потому, каждый раз заходя сюда, я прикрываю глаза, рисуя в уме то, что сейчас увижу: огромное окно с тонкими веточками переплета впускает косые лучи солнца, зев незажженного камина, прикрытый витражным экраном, вдоль стен высокие шкафы под самый потолок, заставленные книгами
-->
.[Author:(null)]
... У окна мощный двух тумбовый стол со слегка исцарапанной столешницей, на нем несколько книг, с которыми я последнее время работаю и куча исписанных листиков бумаги. На полу черный с серебристым узором ковер длинного пушистого ворса и, как завершение картины, кресло. Я перебрал, наверное, с десяток разных, пока, наконец, не встретил на распродаже всякой рухляди его - огромное, древнее, с высоченной спинкой и крутыми резными подлокотниками шириной с иную табуретку. Долгие месяцы пришлось полировать царапины, избороздившие деревянные части, покрывать пропиткой и лаками, подбирать обивку достойную этого монументального сооружения - серебристый мех. Кресло ответило на мою заботу - в нем всегда уютно, и как бы долго не просидел за ним, нет ни намёка на усталость, даже когда, заработавшись, засыпаешь прямо здесь незадолго до рассвета.
Представив весь этот образ, я открыл глаза, собираясь переступить порог, и нарвался на кипящую ярость взгляда. Кресло было развернуто к двери и в нём, по-хозяйски расположившись, сидела она. Она... появившись в моей жизни пару лет назад, превратила тягучую спокойную размеренность в ураган. Появилась и исчезла, оставив зализывать царапины на шкуре и сердце, и менять не выдержавшую напора эмоций мебель. Так и повелось - внезапное появление, несколько часов или дней безудержной, безумной страсти и исчезновение на недели или месяцы. Я никогда не спрашивал о том, где она пропадает, чем занимается вне моего, затерявшегося в лесах, дома. Даже не зная её имени, потому как всегда, с самого первого момента, называл только Рысёной, Рысью. Гибкая и сильная, яростно-хищные повадки в каждом стремительном движении, не хватало только хвоста и кисточек на кончиках ушей, что бы стать точной копией своей звериной тезки. Недлинные волосы, чуть касающиеся плеч, вечно пребывающие в лёгком беспорядке, словно их шаловливо трепал ветерок, аккуратные грудки, уютно помещающиеся в мои небольшие ладони, вечно задорно торчащие сосочки. Чуть широковатые бедра и восхитительная, всегда сводящая с ума попочка, и, конечно же, стройные ножки. Сегодня она была золотисто-рыжей, в строгой черной юбке и белой сорочке с воротником-стойкой, застегнутой под самое горло. Образ бизнес-леди, сошедшей с обложки журнала, разрушала только куртка, брошенная на письменный стол, чёрная из прочной кожи, с кучей заклепок и шипастыми наборами на плечах и предплечьях. Ну и, конечно, кипящий от еле сдерживаемой злости взгляд.
Я опускаю глаза, молча проскальзываю к креслу, стараясь ни звуком, ни взглядом не потревожить Рысёну. Плавно опустившись на колени, затаив дыхание, уговаривая своё стучащее в бешеном ритме сердце, грохотать чуть тише, прижимаюсь щекой к её ножкам, чувствуя, как она внутренне вздрагивает, оставаясь, впрочем, каменно-неподвижной. Пересохшими вмиг от волнения губами касаюсь чуть выше коленки. Ловлю столь любимый аромат, по которому скучал все эти месяцы. Провожу языком, оставляя влажный след на коже и тут же дую, вызывая стройные ряды мурашек, бегущих по ножкам вниз, ловлю губами вздыбившиеся от этого коротенькие, совсем незаметные, волоски. Касаюсь кончиками пальцев края юбки и сразу же отдергиваю руку, с алеющими полосами от когтей моей хищницы, даже не успев заметить движения. "Большая когтистая злюка" - ехидно комментирует внутренний голос, а я, принимая правила, завожу руки за спину, так что они кажутся связанными там. Это не игра - в таком бешенстве я её ни разу не видел, сердце заходится в стаккато - кто обидел тебя, моя хорошая? Потом, все потом, а сейчас губы ласкают ножки пытаясь подняться чуть выше, язык порхает, словно крылья бабочки, от движений юбочка потихоньку ползет вверх. Вот чуть расслабились, окаменевшие до этого мышцы, дыхание стало глубже, и появился такой будоражащий аромат возбуждения. Ножки Рысёны вздрагивают и немного раздвигаются, от этого юбка поднимается еще на ширину ладони, и там, в глубине, скорее угадывается, чем видна аккуратно подстриженная полоска тёмно-каштановых, с лёгкой рыжинкой, волос.
Её рука с силой берет меня за короткие волосы и поднимает голову от ножек - "Встань!" - голос, похожий на звон стали клинка. Слитным движением поднимаюсь, продолжая держать руки за спиной, опустив взгляд... воплощение покорности. Рысь поднимается следом, касается моей груди кончиками пальцев с аккуратными недлинными, но очень острыми ноготками, и ведет вниз наискосок. Багровые следы, кое-где наполняются мелкими бисеринками крови. Один ноготок чуть цепляет сосок, и я вздрагиваю от резкой боли и пронзающего насквозь желания. Непроизвольно выгибаюсь, сильнее подставляясь под эту опасную ласку. Она скользит кончиками пальцев, рисуя на груди замысловатые узоры, а меня все сильнее бьет мелкая дрожь - лишь на мгновение, подняв глаза, поймал её взгляд, устремленный в-никуда, застывший, неживой. Крылья носа Рысёны хищно шевелятся, мгновение, и шустрый язычок облизывает испачканные кровью ноготки. Тело моей женщины вздрагивает, слегка прогибается и начинает меняться: чуть мощнее становится шея, и ворот сорочки лопается, брызгая мелкими пуговицами, расползаются швы, лопается пояс юбки, нежная матовая кожа начинает блестеть и на глазах покрывается коричневато-рыжей шерсткой, ноготки изменяются в когти. Из-за спины вылетает хвост и с силой ударяет по ногам, которые уже стали мощнее и пушистыми. Внутренний голос демонстративно сокрушается - "А ведь и в правду рысь-оборотень. Нашу бы интуицию, да в мирных целях..." и замолкает, потому что надо спешить.
Частичный оборот, доступный только сильнейшим из этого вида. Полу-человек, полу-зверь... чего в моей Рысёне сейчас больше? Я прижимаюсь к ней всем телом, трусь об пушистость, стараясь вложить всю свою нежность и передать ту страсть, что бушует в крови. Губы ласково ловят шерстинки, вдох - аромат такой родной, ставший звериным, но, по-прежнему, любимый. Каждое прикосновение добавляет новый виток возбуждению и приносит открытия: грудки почти исчезли, но твердые соски торчат еще сильнее и стали чувствительней, прикосновения к шерстке около ушка вырывает стон из раскрывшихся губок... В её взгляде появляется жизнь, а на место пульсирующей ярости приходит огонек страсти. Я старательно раздуваю его - целую, вкладывая всю душу, облизываю такие очаровательные клыки, выступающие из-под верхней губы, наконец-то даю свободу рукам - провожу ими по густому меху на спине, спускаясь вниз к основанию хвоста. Пальцы гладят и играют, ныряют в ложбинку под хвостом, а возбужденная плоть сквозь тонкую ткань брюк прижимается к мохнатому животу. Нетерпеливые острые коготки распарывают пояс, сдвигают преграду вниз и...
На ковре сплетение двух тел: пушистое полу-звериное женское и обнаженное мужское в непрерывном движении древнейшего танца страсти. Стоны, урчание и вскрики наполняют уют библиотеки. Словно картины запечатлевают косые лучи заходящего солнца из окна. Вот Рысёна на всех четырёх лапках, прогнув спину, вздернув хвост, порыкивая насаживается на
-->
плоть [Author:(null)]
и прогибаясь все сильнее с каждым движением. А теперь, смахнув всё со стола, устроилась на краю, обхватив пушистыми ножками мою спину, и взвинчивает ритм, подгоняя уколами коготков в спину. Последние лучи солнца успевают увидеть картинку, как она стоит, уперевшись руками в подлокотники кресла и расставив пошире ножки, отдаваясь на волю моего язычка.
Луна робко заглянула в окно, добавив свой серебристый свет к отблескам пламени камина. Рысёна, вновь принявшая человеческий облик, утопая в ворсе ковра и глубоко посапывая, спала, устроив голову у меня на коленях. Царапины от её коготков уже затянулись и, засмотревшись на танец языков пламени, я тоже начал проваливаться в дрёму. Моя девочка вскрикнула во сне, вздрогнула и попыталась свернуться клубочком, мигом отогнав мой начинавшийся сон. Вытянутся рядом, прижаться всем телом, обхватить руками и, на ушко, горячим, чуть слышным шепотом, слизывая солёно-серебристые капельки слез, покатившиеся из закрытых глаз. Говорить, что завтра мы пойдем гулять к лесному озерцу, где за это время я развел замечательных крупных рыб, они такие игривые, когда шлёпают хвостами по воде в ожидании кормежки или играют на мелководье в предвкушении дождика, а какие они вкусные, если их запечь в глине на костре. Говорить, говорить не останавливаясь - называть её любимой, обещать, что все будет хорошо...
Закончились слёзы, дыхание стало ровным, Рысёна снова спокойно спит, бесстыдно раскинувшись в свете луны из окна. Неслышным движением встаю, нехотя отрывая себя от пушистой радости, внутренний советчик, на сей раз, абсолютно серьезен - "Какая она прелестная, когда спит зубами к стенке. Этим надо пользоваться - пошли, убьем кого-нибудь". Я согласно киваю самому себе и подхожу к угловому шкафу, сдвигаю несколько книг, и тот уходит в глубину стены, открывая проход. Маленький секрет уютной библиотеки - туннель, уходящий вниз к большой
-->
комнате [Author:(null)]
забитой, покрытым пылью оружием и доспехами. Грубый камень щербатых стен, пара иззубренных манекенов на стойках, одного из них похоже еще и грызли немаленькими зубами. Клинки самых разных форм и материалов, панцири и кольчуги, пробитые и, словно, только что вышедшие из рук Мастера. Тело скручивает волна давно забытого изменения и вместо босых ног на пол опирается мощный хвост, все тело покрыто черной чешуей с серебристыми прожилками, мощные руки оканчиваются бритвенными когтями, на локтях вспухают костяные бритвы клинков, за спиной с шелестом распахиваются мощные кожистые крылья. Пора узнать, кто обидел мою женщину, и кого она не смогла за это убить. И напомнить, что иногда страшные древние легенды, оказываются правдой. "Мы всегда убивали за обиду, нанесенную нашим женщинам! - звенит яростью мой внутренний голос, - Похоже, пора об этом напомнить!" И взмах крыльями выносит меня в ночное небо, через отверстие в потолке.
А, на рассвете, сделаю Рысёне кофе и, все-таки, схожу с ней на то лесное озеро...