Я сидел на паре по алгебре, когда за окном показался самолет. Самолет пролетел вдоль дороги на очень маленькой высоте и исчез из видимости. Я не обратил никакого внимания, хотя аэропорт и находится от нас на очень большом расстоянии (наверное, пара сотен километров), и снова уткнулся в свои записи. Аудитория была огромной, как церковный зал, помещалось туда, наверное, более тысячи человек. И наша алгебра с Черданцевым проходила на нескольких партах примерно посредине всего этого зала. Кругом сидели разные посторонние люди (ведь было просто очень много места) и занимались все своими делами, как в читальном зале. На каких-то партах, возможно, тоже шла какая-то пара. Кто читал книгу, кто болтал, кто просто ничего не делал. И, когда я поднял руку, спросить что-то у Черданцева, самолет показался вновь и на этот раз он летел прямо на наш корпус. Точнее, то где мы сидели было не совсем корпусом. У зданий иногда бывают отходящие от стены будочки -- сторожки или подсобки, -- только то, где были мы оказывалось очень огромным... Самолет пролетел мимо окон и снова исчез, но по звуку было понятно, что он пролетает в нескольких метрах от стены. Долетев до конца стены, он, как я понял, сделал крутой вираж и его крыло, как нож в масло, врезалось в нашу стену. Я понял: здание сейчас рухнет. Самолет летел параллельно плоскости стены и оставлял на ней крылом траншею, точнее сквозную щель. Я понял, что надо скорее бежать, так как потолок, отрезанный от стен, скоро упадет. И я вжался в угол аудитории.
Уже в коридоре Иршат сказал мне, что нужно идти на информатику. Я абсолютно не помню, что было на информатике. Но что-то опять связалось с Черданцевым. Кажется, вместо информатики нужно было идти на алгебру.
Мы с Шамилем поехали домой. Сели в "газельку". Автобус шел через Сипайлово. (Мы сели примерно на строительной, хотя БГУ располагался примерно в районе торгового центра Башкирии.) Время от времени автобус взлетал на трамплинчиках (трамплинчиками являлись лестницы и прочие вещи, которых в Сипайлово было понатыкано, как на хорошем пейнтбольном полигоне), как лыжник, срезая путь, и подскакивал метров на пятьдесят вверх. Я очень боялся, что мы разобьемся, тем более что я сидел верхом на поручне. Я мог остаться и без детей. Кругом пролетали какие-то странные техногенные сцены, не понятно, по чьему сценарию. Какие-то подъемные краны, пролетающие то сбоку, то снизу, грузили на гигантские грузовики странные запчасти, размером в десятки кубических метров, напоминающие куски непонятной техники, увеличенные в миллионы раз. Я сидел без верхней одежды, только в том, в чем я обычно хожу в универе. Когда мы в очередной раз приземлились, я сказал Шамилю: "Слава богу, что..." -- дальше я не помню. И мы оба посмеялись. А Иршат сказал про технику и про маршрутку, что все это мы должны проходить на алгебре, но мы на нее не ходим. Где-то недалеко от места, где мы проезжали какой-то вертолет, закрепив тросы, уносил огромный вагон. Кажется, вагон преграждал нам дорогу и я сам, опять же кажется, подсознательно управлял вертолетом.
Когда я с Лелей брел домой по Сипайлово, то спускаясь с десятиметровых лестниц с рельсовидными узкими ступенями (такие обычно бывают у горок на детских площадках), то поднимаясь на них, я после каждого крутого поворота в этих лабиринтах говорил, что именно за это ненавижу Сипайлово. Какая-то тетка постоянно следовала за нами. Или мы за ней, я уж и не помню. За одним из банкоматов мы увидели маленького мальчика с палкой в руке. Он был очень грустным и рисовал фигурки на снегу. Он показался нам очень милым и симпатичным. Только грустным. Мы о чем-то с ним поговорили. Он плакался нам, что его брат убежал из дому и что маме от этого очень грустно. Чуть дальше стоял еще один мальчик, -- на пару лет постарше, на вид ему было где-то пять, -- с недовольной физиономией. Мы спросили его о чем-то. Он сказал, что не хочет поступать, как его завуч. Если быть точным, то он сказал примерно следующее: "Я не хочу быть, как наш завуч. Но, кажется, я все же скоро сделаю это. Только без шорт." Я понял так, что их завуч в детстве задушил своего младшего брата, на пару лет младшего его, детскими шортами. И понял, что паренек, с которым мы только что говорили, постоянно доводит старшего. Я посмотрел в интернете их сайты. У обоих они были почти одинаковыми: на черном фоне мрачные картинки, -- и я понял, что они из стандартного набора цветов в Worldе выбрали черный. Мне вспомнилась группа "Король и Шут". Я показал сайты Леле.
Мы поверили старшему и взяли его к себе жить. Придя домой, мы с Лелей разделись и занялись сексом на стуле, но тут послышался звук открывающейся двери. Я сказал Леле одеться (и она пошла на кровать) и принялся натягивать халат. Я успел надеть его только на половину тела и, когда папа вошел в комнату, было видно, что на мне нет трусов и я возбужден. Леля была уже в колготках и кофте и выглядела вполне прилично. Папа что-то спокойно с полуулыбкой сказал и исчез за дверью. Видимо, он всего этого не заметил. Я спросил у Лели, где младший брат детишки, которого мы только что привели, и она сказала, что он пошел домой к маме.
Папа сидел на моем стуле и улыбался гнилыми зубами. От него разило перегаром. Лена была за компьютером и что-то делала. Казалось понятным, что сейчас папа может и убить и просто покалечить. Речь, по-моему, шла об алгебре. Толи он спрашивал меня, почему я не пошел на нее, а я оправдывался и рассказывал о самолете, толи еще что. Дверь в комнату была открытой, на пороге стоял Данила и где-то терся кот. Затем не помню, что сказал папа, но Лена резко ему возразила, прорычав: "А вот таких вещей, пожалуйста, не надо говорить!"; а он наорал на нее и сказал: "Да о таких, как ты, на улице говорят!", то есть обозвал ее шлюхой. Было ясно, что он всегда думал о ней именно так, просто сейчас перебрал настолько сильно, что его уже несло. Я кинулся на него с криком "Не сметь!!!", но он зажал меня в угол, я стал очень маленьким и забился туда. Он сказал нечто с издевательским смыслом "а то что?". Я говорил: "Ладно, ладно, хорошо..." -- молящим голосом, -- "не бей меня, пожалуйста...". Он сказал, что еще раз я сделаю что-то подобное, мне придется целовать его задницу, "Ведь в ней и так все помещается," -- проговорил он с улыбкой. Я попытался пригрозить, что расскажу обо всем маме, и он сказал, что есть всего один подарок, который он хочет от моей матери, но я ему в этом мешаюсь. Мешаю ему его получить. Он говорил мне, что я всю жизнь ему мешал. Во всем. Я знал, что в качестве своего сына он хочет видеть Гошу Рабиновича или Антона Игнатенко, но никак уж не меня. Я уже сидел на кровати, и подумал попросить Лену позвонить в милицию. Я сказал папе: "Можно я скажу своей девушке одну вещь и ты ее отпустишь?" Леля начала сопротивляться, но, кажется, папу я уговорил. Лена наклонилась ко мне, и я шепнул ей позвонить в милицию. Дверь в комнату уже была закрыта. Леля ушла. Не знаю, что было до того, как домой пришла мама. Она на кухне с кем-то разговаривала и позвала папу к себе, чтобы о чем-то попросить или что-то ему поручить. В следующий раз, когда я увидел папу в дверях, он был уже одет в уличную одежду, а Леля стояла рядом со мной. Я сидел на своем крутящемся стуле перед компьютером. Когда папа ушел, я сказал Леле: "Я поговорю со своей мамой, ладно?" Она сказала мне: "Может, ты сначала поговоришь со своей девушкой?". Дальше мы о чем-то говорили; однажды она сказала, что когда вызываешь милицию, приезжает примерно семнадцать разных служб (или подразделений милиции). Толи имелись в виду всякие пожарные и скорая помощь, толи криминалисты и патологоанатомы.
Мы стояли перед окном и глядели в ночную улицу. Мы сказали, что скоро приедет милиция. Мама спросила, зачем она нам, а я ответил, что сейчас все объясню. Я стоял и слушал приближающуюся сирену. Мое сердце колотилось; я подумал, как же страшно звучит все-таки сирена. Особенно, если милиция едет к тебе...