Сейчас почти не осталось Тех, Кто Ходит По Радуге, большей частью потому, что чудеса стали почти не нужны миру. Главным образом, людям.
Какое-то время я отдыхал и просто гулял. Туда-сюда и снова обратно. Но сейчас, слегка соскучившись по земле, я решил, хоть и ненадолго, спуститься вниз и посмотреть на жизнь. Я сошел на землю на опушке леса возле какого-то маленького городка, -- я до сих пор не знаю, как он называется. Мимо меня пробегал ручеек. Ручейки обычно очень добры, но рассеяны и очень невнимательны, так что порой можно пройти через ручеек вброд, а он даже и не заметит. Я не хотел замочить ботинки и побрел вдоль него, любуясь недавно появившейся листвой и переливами теплого воздуха с время от времени пролетающими в них насекомыми. Многие говорят, что молодая листва шепчет, Это не совсем так. Шепчет уже взрослая листва. Иногда перешептываются пожилые желтые листья. Но молодые листочки почти ничего не делают, кроме как смеются либо, когда кто-то приблизится слишком близко, хихикают у него за спиной.
Проходя мимо одного дерева, -- небольшого дуба, -- я вытянул перед собой руку и ждал несколько секунд. В руку мне плюхнулся птенец, вывалившийся из гнездышка. Я свистнул и щелкнул языком. Откуда-то вылезла рыжая белка, я взял лист подорожника, обернул пташку и протянул белке; она приняла сверток, схватила зубами за узелок и потащила на верхушку дерева. Я еще раз свистнул, и из гнезда показалась озабоченная голова взрослой птицы. Белка, добравшись до нее, вложила "запеленатого" малыша ей в клюв и ускакала по ветвям прочь. Птичка же, благодарно пискнув, исчезла вместе с дитем в своем уютном домике. Ха! Скоро ли обнаружила бы она пропажу, не будь меня!
Порой я горжусь своей профессией.
Хоть кому-то она еще пригождается.
А ручей, как это ни странно, продолжал бежать туда же, куда и бежал. Без всякой цели. Вряд ли он знал известную всем детям истину, что через несколько километров он вольется (или превратится) в речку. Даже если ему и говорили об этом, он давно уже это позабыл. Главное для него то, что он живет и бессмертен. Даже если это и не так.
Вот на берегу какой-то мальчик мочит ручки в воде и что-то тихонько сам себе говорит.
Я подошел поближе, послушать.
-- Капитан Муравей! Капитан Муравей! Говорит Командир эскадрильи! Что с вашим кораблем?
-- Ничего страшного! -- отвечал Капитан голосом мальчика Командиру эскадрильи, роль которого исполнял все тот же мальчик. -- Он просто затонул. Я на мачте, прошу прислать еще муравьев!
С этими словами малыш достал спичечный коробок, достал оттуда несколько муравьев и посадил их на торчащую из воды палочку. Я пригляделся и заметил в воде ручейка кораблик, который накренился и лежал в воде полубоком. Корабль был совсем несбалансированным. Его конструктор плохо знал физику.
-- Спасибо, Командир эскадрильи! Теперь мне веселее!
Несмотря на прибавление в команде, корабль отчего-то не захотел повиноваться манипуляциям мальчика и остался в том же положении. Раздосадованный ребенок плюхнулся на траву, обхватил колени и надул губу.
-- Эх, -- проговорил я и обратился к ручью: -- Ручей, как тебя зовут?
Никакого ответа. Как говорится, ноль эмоций.
Я поплескал рукой, погладил воду и повторил свой вопрос:
-- Как тебя зовут, руче-ей!
Я же говорил, что ручьи абсолютно рассеяны. А уж если о чем-то задумаются, так вообще обращаться к ним бесполезно. Но этот, похоже, был очень легкомысленным ручьем, и потому на третий раз он обратил на меня внимание и ответил:
-- Лилень.
-- Слушай, Лилень, давай ты поможешь малышу запустить кораблик! -- мне всегда очень жаль расстроенных детей, особенно когда их можно и не расстраивать.
-- Ладно.
Ручеек бережной рукою подхватил суденышко и тихонечко и плавно отогнал его от берега. Мальчик радостно засмеялся, вскочил и принялся прыгать на месте. А его конструкция уже вовсю неслась к той самой реке, в которую скоро впадет Лилень. Я поморгал глазами, и ко мне слетелось несколько капустниц. Я моргнул бабочкам в сторону кораблика и зашагал к городу. Как только мальчику наскучит следовать за кораблем и он потеряет его из виду, мои капустницы возьмут каждая по муравью в лапки и отнесут в их родной муравейник. Чтобы муравьи на них ненароком не напали, я сообщил бабочкам муравьиный пароль. После того, как выполнят мою просьбу, они все равно его забудут. Что-то есть общее у бабочек с ручьями.
Городок находился в долинке под холмиком, а на холмике с удобством и расположился лесок, из которого я и вышел. Я посмотрел на маленькие симпатичные домики, чистые улочки. Где-то еще в этом мире есть приятные места. Присев на камень, я о чем-то задумался. Не помню уж и о чем. Как говорил мой друг Дракон: "Думать -- единственное развлечение, которое у тебя никто не отнимет. Но кто-то может с легкостью завоевать твои мысли..." Может, о нем я и думал. Хотя речь не об этом.
-- Спасибо, дяденька!
-- А?
Я посмотрел на мальчика, похоже, догнавшего меня, пока я размышлял, и устроившегося со мной рядом. На вид ему было лет пять.
-- Ты что, меня видишь?
-- А вы что, привидение?
-- Ну...
Очень странно. Очень-очень странно...
-- Просто обычно такие, как ты, не замечают меня... У нас слишком разная природа...
-- Но вы же человек? Не эльф же какой-нибудь! Я читал про них, они другие.
-- Ну, скорее я все же эльф, нежели привидение. -- "Хотя ни тех, ни других и не бывает..." -- подумал я.
-- А я думал, их не бывает, что это все сказки...
-- Не сказки. Мифы. Тоже немного разная природа. Тебя как зовут?
-- Сережа, а вас?
-- Зови меня, как хочешь...
-- Странное имя -- Как-Хочешь! -- улыбнулся мальчик. Странный мальчик. Обычно так шутят взрослые. Только никто из взрослых меня никогда не видел, я боюсь за них. Они абсолютно друг другу не верят и чтобы им не навредить, лучше не показывать того, что им непонятно. -- Я буду звать вас Никитой. Святым...
-- Зови как хочешь... Послушай, Сережа, я к вам ненадолго. Постарайся никому обо мне не рассказывать, ладно? И ты сможешь показать мне город?
-- Я умею хранить секреты, -- вздохнул мальчик. -- Идемте, дядя Никита, все покажу. Только мне еще надо молока купить.
-- Идем, только можно просто Никита. Без "дяди".
Мы шли по гладкому тротуару мимо незатейливых витрин и незамысловатых жилых домиков. Многие люди улыбались идущим навстречу. Кто не улыбался, тем я тихонько дул в затылок и они тоже присоединялись к общей Радости Без Повода. Мальчик показывал и рассказывал, что и где находится, а я старался все запомнить. Некоторые прохожие странно поглядывали на мальчика, идущего по улице, размахивая руками, и говорящего что-то, когда рядом с ним никого нет.
-- Вот здесь! -- сказал мальчик и забежал в продуктовый магазин. Вернулся он через минуту с бутылкой молока.
-- Мне нужно, -- объяснил он. -- А еще мне пора домой. У меня там важное дело. Но это секрет.
-- Хорошо, -- засмеялся я. -- Не забывай меня!
-- Пока, дядя Никита!
И Сережа убежал. А я никогда не прощаюсь, перед тем как расстаться с кем-то навсегда. Прощаться грустно. Вряд ли мы еще встретимся когда-нибудь. У меня свои дела, у него -- свои. Только с моим другом Драконом я прощаюсь регулярно. С ним невозможно не встретиться. Мы оба еще проживем достаточно долго, чтобы вновь увидеться после каждого расставания.
Я еще немного побродил по городу, посмотрел на красивые места. Помог нескольким людям разрешить некоторые вопросы и проблемы и остановился у пруда в парке.
-- Да, мама, у него зеленые джинсы, -- говорила какая-то проходящая мимо девочка, -- рубаха с короткими рукавами и желтый галстук. А на голове -- красивые светлые волосы. И ботинки у него -- тоже желтые.
Я присел на лавочку и принялся разглядывать лебедей.
Для меня всегда удивительно, когда меня описывают. Всегда в неожиданных ситуациях. Дети вдруг откуда-то берут мой образ и начинают говорить о нем направо и налево. Этот факт не смог объяснить даже Дракон. Только тем, что у меня с детьми есть какая-то связь. Но это я и сам знаю...
А странный все-таки мальчик. Кто из детей в наше время покупает молоко? Может, конечно, мама его попросила... Но что-то тут не так! Я почему-то порой начинаю грустить, если чего-то не понимаю. Ведь разгадки всегда такие простые, но загадки порой не по зубам даже великим мудрецам. Надо все же пойти разузнать. Только как его найти?
Господи! Находясь среди людей, я порой забываю, кто я такой. Ведь мы так похожи!
Я подошел к дому Сережи. К маленькому, уютному, почти деревенскому домику с сарайчиком, пристроенным к одной из стен.
Уже сумерки и, боюсь, ему уже надо спать. Ладно, я подожду до утра. Буду любоваться звездами. Возможно, благодаря тому, что я знаю настоящее имя каждой из них, мне особенно приятно на них смотреть. А кому не приятно видеть своих добрых знакомых?
Мой друг Дракон сейчас смотрит на те же звезды. Я попросил их передать ему, что со мной все в порядке и я, скорее всего, скоро к нему загляну. Хотя на самом деле он и не заметит, что меня какое-то время не было, и не потому, что я для него ничего не значу, просто для него и век-то проходит за мгновение, хотя, если захочет -- или ему интересно станет,-- он может и зафиксировать свое внимание на чем-то конкретном и проследить какое-то событие вплоть до мельчайших подробностей: углядеть в лавине путь каждой снежинки или же заставить ее двигаться так, как ему этого захочется. Но Дракон никогда не пользуется своим талантом управлять миром и природой. Или он пользуется им постоянно?.. Да и говорить он на эту тему не желает, так что вряд ли мне удастся это узнать.
Так я и сидел на дороге, упершись руками в тротуар, когда вдруг, неожиданно даже для меня, в одном из окошечек дома, где вроде бы жил Сережа, мелькнул свет. Тусклый, слабый и куда-то движущийся. И вот уже зашевелились оконные рамы, и в отворенное окошечко тихонечко пролез мой знакомый мальчик. Он, держа одной рукой фонарик, второй снял с подоконника ту самую бутылку, которую только сегодня при мне покупал в магазине и какой-то сверточек, размером вдвое меньше бутылки. Тихо, чтоб ничто не зазвенело, он положил все это на землю, так же тихо притворил обеими руками (по-другому рамы не сходились друг с другом) окно. По одной поднял свои вещи и сложил их на левой руке, прижав к груди и, подняв фонарик последним, покрался к сараю.
Понадеявшись, что во тьме он меня не различит, я абсолютно бесшумно проследовал за ним. В сарае оказалось два помещения: одно поменьше, где сейчас на скамеечке пристроился Сережа, и одно -- побольше, которое отделялось от первого низкой досчатой дверцей.
А Сережа, как я уже сказал, сидел на скамеечке и возился со своим свертком. Слегка приоткрыв бумажный пакетик, он достал оттуда кусочек хлеба, какое-то суховатое мясо, видимо, вареное и вынутое из бульона, лоскут марлечки, размером с платочек и бутылочку с соской. Все это он складывал рядом с собой на скамейку. Открыв ее, он налил в нее молока и зашел во внутреннее помещение. Там в маленьком ящичке из-под гвоздей на старой подушке лежал еще один сверточек. К нему Сережа и подошел. Тихонечко отодвинув простынку ото рта младенца, он поднес к маленьким губкам сосочку, и они тут же жадно и сладко принялись чмокать.
-- Как его зовут? -- спросил я.
Сережа вздрогнул, но, посмотрев на меня, тут же успокоился и продолжил гладить младенца, завернутого в простыню и теплое, но старое и дырявое одеяло.
-- Я назвал его Питер. Как Питера Пена. Мама с папой не захотели бы его взять. Он лежал у порога, совсем голодный и тихонько пищал. Мне сказали бы не трогать его и отвезли бы его куда-нибудь. Мне было очень его жалко. А сюда, в сарай, давно уже никто не ходит. С тех самых пор, как умер дедушка. Я его здесь прячу. Дядя Никита, пожалуйста, не говори маме с папой, ладно?
-- Хорошо... А что ты будешь делать, когда он вырастет?..
-- Ну, я-то тоже вырасту! Вырасту и буду знать, что нужно делать... Подайте мне, пожалуйста, вон те штуки, а.
Я поднес ему мясо, хлеб и марлю. Он откусил по чуть-чуть от кусочков и принялся жевать, затем, перехватив соску из правой руки в левую, чтобы случайно не отнять ее и не потревожить дитя, взял марлю и положил в нее прожеванную кашицу.
-- Подержите, пожалуйста, бутылочку... -- Я аккуратно взял соску, а он завязал марлечку в узелок и, отстранив меня, положил ее в рот маленькому ребеночку. -- Держи, Питер... Я в книжке прочитал, -- объяснил он мне.
А я просто стоял и, теперь уже молча, смотрел, как это маленькое, беззащитное существо, трепетно и смело ухаживает за еще более слабым и беззащитным. Если бы я мог плакать, я бы заплакал. Но мне нельзя. Профессия. И опять же, следуя своей профессии, я вынужден был сделать то, что я сделал дальше. О том, хотел ли я этого, или нет, согласен ли я с тем, что сделал, я предпочитал и предпочитаю не думать. Доверю все это Дракону. Уж кто умеет думать, так это он.
-- Прости, Сережа...
-- За что? Вы мне ничего не сделали, дядя Никита!
-- Я должен его забрать...
-- Куда?
-- Не важно куда. Главное, что отсюда.
-- Но почему?
-- Я должен его забрать...
Не думаю, что ребенку понятно, что значит должен... Хотя, понятно ли это этому ребенку, я не вправе судить.
-- Там, Сережа, ему будет намного лучше, радостнее и спокойнее.
-- А это обязательно?
-- Да...
Потом он дал Питеру еще немного молока, и мы вышли обратно в "прихожую". Там мы почти до самого утра сидели и разговаривали на совершенно разные темы. Он рассказал мне про своих злых родителей; что, как ему кажется, родители его, Сережу, не любят; он снова сказал, что они не взяли бы Питера, а увезли бы его куда-нибудь. А я рассказал ему про своего друга Дракона, про то, как он Великий и Белый, сидит у себя в пещере в очень высокой скале; про то, как он выходит по утрам посмотреть на радугу и как разговаривает он с редкими птицами, залетающими к нему рассказать тихие новости, о которых он уже давно знает и, может быть, сам их создал; и сидит он, слушает птиц и вьюгу и тихо-тихо себе усмехается, думая о незамысловатых тайнах всего существующего на земле.
-- Мне пора, -- наконец сказал я ему. -- Пока солнце еще не совсем взошло, мне нужно закончить несколько важных дел. Приходи туда, где мы с тобой встретились. Приходи, когда захочешь, но до полудня. Я там буду с момента, когда солнце целиком покажется над горизонтом.
И я вышел на улицу, где тихонько моросил дождик. Мягко и нежно трогал он руки и щеки людей, которые уже в такую рань куда-то спешили.
Поздоровавшись с Лиленью, я перешагнул через ручеек и принялся бродить вдоль него туда-сюда под нежными лучиками проглянувшего солнышка по нежно-зеленой сочной травке. Белочка, подергав за зеленую штанину, протянула мне две ягодки на земляничной веточке.
-- Спасибо, -- наклонился я к ней. Пощекотав ее брюшко, я еще раз повторил: -- Спасибо! Отнеси их своим бельчатам. Или птичке, которой ты вчера помогла, а я не могу это принять. Спасибо большое, милая Белочка!
Белочка, будто пожав плечиками, зажав веточку во рту, побежала к деревьям.
Скоро появился Сережа. На руках у него лежал запеленатый младенец, и видно было, что мальчику тяжело его нести. Но смелость его и его чистая совесть до незаметного облегчали груз. Я снова перепрыгнул через ручеек и протянул руки.
-- Пришлось вынести его прямо сразу, как вы ушли. Пока родители не проснулись. Чтобы не заметили... Дядя Никита, можно я попрощаюсь с Питером?
-- Хорошо, -- понимающе улыбнулся дядя Никита, -- я пока пошепчусь с ручейком.
Я отошел на несколько шагов и позвал Лилень. Но, как я не пытался, в этот раз ручей не обратил на меня никакого внимания. Через несколько минут Сережа (он усердно пытался скрыть покрасневшие глаза) подошел ко мне и сам протянул дитя. Точнее он просто выпятил грудь и слегка отклонился назад, потому что сил его рук не хватало, чтобы отнять младенца от груди.
-- Не бойся его, он добрый, -- сказал он Питеру, и я нежно принял маленький, едва заметно трепыхающийся сверток.
На полянку с той стороны ручейка опускалась радуга.
-- Он ведь не умрет? -- обратился ко мне мой маленький друг.
-- Он теперь Тот, Кто Ходит По Радуге, -- ответил я, переступая через ручей. -- Прощай, самый добрый мальчик.
-- А мне нельзя с вами?
-- Прости, Сережа. Прости. Я не могу сделать всего. И не я это решаю. Прости. Тебе пора домой.
-- Ладно... -- погрустнел и без того хмурый мальчик. -- Прощай дядя Никита!
И неожиданно даже для меня, сверху по течению ручейка приплыл гордый кораблик, который Сережа пустил еще вчера. Он улыбнулся, поднял корабль и побежал домой. Там его ждала ласковая улыбка мамы и добрые сильные руки папы. И еще он собирался написать яркой краской для стен слово "Питер" на бортах своего кораблика.