Огненный Дмитрий Владимирович
Подневольный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Многие ли из нас рвутся в свое время пойти в армию? Выполнить, так сказать, свой долг перед отчизной? Или же напротив, пытаются уйти от того любыми средствами?.. Но иногда уклониться от "армейской миссии" бывает совсем непросто...

ПОДНЕВОЛЬНЫЙ

  
   Уже полторы недели Славик находился в этой глуши. По-деревенски диковатый район Кривой Балки, где было много таких маленьких неопрятных домишек, окруженных кое-где покосившимся деревянным забором и широкими клочками бурной колосящейся поросли. По высокой желтоватой траве здесь стадом плелись ленивые сонные коровы с отвислым брюхом, полным молока, и опущенной вниз мордой, неторопливо накладывая где попало внушительные ароматные кучи под безразличным взглядом пожилой крестьянки-погонщицы. Кучи быстро разлагались, и аппетитные запахи плыли по воздуху, что нимало не смущало привыкших к этому местных жителей. В отличие от Славика, сразу ставшего ярым коровоненавистником, невзирая на очевидную полезность этого животного. Через ограды домов перепрыгивали-перескакивали важные нахохлившиеся куры, ведя за собою в гости к соседям целый выводок куцых тонконогих цыплят. Петухи же горланили по утрам с особым злорадным удовольствием, мешая досмотреть последние цветные сны.
   Разгар лета усердствовал тут с невиданной силой, высушивая даже кончик языка; поэтому все время хотелось пить, но пить было нельзя -- тогда за этим занятием пришлось бы проводить весь отчаянно душный и безветренный день. Погода практически не менялась за все то время, что он здесь был. И, похоже, не собиралась этого делать, словно в небесной канцелярии прописали зачем-то безвылазные солнечные ванны. Даже ночью в его хибарке было тепло, как в парнике, а на улице немногим того лучше. Разгоряченная земля постепенно охлаждалась, нагревая тем самым воздух. Только на утренней заре, как он успел убедиться, возникало приятное ощущение включенного кондиционера и по коже ползли сладкие мурашки облегчения. Но не надолго. С позолоченным лучистым заревом, обманчиво беззаботным просыпающимся горизонтом приходил и зной.
   На самом деле небо над головой Славика вовсе не было безоблачным, оно жарило его огнем собственных проблем; вернее, одной большой проблемы, имя которой -- АРМИЯ.
   Не угроза, но тупая и беспросветная реальность. С тех пор, как он умудрился вылететь из института, где ничто не предвещало такого исхода, а его последующие попытки получить "волчий билет" через разные медкомиссии остались безуспешными. Пришло уже две повестки, и Славик решил больше не рисковать, не ждать громкого требовательного стука в дверь, за которой стоят, потопывая, кирзовые сапоги, воплощение его ночных кошмаров. Хотя его решение несло за собой еще больший риск...
   Но другого выхода у Славика не было.
   ...Эта убогая развалюха (которую сам Анатолий Степанович гордо именовал "домом") принадлежала его отчиму и была ярким воплощением кипучей, но совершенно бездарной, по мнению Славика, натуры того. Уже давно, еще до знакомства с мамой Славика, заимев небольшой капиталец, он попытался создать здесь что-то вроде фермерского хозяйства, энергично взявшись рассаживать огурцы и помидоры на приобретенном всего за восемьсот баксов участке с "избушкой" в нагрузку. Однако, огурцы у Анатолия Степановича все, как на подбор, выходили горькими и противными, помидоры -- хилыми и сморщенными, словно старческие гениталии, а другие саженцы вообще наотрез отказывались прорастать, будто объявив забастовку. Запас интереса и денег у его будущего отчима быстро исчерпался (о, он никогда не мог слишком долго сосредоточиться на чем-то одном!), ухоженный огород заполонили сорняки и прочая "некультурщина", хата же опустела на радость местным грызунам и насекомым, нашедшим себе тут приют. Ну а незадолго вслед за тем незадачливый фермер, бывший до того учителем физкультуры, помощником старпома, инспектором по кадрам, шофером, а также одно время "челноком", имел жуткое везение (так считал Славик) побывать на концерте рок-группы "ДДТ", где встретил хоть уже и не такую молодую, но по-прежнему симпатичную, интеллигентную, спокойную женщину, к тому же разведенную. Для него -- так находку. Настоящий папа Славика уехал в другой город, когда ему было восемь, и с тех пор не подавал о себе вестей. Вячеслав и Алла Дмитриевна Кругловы привыкли жить вдвоем, маленькой дружной семьей. И вот...
   Анатолию Степановичу или просто Толику каким-то образом удалось подыскать ключики к слегка разочарованной мужской природой душе его матери, в которой хранились неизрасходованные запасы теплоты и нежности, а также чуткого женского терпения, способного довольствоваться даже малым -- счастьем -- если оно есть... Его отчим, если хотел, умел быть "очаровашкой", более того, внимательным любящим мужчиной, который уносит сердце женщины в неведомые края и возвращает его уже с пометкой "занято, просьба не беспокоить!" Могучий торс и атлетичная фигура бывшего физкультурника прекрасно совмещались с ослепительной улыбкой в 32 зуба без признаков кариеса, подчас могущую соперничать даже с любвеобильными оскалами телевизионных проповедников-баптистов из "Всепобеждающего голоса" и подобной муры. А если добавить к тому незначительно поредевшую к 45 годам мужественную шевелюру серебристых оттенков и шоколадный загар, станет ясно, что падали бастионы мамы Аллы совсем не на пустом месте. Не был Анатолий Степанович и дураком, что доказывало хотя бы то, что несмотря на проявленный им уже после брачного штампа в паспорте ослиный характер, ряд инфантильных причуд, редкий талант к хроническому безденежью и разрыванию полезных знакомств, он все еще сохранял расположение Аллы Дмитриевны и мог позволить себе рискованные выходки, вроде того, как надраться свиньей с "друзьями по работе", прийти на следующее утро с посоловевшими глазами и устроить скандал, что, мол, "никто не уважает его право на отдых". Компенсировал он это, осыпая маму дождем подарков, тратя при этом последние скудные средства, вырученные с какого-то транспортного заказа, и тем, что дня три-четыре ходил, как шелковый, убедительно демонстрируя "карманного мужа". Собственно, ничего другого ему не оставалось, ведь заказы шли редко и основную тяжесть по зарабатыванию денег и кормлению семьи брала на себя, таким образом, мама, уже много лет занимающаяся переводами с английского и других европейских языков. Увы, осуществить свою заветную мечту -- создать фирму "Круглов Едюкейшион" ей так и не удавалось. Неудивительно -- семейный бюджет надрывно трещал по швам, поддерживаемый идиотическим, на взгляд Славика, энтузиазмом отчима, который все время обещал, что "вот-вот что-то будет" ("скорее кошка щенятами окотится", - насмешливо думал про себя Славик, не испытывающий, впрочем, к своему отчиму никаких особо неприятных чувств; может, только чуточку ревности) и спокойным жизнелюбием мамы, не дающим ей стоять на месте и отказывающемся разочаровываться в дальнейшем поиске светлых сторон -- даже в "сказках" своего супруга. Отчим был скор на обещания, но быстро забывал о них, легок на подъеме и столь же быстр со спуском -- настоящий Овен по гороскопу (он появился на свет в середине апреля), увядающий при мало-мальски сложных препятствиях, попадающихся на пути и тут же перескакивающий на соседнюю колею.
   Но именно благодаря своему отчиму Славик получил это убежище. Плохое оно или хорошее, но это был шанс, быть может последний, спастись от настигшей его черной полосы, СПАСТИ СЕБЯ, не дать армии погубить его.
  
   ...Хотя мама первой вспомнила об этой возможности, о том, что рассказывал ей Анатолий о своей "хатынке". Милая мама!.. Она поддерживала его, как могла в эти тяжелые, просто чугунные минуты, часы, дни -- с тех пор, как он получил первую повестку. Самые худшие дни в его жизни. Как-то в шестилетнем возрасте он упал с дерева и сломал себе руку, было ужасно больно, он кричал, а над ним, словно в тумане, далекие и нереальные, стояли его непонимающие сверстники с разинутыми ртами. Когда его везли в больницу, он временами отключался, временами выплывал из чернеющего забытья и ощущал, как тупая, свирепая боль вгрызается в его мозг, пронзая током нервы. Он хорошо помнил, как все было тогда, когда не было ничего, ничего, кроме боли и тумана, может еще... голоса... выныривающие в голове вязким сиреневым бормотанием, клокочущим подземным гейзером его внутреннего мира, потерявшего всякую связь со временем и смыслом. Врачи потом говорили -- болевой шок. Но он хорошо все помнил, как ни странно, события того дня сохранились в его памяти испорченной старой кинолентой. И финальный стопкадр -- огромное пространство вокруг него, залитое ярким светом, а из него, словно из-под воды, проглядывает крупное расплывчатое лицо матери, губы шевелятся, но звука нет. Вспышка, снято.
   Но та боль, что испытывал он тогда, физическая боль, не шла ни в какое сравнение с этой тягостной тупой дешевой безысходностью, которая овладела им с того момента, как он впервые взял в руки скромный клочок бумаги, где была его фамилия и имя, адрес и слова-гнойники "СРОЧНО явиться в военкомат по месту жительства..." Каждое из них жгло клеймом позора и отчаянной дикой беспомощности обреченного, за ними слышались глухие удары сапогов, предположительно, в район почек, подъем в шесть утра, дым дешевых сигарет, табуретки, тошнотворный запах портянок, твоих и чужих, холодный беспощадный взгляд "деда"-господина, горький вкус слез в подушку, единственное, что остается при тебе, когда сил, чести и достоинства уже нет, они раздавлены широкой кирзовой подошвой... Почему это должно достаться ему? Чем он это заслужил? Неужели тем, что у него нет денег, чтобы откупиться, подобно богатеньким сыночкам жлобов с холеными мордами, которые считают, что Моцарт и Бетховен -- это банкиры-евреи из Швейцарии?!.. Он часто видел таких -- в институте. Двадцать долларов в зачетку, и экзамен сдан. Так просто. Но почему же для него все оказалось слишком сложным???
   ...Ничто не предвещало, что он вылетит из института. Ведь Славик не был лентяем или тупицей. Не зря же он долгое время, по вторникам и четвергам ходил в музыкальную школу, на которую мама, видя его явный интерес и способности к музыке, умудрялась выкраивать средства -- целых три года. Славик совсем неплохо играл на пианино, причем не только исполнял чужие произведения, но и пытался играть собственные. У него был талант -- в этом тихом, часто погруженном в себя и не очень общительном мальчике крылись внутренние резервы, которые, правда, еще нужно было реализовать. В институте он тоже занимался вполне прилежно, по гуманитарным предметам преподаватели отмечали невысокого светловолосого мальчика в очках с хорошим уровнем эрудиции"-- Славик с детства взахлеб зачитывался познавательной литературой. Все шло не то, чтобы хорошо -- нормально.
   Но наступила злосчастная летняя сессия 1 курса, перечеркнувшая все достижения, поставившая его лицом к лицу с, пожалуй, первой, -- и сразу такой жестокой! - недетской проблемой. Не смог сдать экзамен по математике, не допустили к физике, оставались еще два зачета и "проектирование". Ничего страшного, все можно поправить. Не допускают? Подойти к декану, и... В общем, поговорить. Но он не сделал этого. Во-первых, ему не с чем было "разговаривать" - меньше двадцатки здесь бы точно не обошлось. Во-вторых, надеялся справиться и так, даже не сказал маме. Большая ошибка. Математик Петренко, как ему показалось, во второй раз откровенно валил его, "опускал". Он знал материал не хуже, не намного хуже других, однако большинство его сокурсников сдавали отнюдь не "знанием". Такая "система" была удобна всем и для всех -- кроме него, Славика Круглова, не "отличника", а простого старательного парня. Небогатого парня, поступившего, кстати, по конкурсу, а не по контракту. Такие были не больно-то нужны тоже небогатому институту, тем более, что особым математическим складом ума (по направлению специальности) он не обладал. Документы об отчислении легли на стол уже в конце мая, через неделю пришла первая повестка.
   До этого Славик вообще не представлял себе: как человека, мужчину (ну хорошо, парня) могут ЗАБРАТЬ? Туда, куда ты не хочешь, не можешь идти. Оказывается, могут. Оказывается, заберут. (Какое отечество?! Какой долг?! О чем вы говорите, господа хорошие?.. Разве существует на свете такой бесчеловечный, жестокий, странный долг перед кем-то -- стать калекой в 18 лет, даже не познав к тому времени, как Славик, ни одной девушки? Когда, кто, на каких условиях взял этот сумасшедший "кредит", который надо "отдавать" "своей стране" своей честью, своим здоровьем, своей жизнью?!..
   Если есть на свете АД для неподготовленных юношей -- то он сегодня называется АРМИЕЙ...)
   Оставались еще врачи. Славик пошел по комиссиям в надежде обнаружить у себя какую-то подлую болячку, которая обернулась бы для него "волчьим билетом". У него, например, было плохое зрение -- без очков предметы становились расплывчатыми и нечеткими, по наследству от матери ему досталось слабое сердце, это показывали кардиограммы. Однако, врачи сочли это вполне недостаточным, а вернее достаточным для того, чтобы направляться "в погранвойска". В сущности, какая разница, в какие? Кирзовые сапоги везде одинаковы.
   В своем почтовом ящике Славик нашел вторую повестку. Она грозила в случае неявки прибегнуть к "строгим мерам"... Славик находился не просто в отчаянии, он был в прострации. Мир казался ему удушающим мешком, одеваемым на голову. Он в стельку напился, первый раз в своей жизни. Разумеется, стало еще хуже -- головная боль вместе с болью душевной составляли просто-таки убийственный коктейль. Время тянулось, как бензопила по обнаженной кости. Время -- в ожидании кирзовых сапогов, грубо стукающих в дверь, вышибающих ее с петель. Славик стал подумывать о том, как бы нанести себе умышленное повреждение, чтобы избавиться от армии. Что -- сломать ноги, выпрыгнув из окна? Или лучше руки? Может, чем-то заразить себя, отравиться? Почему тогда просто не умереть, не покончить со всем этим?.. Он неудачник, у него нет денег и сил. Лучше страдать одно мгновение, чем полтора бесконечных года.
   СЛАВИК И НЕ ДОГАДЫВАЛСЯ, НАСКОЛЬКО БЛИЗОК ОН БЫЛ К БЕЗУМИЮ. Пока на горизонте не замаячил выход...
  
   И вот он здесь, в этой глуши, странной смеси полугорода и полудеревни. Один в обветшалой хибаре, мало, а точнее совсем не пригодной для нормального проживания. Всего две сравнительно небольшие комнаты, причем вторая, внутренняя, скорее не комната, а складское хозяйство: она была завалена всякой ненужной всячиной, начиная от прогнивших длинных досок и заканчивая проржавевшим металлическим верстаком, устало накренившимся набок. Весь пол был завален опилками; тут были железные прутья, пустые деревянные ящики, а некоторые наполненные брусками разной формы; коричневый стол-развалина на трех ножках, уткнувшийся в стену; несколько спущенных колес; огромный несуразный чемодан в углу, покрытый ветхозаветной пылью; рваные клочья газет; "лапшистая" стружка; гвозди; молоток с оторванным наконечником; -- ... да чего здесь только не было! Смешанный запах пыли и гнили ударял в нос сразу на входе, вынуждая чихать и кашлять непрошенного визитера. Единственное окно в противоположной стене было тусклым и грязным, с трудом пропуская свет. Славик сюда практически не заходил -- а между прочим, когда-то здесь был полный порядок! Он помнил это, так как гостил тут пару дней еще в самом начале маминого с отчимом сожительства. Тогда эта комнатка имела вполне чистый и прибранный вид, по крайней мере, на первый взгляд: Анатолия Степановича вообще-то отличала некоторая бытовая неряшливость, поэтому на полу можно было, при желании, всегда найти окурки сигарет, те же кусочки газет, карандаши или другую мелочь.
   Посреди первой комнаты, попросторнее и почище, находился большой серый диван с коварно сокрытыми под покроем пружинами, которые ночью безобразно впивались в бока Славика своими кусачими закруглениями. Собственно, диван был главной и единственной достопримечательностью. Еще у окна стоял небольшой круглый столик, но не было стульев. К этой комнате вплотную примыкала кухня (справа), представляющая совсем уж жалкое зрелище -- над пошкрябанным пятнистым рукомойником нелепо торчал кривенький ржавый краник, извергающий по необходимости жидкую струйку изжелта-буроватой воды; впрочем, раковина ее все равно не пропускала, так что во избежание наводнений кран открывался только утром, чтобы почистить зубы. Тут же лежали паста "Санторин", кусок мыла и красная щетка, расположившиеся на прямоугольной подставке слева от рукомойника. На ней чуть в стороне стоял и трехлитровый бутыль с молоком -- запас его питья на день. Поскольку площадь "кухни" была не больше площади сарайчика, то ничего больше она не вмещала. Только внизу, на потрескавшемся полу, ютилось зеленое ведро для мусора. Сами продукты - хлеб, лук, несколько больших зеленых огурцов, горбатый кусок сыра - находились на уже упомянутом круглом столике, завернутые в газету "Вечерняя Одесса", любимую газету его матери. Нужник находился во дворе, за углом, окруженный зелеными побегами, словно увенчанный ими.
   За проведенное тут время Славик не только почернел, как заправский негритос, немилостиво обласканный лучами знойного самодовольного солнца; он успел привыкнуть к своему положению, стал спокойнее воспринимать свершившееся. Уже не чувствовалось безысходности: изнурительная ноша беглеца, взваленная на плечи, не стала легче, но ее стало легче нести. Делать здесь практически было нечего, поэтому он невольно много думал о разных вещах и даже с удивлением начал открывать в себе что-то вроде философского зрения. Да, ему не повезло, но он сам во многом виноват -- так чего, спрашивается, обижаться на всех сразу? Кроме того, он не в армии, а это и есть самое главное. В настоящий момент его мать как раз обхаживала декана, чтобы тот зачислил его обратно, пусть на каких-то условиях. Он очень сильно надеялся, что это возможно. И что он сможет вернуться к нормальной жизни. Честное слово, больше подобных ошибок он себе не позволит. Будет грызть "гранит науки", как псих, до пятен перед глазами. Только бы поскорее...
   Впрочем, Славик размышлял не только об армии. Он думал еще и о своей матери, об отчиме, о музыке, которую он будет писать, когда станет взрослым. Кстати, его отчим никогда не понимал и вряд ли сможет понять его устремления. Для него "пиликанье", как он говорил, когда Славик возвращался с музыкальных занятий, оставалось "пустым делом". Славик имел все основания подозревать, что Анатолий Степанович не без удовольствия встретил бы его уход в армию, "как бывает у пацанов твоего возраста". Все же винить его было сложно. Славик мешал его отношениям с мамой, был лишним ртом без собственного источника дохода. Отчим в общем-то был корректен с ним и не позволял себе таких замечаний даже пьяным (потому что хорошо знал, что мама встанет горой за Славика), но его взгляды были порой красноречивее слов. Что поделать, не сходились они с Анатолием Степановичем характерами. Но и противостояния между ними не было -- мама такого бы не потерпела (себе она еще могла позволить сесть на голову, но сыну... тут ее выбор был бы явно не в пользу новоприобретенного мужа, и тот отлично это понимал). А Славик, как вы уже прекрасно поняли, не был воинственен по натуре. Даже "войнушки" в детстве не любил, предпочитая тихо сидеть с книжкой, нежели с воплями носиться по улице. Оттого и очки быстро надел, получив от сверстников-школьников обидную кличку "Жаба".
   Сюда с собой он тоже взял книгу, всего одну -- "Дети капитана Гранта" Жюль Верна, перечитанную трижды, любимую. Но читать как-то не тянуло, вот и сейчас Славик сидел на крыльце под дырявым навесом, вытянув ноги к бурякам и занимался исключительно тем, что рассматривал облака. Они разные, если присмотреться. Одни похожи на каких-то зверушек, другие на неодушевленные предметы, третьи вообще черт знает на что похожи. Вот облако-клоун с завитушками вместо пуговиц, рядом облако-дракончик, чуть справа от него облако-марево, что-то вроде дырявой простыни, свернутой по краям. Затем шла долгая синяя полоса, а за ней целая группа облачков, таких себе лохматых крох, похоже на стаю ежиков. Облака были редкостью для здешнего летнего небосвода, поэтому наблюдать за их легкими скользящими передвижениями одно удовольствие. Кажется, будто ты летишь вместе с ними.
   Было около часу дня. Часы лежали там же на столике, было лень встать и посмотреть. Да и зачем? Спешить Славику было, ну абсолютно некуда. Часам к трем должна была появиться мама -- с известиями и запасом питания. Первое волновало его куда больше. На жаре есть не хотелось, только пить, но он уже притерпелся. Впрочем, мама могла и опоздать. Славик лениво полулежал-полусидел, упершись затылком в створку двери, одетый только в джинсовые драные шорты, некогда бывшие брюками, время от времени переводя взгляд с мигрирующих и меняющих форму облаков на улицу, где надрывно лаяла местная бледно-коричневая дворняга с ободранным левым ухом, по-хозяйски прыгая около группки невозмутимых гусей, медленно бредущих по направлению к пруду. Отсюда хорошо просматривалась вся округа, а ландшафт был однообразно-скучен: домишки, прячущиеся среди зарослей, ровное желтое поле, на котором тусовались коровы, уныло дожевывая остатки жухлой травы, несколько валунообразных камней, украшающих подъемы, кое-где шныряющая вдоль изгородей домашняя птица, иногда проходили люди, почему-то напоминающие Славику ожившие зарисовки Репина с "Бурлаков на Волге": неизменно озабоченные, носы, по желобкам которых стекает трудовой пот, склонены к земле, одетые как пугала, мужчины и женщины. Сколько здесь был, Славик ни разу не видел ни одного "мэна" в костюме и с дипломатом, ни одной "иномарки". Глухомань. Только темноватый пруд, золотящийся на солнце, отсвечивающий перламутром водной глади, смотрелся симпатично и многообещающе, но и это была обманка -- в такой грязи могут купаться разве что свиньи. Кстати, именно они топтались сейчас на берегу, жадно втягивая разгоряченный воздух короткими мясистыми пятачками и недовольно похрюкивая.
   Ко всем этим пейзажам Славик успел привыкнуть, надоесть и опять привыкнуть. Равно и к собственному вынужденному одиночеству. Один на один со своими мыслями -- это вовсе не так уж плохо, убеждался он. Помогает навести внутренний порядок.
   Славик согнул в колене правую ногу и почесал ее о крыльцо. Мошки. Уж для них-то раздолье в такую жару! Пот лился рекой, особенно много хлопот доставляли ему непрерывно запотевающие очки, буквально влипающие в нос. Можно уйти вовнутрь, но прохладнее там не будет, скорее наоборот, настоящий парник. Аромат подгнившей древесины стойко витал в воздухе, с ним Славик тоже пообвыкся. Как оно вообще держится, вот что интересно?! В один прекрасный день вся эта рухлядь может развалиться прямо на него, когда он будет так сидеть, словно корабль "Арго" на дряхлого Ясона из греческого мифа. Славный финал. Только нет, пусть лучше так повалятся все казармы во всем мире, когда в них не будет солдат. Руки Славика машинально взяли аккорд из 5-й Бетховена, вместо пианино -- на беззвучном дощатом покрытии.
   Если бы здесь была музыка. Возможно, это с лихвой возместило бы все неудобства. В его голове время от времени кружились совершенно обалденные мелодии, которые он, пожалуй, смог бы наиграть. Но увы... Пианино среди буряков -- ха-ха, не смешно.
   Славик стянул запотевшие стекла и снова тщательно протер их о горячую ткань шорт, предметы вокруг тут же утратили для него четкость, но краем глаза ему показалось, что справа, на поле, он уловил какое-то движение. Водрузив очки обратно на нос, он взглянул туда и... обомлел.
   Славику показалось в этот момент, что в его голове сверкнула яркая белая вспышка, а сам он поплыл по воздуху вперед, легкий и невесомый, по направлению к калитке, на улицу, не ощущая земли под ногами; все это произошло так быстро, и вместе с тем, так ОБЪЕМНО -- словно за эти доли секунды он умчался вдаль и рассмотрел почти вплотную то, что он увидел, что заставило его ощутить болезненный острый СТРАХ, пронзивший его тело:
   СОЛДАТЫ. ЧЕТВЕРО СОЛДАТ В ЗЕЛЕНЫХ ГИМНАСТЕРКАХ ШЛИ ПО ПОЛЮ СО СТОРОНЫ ГОРОДА, ОДИН ИЗ НИХ ДЕРЖАЛ НА ПОВОДКЕ ЗДОРОВЕННУЮ ОВЧАРКУ. ОНИ ШАГАЛИ ДОВОЛЬНО БЫСТРО, ВПЕРЕДИ НАХОДИЛСЯ, СУДЯ ПО ВСЕМУ, КОМАНДИР, ПОЖИЛОЙ, СУРОВОГО ВИДА МУЖЧИНА С СЕДЫМИ ПРИЛИЗАННЫМИ ВООСАМИ И ГУСТЫМИ СЕРЕБРИСТЫМИ УСАМИ; ДРУГИЕ БЫЛИ ПОМОЛОЖЕ. ИХ ЛИЦА БЫЛИ МОКРЫ ОТ ПОТА. НО ВЯЛОСТИ В ДВИЖЕНИЯХ НЕ ЧУВСТВОВАЛОСЬ. КОМАНДИР ЗАДАВАЛ ТЕМП, ЛЕГКО И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННО ПЕРЕШАГИВАЯ ЧЕРЕЗ НЕРОВНОСТИ И КАМНИ; ТОЛЬКО НА НЕМ НЕ БЫЛО, В ОТЛИЧИЕ ОТ ЕГО СПУТНИКОВ, САПОГ -- ЕГО НОГИ БЫЛИ ОБУТЫ В ЧЕРНЫЕ ЛАКИРОВАННЫЕ ТУФЛИ С ДЫРОЧКАМИ. ОНИ ЯВНО НАПРАВЛЯЛИСЬ СЮДА, К ЕГО ДОМУ.
   ...Когда Славик очнулся, то ощутил, что дрожит всем телом. Казалось, он на мгновение заснул и увидел кошмар. Но самое страшное заключалось в том, что он ПРОДОЛЖАЛ ЕГО ВИДЕТЬ, и это был не сон. Солнце, жара -- все вмиг померкло, утратило для него значение, а важно было только одно: СОЛДАТЫ. Они шли за ним, чтобы ЗАБРАТЬ его. "Как это могло получиться?..." - тут же простонал жалобный голос в его голове, готовый сорваться на плач. - "Этого же не может быть!.." У Славика не было ответов. Но беззащитный внутренний голосочек (его собственный) помог, он вызвал на поверхность всплеск почти животного отчаяния, которое отогрело враз закоченевшие нервы и побудило Славика действовать.
   Он вскочил на ноги. Как ему показалось, это было ужасно медленно, будто во сне. И ударился головой о навес, сильно, но боли не почувствовав. Они (солдаты) были совсем недалеко, ему нужно было где-то срочно спрятаться, и Славик инстинктивно осознал, точнее вспомнил, где он может это сделать.
   А секундой позже он снова смог думать. Слава богу, он вовремя заметил их, они еще не видели его. ПОДВАЛ. Во второй комнате, обычный погреб, но хорошо замаскированный среди всей той свалки. Он был там как-то раз, уже давно (так ему казалось), два года назад, во время той трехдневной поездки сюда с мамой и отчимом, на заре их общей семейной жизни. Даже если солдаты идут за ним (вдруг он зря поднял тревогу, возможно, у них тут совсем другие дела -- но почему-то в это не верилось...), они никого здесь не найдут и уйдут обратно, несолоно нахлебавшись. Только нужно поторопиться...
   Думал так Славик, уже сгребывая в охапку одежду и простыню с дивана. Нужно, чтобы здесь был нежилой вид. Еда... Поколебавшись, он выкинул газетный пакет в окно -- не умрет с голоду. В кухне он захватил тюбик и щетку, молоко девать было некуда, а выливать -- жалко, поэтому, Славик поставил бутыль за ведром с мусором, авось не заметят. Со всем, что было в руках, он пробежал во вторую комнату, плотно захлопнув дверь. Перескочив через нагромождения досок и металлического хлама, он очутился перед крышкой с кольцом, почти сливающейся с полом. Она была почти в самом углу, слева прикрытая тем самым покосившимся верстаком. Тут у Славика мелькнула идея. Но сначала он открыл крышку и швырнул в открывшееся темное пространство, дыхнувшее на него сыростью и гнилью, вещи, а затем подхватил с пола кривой металлический прут. Сейчас он мог ему пригодиться.
   Славик осторожно нащупал ногами ступеньки и стал потихоньку спускаться вниз, поддерживая крышку открытой. Спустившись на три ступеньки, он уперся в верх крышки левой рукой, не давая ей полностью опуститься, правой же просунул прут и поддел верстак -- дернул сильно, как мог. Раздался скрежет, и тот, окончательно покосившись, плавно опустился и придавил крышку примерно посередине, прикрыв собой кольцо. Славик убрал левую руку и ухватился за лестницу, а прут кинул вниз (правда, пришлось сначала протащить его застрявший конец в оставшуюся узкую щель, после чего Славик окончательно погрузился в темноту), тот упал с коротким звоном-щелчком. Теперь можно было передохнуть и продолжить спуск вниз.
   Он оказался недолгим. Всего было девять ступенек. Славик приземлился на ноги и попытался оглядеться вокруг, но ничего нельзя было увидеть -- стояла кромешная тьма. Ощутимо воняло порчеными продуктами, судя по всему, помидорами. Наверняка отчим оставил здесь и другие съедобные запасы, поэтому тут вполне могли водиться мыши, пауки, насекомые... а может и змеи?.. Пока он не слышал ничего, что выдавало бы их присутствие. Только ритмичное биение своего сердца, словно маленького напуганного зверька. Собственно, так оно и было. Славик был жутко напуган и с трудом сохранял остатки самообладания.
   К горлу подкатил комок, и он продохнул в темноту, чтобы успокоиться. У этого погреба было два существенных преимущества, которые он мог использовать. Первое заключалось в том, что здесь было довольно прохладно, как в камере-морозилке. К этому нужно было еще привыкнуть, после долгого пребывания на солнце. Славик поежил плечами, скорее по инерции, чем оттого, что действительно чувствовал холод.
   Второе -- это отличная слышимость погреба. Отсюда можно было знать обо всем, что происходило наверху, до мельчайших звуковых деталей. Об этом он узнал еще тогда, когда невольно стал свидетелем весьма любопытного разговора между мамой и отчимом, два года назад. Он четко помнил, как сидел в темноте на корточках, притаив дыхание, глотал каждое слово. Ведь разговор шел о нем. Если бы...
   Ш-ш-тохх. Хлопнула входная дверь. Славик замер. Наверху кто-то ходил, не одна пара ног -- несколько. Обхватив обеими руками лестницу, Славик уселся на нижней ступеньке, осторожно подобрал под себя ноги и поправил очки. Глаза еще ни черта не видели, но чувствовалось, что постепенно привыкали к темноте. Он старался даже не дышать, но не столько потому, что боялся быть услышанным (к счастью, проводимость звука шла только в одном направлении), сколько из-за того, чтобы не поддаться соблазну и не сблевнуть под действием этого выворачивающего кишки запаха гнили, несущегося особенно сильно с левой стороны, где, очевидно, на полках стояли бутыли.
   Шаги над его головой продолжались. Они были размеренными и четкими, словно кто-то нарочно постукивал щупом по полу в поисках пустот. Но это были именно шаги, и вскоре Славик услышал голоса. Они доносились издали, глухо, но были четко различимы, так что Славик мог попробовать представить себе говорящего.
   - Товарищ подполковник, нету здесь никого! - громко произнес молодой зычный басок с ударением на втором слоге в последнем слове. Славику показалось, что он должен принадлежать такому себе здоровенному детине под два метра, с бледно-русыми волосами, большим ртом и широченной улыбкой, оттягивающей левую его часть. Гимнастерка на нем скорее всего заправлена небрежно, торча краями в стороны, на голове обязательно козырек, под которым прячутся маленькие, хитроватые и не очень дружелюбные глазки.
   - Ерунда! - отрывисто, с командирскими нотками, возразил чуть хрипловатый голос, явно принадлежавший Главному. Его сухой властный тон заставил Славика напрячься. - Калитка открыта, на столе детская книга, следы пасты на умывальнике... - половицы тихонько поскрипывали в такт шагам, то удаляющимся, то приближающимся. - Ага!.. - в голосе послышались торжествующие интонации, напомнившие Славику каркающую радость злого волшебника из сказки. - Щеглов, гляньте-ка, что это?
   - Молоко, товарищ подполковник! - отрапортовал все тот же басок. - В бутыле.
   - Сам вижу, что в бутыле, - насмешливо сказал командир, судя по прерывистым булькающим звукам, приложившийся к содержимому. Крякнул, снова зашагал.
   - На здоровьичко, Василий Петрович! - льстиво пробасил Детина, как его обозвал про себя Славик.
   - Паренек прячется где-то здесь, - пропустив пожелание мимо ушей, задумчиво продолжил Главный ("паренек" внизу содрогнулся), с шумом садясь, очевидно, на диван. - Может, конечно, он просто ушел гулять, но интуиция подсказывает мне, что пацан убежал, как увидел нас. Но вряд ли далеко.
   - Так може он вернется, товарищ подполковник? - робко предположил еще один голос, негромкий, с украинским говорком. Славик полумал, что это высокий худой парень, лет 19, рыжеволосый и немножко нескладный, но с крепкими жилистыми руками.
   - Не "може", Федорченко, а обязательно вернется, - наставительно произнес Командир, чиркнув зажигалкой. - Но это не значит, что мы будем сидеть и ждать его, сложив руки на заднице. (Кто-то, кажется, Детина, хихикнул). Ну-ка ты, Федорченко, бери Камнева и прочеши с ним район. Поспрашивайте у местных, не видели они тут паренька такого в очках. И в кустах посмотрите. Вдруг он там. Идите. Нет, погодите. Фотографию я вам дам, - послышался хруст разворачиваемой бумаги. - Покажете. Даю вам сорок минут.
   - А то опоздаете, - сигареты кончатся, - весело гаркнул Детина и заржал.
   - А ну без шуточек, Щеглов! - резко оборвал его Командир. - Сам сейчас пойдешь, в пруд без штанов, за пацаном.
   Теперь уже негромко, но язвительно, засмеялись Федорченко с Камневым, которым, видно, понравилось, как поставили на место нагловатого Щеглова. Славик предположил, что, вероятно, эти двое -- рядовые, а Детина -- сержант.
   Топанье двух пар сапог удалилось в направлении двери и затихло. После паузы, Детина несколько обиженно спросил:
   - Что ж вы меня так, Василий Петрович, перед подчиненными? Вы же меня знаете, я к вам со всей душой. Сами говорили -- порядок главное...
   - Ладно, ладно, Щеглов, - примирительно сказал Командир и похлопал ладонью по дивану. - Иди садись, закуривай. Дурак ты, зато свой дурак.
   - Так ото ж! - радостно воскликнул Щеглов, грузно опускаясь на пружинящий покров, и тут же подскочил с воплем: - О, е!.. Колючая, падло!
   - Садись, а не прыгай, как козел! - недовольно проворчал Командир, впрочем, без признаков грозы в голосе. - Учишь тебя, учишь всему, а голова пустая, как котелок. Ты же солдат! Солдат должен жопой сидеть на горящих углях - и молчать, если ему командир прикажет, а не скулить собачонкой. Понял?
   - Вы мне, Василий Петрович, как отец родной!.. - умилительно пробасил Щеглов, теперь мягко, почти как балерина, опускаясь на диван и вытаскивая из нагрудного кармана сигарету.
   - Угу, - пробурчал Василий Петрович, и на время наступила мертвая тишина (пока эти двое медленно и сосредоточенно курили, стряхивая пепел прямо на пол), что позволило Славику опомниться и вернуться к самому себе. К своему тяжелому положению узника, фактически запертого в унылом и мрачном подвале.
   Сердце бешенно отбивало дробь. "Попался!" - была первая безрадостная мысль, промелькнувшая в его голове, когда он вновь осознал себя сидящим в темноте на холодной деревянной лестнице. И теперь его по-настоящему пронзило чувство холода, отчего он соскользнул с лестницы на мягкий земляной пол и съежился в комочек. Правда тут же оно ушло, но зато вновь вернулся удушающий тошнотворный запах порченых помидоров, о котором он совсем забыл, пока прислушивался к разговору. Такой знакомый запах...
   Славик с удивлением обнаружил, что теперь он может, хотя и с трудом, различать окружающие его предметы. Глаза окончательно притерпелись, и тьма перестала казаться неразличимой. Слева от него проглядывали смутные очертания полок, на которых и находились закрученные бутыли с продуктами, давно прошедшими весь возможный срок употребления. Запах шел как раз с той стороны.
   Позади лестницы виднелась какая-то куча щебня или земли в виде конуса, впрочем, не очень большая. Само пространство вокруг Славика занимало не так уж много, в радиусе было, наверное, метров семь-восемь. Справа взгляд Славика упирался в темнеющую кирпичную кладку, она шла вверх и заканчивалась на уровне пола. Только в углах были нагромождения каких-то продолговатых ящиков.
   Внезапно Славика охватил безотчетный страх. Ему показалось, его обострившийся слух уловил какое-то шуршание, совсем недалеко от него. По диагонали за кучей, в дальнем углу слева. Мурашки пронеслись по коже напуганной стаей иголочек, дыхание стало тяжелым. Звук повторился, теперь он еще больше приблизился. Он сильно напоминал, будто кто-то, приложив руку к губам, говорит тебе осторожное "ш-ш-ш!.." Господи, неужели тут могут быть змеи?.. Дрожащей рукой Славик поправил на носу очки, напряженно вглядываясь в темноту, но ничего больше не мог разглядеть. Его окружала холодная непроницаемая тьма, и он был в ней совсем один.
   У Славика мелькнула мысль, что он мог бы подобрать ту палку, прут, что он кинул. С ней бы он чувствовал себя спокойнее. Но тут же обругал себя за глупость: чем бы она могла ему помочь, только привлекла бы шум. К тому же ее нужно искать, уходить от лестницы в сторону, чего ему совсем не хотелось. Деревянные ступеньки казались ему какой-то спасительной пристанью, его якорем в этом подземном мире. Тут безопасно. Славик машинально вытянул вперед правую ногу, дотоле подобранную под себя, пытаясь найти опору, чтобы встать.
   Импульс животного панического страха снова электрическим звоночком прокатился по его телу, отозвавшись мерцающим холодком в животике. Его правая ступня, прошелестев по земле, ощутимо натолкнулась на что-то мягкое, ЖИВОЕ, рядом с ним. Славик отдернул голую ногу, словно обжегшись, но не отпрыгнул, остался на месте, уцепившись левой рукой за лестницу.
   Частые удары сердца отдавались в голове набойным молоточком. Что-то было здесь. Какая-то скользкая мерзкая гадость. Она могла укусить его... Воображение пулеметными очередями выдавало картины твари, одна хуже другой. Славик почувствовал дикое желание закричать, позвать на помощь, но вместо этого зажал себе рот правой рукой и закричал внутри себя, громко и пронзительно: "Ты хочешь пойти в армию, да? ТЫ ХОЧЕШЬ ПОЙТИ ТУДА?.."
   Мысль об армии отрезвила его, будто стакан холодного напитка в жаркую погоду. Славик убрал руку ото рта и с неестественным вниманием уставился в темноту перед ним. Было тихо. "Я не хочу идти в армию", - тихо прошептал он себе под нос. - "Если ты там..." Ему нечего терять. Он не сдастся, не позовет на помощь. Он уже взрослый, и если там, в земле, что-то спряталось - что ж, он все равно лучше останется с ней (... змеей, мышью или чем-то другим...), чем с НИМИ. Наверх он не пойдет, нет.
   Медленно, затаив дыхание, Славик стал осторожно вытягивать ногу в том направлении, миллиметр за миллиметром. Нужно узнать, что это было. Незаметно для него самого его губы свелись в кривую, беглую улыбку, словно пучок сдерживаемого отчаяния. Голые пальцы ноги медленно скользили по прохладной земле навстречу неизвестному.
   Уф-ф-ф! Славик часто и прерывисто задышал, вновь ощутив на том же месте сопротивление чего-то мягкого. Только оно было не живое, теперь он сразу это понял - это была тряпка, возможно, кусок от какого-то комбинезона. Как он мог принять ее за змею? Опершись о лестницу, Славик резво приподнялся на ноги, разминая занемевшую спину, чувствуя приток новых сил. Все потому, что он думал, что ТАМ МОГЛА БЫТЬ ЗМЕЯ. Эта минута, что прошла, пока он убедился в обратном, показалась ему вечностью. Славик обнаружил, что несмотря на царящий внутри холод. он весь вспотел.
   Славик потоптался на месте, разминая ноги, и посмотрел вверх на крышку над ним. Она была плотно закрыта, не пропуская даже лучика света, отделяя его от внешнего мира. Но он смотрел на нее чуть ли не с благодарностью, как должно быть смотрят на ограждающую их от врагов или обстоятельств решетки добровольные узники.
   Когда он встал, еще с большей силой ударил в нос аромат протухших помидоров. Теперь, после испытанного облегчения, в нем вдруг как бы открылся запасной шлюз памяти, и он вспомнил, что ТОГДА, когда он так же стоял здесь и смотрел вверх (правда, крышка была приоткрыта, она держалась на палке, продетой в кольцо - задумка отчима), здесь тоже присутствовал этот, правда едва заметный, но все же запах гнильцы. И весь разговор, что шел тогда наверху, (в самом его начале он присел на ступеньки и больше не вставал с них) воспринимался им сквозь призму этого запаха. Тот разговор о нем. Его мать. Его отчим. И он сам:
  
   ... - Ты правда думаешь, что парню его лет стоит так много времени проводить за книгами? - спросил его отчим, прерывая наступившую тишину. Они с мамой чистили картошку и кидали тонкую кожуру в стоящее на полу зеленое ведро для мусора. А Славик был послан вниз - достать огурцы, чеснок и все те же помидоры. Возможно ли, что это было только предлогом? Что отчим знал о слышимости подвала и специально все подстроил? - об этом думал сейчас второй Славик сквозь воспоминания первого. Отчим мог. Но зачем?..
   - Что ты хочешь этим сказать? - осторожно спросила мама. Она точно не могла знать, она всегда боялась темных мест - подвалов...
   - Понимаешь, дорогая... - отчим встал и зашагал по комнате, даже по звуку его шагов можно было понять, что он подыскивает слова помягче. - ... Вячеславу, Славику, уже пятнадцать лет, почти пятнадцать, он взрослый человек... и мне, как мужчине, как отцу, пусть неродному... - отчим сделал паузу - немного странно видеть, как он проводит свое свободное время. Надеюсь, ты понимаешь, я хочу, чтоб ему было лучше. Будущее не за горами.
   (Славик буквально вжался в пол. Надо сказать, он мало задумывался о своем будущем. "А он был прав," - горько подумал "второй" Славик)
   - Но Слава не такой, как все, - возразила мама, не отрываясь от картошки. Ее голос прозвучал спокойно..., но, в то же время, немного озабоченно.
   - Дорогая, большинство матерей считают своих детей особенными; не пойми это неправильно, конечно, - очень мягко сказал отчим, наверняка виновато, но ослепительно улыбнувшись своей "фирменной" улыбкой. - А от мужика требуется прежде всего то, чтобы руки стояли, как надо, и голова была на месте. С головой у Славы все в порядке, я не сомневаюсь (и все же Славик уловил в тоне смутное сомнение в сказанном, как ему показалось), а вот от остального, мне кажется, мы его немножко бережем.
   Отчим выделил "мы", и это был верный ход.
   - Но я разговаривала с руководителем группы, он сказал, что у Славы есть талант к музыке. Кроме того, он помогает мне по дому, - мама словно бы оправдывалась, что не понравилось Славику. "А что я должен делать?" - подумал про себя он, но отчим тут же ответил на этот его немой вопрос.
   - Это хорошо, но, ты понимаешь, музыка - это... отчим защелкал пальцами, пытаясь найти нужные слова, но так их и не нашел... - это музыка. Может, наш мир, конечно, немного жестокий, как говорится, но в нем нужно уметь зарабатывать себе на хлеб. Великих музыкантов бывает раз-два и обчелся, и вовсе не обязательно, что Слава им станет, но... отчим, по-видимому, широко развел руками, как он любил, - ... нужно всегда иметь запасной вариант. (пауза, во время которой Славик успел подумать, что у его отчима вся жизнь была одним сплошным "запасным вариантом" - от физкультурника до инспектора...)
   - И что ты предлагаешь? - тихо спросила мама.
   - Ну, я не знаю... - отчим (чтобы видеть это, не нужно было находиться наверху) пожал плечами и вновь присел на диван. - Он достаточно взрослый, чтобы самому решить. - Больше общения со сверстниками, с девочками неплохо бы, извини, что я тебе это говорю (при этом отчим наверняка так хитренько улыбнулся, с обаятельной невинностью постаревшего Дон Жуана, что вызвал у его мамы ответную улыбку. Уж что-что, а улыбаться Анатолий Степанович был мастер)
   ... - Это как раз та среда, в которой он мог бы чему-то научиться, - продолжал разглагольствовать отчим. - Ведь рано или поздно парень станет кормильцем семьи ("А ты, ты им стал?.." - с горькой насмешкой подумал Славик. У Анатолия Степановича была стабильная работа, чем он изрядно кичился, но семью фактически содержала мама). А это означает ответственность, понимание этой ответственности. Я не говорю о чем-то большем, но кусок хлеба себе надо уметь заработать. Ему же самому от этого будет лучше, появится, так сказать, мужская гордость. (Если Анатолий Степанович не выпятил при этих словах свою грудь колесом, то он, Славик, - японский городовой...) Сейчас, возможно, есть какие-то курсы, что-то в этом роде. Нужно искать. И об армии забывать не стоит.
   (... "не стоит, не стоит," - печальным эхом мелькнуло у "второго" Славика сквозь сознание первого)
   - Следующей осенью у Славы институт, - словно бы подвела невидимую черту под разговором мама, - но резон подумать о будущем, конечно, есть, ты прав. Впрочем, решать все равно только самому Славику, мы можем лишь посоветовать. Он умный парень, у него получится, - с любовью в голосе произнесла мама.
   - О, я в этом нисколько не сомневаюсь, - с преувеличенной бодростью отозвался отчим. (Да он же просто издевается! Мама, мама, неужели ты этого не чувствуешь?!..)
   - Вот ты, как мужчина, и поговори с ним на эту тему. Вы найдете с ним общий язык, - с нежностью, обращенной сразу на обоих мужчин, один из которых, будущий мужчина, напряженно вслушивался в ее слова из темного подземелья. По голосу было понятно, что ей очень понравилась идея такого общения - отца (пусть неродного, родной испарился бог знает где семь лет назад) и сына. "СЕМЬЯ" - золотая, даже скорее хрустальная мечта его матери, до конца пока так и не осуществленная.
   - Поговорим. Обязательно поговорим, - с максимальной серьезностью пообещал отчим, после чего, на некоторое время, разговор прервался, были слышны только постукивания ножа о край миски, а Славик, опомнившись, поспешил с продуктами наверх, чтобы не вызвать подозрений, что он подслушивал.
   ... Обещанный же отчимом разговор так и не состоялся.
  
   Славик очнулся. Темнота и тишина, две верные подруги, окружавшие его, мгновенно напомнили, где он сейчас находится. Интересно, сколько же он так простоял посреди подвала на уже слегка задеревеневших ногах? Вряд ли много. Впрочем, время фактически перестало идти для него с того момента, как захлопнулась крышка. На левом запястьи Славика висели недорогие электронные часы, но подсветка не работала, так что толку от них было мало.
   Он снова ощутил холод и передернул плечами, вспомнив при этом, что где-то тут должны быть вещи, которые он сбросил, когда спускался. Они могли оказаться кстати. Славик сделал всего несколько шагов в правую сторону, как его глаза нашарили внизу какую-то неясную возвышенность, шагах в трех от него. Нагнувшись на корточки, он провел руками - и точно, это были его вещи! Джинсовые брюки и бежевая футболочка, а также махровая простыня, наспех сдернутая с дивана. Немного подумав, Славик одел футболку.
   Откуда-то слева, со стороны полок, вновь послышался шорох. Совершенно отчетливо - "кх-кх-кх!", будто кто-то скребется о деревянную поверхность. Крыса? Славик уже не испытывал страха, только любопытство - случай с тряпкой, принятой за змею, закалил его нервы. В конце концов, что бы тут (кто бы тут) не было, вряд ли оно осмелится угрожать ему. Но идти на звук, проверять, ему все равно не хотелось. Или стоит попытаться? Однако, новые раздавшиеся звуки придали его мыслям другой оборот. Наверху заговорили.
   - А хотите, Василий Петрович, я анекдотец расскажу? - спросил Щеглов, видимо, утомившийся молчать.
   - Нет, - отрезал командир, угрюмо постукивая кончиками пальцев по "ребрам" дивана.
   После короткой паузы тот возобновил попытку:
   - Да я короткий, ей-богу, нашенский. Давайте, а?
   Поскольку на сей раз ответа не последовало, Щеглов, сочтя это знаком согласия, принялся воодушевленно рассказывать:
   - Идет, значит, солдат по лесу, видит - на дороге камень лежит, на нем написано: "Налево пойдешь - в стройбат попадешь. Направо - штатским станешь. Прямо - долбо...бом будешь." Подумал солдат, и пошел прямо. Идет, значит, идет и видит избушку, которая на курьих ножках. Выбегает ему навстречу Бабка Яга, такая еще нестарая грудастая бабка, ведет его вовнутрь, спрашивает: "С кем, служивый, в баньке хочешь попариться, со мной али с дочкой моей?" Подумал солдат, подумал, говорит: "Ну давай с тобой, бабка". Попарились, отдохнул солдат. Бабка на стол ему накрывает, спрашивает: "С кем пожрать изволишь, со мной или с дочкой?" Опять солдат говорит: "Ну, давай с тобой". Пожрали, настроение совсем поднялось у них. Бабка и спрашивает: "Ну а с кем спать ты будешь, значит, служивый?" Солдат снова подумал, почесал в затылке и говорит: "Ну, чего уж там, давай с тобой, бабка". Короче, пробултыхались полночи, с утра солдат поднимается, глаза заспанные, волосы торчком, выходит из избушки воздухом подышать. Смотрит, а на лужайке, блин, такая герла стоит, с ножищами - аж переклинило его. Подходит к ней, спрашивает так тихонечко, ласково: "Ты чья ж, красавица будешь?" Она ему: "Я Бабки Яги дочка. А ты-то кто?" И тут солдат про себя по чайнику, раз, другой, и как заорет: "Да долб..б я, долб...б!.."
   И, не дождавшись реакции командира, Щеглов громко заржал.
   - Анекдотики у тебя с запашком, Щеглов, - негромко произнес Василий Петрович, не выдав своим тоном никаких чувств к услышанному - ни положительных, ни отрицательных.
   - Ну так я вам еще случай из жизни расскажу! - радостно подхватил тот. - К нам недавно в часть молодые поступили, так один такое учудил! - Щеглов хмыкнул. - Ну, как водится, я его откормил сперва как следует, мягко так обошел, приласкал, ну и - за стол общий, к нашим "старикам". А кормил-то я его перед тем чем? Ну, горохом, бобами немного, еще там кой-чего отходного. Ничего, сидим. Старшой ему наш: "Ты кушай, кушай, парень." Тот, видно, поверил, уплетает, короче, лыбу тянет. А потом я за него взялся. Поднял из-за стола, сказал, чтоб подробно о себе рассказал, о жизни, о том, как приехал. Тому стоять тяжело, брюхо вниз тянет, но чуть он закруглиться хочет, я ему: "Нет, так ты давай, в деталях." Полтора часа он так стоял. Наши уже все потухают, а у того лицо все в поту, еле держится, душа в парашу просится. Я ему тогда напоследок: "Ну давай, еще расскажи по-нашенски, по-военному, значит, - как доехал?" Вы же знаете, Василий Петрович, этот как считалочка - "Как куры детят" - "А как они летят?" - "Как ТУ-134..." И так далее. Да только как дошли мы до этого момента, надо было ему самолет, короче, изобразить - он руки-то вытянул, сразу тут и не удержался, мудило. - Детина выдержал восторженную паузу. - Не поверите, Василий Петрович, ТАКОГО ПЕНДЕЛЯ ПЕРЕД ВСЕЙ РОТОЙ ПУСТИЛ!..
   Теперь смеялся не только Щеглов, сдержанно и глухо, но его примеру последовал и командир. Успокоившись, Щеглов добавил:
   - Ну, конечно, п...чили его потом разом тоже недурно, аж умаялись все.
   - Тебе, Щеглов, с твоими мелкоуголовными замашками не в армии бы, а вышибалой служить, - отсмеявшись, сказал командир.
   - Так я тоже думаю, Василий Петрович, как на гражданку выйду - чем займусь? - довольно пробасил Щеглов. - Наверное, в охранку пойду или там в телохранители к кому, такие, говорят, сегодня большую деньгу заколачивают. Не к корешу же в дело набиваться, непонятно, да и зажимает он, паскуда. Еще до призыва, как мы с ним на стройке устроились....
   Неизвестно, что бы еще понарассказывал говорливый Щеглов, но тут громко стукнули двери и послышались чьи-то шаги. По раскованному возгласу Детины "О!" Славик понял - это возвращались Камнев и Федорченко. Надежда снова всколыхнула его сердце: должно быть, скоро все эти люди покинут его дом. Давно пора...
   Но что-то внутри подсказывало ему, что, возможно, все далеко не так просто.
  
   - Не прошло и часу, как они заявились! - насмешливо прокомментировал Щеглов приход последних двоих, переминающихся с ноги на ногу. - Вас, ребятушки, только за смертью посылать.
   - Узнали что-то? - не обращая внимания, спросил их командир.
   - Никто ничего не знает, - ответил до этого молчавший Камнев. Его низкий сипловатый голос позволил Славику предположить невысокого коренастого крепыша, наверное, на полголовы пониже Федорченко, с головой, как бы немного вдавленной в шею, с притупленным, чуть ленивым, но неглупым взглядом. - Народ здесь чудной, от формы шугаются, будто мы омоновцы. Пацана вроде как не видели.
   - Что значит "вроде как"? - повысил голос командир.
   - То и значит, - пробурчал Камнев. - Один так и сказал: тут, говорит, район глухой, если кто захочет спрятаться - за полгода его не сыщете. И еще спросил, что такого пацаненок натворил? Я, понятно, ничего не сказал...
   - Ты как с Василием Петровичем разговариваешь, молокосос? - неожиданно взорвался Щеглов, визгливо брызжа слюной. - Забылся, да? Так я тебе напомню! Картошку чистить захотел? - судя по звукам, он еще и вскочил с дивана.
   - А шо такое, - не смолчал Камнев. - Говорю, как есть. Чего разорался!
   - Ну ты... - начал было Щеглов, но командир прервал его:
   - Мне защитники не нужны. Успокойтесь оба. Дайте мне подумать.
   Наступила тишина, и Славик живо представил, как напряглось в раздумиях это суровое обветренное лицо, похожее на фасад долговековой стены, сдвинулись седые брови.
   Наконец, Василий Петрович сказал, и это были те слова, что он меньше всего хотел бы услышать:
   - Что ж, давайте подождем. Федорченко, Камнев, станьте у окон и смотрите в оба. Пацан где-то здесь, я чувствую это. - На жуткую секунду Славику показалось, что командир действительно находится совсем рядом с ним, голос прозвучал у самого уха, но потом с облегчением пнял, что тот просто встал и заговорил громче. Оттого и получился такой аккустический эффект.
   Кто-то вздохнул, кажется, Камнев. Щеглов стал насвистывать какую-то песенку. Затем командир добавил: - Курите, хлопцы, я разрешаю. Если кто хочет пить - вон в углу молоко.
   "Это не ваше молоко!" - чуть не крикнул Славик, но сдержался. Все же его могли услышать. На душе было очень паршиво.
   Наверху вполголоса переговаривались солдаты. Щеглов время от времени вставлял свои едкие замечания. Василий Петрович молчал, вероятно, он думал о чем-то своем. А Славик понял, что к его двум ощущениям - чувству холода и неутихающему желанию сблевнуть добавилось новое: жажда.
   Как давно он уже пил? Наверное, часа два - два с половиной назад. Неприятная сухость во рту ясно давала понять, что неплохо бы возобновить утраченный еще на жаре запас жидкости. Возможно, косвенной причиной резко проявившегося желания было то, что он ясно представлял себе солдат, небрежно попивающих ЧУЖОЕ молоко, ЕГО молоко из большого, наполненного более чем на три четверти бутыля. То молоко, которое он мог выпить, которое должен был выпить он сам. Недостижимый плод, знаете ли, сладок... Пока еще чувство жажды в груди только разгоралось, заставляя подумывать о том, что будет дальше; Славик тут же увидел себя (о проклятое воображение!) в темноте, с высунутым языком, ползущим влево, к полкам, разбивающим палкой бутыли и с жадностью подсовывающим рот под льющуюся отвратительную жидкость, зацветший землянистый рассол с плавающими личинками... От этой картины его чуть не стошнило по-настоящему.
   На несколько минут (а может и больше) Славик как бы погрузился в безликую пустоту, его мысли хаотично скользили по поверхности самых разнообразных образов, ни на чем не останавливаясь. Затем он снова присел на ступеньку, выискал удобную позу, чтобы не свисала голова, и, повернув ту чуть влево, стал обозревать темнеющие очертания полок. Эта часть подвала манила его, словно магнитом, хотя ничего интересного, разумеется, там быть не могло. Все ценное давно утратило свои качества, испортилось и завонялось. Не станет никто (даже его отчим) в пищевом отходнике складывать мешки с золотом или оружие, так бывает только в книжках, вроде тех же "Детей капитана Гранта". Он хорошо это понимал. И все же приятней было ПРЕДПОЛАГАТЬ, что здесь могло быть что-то ТАКОЕ, чем осознавать себя сидящим в узеньком замкнутом пространстве 10 на 10, да еще в компании тет-а-тет с гнилыми помидорами.
   Внезапно краем глаза он уловил какое-то смутное движение там, в темном углу, но не успел его зафиксировать. Приподнявшись на ступеньках, вытянув шею, он вперил глаза туда, где что-то заметил, но все было тихо. Даже слишком.
   И тут нежданная мысль, пришедшая ему в голову, настолько же безумная, настолько и нелепая мысль, чуть не заставила его рассмеяться вслух и, одновременно, какие-то злорадные мурашки легкой волной пробежали по его телу. А что, если это не крыса? И даже не змея? Быть может (ха-ха!), это что-то НЕ СОВСЕМ ЖИВОЕ?!.. Вдруг его отчим - маньяк, вроде Синей Бороды - прикончил кого-то в этом подвале (например, бывшую жену) и спрятал тело в помидорах (или расфасовал в бутылях), и вот, бедная душа не может найти успокоение?.. Славик горько улыбнулся себе под нос. Нет, от хорошей жизни такие мысли в голову не полезут. Когда рукам нечего делать, то включается воображение. Нет, конечно, его отчим не идеал добродетели (совсем не идеал), но на такое его бы просто не хватило - прежде всего, смелости, а еще сообразительности. Его отчим (не в упрек ему будет сказано) в лучшем случае способен на мелкое бытовое воровство, и то, когда напьется (прецедент был: один раз в "плавающем" состоянии он даже спер со стола у Славика лежавшие там две гривны и пятьдесят копеек, правда, потом вернул, сказал, что прихватил случайно...) К тому же...
   Тут Славик обратил внимание, что какой-то кусочек пространства в углу темнее остального. Он пригляделся и увидел, что эта тень, продолговатый отпечаток, медленно движется по направлению к нему. Она почти сливалась с землей, но теперь он отчетливо различал ее, навострив до предела зрение. Внутренне Славик сжался и вцепился ладонями в лестницу, с расцветающим бутончиком страха в позвоночнике, осторожно наигравшем свою мелодию на струнах-нервах, наблюдая за этим пятном. Его движение ускорилось, оно чуть вильнуло в сторону ("Хвост! У него есть хвост!.."- догадался Славик), замерло, затем, будто покачавшись на месте, резко бросилось вперед - и вынырнуло перед ним, в полуметре от ног Славика. Любопытство пересилило страх, он наклонил голову вперед, и... увидел. Увидел прежде всего большие блестящие черные глазки, щетинистые усы-веточки, мохнатый нос, крупное, жирное тело, покрытое темно-бурой шерстью, кажущейся на вид мокрой, слизистой. Крыса? Но это было больше крысы! Существо, ростом в его полколена, неожиданно вытянуло свою узкую противную морду вперед, к Славику, и рявкнуло ему гнусавым толстым голосом, сильно смахивающим на голос Детины-Щеглова: "Ну, чего выпялился? А ну марш из моего дома, придурок!.." Усы при этом угрожающе зашевелились, заходили ходуном. Славика передернуло, точно шарахнуло током, он подался назад, и...
   И почти сразу же, ухватившись рукой за лестницу, чтобы не рухнуть вниз, другой рукой Славик зажал себе рот, подавляя овладевший им приступ нервного смеха. Ну надо же, а?!.. Оказывается, он прикорнул, немного задремал, и вот - пожалуйста!.. Сердце шумно билось, переживая увиденное, во рту ощущался кислый привкус. В подвале по-прежнему было столь же темно, сколь тихо и недвижимо. Крыса-мутант, отчим-убийца... Бред какой. "Когда же все это кончится?.." - тоскливо подумал Славик, потирая руками лицо. Впрочем, чувствовал он себя не так плохо, как могло бы. Выброс адреналина, заставивший с силой пульсировать кровь по жилам, освежил и расшевелил его. Дремота и усталость временно унеслись прочь, и вдруг Славик понял, что не слышит шума сверху, ни шагов, ни разговоров. Может быть, они ушли?.. Но его невысказанное предположение опроверг громко раздавшийся возглас, точно взлетевшая сигнальная ракета:
   - Смотрите. кажется, это сюда! - кричал Федорченко, и в его голосе слышалась какая-то двусмысленная интонация. Все выяснилось уже спустя секунду, когда хлопнула дверь, и раздался еще один, новый голос. ГОЛОС ЕГО МАТЕРИ.
   - Что это все значит? - громко спросила она, хотя, судя по напряженным ноткам в голосе, мама уже прекрасно понимала, что здесь происходит.
   - Вы - Алла Дмитриева Круглова? - в свою очередь спросил командир, причем тон был достаточно строг и сух.
   - Да, - короткий выброшенный ответ, словно косточка из вишни.
   - Где ваш сын, Вячеслав? - требовательно вопросил тот. - Вы знаете, что он уклоняется от прохождения государственной службы в Вооруженных Силах Украины? (У Славика все сжалось внутри)
   - Ничего подобного, - спокойно, даже слишком спокойно ("держись, мам!..") ответила Алла Дмитриевна, проходя дальше и усаживаясь на диван. - Мой сын учится в институте, у него есть отсрочка..
   - Алла Дмитриевна, - нарочито терпеливо обратился кормандир. - Это ведь неправда. Мы знаем, и у нас есть документы, что он отчислен из института, уже как полтора месяца. Ему прислали повестку, и он обязан был явиться на сбор в указанное время, но не явился. Поэтому за ним послали наряд, но по указанному месту жительства его не оказалось. К счастью, ("вот козел!.." - с внезапной злостью подумал Славик) нам удалось узнать, где он может находиться. Я - подполковник Горбушин, возглавляю комиссию по привлечению к службе уклоняющихся подростков. Поэтому, как вы понимаете, я - и эти люди - здесь. Теперь, может быть, вы скажете, где ваш сын, и мы обойдемся без дальнейших осложнений?
   - Я не знаю, где мой сын, - отчеканила мама со звуком металла в голосе. - А теперь, может быть ВЫ соблаговолите покинуть МОЙ дом?
   Наступила секундная заминка. За все время этого диалога солдаты с Щегловым не проронили ни слова, словно набрали в рот воды. После паузы командир сказал:
   - Вам должно быть стыдно, Алла Дмитриевна.
   - Чего это мне должно быть стыдно?! - с брезгливым недоумением воскликнула его мать. - Это ВАМ должно быть стыдно, вы врываетесь в чужие дома и ломаете чужие жизни. Господи, до чего додумались только - посылать за детьми целый отряд здоровенных бугаев! Какая глупость!.. И как же вы, военный, взрослый, уже пожилой человек, в этом участвуете? Не совестно?
   - Не указывайте мне, что делать, - теперь уже в голосе командира зазвенел металлический клинок. - Я 32 года служу в армии и знаю, что почем, и зачем это нужно. Армия, к вашему сведению, это доменная печь: туда кидают необработанную руду, а выходит готовая сталь. Только там понимаешь, чего ты стоишь. И если бы моя жена прятала от армии моего сына, я бы объяснил ей собственными руками - командир недовольно засипел - что она не права.
   - Послушайте, делайте со своей женой и своим сыном все, что хотите, - вспылила мама, - только уходите отсюда! Немедленно!
   Возникла еще одна заминка. Славик, сидя внизу, ощущал гордость за свою мать - она молодец! Задала ему перцу. Затем командир сказал обманчиво мягким тоном:
   - Мы никуда не уйдем без вашего сына.
   - Тогда уйду я! - мама почти кричала. - Только я пойду вызову милицию, позвоню в прокуратуру. Будьте уверены, я найду на вас управу!
   Алла Дмитриевна вскочила на ноги, но почти в ту же секунду тот оглушительно скомандовал: - Щеглов, к двери! - после чего, уже тише, вкрадчиво произнес:
   - Алла Дмитриевна, нас тут четверо мужчин и вы, одна женщина. Неужели вы не понимаете, что спорить неразумно?
   Славик вздрогнул. И фибрами души он уловил, как вздрогнула наверху его мать. Послышались шаги - Щеглов занял место у двери.
   - Послушайте меня, что я вам скажу, - командир заговорил ровным успокаивающим тоном, будто вразумляя свою непонятливую собеседницу, - вы же умная женщина, и должны понять. Ваш сын попал под призыв, его уже давно ждут в части, и он окажется там, рано или поздно. Фактически, он уже в армии. (Славика затрясло, его губы задрожали). Никаким задним числом вернуть его на гражданку ранее чем через полтора года невозможно. Если, конечно, у вас нет сумасшедших денег в кармане, а у вас их нет. Прятаться можно, но это не будет бесконечно. Мы найдем его. МЫ - НАЙДЕМ ЕГО, - выразительно повторил командир, - я вам это гарантирую. Но опять же - рано, поздно... Вы понимаете, если он будет прятаться долго, я совсем не могу гарантировать того, что обозленные ребята из его же части не устроят ему небольшой ночной праздник, или даже несколько таких. И действительно, я их понимаю: почему они служат, а он хочет бить байды? Он что белый, а они черные? Если ваш сын хочет себе проблемы, хорошо, пусть он прячется дальше. Пусть так. Но вы же, как его мать, не хотите, чтобы ему было хуже. А ему - БУДЕТ ХУЖЕ, я это тоже могу гарантировать. Я знаю, о чем говорю, а вы, наверное, догадываетесь. Да? - Мать промолчала. - Но зачем нам доводить дело до крайности? Сейчас ужасно жарко, мы проделали сюда долгий путь и, повторю, не уйдем без вашего сына. Чем раньше он найдется - тем лучше для него. Мы отвезем его в часть, и там все будет нормально, я обещаю. В конце концов, почему вы и он решили, что армия - это плохо? Вовсе нет, это досужие росказни тех, кто там никогда не был. Уверяю вас, вы сильно удивитесь, когда ваш Славик вернется через полтора года загорелым, бодрым, смелым пацаном с мужскими руками.
   ... По мере того, как он говорил, Славику становилось все хуже и тоскливее. Безысходность, опустошенность овладевала им. Ему не уйти от армии - она пришла за ним. И ничто не может спасти, защитить его... Вероятно, что-то подобное чувствовала сейчас его мама.
   - Но Славика все равно здесь нет, - тихо сказала она, садясь на диван, и в ее голосе чувствовалось внутреннее противоборство - отчаяния и надежды.
   - Где же он? - мягко спросил командир, даже почти нежно.
   - Я... не знаю, - сдавленно ответила мама и горько заплакала. Это было лучшее, что она могла сделать в создавшейся ситуации.
   (Славик внезапно ощутил, как в его груди медленно раздувается огонек бешенства. Они заставили плакать его маму. Сволочи, подонки, мерзавцы... Вы заплатите за это. Но это была бессильная злость, он был близок к тому, чтобы заплакать сам)
   - Женские слезы будят пожар в груди мужчины, - нагловато пробасил Щеглов.
   - Да заткнись ты, идиот, - тихо пробормотал сквозь зубы Камнев.
   - Ты что-то сказал? - вспыхнул Щеглов. - Нет, ты что-то сказал?
   - Помолчи, Щеглов, - поморщился командир. (Тот дернул плечами, пожевал губами, но все же утих, зло поглядывая исподлобья на Камнева, насупившего брови и опустившего взгляд к полу. Федорченко смотрел в сторону, - так должно было это происходить, по мнению Славика) Затем спокойно сказал:
   - Женские слезы. Как часто они льются по совершенно не стоящему того поводу.
   - Мой сын, - сквозь слезы сказала Алла Дмитриевна, - по-вашему, это не стоящий повод?!..
   - Глупости, - резко и даже со злостью оветил командир, - его что, на казнь увозят, что ли?! Он идет туда, где из него воспитают мужчину. Настоящего мужчину, я имею в виду, к которому все девки будут липнуть, как мухи на мед. Вам бы радоваться нужно, а не плакать.
   - Где вы видите такого мужчину?!.. - снова почти закричала прерывистым сдавленным голосом его мать. - Он, он или, может быть, он?.. По-видимому, она указала на неподвижно стоящих солдат и Щеглова у двери.) - Таким должен стать Слава?..
   - Ребята, по-моему нас обижают, - ухмыльнулся Щеглов.
   - Нет, вы поймите меня правильно, - горячо заговорила Алла Дмитриевна, обращаясь к солдатам., - вы красивые молодые парни, я ничего против вас не имею. Но у каждого человека должно быть право выбора, право на свободу. Если мой сын хочет стать музыкантом, хочет писать симфонии, как Паганини, и у него есть к этому талант, - почему, ПОЧЕМУ он должен идти в армию только потому, что в нашей семье не хватает денег, чтобы откупиться, как другие? Он не приспособлен для таколй жизни, мне ли этого не знать - матери? Я не болезненная истеричка, если бы мой Слава хотел в армию или хотя бы был готов к ней, я бы поняла его правильно. Но я знаю, как он боится этого, как хочет жить нормальной жизнью, дома, с книгами и музыкой. Да. он такой - разве это плохо? Почему все должны быть одинаковыми? Почему вы не можете дать ему шанс быть ТАКИМ, КАК ОН?..
   - А что ему мешает быть таким в армии? - насмешливо спросил командир, которого, очевидно, нисколько не тронули мамины слова. - У нас тоже очень любят музыку. Вот и хорошо, будет играть для ребят на гитаре, поднимать боевой дух, может, даже в полковой оркестр его запишем, если он такой талантливый. И прибавку он к пайку за это получит, хотите, я позабочусь?
   - Но это не то, как вы не понимаете, - снова заплакала мама, - он не любит гитару, он такой... домашний. Пожалуйста, я умоляю вас, скажите вашему начальнику, что вы не нашли его!.. Я отдам вам все, что у меня есть, пожалуйста, отпустите его!.. ("Зачем она так унижается?" - горестно подумал Славик).
   - А как насчет - согреть солдат женским теплом? Мы бы не отказались! - грубо засмеялся Щеглов, стукнув ногой о косяк двери.
   - Ах ты скотина.. - громко и звучно сказал Камнев, - ну погоди, мы с тобой покумекаем в части...
   - Что? Так значит! - завопил Щеглов, сбиваясь с баса на визг. - Василий Петрович, - взволнованно обратился он к командиру, - вы разрешите, я сегодня же Камнева отправлю в стройбат? Он оскорбляет старших по чину!..
   - Щеглов, - монотонно сказал командир, будто не замечая его просьбы, - ты знаешь, если вдруг, совершенно случайно, в один из ближайших дней, тебе в казарме кто-то из ребят устроит "темную", и, может быть, даже что-то сломают... - Василий Петрович выдержал паузу, - я думаю, что я этого просто не узнаю.
   Камнев и Федорченко тихонько засмеялись. Щеглов растерялся. Славик представил, как его широкое лицо пошло бурыми пятнами, еще более сузились маленькие колючие глазки. Он пробурчал под нос что-то неясное и утих, ушел в себя. Похоже, Щеглов никак не ожидал такой реакции своего командира.
   - А вам, рядовой Камнев, - продолжил Василий Петрович, обращаясь к солдату, - я бы тоже рекомендовал спокойней относиться к некоторым вещам. Слишком развитое чувство справедливости еще никого до добра не доводило.
   - Так, значит, вы их учите обращаться с женщинами? - горестно спросила мама, вытирая рукой слезы.
   - Женщины? Насчет женщин я ничего не говорил, - невозмутимо ответил командир. - Просто любой солдат, от рядового до генерала, должен уметь руководствоваться головой, а не мокрыми чувствами. У меня, например, есть чувство долга: вы знаете, где сейчас ваш сын?
   - Нет, я уже говорила, что нет, - устало ответила мама.
   - Вы говорите неправду, - твердо и сухо, с непоколебимой убежденностью произнес Василий Петрович. - А зря. Вероятно, женщины не понимают логики, им доступна только другая речь. Что ж, я не отступлюсь. Даю вам пятнадцать минут, чтобы вы трезво все обдумали, если вы будете упорствовать... я не обещаю не применять более жестких мер к вам и, впоследствии - к вашему сыну. Подумайте.
   - Да как вы смеете? - теперь мама уже закричала во весь голос, в котором проскальзывали нотки страха. - Вы кто, военный или нацист в форме? Какое вы имеете право брать на себя роль судьи и палача? - она снова вскочила с дивана.
   - Я - смею, все так же твердо ответил Василий Петрович. - Сядьте, - властно добавил он, и мама невольно подчинилась. - И больше не лгите мне, лучше не надо. Мои подчиненные знают, - при этом он, очевидно, оглянулся на потупивших головы солдат, - я всегда добиваюсь от них правдивости.
   - О, да! - пробасил оживший Щеглов. - Это точно.
   - Товарищ подполковник... мне кажется это уже чересчур, - тихо, с упрямицей в голосе, сказал Камнев.
   - Рядовой Камнев, я лучше знаю, что делаю, - надменно ответил командир, - Ваше дело подчиняться приказам, а не указывать мне, ясно? - повысил он тон. - Еще одно выступление, и я возьму вас под свою персональную опеку. Вопросы есть?
   - Нет, - упавшим голосом ответил Камнев.
   - Хорошо. Значит, время пошло, - удовлетворенно подвел итог Василий Петрович. Никто ничего не сказал. Снова наступила тишина, но на этот раз она была ОЧЕНЬ напряженной.
   И Славик отчетливо понял, что ему нужно что-то делать. ПОКА НЕ СТАЛО СЛИШКОМ ПОЗДНО.
  
   ...Где-то примерно с середины происходившего наверху разговора Славик впал в какое-то странное оцепенение, точно перестал быть самим собой и говорили сейчас не о нем, - решалась не его судьба, а кого-то другого, постороннего человека. Слова пролетали сквозь него и падали, будто картофелины, на дно пустого, плотного мешка. Нет, все это происходило не с ним, это не могло быть с ним; ему это снится - наверное, так, и вот-вот что-то щелкнет, переключится, и он проснется в своей комнате и поймет, что с ним все в порядке, нужно идти в институт, но сначала в душ; однако, это был странный сон. Как бы такое могло быть?.. Темный коридор налево, темный коридор направо; голос командира, безличный и глуховатый, струящийся из углов; лицо матери... кажется, она плачет... - но это от радости -... ах, да, он же упал с дерева, но все будет хорошо... хорошо... Но пелена вокруг становилась прозрачнее, и он понимал, что, возможно, это и не сон, слова летели над ним, сырые и бесформенные - кажется, он должен что-то сделать. Потому что слишком далеко зашел, запрятался, в своих коридорах, теперь же нужна смелость выйти из них. Потому что нет ничего хуже самого страха, принимающего любые формы - от тряпки-змеи (...когда это было - давно...), до начищенных, блестящих кирзовых сапогов у твоего носа. Нельзя изменить того, что изменить нельзя. Но - быть может - можно изменить нечто внутри самого себя. ПОТОМУ ЧТО ТОЛЬКО БЕССИЛИЕ ПОРОЖДАЕТ ТУПИКИ В КОНЦЕ КОРИДОРОВ.
   ...Конечно же, это был подвал, и он все слышал, хотя не все понимал. Этот человек - военный - угрожает его маме и, кажется, готов на многое, чтобы только забрать его в армию, хилого 17-летнего пацана, которого лично он даже не знает. Зачем ему это? "Чтобы доставить себе удовольствие", - ответил в Славике насмешливый, холодноватый, совсем недетский голос., - "ему нравится унижать людей, но он называет это долгом или ДЕЛОМ ПРИНЦИПА; ты думаешь, что ты для него что-то значишь? Нет, завтра он забудет о тебе, но в памяти останется зацепочка, что ОН ВЧЕРА БЫЛ МОЛОДЦОМ. И позавчера, и позапозавчера. Ради таких зацепочек он живет. Люди для него только средство их получения. Он называет это ЧЕСТЬЮ - но не все ли равно, как взрослые дети называют свои игрушки? Главное пойми - это очень опасный человек, и тебе с ним не справиться. Он действительно может сделать больно твоей матери, потому что считает это справедливым: - ведь ты не даешь ему зацепочку, делаешь ему "больно". Он не отступится. так что..." Тут этот голос замолчал, но Славик прекрасно понял, что тот имел в виду. Ему ничего не остается, кроме как подняться наверх и защитить свою маму. Тем самым и себя - хватит прятаться, подвалов много, но реальность одна... или нет?... Неважно. Он посмотрит в лицо командиру, и это будет его победой - ТОЛЬКО ТАК ОН СПАСЕТ СЕБЯ. (Славик сердцем осознал то, чего не мог пока осилить разумом - без веры в себя нет жизни, а есть тоько существование. Даже свои слабости нужно уметь превращать в силу, в веру.) Ему больше не хотелось отсиживаться и надеяться на чудо. И он вынырнул наверх - пока только сознанием.
  
   Он по-прежнему сидел, подобрав ноги под себя, на нижней ступеньке. Было так же холодно и темно, все так же гнусно пахли помидоры. Тут ничего не изменилось, но наверху, куда ему предстояло вернуться, часы уже начали отсчитывать пятнадцать минут тишины, данные командиром его маме без упоминаний о "потом". Казалось, он слышал мерное потикивание секундной стрелки, но этого, конечно, не могло быть, просто казалось. Напоминая о том, что надо спешить.
   Наверх. Словно бы прошла целая вечность, но Славик не чувствовал себя измученным, у него открылось второе дыхание. Еще секунду помедлив, будто на прощание оглядев пространство кругом себя, он повернулся лицом к лестнице и, осторожно нащупав следующую ступеньку, стал карабкаться наверх. Это было несложно, но требовало сосредоточенности. Гладкие очертания ступенек одна за другою выступали, словно бы сгущались и материализовывались из темноты, нижние же, казалось, исчезали, как только он покидал их. Руки крепко сжимали деревянные ободы, при этом одна из щепок злобно впилась ему в ладонь, занозив ее, но Славик даже не обратил внимания. Наконец, крышка, уф. Он уперся в нее толчковой правой рукой, и... Ничего не произошло.
   Крышка не поддалась.
   Надо сказать, об этой трудности Славик совершенно позабыл. Ведь он же сам навалил на нее сверху, пусть небольшой, но железный верстак, и теперь не так-то просто было сдвинуть ее с места. Почти ловушка, правда, он может позвать, но... Славик снова ощутил позыв злобного отчаяния, но на сей раз не безнадежного, побуждающего бороться. Он справится сам, черт возьми. Славик вытянулся вверх и, балансируя ногами на не очень широкой ступеньке, уперся в крышку уже двумя руками, подключив к делу и плечи, набычился в напряженном усилии. Перспектива поскользнуться, упасть, свернуть себе шею вдохновляла, и все же Славик почувствовал, с удовлетворением ощутил, как крышка поддается его напору, вытянулся еще сильнее, запыхтел. В глаза ударил поток света - крышка медленно приподнималась, вот последняя ступенька, последний барьер. Поддерживая крышку спиной, он переместился туда на коленях, почти как профессиональный каскадер - комочком, съежившись, двинулся в разрез, навстречу свободе. Только бы не отдавить ноги... Перенес тяжесть на левое плечо, вывернулся, откатился в сторону - все! И уши тут же содрогнулись от грохота - это упала крышка, а из-за двери послышался обеспокоенный голос командира: "Что это?.." Славик поднялся на ноги, поправил свалившиеся на нос очки, с него рекой тек пот. И прежде, чем кто-то из солдат, он подошел к двери и открыл ее. Тяжело дыша, щуря глаза от непривычно яркого света, он сказал:
   - Это не что, это кто. Я здесь.
  
   Он стоял на пороге, а все смотрели на него, растрепанного, потного, в грязной футболке и шортах. Славик, в свою очередь, увидел, что он мало ошибался в своих предположениях. Лицо командира действительно было суровым и обветренным, точно фасад многовековой стены. На нем был китель и фуражка, на плечах - погоны. Глаза смотрели совершенно непроницаемо, по ним невозможно было понять, что он сейчас думает, бледные губы плотно сжаты, точно зашиты. Седой, благородный, но жестокий воин - вот на кого он походил.
   Щеглов, уже успевший отойти к окну, глядел на Славика с нескрываемым удивлением, приоткрыв рот, как, впрочем, и солдаты. Только волосы у него были не бледно-русые, как представлял Славик, а, скорее, соломенно-рыжие. Широкоплечий здоровяк с маленькими обезьяньими злыми глазками, зубы неровные, кривые. Конечно, на нем была эта дурацкая форменная кепочка-козырек, чуть повернутая в сторону.
   А вот у Федорченко волосы оказались не рыжеватыми, а черными. Тоже высокий, хотя и не как Щеглов, под метр восемьдесят, взгляд с прищуром, лицо прыщеватое, вытянутое. Камнев же в точности соответствовал своему голосу - невысокий крепыш с короткой шеей-удавкой на крепких молодцеватых плечах.
   На его маме было летнее платье-сарафан буро-коричневатых оттенков и белые туфли на каблучках. Обычно в таком наряде она выглядела совсем молодо, но слезы, следы которых отчетливо запечатлелись в ее покрасневших, пропитанных горечью, карих глазах с бабочками-ресницами, делали ее значительно старше - и Славика резанула короткая тупая боль за свою мать. "Она ни в чем не виновата, только я!.." В следующее мгновение он подбежал к ней, и они обнялись, крепко-крепко, понимающе, как мать и сын, отчего на его глазах выступили слезы, а мама, не выдержав, зарыдала.
   - Я как чувствовал, что он где-то здесь, под рукой! - это, с легким торжеством в голосе, произнес командир. Затем распорядился: - А ну-ка, сынок, иди сюда.
   Славик даже не повернул голову, весь вжавшись в мать.
   - Я кому сказал! - снова прорезался металл в тоне Василия Петровича. - Щеглов!
   - Есть! - отрапортовал тот и, подойдя к ним, грубо ухватил Славика за плечо и буквально оторвал от мамы, после чего толкнул по направлению к командиру. Славик, не удержавшись от тычка на ногах, растянулся почти у самого носа лаковых черных туфель того, разбив при этом свои очки.
   - Да что же вы делаете! - крикнула мать с болью в голосе. - Варвары! Негодяи! Прекратите!..
   Василий Петрович, не обращая внимания на это, протянул Славику руку, чтобы тот смог подняться, но он, проигнорировав ее, с трудом, но встал на ноги сам, его слегка шатало.
   - Вот значит как! Что ж, молодой человек, будем знакомиться, - мягко сказал командир и неожиданно ударил Славика открытой ладонью в живот, в солнечное сплетение.
   Он, согнувшись, задохнулся, почва ушла из-под ног, мир вокруг посерел и затуманился, а вся жизнь сосредоточилась в судорожно открываемом рту. Через пару мгновений воздух все же ворвался в легкие, и Славик, ощущая жуткую слабость в ногах, бессильно опустился перед командиром на колени. Где-то, словно бы далеко в стороне от него, кричала мать, как раненная пантера, рвущаяся на помощь, сдерживаемая живым заслоном - Щегловым. Алла Дмитриевна, не помня себя, пустила в дело ноготки (какая мать бросит на произвол своего сына!..), и тут в воздухе раздался отчетливый щелчок удара, отбросивший мать на диван. Она повисла на нем, раскинув руки в стороны, взгляд был бессмыслен, рот беззвучно открывался и закрывался, на правой щеке алело красное пятно. Щеглов, невинно улыбаясь, потирал кулак.
   Федорченко и Камнев сдвинулись с места по направлению к Щеглову, (Камнев выкрикнул что-то вроде: "Ах ты, скотина!..) но были остановлены резким окриком командира:
   - Солдаты, стоять! Вы что, Устав забыли, идиоты? Все, что делает сержант Щеглов, он делает по моему приказу! Бунт?! - произнес он, сверля глазами прежде всего Камнева. Тот некоторое время держал дуэль взглядов, на его лице отражалась внутренняя борьба, но привычка подчиняться взяла верх. Он опустил взор и остался на месте. Федорченко последовал примеру товарища. Щеглов же после слов начальника зарделся от радости, как красна девица.
   Командир, повернувшись, обратился к Славику:
   - Ты ударился, когда поскользнулся и упал. Запомни это, если хочешь не иметь на службе лишних проблем. Теперь будем с тобой дружить, так? Я же не держу на тебя зла, что ты заставил ждать нас всех в духоте, и ты на меня не держи, не советую.
   У Славика все плыло в голове и перед глазами, дыхание еще не пришло в норму, но он все же поднял голову и молча, с ненавистью, посмотрел на своего мучителя. Отсюда, снизу вверх, командир казался ему похожим на какого-то мертвеца-зомби: высоко покачивалась премоугольная плоская голова с влипшими в нее седыми отростками волос, пустые бесцветные глаза, гулкий, будто неживой голос, доносящийся с высоты, даже сквозь подбородок у него словно бы пробивались вторые зубы, почерневшие, кривые, застывшие в жутком оскале. Хотя это была лишь иллюзия, Славик содрогнулся и поспешил отвести взгляд. Командир улыбнулся:
   - И где же ты был все это время, герой? В подвале? Очень жаль, что нас не предупредили...
   Внезапно в голове Славика огненной вспышкой выстрелила догадка, и он хрипло спросил:
   - Это... мой отчим вам сказал, где я?..
   Василий Петрович засмеялся, качнул головой, затем сказал:
   - Что ж, перед штатским у меня нет никаких обязательств, я скажу. Ты догадливый, сынок, твой папа рассказал мне. На его месте я поступил бы так же.
   - Как?.. - одними губами прошептала Алла Дмитриевна, очнувшаяся на диване после этих слов.
   - Интересная у вас семейка получается, - сказал командир, не поворачивая головы. - Ну, поднимайся, парень, хватит валяться. - Он взял Славика за подмышки и рывком поставил на ноги. - Ты же мужик! Посмотри на свои плечи (они были у Славика худыми и ненакачанными), это же позор в твоем возрасте. Жаль, нет здесь зеркала, ты бы себя таким запомнил, потому что, уверяю тебя, пройдет год, и ты станешь совсем другим человеком. Скажешь армии "спасибо". Давай, прощайся со своей мамочкой, только быстро, и мы поехали... - командир слегка подтолкнул Славика в спину, и после этого его будто прорвало, Славик диким нечеловеческим голосом завопил на всю комнату:
   - Я НЕ БУ-УДУ!!! - и, неожиданно для солдат и командира, он пулей промчался к двери и, хлопнув ею, стремглав выскочил наружу.
   Вслед ему понесся крик матери: - Беги, Слава-а-а!.. и рык Василия Петровича: - Догнать его, быстро! Федорченко, Камнев!.. Но первым, обогнав всех, в погоню за мальчиком, словно хорошо обученная борзая, кинулся Щеглов.
  
   ...Славик бежал, и зеркальные горизонтальные черточки дружно подпрыгивали в его глазах, на пару с каплями пота застилая ему дорогу. Он всегда бегал плохо, и уже устал... Щеглов догонял, его пыхтение было все ближе, откуда-то сзади что-то там орал командир, приказывая окружать, над ним невыносимо багровело солнце, словно бы тоже преследуя его. Ему не убежать, нет. Но в голове Славика хрустально чистым, легким бодрящим шариком покачивалась мысль - спасительный маячок, придающая последних сил заплетающимся ногам. Он бежал к пруду, тот был уже в нескольких метрах, он раскинулся перед ним, кажущийся вблизи большим, темноватым и неподвижным, будто настороженно всматривающимся в него. На берегу никого не было, свиньи ушли по своим хлевным делам. Тень сзади Славика надвигалась - и он прыгнул, стрелой вытянув вперед руки и широко расставив ноги.
   Вода взорвалась под ним, обдав теплыми мутными брызгами. Он энергично поплыл, разгребая руками мелкий густой ил. "Детина не станет нырять в своих "доспехах", пожалеет, - с насмешливой радостью подумал Славик, с удивлением почувствовав при этом, что его охватывает какое-то новое, умиротворяющее спокойствие. У него аж мурашки пробежали по спине, в воде их тоже ощущаешь, оказывается.
   Он был уже почти на середине, когда оглянулся назад. За ним еще никто не плыл, солдаты суетились на берегу, торопливо снимая амуницию, командир им что-то кричал. Все они казались ему такими маленькими и неясными отсюда, без очков. Они не успеют. Славик задержал дыхание и нырнул вниз, по-лягушачьи работая руками. Пузырьки стайками отлетали от него. Пруд был не такой уж неглубокий, дна пока не было видно, возможно, еще из-за грязной воды. Ага, вот оно! Славик уцепился рукой за желто-черный песок и подумал, что мама должна понять его, она сильная. Она знает, что он любит ее и что по-другому он уже не мог. Отчим?.. Он поступил подло, но пусть сам разбирается со своей совестью, как хочет. Ему все равно. "А они все-таки не поймали его!.." - пронеслась задорная мысль. Славик улыбнулся в воде, и, не в силах больше удерживаться, выдохнул остатки кислорода носом и открыл рот. Вода тут же мощной струей хлынула в легкие, тело забарахталось в попытке всплыть. Последнее, что успело осознанно мелькнуть в его голове, это то, что солнца отсюда совсем не видно. Затем в глазах потемнело, на одно безудержно короткое мгновение стало очень больно. И все ушло...
  
   Эпилог, которого могло не быть.
  
   Славик вздрогнул всем телом, сделал резкое горловое движение и очнулся. Его окружала темнота. Пахло табаком. Он лежал на деревянных полатях-нарах под махровым одеялом, весь потный, ему приснился какой-то странный дурной сон. Будто он снова вернулся на год назад, когда он еще только уходил в армию. Славик отмахнул одеяло и расслаблено вытянулся, мечтательно глядя в потолок. Хорошо же, все-таки, что он попал сюда, а не остался в институте, он обязательно напишет об этом маме. Здесь все четко и ясно. Он уже многому научился - стал подтягиваться больше пятнадцати раз, бегал без одышки, плечи стали крепкими, как и все тело. Еще у него скоро появятся молодые, которых он будет учить уму-разуму, как его старшие товарищи, как учили его самого. Это хорошо. Правда, он уже давно не брал в руки книги и совсем не думал о музыке, но это ведь не самое главное в жизни - верно? Это Славик уже успел понять, и теперь чувствовал себя совершенно полноценным стопроцентным мужиком, для которого не существует нерешаемых проблем. У него много друзей, и за будущее он теперь не беспокоится, как раньше. А что там говорили об армии - это все ерунда, дорогая мама, так рассказывали те, кто сам в ней не был и не знает. Так-то вот. Напишет ей обо всем об этом, хотя... Славик не раз ловил себя на неприятной мысли, что, возможно, он забыл, как по-нормальному писать. То есть ручку в руки - еще ничего, но вот предложения строить... Сложно, блин. Ну ничего, может, кто за него напишет. Не проблема.
   Разрешившись с сомнениями, Славик уснул. Здоровым бездумным сном уверенного в себе человека.
  
   Эпилог, которого НЕ могло не быть.
  
   ПОТОМУ ЧТО ДРУГОГО ВЫХОДА У НЕГО ПРОСТО НЕ БЫЛО.
  

22.07.99.

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"