Аннотация: Иногда музыка - больше, чем просто звучание души, это музыка приходящей ночи, музыка вечности...
НЕПОКОРЕННАЯ
Я увидел его отражение в витрине музыкального магазина, когда рассматривал отдел дисков под названием "Золотая коллекция классики". Суховатое пожилое лицо с крючковатым носом возникло надо мной неожиданно, когда я был всецело занят раздумиями о том, стоит ли мне потратить часть моей получки сейчас или же приберечь на позже. Например, на подарок сыну. В следующем месяце ему исполнится двенадцать, и он наверняка захочет что-то особенное.
- Музыка - величайшее из наслаждений, которое может себе позволить человеческая душа, не правда ли?
Я обернулся. На мужчине был длинный темно-серый плащ, а шея плотно укутывалась коричневым шарфом, концы которого падали ему на грудь. На нем была большая шляпа, упирающаяся фетровыми краями в его густые седые брови, а на ногах -- черные ботинки на меху. У него были приятные неглупые глаза и по виду он походил на одного из интеллигентов с Соборки, у которого голова намного полнее кошелька, а последнего хватает лишь на то, чтобы носить одну одежду и поддерживать ее в приличном состоянии. Неожиданно он усмехнулся:
- Да-да. Не помню, к сожалению, кто это сказал, но слова золотые. Я вижу, вы ценитель классической музыки?
Он сказал "ценитель", а не "любитель", и это меня покорило. Ненавижу это слово, быть любителем -- значит быть дилетантом. В свое время я профессионально занимался музыкой, играл на фортепиано, но по разным обстоятельствам, и прежде всего финансовым, вынужден был расстаться с нею. Теперь лишь большой синий рояль, стоящий у нас дома в гостиной напоминает мне об этом. Иногда, долгими зимними вечерами, я играю на нем жене.
Я кивнул головой. - Да, у меня дома отличная коллекция Моцарта, Бетховена, Шумана, Гайдна, Прокофьева... моя жена иногда упрекает меня, что я трачу на это деньги. Она считает классику излишне "занудной". А сын мой, Леша, тот вообще с попсы этой не слезает. "Чухня", говорит, "это, батяня", - пожаловался я, под влиянием порыва, своему обретенному собеседнику. - Так и говорит.
Незнакомец понимающе улыбнулся.
- Увы, в наше время редко кто умеет ценить настоящую музыку. Она стала слишком сложной для людей. А подумать только, как ужасно всю жизнь слушать музыку и никогда - подумайте, НИКОГДА! - не задумываться о том, что она значит! - он покачал головой и с благоговением протянул руку к витрине, на которую я смотрел, - А ведь это не просто музыка, ее создатель вложил в нее свою душу, и, кто знает, может быть нечто большее...
Я тоже покачал головой. Его слова были моими невысказанными мыслями. Я сказал:
- Абсолютно согласен с вами. Гениальность музыканта в чем-то роднит его с богом. Он создает нечто совершенное, более совершенное, чем он сам, и часто рано уходит из этой жизни -- Моцарт, Шопен, Шуберт, Мусоргский... Наверное, это судьба.
- Скажите, а вы слышали что-нибуль о Станиславе Димитрове? - спросил он, и его глаза при этом зажглись молодым задорным огоньком.
Я покачал головой. - Я не очень увлекаюсь современной классикой. Ведь он из нашего времени?
- Да, вы не ошибаетесь. И вы совершенно правы - двадцатый век был небогат на классические шедевры. Но... - незнакомец важно поднял указательный палец кверху, и я обратил внимание, что он в перчатках, - в каждом случае есть свои исключения. Димитров - болгарин по крови, но родился и вырос он в Одессе. И умер в этом городе.
Он оглянулся по сторонам, словно не желая, чтобы кто-то услышал его - но мы были одни, в этот послеобеденный час магазин, очевидно, не пользолвался спросом - и, понизив голос, продолжил:
- Это был не просто талант -- гений. И всю жизнь его преследовал какой-то рок. В десять лет он потерял мать, годом позже, в катастрофе погиб отец. В девятнадцать лет, а это было, если не ошибаюсь, в 92-м, он выпустил первый альбом. А второй и последний -- ровно через два года. А еще через два, в 96-м, он загадочным образом погиб в автокатастрофе, как его отец, как этот певец Цой. И вот, что я вам еще скажу: - он еще сильнее понизил голос и наклонился ко мне, так что я уловил запах одеколона, несущийся от его бритых щек, - всю жизнь его преследовали несчастья. А студия звукозаписи, на которой он записал свой последний альбом, через полгода сгорела. Дотла.
Он посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я ему верю. Острый взгляд его светло-голубых глаз, казалось, проник внутрь меня. Правду сказать, у меня по спине пробежали мурашки -- не знаю, то ли от его последних слов, сказанных низким шепотом, то ли от этого застывшего цепкого взора из-под полей шляпы. Не знаю, почувствовал ли он это, во всяком случае, отодвинулся и продолжил уже более нормальным тоном:
- Его музыка -- это аномалия. Совершенно поразительное явление, которому нет аналогов. Она не звучит... она словно бы живет сама по себе, и даже не верится, что подобное мог сотворить человек. Вот он, - он протянул руку в перчатке по направлению к дальнему углу, и я увидел словно бы притаившийся в стороне от всех черный оборот диска. На обложке было что-то написано белым. Я протянул руку за витрину, сбоку, и вытащил его из-за стекла. Он слегка запылился, поэтому я вытер рукой поверхность и прочел:
НОЧЬ
и внизу в правом углу небольшими буквами
Станислав Димитров
Больше никакой информации обложка не содержала. Я перевернул диск, но и с той стороны он был идеально черным. Ни надписей песен, ни их продолжительность указаны не были. Тем временем незнакомец говорил:
- Могу сказать вам лишь одно: не рекомендую слушать эту музыку на ночь. Слишком большой эффект. Это даже не "Ночь на Лысой горе" Мусоргского, это намного, намного существеннее. Я думаю, вы оцените. А сейчас, я надеюсь, вы простите меня...
Я, увлеченный рассматриванием диска, не сразу понял, что мой собеседник прощается. Что-то было завораживающее в его матовой поверхности и простеньких белых буковках, скользящих по ней. Поэтому когда я поднял голову, то увидел лишь его плащ, мелькнувший в дверях. "Очень жаль", - подумал я. - "Очень занятный старичок." А диск и вправду меня заинтересовал. Собственно, я и так не знал, что мне купить - настолько полной была моя коллекция. Разве что Римский-Корсаков, или какой-то сборник, но первый был неоригинален, а от вторых меня коробило.
Захватив диск, я подошел к продавцу, молоденькому коротко стриженному пареньку, сидящему у кассы со скучающим видом. В полумраке магазина, освещаемом лишь боковыми зелеными лампами, и при таком отсутствии покупателей, я удивляюсь, как он вообще не уснул. "Сколько он стоит, этот диск?" - спросил я. Мельком взглянув на него, парень ответил: "Пятнадцать". Дороговато, но что поделаешь. Искусство-таки требует некоторых жертв.
А Леше я обязательно что-нибудь куплю. Даже его "Металлику" в конце концов. Почему нет? Вот-то он удивится, хлопнет ресницами, и скажет: "Ну, батяня, ты растешь в моих глазах..."
* * *
Я человек не особо впечатлительный, но слова незнакомца запали мне в душу. Поэтому часиков в восемь вечера я уединился от жены в своей комнате и поставил себе в "45-й Панасоник" купленный диск. Рассматривая его, я убедился, что он не был непрозрачно черным: отдельные участки были чуть темнее, другие светлее, и они разнились по форме. Словно залитая панорама звездного неба, только вот звезд почему-то не было... А в самом низу, крошечными буквочками были выписаны, по всей очевидности, годы жизни композитора: "1973-1996". Ушел так рано... Я ощутил, как во мне поднимается волна острой жалости к автору: ему так мало удалось прожить, прочувствовать, сделать... Должно быть, он что-то предчувствовал, иначе почему это его последняя работа выдержана в столь мрачных тонах? Я имел в виду обложку.
Потому что музыка оказалась чудесной. Я даже не знаю, как описать ее. Она не была медленной, скорее быстрой, но очень мягкой, плавной, грациозной... Иногда в печальную мелодию, за которой действительно угадывались ночные очертания, врывались оглушительные резкие аккорды -- но все это было настолько неразрывно, настолько цельно... Ночь, плывущая за окном. Я грезил воочию. Это не было похоже ни на одного из композиторов, что я слушал. Девять композиций, но в каждой из них присутствует главная тема -- невыразимо прекрасная мелодия, от которой мурашки сладостно ползут по спине. Я выключил магнитофон потрясенный, оглушенный. Глубина музыки поглотила меня всего. Но в ней не было ничего страшного, ужасающего, бросающего в дрожь. Эти резкие аккорды - словно разрывы грома в мрачном скоплении туч - от них захватывал дух, но они не пугали.
Я чувствовал себя таким воодушевленным, что мне хотелось поделиться с кем-то своей радостью. Я постучал в комнату к сыну и вошел. Леша балдел на диване в наушниках, рядом лежал плейер, отчетливо доносились слова песни: "Музыкант до рассвета пел мне песенку эту..." Наверняка прикупил себе новый сборник. Я еще раз постучал по двери, но он меня не слышал. Тогда я резко хлопнул в согнутые ладоши, как умею, так что звук хлопка прозвучал как выстрел. Леша обернулся...
...и меня поразил испуг в его глазах. Он отшатнулся и судорожно уцепился за спинку дивана, так, что побелели костяшки. Я снова крикнул "Леша!..", сам испугавшись его глаз и тона своего голоса. Он как-то робко спросил "Папа?..", а потом я с облегчением увидел, как страх в темно-синих глазах моего сына растаял, и он, сняв наушники, сказал:
"Фу-х, я даже испугался! Когда ты хлопнул, я обернулся, и мне показалось, что в дверях висит такое большое облако из тумана, и колышется в воздухе. У меня сердце в пятки, а затем смотрю - ты...", - он виновато усмехнулся, преданно смотря на меня.
"Ты совсем со своими наушниками одуреешь!" - убежденно заявил я, а затем, стащив его с дивана, закружился с ним по комнате: - "Полетели!.." Леша смеялся, крепко держа руками меня за шею. Это наша старая игра, и мне казалось, что нет на свете приятнее этих маленьких детских рук, обнимающих тебя. Правда затем на наш шум вошла мама Таня, и нам пришлось несколько умерить свой пыл. Мама Таня -- строгая мама.
И все же я был просто счастлив.
Мы легли спать около одиннадцати, и я на удивление быстро уснул. Сны мне снились самые хорошие -- в них мы с мамой Таней плыли куда-то на пароходе, и волны ласково плескались под нами.
* * *
Утром все быстро разбежались. Леша ушел в школу, Таня - на работу, а у меня был выходной. Я мог позволить себе посибаритничать в кровати, но этого не хотелось. Поэтому закончив с утренними делами, я уже был за своим рабочим столом. Мне нужно было завершить кое-какие записи, и я решил, что это не стоит откладывать. Настроение у меня было самое приподнятое.
Надев очки, в которых я обычно не нуждаюсь, я стал походить на высеченное на камне изображение Усердия. Письмо увлекло меня... пока вдруг я не услышал мелодию. Тихую мелодию из соседней комнаты. Ту самую, со вчерашнего диска. Неужели Леша забыл выключить магнитофон? Столкнув с колен усатого домашнего любимца - кота Ваську - я сердито поднялся и зашел в свою комнату. Странно. Вилка даже не была включена. Но и мелодии я больше не слышал. Показалось, подумал я. Запала в голову, так бывает.
Я вернулся за стол, но работа почему-то дальше не шла. Застопорилась. Мои мысли шли вразброд, я не мог сосредоточиться. Внезапное шипение Васька заставило меня насторожиться. Взглянув на кота, я увидел, что хвост его выгнут трубой, а шерсть встала дыбом, и смотрит он куда-то сквозь меня. Я обернулся к окну...
... И СЕРДЦЕ ЕДВА НЕ ВЫСКОЧИЛО ИЗ МОЕЙ ГРУДИ.
Широченная наглая физиономия с желтыми глазами буквально приклеилась к стеклу, так что отпечатались нос и руки. Мужчина (человек?) разглядывал меня в упор с диковатой усмешкой, я мог видеть его желтоватые, как и глаза, кривые зубы. Он скалился, других слов я не могу подобрать. От неожиданности я моргнул -- и когда мои глаза снова узрели свет, то физиономии не было. Вася продолжал шипеть. Он буквально забился вглубь кресла, несчастное животное. Я сидел в оторопи, а потом до меня дошло:
Я ЖИВУ НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ. И окно это никуда не выходит.
Конечно, я вышел на балкон, в соседней комнате. Свежий прохладный воздух хлынул мне в лицо. Нет, это было совершенно невозможно. Совершенно. Мои руки слегка подрагивали. Никакая постройка не прилегала к окну, кроме, естественно, балкона, а человек ведь держался руками прямо за стекло, будто стоял на чем-то ровном...
Когда я вернулся в комнату, мелодия вернулась снова. Тихая, печальная. А кот куда-то исчез. Я позвал его, но он не отозвался. Я поежил плечами. В комнате стало холодно, я ведь открыл балкон. А может не только поэтому? Как бы то ни было, паника постепенно закрадывалась в мое сердце. А мелодия не хотела униматься. Теперь я был уверен, что это не просто слухогаллюцинация.
Может, кому-то хочется напугать меня? Но кому и, главное, ЗАЧЕМ? Я персона совсем безынтересная.
Зазвонил телефон. Очень громко, звонко, я вздрогнул. Наш телефон никогда не был таким громким. Он и звонил тихонечко: "Тр-ррр!.." и все. Дрожащими руками я поднял трубку. На другом конце была тишина. По крайней мере, сначала мне так показалось. А потом, прислушавшись, я уловил далекий отзвук все той же, знакомой мелодии. "Черт вас возьми, прекратите это!.." - заорал я в трубку и швырнул ее на рычаг. "Прекратите...", - уже жалобнее повторил я, потерянно оглядываясь по сторонам. Проклятая мелодия звучала все громче, назойливее. У меня уже начала раскалываться черепная коробка. Я боялся снова посмотреть в окно и увидеть желтоглазую физиономию. Вопреки законам притяжения повисшую над моим окном...
Я почувствовал, что не могу больше оставаться дома. Что-то происходит вокруг меня, и причина этому -- купленный мною диск. Каким образом -- непонятно, но это так. Необходимо избавиться от него.
Когда я уже закрывал дверь, мне показалось, я слышу звук, как что-то (или кто-то) скребется в окно, и далекий, отчаянный вой кота.
Провернув ключ в замке два раза, я быстрым шагом спустился вниз. Пешком. Почему-то мне не хотелось садиться в лифт.
* * *
Внизу мне в уши ударил сумрачный, тяжелый трубный звук. Мимо меня по улице двигалась похоронная процессия. Я остановился, ожидая, когда небольшой хвост людей, следующих за телом, пройдет, и мой взгляд машинально упал на гроб, который несли трое мужчин и одна женщина, очевидно, вдова или сестра.
Сразу стало трудно дышать и куда-то делись все окружающие меня звуки.
Тело. Рука. Побелевшая ладонь покойного, она слегка свесилась с края гроба. Возможно, что несущие натолкнулись на кочку, хотя несли они гроб чинным, неспешным шагом, но РУКА ШЕВЕЛЬНУЛАСЬ, белая-белая страшная рука, я хочу сказать... она п о м а н и л а меня.
Это мог быть обман зрения, черт возьми, ДОЛЖЕН быть, но вся кровь бросилась мне в голову, и в глазах потемнело. Я страшно испугался. И почему, почему они так странно смотрят на меня?.. Мне показалось, что женщина (крашенная брюнетка), держащая гроб, обернулась. Нет, она точно смотрела на меня... и какая-то странная, неестественная улыбка была у нее на губах, когда она смотрела, смотрела так...
Пошатнувшись, я побежал. Ноги сами несли меня прочь. А ужас внутри нарастал. Казалось, я сейчас лопну. Сердце разорвется, и я упаду замертво.
Очнулся я в троллейбусе, набитом людьми. Это приободрило меня. Наверное, я выглядел плохо, потому что молодая парочка торопливо встала, освободив мне место у окна. Я сел и перевел дыхание. Моя правая рука крепко-крепко сжимала коробочку диска. Я не потерял его. Хорошо это или плохо, но 9-й маршрут отвезет меня в город, а в магазине я обменяю диск. Здесь люди, здесь все будет хорошо.
Наверное, я схожу с ума. Внимательно присмотревшись у окна к обложке "Ночи", я обнаружил кое-что новое. Вчера я заметил, что черная краска неоднородна на ней. Местами светлее, местами темнее. А сейчас... я угадывал в этих едва заметных глазу пятнах... очертания лица. Черты были расплывчатыми, но в них я угадывал черты незнакомца... того, что говорил со мной в магазине. Его густые брови хмурились, а тяжелый взгляд пронзал из бесконечности... и его выражение менялось!.. Лицо ЖИЛО. По крайней мере, оно жило в моем воображении. Я отвернулся к окну.
По мере приближения к конечной троллейбус пустел. Создавалось впечатление, что люди спешили покинуть его. Никому не нужно в город? Я обернулся. Далеко, на переднем сиденье сидел дедушка-пенсионер... и все. Когда же остальные успели выскочить?.. Я снова ощутил, как страх заползает в мое сердце. Верзила-контролер с квадратным лицом приближался ко мне, и что-то в выражении его лица не понравилось мне. У него были очень холодные глаза. Узенькие глаза-щелочки. Троллейбус медленно переползал к очередной остановке, покряхтывая и пощелкивая. Я встал и подошел к двери.
Большущая тень выросла за мной, и громадная волосатая ладонь с размаху опустилась на плечо. Я затравленно оглянулся. Франкенштейн-контролер висел надо мной, закрывая собой свет. "Я заплатил", - сдавленным голосом проборрмотал я. "Я знаю", - это каменное лицо хранило ту же неприятную гримасу, казалось, он улыбается сквозь зубы, хотя губы его были плотно сжаты. Его дыхание, шумное, тяжелое, с каким-то кисловатым привкусом дурманило меня. Его руки - а они были столь же холодны, как его глаза - ползли по плечу к моей шее.
Дедушка впереди хекнул, пальцы верзилы чуть дрогнули, и в этот миг створки дверей разошлись, я вывернулся, и едва не упал лицом на тротуар, выставив руки перед собой. Я обернулся, но двери уже закрылись, сразу же, и я не увидел выражения лица контролера. Люди, проходящие мимо. с удивлением посматривали на меня. Я поднялся и отряхнулся.
Троллейбус отъехал, за ним вихрем промчался на красный свет черный "БМВ" с тонированными стеклами. В салоне громко играла музыка... и я мог бы поклясться, что знаю эту мелодию.
За сегодняшнее утро я выучил ее достаточно хорошо.
* * *
В магазине было светло, трое или четверо посетителей толклись у прилавка, разглядывая кассеты. За кассой сегодня сидела светловолосая девушка.
"Я хотел бы обменять диск", - обратился я к ней, выкладывая его на прилавок. "Хорошо-хорошо", - дружелюбно сказала она, беря его в руки, и я сразу проникся к ней расположением. Я был готов расцеловать ее! Но затем ее пухлые губки дрогнули, и выражение хорошенького лица изменилось, так что я сразу понял: ЧТО-ТО НЕ ТАК. Она повертела его в руках и спросила уже другим тоном: "А вы бы не могли показать чек?.." Я почувствовал, как внутри меня нехорошо екнуло. "Но... дело в том... мне его не давали", - я с отвращением ощутил, что краснею, будто мелкий воришка, попавшийся на горячем. "Такого не может быть", - категорически отвергла продавщица. - У нас всегда дают чеки при покупке." "Но вы же можете посмотреть по каталогу!.." - с отчаянием воскликнул я. - "Зачем обязательно чек?.." "Дело в том, что я знаю наш каталог наизусть -- мне за это платят", - сказала девушка и, слегка понизив голос, чтобы ее не услышали другие покупатели в магазине, она сказала, посмотрев мне прямо в глаза: "У нас нет диска такой серии. Следовательно, вы не могли купить его у нас". Я едва устоял на ногах. Это было уже слишком. Я потер лоб. "Но вчера же были не вы, вчера был какой-то парень... Может быть, это новый завоз?.." - со вновь вспыхнувшей надеждой спросил я. - "Потому что я вчера взял его с витрины, это было после обеда." Она пожала плечами. "Хорошо, сейчас выясним. Может быть, это ошибка, и я перед вами извинюсь." Она повернула голову направо и громко позвала: "Андрюша!.. Иди сюда!" Я тоже повернул голову и увидел парня...
...РЫЖЕГО парня, похожего на того, из "Иванушек", с длинными волосами. Он недоумевающе взглянул на меня, потом на продавщицу. "Вот, он утверждает, что вчера купил у тебя диск..."
"Но то был другой, другой парень!.." - едва не завопил я. Покупатели дружно повернули к нам головы, почуяв скандал. - "Худой, коротко стриженый... черноволосый!" Я начал задыхаться.
"Мужчина, не морочьте голову", - басом сказал тот, кого назвали Андрюшей. - "У нас всего ДВА продавца: я и Оля, и мы меняемся ежедневно - сегодня она, завтра я. Если вы купили в другом магазине, идите туда..." Милашка Оля укоризненно и вместе с тем строго смотрела на меня.
Больше я их не слушал. Забрав диск, я медленно, точно в трансе, вышел из магазина, повернул за угол и, пройдя метров сорок, остановился. В глазах моих плыло, я ничего не понимал. "Я схожу с ума", - прошептал я, но это были только слова. Я находился в трезвом уме и памяти. Должно быть какое-то объяснение. Должно...
Справа от меня заиграла скрипка. Красивая печальная мелодия заструилась в воздухе, заставив мое сердце вздрогнуть. Это была "Ночь", музыка Димитрова. Я повернулся, чтобы посмотреть. Играл молодой парнишка, еще мальчик, с худым настроженным лицом. У его ног лежал небольшой раскрытый чемоданчик для пожертвований. Он взглянул на меня и поспешно отвернулся. Кажется, насколько я понимаю в лицах, он был напуган не меньше меня...
Тут я случайно посмотрел на небо... и замер. Погода изменилась. Потемнело, усилился ветер. Серая пелена облаков затянула горизонт. Местами серых, местами темных, грозовых; они клубились, словно густой сернистый дым, словно вулканический гейзер, насыщенный испарениями. Но главное было не это. Круглая черная тень накрывала солнце, оставив только узенький серповидный отросток, что еще силился донести свет. Темная корона сияла по краям. Что это, солнечное затмение?.. Но почему же мне ничего неизвестно об этом из газет, телевидения? И почему люди кругом столь безмятежны?..
Я остановил прохожего -- усатого большегубого мужчину с небольшим выпирающим брюшком. "Скажите, что это?.." - спросил его я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, указывая пальцем на почерневшее небо. - "Сегодня разве затмение?"
Мужчина проследил за моим пальцем, хмыкнул, потом странно посмотрел на меня. Пожал плечами. И пошел дальше, не сказав ни слова.
И тогда страшная догадка озарила меня: господи, неужели... НЕУЖЕЛИ ОНИ НЕ ВИДЯТ?..
Люди, стоящие на остановке, и беседующие друг с другом. Шагающие мимо со спокойными лицами, не омраченными тревогой. ЛЮДИ...
- Увы, мой друг, - раздался за спиной голос и, обернувшись, я увидел своего "незнакомца". Тот же темно-серый плащ развевался на нем под порывами ветра, а коричневый шарф трепетал, словно оживший змей. Только теперь он выглядел немного моложе... и сильнее. Сухое вытянутое лицо его казалось безучастным, губы почти не шевелились. Орлиный крючковатый нос походил на клюв. Теперь он походил на большую хищную птицу, даже тонкие пальцы, затянутые в черную ткань перчаток, кривились, словно длинные когти. Шляпа торчала на голове неподвижно, как приклеенная. Темные глаза под ее краями казались бездонными.
("А вчера они были светло-голубыми", - похолодев, вдруг вспомнил я, - "Вчера...")
- Увы, - продолжил он, а мелодия скрипки зазвучала громче и надрывнее. - Они слишком многого не видят, не знают, не слышат. Они не способны даже почувствовать. Музыка дя них - лишь набор звуков из семи ничтожных нот, и за ними ничего нет. Как и за краем их бренности. Настоящая музыка, что живет независимо от ее создателя, отторгнута ими... а ведь нет ничего прекраснее ТАКОЙ музыки, не правда ли?..
- Вы... Станислав?.. - одними губами спросил я.
Он усмехнулся, как мне показалось, с горечью.
- Иди сюда, - позвал он парнишку со скрипкой. Тот послушно подошел, дрожа всем телом, но продолжая играть. Его ресницы трепетали часто-часто, словно крылья бабочки. - Не я. А он. - его когтистая рука легла на хрупкое плечо мальчишки, и он согнулся под непосильной тяжестью. - И ты... У всего сущего две половинки. Добро и зло. Мужчина и женщина. День и Ночь. Моя "Ночь"... Музыка останется вечной!
Полы его плаща торжествующе встрепенулись, отчего на его плечах словно выросла пара жестких серых крыльев. Темные глаза озарились пламенем. Я опустил взор, не смея пошевельнуться. Скрипка мальчика зазвучала пронзительно, как детский крик. Тьма наполняла воздух, так, словно бурлящее грозовое небо вышло из краев и опрокинулось книзу своей чашей. Где-то в стороне гасли звуки и люди, растворяясь в беззвучии и бесконечности...
И только мелодия звучала живая, непокоренная.
Моя рука, налитая тяжестью, выронила диск... и он рухнул, разлетевшись вдребезги.
- Ты будешь призван, - услышал я голос, а затем гигантская тень птицы взметнулась в воздух, и я закрыл лицо от обжигающего порыва ветра...
А открыв, увидел чистое, светлое небо над головой.
И только где-то вдали замирала печальная мелодия...
Я знаю, что Бог создал две половинки сущего: День и Ночь. И что лишь воссоединив их обе можно получить то, что называют з н а н и е м. И гений в музыке совершает именно это, с завораживающей легкостью переступая все возможные грани и запреты. Они создают настоящую музыку, и она ПРЕКРАСНА.
Но судьбы их печальны... И в этом тоже заключается единство противоположностей.
У меня есть жена и сын, мои Таня и Леха. У каждого из нас есть близкие. И да хранит их Бог от гордого безумия Ночи!..