- Сижу, - индифферентно отозвался серый мягкий комочек, зацепившийся за край воздуховода, который торчал над крышей наподобие трубы. Домовые частенько выбирались в такие отдушины. Они напоминали им привычные избяные трубы. Шутка ли, посиди лет двести в дымоходе, а потом всего за одно столетие лишись буквально всего: и избы, и своего места за печкой, и даже печного дыма, в котором так уютно в зимний вечер. Внизу в избе люди, кошки, другая какая живность, - впрочем, ее домовичок не жаловал, - а над головой стылые, ветреные звезды, которые размывает дымом. Внизу струйки дыма жаркие, плотные, с искрами, зато наверху - просто теплые, ласковые. Сидишь так вот, вцепившись коготками в край трубы, а тебя снизу пробирает крепким дровяным духом. Ну и что, что кикимора потом нос воротит. Ей, дуре, не понять, как вкусно пахнут, горящие березовые поленья. Она, наоборот, запах лежалой картошки больше всего уважает. Уткнется носом в кучу, что с осени засыпана в подполе, и нюхает, нюхает. И что в том хорошего?
Ностальгия захлестнула домовичка до такой степени, что на следующий окрик снизу он не отозвался. Ответил только, когда черная вонючая труба, которую вообразил дымоходом, разразилась ругательствами.
--
Ну, чего расшумелся? Не пойду с тобой спирт пить. Не люблю.
- Спускайся, давай. Что ж мне теперь, из реанимации друганов звать? Те враз явятся, все сами вылакают и мне же по сопатке нстучат.
- А ты прибери. Потом, когда, выпьешь, - назидательно провещал домичок в гулкую темноту.
--
Так душа ж горит, - горестно протянули снизу.
Ностальгия, ностальгией, однако, о печном дыме и завтра повспоминать можно, а вот бросить в трудную мину, погибающего товарища нехорошо, некрасиво и даже преступно. Тем более, никакие они уже не домовые. Больничные они.
Слегка запечалившись, домовичок начал спускаться, приговаривая:
- Не плачь, иду уже. Посижу с тобой, пообщаюсь. Только, чур, пить не заставляй!
- Какой ты! Ни выпить с тобой, ни закусить. Ладно, хоть поговорить можно. А так, совсем бы кошка, кошкой.
- Будешь ругаться, обратно уйду.
- Не серчай. Я эт от досады, - пояснил лохматый серого колера долговязый домовой, поднося мензурку со спиртом ко роту. - Всем отделения как отделения достались, только мне - ни два, ни полтора.
- Да тебе не позавидуешь. Рентген! - домовичок аккуратно, по буковками выговорил трудное слово и, значительно, поднял пальчик. - Излучение.
- Всего здоровья там лишился, - запричитал товарищ. - Раньше-то мог невидимкой проскочить, пастенем распластаться...
- А теперь? - насторожился домовичок, отодвигаясь на всякий случай подальше.
- Иду вчерась под утро по коридору. Какое в такой час у людей хождение? Спят все вповалку. А тут возьми да из-за угла санитарка выскочи. Новенькая из травм отделения.
--
Толстая с бородавками?
- Ага! Щас! Сидишь тут как у дяди за пазухой, ничего-то не знаешь. Толстая, твоя, во-первых: по ночам не работает, во-вторых: она-то как раз в пять утра дрыхла бы в своей подсобке без задних ног. На меня, наоборот, сопливая налетела. Она к Пал Василичу в кабинетик шастает. Чем они там по ночному времени занимаются, объяснять не надо. Только в полпятого он ее попер на рабочее место. Она и выкатись в коридор.
Собеседник прервался - закусывал. Домовичку пришлось его поторопить:
--
Ну и выкатилась, так что?
--
Что-что! Заорала дура нечеловеческим голосом.
--
Тебя, что ли, увидела?
--
Ага.
--
Да что ты агакаешь! Ну, увидела тень. И что?
--
Не тень. В том-то и дело. Светился я.
--
Чур, меня, чур!
- А я о чем! На лапу свою смотрю, а она светится как гнилушка на болоте. То есть, пока я в видимости пребываю - ничего. Стоит оборотиться, свечусь.
- Рентген, - обречено заключил домовичок, зарекаясь в этот момент заползать даже на порожек соседнего кабинета. По нему недавно протянули вытяжной рукав от портативного рентгеновского аппарата, установленного у стоматолога. То-то, но чувствовал: не хорошо стало у соседей. Да и в трубе кто-то успел завестись. Не свой, самое главное, не местный. Не иначе из дальних краев вместе с аппаратом "Сименс" в их захолустье прикатил тамошний домовой. Вид он имел странный и где-то даже неприятный. В последнее свое посещение кабинетика, Дымчик, заметив в трубе некое шевеление, вежливо поздоровался, припоклонился и пригласил новопоселенца к знакомству. Только ответа не получил. Через вентиляционную решетку на гостя глянуло сразу несколько мелких, светящихся глазок. Причем, одни смотрели неподвижно, а другие перемещались, как подвешенные на ниточках. За ними колыхалась темная масса. Стыдно было бы старожилу и, фактически, хозяину этих мест выказывать оторопь. Потому домовичок отступал в полшага, медленно и с достоинством. Но себе-то потом признался: струсил да еще как. Значит, решено: в кабинет, через который протянули вытяжной рукав, больше ни ногой.
Сам Дымчик жил в физиотерапевтическом отделении. Там, конечно, тоже не повернуться от всяческих аппаратов, но таких вредоносных как рентген и близко не стояло. А персонал! Это вам не хирурги либо травматологи какие, или, не принеси черт к ночи, анестезиологи - одни женщины. А заведующая! Милсанна уж такая лапочка. Дымчик любил ее всем своим одиноким сердцем. Потому-то, во вверенном ему отделении, никаких безобразий никогда не случалось. Ножки у массажных столов не подламывались, УВЧ не искрил, дорсанваль стоял надежно как ландскнехт. Цветы в горшках цвели и пахли. Даже протечек на потолке не было ни одной. При малейшей угрозе, исходящей от ржавой-прержавой, змеившейся между перекрытиями, трубы, Дымчик выбирался ночью в больничный вестибюль и отклеивал там от столешницы единственного колченогого стола, от стульев и лавок кусочки зажеванного, а после окаменевшего вещества, бывшего некогда диролом, джусифрутом и вриглиспирминтом. Он разминал массу в большой пластичный ком, - не очень-то и брезгуя: руки потом вымоет и душистой салфеточкой, что на столе у Милсанны припасена, оботрет, - и вмазывал в, готовое вот-вот протечь, место на трубе. Не просто, разумеется - с приговором. После его приговора язва на металле затягивалась, будто заваренная вонючей сантехнической сваркой. В дальнейшем оставалось, только следить за ее состоянием.
- Вон у тебя сколько бутылок стоит, - прервал его размышления Сивка, куратор рентгенкабинета. - Жмот, ты, однако. Никогда другу не нальешь.
Речь Сивки уже стала изрядно протяжной, в ней появился напор. Такого Дымчик не любил. Потому и на совместные вечеринки не хаживал. Вечно Сивка к кому-нибудь пристанет со своими претензиями. Вон допил из мензурки, стащенной из процедурного кабинета, - не допил даже, долизал! - и засверкал глазками с мохнатой клочковатой мордочки. Лапка крутит и наклоняет, преждевременно опустевшую тару.
--
Ну, налью я тебе, и что дальше? - взъелся Дымчик.
--
Ты сначала налей, а потом спрашивай.
--
Э - нет. Все по порядку. Ответь сначала: что дальше?
--
Пойдем в реанимацию, обоим палатным морды бить.
--
А вот и не пойдешь ты ни куда!
--
Пойду! И ты, Дымяра, мне не указ.
- Ты если и пойдешь, все равно не дойдешь. Прохватит на пол дороге. А завтра на планерке опять крик поднимут: течь в подвале! течь в подвале! - И, отвечая на немой вопрос Сивки: - Не винище оно - масло "Доктор Спок", а в другой, в желтенькой - "Джонсон и Джонсон"
--
Двое в одном?
--
Ага. Так и сидят.
--
А нюхать их можно?
- Оно и видно, что ты по реанимациям шляться горазд. Какой же порядочный домовой нюхать станет? Так и до подвальных не долго скатиться.
- Не пугай. Пуганные уже. Палатные в реанимации нюхают и, ничего.
- Как это - ничего! Ты что такое говоришь? Да у них, что ни день - скандалы. Ежели меду собой не передерутся, так со стороны кого зацепят. Или взять Петрушу. Какой парень был! Нет, выдумал себе новое имя...
--
Погоняло, - поправил Сивка.
--
Ты мне на ихней фене ничего, пожалуйста, не говори. Знаться с тобой не буду.
--
Да ладно тебе. Сейчас все так говорят.
--
Мы - не все! - веско поставил точку в полемике Дымчик.
--
Ты...это, не сказал, какое себе имя Петруша придумал.
--
Фазан.
--
О, дурак!
- Мало того, на последнем собрании начал требовать выдвижения себя в кандидаты-депутаты.
--
Куда?
--
А я знаю?
--
Выдвинули?
--
Да, леший с ним - выдвинули. Лишь бы не орал.
--
С чего это он?
--
Думаю, нанюхался. Разве с простого спирта такое в голову придет?
- Неа. Ни со спирту, ни с самогону. А раньше, помнишь, какой самого был? - неожиданно сменил тему Сивка.
--
Раньше все лучше было.
Оба как-то враз задумались, пригорюнились даже, и ушли каждый в свои воспоминания. У обоих в прошлом был и самогон, и печные трубы, и петухи на зорьке; и красные девки, на которых в баньку лазали смотреть. Да не с охальной какой целью - просто, чтобы потом сравнить с соседскими и при случае ихнему важному, да ленивому домовому попенять: у вашей Маньки-то прыщики на ягодицах, а ты старый хрыч и не знаешь.
И игрища на святках, и пост, который сидели по углам тихо как сытые мыши, и разговенье, когда гуляли всей деревней. А кто и хозяевам являлся, что само по себе запрещено, но не сильно. Если человек хороший, чего же ему не явиться? Пусть потешится, покалякает.
А щас? Чтобы на голых девок посмотреть и прятаться не надо. Вон они в шаманьем ящике тощими задницами крутят. А скусу нет. Нет от них скусу! И дух, как от куклы целлулоидной. Одно слово - химеры.
Дымчику-то повезло: живет среди женщин. Они по праздникам усаживаются за стол в комнате сестры-хозяйки, ставят бутылочку и даже тихо-тихонечко спеть могут. Дымчик сильно любил застольное женское пение, когда замотанная работой, детьми и мужниными шкодами, отмякшая от рюмки душа расслабляется и являет себя:
Куда бежишь, тропинка милая?
Куда зовешь, куда ведешь?
Кого ждала, кого любила я,
Уж не воротишь, не вернешь.
На маленькое мохнатое личико навернулась слеза. Дымчик смахнул ее лапкой. Достать, что ли, заветный пузырек из-под пенициллина, - укупоренный резиновой пробкой, полный под самый верх чистейшим медицинским девяносто шести градусным, - да залить грусть-тоску? Но посмотрел на смурное - в злость, в упрямство - лицо Сивки и не стал. Лучше на потом оставит для хорошей компании.
Где они все? - как говаривал Исай Израилевич. Так ведь и уехал старик на ПМЖ в старом стоптанном ботинке, который хозяин ни за что не хотел оставлять тут. Не пишет только. Хозяину его писать некому, все раньше него отсюда подались, а домовому без посредства людей не обойтись. Да и не пил он. Придет, бывало, со своей закуской, посидит, поохает. Рюмку всю обнюхает и домой, что не выпил, в наперсточке унесет. Про житье в дальних странах расскажет. Наврет при том или правду скажет, не проверишь. А все друг был. Выслушает и посоветует чего.
Сивке, однако, не повезло. Рентген! Можно, конечно, в приемное отделение перейти. Да только женщины там уж больно крикливые суетные, а то и злобные. Что между собой, что с пациентами. Но насчет пациентов Дымчик много не рассуждал. Они тоже всякие попадаются. Помним. Было дело! Один такой болящий дверь в палату загородил, ножик в руки, и всех остальных немочных под кровати загнал. Они там сидели, пока начальник милиции самолично не приехал и, давай хулигана, уговаривать: ты, мол, Дождик - и дадут же имечко! или это тоже, прости Господи, погоняло - ты, мол, уймись, выходи, побазарим. Видать, свои люди. Кое-как уговорил. На трех машинах того Дождика из больницы везли. Как почетного гостя.
Так что, пациент, он разный бывает. Которые и бутылки недопитые за батареями оставляют. Тогда, кто куратор этажа - тот и над бутылкой начальник. Это Сивка по процедурным шарики, которыми задницы перед уколом мажут, тырит, а отделенские с тех бутылок гуляют.
Был прецедент, старшие собрались колхозом жить. Мол, у людей заведено... Знаем, как оно заводилось, видели. Тогда-то все благолепие и порушилось.
Не хотелось вспоминать, да само всплыло. Дымчику всякий раз становилось от тех воспоминаний страшно, муторно и горько до слез. Все ведь тогда прахом пошло. И сколько потом ни восстанавливали, не срослось. Не те уже дома стали, не те дымоходы, и даже кошки, не говоря про людей. Он тогда помыкался с переселенцами: и в землянках бедовал, и в бараках жил - едва живой остался. Прежних-то хозяев след простыл. Увезли. Однако были такие домовые, которые с людьми умудрялись до лагерей доехать. Кто и вернулся. Только не приведи судьба, с ними рядом поселиться! Дымчик однажды убегал от такого, только пятки сверкали. Так рванул, сам не заметил, как утек из рабочего поселка. Когда опомнился, поздно было. Нашел себя незнамо где, незнамо как. А уж горя хлебнул! И с овинными по сараям, и с полевыми по межам. Даже с лешими стакнуться пришлось. Страху натерпелся. Им что! Всю жизнь по чащобе шастают и других водят. Его тоже завели, да бросили. Так и сгинул бы. Спасибо, старший лесовик сжалился. А как вывели из лесу он - по полям все на восход, на восход... Ладно - летом: и тепло и сытно. Вышел к старому сельцу. И возрадовался. Показалось, вернулась былая жизнь. Ан, нет. Только дым от той жизни остался.
Скудно, тихо, страшно.
Но приселился к одной старушке. Трудно жили, а сдружились. Он ей и по трезвому делу - старушка хмельного не пила - являться стал. А Дымчик уже в одиночку насиделся да намолчался. Страшно сказать: во всей деревне больше ни одного домового не осталось. На том краю банник и - все. Только пугливый больно. Матвеевна поведала: у них в деревне, виш, стукач среди домовых завелся. Это сейчас говорят: полтергейст, а раньше - стукач. Он всех своих и выстучал. Приехали "кто надо" и не стало домовых. Банник по недосмотру жив остался. Только "кто надо" за компанию и стукача вывели. Помертвела деревня. А как домовых порешили, и люди там селиться перестали. Матвеевна дольше всех продержалась. Дымчик ее, как умел, укреплял. Сядут, бывало...
И эту мысль пришлось оставить, но тут уже не по своежеланию - Сивка ни с того ни с сего взъегозился. Сидел вроде смирно, вдруг как прыгнет, как заорет:
--
Пошли в реанимацию!
--
Не пойду, - отказался Дымчик.
--
А я тебе горю: пошли!
- Что ты разорался-то? Допустим, придем мы туда, и что дальше? Во-первых: шум. Во-вторых: свет никогда не гасят. Под кроватями банки с мочой стоят. По вентиляции такую отраву гонят - полчаса просидишь, и ты торчок.
--
По фене ругаться не велишь, а сам? - пьяно подковырнул Сивка.
--
С вами поведешься... - смутился Дымчик.
- Зато у них - подсобка. И зав ихний, - Сивка суеверно не стал поминать вслух имени склочного и крикливого заведующего реанимацией, - у травматологов на втором этаже вторую комнатку оттягал. Шуму было утром на планерке! Думал, стенки разнесут, или друг другу по мордАм наколупают. Начмед развел. Голова! Любого разведет.
Дымчик заскучал. Не любил обсуждать людей. А с пьяным Сивкой, тем более. Отбиться бы от знакомца, чтобы не тащил за собой по больнице. И ночь-то еще толком не наступила. Врачи возятся, скорая больных одного за одним таскает, санитарки со швабрами шастают...
У домового нет по вечернему времени хуже врага, чем санитарка - до чего же бабы вреднющие! - в каждый угол норовят свой нос сунуть, или тряпкой, или помелом пошуровать. А все от чего? От финансирования. Что оно такое, Дымчик не очень понимал. Но точно знал: в деревне, где они с бабкой Матвеевной доживали последние райские денечки, того финансирования вовсе не было. А тут есть. Немного, но есть. В других городах, где его еще меньше, говорят, санитарка не то, что под потолок с метелкой, под ноги не наклонится. С одной стороны: чистота и порядок в человеческом жилище быть обязаны; с другой: не до такой же степени. Зачем домовых-то с места на место гонять!? Во всем нужна мера.
И вот сейчас пьяный Сивка, - который уже забыл, что в невидимости пребывать не может, а как соберется, являет собой полную иллюминацию, - потащит его, тихого и домоседливого по отделениям, искать приключений на собственный хвост, чтобы не сказать хуже.
Дымчик размышлял, как бы половчее отпереться от похода, когда за дверью прогрохотала каталка. За ней, россыпью - шаги. Много шагов. Не иначе, работяги бегом сотоварища в рентген прокатили. Речевое сопровождение вогнало домовичка даже в некоторую оторопь. То есть, ни одного слова в простоте - все матом. Казалось бы, триста лет слушал, а привыкнуть все равно не смог. Ладно эти - люди из народа. А когда врачи между собой начинали так-то, Дымчика аж на сторону воротило. Терпел. Куда деваться - беженец.
Тут их, беженцев, много собралось. Север - места недавно заселенные. Своих домовых здесь не водилось. Тут шалашные жили или по-местному - чумовые. А уж страшны! Дымчика по-первости занесло к ним. Даже на празднике ихнем погулять довелось. Ой-ей! Один камлает, остальные прыгают. Потом все одну пробку понюхали и - конец веселью. На утро, проспавшиеся шалашники, погнали его в город за опохмелкой. Пошел, иначе, грозились, разорвать, или собакам своим скормить. Пришел Дымчик в человеческое поселение, прокрался по улицам среди новостроек, заглянул в полные под самый верх водой подвалы, потолкался в очереди за водкой и так-то затосковал. Ну, найдет он своим нынешним знакомцам свежую пробку, а дальше что? На завтра они его опять в город погонят. Лучше тут остаться. Чумовым сюда хода нет. Да и жить, как они, он не сможет. Не сможет в меховом кульке с места на место за оленями кочевать. Ему бы крышу над головой хоть плохонькую, он ее укрепит, он ее обиходит. И станет в доме, куда он поселится, тепло и спокойно.
Не вернулся тогда домовичок к чумовым, чего по сей день несколько стыдился. Как ни крути, получается - обманул. Однако и с поселением не ладно вышло. Сунулся в пятиэтажную домину. Вроде и место себе нашел, и люди кругом, да только до первой получки и прожил под той крышей. Как работяги деньги получили, в общаге такая гульба пошла, тем чумовым и не снилось! Камлали сначала поодиночке. Потом кучками, потом - все хором. Кто на улице, кто в домине, кто на крышу подался. На Дымчика чуть в суете не наступили, едва вывернулся. А один как заорет: глядите, чертятка в углу сидит. И пальцем в него тычет. Не сказать, чтобы домовой раньше с подобным не встречался. Приходилось. Но то были одинокие ясновидцы. А здесь на крик еще трое набежало и, давай, его, Дымчика, статьи разбирать. Они между собой обсуждают, а тот, который первым увидел, к нему с пустой бутылкой крадется. Дымчик тогда с жизнью попрощался. С провидческого взгляда ведь не соскочишь. Пока тебя человек видит въяве, так и будешь недвижно сидеть, да пугаться, что он с тобой сделает.
Ясновидец всего полшага до домового не дошел, поскользнулся и упал. Бутылка отлетела и домовичка зацепила. То ли с нее, то ли с перепугу Дымчик потерял сознание. Так их обоих беспамятных в больницу и повезли. Только домовичок по дороге в себя пришел, а ясновидец - нет. Вышел к ним врач в усах, с молотком в руке. Друзья ясновидца поясняют: мол, убились двое. Врач на человека посмотрел, молотком его по коленке постучал и говорит: проспится. Потом на Дымчика глянул. А этого, говорит: к ветеринару. Вот, ей-ей! но чтобы столько ясновидцев вместе собиралось, быть такого не могло. Дымчик, решив, что сам с ума свихнулся, отполз в уголок и заплакал. Кончилась жизнь. Попал к сверхчеловекам... и только наплакав целую лужу и несколько успокоившись, сообразил: у доктора тоже получка на нонешний день пришлась. А значит что? Значит, на завтра они все проспятся, а кто не назавтра, так на послезавтра...
Следом еще кого-то скорая привезла, за ней - другая. Людям стало не до глюков. На Дымчика перестали оглядываться, и пошел он себе по коридорам да переходам, пока не выбрался к пустому кабинету; забился там за ящик с аппаратурой, прижался к батарее и уснул. И уже много позже, когда его местные домовые, которые тут назывались больничными, изловили, да проверили, да к себе приняли, получил он какой-никакой статус. Начинать пришлось с приемного отделения. А и все оттуда начинают. Потом - травматология, потом нейрохирургия. И только оттуда, заработав авторитет и головную боль, он перебрался на свое нынешнее место поселения - в физиотерапевтический кабинет. За те годы много домовых прибавилось. И все - то есть совершенно все - беженцы.
А это вам не абы что! Это вам - характеры. У каждого за спиной трудная жизнь. Сколько себя помнил, дымчик всегда сторонился свар. Да только как от них в такой компании убережешься? Взять хоть ежегодные собрания. Как сойдутся все вместе, так - клочки полетели. Передерутся, переругаются, а на завтра по углам кучками: шу-шу-шу. И ладно бы чего решили. На следующий год опять: снова да ладом!
И эту мысль пришлось отложить. В дверь с той стороны сначала саданули, потом дробно застучали. По композиции понятно: навернулась каталка с пациентом и, похоже, зацепила кого-то из сопровождающих. О, точно! По коридору гулко загулял мат. Много мата. Целая туча. Дымчик втянул голову в плечики. Пронесло бы. Однажды такая вот компания чуть дверь с петель не своротила. Надо досчитать до тридцати. Если за это время люди соберутся с силами и поднимут каталку, может, все и обойдется. Если нет, никакого покоя от них не будет часа два. Жди тогда милиции. А те тоже нормально разговаривать разучились. У тех вообще мешанина из своего жаргона, фени и общенародного устного.
Но досчитать ему не дали. Следом за словесными экзерсисами с той стороны на дверь физиотерапевтического кабинета обрушился удар такой силы, что филенчатая деревянная конструкция распахнулась, с хряском выворотив из косяка железное гнездо. Дымчика и Сивку сдуло под стол. В кабинет ввалился кто-то большой, воняющий перегаром и мочой.
--
Всех перережу! Замочу! Разнесу!- разнеслось над головами.
Домовичок предусмотрительно забился в угол, оглядываясь, куда дальше бежать, если обладатель букета запахов начнет приводить свою угрозу в исполнение.
Оп-па! Дымчику стало плохо. Сивка! Приятель сидел за корзинкой для бумаг и светился как радиоактивная новогодняя игрушка китайского производства. Ой же, мамочки! Будь Дымчик один, тихонечко перебрался бы к вентиляционному рукаву и по нему - в другой кабинет. Пусть там пришлая нечисть поселилась, а все роднее пьяного нефтяника. Иллюминирующий Сивка и двух шагов не сделает - заметят. Все, кранты товарищу. Сивка, видать и сам это сообразил, затрясся еще больше. По щекам поползли и закапали на пол светящиеся слезы. А тот, который над головой, уже чего-то грохнул. На пол полетели осколки, брякнулось железо. Дымчик выглянул. Мужик с перевязанной головой ворочался в кабинете как слон в посудной лавке. Из коридора к нему набегали еще двое, но медленно и неровно. В дверном проеме мелькнул белый медицинский халат, пискнул нечеловеческим голосом и пропал. Заглушили сестричку, ужаснулся Дымчик, но за шумом расслышал таки удаляющийся стук каблучков. Уф, убежала. Молодец, девочка. Сейчас она милицию вызовет, приедут стражи порядка, - и пусть матерятся как те нефтяники, и пусть грязными ботинками по чистейшему линолеуму физиотерапевтического кабинета наследят, - лишь бы пьяного гоблина уволокли. А гоблин, между тем, разглядел в темноте бутылку, сорвал пробку и засосал содержимое одним духом. В кабинете на единое мгновение повисла тишина, после чего пространство разорвал вопль: выглотав поллитру душистого масла, человек осознал.
Стол, над головами, притаившихся домовых, вдруг сам собой поехал в сторону. Не успеет милиция, решил Дымчик, подхватил легонькую корзину для бумаг и нахлобучил ее на Сивку. Хорошо, что Милсанна велела санитарке ее бумажкой выстелить. Вся Сивкина иллюминация враз под той бумажкой пропала.
- Не дергайся! - предупредил он друга. - Сейчас я дырочку проковыряю, сунешь мне лапку. Я тебя за нее возьму и отсюда выведу. Только ступай мелко, нето навернешься.
Сивка, несмотря что пьяный, все понял и дергаться перестал. Приседая от грохота и рискуя каждую минуту быть раздавленным, Дымчик прокопал в бумажке дыру и сунул в нее лапу.
--
Все, пошли.
Домовые вдоль плинтуса покрались к двери. Света в кабинете никто так и не включил. Пациент буйствовал где-то в дебрях аппаратуры, так что путь был практически сво...
--
А-а-а!
И следом второй голос:
--
А-а-а!
Только тут Дымчик сообразил: его самого люди, конечно, не увидели и болотного Сивкиного свечения - тоже, а вот ползущая вдоль стены корзина вызвала таки у них законное удивление. За удивлением последовала бурная ретирада. То есть они оба-двое кинулись в дверь, но поскольку товарищи попались с нормальной рабочей комплекцией, в проеме столкнулись и застряли.
Дымчик почел за благо остановиться. Сам припал к стене и Сивке велел притихнуть, пока минует бурный человеческий порыв. Так они переждали решительную схватку в дверях. Когда за порогом кабинета, рождая малое эхо, простучали, удаляясь, шаги, Дымчик перевел было дух, но злоключения еще не кончились. В коридоре завозилась опрокинутая допреж медсестра. Домовой прислушался. Так и есть: Галина Владимировна. От же - наказание! Пьяный только-только успокоился, - прилег на кушетку и захрапел, - как черт несет эту тетку. Она ждать милицию не станет, она сама начнет порядки наводить. Не понимает, склочная баба, что как только разбудит нефтяника, огребет по полной.
Галина Владимировна ворвалась в кабинет, вооруженная одной хлипкой шваброй. Точно, с ума сошла. Тут в пору, гаубицу выкатывать.
И понеслось. Ладно, хоть в глубине помещения тусовались. Пользуясь образовавшейся свободой, Дымчик схватил Сивку за лапу. Всего делов-то: перебежать коридор и забиться под батарею. Там в полупотемках светящегося друга никто не заметит. Ан, нет - не вышло. По коридору точно на Дымчика с его корзинкой несся весь в белом травматолог. Только из операционной, определил домовичок: похожий на исподнее, рабочий костюм развивается на полкоридора, огромные тапочки загребают набегу. Сейчас зацепит компанию домовых, и их подавит и сам навернется. Дымчик двинул тару вместе с верещащим Сивкой к стенке, сам распластался рядом по плоскости и замер. Думал, уже все - пронесло, но на развороте тапочек таки зацепил корзину. Благо травматолог торопился, и Сивки не заметил. Восстанавливать порядок Дымчик не стал: плюнул на камуфляж и рванул к двери в соседний кабинет. Охающий Сивка побежал за ним. Так вместе, на пару, под дверь и просочились.
И только оказавшись по ту сторону, сообразили, куда вляпались. Но лучше сюда, нежели в человеческую драку. Как ни крути, в отчужденном кабинете обитал свой брат домовой. А что нелюдим, так, может, сам боится, или языка не знает; акклиматизация, там, то да се...
- По какой праф фы фрываетесь ф мой капинет!? - голос хозяина кабинета вернул домовичка на землю. Он открыл глаза и узрел новопоселенца перед собой. Домовой как домовой. Одно отличие: над головой наподобие щупальцев колыхались пять ли, шесть ли проволочек. На их кончиках мигали зелененькие шарики. Вся конструкция крепилась у иностранца к ушам. В другой бы ситуации Дымчик полюбопытствовал, что оно и зачем, но сейчас пришлось призвать на помощь всю свою вежливость и все воспитание. Душа же вскипела праведным гневом. Ищ, окопался! И язык он прекрасно понимает. Вон как чешет. А раз понимаешь, просто обязан войти в положение осажденных товарищей и не вопросы спрашивать, а оказать положенный прием, да хоть поздороваться по человечески.
- Разборка там, - пояснил он сквозь зубы. - Люди с ума посходили. Мы пересидим тут у тебя и пойдем.
- Не имейт такой фозможность! - заявил сосед, сложил передние лапы на груди и выставил вперед одну кривоватую заднюю. - Фы за сутки опязаны пыли подать саяфление и доштаться моего расрешения. Кроме того, фы опязаны имейт аналис. Бес аналис - нихт. Нелься. У меня тут чистота и поряток. Вы опязаны...
- Ах та, гнида заморская! - взревел Сивка. - Окопался на нашей территории. Я те покажу, свои порядки устанавливать! Анализы ему. Ты у меня сам сейчас все анализы сдашь прямо тут, не сходя с места.
Длинная фосфоресцирующая лапа отодвинула смирного товарища в сторону. Абориген пошел на пришлого. Но тот наклонил вперед голову и затряс привязанной ук ушам конструкцией. Дымчик прижал хвостик, ожидая за сим, чего-то особо страшного: взрыва, пожара, землетрясения или явления свары иностранных чертей. Ихние домовые, говорят, с нечистью знаются и даже дружат. Он и глаза от страха прикрыл. Но тут же открыл. Нетутошний домовой верещал. Дымчик глянул в щелки прижмуренных век. Сивка лапой ухватил пучок на голове иностранца и рванул его на себя. Уши вмиг вытянулись. Однако нитки не отпали, наверное, были приклеены. Сивка собрался помочь себе ногой. Щас упрется и сорвет таки грозное украшение. Дымчик представил, как вместе с нитками отпадают ушки чужака. Ему стало жаль глупого иностранца. Приехал незнамо куда, ввалились незнамо кто. Он, поди, к другому обращению привык.
- Отпусти его! - заголосил домовичок, хватая товарища за шкурку. - Отпусти, не видишь, ему больно.
- Уйди, Дымяра, я его щас на чистую воду выведу, да там и утоплю, он у меня забудет, как на стариков хвост задирать. Пугать меня вздумал!
А уши, между тем, достигли ослиных размеров.
- Посмотри, что ты с ним сделал! - закричал Дымчик, перекрывая вой склочного соседа.
Наверное, Сивка успел за время путешествия в корзине немного протрезветь. Будь он пьян, не обратил бы на уговоры внимания, а так, остановился. Иностранец же, пользуясь заминкой, взмыл к вентиляционной решетке и канул в темноту. Только зеленое свечение подсказывало: совсем не ушел - притаился.
- Вечно ты лезешь, - посетовал друг, вытирая светящейся рукой светящиеся сопли. - Таким в порядочных домах с порога морды бьют. Анализы он с меня будет спрашивать. Я ему такой анализ наложу посреди кабинета, мало не покажется.
- Фы путтете наксаны, - прилетело сверху. - Я напишу на фас доклатную. Я напишу шалопу в министерстфо. Я...
- Заткнись! - рявкнул Сивка. - Не люди бы за стеной, да не доброхот-защитник под боком, я бы тебе показал кузькину мать. А ты, Дымка, мотай на ус, таким спуску давать нельзя.
Дымчику и самому стало неприятно и тоскливо. Он уже посожалел о своем порыве, но начинать свару заново - Боже упаси!
- Пошли, что ли? - потянул он товарища за лапку. - Травматолог всех успокоил. Нефтяника не слышно, тетки тоже.
- Пошли. Кончится заваруха, вернемся, я еще этому ферту покажу.
Пушок выглянул наружу. Коридор был пуст. В соседнем разворочанном кабинете, правда, еще колготились. Там травматолог с медсестрой под слитные матерки увязывали пьяного дебошира. Пока они заняты, можно невозбранно пересечь коридор и отсидеться за батареей.
- Не стану прятаться! - вдруг заявил распаленный схваткой Сивка. - Пошли в реанимацию.
--
Да что мы там забыли?
--
Надо сотоварищам разъяснить, про анализы, да про заявления.
--
И то верно.
Путь до дверей реанимации длинной в двадцать метров они преодолели быстро и без приключений. Уже просачиваясь под дверь, домовые услышали тяжелый топот, будто не трое милиционеров бежали, а тяжеловоз на предельной скорости. Эхо ударилось в дверь и поддало Дымчику и Сивке под задницы, так что оба прокатились до середины ремзала. Благо там было пусто, а то не миновать бы визга и сутолоки. И дальше: вдоль стенки, за аппаратом Фаза, за электроотсосом , за массивной каталкой с дивным названием Мерриваара...
--
Стоять, бояться! - прорычал сверху знакомый голос.
Дымчик замер. Сзади в него уткнулся Сивка и тут же разразился злой тирадой.
- Да что б тебе! Еще один выискался. Люди взбесились, домовые с ума посходили. Какого, ты, орешь-то? Не видишь, Дымка с перепугу окочурился.
- Ничего ему не придет, - с усмешкой констатировал толстый красивый домовой Прушка - неформальный лидер реанимационного клана. Чуть раскосые глаза поблескивают, шерсть лосниться. Сам - довольный, довольный, что напугал отделенских. - Дай ему нашатырю понюхать, щас вскочит.
--
Сам нюхай свою отраву, - обиделся Дымчик.
Им с Сивкой приходилось сильно задирать головы. Прушка сидел верхом на вентиляционной трубе. Из нее тут же вынырнула еще одна голова. Не такая гладкая, впрочем, и красивая. Она подала сиплый голос:
- Что, приперло? Как припрет, все в реанимацию бегут. Слышу, у людей разборка идет. Как проскочили, лишенцы?
- Без потерь, - отозвался Сивка. Он был когда-то дружен с обладателем сиплого голоса, по тому разговаривал с ним, как бы, мирно, - Прорвались. Правда залетели в один кабинет, там сидит пришлый. Вам его встречать не доводилось?
- Неа, - отмахнулся Сиплый. - Только слышали. Он ни с кем не якшается. Как приехал, сразу к Бугру представляться побежал.
--
К Малому или к Большому?
--
К Малому.
- И тот его, конечно, принял, обласкал, - ядовито предположил Сивка. - Малый, поди, весь на мыло изошел, что новичок к нему первому с докладом явился?
--
Угу!
- Эх, времена! Раньше-то как было: объявись народу, расскажи, кто ты таков, да откуда, да как добирался; поработай на приемнике, перегара понюхай, вшей по углам погоняй. Только после этого тебе повышение выйдет. Да не отдельный кабинет, хорошо, если на этажи попадешь. А сейчас? Приехал контрабандой, задницу Малому Бугру лизнул, и ты уже кабинетный.
Реанимационные, хоть и ставили себя много выше отделенских, с Сивкой, тем не менее, согласились, головами покивали, а на рассказ об анализах так и обозлились. Но в бой никто не рвался. Малый Бугор, конечно, не Большой, но кто знает, как оно еще выйдет...
--
А Петруша ваш где? - робко поинтересовался Дымчик.
- Фазан? Он в кабинетные повышен. У заведующего отделением поселился. Даже в командировки с ним ездит. Оба с утра укатили. Гуляем.
--
Тогда наливай! - Потребовал Сивка.
- Ага! Притопали на халяву. Нет, чтобы с собой принести. Мы тут трудимся в тяжелых условиях, а каждый всякий еще и наливать требует, - заелся Прушка.
- Да ладно тебе, - остановил его Сиплый. - Наливай. Не видишь, мужики из горячей точки вернулись.
Прушка сделал противно-снисходительную мину, но вниз со своей трубы таки соскользнул и повел компанию в запертую по ночному времени подсобку. Дымчик без энтузиазма плелся в хвосте. Зато Сивка аж подпрыгивал, норовя забежать вперед. В пыльной темноте подсобки он засветился как неоновая реклама. Прушка вытащил из-под коробок здоровенный флакон, расставил на полу черепки и плеснул каждому. Все выпили, Дымчик только понюхал.
--
Брезгуешь? - тут же взъелся грубый реанимационный.
--
Не хочу, - коротко отозвался нарушитель.
- Тоскует он, - вступился за приятеля Сивка. - Ему ж кабинет разворочали. Пока отремонтируют, да пока отмоют, будет по соседям мыкаться.
- Пусть сразу себе новое место ищет, - непонятно, но злорадно сообщил Прушка. Он развалился на куче перепутанных виниловых трубок, выпятил толстый покрытый светлым коротеньким мехом живот, а на вскинувшегося Дымчика, обидно захохотал:
- Закрывают твою физиотерапию. Что, не слышал? А не будешь сидеть под юбкой у Милсанны безвылазно. Ишь, пристроился! Я, может, тоже хочу, чтобы вокруг одни женщины.
--
Переходи в гинекологию, - робко посоветовал домовичок.
- Что! - взревел Прушка. - Ты на кого волну гонишь?! Меня, коренного жителя реанимации - к кикиморам в гадюшник?
- Извинись, Дым. Нехорошо сказал, - просипел Прушкин товарищ. - За такие слова можно и схлопотать.
- Извини, - покладисто отозвался Дымчик, удивившись про себя, такой вспышке. Ну и что, что там одни кикиморы. И с ними можно ужиться. Не надо только их строить. Их строить себе дороже. Другое дело, что уговаривать эту бабскую свору придется долго и с превеликим старанием. Они это любят. Подумал и тихонечко передернулся. Никак, на себя примеряет? Нет! Нестоит о грустном. Отремонтируют его кабинетик, дверь новую навесят, и все пойдет по старому.
Товарищи, между тем, выпили по второй. Сиплый уже прикорнул в уголке. Прушка вещал. Сивка набычившись слушал.
- Я точно знаю, - палец Прушки уперся в Дымчика. - Все кабинеты на первом этаже закрываются. Сестринские, подсобки, физиотерапия - все до самого рентгена. Там новое отделение будет.
- И какое же? - Сивка налился уже пьяным злоехидством. Мол, говори, говори, а я послушаю, да и поймаю тебя на вранье. Однако Сивкина угроза, уловить и заклеймить, на Прушку не подействовала. Он продолжал, как нив чем не бывало:
--
Туда травмпункт из поликлиники переводят.
- Ой! - вскрикнул Дымчик. Ему то, как раз, хорошо было известно, что такое травмпункт, что там твориться по ночам, да и днем тоже. Все, конец больнице: разнесут за первую же неделю - двери с петель поснимают, окна перебьют, на этажах, то ж набедокурят. И никакой охраной, - и охранник-то всего один, - пьяную недоувеченную толпу ночных посетителей травмпункта не остановить. Тому охраннику первому и накостыляют. Ой же, ой!
- А, дошло! Так ли ты еще завоешь! - совсем разошелся в радостной злобе Прушка. - Тебе жизнь в приемном отделении медом покажется.
--
Да че ты его пугаешь-то? - вступился за друга Сивка.
- А - нечего! - рявкнул, как припечатал захмелевший Прушка. - Мы, реанимационные, научим вас свободу любить. По одной плашке бегать будете.
Дымчик бочком двинулся к выходу. По всему, Пруша успел изрядно выпить до их прихода или нанюхаться. Сам уже не знает что несет. Неадекватен, как у них тут, в реанимации, любят выражаться.
- Ты, молокосос, меня, старейшего домового, учить будешь! - в ответ взревел Сивка, схватил первое, что попало под руку - кусок резиновой трубки, и оттянул Прушку поперек живота.
--
Йо-о!!! - завизжал обиженный хозяин подсобки.
--
Извинись, - подал сонный голос из своего угла Сиплый. - За такое можно и по рогам...
Поздно. Мир был нарушен радикально и бесповоротно. Сцепившись в мохнатый клубок, двое домовых колесом пошли по маленькой, захламленной комнатушке. Дымчик ринулся к двери. Ни о каком участии в драке и речи быть не могло. Не полезет он, и точка! Бывало, знаем, встревали. Они-то подерутся, подерутся да и помирятся. А как помирятся, ему наваляют, чтобы другой раз не лез. За долгие годы Дымчик нагляделся, да и настрадался, признаться.
За дверью встретил едко-удушливый запах нашатыря. К самым лапкам, только что спасшегося домовичка, подтекал ручеек, норовя замочить и тем самым погубить. Куда, пропахшему такой дрянью, деваться? А все санитарка. Набрали, черт знает кого, девчонок криворуких. Вон она в соплях и в слезах стоит над разбитой банкой. Тряпку хватай, дура, да вытирай быстрее. Да водой потом, водой. Ой! Дымчик перемахнул через лужу, прижался к плинтусу и вдоль него тихонечко покрался в сторону выхода, нырнул под дверь и оказался в полутемном коридоре.
По полу немилосердно дуло. Дверь в приемнике, наверное, открытой держат. Значит - носилочный. Пока внесут, да пока за ним человек пять сопровождающих, да санитар, да пьяный врач со скорой втянутся, так и будут сквозняки по первому этажу гулять.
Однако судя по шуму, доносящемуся из приемника, за носилочным ввалилась целая толпа, если не сказать демонстрация. Дымчик предусмотрительно забился под банкетку. Обзора, конечно, ни какого, зато - цел останешься.
Так и есть. Мимо его убежища в сторону реанимации прогрохотала каталка: впереди пара ног, сзади пара ног. За ней - следующая, тоже не сама по себе. А дальше...
Не война ли? Дымчик совсем вжался в стену. За каталками протопал целый взвод. Причем, обувка у сопровождающих кардинально различалась. Частью она состояла из ботинок-говнодавов армейского образца, зашнурованных по самый камуфляж, частью - из лаковых туфель, на которые спускались, заутюженные до профессиональной остроты, штанины. Дымчика разобрало любопытство. С одной стороны - страшно. С другой - историческое событие, вполне возможно, разворачивается прямо над головой, а ты и рассмотреть-то его как следует не можешь. Домовичок пополз от плинтуса в сторону людей. И как оказалось, напрасно. Стоило немного продвинуться вперед, да зазеваться, как банкетку двинули, мало не разломав, и попутно чуть не размазав незадачливого домового по полу. Дымчик с писком убрался на прежние позиции. Пока приходил в себя, да просчитывал пути отступления, буде такие понадобятся, обувка прогрохотала в другую сторону, потом опять к реанимации. Мяч они там, что ли, гоняют? Домовичок забился в щель, из которой его можно было выковырнуть только направленным взрывом. В бока покалывала стекловата. Но это - ничего. Потом отряхнется. Главное - жив. Пока.
Против него, между тем остановились две пары ног. Одна в армейском и камуфляжном, другая - в лаковом и глаженном.
- Расставишь своих по внешнему кольцу. Мои будут на ближнем наблюдении, - пробасил далеко в вышине серьезный голос.
--
Не могу, - отозвался голос пожиже. - С меня начальство спросит.
--
Делай, что велено. С твоим начальством я договорюсь, - припечатал серьезный.
--
Ну... на вашу ответственность...
В этот самый момент банкетку подняли и унесли. Вся, картина враз открылась перед изумленным взором Дымчика. Мебель тащили к двери реанимации двое крепких бритых парней в смокингах. У обоих заметно оттопыривались задние карманы. Отопырки имели форму пистолетов. Выстроившиеся у двери камуфляжники с автоматами, вежливо потеснились. Братки поставили банкетку и чинно сели. Дымчик, таким образом, получил возможность рассмотреть двоих, стоявших от него в непосредственной близости. Один - низкорослый крепкий в длинном кашемировом пальто, под которым шарф, расписанный райскими птицами. А глубже, под шарфом, в расстегнутом вороте рубахи по волосатой груди распластался огромный, сверкающий бриллиантами крест. Панагия, заблагоговел Дымчик. Не иначе, сам архиерей в мирском облачении пожаловал. Но тут крепыш вынул руку из кармана, и на домовичка снизошла вся сермяжная правда жизни: сплошь покрытые татуировкой пальцы "архиерея", сами собой сложились в профессиональную козу.
- Да, не забудь, по периметру на крышах людей рассадить, - продолжал давить "архиерей". - ПНВ у тебя есть? Нет? Мои привезут. Потом вернешь. И чтобы все пространство простреливалось.
Камуфляжному капитану, - на погонах пять мелких звездочек, - тон собеседника, похоже, не нравился. Однако - не возражал. Не иначе тот, с крестом, состоял в сильно большом чине. Армия у него, конечно, иная, сообразил Дымчик, а все - генерал.
И пошли они по коридору, каждый в свою сторону. В это время кто-то больно дернул Пушка за ногу. От неожиданности он взвыл. Коготки оторвались от края трещины, и домовичок свалился в междукирпичную пустоту.
- Не ори, - прошептал над головой поверженного домовичка Сиплый. - Не приведи черт, кто услышит. Стену разберут. Тут такая каша...
--
Да что произошло-то? - заплакал, хватаясь за сердце, Дымчик.
--
Депутатов-демократов расстреляли.
--
Кто? Коммунисты?
--
Хуже.
--
Фашисты?
--
Неа.
--
Неужели сатанисты?
--
Нет. Говорю же - каша. И ладно бы простых депутатов, из народа...
--
А такие бывают?
- Раньше были, сейчас - не знаю. Вот говорю: ладно бы простых. В нашем случае: за одним силовики стоят, за другим - братва.
--
Так они, что - друг в дружку стреляли?
--
Хуже.
--
Заладил. Ты толком рассказать можешь?
- А ты меня не перебивай. Случай неординарный. Они, стало быть, встретились. То-се, трешь-мнешь... дела обрешили и поехали домой вспрыснуть это дело. А тут возьми и жена, "силовика", с Канар вернись. Не вовремя, одним словом...
--
Да не тяни, ты.
--
Заходит она в дом...
--
А там, который из братвы, того, другого убил?
--
Не убил, а... любил.
--
Как?!
- Пламенно и страстно. А баба-дура, не разобравшись, пушку хвать, и давай их обоих мочить.
--
Е-к-л-м-н!
- А я о чем! Говорят, когда патроны кончились, да она в себя пришла, да разглядела кто, кого, куда... долго смеялась и только потом заплакала. Ну, ее, понятно, сразу в психушку, а пострадавших сюда.
--
Всю обойму выпустила?
--
Ага.
- В спальне, с небольшого расстояния - всю обойму, даже если поделить на двоих, - вслух размышлял Дымчик, - поверь моему опыту: обоим конец.
- То-то и оно, что не конец, а звиздец. У нее пистолет был заряжен капсулами со слабительным дымом. Сама она под задымление не попала. У них в особняке спальня с Людовика Х1Y слизана. От двери до кровати шагов тридцать будет. Ей - ничего, а мужики получили по полной программе. От этого дыма в миг вся вода из организма с поносом уходит - обезвоживание наступает. Так что, пока охрана прибежала, да дверь взломали, да хохочущую бабу выволокли, знаешь, сколько воды утекло? И охрана, что у того, что у другого дубовая оказалась. На месте не разобрались что к чему. Крики, пальбу услышали, кровь увидели, - одного осколком поцарапало, - хвать обоих, и в больницу. Разберись они на месте, все бы шито-крыто осталось. Привезли бы туда бригаду лекарей и на той же постели полную реанимацию провели.
К концу длинного сиплого монолога Дымчик несколько пришел в себя. За стеной уже не колготились. Показалось даже, вся больница притихла и замерла. А как не замереть, если по периметру в два кольца камуфляж вперемешку с кашемиром автоматами поигрывают. Да и внутри не лучше. Упоминание ПНВ бодрости не прибавляло. То есть, в коридор не сунешься. Вмиг тебя вычислят и прицельно расстреляют. Убить, конечно, не убьют, зато людей на этажах перепугают. Придется просачиваться между кирпичами. Благо, здание старое-престарое, раствор из кладки выкрошился почти весь. Как вообще эта халабуда еще держится. Но если учесть, что весь сторйматериал, на ту спальню Людовикову ушел, новая не скоро появится.
- Наши драчуны замирились? - на всякий случай поинтересовался домовичок у Сиплого.
- А куда они денутся. Я, правда, не досмотрел, на шум побег, но, думаю, у них все в ажуре. До утра сидеть в подсобке будут. Благо, спирта там немеряно. Нам с тобой надо думать, как самим выбираться.
- До канализационной трубы по кладке, между кирпичами. Там дыра в потолке тотошний год еще пробита. Как раз в ординаторскую к травматологам попадем. Врачей там нет. Все, надо думать, на прорыв побежали.
В ординаторской второго этажа действительно было тихо и спокойно. Насквозь пропыленные, обляпанные паутиной, домовые вылезли из-под края драного линолеума и пошли на тусклый свет настольной лампы в комнату отдыха. Дымчик на ходу старался привести себя в порядок. По полу за ним тянулись вполне натуральные пыльные следы. Завтра на планерке опять раскричаться, мол, в отделении кошка приблудилась. Домовичок тоскливо оглядывался. Не приучен был пакостить.
В комнатке за низеньким столиком на диване с одной стороны и в, глубоко продавленном кресле с другой, сидели трое.
Степенный седоватый домовой в меховой безрукавке отставил в сторону блюдце с чаем и поздоровался. Дымчик обрадовался. Он не видел Дядю Федора лет пять. Именно тогда с тем произошла неприятность. Вернее не с ним. С его хозяином - попал к хирургам с аппендицитом. Дядя Федор его навешал, да, собственно, жил в отделении, пока старика лечили, а потом в кармане уехал на постоянное место жительства. Неужели опять?
- Дедушко-т мой на охоту пошел, - поведал Дядя Федор. - Белку стрелил, а рядом потревоженная берлога оказалась. Косматый оттудова и прыгни. Помял дедушку, однако.
- Знаю я твоего деда, - отозвался Дух, коренастый рыжий домовой, получивший прозвище за то, что с хозяином-офицером отправился аж в Афганистан. И по палаткам там ютился и по госпиталям скитался. Повоевал, одним словом. Однако не в пример иным, характер сохранил спокойный и рассудительный. Другое дело, прикорнувший в углу дивана, Вилыч. Того хлебом не корми, дай побрюзжать. Вот и сейчас, только Дух завозился вести Дядю Федора по отделению, лысый старый домовой враз проснулся и завопил:
- Нечего по ночам шастать. Перебудите всех. Лучше посидите, да поговорите еще. Когда другой раз Дядя Федор к нам завернет? Успеете еще набегаться.
- Да мне бы дедушку посмотреть, - уперся гость. - Наговориться успеем. Мне только утром обратно. Дом-то присмотра требует.
--
Ты как до нас добирался? - поинтересовался Дымчик.
- А на собачке. Попросил одну умницу, она на спине и донесла. Сейчас в скверике вашем свернулась, отдыхает. Утром домой поедем.
--
О, устроился! - заелся Вилыч. - Все-то у него есть: и хозяин, и собака ездовая.
- Ладно, не ори, - отбрил старика независтливый Дух. - Кто тебе мешает, в лес свалить?
- Чтобы замерзнуть там одному? - непоследовательно возмутился Вилыч. - Чтобы лешие мной помыкали?
- Ты, про леших так-то - зря, - привстал в своем кресле Дядя Федор. - Если к ним с уважением, и они - с понятием.
- О! И тут про понятия базар, - влез Сиплый. - Внизу вон тоже по понятиям разбираются. Как бы в конце этих разборок нам всем на улице не остаться. Разнесут нашу богадельню - на битых кирпичах горе мыкать будем.
- Тогда мне поспешать надо, - решительно поднялся Дядя Федор. - Эх, дедушку бы с собой забрать...
- Да не слушай ты его, - попытался остановить старика Дух. - В нашей больнице и не такое бывало. Помнишь, как на пустыре братва гранату рванула?
Было такое. Давно, правда. Дымчик тогда только-только переселился в больницу; сидел безвылазно в приемнике, да горевал, что никогда ему в этом вертепе порядка не навести. Чуть затишье, чуть сестры уберутся к себе в дежурку чайку попить, холера несет "скорую" с очередным зарезанным, задавленным или вовсе обколотым. Опять шум и толкотня. Ни дырку в трубе не замазать, ни окурок, брошенный в угол, ни затушить. И потопы в приемнике случались и пожары. Разве ж за всем уследишь? А после того взрыва на пустыре вообще светопреставление началось. Братвы и милиции набилось как в трамвае. Ихним главным пришлось, упершись друг в друга животами, разговаривать. На улице лето, жара, а они тут орут, да потом обливаются. Однако друг дружку таки поняли: потихонечку каждый свою армию отвел на безопасное расстояние. Что потом с приемником было, страшно вспомнить. Тогда единственный раз в своей многострадальной жизни Дымчик пошел к Старшему домовому, просить помощи. Старик его послушал, подумал, да и выгнал всех на уборку территории. Хороший был домовой. Жаль, уехал на прежнее место жительства. То есть, хорошо, конечно, что хоть одному довелось вернуться. Однако без него тут хуже стало. На последнем собрании, кто-то из старожилов о благоустройстве заикнулся. Ему Малый Бугор что ответил? Об себе, говорит, думай, пусть, за общее благо у людей голова болит. А где это видано, чтобы домовой об себе думал? Если до такого докатился, прямая дорога в пустынники. Броди себе там по барханам, песчинки из штук в кубометры перекидывай, и радуйся, что это все твое.
Дядя Федор и Дух все же ушли в отделение, смотреть дедушку. Дымчик за грустными мыслями их ухода как-то не заметил, а когда спохватился, выяснилось - остался один против злого сонного Вилыча.
- Я тоже пойду.
- Куда? Кому ты нужен? Кабинета твоего нет. Разорили твое место жительства. А вот: поживи теперь в людях, - ядовито выговорил Вилыч и, неожиданно, сокрушился, - скоро все так пойдем.
--
Да что ты заладил? Каркаешь как старая ворона!
- Послушай, послушай. А еще лучше, сходи на третий этаж к хирургическим. Они тебе быстро мозги вправят.
- Пойду. Они ребята степенные. С гонором, конечно, кто спорит, но зазря никто не обидит.
- Точно, говорят, ты в своей физиотерапии от жизни оторвался. Твои друганы с третьего этажа на чемоданах сидят. Что, не знал? От - то-то! Малый Бугор распорядился, их по перекрытиям рассредоточить, чтобы, значит, порядок в конструкции поддерживали. А в ординаторской теперь он со своими товарищами поселился.