Аннотация: двое (внимание, присутствуют элементы ненормативной лексики)
Я наливаю себе в кружку огненного чаю, а она смеётся. Стоит у окна, курит и смеётся. Она, знаете ли, всегда смеётся. Нет, не дура, просто кто-то марки собирает, кто-то танцует румбу, а она смеётся. Такая уж уродилась наша Лена, смешливая.
- За окном полная жопа, - сообщает она, недовольно потёршись о запотевшее стекло. Закашлялась.
- По-моему, вполне себе красиво. Зимняя сказка, - улыбаюсь я, скрывая неудовольствие от обожжённого чаем языка (и кто, скажите на милость, выхлебал всю холодную воду из графина?)
- Ага, как же. Мороз и солнце, день пиздец просто, - ухмыляется Лена, чересчур усердно вдавливая окурок в жестяную баночку для опаленных спичек, кое-как умещающуюся на узком подоконнике.
- У Пушкина не так было, - продолжаю по-идиотски улыбаться, задабривая пылающий кончик языка рассыпчатой печенькой.
- А ты откуда знаешь? Может, первоначальный вариант был именно такой. Потом исправил, чтобы покрасивее смотрелось. Попсовые поэты, они ж вечно на позитиве должны быть. Не дай боже чего-нить неформатного натворить - прощай, прекрасные поклонницы.
- У него, кстати, есть сборник похабных стишков.
- Ага, уже чекнула. Неубедительно, - проронила черноволосая муза, снабжённая пирсингом всех мастей в бровях, носу и вокруг ярко-красных губ, невесомо проплывая мимо меня в ванную. - Да и вообще он гей, этот Пушкин.
- Тебя послушать, так все поэты Золотого века геи, - я не выдерживаю и разбавляю чай прямо из-под крана.
- Не все, - доносится из ванной звонкое эхо под аккомпанемент плещущейся воды. - Чехов вот мужик. Понимает толк в жизни. Толстой ещё. По-мужицки про войну писал.
- А поэты что?
- Нуууу... - протяжная нота летит вместе с ней из ванной в кухню и застаёт меня один на один с заварным пирожным. - Во! Маяковский.
- Одобряю, - киваю я, откусывая сразу половину лакомства и облизывая измазанные в белом креме губы. - Только он из Серебряного века.
- А зря, - поджав губы, качает она головой.
- Зря одобряю?
- Нет, зря крем слизал. Ты мне щас Азиса напомнил.
- Тебе же не нравятся геи, насколько я понимаю.
- Азис милый. И смешной. Я так хохотала над его клипом, как его там... Мразиш!
- Ты ещё пародии не видела. Вот там реальная жесть, - уверяю я её, бессовестно пожирая остатки пирожного на глазах у хронической сладкоежки в отставке. Хочешь стройную талию - скажи нет сладенькому.
- Как инет появится, так сразу, - равнодушно бросает Лена, возвращаясь к исходной позиции - у окна.
- Опять что ли профукала всю наличку?
- Не сыпь мне соль на рану, дармоед проклятый. Сколько ещё будешь жрать мои пирожные без спросу?
Вот это глаза! Густо подведённые чёрной тушью, с гневно сдвинутыми нарисованными бровями, губы выгнулись в угрожающей дуге. Ей богу, что угодно, лишь бы она снова не начала смеяться.
- Ладно, проехали, - встаёт с подоконника, оборачивается отряхнуть попку, плотно обтянутую самыми узкими джинсиками, какие только смогла найти. - Пойду проветрюсь.
- А как же мороз и солнце? - встаю за ней следом, но поздно - маленькая злобная фея снова порхнула мимо.
- Завязывай уже со своими шуточками, - на этот раз уже из коридора.
Выглядываю в прихожую: каким-то образом миледи успела за пару секунд набросить на плечи слишком уж лёгкую для минус двадцати с лишним белую курточку и теперь вприсядку завязывает шнурки здоровенных чёрных шузов.
- Вас что-то беспокоит? Хотите поговорить об этом?
- Да, меня беспокоит, что ты сегодня по восьмому разу начал смотреть "Сталкера".
- Так это же артхаус. Артхаус - наше всё. Кино со смыслом, долой штампы!
- Это полный отстой. Ни хера же не понятно. Зачем смотреть фильм, который не понимаешь? Лучше уж попроще что-нибудь, вроде "Трассы 60". Потрясно же снято, и необычно, и, главное, понятно всем и каждому. Всё, я пошла.
- Мне уходить?
- Зачем? Я ненадолго.
- Так давай я с тобой.
- Ты заебал. Сиди и не дёргайся.
Скользнула за дверь. Хлопнула. Я мигом натягиваю свою необъятную "Аляску" с капюшоном, отороченным по краям мехом, на голову - шапку с отворотом (не хватает только 228 спереди). Ботинки мощные, блестящие, 43-го размера. Всего каких-то 10 секунд, и я уже мчусь по лестнице вниз. Лена всегда катается на лифте, ненавидит ходить пешком. 9-ый этаж как никак. Так что у меня фора.
Из подъезда наружу рвутся клубы пара. Холодно, неуютно. Как ни странно, она опередила меня и уже стоит вся белая на ступеньках, зажала в дрожащих пальцах сигарету. До моего слуха доносится еле слышный всхлип.
Смотрит вдаль, изучает тёмные силуэты гаражей. Отчаянно затягивается, начинает выпускать изо рта дым, сильно закашливается.
- Хватит, - вырываю у неё сигарету и прицельно отправляю в забитую пустыми пивными банками урну.
Лена смотрит на меня большими, тёмными глазами. Смесь злобы, грусти и страха. Хотя на самом деле она ничего не боится. Месяц назад её чуть не сбила машина - в последний момент отскочила и камнем разбила водиле лобовое стекло. Умудрилась ещё убежать, когда плечистый детина вынырнул из покалеченного "Опеля" и рванул за ней.
- Казнить нельзя помиловать? - без улыбки интересуюсь я.
Она отворачивается, протяжно, тяжело вздыхает (убила бы?) и произносит:
- Сегодня годовщина.
- Твоей чёлки?
- Нет. Смерти брата. Ввязался в драку, девчонке помочь, и его порезали. "Скорая" у нас сам знаешь какая... Ну и вот.
Даже не видя её лица, я чувствую, как Лена изо всех сил кусает губы, чтобы не заплакать. Подхожу ближе, мягко касаюсь её плеча.
- Я тебя ненавижу.
- Ладно.
- Потому что ты козёл.
- Ага.
- Ненавижу, когда ты всё время шутишь.
- А мне противно, когда ты всё время смеёшься.
- Значит, тебе нравится, что я сегодня... такая?
- Я этого не говорил.
Поворачивается ко мне. Растрепавшаяся чёрная чёлка частично скрывает правый глаз и половину щеки. Мышцы лица конвульсивно дёргаются, губы кривятся в скорбной гримасе, брови смыкаются в таком безнадёжном выражении, что даже мне вдруг хочется разрыдаться. Бесёнок в металлической облицовке выглядит невероятно трогательно. Её голова падает мне на грудь, но рыданий всё же не слышно. Будет держаться до последнего.
- Пойдёшь его проведать?
- Нет. Сестра сама всё там сделает. Я обычно весь день пью кофе и смотрю старые фото.
Погладил её по голове. Мягкая, хрупкая и почти не колючая. Но не ручная. Только позволяет. Иногда.
- Пойдём домой.
- Ты опять будешь "Сталкера" смотреть?
- Не буду.
- Нет, давай смотреть.
- Он же "отстой".
- Его очень любил брат.
Она ненавидит подниматься на 9-ый по лестнице. Но мы всё-таки пошли пешком. Лена молчит всю дорогу. До шестого этажа пол весь в окурках, блевотине, плевках и разбросанной тут и там стеклотаре, а выше - кристальная чистота. Будто возносишься на небеса. Или Её Величество Чистота не удостоила вниманием вечно весёлые "низы" многоэтажки?
Дверь мы оставили открытой. Лена никак на это не реагирует, просто бесшумно ныряет в полумрак прихожей. Я захожу следом, запирая тяжёлую стальную дверину, оставляя внутреннюю, деревянную, распахнутой настежь. Она по привычке исчезла в ванной. Устраиваюсь поудобней на мягкой двуспалке в зале, щёлкаю пультом от телека. Сколько ни переключай каналы - помехи. Чёрные и белые песчинки носятся друг за другом в судорожном танце. Опасливо оглянувшись на дверь ванной, ползу к DVD-плееру и выдвигаю дисковод. В груде самопальных дивидюшек вылавливаю первую попавшуюся коробку с названием, размашисто написанным жирным маркером. Прямо на диске. Потихоньку вставляю, нажимаю "Eject". Приглушаю звук.
Чёрные бабочки Papilio Rumanzovia летают практически беззвучно, самцы питаются нектаром живых цветков сирени. Я чувствую лёгкие, эфемерные прикосновения к моей шее. Её приглушённое дыхание. Затем гладкие белые руки обвивают меня, а неподвижные синие глаза глядят из-за плеча на экран. Эффект сепии. На фоне мрачного бара появляются большие жёлтые буквы.