Ох, и до чего же могут довести человека очереди?!.. Очереди различные. Различные - и по направлению, и по содержанию, и по темпераменту стоящих. Различные очереди - по всевозможным разноликим эмоциональным особенностям и проявлениям тех, кто стоит в этих различных очередях, отличающихся одна от другой и по характерным признакам покупаемого товара, и по многим-многим другим "окраскам".
Буйные винные, почти чисто мужские, порою доходящие до крайностей с обязательным присутствием милицейских, а то и со скорой помощью, что тоже бывает, да-да, кто часто стоит в такой очереди, может подтвердить, что в более необходимые для закупок вина дни, может наблюдаться прибытие скорой, что лично видел не раз.
"Интеллектуальные" очереди у книжных магазинов, простите за такое пафосное определение, неуместное ни при какой бы то нибыло очереди, но что делать - приходится ведь и интеллектуалам стоять за духовной пищей, хотя далеко не уверен, что многие в книжной очереди могут быть отнесены в когорту истинной интеллигенции.
Совсем-что женские, косметической направленности, очереди с обязательным присутствием недоверия и ругани, - изнутри ещё более горячие очереди, нежели винные. Впрочем, без постоянного присутствия блюстителей порядка, тем более без медработников, хотя и здесь случаются яростные столкновения.
И самые-самые. Самые дорогие сердцу очереди - продуктовые. Самые частые повсеместные ежедневные многолюдные и, конечно же, самые продолжительные, - радующие и разочаровывающие, обнадёживающие и обманувшие, шумные и молчаливые, артистичные (и такие бывают - с действующими лицами) и совершенно пессимистичные, но жизненно необходимые (лишь бы, лишь бы). И многие, и многие другие очереди, - продолжать можно бесконечно долго, до тех светлых пор, когда прекратится потеря человеко-часов и разрушение человеческого достоинства, впрочем, на что в ближайшие годы рассчитывать, видимо, не приходится...
Так до чего же доводят простого человека очереди?
Совсем не трудно предположить. Для этого всего лишь сто́ит взять какую-нибудь из наших многочисленных очередей, благо их так много, и поставить эту очередь на свою раскрытую ладонь, как на рыночную площадь и выхватить из этой очереди сначала одного, потом - другого, дальше - третьего индивидуума, и заглянуть в каждую маленькую душу, стоящих на ладони.
- "Что она скажет тебе, его душа, тебе, заглядывающему в человека с высоты птичьего полёта или даже ещё выше?"
Но прости, дружище, я смотрю своими глазами и, слава Богу, мне дано хоть какое-то воображение, оно бывает и неверным в корне, то есть
не отображает истинной сути вещей, но вполне реально по существу, так как я сам со своим воображением реален, и поэтому возможность того, что моё воображение когда-то окажется верным, ни в коем случае нельзя отрицать.
- Так-так, выхватим. Выхватим же. Же вместе. Вместе из. Из любой-любой очереди. Очереди любого. Любого человека, человека И. И посмотрим. Посмотрим на. На него. Него!! Не будем ставить на ладонь всю очередь - поставим человека. Одного. Заглянем в его расщеплённый для нас мозг, подержимся за его мягкое перекатывающееся серое вещество, полуплавающее в мозговой жидкости, окунёмся туда, чтоб вернее понять его, порасправляем тихонечко его запутанные для него самого замысловатыми узлами извилины - откроем для себя человека. Увидим его душу. Да будет, Свысока, нам позволено свершить эту операция нехирургическим вмешательством!
Мы выбираем, как ни странно, пивную очередь. Человека стоящего в очереди за пивом. Любого. Ну, давай хотя бы вон того - косматого, в огромных гусарских усищах и при жёлто-рыжей зимней шапке, весьма похожего своими играющими в разные стороны усами на таракана. Или нет. Не подойдёт. Возьмём другого. Другого. Того, что не по-зимнему, - в кепочке, натянутой глубоко на лоб, что глаз его не видно, лишь виден красный нос. Того, что стоит ближе многих к заветному оконцу, где на оберегаемый всеми пришедшими наружный подоконник ставятся недолитые до нормы бутылки пива, но такие дорогие-дорогие, что выстояв свою долю очереди, кажется, что цены им нет, недолитым пивным бутылочкам любого разлива, любого завода, любого импорта, любого срока консервации и любой наполненности. Нет, товарищ в кепочке как-то не подходит - он жмётся вплотную к обступающим его нахалам, пытающимся его опередить, жмётся - греется, он даже в лёгкой осенней курточке без шарфика и в летних пижонских корочках при тонком носке в постоянно переминающихся с ноги на ногу движениях. Он очень худой. Его мы брать не будем - ему холодно. А! Вон ту тётку с сеткой, похожую на гусыню - она прёт и тянет своим наглым нравом, вытягивая шею и пытаясь, возможно, на самом деле кого-то ущипнуть, возможно, даже за нос. Тётка с сеткой, интересно, и что ж она там держит, в сетке, то ли сервелат, то ли обыкновенную копчёнку где-то в подобной толчее урвала, да Бог с ней - с сеткой, тем более что скоро в ней окажется ещё и пиво, нам важна сама тётка. Важно заглянуть к ней в голову, под её толстую, непонятной выделки, и ещё более непонятного цвета шапку, под предполагаемые за шапкой пышные русые волосы, наполненные перхотью и издающие запах не первой свежести. Нет! Только не это. Не нужно. Отстраняем тётку с перхотью. Эх, жаль, что-то не видно молодых представительниц слабого пола. А посмотреть бы в любую из них, ну не в любую, а в ту, кто получше: посимпатичнее, поэффектнее, женственнее, посмотреть бы... Что мы там увидим, о?!.. Но не видно их здесь. Где же вы, девушки-красавицы? Почему вас нет поблизости? Бросайте свои заботы и дела, свои другие очереди, в которых вы участвуете! Бросайте их - ведь вы не на конкурсах красоты. Устремляйтесь на мой зов! Собирайтесь скопом возле пивной очереди на этом перекрёстке желаний. Будем вас смотреть как на всемирном параде красавиц, покажитесь, наконец!.. Не слышат, не хотят они быть поближе к пиву, в основном это удел мужских страстей, а женщины стоящие за пивом, не могут претендовать на какой бы то ни было, пусть даже самый захудалый, конкурс, они не молодые, а кто-то и с перхотью. Девушки, девушки! Придите тогда - просто посмотреть и послушать эту очередь. Вернее, конечно же, не очередь - на что она вам. Просто посмотрите на немыслимый сеанс, преподносимый вам мною. Как я выхватываю из очереди любого "пивуна", ставлю его на свою ладонь и смотрю на него в упор, сквозь его глаза, стреляю ему в лоб - делаю отверстие и вхожу в него. Вхожу, как в фильм, в глубины его мозга. Ступаю очень осторожно, чтобы не повредить ничего, не сломать - ведь мозг его очень нежный и мягкий орган; устраиваюсь поудобнее, поуютнее, нахожу место, откуда лучше видно в объёмном изображении и слышно со стереофоническим звуковым наполнением, ведь нам предстоит не только смотреть, но и слушать музыку.
Мы выхватываем человека не из очереди, а того, кто ещё только приближается к ней. Хоть он не в очереди, но он - потенциальный очередник. Вот он, - вон он идёт, - приближается. Ну что ж, прости нас, наш новый друг, откройся, расскажи о себе, поведай пусть даже и что-то банальное, но своё, смелее, ты сделаешь благороднейшее дело, если поделишься с нами своим сокровенным.
Итак, поехали.
"Напрасно я опять иду сюда. Выстоять длинную очередь, и опять ЕЁ не увидеть, купить пиво, бессмысленно его выпить, хоть и не хочу вовсе никакого пива, но не выливать ведь его, по старой привычке жалко... Как мне всё надоело... надоело кроме одного, кроме своей страсти, но не по пиву конечно; хотя только пиво, только очередь за пивом однажды дала мне счастье увидеть ЕЁ!"
Да тут, похоже, мелодрама, поможем ему - пусть увидит её, ту, по ком так страстно мечтает, пусть. Ведь он сразу открылся нам. А за откровение необходимо платить добром, добром и только, и конечно без всякой выгоды из своего привносимого в смятенную душу добра, иначе чистое откровение замкнётся или покажет тебе нелицеприятный кукиш. Поможем нашему новому другу, так странно любящему пиво.
Странно, весьма странно, - ведь так не бывает, чтобы пиво продавали и на улице возле магазина и в самом магазине одновременно, подумал наш герой, подходя к магазину. Он видит оживлённую очередь возле заветного окошка на улице и сквозь большие окна чёрную массу людей внутри магазина. Все они - и там, и там - действительно стоят за пивом.
- Послушай-ка, расщепитель человеческих душ, ты не находишь, что было бы лучше, интереснее, тем более понятнее, что очень важно, если бы наш герой всё рассказывал бы сам, а не мы, нет-нет, пусть лучше он, наш новый друг сам говорит, ладно?
- О, кей! Мой собеседник, или собеседница, кто ты? Я тебя не вижу... Но всё равно, пусть будет так, как ты того желаешь, воздадим должное людским желаниям и потребностям, тем более что мы стоим на перекрёстке желаний, во всём буду слушаться твоего совета, ведь я рассказываю тебе, мой собеседник или собеседница, слушай и смотри рассказ нашего героя его же словами.
"С тех пор, как я полюбил её, прошло не так уж и много времени, всего-то какая-то неделя. Но за эту неделю, за эти дни я так извёлся, так измучался, что кажется, прошёл, по крайней мере, год, с тех пор, как я полюбил её.
С тех пор, как я впервые и до сих пор только однажды увидел её, мне снятся радужные романтические сны. Но только сны мне доставляют блаженство. В остальном же, я ничего не могу с собой поделать - забросил любимую работу, всё валится из рук, голова будто бы и не моя стала - моя где-то "в отшибе". Я отошёл от действительного мира - ничего не вижу, и ничего не хочу слышать, вокруг меня образовался высокий вакуум, я изолирован, мне всё неинтересно, всё безразлично, кроме одного, кроме собственных переживаний на тему моей новой любви. Новой любви! А ведь была и старая любовь... Действительно, было много любви к разным многим женщинам, я сам себя всегда считал любвеобильным, но все эти уже прошлые любви ушли, а пришла новая, и хоть и не уверен, что последняя, но на данный момент единственная и самая истинная, думаю, любовь, которой я когда-либо "подвергался".
И вот сейчас я вновь пришёл сюда, к этому вечернему магазину, где так много народа и она одна где-то среди этого народа потеряна. Я прихожу сюда теперь каждый день, хоть и безрезультатно каждый раз, так и не увидев её; сам магазинчик стал мне дорог и мил, до этого мною вовсе не посещаемый. Сама окружающая атмосфера здесь насыщена ду́хом присутствия моей новой незнакомки в белом, чуть запыленном халатике, так полюбившейся мною. И всего-то видел раз. Любовь с первого взгляда? Да, наверное - так, хотя нет, не так, я её полюбил чуть позже, совсем не с первого взгляда, с первого взгляда я ею только заинтересовался, но заинтересовался, считаю, очень серьёзно; полюбил я её, когда первый взгляд на неё прошел, и я уже шёл домой, так проходя мимо библиотеки, поворачивая за угол, я наткнулся на кошку невероятной окраски, то ли измазанную цветным маслом, то ли просто неестественного натурального цвета - наши взгляды с прогуливающимся животным встретились, словно двух людей. В её глазах я увидел пропасть и ночь. Не знаю, что смогла она увидеть во мне, но она, испугавшись меня, пустилась бежать, и, смотря в след убегающей кошке, я понял, что люблю ТУ женщину. Что это - любовь с первого взгляда, или нет? Судите сами ...
И вот тогда, у библиотеки, с полной сумкой, купленного в магазине у той женщины пива, которое так вдруг стало отвлекать меня, и чтобы что-то не забыть, что-то не упустить, я тут же оставил эту сумку, просто бросил её на произвол судьбы. И всё - пошел дальше, сразу забыв про пиво и уясняя себе образ открывшейся вдруг любви во всех чёрточках её неожиданного загадочного появления. И вот бросив пиво, я вспомнил о том, как я увидел свою любовь. Вспомнил со всеми подробностями. Вспомнил, как подходил к магазину, и, заметив господина с самодовольной улыбкой и с полной охапкой пивных бутылок, медленной важной поступью проходящего мимо меня, я сам очень обрадовался тому, что в магазине есть пиво. И быстро устремился за покупкой, подталкиваемый сладостными предвкушениями что потом, когда приду домой... - Долгожданное пиво и бесподобная, второго сорта, вяленая краснопёрка привнесут в мою скудную (за последние дни) жизнь радость вечернего блаженства.
Очередь кругом. Очередь на улице возле магазина, очередь в самом магазине.
Я стал крайним в очереди на улице, благо одет был тепло, по-зимнему. Тут же, следом за мной, встала одна весьма любезная и хорошо знакомая мне тётушка. Такая разговорчивая, - сама всё докладывающая про себя и про наших общих знакомых. Но впрочем, очень красноречивая в своих описаниях житейских историй и разных передряг, поведавших мне за такой короткий промежуток времени, что даже ещё никто не успел за ней занять очередь. Она уже мне страшно надоела, я гневно рассердился, и как бы понимая моё состояние, и совсем не давая себя в обиду, она очень ловко нашлась, выкрутилась из неудобного положения, и так вольно, как бы, между прочим, сказала: Я в магазин зайду, посмотрю что там, может быть там скорее будет, ведь там тоже пиво продают, в случае чего, я за тобой? Да-да, ответил я, и с равнодушием посмотрел ей в след. Она ушла, простояв за мной всего минуту, и, слава Богу, подумал я. И тут же за мной стал собираться народ, очередь росла с каждым подходившим с промышленных площадок автобусом. Я простоял минут двадцать и, судя по темпам движения вперёд, туда к заветному окошку, рассчитывал простоять ещё столько же, не меньше. Волнений не приумножилось, страсти в душе каждого появляются тогда, когда стоишь уже перед самой "амбразурой" выдачи пива, сейчас же ещё далеко. Как вдруг, к моему большому удивлению, подошла та самая, первая за мной занявшая очередь знакомая, с полной сеткой пивных бутылок и весьма настоятельно, как бы уча меня, сообщила, чтобы я быстренько шёл в магазин. - Там, мол, две очереди, вставай во вторую и гораздо раньше купишь своё пиво, сообщила и, улыбаясь, отошла. Подумав с полминуты, я так и сделал. В магазине не простоял и пяти минут. Но я готов теперь стоять там каждый день по пять часов! Потому что именно тогда я и увидел её, мою продавщицу. (Я готов за это падать на колени пред знакомой тётушкой.) Она выдавала из ящиков бутылки и сама заталкивала их в подставляемые покупателями сумки, сетки, корзины.
И вот я, за несколько человек до моей очереди чтобы купить, утолитель моей алчущей потребности, стал рассматривать её. И сразу определил с полной на то уверенностью, что она довольно необычна. Не подходит для той, кто выдаёт пиво, да ещё так усердно, без единой заминки и остановки, работает: покупатели не успевают назвать приемлемую для них по количеству порцию бутылок, как она, уже суёт их им в руки, в сетки, в пакеты, в сумки. Один подходит - она его "нагружает" - он отходит, другой подходит - то же самое. Она как бывалая нэпманша, торгующая своим собственным товаром, взращенным и выношенным на своих по-женски хрупких плечах. А другие-то бабы-увальни, торгующие в других отделах чем-то совсем не тем, на что они истинно годны, что же это они, бесстыдницы - им, и только им здесь место: стоять и торговать пивом!
Трудновато ей, бедняжке, постоянно наклоняться за пивом, потом выпрямляться, совать его в подставляемую тару, затем вновь наклоняться за пивом и так безостановочно, как на вечной физзарядке, битых часа два, не меньше, пока не кончится это трижды проклятое пиво, которое я сразу разлюбил.
Разлюбил - не разлюбил, а шесть бутылок мною, тем не менее, решено было купить, во что бы то ни стало, ведь дома на протянутой по диагонали кухни верёвочке висит бесценная покупная второсортная краснопёрка. Ох, предвкушаю!..
Передо мной в очереди остались двое. Две спины, один мужик, похоже, очень застенчивый, или просто напуганный, какой-то даже несмышлёный, возможно обиженный кем-то, попросил её своим тихим голоском две бутылочки. Она выполнила его скромную просьбу, и он сразу отошёл куда-то в вечность или в бесконечность, прихватив с собой всю свою скованность и приниженность.
Остался последний - какой-то старичок плюгавенький. Когда я за ним встал, мне почему-то сразу подумалось, что он молчалив. И действительно, он оказался молчун. Он, молча, ничего не говоря, открыл свою тару, такую большую хозяйственную полевого цвета сумку. Я тем временем наслаждался продавщицей, - всё же, как она мила! Так вот, он открыл полевую сумку (сам он был в штанах защитного цвета, возможно - в отставке), молча, протянул её, потупив свой взгляд в глубину сумки. Он словно заглядывал в бездонный колодец и проверял, что же там может быть в глубинах, и, думал, наверное, о том, сможет ли он, потом достать, из такой сумасшедшей глубины, своё пиво. Она начала бросать бутылки туда как в пропасть одну за другой - он вздрогнул, но сумки не закрыл и в виду непомерной своей молчаливости не сказал, сколько ему необходимо опустить бутылок в его "колодец". А я смотрел на неё и с восторгом думал, как же она, чёрт, интересна!
Наконец она спросила молчуна: Гражданин, Вы что молчите, сколько Вам? На что он молниеносно парировал: Кладите-кладите, я скажу, когда хватит.
Да, до этого она его как бы немного изучала, смотрела на него, ещё, когда складывала в его колодезную суму первые бутылки, давая ему понять, чтобы он вымолвил из себя своё слово. А он, подлец, молчал, хотя и оказался и не таким уж молчуном, а просто человеком с выдержкой, ведь не зря я увидел в нём бывшего военного.
Впрочем, может он и не подлец. Но вот те лярвы, те, что стоят, да-да, преспокойно стоят возле своих спокойных прилавков и мирно что-то обсуждают, вот они-то подлецы точно, да прощу себя сам за то, что называю их по-мужски, подлецами.
Наконец нагруженный старик ушёл.
- Мне шесть бутылок, пожалуйста, девушка, - как можно ласковее и добрее сказал я, сказал обрадовано и торжественно. Что-то в ней мелькнуло, что-то всколыхнулось на миг, она на пол секунды остановила свою работу, но так и не посмотрела на меня, и продолжила тяжёлую работу, похожую для меня теперь на рабство.
Наклонялась к подставляемому грузчиком новому ящику к её ногам, доставала бутылки, выпрямлялась, бедная, и совала ко мне в сумку. А я завидовал грузчику, вот бы я был бы на его месте, я бы сам выдавал бы пиво, помогал бы ей, мы были бы рядом...
Я спросил её, когда моя тара была уже наполнена:
- Наверное, Вам, тяжело, девушка, трудно так, наклоняться и подниматься?
- Ишь, ещё и смеётся. Взял своё - и иди.
- Да нет, как же можно, совсем не смеюсь, напротив, Вы не поняли, я ведь из сочувствия, из сострадания спрашиваю. Я бы Вам помог...
- Тоже мне, сочувственник нашёлся, иди-иди давай... - проходите.
- Подумайте, девушка, стал бы я вон тем ... это говорить? - и показал ей на тех противных баб и отошёл в сторону. Обернулся, посмотрел на неё, она лишь приподняла свой взгляд на меня и тут же кинула, бросила его, вновь ушла в свою работу. Когда я подходил к кассе расплачиваться за пиво, я думал о том, что возраст её совершенно неопределённый.
Вот так. Потом я шёл домой. И, как известно, возле библиотеки повстречав кошку, я понял, что полюбил продавщицу пива, и, остановившись, вспомнил то, о чём сейчас рассказал...
Теперь в течение этой недели я каждый день хожу её смотреть и не вижу. Где она? Почему не продаёт? Куда она подевалась? Отпуск, отгулы, по семейным обстоятельствам? А есть ли у неё семья? Наверняка, есть. Ведь она женщина. И женщина с неопределённым возрастом. Даже представить не могу, сколько ей лет, во всяком случае, не больше сорока, это точно. Конечно, это не суть как важно. Но тем не менее. Интересно. Или же она только вот-вот начала работать, или же она с привычным трудовым стажем. По ней вижу, нет, ничего не вижу, не могу сказать ничего определённого. Но я люблю её. И буду искать с ней встречи, буду приходить каждый день, ведь когда-то она должна появится?"
Ну что ж, друзья, вот вам и человек, выхваченный из очереди и поставленный на ладонь. С его маленьким миром, но бесценным для него. До чего довела его очередь? До любви. Это, согласен, редкий случай, но факт. Обычно так не бывает. Обычно - да, не бывает, но вы заметили, что в данном случае чего меньше всего - так это именно обычного?
- А давай, поможем им встретиться, а? И отправим их на ярмарку, или нет, на выставку? А?.. Хотя нет, - зачем? Лучше - на карнавал, да-да, именно на карнавал! Как ты считаешь, мой автор?
- Думаю, что это находка. И прекрасная находка. Но также думаю, что они бы и сами к этому, так или иначе пришли, то есть сначала конечно встретились бы, ведь это неизбежно, при такой одержимости нашего героя, что он даже через кошачий взгляд способен видеть глубину, встретились бы, а потом сами - на карнавал.
Нет, мы сделаем не так. На сей раз совет, мой собеседник, буду давать я. Мы лучше посмотрим с тобой, чем всё это кончится.
- То есть?
- Ну, чтобы было понятнее, заглянем немного вперёд, как бы в будущее нашего героя, нашего человека с ладони.
- А как это, в будущее?
- Ну, как-как... - В процессе дальнейшего продвижения нашей нехирургической операции. - В процессе воображения. Как же ещё - ведь мы не имеем машины времени.
- А... и пусть он рассказывает вновь сам, договорились?
- Да-да, так оно и должно быть.
"...Чёрт, как болит голова, - с ума сойти!.. Это какая-то чертовщина. И откуда всё это свалилось на моё теперешнее хрупкое сознание? Ведь раньше было совсем не так. Фестивали и карнавалы были не те, другие. Никогда не доводили меня до умапомрачительства, а только до усталости и лёгкого беспокойства за совершённые мною ненужные поступки, хотя и с согласия тех, кто меня окружал. Карнавалы были "щадящими", спокойными, естественно и весёлыми, радостно-игривыми и конечно не менее яркими в красочном воплощении и художественном изображении. Вчера же... Чёрт, при одном воспоминании что-то импульсивное колотит по голове, или - внутри головы. Непонятно, будто кто-то там сидит, без спроса в голову проник нахально и дёргает за что-то нервное, приносящее мне боль. Нехорошо. Эй, вы, там, - в голове, - потише, черти... Так вот, вчера, на карнавале... на карнавале...
Нет, - по порядку, только по порядку.
Вчера я, наконец, увидел её. Как обычно подхожу к магазину и с сожалением думаю о том, что опять не увижу мою любовь. Но каково было моё удивление, когда я действительно её увидел, стоящую возле магазина, одетую в вечернюю лёгкую шубку, ну совсем не продавец пива, а просто женщина, вышедшая погулять... Она улыбалась и смотрела прямо на меня, на меня - спешащего ей на встречу. Но я, понятно, не ожидал такой лёгкой для меня встречи, и поэтому обернулся, посмотрел назад, может она за моей спиной кого из своих знакомых увидела?.. Нет, там никто не шёл. Я один. Значит, она действительно мне́ улыбалась, и ждёт именно меня - так что ли? Не может быть, подумал я малодушно.
Когда я подошёл, она молвила:
- Вы знаете, я подумала, Вы были правы, абсолютно правы, я подумала и решилась, и сама, первая, как Ваша обидчица, простите, предлагаю Вам пойти со мной на карнавал. Но только, прошу Вас, никогда не оглядывайтесь назад.
Вот тебе на́. Никогда ещё так не бывало со мной. Своих прежних сопровождающих меня спутниц, а их было много, нечего скрывать, ох, как много, я их сам водил на карнавал, а тут вдруг полюбившаяся мною продавец сама предлагает сходить на карнавал? Что-то небывалое из моей практики.
Моя новая спутница оказалась прозорливее меня, недаром возраст её неопределим. И когда я поинтересовался этим возрастом, что выглядело неприлично с моей стороны, она пожелала свою загадку оставить в глубокой тайне, как она сама выразилась. Тем более что связь наша, сразу намекнула она как только взяла меня под руку, невечная, к моему сожалению. Я тут же проявил себя по-мальчишески - в нервном покусывании ногтей левой руки.
Мы оставили магазин. И этот сумбурный мир суеты. И конечно, все семейные предрассудки, и двинулись в путь, на карнавал...
Как говорится, долго ли, коротко ли, наконец мы попали на тот вчерашний африканский карнавал, приуроченный к какому-то чисто национальному или континентальному празднеству, но такой обычный-обычный, даже стандартный, как еженедельный, что можно думать, будто там у них, в Африке, сплошные праздники, да торжества, что и проблем никаких нет. Конечно это не так, проблем гораздо больше, и они, африканцы, это прекрасно понимают, и кто-то борется с проблемами, кто-то нет, но карнавалы - обожают все ужасно.
Мы тоже любим их смотреть. Также - иногда участвовать. Я всегда ходил на фестивали, тем более на карнавалы, и всегда не один - обязательно с женщиной. Однажды был сразу с двумя, не испытав никаких затруднений, кроме конечно чуть большей вымотанности и усталости, и более замедленного восстановления физической полноты моего здоровья.
Ну а теперь, вчера, я шел, летел на карнавал с моей новой бесподобной спутницей. Она шла рядом так уверенно и стремительно, в тоже время так изящно и грациозно, что можно было думать, будто это идёт королева предыдущего африканского торжества, идёт для того, чтобы с ещё большим блеском и эффектом вновь стать первой леди карнавала. Вот так! Мы ни о чём друг друга не спрашивали, нам было и так всё ясно, всё понятно, мы шли навстречу празднику заворожённые: я - с ней, она - со мной.
На карнавале нас встречала шикарная негритянка. Как правило, это делает самая очаровательная и эффектная девушка предыдущего празднества. И действительно, очаровать она могла любого европейца, понимающего красоту, несмотря на неприемлемый для многих белых шоколадный цвет её тела. Она брала осанкой. Движением, импозантностью, наконец, по-женски - красотой. Длинные ресницы. Большие горящие глаза. Пухлые губы. Почти европейский нос. И обязательная марокканская улыбка. Волосы как-то интересно сложены сзади, на затылке, и завиты замысловатой спиралью в форме улитки - ракушки ампулярии. А чуть выше лба её, в волосах, тоже составляющих причёску, но только в форме вулканического острова Стромболи, где-то из недр его, из жерла, вырывается горящее световое зарево - то лампочка белого цвета, как спирт, горящий в чаше, сияет в разные стороны на голове этой королевы, будто одинокий маяк в открытом океане. Изящное ожерелье, без сомнения драгоценного камня, закрывает основание её тонкой шеи и верхнюю часть груди. Такая же драгоценная безделушка едва скрывает её соски, облегает в форме лифчика на её упругие, наливные как свежие яблоки-китайки, молодые груди. А ниже, вместо трусиков - едва-едва, узкие драгоценные двойные повязки, сходящиеся в один маленький бриллиантовый треугольник. На ногах мелкая, еле заметная, жёлтая капроновая сетка, заметить которую можно лишь вблизи, и то, специально рассматривая её соблазнительные тёмно-коричневые стройные ноги. Руки не покрыты ничем, только на запястьях свисают вниз какие-то длинные, величиной примерно с локоть, бисерные цепи, но такие лёгкие, словно простые полоски узкой разноцветной бумажной ленты. Вся усыпана конфетти, блёстками. И, конечно же - улыбается, танцует. Преподносит жестами своих тонких рук что-то своё, ведь языковой барьер здесь преодолевается так просто - улыбками, жестами рук, танцами и другими, одинаковыми во всех странах мира, проявлениями человеческих эмоций, типичных для всех народов. Шикарная негритянка приглашает на карнавал. И мы заходим.
На карнавале живые цветы, живые краски, живые люди. Движения, живая музыка. Тысячи больших барабанов однотонно подают свой гулкий голос, разносящийся от каждого барабана в стороны и превращающиеся все вместе в единое мощное эхо, которое плавает над головами участников карнавала как величественная божественная музыка, наполненная тысячами отголосков и оттенков. Всего-то однотонный бой, а выливается в яркую музыку. Фейерверки света и многоместная иллюминация. Во все стороны летит серпантин, разноцветные ленты. Поднимаются яркие различной формы шары: и круглые, и продолговатые, и самые различные геометрические фигуры, и шары, изображающие людей, рыб, птиц и животных.
На полуобнажённых чёрных женских телах "живая" пышная одежда, какие-то перья, пушистые белоснежные и красные шарфы, огромные, как небоскрёбы, смотрящие на луну, вверх взмывающие шапки, всевозможной формы, перьевые головные уборы. Одежда на этих женщинах скрывает всё, кроме полных пышных грудей. Мужчины же в белых элегантных костюмах и фраках.
Люди в нарядах зверей - хвостатые мазандаранские тигры, африканские чёрные обезьяны, ещё какая-то разноликая масса живых джунглей. Летают птицы. И всё это движется, всё кипит, бурлит, как раскалённый котелок с вином, играет, хохочет и смеётся. Поёт. Дышит. Живёт.
Цветы. Огни, яркие краски. Если бы не ночь, мы бы с моей новой бесподобной спутницей ослепли бы, наверное.
... Мы пробирались сквозь этот тропический, субтропический, экваториальный африканский неудержимый гомон к феноменальному номеру карнавала. К самому центру, к эпицентру сего живого огнедышащего вулкана человеческих страстей. Туда, где обычно преподносится изюминка праздника. Что-то неординарное. Экстравагантное. Туда, где выбирается королева. Это всегда что-то шокирующее для белых, присутствующих здесь в качестве гостей, но совершенно стандартное, обычное для чёрных местных заводил и некоторых белых артистов, кто тоже здесь бывает в качестве участников, исполнителей маленьких ролей, что ли. Главные, без сомнения, здесь чёрные, - африканцы. И обязательно женщины, они главенствуют, всё это ради них, мужчины лишь как подсобные ассистенты преподносят свою обильную помощь главным образом в музицировании. И сейчас, когда мы уже добрались до центра карнавала, именно мужчина, чёрный мужчина в белом фраке с барабаном в руках белыми ладошками вовсю колотит дробь, не лишённую композиционного смысла, мелодированную, движется, дёргается из стороны в сторону, отпускает свои жаркие улыбки тем, кто на него сейчас смотрит; играет музыку для той, уже выбранной, - мы немного опоздали, ну не беда, играет для той выбранной королевы, что стоит в сфере всеобщего внимания публики танцующей и просто стоящей, как мы, разглядывающей новую королеву. Она, та, для которой бьют сейчас все барабаны, конечно не стои́т на месте. Как можно?! Она танцует. Танцует своё, импровизационное. Самозабвенно и экспрессивно, она умеет это делать, иначе не бывать ей королевой. Широко расставив свои ноги, опустив свои тонкие руки и ладонями прижав бёдра, как омываемая невидимыми, но мощными атлантическими волнами или тихоокеанскими цунами, она бьётся в неудержимом бешеном, но самоцельном стремительном танце. Кричит. Отдаёт всю себя танцу и карнавалу. Она полностью голая. Лишь короткая цепочка украшает её тонкую шею. Голая, если не считать ту сеть, крупную сетку, в которой она как в обтянутом спортивном костюме чувствует себя совершенно свободно и ловко. Эта вязаная сеть её не обременяет, она лёгкая и прозрачная, как и нет её вовсе, хотя кому-то и может показаться, что это императорская рыба-ангел, пойманная в сеть счастливым рыбаком - смысл в чём-то и есть - выбрали королевой, раздевайся и становись хоть и не рыбой, но в лучшем случае русалкой. Танцующая негритянка - вся как на ладони. Грудь, пупок. Чуть вздутый животик. И всё остальное. Она танцует и кричит что-то своё, национальное. Вокруг неё - крики, возгласы, смех, шум, музыка - движения танца. Всё это в порядке вещей, я всегда смотрю на это, тем не менее, смущённо, испытывая лёгкий стыд, но в глубине души смотрю на такие вещи горящими от восторга глазами. И знаю, это необходимая подготовка для дальнейшего продолжения связи, в данном случае, с моей новой бесподобной спутницей.
Моя спутница была здесь не вновь; про себя знаю, что я тем более, но никогда раньше я её не видел, а впервые увидел там, в магазине. И вот теперь мы неслись с ней по карнавалу - одно единое целое, как парусник в бурю ищущий берега. - Всегда интересно попасть на карнавал, но ещё более необходимо из него вырваться. Когда уже чувствуешь, что тебя тошнит, что ты задыхаешься, что тебя волочёт куда-то не туда, не в ту сторону, куда бы ты хотел, где так тепло и сладко, спокойно, мило и хорошо, где очень сексуально, так что потом только спать и спать, и ничего не знать, но ведать лишь покой. И уже по выходе из карнавала, немыслимого здесь, в наших холодных горных краях, но реального для того, кто хочет даже здесь окунуться в этот сумасшедший сумбур, реального даже на мысе Челюскинцев, реального на обратной стороне Луны, - пусть нас унесёт туда, я хочу туда. И там мы обязательно попадём на карнавал, и будем бесконечно рады окунуться в нём с головой, пусть утонем, но знаю, что нас выбросит из него течение, которое в любом омуте всегда есть, и то, которое непременно выбросит всё лишнее из себя; мы были полностью готовы к тому, что неизбежно. Так и вчера, под утро мы оказались вне карнавала с ясной программой дальнейших действий. Но недолго думая, моя бесподобная спутница повела меня в бассейн, - искупаться, освежиться. Отдохнуть.
В бассейне было темно. Мы разделись и плюхнулись в воду. Я плыл под водой от края до края, будто в вечность и бесконечность. Наслаждался отдыхом. Представлял себя птицей, долго томившейся в клетке с прочными прутьями, но наконец-таки разорвавшей, раскусившей пополам, как щепки эти прутья, я, уже расправив крылья, летел над ночным городом, горящим миллионами огней. Летел. Летел словно межпланетный корабль-призрак, потерянный всеми в космосе, без цели и мечты о далёкой звезде, летел, как умышленно забывший своё управление и цель, но ставший свободным космическим странником. Летел. Я летел как дух, как привидение, облетая все континенты, все страны, города и дома, заглядывал в человеческие лица и видел в них отражения себя и печаль по бесконечному и вечному: одни хотели бессмертия, другие нет. Одни были одержимы идеями власти, другие - заключением человеческого братства. Все были в чём-то правы, но все были в том же неправы. И я, окончательно запутавшись в людях, и к тому же вспомнив мою бесподобную бесценную спутницу (помогло увиденное отображение себя через лица людей), я выплыл, наконец, на поверхность воды, и огляделся. Где же она, рядом? И не увидел её. И понял, что прошла вечность. И увидел включенный свет. И когда я, по подводной лесенке хватаясь за поручни начал вылезать из бассейна, то увидел совершенно неожиданную картину, сломившую меня настолько, что я стал меньше самого себя на целую голову, стал мальчишкой. Стал чистым как небесный ангел, никогда не знавший женщины. Но тайно взирающим на обнажённые, прекрасной выделки и лепки, женские фигуры, манящие, будоражащие, колдующие, и нисколько не прибавляющие мне возраста и смелости. До того по-душевному для меня холодные, что ясно видишь, что это не твоё, рано, подрасти еще, мой мальчик.
И увидел я мою прежнюю и последнюю бесподобную спутницу, сидящую в кругу трёх людей за столиком, также ещё одну привлекательную женщину. Обе были голые, немного хмельные. И, правда, было с чего. - Довольно пожилой господин в халате так пошло и беспардонно положил свою голую ступню на банкетку рядом с гладко загорелым бедром моей спутницы. Этот пошляк что-то говорил им и подливал из бутылки винную мутную жидкость в их глубокие фужеры. Они, все трое, посмотрели на меня-мальчишку и тут же отвернулись, как ни в чём ни бывало. Я позорно бежал из бассейна.
Теперь я недоумеваю. И страшно болит голова, хоть стреляйся! Я, наверное, так и сделаю, только бы доползти до револьвера..."
- Да уж, многочтимый прорицатель человеческих душ, да уж - да уж, ничего и не скажешь...
- Да и не надо ничего говорить, собеседник мой иль собеседница, скажи лишь, кто ты? Ты можешь согласиться, можешь - нет. Ты можешь даже протестовать, кричать на меня и топать ногами. Но это ничего не изменит и я не уверен в том, что наш герой, вернее конечно же не наш, а мой герой, не доползёт до револьвера, ведь он не понял того великого счастья, свалившегося на него, того, что он вновь стал мальчиком.