Аннотация: Форд Мэдокс Форд. Тетралогия "Конец Парада", третья книга "Восстать из пепла". Оригинал взят https://ebooks.adelaide.edu.au/f/ford/ford_madox/man-could-stand-up/
Форд Мэдокс Форд
Восстать из пепла
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА 1
Упрямая трель настойчиво пробивалась сквозь навязчивые звуки городской улицы и гулкого шума большой игровой площадки, и постепенно Валентайн вспомнила, как в прежние времена считала телефон одним из таинственных инструментов в руках непостижимой Судьбы.
Телефон, словно по изощренному издевательству, был установлен в самом углу просторной классной комнаты и никем не охранялся. Оставив строй напряженно застывших на площадке и с трудом удерживаемых под контролем девочек, Валентайн с возрастающим беспокойством поднесла к уху трубку и немедленно увязла в невнятном потоке слов, произнесенных полузабытым голосом. Неожиданно посреди булькающего предложения она услышала четкие слова: "...по-видимому, он должен оставаться под надзором, что может вам не понравиться!", после чего снова возникли помехи и слова стали неразборчивыми.
Ей подумалось, что, наверное, сейчас все население планеты должно оставаться под присмотром. Она сама старалась уберечь кого можно. Но у нее нет родственников-мужчин, о ком могла бы идти речь. Брат? Он служил на минном тральщике, в данный момент находится в доках. Слава Богу, в безопасности! Есть еще старенький двоюродный дядя, которого она никогда не видела... Настоятель где-то в... Херефорде? Эксетере?.. Где-то... Она только что сказала "в безопасности"? Радость затопила ее.
- Говорит Валентайн Ванноп... - сказала в трубку девушка. - Учительница по физическому воспитанию в этой школе, - нужно было предстать здравомыслящей, или хоть, по крайней мере, говорить рассудительно!
Несколько раздражающий от невозможности вспомнить смутно знакомый голос забулькал еще более невразумительно. Доносившийся как будто-то из глубокой пещеры, голос с ожесточенной быстротой напирал на свистящие звуки, выплескивая с ними страстную эмоциональность:
- Его брат заболел вос-с-с-с-палением легких, и даже его сожительница не в сос-с-с-тоянии ухаживать за ним... - голос пропал, чтобы снова появиться со словами: - А еще говорят о настоящей дружбе!
Голос на долгое время потонул в море пронзительных девичьих вскриков с площадки, в океане завывающих фабричных гудков, среди мини-взрывов неисчислимых каблуков, торопящихся друг за другом. Откуда только жители убогого пригорода, где располагается школа, находят такое количество взрывчатки? И вообще, откуда у них силы производить такой ужасающий шум? Довольно серые людишки, живущие в коричневых коробках. Совершенно неприемлемо для величественного народа.
Шипящий голос в телефоне продолжал злобно выплевывать, что привратник сказал о полном отсутствии мебели, и что он не пришел разбираться с привратником...
Несмотря ни на что, шум с улицы радовал. Далеко, за мили и мили отсюда, несколько минут назад, должен был быть подписан важный документ. Она вообразила длинный ряд угрюмых и обиженных орудий, стреляющих в последний раз.
- Я не имею ни малейшего представления, - закричала Валентайн Ванноп в трубку, - кто вы и чего хотите.
Ей сообщили титул... Леди такая-то... Вроде Бластус... Девушка предположила, что одна из благородных попечительниц школы хочет организовать спортивные состязания в честь празднования благодатного дня. Благородные попечительницы постоянно желали, чтобы школа отмечала какие-то праздники. Без сомнения, директриса, которая была начисто лишена чувства юмора, после получаса терпеливого выслушивания титулованной особы направила ее к Валентайн Ванноп. И естественно, послала на игровую площадку запыхавшихся девочек, чтобы сообщить Валентайн, что, по мнению мисс Ванострат, - так звали директрису, - ей, мисс Ванноп, следует поговорить с кем-то по телефону... В таком случае мисс Ванострат, должно быть, понимала, о чем говорит непонятная благородная дама. Правда, прошло уже десять минут... До того, как завыли сирены или гудки, неважно что... "Привратник сказал, что у него нет никакой мебели... Он не пришел разбираться с привратником... Вероятно, находится под надзором!.." Сознание Валентайн по-своему резюмировало информацию, полученную от леди (условно) Бластус - теперь ей показалось, что дама была обеспокоена участью бывшего сержанта - инструктора по строевой подготовке, на место которого учительницей по физическому воспитанию взяли Валентайн. Она представила себе старенького бормочущего джентльмена с несколькими нашивками на черном кителе привратника. В богадельне, наверное. Помещенный туда попечителями школы. Не иначе как заложил всю мебель...
Опаляющий жар окатил Валентайн, перед глазами что-то всполыхнуло. Что случилось?
Она даже не знала, что это было - выпущенная ракета, или залп зенитки, или сирена. Вся заваруха произошла, пока она пробиралась по подземному переходу от игровой площадки до этой классной комнаты. Так что она ничего не слышала. Она пропустила ту новость, которую жаждали услышать годами, поколениями. Вечность. Когда она уходила, на игровой площадке была мертвая тишина. В ожидании девушки потирали щиколотки одной ноги резиновой подошвой другой...
А затем... За всю свою оставшуюся жизнь она не могла припомнить другой такой оглушающей волны радости, чаемой миллионами людей. И никто не мог бы припомнить... Вероятно, поэтому сердце пронзило болью от переполняющего волнения, поэтому вдыхаемый воздух обжигал как пламя!.. Но все прошло; теперь они в той ситуации, в таких обстоятельствах, когда малейшие изменения будут влиять на определенные вещи определенным образом...
Ей припомнилось, что у предполагаемого сержанта-инструктора был больной пневмонией брат, и, соответственно, поэтому и недоступная сожительница...
Она захотела пожаловаться себе на свое везенье, но вовремя пришло в голову, что удача ей сопутствует чаще. При всех превратностях судьбы в целом ей везло. Одно время испытывала сильные переживания - но у кого их не было! Ни она сама, ни мать на здоровье не жалуются, брат в безопасности... Да, беспокойства! Но ничего такого, что было бы неисправимым...
Когда-то ей пришлось пройти исключительное испытание (крахом иллюзий? - прим.перев.), ставшее чуть ли не предзнаменованием того, что в будущем что-то может пойти неправильно, что она может упустить какие-то важные впечатления. Скажем, никогда не выйдет замуж. Или не познает радость материнства. Радость ли? Пожалуй, да; а возможно, и нет. Кто говорит одно, кто говорит другое. В любом случае, пусть это не будет предзнаменованием того, что она упустит важные и необходимые в жизни впечатления! Французы говорят: "Никогда не увидеть Каркассон"... (искаж. "Я никогда не видел Каркассон" - строчка из поэмы Гюстава Надо (1820 - 1893) "Каркассон" - прим.перев.) Может, она никогда не увидит Средиземноморье... Ты не можешь называться настоящим человеком, если никогда не видел Средиземного моря - моря Тибулла, моря антологистов, моря Саффо... Синее, невероятно синее!
Люди теперь могут путешествовать. Невероятно! Поразительно! Удивительно! Но вполне осуществимо. Уже со следующей недели! Можно вызвать такси! И доехать до станции Чаринг-Кросс! И нанять носильщика! Настоящего!.. Крылья, крылья голубки, я бы улетела, улетела, чтобы есть гранаты у неизмеримой лохани, полной синевы Реккитса!.. ("И я сказал: "Кто даст мне крылья, как у голубя, и я полечу и упокоюсь?" - Псалтирь, Псалом 54. "Реккитс Блу" - фирменное название синьки для белья - прим.перев.) Невероятно, но возможно!
Она почувствовала себя восемнадцатилетней. Дерзкой. Девушка, используя полную мощь легких истинной кокни, которой она обрывала своих оппонентов на митингах суфражисток еще до того как... как... - бесцеременно прокричала в трубку:
- Я говорю, кто бы вы ни были! Думаю, что все свершилось. Разве в вашем районе не возвестили о новости пушками или гудками?
Валентайн трижды повторила, она не беспокоилась о леди Бластус или леди Бласт-кто-бы-ни-была. Она собиралась покинуть эту старую школу и есть гранаты в тени скал, где Пенелопа, жена Улисса (лат.форма имени Одиссей - прим.перев.) стирала белье. С обилием синьки в воде! Интересно, в той части мира белье отливает голубым, перенимая цвет моря? Она может! Она может! Она может! Уехать с матерью и братом и всеми туда, где можно поесть... О, молодую картошку! В декабре, когда море синее... Какие песни пели Сирены, да и пели ли...
С этого момента она не собиралась испытывать благоговение перед какой бы то ни было леди. До сих пор она, независимая молодая женщина со средствами, должна была проявлять уважение, чтобы не навредить школе и мисс Ванострат с попечительницами. Теперь же... Никогда и никому. Она прошла через жернова, весь мир прошел через жернова! Нет больше благоговения!
Как и ожидалось, за чрезмерное нахальство она немедленно получила щелчок по носу.
Шипящий жестокий голос отчетливо произнес адрес, который она не хотела слышать:
- Я сейчас по этому адресу, - продолжил жестокий голос.
- Ну что ж, сегодня великий день, - мужественно ответила девушка. - Думаю, вы тоже радуетесь, как и я. Я не слышу, чего вы хотите и мне все равно. Пусть все веселятся!
Она на самом деле этого желала. Иначе и быть не могло.
- Вы помните вашего Карлайла... - прошелестел голос.
Именно этого она и не хотела слышать. Плотно прижимая трубку к уху, Валентайн оглядела большую классную комнату - это был даже зал, спроектированный так, чтобы вместить тысячу девочек, молчаливых, внимающих речи директрисы. Речи директрисы были отличительной приметой школы... Помещение угнетало!.. Зал был похож на нонконформистскую церковь - высокие, голые стены, готические окна, тянущиеся до обитого сосной лакированного потолка. Ощущение подавленности - еще одна отличительная примета этого места. Только не здесь, только не в этом месте оставаться в такой день!.. Надо выйти на улицы, где можно хлопнуть сложенной газетой (???) по каске полисмена. Это и есть Лондон настоящих кокни. Собственно, так и выражают себя настоящие кокни - приятельски похлопывают полисменов, потому что строгие полисмены, смущенные таким проявлением приязни, отрешенно возвышаются над ликующей толпой, как величавый тополь, подпираемый непримечательными овощными грядками!
Но она здесь, и ей беспощадно напомнили про несварение желудка Томаса Карлайла! (Томас Карлайл (1795-1881) - британский писатель, публицист, историк и философ шотландского происхождения - прим.перев.)
- О! - вскликнула она в аппарат. - Эдит Этель!
Эдит Этель Душемин, сейчас, конечно же, леди Макмастер. Как-то неожиданно было узнать ее в некой незнакомой леди.
Последний человек, о котором она могла подумать! Когда-то давным давно она решила, что между ней и Эдит Этель все кончено. Определенно, она не могла сделать шаг навстречу этой мстительной парвеню, из черных побуждений отвергшей их отношения. Отношения, из которых Эдит Этель не могла извлечь немедленной выгоды!
К тому же, будучи в эстетическом плане зашоренной и ограниченной, на все случаи жизни она имела соотвествующий набор цитат. Россетти - для любви, Браунинг - для оптимизма, реже Уолтер Савадж Ландор - чтобы показать знакомство с прозой для посвященных. И неизменный Карлайл, цитируемый для принижения пафоса "вакханалий" - Нового года, "Te Deum" (благодарственный молебен, исполняемый по большим праздникам - прим. перев.), побед, юбилеев, торжеств... пробирающийся сейчас по телефонным проводам:
- "...И тут я вспомнил, что был день рождения их Искупителя!"
Валентайн было знакомо, с каким презрительным чванством Эдит Этель нараспев читала отрывок из дневника Мудреца из Челси (т.е. Томаса Карлайла - прим.перев.), жившего недалеко от казарм:
- "...Сегодня, - цитата лилась далее, - я увидел, что солдаты у кабака на углу более пьяны, чем обычно. И тут я вспомнил, что был день рождения их Искупителя!"
Незаурядность Мудреца из Челси позволяет ему не помнить о Рождестве! Эдит Этель очень хотелось предстать незаурядной. Ей хотелось показать, что до тех пор, пока она, Валентайн Ванноп, не напомнила ей, леди Макмастер, о каком-то популярном празднике, она, леди Мак, и не подозревала об этом факте. Поверите, на самом деле не подозревала. Она живет во вдохновенном уединении с сэром Винсентом - критик, знаете ли; их взор устремлен на более высокие материи, они пренебрежительно относятся к воздушной тревоге и имеют на сегодняшний день, к их чести, весьма замечательную коллекцию первых изданий, признанных на высшем уровне друзей и регулярные домашние приемы.
Валентайн вспомнила, как когда-то сидела у ног загадочно-недосягаемой Эдит Этель Душемин - куда все подевалось? - и сочувствовала ее брачному мученичеству, ей были по душе ее вкус в подборе мебели и просторные комнаты, и она благосклонно относилась к ее духовному адюльтеру.
- А ты не изменилась, Эдит Этель, - незлобиво сказала девушка в трубку. - Чем я могу помочь?
Неподдельная снисходительность собственного тона удивила ее, и еще то, как легко стало говорить. Потом она поняла: шум и выкрики стали удаляться, уступая место тишине. Где-то в отдалении толпы сливались в одну, аккумулируя еще больший гомон. С площадки не доносились голоса девочек - видимо, директриса их отпустила. Естественно, местные жители не собираются прошляпить запуск петард на соседних улицах... Трудно поверить, но она осталась абсолютно одна!
Леди Макмастер отыскала ее, и теперь она, Валентайн Ванноп, покровительственно относится к леди Макмастер! Почему? Чего леди Макмастер хочет от девушки? Она же не может, - хотя очень даже может! - намереваясь изменить Макмастеру, пригласить Валентайн на роль наивной дуэньи или непорочной воспитанницы. Или представить ее в качестве алиби. Проще сказать, выставить курицей - наиболее подходящее слово... Очевидно, что Макмастер из того типа людей, которым любая леди Макмастер захочет - или будет, - наставлять рога. Маленький, темнобородый, вялый заискивающий человечек! Типичный критик! Вероятно, все жены критиков склонны к неверности. Критикам не хватает изобретательности. Как это называется? Слово, неподобающее речи молодой леди.
Ее мысли бешено неслись вскачь, необузданные мысли школьницы-кокни, и не было никаких сил укротить их! В такой ДЕНЬ! ее насильно удерживали от возможности похлопать полисмена по каске, и поэтому она не испытывала почтения к высокопоставленному чиновнику - сэру Винсенту Макмастеру, главному секретарю начальника Департамента статистики, автору критической монографии об Уолтере Савадже Ландоре, и еще двадцати двух критических монографий из серии "Знаменитые Зануды"... Те еще книжки! Она без уважения и даже с пренебрежением отнеслась к леди Макмастер, Эгерии (вдохновительница, ирон. - прим.перев.) многочисленных шотландских литераторов! Никакого благоговения! Неуважение как последствие длительного воздействия катаклизма, в который был вовлечен весь мир? Последнего катаклизма. Слава Богу, уже десять минут можно называть его последним катаклизмом!
Она открыто прыснула со смеху прямо в телефонную трубку. Леди Макмастер теперь убежденно уговаривала, чувствуя наверняка, что девушка не придает значения ее словам:
- Валентайн! ВАЛЕНТАЙН! ВАЛЕНТАЙН!
- Я слушаю! - что было не совсем правдой.
На самом деле она размышляла о том, что не имеет больше смысла в собраниях попечительниц, одно из которых сегодня утром торжественно состоялось в личном кабинете директрисы. Несомненно, попечительницы во главе с директрисой испугались того, что если их, директрис, попечительниц, учителей, пасторов, - "кем я был сотворен" и т.п.! - перестанут уважать при вспыхнувшей от первых звуков сирен вакханалии, то весь мир разлетится в прах! Ужасающая мысль! Девочки больше не будут молчаливо слушать тоскливые речи директрисы...
Только вчера в этом самом зале она, приятная худенькая женщина с торчащими локтями, с подсвеченными солнцем собранными светлыми волосами, со словами "Честь уважаемой общественной школы" очень серьезно просила девочек не устраивать снова демонстрации радости, подобные той, что они устроили в предыдущий день. Позавчера прозвучала ложная тревога, и вся школа - о ужас! - распевала:
- Вздернуть кайзера Билла на старой яблоне,
И до самого чая - Триумф! Триумф! Триумф!
Директриса в своей речи прямо сказала, что школе надо стыдиться, потому что школа оказалась в глупом положении из-за слухов, оказавшихся "уткой". Естественное ликование надо было придавить, чтобы отправить девочек домой смирными. Она внушала девочкам суть той радости, которую они должны испытывать. Кровь перестала проливаться - достаточный повод для домашней радости. Как домашнее задание. Но никакого торжества и быть не может. Факт прекратившихся военных действий не дает основания к празднованию...
Валентайн, к своему удивлению, задалась вопросом - когда же можно праздновать? Немыслимо праздновать, пока идет противоборство; но нельзя торжествовать, когда уже победили?! Когда же? Директриса говорила, что девочкам, как будущим матерям Англии, - чего уж там, объединенной Европы! - следует чинно шагать с домашним заданием, а не носиться по улицам с чучелом великого Поверженного! Она представила дело так, что их обязанность - дальше распространять свет мягкой женской культуры - о чем, слава Небесам, им здесь не дозволяли забывать! - сквозь оживающий Континент... Как будто можно изгнать страх перед подводными лодками или воздушными налетами!
Девушке стало интересно, почему ей в каком-то бунтарском порыве захотелось испытать триумф... захотелось, чтобы кое-кто испытал триумф... Он... они этого так сильно ждали... Неужели нельзя всего на один крошечный миг... Даже если это неправильно. Или пошло. Кто-то сказал когда-то, что это дороже десяти заповедей...
Но на утреннем совещании у директрисы Валентайн поняла, что не праздничное ликование внушает им страх. Вполне определенный страх. Что, если на этом распутье, на этой трещине Истории школа - само Мироздание, а с ним и будущие матери Европы, - выйдут из-под контроля, смогут ли они потом вернуть их назад? Власть предержащие - власть предержащие на всей земле! - боялись этого больше всего на свете. Не послужат ли последние события отправной точкой, когда не будет больше благоговения? Ни перед законной властью, ни перед священным познанием? (???)
Прислушиваясь к страхам этих озабоченных, блеклых от плохого питания благородных дам, Валентайн продолжала размышлять: "Никакого благоговения!.. Ни перед экватором!.. Ни перед метрической системой!.. Ни перед сэром Вальтером Скоттом! Или Джорджем Вашингтоном! Или Абрахамом Линкольном! Ни перед Седьмой Заповедью!!!"
Перед глазами предстала картинка, как бледная, напуганная мисс Ванострат - директриса! - становится жертвой (???) велеречивого обманщика!.. Так вот где собака зарыта! Нужно держать в твердых руках всех - девочек, народ, каждого! Стоит их только отпустить неизвестно куда, они, как зыбкий пар над водой, могут больше и не удержать тебя. И только Господь знает, где ты можешь оказаться - среди знатных семей, занимающихся ремеслом или среди дворянства, продавшегося ради наживы! (???) Немыслимо!
На утреннем совещании было решено занять девочек физическими упражнениями на спортивной площадке, и Валентайн внутренне усмехнулась. Ей никогда не нравилась снисходительность кучки привередливых, кое-как причесанных особ, причисляющих себя к влиятельным кругам общества. И все же, согласно учению классицистов, которого она когда-то придерживалась, девушка вынуждена была признать, что педантичных учителей из школы можно было назвать Морским флотом (видимо, отсылка к тому, что "только флот спасет Англию!" - прим.перев.). Она здесь только для выполнения своих обязанностей - потому что ее прославленный отец настаивал на разностороннем развитии ее физических данных, считая это жизненно важным и достойным восхищения. Она была в этой школе для выполнения своих обязанностей - в условиях военного времени и тому подобное, - но никогда не высовывалась и не высказывалась на совещаниях учителей. Поэтому определенно мир встал с ног на голову - уже! - когда мисс Ванострат и-за стола с двумя чахло-розовыми гвоздиками с надеждой обратилась к ней:
- Смысл в том, мисс Ванноп, чтобы удержать ИХ, - вы должны удержать их... пожалуйста... как можно строже... как это называется? по команде "Смирно!" до тех пор, пока... эээ... шум... объявление... ну, вы понимаете. Затем, полагаю, они могут воскликнуть приветствие, скажем, три раза... После можете их отпустить - в четком порядке, - по классным комнатам...
Уверенности в том, что справится, у Валентайн не было. Держать в поле зрения каждую из шестисот воспитанниц практически неосуществимо. И все же она была готова попытаться. Она тоже считала, что, в общем, не надлежит выпускать взволнованных до безрассудства девочек на улицы, уже заполненные такими же, без сомнения, не контролирующими себя от радости людьми. Лучше удержать их в школе по возможности. Она попытается. И она почувствовала задор. Она почувствовала бодрость, такое замечательное оживление! Она была готова пробежать четверть мили за... да за любое время! И дать в челюсть любой из этих крупных евреек - или англо-тевтонок, - подстрекающих нарушить строй. Чего не могла бы сделать директриса или любая другая из озабоченных и отощавщих наставниц. Девушка была довольна, что они признали ее лучшей в этом деле. Но из великодушия и понимания того, что мир не встанет с ног на голову, по крайней мере, до того, как умолкнут сирены, (???) она сказала:
- Конечно, я постараюсь. Но в качестве подкрепления, для поддержания порядка, было бы неплохо, если бы вы, мисс Ванострат и еще пара наставниц присматривали со стороны. По очереди, естественно, чтобы не все одновременно и не на все утро...
С тех пор прошло два с половиной часа - совещание началось в восемь тридцать, еще до того, как мир изменился. Большую часть времени она заставила девочек прыгать до изнурения, а в данный момент без малейшего почтения разговаривала с одной из власть имущих. Кому, как не жене начальника департамента, с титулом, загородным поместьем и самыми представительными приемами по четвергам, оказывать уважение?
Она не слушала Эдит Этель, которая рассказывала о положении сэра Винсента - бедный человек, так перегружен статистическоми данными, что неизбежный нервный срыв ожидается в любой момент... Конечно же, беспокоится о деньгах. Чудовищные налоги для этого кошмара...
Валентайн же в это время думала - почему, почему же мисс Ванострат, которая наверняка знает суть истории Эдит Этель, вызвала ее выслушивать всю эту нелепицу? Мисс Ванострат, очевидно, имела с леди Макмастер достаточно продолжительную беседу, чтобы составить собственное суждение, и потому знает наверняка. Тогда вопрос должен быть весьма важным. Даже важнее, чем поддержание дисциплины на игровой площадке, хоть директриса и считала последнее решающим моментом в истории школы и матерей Европы.
Чей же вопрос жизни и смерти леди Макмастер считает таким важным? Ее, Валентайн Ванноп? Навряд ли - никаких значимых событий за пределами игровой площадки не предполагалось, ее мать в безопасности дома, ее брат в безопасности на тральщике в доках Пимброка...
Тогда самой леди Макмастер? Причем тут Валентайн? Чем она может помочь леди Макмастер? Она хочет, чтобы Валентайн научила Винсента выполнять физические упражнения во избежание нервного срыва, а еще, помимо здоровья, помогла получить обратно ипотечный залог за их загородное поместье, сумма которого показывает неподъемное бремя чудовищных налогов вследствие бессмысленной войны?
Нелепо думать, будто девушка может помочь в этом. Какая ерунда... Она, полная здоровья, силы, хорошего настроения, живой энергии, она, готовая в любой момент дать в челюсть этой здоровенной девахе Лее Хелденстамм, или, напротив, ради празднующих во всем мире незло сконфузить полицию. Здесь же она как в сектантской обители. Монашка! Точно как монашка! На распутье мира!
"Ей-Богу!" - она попыталась рассуждать спокойно. - "Надеюсь, это совсем не означает, что я должна быть, - ох, монашкой! - всю свою будущую карьеру в новом возродившемся мире!"
На какой-то момент она серьезно начала обдумывать свое положение. Что ж, надо признать, до сих пор образ ее жизни очень походил на монашеский. Ей было двадцать три, почти двадцать четыре. В полном здравии, в хорошей форме; чиста перед законом и людьми. Пять футов четыре дюйма в спортивной обуви. И никто никогда не хотел на ней жениться. Несомненно, именно из-за ее чистоты и нравственности. Никто никогда не пытался соблазнить ее. Определенно, ее целомудрие не обещало небесного блаженства этим джентльменам с сержантской бородкой в виде подковы и булькающим голосом. Она бы и не стала. В таком случае, ей, вероятно, не суждено выйти замуж. И быть соблазненной тоже.
Монашка! Ей придется всю жизнь провести у телефона, изображая внимание, в этой пустой классной комнате, в то время как мир ликует на игровой площадке! Или уже не на игровой площадке - все ушли на Пикаддилли!
Но, погодите, она тоже хочет повеселиться! И немедленно!
Несколько лет она - да, как монашка! - приглядывала за легкими и суставами здоровенных девиц, которые не относились к Церкви Англии, или даже были совсем другого вероисповедания. Главная частная Школа для девочек признавала все конфессии. Она должна была беспокоиться о правильном дыхании невозможных, но не гадких маленьких кокни, когда они делали упражнения... Не надо дышать в такт движениям!.. Нет. Нет. Нет!.. Не надо выдыхать на счет "раз" и вдыхать на счет "два"! Дышите естественно! Посмотрите на меня!.. Она дышала правильно!
Несколько лет! Долбаная активность во время войны в движении прогерманцев. Или пацифистов. Да, в этом тоже она принимала участие несколько лет. Что ей совсем не нравилось - приходилась менторничать, а быть как Эдит Этель ей совсем не хотелось.
Но сейчас! Ведь это же первые признаки! Она может искренне пожать руку любому Тому, Дику или Гарри. И пожелать ему удачи! От всего сердца! Удачи ему и его начинанию! Она вернулась, она вернулась к себе прежней, она вернулась к своим истокам! Она может кричать! Она может визжать, как визжат прелестные маленькие кокни по праву рождения!
Ее дорогая, благословенная, бестолковая, исключительно выдающаяся мать завела унылого секретаря. Теперь Валентайн не было необходимости печатать ночами, после того, как целый день на игровой площадке учила правильному дыханию... Боже мой, они могут все вместе - брат, матушка в черном с примесью сиреневого, секретарь в черном без примеси сиреневого, она, Валентайн, избавившись от похожей на униформу девочек-скаутов одежды, в - о, лучше всего! - белом муслине и шотландском твиде, - сидеть под пиниями где-нибудь в Амальфи и с бесцеремонностью кокни обсуждать местную кухню... На побережье Средиземного моря... Никто никогда не посмеет сказать, что она не видела моря Пенелопы, матери Гракхов, Делии, Лесбии, Навсикаи, Саффо...
"Saepe te in somnis vidi!" (лат,. "Во снах тебя я часто видел!" - прим.перев.)
- О Боже мой! - вслух произнесла девушка.
Но не с интонацией кокни, нет, а с правильностью истинного английского джентльмена, приверженца тори, в ответ на невероятное заявление. Но ведь из телефонной трубки донеслось невероятное заявление! После рассеянно выслушанных бесконечных деталей финансового положения дома Макмастеров Валентайн услышала, как голос,запинаясь, сказал:
- Так что, моя дорогая Вал, я подумала, что в память о старых временах... Короче, если я помогу вам воссоединится... Кажется, вы не переписывались все это время... Ты могла бы взамен... Ты же сама видишь, что на данный момент сумма приведет к абсолютному краху!..
ГЛАВА 2
Десять минут спустя она была в кабинете мисс Ванострат.
- Послушайте, мисс Директор, - решительно, если не возмущенно, спросила девушка. - Что эта женщина вам сказала? Мне она не нравится. Мне она несимпатична, поэтому я толком ее не слушала. Но я хочу знать!
Бледная и худенькая мисс Ванострат, которая в этот момент снимала с крючка за лакированной дверью черное износившееся пальто из драпа, смутилась, повесила пальто обратно и повернулась к Валентайн. Весь ее вид - немного напряженная поза, покрасневшее лицо, - говорил о замешательстве.
- Вы должны помнить, что я школьная учительница, - она привычным движением прижала исхудавшей рукой собранные короной золотисто-светлые волосы. Последние несколько лет даже благородные дамы недоедали. - Поступившую информацию я усваиваю на уровне рефлексов. Вы мне очень нравитесь, Валентайн. Позвольте мне вас так называть в частном общении. И мне показалось, что вы...
- Что?.. В опасности? Возникли проблемы?
- Поймите... Эта... особа была так озабочена рассказать мне кое-какие факты о вас, и она просила позвать вас к телефону якобы для того, - явно надуманная причина, - чтобы сообщить вам новости. Об одном... человеке. С которым вы когда-то имели... связь. И который сейчас вернулся.
- Ах! - неожиданно для себя воскликнула Валентайн. - Он вернулся, да? Я так и поняла, - она была рада, что еще в состоянии держать себя под контролем.
Скорее всего, ей не о чем беспокоиться. Нельзя сказать, что она почувствовала изменения в себе - даже в сравнении с собой десять минут назад, когда услышала о человеке, которого она, как надеялась, давно выкинула из головы. Человека, который "оскорбил" ее. Так или иначе, но обидел!
Но похоже, что все изменилось. До того, как Эдит Этель озвучила по телефону свое невероятное заявление, ее мысли о будущем представлялись не более, чем в виде семейного пикника под смоковницей на берегу невозможно-синего моря... - и будущее это было так близко, буквально на расстоянии вытянутой руки! Мать в черном с примесью сиреневого, секретарь в черном без примесей. Брат? О, романтическая фигура - невысокий, мускулистый, в белых фланелевых брюках и шляпе из итальянской соломки, и - почему бы и нет? для завершения романтического образа, - в алом широком кушаке.Он стоит одной ногой на берегу, другая нога... на легком ялике, мягко покачивающемся от приливной волны. Славный парень. Милый братец. В последнее время служил на флоте. Поэтому справится с легким яликом. Они собирались завтра... а может, пойдем сегодня после обеда в 4.20?
"И корабли у них есть, и солдаты,
И денег к тому же добыли!"
Слава Богу, у них есть деньги!
Через две недели, без сомнения, откроется морское сообщение от Чаринг-Кросс до Валломброзы. Солдатов - бывших носильщиков, - тоже распустят. Невозможно путешествовать с комфортом с матерью, ее секретарем и братом, - со всей своей вселенной и багажом в придачу! - без многочисленных носильщиков... Какое нормированное масло?! Что за чепуха - попробовать обойтись без носильщиков?
Раз прицепившись, это патриотическая анти-русская песенка пятидесятых или семидесятых годов прошлого века так и прокручивалась в ее голове. Ее откопал один из младших друзей в доказательство неугасшего воинственного пыла соотечественников.
"Мы сражались с Медведем раньше,
Мы сразимся с ним еще!
Русским не достанется Константино..."
Она вдруг поймала себя на том, что сказала "О!" вместо "О, черт!". Мысль, что война закончилась четверть часа назад, остановила ее на этом "О!". Пора бросать пользоваться словечками военного времени! Пришло время снова стать молодой леди. Естественно, и в мирное время действует Закон о Защите Королевства (принятый в 1914 году - прим.перев.). И тем не менее, она продолжала размышлять о человеке, который когда-то обидел ее как тот медведь, и с которым ей предстоит сразиться!
- Пожалуй, не стоит называть его медведем! - с каким-то отзывчивым великодушием подумала она.
И все же он - про которого сообщили, что он "вернулся", - со всеми его проблемами и прочим, полностью поглотил ее мысли... Эти придавленные тяжким бременем жизненных перипетий плечи в серой униформе захватили ее, отодвинули в сторону ее собственные тревоги...
Она размышляла, все еще находясь в школьном зале, прежде чем отправиться к директрисе. Сразу же после того, как Эдит Этель, или, вернее, леди Макмастер, предложила ей немыслимое...
Она размышляла долго... Целых десять минут!
Девушка вывела краткое заключение о том периоде неприятных душевных терзаний, о которых почти позабыла, за что не преминула себя похвалить. Несколько лет назад Эдит Этель ни с того ни с сего вдруг обвинила ее в том, что у Валентайн есть ребенок от этого человека. Хотя девушка даже не думала о нем как о мужчине. Он представлялся ей громоздкой, мрачной интеллектуальной массой, которая, очевидно, немного тронувшись умом, раз не узнает привратника, теперь страдала за закрытыми ставнями в пустом доме в Линкольнс Инн... Можно быть уверенным, ничего другого! Она никогда не была в этом доме, но увидела его мрачную, грузную медвежью фигуру в полосках пробивающегося из-за ставен света, впол-оборота через плечо смотрит на стоящую в дверном проеме девушку... Готовый удушить в раздражающей заботе!..
Валентайн стало интересно, сколько времени уже прошло с тех пор, как несносная Эдит Этель выложила свои соображения... естественно, высказываясь в интересах его Жены, и чью сторону она, также естественно, "немедленно приняла". (Сейчас она явно старается помочь "воссоединится"... Видимо, Жена недостаточно часто посещала чайные приемы Эдит Этель или же слишком блистала, затмевая всех своим присутствием. Скорее всего, второе...) Как давно? Два года назад? Нет, не так давно! Восемнадцать месяцев?.. Нет, больше!.. Намного больше!.. Когда думаешь о Времени тех дней, память бессильно снует туда-сюда, как взгляд усталых глаз, пытающийся разглядеть мелкий шрифт рукописи... Конечно, он ушел осенью... Нет, он в первый раз ушел осенью. Это друг ее брата, Тед, ушел осенью шестнадцатого года. Или другой... по имени Малаки. Как много их уходило и возвращалось. Уходило и не возвращалось... Или возвращались частями - без носа... без глаз... Или - о проклятье, нет! - неважно! Девушка так сжала кулаки, что ногти впились в ладони.
Кажется, все из-за новости Эдит Этель... Он не узнал привратника, когда тот доложил ему об отсутствии мебели... Затем... Она вспоминала... Затем она - за десять минут до разговора с миссис Ванострат, через десять секунд после того, как ее огорошили по телефону, - сидела на покрытой лаком сосновой скамье с железным ножками, уставившись на противоположную стену, отштукатуренную и покрашенную в неуместный серый цвет, в цвет смертоносной мины. И все мысли пронеслись в ее голове менее чем за десять секунд... Значит, все правда!..
Последними словами Эдит Этель меньше минуты назад были: "...сумма приведет к абсолютному краху!", и Валентайн поняла, что речь шла о долге ее жалкого мужа тому человеку, о котором она уже может думать. И может думать, естественно и свободно, именно с того момента, когда Эдит Этель торопилась поделиться новостью. У него опять неприятности - обессилен, изранен, разорен... Что угодно, но чтобы сломлен... Сломлен... И одинок! И ждет ее!
Она не могла себе позволить - она даже не смела! - просто назвать его по имени, не то что думать о нем, хотя воспоминания, помимо ее воли, все время преследовали ее: его светлые с проседью волосы, его косолапые, квадратные, но прочно стоящие на земле ноги, сутуловатую грузную фигуру, намеренно рассчитанное на других невозмутимое выражение лица, абсолютно подавляющие, но самые настоящие энциклопедические познания... Его мужественность... И то... жуткое впечатление, которое он производил!
А сейчас, через Эдит Этель, - надо думать, даже он мог бы найти кого-то более подходящего, чем она! - он опять зовет ее в эту удушающую паутину его запутанной жизни! Эдит Этель не осмелилась бы заговорить с ней, если бы он сам не сделал первый шаг...
Это было немыслимо; это было невыносимо; она сидела на этой скамье напротив этой стены, потому что, казалось, ноги отказали ей от прозвучашего обыденным тоном предложения... Что за предложение?..
"Я подумала, что у тебя будет возможность, если я помогу вам воссоединится..." У нее будет возможность... чего?
Посодействовать, чтобы этот человек... эта хмурая глыба не настаивала на денежном требовании к сэру Винсенту Макмастеру. Безусловно, в таком случае ей и... серой массе! будет дозволено... порассуждать об этических проблемах текущего дня в гостиной Макмастеров! Так просто!
Она задыхалась. Телефон продолжал что-то трещать. Ей хотелось остановить его, но у нее не было сил встать и повесить трубку на крючок. Ей хотелось все прекратить. Она почувствовала себя дурно, как будто клок волос Эдит Этель надоедливо, до тошноты, проник в ее серую обитель.
Хмурая глыба никогда не будет требовать возвращения денег... Эти люди годами, как паразиты, безжалостно высасывали из него, даже не зная, что представляет собой это масса, на которой они паразитируют, что делало их еще более ничтожными. Что может быть унизительнее, чем настаивать на желании стать сводником, только чтобы не возвращать долги, которые и так не будут востребованы...
Ей представились пустые помещения, - понятно, почему! - Линкольнс Инн, неясные очертания мужчины в виде чего-то серого и округлого, сумрачно перемещающегося в комнате с закрытыми ставнями. Большая серая проблема! И он зовет ее!
Чертова куча... Прошу прощения, она имела в виду - удивительно много!.. мыслей пронеслось за десять секунд. Или, скорее всего, уже одиннадцать. Лишь позже она осознала, о чем именно думала. Десять минут спустя чьи-то крупные бесстрастные руки увели ее от телефона и посадили на прикрученную к полу скамью, напротив выкрашенной в минно-серый цвет равнодушной стены, характерной для Главных Частных Школ (Для Девочек)... и за эти десять минут мыслей было намного больше, чем за предыдущие два года. Или не так уж долго?
Скорее всего, это и не удивительно. Если не замечать, скажем, непреходящую тоску года два, а потом думать о ней в течение десяти минут, то можно передумать чертовски много за это короткое время! Вероятно, и о достаточном другом. К тому же от непреходящей тоски нельзя избавиться, как от бедности, например - она с тобой всегда и везде. По крайней мере, она всегда присутствует в таких монастырях, и отнюдь не в духовном смысле! С другой стороны, везде можно оставаться с самим собой наедине.
Хотя и не всегда... можно продолжать объяснять про правильное дыхание и не думать о том, как эта жизнь влияет на твою... Что? Бессмертную душу? Ауру? Личность?.. что-то...
За эти два года... о, ради Бога, пусть будут два года, и покончим с этим!.. она пребывала, должно быть, в... назовем это "состоянием анабиоза" и покончим с этим тоже! Что-то вроде, скажем так, подавления. Она подавляла - запрещала, - все мысли о себе самой. Разве она не права? Что могут треклятые прогерманцы думать о воющей, захваченной азартом и вопящей нации? Тем более ей не очень-то нравятся сторонники немцев как ее братец... Одиночка, непонятно как оказавшаяся среди... бездельников! Неопределенное состояние...
Но... Девочка моя, будь честна с собой! Когда слова из телефонной трубки повергли тебя в шок, ты уже знала, что два года отказываешься думать о том, было ли оскорбление на самом деле. Отказываешься думать об этом. И никак иначе! Никаких оправданий.
Конечно же, она не в неопределенном состоянии, а вполне себе в тревожном ожидании... Если он подал знак, - Эдит Этель сказала: "Я так понимаю, что вы не переписывались..." Или она сказала: "Не общались..."? В любом случае, ни то, ни другое...
Как бы то ни ни было, если эта серая Проблема, если этот спутанный клубок серой вязальной пряжи подал знак, означает ли, что никакого оскорбления не было? Или никакого смысла в этом шаге навстречу нет?
Если мужчина и женщина одного сословия находятся наедине, и мужчина даже не... является ли это на самом деле оскорблением? Подобная идея не придет в голову девушке до тех пор, пока кто-нибуль не заложит ее туда, но однажды прокравшаяся мысль становится неоспоримым убеждением! И естественно, это была Эдит Этель, внушившая эту мысль ей, Валентайн Ванноп, и, естественно, тут же сказавшая, что не верит, но дело в позиции... о, жены этого мужчины! Этого праздного, превосходящего по красоте лилии Соломона (???), удивительно грациозного и высокого, без изъяна и порока, беззаботно смеющегося, легко двигающегося по ровным аллеям существа, которое навечно запечатлено на глянцевых страницах иллюстрированных журналов в компании с Почетным Таким-то, вторым сыном лорда Такого-то... Эдит Этель была более великосветской. Несмотря на свой титул, - чем не могла похвастаться другая, - она была мечтательной. Она демонстрировала знания о книгах Вальтера Саваджа Ландора, и под влиянием поздних пре-рафаэлитов совсем недавно отказалась от мутно-янтарных бус. Леди Макмастер никогда не было в иллюстрированных журналах, что показывало ее изысканные взгляды. Она считала, что есть люди, непохожие на остальных, и для этих людей у нее всегда открыта дверь на ее Вечерах. Она была их Эгерией! Утонченное влияние!
Муж этой Женщины когда-то был допущен в гостиную Эдит Этель, но сейчас нет... Должно быть, его репутация окончательно погублена!
- Вздор! Прекрати! - решительно сказала себе девушка. - Ты влюблена в мужчину, женатого на знатной женщине, и ты расстроена, потому что дама с титулом вложила в твою голову идею, что "вы снова можете быть вместе". После десяти лет!.. Нет. НЕТ. Нет! Это правильно - расставить все по своим местам, но нельзя так грубо подгонять факты.
Если они снова будут вместе, что ожидает ее? Ничего, если смотреть правде в глаза, кроме как быть опять вовлеченной в ужасные страдания этого человека - это как несчастного машиниста затягивает в свои колеса бездушный агрегат, разрывая плоть и оголяя кости! После слов Эдит Этель это сравнение первым пришло ей в голову. Она испугалась, испугалась, испугалась! В этот момент она вдруг оценила все преимущества монашеской уединенности. К тому же ей очень хотелось бить сложенной газетой по каске полицейского в честь одиннадцатого ноября! (11 ноября - "День памяти павших", национальный праздник в Великобритании. 11 ноября 1918 года - день подписания Компьенского перемирия, положившего конец военным действиям Первой мировой войны, - прим.перев.)
Этот человек - у него нет мебели, похоже, он не узнает привратника... Не в своем уме. Не в своем уме и с окончательно погубленной репутацией, чтобы не быть допущенным в гостиную дамы с титулом, завегдатаям которой можно верить - они не будут заниматься с тобой любовью при слабом побуждении с твоей стороны, даже если вы останетесь наедине...
Ее благородная душа отозвалась болью:
- Это несправедливо!
Несправедливость окружала его со всех сторон. До войны, и, естественно, до того, как он одолжил все свои деньги Винсенту Макмастеру, этот серый гризли отлично вписывался в сельско-приходскую гостиную Эдит Этель Душемин - его встречали с воодушевлением!.. После войны, когда - предположительно, - деньги закончились, а сознание затуманено - у него нет мебели, и он не узнает привратника... Теперь, после войны и без денег он не вписывается в Салон леди Макмастер - только она дает приемы в Лондоне.
Это называется - подставить подножку.
Очевидно, так и нужно было сделать. Таких героев войны развелось предостаточно, и Салон перестанет быть Салоном, если позволить им всем явиться на вечер. Особенно если ты им должен!.. Насущная проблема в масштабах страны грозила стать подавляющей уже скоро, через двадцать минут, как только закончится салют - обедневшие герои войны вернутся назад. В бесчисленном множестве. Придется сказать горничной, что меня нет дома для... семи миллионов!
Погодите-ка... А где они все остановились?
Он... Ей пора уже перестать называть его Он, она же не восемнадцатилетняя школьница, мечтающая о своем любимом актере с чистотой невинной юности. Как же тогда его называть? Она всегда обращалась к нему "мистер", даже будучи с ним близко знакомой. Она не могла заставить себя даже мысленно произнести его имя. Эту серую массу, этот привычный объект в кабинете матушки или за чаем она никогда не называла никак иначе, как по фамилии... Однажды она провела с ним целую ночь в двуколке! Подумать только!.. Они декламировали друг другу Тибула в подлунном тумане... И ей так хотелось, чтобы в этом подлунном тумане ее поцеловал этот на самом деле совершенно посторонний медведь!
Это было невозможно, но она до сих пор помнила, как дрожала... дрожит?
Она поняла, что ее трясет.
Потом на них наехало авто генерала лорда Эдварда Кэмпиона, Кавалера Креста Виктории, (P.G. - не нашла перевода - прим.перев.), еще Бог знает чего! Крестный отец знатной жены, на тот момент бывшей на водах в Германии... Или не ее крестный отец. Даже скорее всего, крестный отец ее мужа, но несомненно ее рыцарь в сияющих доспехах. В те времена на форменных брюках генералов были широкие красные полосы. Какой поворот! Какое знаменательное событие!
Это было в 1912 году... Кажется, первого июля... точно она не помнила. В любом случае, было лето, до начала сенокоса. На полях Хогга (???) трава стояла высокая, они шли через нее и спорили об избирательном праве женщин. Она гладила руками отяжелевшие колосья... Пусть будет первое июля 1912 года...
Сегодня одиннадцатое ноября... Что?! Ну да, восемнадцатого, конечно же...
Шесть лет! Через что прошел за это время мир!... Через катаклизмы! Через революции!.. Ей послышался сплоченный в творческом порыве рев журналистов всех этих газетенок и бульварных изданий.
Но погодите, ведь так и было! Если бы шесть лет назад той ночью она поцеловала человека, воспоминания о котором постаралась загнать в самые дальние уголки памяти, то это было бы простой блажью капризной школьницы; но сегодня... - по более чем очевидному предложению леди Макмастер свести их вместе, что представлялось невозможным на расстоянии или при отсутствии переписки, - нет, общения! - в таком случае, если бы она его поцеловала сегодня...сегодня.. сегодня... Одиннадцатого ноября!... "Каким бы был он, этот день..." Это не ее чувства, это цитата из Кристины, сестры любимого поэта леди Макмастер... Хотя, вероятнее всего, с получением титула она подобрала себе более... более изысканных поэтов. Например, убитый при Галлиполи... (Дарданелльская операция или Битва при Чанаккале - масштабная военная операция в ходе Первой мировой войны - прим.перев.) Джералд Осборн, кажется? Не помню имени!
Но шесть лет она была одной из сторон этого... треугольника. Такое положение нельзя назвать "ménage a trois" (фр., "любовный треугольник", но в данном контексте лучше подходит понятие, которые мы называем "Шведская семья" - прим.перев.), даже если не знаешь французского. Они же не жили вместе!.. Просто они были чертовски близко от смерти, (прямой перевод "near died together", но мне кажется, по контексту больше подходит "настолько переполнены чувствами" - прим.перев.) когда авто генерала въехало в их двуколку! Чертовски близко! (Не использовать словечки из военного времени! Прекращать! Помни о пикнике!)
Какая глупость - взять с собой школьницу, едва достигшую возраста согласия (не путать с совершеннолетием и брачным возрастом - прим.перев.), в ночную поездку на двуколке и наткнуться на машину Кавалера Креста Виктории, (опять P.G. - прим.перев.), поборника законной справедливости в красных лампасах! Любой человек, а тем более мужчина, постарается избежать такого!
Большинство людей представляет себе, какого рода расплата предстоит жещине... да и школьнице тоже!
Но им пришлось расплачиваться обоим... Судите сами: когда еще просто Эдит Этель Душемин, а впоследствии, ну может, не совсем леди! Макмастер... Как бы там ни было, когда после смерти мужа вышла замуж за этого ничтожного... (не употреблять таких слов!), она, Валентайн Ванноп, была единственной свидетельницей их бракосочетания - как, впрочем, и их осмотрительного и достойного, но все же адюльтера!.. Когда же Эдит Этель... Кажется, это было в день получения рыцарства, потому что Эдит Этель оправдывалась за то, что не приглашает ее на празднование... Эдит Этель обвинила ее в том, что она родила ребенка от... Ох, от мистера Такого-то. Хоть этот мистер и был постоянным советником ее матери, но Бог ей свидетель, они были все еще на той стадии знакомства, когда называют друг друга по фамилии... Когда леди Макмастер, фыркая, как вьючное животное лама из Южной Америки, обвинила ее в том, что у нее ребенок от советника матери, она очень удивилась, но было понятно, откуда все пошло - двуколка, авто, генерал, сестра генерала леди Вроде-как-Паулин - или Клодин? Да, леди Клодин, сидевшая в тот момент в авто, и Знатная Жена, перед которой люди всегда расступаются... Когда ее ни с того ни с сего обвинили, в первую, - и надо сказать, и в последующую! - очередь ее взволновала мысль о его репутации, а не о своей...
В этом и заключалась самая суть его сложностей. Он попадал в неприятности, нескончаемые и необратимые, - именно необратимые! - а другие люди переживали за него, он же тем временем вляпывался в еще большую непрятность! Наезд генерала на двуколку может служит ярким примером. Он ехал совершенно правильно, по своей стороне дороге, но надо быть таким особенным, чтобы отвратительный автомобиль, управляемый генералом, вдруг взбесился!.. И... женщину всегда ожидает расплата. В данном случае она заплатила в буквальном смысле. Лошадь, запряженная в двуколку, принадлежала ее матери, и, хотя генерал возместил расходы, убытков было в два раза больше... Конечно, ее репутация пострадала из-за того, что она была в двуколке наедине с мужчиной, на рассвете... И совсем неважно, что он каким-то образом ее "оскорбил", - или все-таки нет? - той... о, восхитительно-безумной ночью... Ей нужно было узнать о ребенке от него, чтобы сильно обеспокоиться о его несчастной репутации... Разумеется, с его стороны было бы весьма неприличным - она так юна и невинна, дочь такого известного человека, по нелепости обедневшего, лучшего друга его отца и тому подобное. "Ему и не следовало так поступать!" - послышались ей голоса со всех сторон. Да он и не собирался...
Да, он и не собирался... А она?
Эта волшебная ночь! Они ехали в двуколке, почти перед самым рассветом туман поднялся до шеи, небо посерело как в сумерках. И одна огромная звезда! Она помнит только эту звезду, хотя должна была быть еще и ущербная луна. Но звезда была ее лучшим другом - она была соединена с ее повозкой... Она вспомнила, как они цитировали, вернее, спорили:
Flebis et arsuro me, Delia, lecto
Tristibus et . . .
(Альбий Тибулл, (50? до н. э. - 19? до н. э.) "Элегия 1", - прим.перев.)
И вдруг она начала декламировать:
Горит закат. Вечерняя звезда
Зовёт меня: "Тебя я разбужу!"
Но пусть не стонет отмель никогда,
Когда я...
("Пересекая отмель", лорд Альфред Теннисон, перевод Ольги Кайдаловой - прим.перев.)
- Но, дорогуша, тебе не следовало бы! Это же Теннисон! - прервала она себя, особо выделив "Теннисон". - Все равно, это было бы блажью неопытной школьницы... Но если бы сегодня я позволила ему поцеловать себя...
Она стала бы... блудейкой? Блудницей? Да, блудницей - намного лучше, намного предпочтительнее. Почему же не любовницей? Нельзя, ты должна быть "хладнокровной прелюбодейкой", иначе нравственность не будет отомщена.
Но точно не "хладнокровной"! Тогда "с определенными намерениями"... Тоже не подходит для описания процесса физического соприкосновения... Забавно получается, когда пытаешься найти слова для описания чувств!
Если же она отправится в Линкольнс Инн и напрямую встретиться с Проблемой... В таком случае, "с определенными намерениями" подходит в самом прямом и полном значении...
- Меня ждет безумие, - быстро проговорила она и тут же себя одернула, - Что за глупости!
Она заставила себя признать, что два года назад у нее были отношения с мужчиной. Это в порядке вещей - не бывает такого, чтобы у школьной учительницы почти двадцати пяти лет не было хоть какого романа, пусть это даже не более чем нахальное разглядывание с стороны джентльмена в чайной... и его исчезновение через неделю... Необходимо иметь хоть такую несостоявшуюся любовную связь, будь ты учительницей, служащей министерства или уважаемой дактилографиней. Бережно сохранить эту историю в самом дальнем ящике памяти, а каким-нибудь воскресным днем перед отменно скудным обедом вытащить на свет, представляя себя неотразимой красоткой с кастаньетами в испанском замке, воспламеняющая мужчин знойным взглядом...
У нее же был роман с честным человеком, с таким бесхитростным созданием! Таким ХОРОШИМ! Словами не передать, каким ХОРОШИМ... Совсем как покойный Альберт, принц-консорт! Самое искреннее, беспомощное, но в то же время надежное существо, которое ей не следовало заманивать - все равно, что отстреливать прирученных голубей! Потому что у него уже была Знатная Жена, блиставшая на страницах иллюстрированных журналов, в то время как он сидел дома и развивал статистическую науку, или же приходил на чай к ее такой замечательной и такой рассеянной матери и помогал приводить в порядок ее статьи. Именно со стороны женщины шло соблазнение... Он не поддался чарам!
Но почему?.. Потому что он был ХОРОШИМ?
Очень возможно...
Или же, - эту тягостную мысль она постаралась отогнать подальше туда, где покоились ее воздушные замки, - или он на самом деле ничего к ней не испытывал?
На званых вечерах они оказывались рядом, - вернее, это он оказывался рядом, потому что по распоряжению Эдит Этель она как старлетка (???) разливала чай и не могла отойти от чайного стола. Он же передвигался по комнате, рассматривая корешки книг или объясняя очевидные вещи какому-нибудь гостю. В конце концов, он неизменно доходил до ее уголка, чтобы перекинуться парой словечек... И его красивая жена - до отчаяния красивая жена! - шествовала под руку с выклянчившим эту милость вторым сыном графа Такого-то, и люди расступались перед ней...
Так продолжалось с первого июля двенадцатого по четвертое августа четырнадцатого...
После все пошло наперекосяк - и обрушилась тревога. Его отъезд на опасную службу. Проблемы. У него возникли проблемы со всех сторон - с начальством, абсолютно лишними в этой ситуации гуннскими снарядами, проводами, грязью; деньги, политика, страдания без надежды услышать хотя бы одно ободряющее слово... Неразрешимые сложности, которые никогда не распутать, но которые каким-то образом захватывают тебя в свой переплетенный узел...
Потому что он нуждался в ней! В его последний отпуск он подошел к ее столу намного раньше, и оставался дольше, чем обычно, до тех пор, пока все не разошлись, и они смогли посидеть вместе у камина и... поспорить о правильности и ошибочности войны!
Она была единственным человеком на свете, с кем он мог поговорить... Оба отличались рассудительным и практичным умом, без особого романтизма... Хотя... доля романтизма в нем все-таки присутствовала. Иначе он не попадал бы все время в передряги. Он отдавал все, что имел, любому, кто просил - с этим можно смириться. Но те, кто жил за его счет, сами затягивали его в круговорот проблем - что совсем неприемлемо. Нужно противостоять!
Потому что... чем больше отдаете, тем сильнее неприятности! И если не защищаться, то родные и близкие вынуждены страдать вместе с вами. И она относится к этим родным и близким... Или относилась когда-то!
И тут ее нервы не выдержали и голова пошла кругом... Предположим, что человек, о котором она два года ничего не слышала, не знал, как с ней связаться... Как последняя дура она с легкостью решила, что он попросил леди... чтоб ее!.. "свести их вместе". Но с другой стороны, трудно представить, что даже у Эдит Этель хватит наглости звонить ей с таким предложением без его ведома!
Ее рассуждения зашли в тупик... Переполненная нерастраченной чувственностью, она позволила разуму сразу перепрыгнуть к тому выводу, который напрашивался при первом же упоминании о Нем - он просит ее прийти и стать его возлюбленной... Или сиделкой до его выздоровления...
Разумеется, это не означает, что она поддалась. Но если бы не идея, что на самом деле через Эдит Этель говорит он сам, она бы не позволила своим мыслям зациклиться на его проклятых напыщенных достоинствах!
Почему-то она считала, что если он бы он позвонил сам, значит, в эти два года без писем к ней он не развлекался с другими девушками... Да неужели?..
Надо разобраться! По какой причине мужчина, почти... ПОЧТИ... "воспользовавшийся ею" в ночь перед отъездом во Францию два года назад... После этого не написал ни словечка!.. Про него все можно сказать: поразительный и грозный, выдающийся и полоумный, Джон Пил в сером пальто ("отважный Джон Пил в охотничьей куртке..." - герой песни, простолюдин - прим.перев.) или настоящий английский землевладелец белых костей и голубых кровей, праведник, подобный Богу или Иисусу... Все это про него. Но никто не вправе отправиться в пекло, практически соблазнив молодую женщину и оставив ее в муках адских, и за все два года прислать единственную открытку с видом Мицфы! Никто не вправе! Никто!
Иначе надо в корне пересматривать представления о своем характере и принять само собой разумеющимся, что вы забавлялись с нею, и после спокойно развлекались с девушками из Женской вспомогательный Службы в Руане или где-то еще...
Когда по возвращении вы позвоните своей девушке... или обратитесь к ней через титулованную особу... без сомнения, это поможет восстановить вашу репутацию в свете, или, по крайней мере, в глазах этой девушки, будь она более слабовольной...
Неужели он сам? Смешно думать, что у Эдит Этель не хватит наглости своевольничать! Винсент задолжал ему три тысячи двести фунтов, не считая процентов, - ради этой суммы Эдит Этель не постесняется с самой сладенькой улыбочкой выпрашивать подушки в госпитале, где лежат умирающие... Ее можно понять - она спасает своего мужчину. Ради своего мужчины можно вытерпеть любые унижения. Но ей, Валентайн, даже это не помогло!
Она вскочила со скамьи, сжала кулаки так, что ногти впились в ладонь, и с силой топнула ногой в ботинке на тонкой подошвой о совершенно жесткий бетонный пол:
- Он не просил ее звонить мне! Он не просил! Он не просил! - сопровождая каждую фразу топаньем.
Она направилась к телефону, все это время издававшему длинные, режущие слух гудки, и одним движением оборвала закрученный зеленый шнур телефонной трубки... Сломала его с неожиданным для себя удовольствием!
Ей не было стыдно за то, что она нанесла урон имуществу Школы.
"Внимание, Баффы!" ("Steady the Buffs!" - очень распространненный призыв сохранять спокойствие. Баффы - сокращение название служащих Королевского Восточно-Кентского полка. Название произошло от цвета их формы. Buff - темно-желтый цвет - прим.перев.) - призвала она саму себя. Она привыкла называть свои мысли "баффами", потому что, как правило, они часто были лишены романтичности... Лихой полк, эти Баффы!
Но если бы она не сломала телефон, она могла бы сама позвонить Эдит Этель, чтобы узнать, просил ли он сам... свести их снова вместе. Только она, Валентайн Ванноп, способна разбить единственное средство разрешения мучительных сомнений...
Вообще-то, это не похоже на нее. Она была достаточно практична, чтобы избегать пагубных привычек. Она разбила телефон, чтобы разорвать связь с Эдит Этель, или потому что она ненавидела звенящие гудки, напоминающие ей ночную тревогу, или просто потому, что его надо было разбить. Ни за что на свете, ни за что, ни за что! она не собирается звонить ей и спрашивать:
- Это он подговорил тебя позвонить мне?
Это означало бы позволить Эдит Этель сунуть нос в их близость.
Ноги сами, подчиняясь воле подсознания, понесли ее к широкой полированной двери из сосны в конце зала. Дверь была в стиле готической архитектуры, но из-за экономии средств ее украшения напоминали погоны и каски из черного чугуна. (???)
- Конечно, если жена забрала всю его мебель, то понятно, почему он хочет поговорить... Мебель бы они поделили... Но он не из тех, кто разводится с женой, а она развода не захочет.
Уже пройдя под липкими сводами - все деревянные покрытия из-за лака выглядели липкими! - она решила:
- Какая разница!
Самым замечательным было... но она не смогла сформулировать, что же было самым замечательным. Сначала надо было собрать предварительные сведения.
ГЛАВА 3
В итоге Валентайн сказала уже сидящей за столом с двумя розовыми гвоздиками мисс Ванострат:
- На самом деле я не хотела вас беспокоить, но ноги каким-то образом привели меня сюда... Это же из Шелли? (Перси Биши Шелли, 1792-1822. Цитата из "Индийской поэмы" - прим.перев.)
На самом деле, еще в Школьном Зале, еще до того, как она разбила телефон, ее толком не осознавший, но проницательный рассудок подсказал, что наверняка мисс Ванострат знает ответы на ее вопросы, поэтому нужно поторопиться и поймать директрису до того, как та уйдет вслед за девочками. Она заторопилась по опустевшим коридорам с готическими окнами, в ажур которых равномерно были вставлены кусочки розового стекла. Сокращенный путь пролегал через темную и безлюдную раздевалку. Среди шкафчиков Валентайн увидела угловатую веснушчатую девочку в черном. Она сидела на стуле, положив лодыжку одной ноги на колено другой и безуспешно пыталась зашнуровать тупоносый ботинок. Валентайн сама не поняла, почему ей вдруг захотелось сказать "До свидания, Петтигал!".
Пятнадцатилетняя неуклюжая школьница с прыщавым лицом предстала символом этого места - вроде бы здоровая на вид, но на самом деле не очень; вроде бы искренняя, но не жаждущая интеллектуальной честности; с выступающими косточками... и некрасиво всхлипывающая, отчего лицо выглядело вроде бы замызганным... Все эти "вроде" в полной мере относились к учебному заведению. Здесь все были вроде бы здоровыми, вроде бы искренними, вроде бы неуклюжими, в возрасте от двенадцати-до-восемнадцати, нелепо костлявыми из-за недостаточного питания... Вроде бы эмоциональные, но более склонные к хныканию, чем к истерике.
И вместо прощания Валентайн сказала:
- Давай!
По ее мнению, ученица слишком оголила ноги, поэтому она резко одернула юбку вниз и принялась шнуровать упрямый ботинок на упрямой лодыжке. В самый расцвет юности, который, несомненно, придет, но так же верно и пройдет, эта девочка, как водится, выскочит замуж, а после станет одной из Матерей Европы... В другой ситуации можно было бы успокоить словами, что праздники еще будут. Конечно же, но таких дней больше не будет!
Валентайн почувствовала на правой коленке теплую влажность.
- Мой кузен Боб был убит позавчера, - услышала Валентайн над головой.
Валентайн еще ниже склонилась над ботинком. В образовательных учреждениях нужно показывать стойкость и собранность при демонстрации со стороны учеников осознанных выходок. У этой девочки никогда не было двоюродного брата Боба или кого-то еще. Петтигал и две ее сестры, Петтигал-Вторая и Петтигал-Третья, были в этой школе на самых льготных условиях именно потому, что, не считая их овдовевшей матери, у них не было других родственников. Отец, майор на неполной ставке, погиб в самом начале войны. Все учительницы знали об этом, потому что каждой из них приходилось регулярно подавать отчеты о нравственных качествах сестер Петтигал.
- Он оставил мне своего щенка, чтобы я за ним присматривала. Это так несправедливо!
- На твоем месте, - сказала Валентайн, выпрямившись, - прежде, чем выйти на улицу, я бы умылась. Иначе тебя могут принять за немца.
Она накинула на плечи девочки мешковатую куртку.
- И постарайся представить, что дома тебя ждет кто-то, только что вернувшийся с войны. Это очень легко. И поможет тебе выглядеть лучше.
Продолжив свой путь по коридорам, она думала: "Святые небеса, насколько мне это помогло выглядеть лучше?"
Как и предполагалось, Валентайн успела перехватить директрису у дверей. Директриса жила в Фулхэме, где, несмотря на всю невзрачность этого пригорода, расположился особняк епископа. Противоречивых чувств этот факт не вызывал - воспитанная в истинном англиканском духе, эта леди в то же время достаточно повидала всяких сорванцов с окраины, иные проказы которых весьма выделялись из общей массы.
На первые три вопроса директриса отвечала в замешательстве, встав так, чтобы между ней и Валентайн был стол. Но перед цитатой Шелли она села, и весь ее вид говорил о немедленном желании праздновать всю ночь. Валентайн продолжала стоять.
- Сегодня такой день... - очень осторожно начала мисс Ванострат, - От сегодняшних действий... может зависеть вся последующая жизнь...
- Именно поэтому я и пришла к вам, чтобы точно знать, где я стою и в какую сторону мне делать шаг.
- Я должна была отпустить девочек. И вы на самом деле дороги мне, поверьте. Попечители - я получила телеграмму от лорда Булнуа, - приказали освободить завтра учениц от занятий. Я нахожу это несколько несообразным, но все же таким образом... - не закончила свою мысль женщина.
"Боже милостивый, я совсем не разбираюсь в мужчинах, но надо признать, и в женщинах мало что понимаю. Чего она добивается?.. Она нервничает. По всей видимости, она собирается сделать что-то, что, по ее мнению, мне не понравится."
- Не думаю, что кто-нибудь смог бы удержать девочек сегодня, - сказала ободряюще Валентайн. - Никто не переживал такого, никогда еще не было такого дня.
Где-то на Пикадилли плечом к плечу бурлит толпа; Колонна Нельсона гордо возвышается среди сплошной массы; на Стрэнде в честь празднования наверняка жарят быка; на Уайтчепел эмалированные вывески с высоты взирают на миллионы двигающихся шляп - весь неприглядный и необъятный Лондон встал перед ее глазами. Лондон она воспринимала, как тетерев - свои родные вересковые заросли, но сейчас она вынуждена находится на отшибе и смотреть на две поникшие розовые гвоздики. Подношение лорда Булнуа мисс Ванострат, вероятно, уже подвяло, потому что в природе не может быть такого цвета!
- Мне хотелось бы знать, что вам эта женщина - леди Макмастер - сказала.
Мисс Ванострат смотрела на свои руки: тыльные стороны прижаты друг к другу, мизинцы переплетены... устаревший жест. Гиртон-колледж, выпуск 1897 года, предположила Валентайн. Развлечение для смышленой блондинки... В те дни благожелательные комические газеты называли их "Белокурые выпускницы"... Молчание затягивалось. Что ж, Валентайн не собирается устраивать демарши... Французское выражение, но как сказать по-другому?
- Я сидела у ног вашего отца.
"Теперь ясно. Но в таком случае она посещала Оксфорд, а не Ньюхэм!"
Она никак не могла вспомнить, был ли уже в 1895 или 1897 году женский колледж в Оксфорде. Скорее всего, был.
- Великий Учитель... Потрясающий авторитет во всем мире...
Мисс Ванострат знала о Валентайн все, во всяком случае, об ее знатном происхождении с самого начала работы в качестве учительницы по физическому воспитанию в Главной Частной Школе (Для Девочек). И странно, думала Валентайн, что директриса оказывала ей не больше внимания, чем старшей горничной, но общалась неизменно вежливо, как генералы с низшими офицерами. Но с другой стороны, она позволила девушке безо всякого вмешательства извне самой организовать физическую подготовку.
- Мы слышали, как он разговоривал с вами и с вашим братом на латыни с самого вашего рождения... Его все считали эксцентричным, но теперь я вижу его правоту!.. Мисс Холл говорит, что вы самый выдающийся латинист, которых она когда-либо могла себе представить...
- Это не так, - ответила Валентайн. - Я не могу думать на латыни. Нельзя называть себя латинистом, если ты не думаешь на этом языке. Отец, разумеется, умел.
- Это первое, что можно сказать о вашем отце, - лицо мисс Ванострат озарилось слабым отблеском юношеского восхищения. - Он был таким мудрым, таким совершенным! И таким живым!
- Мы с братом, должно быть, производим странное впечатление... С таким отцом... Ну и матушка, конечно.
- О... ваша матушка...
И Валентайн сразу представила себе воздыхательниц времен молодости мисс Ванострат, которые шпионили за отцом и матерью во время их воскресных прогулок по Оксфорду. Маленькая клика из-за деревьев наблюдает за веселым, оживленным отцом и величаво следующей за ним доброй и рассеянной матерью. Девицы перешептываются: "Ах, если бы мы были рядом с ним..." И Валентайн в сердцах бросила:
- Думаю, вы не читаете романов моей матушки... Это матушка записывала за отцом и правила его работы. Он был слишком нетерпелив для рукописей!
- Вы не должны так говорить! - воскликнула мисс Ванострат, и в голосе ее звучала мука человека, защищающего личную честь.
- Не понимаю, почему. Он сам об этом не раз говорил.
- Он тоже не должен был говорить такого, - смягчилась женщина. - Ему следовало бы больше заботиться о своей репутации ради своих Творений!
Валентайн восприняла слова тощей восторженной старой девы с насмешливым любопытством:
- Конечно, если вы почитали... до сих пор почитаете отца, как и прежде, - признала она, - то вы имеете определенное право отстаивать его доброе имя... И все-таки мне хотелось бы знать, что сказала вам эта особа по телефону.
Бюст мисс Ванострат начал стремительно двигаться к краю стола: