Форд, Мэдокс Форд : другие произведения.

Конец парада. Парадам больше не бывать...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.04*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Форд Мэдокс Форд. Тетралогия "Конец Парада", вторая книга "Парадам больше не бывать......" Оригинал взят https://ebooks.adelaide.edu.au/f/ford/ford_madox/no-more-parades/complete.html

  Форд Мэдокс Форд
  ПАРАДАМ БОЛЬШЕ НЕ БЫВАТЬ...
  
  Часть I
  
  ГЛАВА 1
  
  После истекающей каплями зимней ночи теплое прямоугольное помещение выглядело бестолковым, как будто нарисованное ребенком. Тусклый свет, переливающийся красно-оранжевой пылью, проникал из продырявленного в нескольких местах ведра, наполненного раскаленным коксом и покрытого трубой из свернутого железа, выхватывал из марева три группки людей, движения которых угадывались по мерцанию медных пуговиц на коричневых рукавах. Двое из них, явно младшие по рангу, присели на полу у жаровни; четверо остальных, по двое по углам палатки, поникли за столами в позе крайнего безразличия. С навеса над черным прямоугольником двери периодически срывались капли собравшейся влаги, с навязчивой стеклянной тишиной, словно в паузах музыкального произведения. Двое сидящих на корточках у жаровни шахтера начали разговаривать на тихом, едва слышном, напевном диалекте. Беседа продолжалась и продолжалась, монотонно, размеренно, лишенная эмоций. Словно один рассказывала длинную-предлинную историю, а его товарищ проявлял понимание или сочувствие утробным кряхтением...
  Дребезжащий звук огромного внушительного чайного подноса заполнил небо до самого черного горизонта и с грохотом упал на землю. Бесчисленные куски листового железа загромыхали в ответ "пак-пак-пак". Через минуту земляной пол в палатке содрогнулся, барабанные перепонки воздухом вдавило внутрь, плотный гул накрыл пространство, яростный отзвук толкнул вправо-влево людей, прижал к столу, и оцепенение ночи сменил треск, как будто горел подлесок. Один из сидевших на полу склонился к жаровне, его освещенные невероятно красные и полные губы продолжали шевелиться...
  Двое у жаровни были шахтерами из Уэльса; один прибыл из долины Рондда и был неженат; второй же, из Понтердьюлиаса, отказавшийся скрыться (уклониться от армии? - прим.перев.) непосредственно перед войной, имел жену, которая владела прачечной. Двое за столом по правую сторону двери были сержанты-майоры; один из Саффолка, вполне приспособившийся за шестнадцать лет службы сержантом в пехоте. Второй был канадцем английского происхождения. Двое других в противоположном углу палатки являлись капитанами; кадровый офицер помоложе был родом из Шотландии, но образование получал в Оксфорде; грузный, примерно средних лет йоркширец служил в батальоне ополчения.
  Один из сидящих на полу был в неистовом бешенстве из-за старшего офицера, который не отпустил его в увольнительную домой. Жена продала прачечную, и солдату было необходимо выяснить, почему покупатель до сих пор не отдал деньги. Другой же думал о корове. Его девушка, работавшая на горной ферме над Кайрфилли, написала ему о необычной корове - черно-белой Гольстейн - наверняка необычной в хорошем смысле.
  Английский сержант-майор почти до слез волновался из-за не по их воле запаздывающего пополнения. Они смогут увести их не раньше двенадцати ночи. Будет неправильно, держать людей на одном месте. Они не любят ждать, топчась на одном месте. Это раздражает их, им это не нравится. Он не понимал, почему начальник склада их подразделения не имеет достаточного запаса свечей для ламп с козырьком. Людей нельзя держать в ожидании и бездеятельности. Скоро им должны дать ужин. Начальник будет недоволен. Он будет явно брюзжать, выписывая требование (???) на ужин. Как будто платит со своих денег. Две тысячи девятьсот девяносто четыре ужина по полтора пенни. Но ведь это же неправильно - держать людей на одном месте до полуночи и без ужина. Это вызовет в них недовольство, тем более они впервые на линии фронта, бедолаги.
  Канадский сержант-майор беспокоился о записной книжке из свиной кожи. Он прикупил ее на артиллерийском складе в городе. Он представлял себя, высокого, с прямой спиной, очень лихо выглядящего на параде с этой книжицей, вычитывающий те или иные сведения адъютанту. Но он не мог вспомнить, клал ли он книжку в вещмешок, потому что в карманах он ее не обнаружил: ни в левом и правом нагрудном кармане, ни в карманах мундира, ни в карманах шинели, висевшей тут же на гвоздике, в пределах досягаемости со стула. Он был не уверен, что человек, исполняющий обязанности денщика, уложил записную книжку в вещмешок, хотя тот заявил, что точно уложил. Это очень раздражало. Его нынешняя книжка, купленная еще в Онтарио, уже распухла и рассыпалась на части. Он не любил ее показывать, когда имперские офицеры просили что-нибудь напомнить. Это давало им ложное представление о канадских войсках. И очень раздражало. В мирной жизни он был аукционистом. Он согласился, что такими темпами они доведут пополнение до станции и погрузят в поезд не раньше половины второго. Но очень раздражало не иметь понятия, упакована его новая записная книжка или нет. Он хотел произвести хорошее впечатление на параде, высокий, с прямой спиной, вынимающий записную книжку, когда адъютант спросит его о той или иной цифре отчета. Он понимал, что адъютанты могли бы уже стать имперскими офицерами, если бы не оказались в Франции. Это очень раздражало.
  Невыносимый перекатывающийся рокот задел в каждом из этих мужчин что-то глубоко внутреннее, и это отразилось в реакции их тел. Смертельное извержение сменилось резкой тишиной, которая отозвалась болезненным пульсированием крови в ушах. Молодой офицер вскочил на ноги и схватился за пояс, висевший на гвоздике. Старший, на другом конце стола, с вытянутой и медленно опускающейся рукой, завалился на бок. Он осознавал, что его молодой товарищ, старший офицер по чину, действует не в своем уме. Молодой человек, невозможно усталый, неслышимо произносил колкие, оскорбительные слова своему компаньону, а старший отвечал, тоже неслышимо, резко и коротко, по-прежнему двигая рукой над поверхностью стола. Старший английский сержант-майор сказал своему младшему, что капитан Маккензи опять в приступе безумия, но он знал, что его никто не слышит. Его отечески-заботливое сердце беспокоилось не только о двух тысячах девятисот сорока четырех новобранцах, но почувствовало утомленную потребность распространить свою заботу и над офицерами. Он сообщил, что капитан Маккензи, хоть и слетает временами с катушек, был лучшим офицером армии Его Величества. И делает из себя посмешище. Лучший офицер армии Его Величества. Никого нет лучше. Осторожный, умный, смелый, настоящий "ерой". И внимательный к своим солдатам на передовой. Вы не поверите... Он неясно ощутил, что заботиться об офицерах - это несколько утомительно. Ефрейтору, или младшему сержанту, если они поступают неправильно, можно сквозь усы пропыхтеть сиплые советы. Но к офицеру надо подходить окольными путями. Приходилось нелегко. Слава Богу, другой капитан - человек надежный и владеющий собой. Опытный и умелый, как говорится.
  Упала безжизненная тишина.
  - Потеряли..., так? - голос солдата из Рондды прозвучал оглушительно.
  Видимая через дверной проем сверкающая подсветка вспыхивала на фронтонах других бараков.
  - Нет причин, - его товарищ из Понтердьюлиаса на свой родной манер тянул слова нараспев, - почему дурацкие прожекторы должны, понятное дело, светить нас перед этими гребаными аэропланами. Если они не хотят, то я еще хочу погреть свою идиотскую задницу на гребаном Мамблсе (побережье юго-восточного Уэльса - прим.перев.).
  - Не так много бранных слов, 09 Морган, - сделал замечание сержант-майор.
  - А теперь, Дэй Морган, я должен тебе сказать, - продолжил приятель 09 Моргана, - необычная корова может быть чем угодно. Черно-белая Гольстейн - это...
  Молодой капитан, казалось, прекратил прислушиваться к разговору. Он положил обе руки на покрытый скатеркой стол и вскричал:
  - Кто вы такой, черт возьми, чтобы отдавать мне приказы? Я старше вас по чину. Кто, проклятие... Ради Бога, что за проклятие... Никто не смеет мне приказывать...
  Голос его ослабел еще в груди, он чувствовал холодный воздух в носу, потому что его ноздри были слишком расширены. Ему мерещилась сложная сеть заговора вокруг него и против него:
  - Вы и ваш - доносчик генерала... ! - ему захотелось перерезать острым окопным ножом некоторые глотки. Это помогло бы снять тяжесть с груди.
  - Сядьте! - громада тяжелой фигуры перед ним парализовала его конечности. Невероятная ненависть поднялась в нем. Если бы он только мог дотянуться до своего ножа...
  - Имя проклятого покупателя моей дурацкой прачечной - Уильямс... - сказал 09 Морган. - Если это - Эванс Уильямс из Кастелл Гоч, как мне думается, то я дезертирую.
  - Возненавидел этого коровенка, - человек из Рондды был сам по себе. - И посмотри, прежде чем ты скажешь...
  Никто из них не слушал разговор офицеров. Разговор офицеров был им не интересен. Каким образом владение коровой приводит к ненависти к ее теленку? Прямо за Кайрфилли в горах? Осенним утром весь склон бывает покрыт паутиной. Она отражает солнечные лучи не хуже стекла. Должно быть, упустили корову-то.
  Молодой капитан, перегнувшись через стол, начал долгие споры по вопросу относительности старшинства. Он дискутировал сам с собой, высказывая аргументы обеих сторон быстрой скороговоркой. Сам он был возведен в чин сразу после Гелувельта (место в Бельгии, где 31.10.1914 г. состоялось одно из значительных сражений Первой мировой войны - прим.перев.). А другой - только год спустя. Правда, этот другой был постоянным командиром этого учебной базы, а он сам приписан к этому подразделению только из-за пайка и дисциплины. Но это не включает в себя команды "Сидеть"! И ему очень хочется знать, что этот другой имел в виду? Он начал говорить, быстрее чем обычно, о круговороте. Когда пройдет весь цикл, атом распадется, и миру придет конец. Через тысячелетие никто не будет отдавать или выполнять приказы. Безусловно, до тех пор он будет повиноваться приказам.
  Старший офицер, будучи давно здесь представленным, обременный командованием подразделением непомерной величины, с разношерстным штабом бесполезных подчиненных, которые к тому же все время менялись, с нежелающими работать сержантами, с рядовыми, почти всем составом служившими в колониях и не привыкшими к трудностям, с опустошенным ими складом, чувствовал, что все это происходит исключительно в частях регулярной Британской армии, а потому его ничего не возмущало. Практические трудности его повседневной жизни были ему привычны, но он имел неприятности в личной жизни. Его недавно выписали из госпиталя; полотняная палатка, в которой он жил, была заимствована у уехавшего в отпуск в Англию военного врача. Если зажигали керосиновую печку, то в палатке становилось удушающе жарко, но без нее до костей пробирали нестерпимый холод и сырость. Денщик, доставшийся от военного врача, оказался придурковатым малым.
  В последнее время воздушные налеты немцев стали регулярными. База была плотно укомлектована солдатами, как сардинами в банке. В нижней части города на улице нельзя было протолкнуться. Поисковым отрядам (разведка? - прим.перев.) было приказано держать своих людей вне поля зрения как можно дальше. Эти отряды выпускались только по ночам. Но как можно отсылать отряды по ночам, если на каждые десять минут следует два часа светового запрета для предотвращения воздушных налетов? На каждого солдата офицеру надо заполнить и подписать девять комплектов бумаг и карточек. Вполне объяснимо, что каждый бедолага должен быть надлежащим образом оформлен. Но как это сделать? Ему нужно отправить сегодня ночью две тысячи девятьсот девяносто четыре человека. Девять на две тысячи девятьсот девяносто четыре будет двадцать шесть тысяч девятьсот сорок шесть. Они не хотят или не могут позволить ему иметь машину для штамповки гильз (???), но как на оружейном складе ожидают от него наштамповать пять тысяч девятьсот восемьдесят восемь одинаковых дополнительных гильз в нагрузку к его основной работе?
  Молодой капитан продолжал молоть чепуху. Титдженсу не нравились разговоры о круговороте и миллениуме. Когда вы слышите подобные речи, если у вас есть капелька чутья, в сердце поселяется тревога. Это может оказаться началом определенного, опасного безумия... Об этом человеке Титдженс ничего не знал. Он был слишком смуглым и смазливым, слишком эмоциональным, наверное, чтобы быть хорошим кадровым офицером, по его мнению. Но, скорее всего, он был хорошим офицером: помимо медали "За выдающиеся заслуги" и награды "Военный крест" (Distinguished Service Order, Military cross - прим.перев.) поверх мундира располагались несколько иностранных лент. И генерал рассказывал, в дополнение к прочим сведениям, что он получил Приз Ректора по латыни. Титдженсу было странно, знал ли вообще генерал о существовании такой премии. Вероятнее всего, не знал, но обрывком информации украсил свою запись, как свирепый вождь варваров использует узоры, желая показать, что он, генерал Лорд Кэмпион, не чужд культуры. Никогда не знаешь, откуда пробьется тщеславие.
  Таким образом, этот человек был слишком смуглым и смазливым, чтобы быть хорошим офицером. Тем не менее, он был хорошим офицером. Это многое объясняло. Постоянное подавление эмоциональности привело его к безумию. Должно быть, с 1914-го он был рассудителен, дисциплинирован, терпелив и абсолютно сдержан - среди адского огня, минных полей, крови, грязи, старых танков... И старший офицер вдруг увидел младшего как на картине - стоящим в полный рост, расставив ноги, почему-то на фоне красного огня с еще более алой кровью... Он неслышно вздохнул - такова была жизнь этих нескольких миллионов...
  Он видел свое пополнение - две тысячи девятьсот девяносто четыре человека, которыми он командовал несколько месяцев - долгий промежуток времени, если учесть, как преходяща жизнь здесь, - он и сержант-майор Коули присматривали за ними с большой заботой, контролировали их дух, их нравы, их ноги, их пищеварение, их нетерпение, их желание женщин... Он видел их уносимых прочь по далеко простирающейся стране, и медленно исчезающих, как в зоопарке гигантский змей ленивым и скользящим движением погружается в воду... Переселяющихся туда, далеко-далеко, за непроходимую стену, поднявшуюся от самых глубин земли до самых вершин небес...
  Напряженное уныние является последствием бесконечной неразберихи, нескончаемого безрассудства и бескрайней низости. Все эти люди отданы на откуп циничным и беспечным интриганам из длинных коридоров, из-за заговоров которых терзается весь мир. Все эти люди - игрушки, все эти страдания - лишь поводы для живописных фраз для речей политиков без сердца или даже разума. Сотни тысяч здесь и там брошены в мерзкое и необъятное хмарое месиво середины зимы... Господи, словно рассыпанные щедрой рукой орешки для сорок... Только это люди. Не просто население. Каждый из них - человек с позвоночником, коленями, бриджами, подтяжками, ружьем, домом, страстями, незаконными связями, выпивкой, приятелями, своими представлениями о мире, мозолями, наследственными болезнями, работой зеленщика, или разносчика молока, или владельца газетной палатки, ребятишками, неряхой-женой... Люди, которых называют "рядовой состав"! И другие несчастные - малозначимые офицеры. Помоги им Господи. Победитель Приза Ректора по латыни...
  Непосредственно этот победитель, кажется, не переносит шума. Для него надо было бы найти местечко потише...
  О Боже, да ведь он совершенно в своем праве. Это место предназначалось для спокойной и упорядоченной подготовки (пушечного) мяса для бойни. Пополнение! Именно на Базе вы медитируете; возможно, вам следует молиться; именно здесь Томми могут безмятежно писать последние письма домой и описывать, "ужасть как пушки-то воют!"
  Но запихнуть полтора миллиона человек в небольшой городишко и его окрестности - все равно что устроить ловушку для крыс с большим куском гнилого мяса в качестве приманки. Аэропланы гуннов чуют этот запах за сотни миль. И здесь они нанесут урон намного значительнее, чем если бы они бомбили один из кварталов Лондона. Воздушная оборона была посмешищем, чьей-то злой шуткой. Как школьники закидывают водных крыс камнями, так и эти горе-защитники выстреливали тысячами снарядов из разных видов артиллерийских орудий. Очевидно, лучшие силы воздушной обороны вы оставили у своих городов. Впрочем, здешним горемыкам было совсем не смешно.
  Тяжелая депрессия придавила его еще сильнее. Недоверие к правящему кабинету, к этому времени проявляемое значительной частью армии, ощущалось как физическая боль. Эти огромные жертвы, эта захлестнувшая бездна душевных страданий - все было для удовлетворения тщеславных амбиций людей, на фоне необъятности пространства и сил выглядевшими пигмеями! Его беспокоили трудности всех этих промокших в бурой грязи миллионов. Около четверти из них могут умереть, могут быть убиты в кровавой мешанине. Но они имеют право быть убитыми, не видя самодовольства и самонадеянности некоторых персон, этого парада лицемерия вместо скорби...
  Он практически ничего не знал о стоящем перед ним офицере. Кажется, молодой человек перестал говорить в ожидании ответа на вопрос. Какой вопрос? Титдженсу было невдомек. Он не слушал. Тяжелая тишина установилось в палатке. Они просто ждали.
  - Ну так что? - с ненавистью проговорил молодой человек. - Я хочу это знать!
  Титдженс продолжал размышлять... К какому из многочисленных видов безумств принадлежит этот случай? Парень не был пьян. Он говорил как пьяный, но он был трезв. Приказывая ему сесть, Титдженс проверил это предположение. Есть сумашедшие, подсознание которых мгновенно, как по волшебству, реагирует на военные приказы. Титдженс помнил, как он рявкнул "Кругом!" бедному мелкому полоумному в лагере еще дома, который скакал по протоптанной дорожке у его палатки с обнаженным штыком и кучей преследователей за пятьдесят ярдов от него, и тот немедленно застыл, а потом развернулся с военной выправкой настоящего гвардейца. Кристофер попытался использовать этот прием на молодом офицере за неимением ничего более подходящего. Прием не совсем сработал.
  - Что "это"? - рискнул он спросить, на что получил иронический ответ:
  - Похоже, я не стою быть выслушанным Вашим Величеством и Вашим Высочеством. Я сказал: "Что вы думаете об этом отвратительном выскочке как о дяде?" Ваш мерзкий лучший друг.
  - Генерал - ваш дядя? Генерал Кэмпион? Что он вам сделал?
  Генерал прислал этого молодого человека к Титдженсу с запиской, в которой просил принять в свое подразделение и приглядывать за ним. Он хороший парень и замечательный офицер. Послание было написано рукой генерала и содержало также дополнительную информацию о студенческих достижениях капитана Маккензи... Записка привела Титдженса в недоумение: зачем генералу проявлять столько беспокойства об обычном командире пехотной роты(???) ? Как он смог привлечь внимание генерала? Конечно же, генерал Кэмпион, как и другие люди, был благожелательным человеком. Если молодой офицер, немного "с приветом", но с положительной характеристикой, приглянулся генералу, то Кэмпион попытался бы для него сделать все, что в его силах. Титдженс знал, что генерал считает его, Кристофера, надежным и начитанным человеком, способным хорошо позаботиться об одном из его протеже... Скорее всего, генерал думал, что им тут нечем заняться, и это подразделение можно превратить в действующее отделение для умалишенных. Но если капитан Маккензи племянник Кэмпиона, то многое встало на свои места.
  - Генерал - мой дядя? Да нет же, он ваш! - воскликнул безумец.
  - О нет, не так! - с генералом у них не было родственных связей, но случилось так, что он был крестным отцом Титдженса и старинным другом его отца.
  - Тогда это чертовски странно. И чертовски подозрительно... Почему же он настолько заинтересован в вас, если он не ваш мерзкий дядя? Вы же не солдат... Вы даже рядом не стояли... Вы же как мешок для муки... - он остановился, чтобы потом быстро проговорить, - В штаб-квартире говорят, что ваша жена имела связь с отвратительным генералом! Я не верю, что это так. Я не верю, что вы принадлежите к подобным людям. Я много слышал о вас!
  Титдженс засмеялся над этим сумашествием. Затем, в бурой затемненности, пробив его толстую оболочку, пришла невыносимая боль - та боль из дома за охваченных отчаянием мужчин, боль, вызванная бедствиями в темноте и на огромных пространствах. Ты ничего не можешь сделать, чтобы помочь им!..
  Необычайная красота его жены, с которой он расстался, - из-за того, что она слишком красива! - могла спровоцировать слухи, дошедшие до штаб-квартиры генерала, представляющей собой то еще "семейное" сборище. До этого времени, по милости Божьей, все обходилось без скандалов. Сильвия Титдженс было вероломна до жестокости, применяя самые мучительные способы. Он не был уверен, что обожаемый им ребенок его... Ничего удивительного в этом с очень красивой - и безжалостной! - женщиной не было. Но она была надменно расчетлива.
  Как бы там ни было, три месяца назад они расстались... Или он думал, что они расстались. Его семейная жизнь покрылась абсолютным мраком. Женщина проявилась перед ним настолько ярко и ясно, что он вздрогнул - очень высокая, невероятно красивая, весьма подтянутая и даже совершенная. Безупречно- породиста! В облегающем платье из золотой ткани, все переливающееся, копна волос, тоже золотящаяся, как платье, завивается локонами у висков. Четко очерченная худощавая фигура; маленькие белые зубы; маленькие груди; тонкие, длинные руки, опущенные по бокам... Его глаза, когда сильно уставали, устраивали ему подобный фокус - с чрезвычайной точностью воспроизводили на сетчатке картинку из его воображения, иногда из того, о чем он думал, иногда из глубин его памяти. Видимо, сегодня его глаза очень сильно устали! Она смотрела прямо перед собой, немного непрязненно скривив уголки губ. Она только что подумала о том, как бы побольнее ужалить молчащего его... Очертания постепенно таяли, перейдя сначала в сиящую синеву, как крошечная готическая арка, а затем и вовсе пропали куда-то вправо...
  Он не имел понятия, где Сильвия была. Он перестал просматривать иллюстрированные газеты. Она говорила, что собирается в монастырь в Беркинхеде. Но он дважды видел ее фотографии. Первая показывала ее всего лишь с леди Фионой Грант, дочерью графа и графини Алсуотер, и лордом Суиндоном, о котором все говорили как о будущем министре международных финансов - новым заправилой бизнеса... Все трое шли прямо на камеру во дворе замка лорда Суиндона... все трое улыбались!.. В подписи к фотографии было сказано, что муж миссис Кристофер Титдженс находится на фронте.
  Но больно задела другая фотография в журнале, снабженная надписью. На фотографии Сильвия стояла перед скамьей в парке. На скамье в профиль сидел молодой человек, широко раззявившись в хохоте, цилиндр с трудом удерживается на запрокинутой голове, подбородок лопатой показывает вверх. В описании говорилось, что миссис Кристофер Титдженс, чей муж находится во фронтовом госпитале, рассказывает интересную историю сыну и наследнику лорда Бергхема! Еще один из финансовых заправил, владеющий тлетворной извращенной газетенкой...
  Он увидел эту фотографию в полуразрушенной гостиной сразу после возвращения из госпиталя, и как будто получил удар поддых, - судя по надписи, журнал вонзил зубки в Сильвию... Но иллюстрированные журналы не вонзают зубов в общепризнанных красавиц... Они слишком ценны для фотографов... Тогда Сильвия, должно быть, сама предоставила информацию. Она хотела вызвать пересуды на противопоставлении ее веселых спутников и ее мужа, лежащего во фронтовом госпитале. Он подумал, что она вышла на тропу войны, но быстро выкинул это из головы... Как бы то ни было, в ней идеально уживались совершенная прямолинейность, абсолютное бесстрашие, превосходная дерзость, великодушие и даже доброта - и жестокая беспощадность; ничто не могло удовлетворить ее лучше, чем решительная демонстрация презрения - нет, не презрения! циничной ненависти - к мужу, к войне, к общественному мнению... даже к ее отношению к их ребенку! И немедленно другой образ привиделся ему, тоже образ Сильвии, но стоящей с безвольно опущенными вдоль тела руками, губы дрожат, она пытается разобрать цифры у яркой ртутной нити термометра... При кори у ребенка поднялась такая высокая температура, о которой даже сейчас он не смел думать. Это случилось у сестры, в Йоркшире, и местный доктор ни за что не ручался. Он до сих пор чувствовал жар маленького, усохшего до мумии, тельца. Он покрыл голову и личико сына фланелькой, так как тот все равно ничего не видел, и опустил горячую пугающую хрупкость в сверкающую от крошеного льда воду... Она по-прежнему стояла с опущенными руками, уголки губ подрагивали: столбик термометра опускался вниз... Так что она не захочет, позоря отца, нанести жестокий вред своему ребенку... Нет ничего страшнее для ребенка, чем иметь мать с репутацией шлюхи...
  - Не будет ли лучше, сэр, - у стола стоял сержант-майор Коули, - отправить гонца в подразделение к сержанту-повару с сообщением, что делаем заявку на ужин для пополнения? Другого мы можем послать со 128-ю(???) в городок. Они здесь тоже без надобности сейчас.
  Второй капитал продолжал говорить - о его потрясающем дяде, не о Сильвии. Титдженс никак не мог понять, что тот пытался втолковать. Он хотел послать второго гонца к интенданту с запиской, что если свечи для ламп с козырьком не будут предоставлены для использования в его командном пункте по возвращению предъявителя, он, Кристофер Титдженс, командир 16 резервного батальона, поставит вопрос об обеспечении батальона в эту же ночь в штаб-квартиру Базы. Все трое говорили одновременно. При мысли об упорстве интендантского корпуса Титдженса захлестывало тяжелое ощущение предопределенности событий. Крупное подразделение прямо за его лагерем уже вымотало его в борьбе с настойчивым упорством. Предполагалось, что они проявят хоть какую-то готовность к выводу солдат на передовую. Не говоря о том, что люди были необходимы на линии фронта, тем не менее, многих он уже отправил, но еще больше их осталось здесь. И все равно они всячески препятствовали в поставках ему мяса, продуктов, подтяжек, личных значков, солдатских книжек... Любые мыслимые препоны, которые даже не оправдать корыстным интересом!..
  Ему удалось донести до сержанта-майора Коули, что, когда все успокоится, пусть лучше канадский сержант-майор удостовериться, все ли готово, чтобы присоединить пополнение... Если тишина продлится еще минут десять, то можно думать, что "Отбой воздушной тревоги!" может означать... Он знал, что сержант-майор Коули очень хотел, чтобы старшие офицеры покинули палатку, прихватив капитана, несущего такое, и он понимал, почему бы сержанту-майору не хотеть такого.
  Предупредительный и мужественный, как дворецкий, сержант-майор отошел. Его седые моржовые усы и красные щеки на мгновение показались у жаровни, где Коули нашептывал гонцам что-то на уши, заботливо положив руку каждому на плечо. Солдаты исчезли. Канадец ушел. Сержан-майор Коули, заблокировав своей огромной фигурой дверной проем, обозревал звезды. У него в голове не укладывалось, что эти крошечные светящиеся дырочки на черной копировальной бумаге, которые он сейчас видит, те же самые, что видны над его родной деревней и его немолодой женой в Айслворте, у Темзы, чуть повыше Лондона. Умом он понимал, но уяснить никак не мог. Он представил себе трамваи, идущие по Хай Стрит, свою благоверную в одном из них, с ужином в авоське на толстых коленях. Трамваи светятся от развешанных на них фонарях. Он подумал, что на ужин у нее лососина: десять к одному, что лососина. Ее любимое.
  Его дочь служила в женской вспомогательной дружине. А до того была кассиром у Паркса, известного мясника в Брентфорде. Она считалась премиленькой, а потому часто заглядывалась в свое отражение в стеклянных витринах, как в Британском музее, где под стеклом лежат фараоны и другие экспонаты... Молотилки вдали гудели всю ночь напролет... Он всегда говорил, что похоже на гул молотилок... Господи, если бы это были молотилки! Вполне может, что это наши собственные аэропланы. К чаю он всегда имел настоящие гренки с сыром по-валлийски.
  Свет от жаровни отражался теперь от меньшего числа рук и ног, в палатке установилось что-то вроде сокровенности, и Титдженс почувствовал себя в состоянии разобраться со своим безумным приятелем. Капитан Маккензи - Титдженс был не уверен, что настоящее имя было Маккензи, что-то вроде этого он смог ухватить из бумаги в руках генерала, - капитан Маккензи продолжал страдать от обид, нанесенных ему каким-то потрясающим дядей. Кажется, в какой-то важный момент дядя отказался признать родство племянника, от чего все несчастья и случились с молодым человеком...
  - Послушайте, возьмите себя в руки, - вдруг сказал Титдженс. - Вы взбесились? Совсем с ума сошли?.. Или только притворяетесь?
  Молодой человек осел на служивший стулом ящик от консервированной говядины. Вопрос, что - что?! - что Титдженс имел в виду, вогнал его в ступор.
  - Если вы позволите себе распуститься, - продолжал Титдженс, - это может зайти намного дальше, чем вы этого хотите.
  - Вы же не мозгоправ, - ответил другой. - Ничего хорошего, что вы пытаетесь применить их методы ко мне. Я вас насквозь вижу. У меня есть дядя, который сыграл со мной плохую шутку - подложил самую большую свинью, какую можно представить. Если бы не он, меня бы здесь сейчас не было.
  - Вы говорите так, как будто вас продали в рабство.
  - Он ваш самый близкий друг, - Маккензи, видимо, избрал объектом мести Титдженса. - И генерала. А также и вашей жены. Он в дружбе с каждым.
  Несколько беспорядочных, но приятных на слух "поп-оп-опс" прозвучали где-то высоко над головой слева.
  - Они воображают, что снова нашли гуннов, - произнес Титдженс. - Все в порядке. Вы слишком сосредоточены на своем дяде. Только не надо преувеличивать его важность в этом мире. Уверяю вас, вы ошибаетесь, называя его моим другом. У меня нет друзей на всем белом свете... Вас не беспокоит этот шум? Если он будет действовать вам на нервы, вы можете спокойно дойти до землянки сейчас, пока не стало хуже...
  Он послал Коули передать канадскому сержант-майору, чтобы он вернул своих людей в укрытие, если они уже вышли. До команды "Отбой воздушной тревоги".
  Капитан Маккензи сидел, мрачно уставившись на стол:
  - Черт возьми, если вы думаете, что я боюсь какой-то шрапнели. Я два раза воевал на передовой - один раз четырнадцать месяцев, второй - девять месяцев. Я уже давно мог перейти в штаб... Настоящее проклятие: это страшное побоище... Почему только гадкие девушки имеют право визжать? Клянусь Богом, если я встречусь хотя бы с одной из них в эти дни...
  - Почему бы не покричать? Вы можете, при мне. Никто здесь не усомнится в вашей храбрости.
  Дождевые капли громко забарабанили по поверхности палатки. Знакомое глухое шлепание по земле на ярд или дальше в округе, пронзительный шелестящий звук поверху, резкий стук на столе между ними. Маккензи подобрал упавший осколок снаряда и вертел его между указательным и большим пальцами.
  - Ты думаешь, что застал меня врасплох, - свирепо сказал он. - Ты чертовски умен.
  В одном из домов двумя рядами ниже две стофунтовые гири упали на ковер в гостиной; все окна в доме дружно хлопнули в попытке избавиться от них; шрапнельное "поп-оп-опс" накрыло со всех сторон. Уши, готовые вынести неизбежный вой, пронзила болью внезапная тишина. Солдат из Рондды вернулся, ступая легким шагом и неся в руках две толстые свечи. Он взял лампу Титдженса, и усердно фыркая через ноздри, начал вставлять свечи во внутренние держатели...
  - Почти достал меня, один из этих подсвечников-то, - пропыхтел он. - Задел ногу, когда падал, да. Я побежал. Очень хорошо, Господи помилуй, что я побежал, кэптн.
  Внутрь шрапнельного снаряда помещался железный прут с уплощенным широким концом. Когда снаряд взрывался в воздухе, эта железка падала вниз чаще всего с очень большой высоты, и потому поражение ею могло быть очень опасным. Солдаты называли их "подсвечниками" за внешнее сходство.
  На покрытом коричневой скатертью столе появился круг света. Теперь их можно было разглядеть: грузного Титдженса, с серебряными волосами и ярким цветом лица, и очень худого Маккензи, лет тридцати, темноволосого, мстительные глаза поблескивают над выступающей вперед челюстью.
  - Если хочешь, ты можешь пойти в укрытие с колониальными войсками, - обратился Титдженс к гонцу.
  Так как тот соображал довольно медленно, он ответил через некоторую паузу, что, что бы ни случилось, он предпочитает дождаться своего приятеля 09 Моргана.
  - Они должны позволить моему командному пункту иметь каски, - теперь Титдженс говорил Маккензи. - Будь я проклят, если они не забирают обратно на склад каски тех ребят, которые прикрепляются на службу ко мне. И будь я дважды проклят, если они не скажут мне, что я должен написать в штаб-квартиру канадцев в Алдершоте или куда-то еще, чтобы получить разрешение на каски для собственного штаба.
  - Наша штаб-квартира кишмя кишит гуннами, выполняющими работу для гуннов, - с ненавистью сказал Маккензи. - Хотелось бы мне попасть к ним в один из дней.
  Титдженс внимательно разглядывал этого молодого человека с рембрандтовскими тенями на темном лице:
  - Вы верите в эту чушь?
  - Нет... Я не знаю, верю ли... Я не знаю, что думать... Весь мир прогнил...
  - О, мир прогнил до самого дна, согласен.
  Вынужденный ежедневно проявлять внимание к бесчисленным конкретным фактам, как, например, бытовое обеспечение тысяч людей каждые несколько дней, или строевое обучение чрезвычайно смешанных из разных родов войск и разного уровня подготовки солдат, или противостояние помощнику начальника военной полиции, имеющего зуб на канадцев, чтобы удержать своих людей от хватких когтей гарнизонной военной полиции, Титдженс обнаружил, что в его изнуренных мозгах не осталось и следа любознательности... И все же в глубине души, очень смутно, он ощущал потребность попытаться помочь этому молодому человеку из низшего среднего класса.
  - Безусловно, мир прогнил, - повторил он. - Но не это является определяющей чертой той гнилостности, которую мы рассматриваем... Мы запутались, но не потому, что в нашем командном пункте мы имеем гуннов, а потому, что мы имеем англичан. Летучие мыши в колокольне... Очевидно, эти немецкие аэропланы возвращаются. С полдюжины...
  Молодой капитан, высказав смущающие его полубредовые мысли, почувствовал себя лучше, и встретил сообщение о возвращении немецких аэропланов с мрачным безразличием. Его волновало больше, сможет ли выдержать этот грохот, сопровождающий налет? Он должен убедить себя, вбить себе в голову, что здесь фактически открытое простанство. Что здесь не будет никаких летающих обломков камней. Он не боялся быть задетым железным, стальным, свинцовым, медным или латунным осколком, но только не жутким отколотым от фасада домов куском камня! Этот страх преследовал его с того самого ужасного, адского, проклятого отпуска в Лондоне, когда грязный скандал довел его до... отпуска по разводу!.. "Капитану Маккечни, заместителю девятого Гламорганширского полка, предоставляется отпуск с 14.11 по 29.11 с целью получения развода..." Воспоминания, как всегда, нахлынули с этим чудовищным невыносимым треском бьющихся оловянных котелков - как обычно, когда пушки начинают свою жестяную перебранку: одна железка входит в другую, чтобы с бабаханием вылететь из нее. Ему казалось, что этот снаряд летит прямо ему в голову. Только криком можно было защититься от этих проклятых адовых чурбанов; ты в безопасности, если смог перекричать этот грохот! Смысла в этом никакого не было, но переносить становилось легче...
  - В вопросах сбора информации они нам и в подметки не годятся, - осторожно заговорил Титдженс и заключил, - Мы знаем, что вражеские руководители найдут в запечатанных конвертах у тарелок с яйцами и беконом на завтрак .
  Он подумал, что это входит в его обязанности как военного - беспокоиться о психическом равновесии этого представителя низших классов. Потому он начал разговор... обычный разговор, пусть даже докучливый, лишь бы держать ум капитана в действии! Капитан Маккензи был офицером Его Величества Короля, принадлежащим душой и телом Его Величеству и Военному министерству Его Величества. Обязанностью Титдженса было сохранить этого парня, точно так же, как и предотвратить любую порчу какой бы то ни было части королевского имущества. Это подразумевалось в данной им присяге.
  - Что касается организованности (устройства? армии как учреждения? - прим.перев.), то проклятием армии является наша идиотская национальная убежденность, что игра ценнее игроков . Это нас интеллектуально и погубило как нацию. Нас учили, что крикет важнее ясности ума, потому то так вознесло начальника по снабжению (интендант, каптернамус - прим.перев.) соседнего с нами Склада артиллерийско-технического имущества(???), что он думает, что калитка его (термин в крикете - прим.перев.), если он откажется выдавать железные каски для их же оравы. Вот это Игра! И если кто-то из людей Титдженса погибнет, он ухмыльнется и скажет, что игра важнее игроков, в ней играющих... И конечно же, если число поданных им мячей будет сравнительно низким, он получит повышение. Один из таких интендантов, в западном провинциальном епархиальном городке, имел больше всего орденов "За выдающиеся заслуги" и боевых медалей, чем кто-либо на действительной службе во Франции, от моря и до Перонны, или где там заканчивается наша линия фронта. Он весьма преуспел в обкрадывании почти каждого несчастного Томми в западном военном округе, присваивая пособия для их семей в течение нескольких недель... на благо налогоплательщиков, естественно. Бедные детишки Томми должны были обходиться без надлежащего питания и одежды, а сами Томми сильно озлобились и возмущались. Ничего нет хуже для дисциплины и для армии как боевой структуры. Но этот интендант сидит в своем кабинете, играет в романтичную игру со своими накладными, перекладывая большие желтые листы в ярком свете раскаленного газа. И, - завершил Титдженс, - за каждую четверть миллиона, которую он смог отнять у несчастных воющих людей, он получит четвертый значок "За выдающиеся заслуги" на свою ленту... Игра, в общем-то, важнее игроков.
  - О, проклятие! - сказал капитан Маккензи. - Это привело нас к тому, что мы сейчас имеем, не так ли?
  - Да, именно так. Это привело нас в яму и держит нас в ней.
  - Вы можете быть правы, и можете ошибаться, - капитан уныло смотрел на свои пальцы. - Это противоречит всему тому, что я когда-либо слышал. Но я понимаю, о чем вы.
  - В самом начале войны мне надо было заглянуть в Военное министерство и в кабинете я нашел человека... Знаете, чем он занимался?... Что, черт возьми, он делал? Он разрабатывал церемониал для роспуска батальона Китченера (добровольческая армия, созданная военным министром того времени лордом Горацио Китченером - прим.перев.) Теперь вы можете сказать, что хоть в одном вопросе мы были подготовлены... В конце представления адъютант командует "Вольно!", оркестр играет "Земля Надежды и Славы". А затем адъютант должен сказать: "Отныне отбой всем парадам!"... Видите, как это символично: оркестр, играющий "Земля Надежды и Славы" и слова адъютанта "Отныне отбой всем парадам!"?.. Так и будет. Так и будет, черт возьми, так и будет. Отныне отбой надежде, отбой славе, отбой парадам для вас и для меня. И для страны... И для всего мира, смею сказать... Ничего... Все прошло... Крышка!.. Отбой... всем... парадам...
  - Осмелюсь сказать, что вы правы, - медленно произнес второй. - Но все равно, что я делаю на этом шоу? Я ненавижу быть солдатом. Я ненавижу всю эту чудовищную кампанию...
  - Почему же вы не пошли в расфуфыренный Штаб? Расфуфыренный штаб жаждал иметь вас. Полагаю, Бог предназначил вас для разведки, а не для пехотного подразделения.
  - Не знаю, - устало ответил капитан. - Я был с батальоном. Я хотел остаться с батальоном. Я получил назначение в министерство иностранных дел. Но мой ничтожный дядя дал мне пинка под зад. Я был с батальоном. Высших офицеров там не очень много. Кто-то должен оставаться с батальоном. Я не хотел ставить им подножку, уходя на легкую работу...
  - Думаю, вы говорите на семи языках и все такое?
  - На пяти, - покорно ответил молодой человек. - Читаю на двух. Ну и латынь и греческий соответственно.
  Прямой, темноволосый мужчина надменным парадным шагом приблизился к свету.
  - У нас опять до черта потерь, - высоким скрипучим голосом сказал он.
  Тень словно крепом покрывала часть его лица и правую сторону груди. Дребезжащий смех окатил своды палатки. Человек согнулся пополам как сломанная деревяшка. Не разгибаясь, он наткнулся на железный лист поверх жаровни, скинул его и рухнул спиной на ноги гонца, скорчившегося у тепла. На ярком свету алым вспыхнули левая часть лица и груди - будто ведром краски окатили. Пятно, сверкая в отблесках жаровни, переливалось, как свежая краска! Солдат из Рондды, придавленный телом на коленях, сидел с отвисшей челюстью, напоминая девочку, которая должна расчесать волосы лежащего. Красная жижа растеклась по полу, как вода из только что пробившегося источника растекается по песку.
  Титдженса удивило обильное количество крови в человеческом организме. Он размышлял о том, что молодой человек одержим странными мыслями, приписывая ему, Титдженсу, дружбу с своим дядей. У него не было друзей в торговле, дядя, вероятно, приносил на утверждение договор о паре сапог... Его чувство было сродни тому, когда вы оказываете помощь раненой лошади. Он вспомнил ту лошадь, из пореза на груди которой кровь чулком струилась по поврежденной передней ноге. Девушка дала ему свою нижнюю юбку, чтобы перевязать рану...
  Ноги медленно и тяжело ступали по полу. Горячее тепло из жаровни, когда он склонился, опалило его лицо. Он надеялся, что кровь не попадет на руки, потому что кровь очень липкая. Невозможно разлепить потом пальцы. Может в темноте, под спиной мужчины, куда он просунул руку, крови не было. Он нащупал влажность. Кровь была.
  Снаружи донесся голос сержант-майора Коули:
  - Баглер, вызвать двух ефрейторов-санитаров и четырех солдат. Двух ефрейторов и четырех солдат!
  Протяжные, прерывающиеся стоны наполнили скорбную, смиренную и долгую ночь.
  Слава Богу, подумал Титдженс, что кто-то придет и освободит его от этой работы. Очень тяжело было держать труп, он задыхался, огонь обжигал лицо.
  - Убирайся из-под него! - приказал он гонцу. - Ты ранен?
  Маккензи не мог помочь, потому что с другой стороны трупа стояла жаровня. Гонец выбирался из-под корпуса, мелко перебирая ногами в сидячем положении, как будто из-под дивана в гостиной, и бормоча:
  - Бедный 09 Морган! Слава Богу, я не узнал беднягу... Слава Богу, я не узнал беднягу...
  Титдженс медленно опустил тело на пол. Он был намного осторожнее, чем с живым. Ад грохотом обрушился на мир. Мысли Титдженса, казалось, кричали между подземными толчками. Но он продолжал думать об абсурдности предположения Маккензи о том, что он знаком с хоть каким его дядей. И перед ним отчетливо предстало лицо девушки-пацифистки. Его забеспокоило, что он не знает, какое бы выражение было у девушки, если бы она услышала, чем он сейчас занят. Отвращение?.. Он стоял, стараясь не прикасаться грязными липкими руками к мундиру... Наверное, отвращение!.. Думать в это шуме было невозможно... При каждом шаге толстые подошвы его сапог хлюпали на липком полу. Ему пришло в голову, что так никого и не отправил в командный пункт базового склада пехоты, чтобы узнать, сколько человек ему нужно послать завтра в наряд по гарнизону, и ощутил сильную досаду. Займет кучу времени предупредить офицеров, которых он назначит. Скорее всего, они все сейчас в борделях городка... Он не мог додуматься, какое же выражение лица будет у девушки. Он никогда с ней не увидится, так какого черта это не давало ему покоя?... Отвращение, пожалуй!.. Он вспомнил, что так и не взглянул на Маккензи, как же тот перенесет налет. Ему не хотелось на него смотреть. Он был занудой... Каким будет ее лицо при отвращении? Он никогда не видел на ее лице выражения отвращения. У нее было совершенно не примечательное лицо. Славное (-ая? - прим.перев.)... Господи, как же все внутри перевернулось, стоило лишь подумать о ней!...
  Лицо внизу усмехнулось в потолок - оставшейся половиной! Нос был на месте, половина рта с зубами, отражающими свет огня... Удивительно, как в этой мешанине четко обозначились заострившийся нос и мелкие зубы... Глаз залихватски смотрел на самый верх брезентовой палатки... Отошел в мир иной с ухмылкой. Единственный, кому пришлось заговорить! После смерти. Вероятно, он был уже мертв, когда говорил... Автоматически выдыхая последний воздух из легких... Рефлекторное действие при смерти, возможно... Если бы он, Титдженс, дал ему отпуск, как тот просил, то он был бы сейчас жив!
  Однако он был прав, не дав бедолаге отпуск. Во всяком случае, ему было лучше там, где он сейчас находился. Как и Титдженсу. За все время его службы он не получил ни одного письма из дома! Ни одного письма. Ни даже единой сплетни. Ни завалящего счета. Только несколько проспектов от торговца антикварной мебелью. Эти-то не оставят его без внимания! Сентиментальную стадию они оставили позади, еще дома. Очевидно... Ему стало интересно, перевернется ли у него внутри снова, если он подумает о девушке? Ему было приятно, что так случилось. Это указывало на его сильные чувства... Он сознательно направил мысли на нее. Настойчиво. Ничего не произошло. Он представил себе ее милое, ничем не примечательное, свежее лицо, при воспоминании о котором сердце пропускало удар. Сердце замерло. Покорное сердце! Как первый подснежник. Не любой, а самый первый подснежник! Пробивающийся из-под сугробов, когда гончие несутся через подлесок... Пришло на ум сентиментальное " Du bist wie eine Blume" (нем., "Ты как цветок" - прим.перев.). Проклятый немецкий язык! Но ведь автор был евреем... Нельзя сравнивать свою девушку с цветком, с каким-то цветком. Даже наедине с собою! Это будет умилительно. Но можно сказать об особенном цветке. Мужчина должен суметь. Это мужская работа.
  Она пахла подснежниками, когда ты ее поцеловал. Но черт возьми, он ее ни разу не поцеловал! Откуда ему знать, чем она пахнет? Она была безмятежна, как золотой лучик. Должно быть, он сам евнух. По темпераменту. Этот мертвый бедолага физически тоже принадлежит к ним. Это, пожалуй, неприлично думать о трупе как об импотенте. Но скорее всего, так и есть. Возможно, это объясняет, почему его жена спуталась с профессиональным боксером Рыжим Эвансом Уильямсом из Кастелл Гоч. Если бы он дал несчастному отпуск, этот боксер избил бы его до крови. Полиция Понтердьюлиаса просила не отпускать его домой, из-за этого боксера. Так что лучше, что он мертв. Или, может, нет. Что лучше - смерть или что жена-шлюха выставила тебя дураком? "Gwell angau na gwillth" (валлийский? - прим.перев.) - слова на их полковом знамени, "Смерть лучше бесчестья"... Нет, не смерть, "angau" означает боль. Страдания! Страдания лучше бесчестья. Ну что ж, бедняга получил сполна: и страданий, и бесчестья. Бесчестья от от жены и страдания от кулака боксера. Теперь понятно, почему он ухмылялся половиной лица в потолок. Окровавленная часть уже побурела. Уже! Став похожим этой частью на мумию фараона... Он был рожден, чтобы стать несчастной жертвой. Либо от снаряда, либо от рук боксера... Понтердьюлиас... Где-то в среднем Уэльсе... Он как-то проезжал мимо, будучи там по делам. Длинная, унылая деревня. Кто захочет туда вернутья?..
  - Это не ваша работа, сэр, - заботливо сказал солдат позади него. - Сожалею, что вам пришлось делать это... К счастью, это не вы, сэр... Должен сказать, это прикончило его...
  Сержант-майор Коули стоял рядом и держал в руках тяжелый, похожий на подсвечник, кусок металла. За минуту до этого он заметил, что капитан Маккензи, наклонившись над жаровней, положил кусок листового железа обратно. Предусмотрительный офицер, этот Маккензи. Немцы не должны увидеть свет огня. Угол листа свесился вниз, зацепив рукав мундира убитого. Лицо прикрыло темнота.
  В дверях столпились несколько солдат.
  - Нет, не думаю, что это его убило, - сказал Титдженс. - Большее по размеру... Скажем, с кулак боксера...
  - Нет, - отозвался сержант-майор Коули. - Ни один кулак так не пробьет, сэр... О, до меня дошло... Жена 09 Моргана, сэр...
  С липнущими к полу подошвами Титдженс двинулся к столу сержант-майора. Второй гонец уже поставил на стол оловянный таз с водой. Зажженая лампа с козырьком; вода невинно отражает свет; на белом дне таза прозрачно колеблется полумесяц.
  - Сначала помойте руки, сэр! - сказал солдат из Понтердьюлиаса (? должно быть, "из Рондды" - прим.перев.). - Подвиньтесь немного отсюда, кэптн!
  В черных руках солдата была тряпка. Титдженс переместился из кровавой лужицы, тонкой струйкой натекшей под стол. Солдат, стоя на коленях, с силой оттирал ранты (???) на сапогах Титдженса. Кристофер опустил руки в безмятежную воду, наблюдая, как светло-багровый туман растворяется поверх бледного полумесяца. Гонец сопел и тяжело дышал.
  - Томас, 09 Морган был твоим другом? - обратился Титдженс к рядовому.
  Лицо Томаса сморщилось, став похожим на лицо старой обезьяны, когда он посмотрел наверх:
  - Он был хорошим приятелем, бедный старина... Вам не захочется, Господи помилуй, возиться со всей этой кровью на вашей обуви.
  - Если бы я дал ему отпуск, он был бы сейчас жив.
  - Нет, точно нет, - ответил 07 Томас. - Все это одно. Эванс из Кастелл Гоча наверняка, Господи помилуй, прикончил бы его.
  - Так вы тоже знали о его жене!
  - Мы знали, что могло случиться. Иначе вы дали бы ему отпуск, кэптн. Вы хороший кэптн.
  Титдженс вдруг отчетливо понял, что здесь ничего не скроешь.
  - Так вы знали, - сказал он, а про себя подумал: "Интересно, найдется ли что-нибудь, черт возьми, чего вы, ребята, не знаете? Если с кем-либо пойдет что-то не так, через два дня об этом будет знать вся команда! Слава Богу, Сильвии сюда не добраться!"
  Солдат поднялся на ноги. Он протянул Титдженсу полученное от сержант-майора сияющее белизной полотенце с красной каймой:
  - Мы знаем, что Ваша Честь очень хороший кэптн. И капитан Маккечни очень хороший кэптн, и капитан Прентисс, и лейтенант Джоунс из Мертира...
  - Хватит. Скажи сержант-майору дать тебе пропуск до госпиталя проводить твоего приятеля. И пришли кого-нибудь вымыть здесь пол.
  Двое солдат несли останки 09 Моргана, завернутые в плащ-палатку. Они несли его на сцепленных руках, и руки его поверх их плеч махали в шутливом прощании. Снаружи стояли санитарные носилки на велосипедных колесах.
  
  
  ГЛАВА 2
  
  Сразу же после раздался отбой воздушной тревоги, внезапность которого застала врасплох. Протяжные, скорбно-веселые звуки с сожалением исчезали в темноте, ночь неожиданно притихла после невыносимого грохота. Луна вообразила, что ей пора показаться. Пятнистая, нелепая и гротескная, она вышла из-за одного усеянного палатками холмов и ниспослала длинные растроганные лучи в сторону палатки Титдженса, превратив лагерь в сонное пасторальное местечко. Каждый шорох подчинялся тишине; маленькие тусклые огоньки пробивались сквозь целлюлоидные створки. Луна позолотила значки на мундире сержант-майора Коули, полученные им еще в первую кампанию(???). Титдженс уже с минуту освобождал легкие от угольной копоти. Из уважения к лунному свету и крепкому морозцу он тихо обратился к сержант-майору:
  - Где, черт возьми, пополнение?
  Сержант-майор мечтательно рассматривал светлую полосу белых камней, стелющуюся по черному склону. С другой стороны холма виднелось марево скрытого от глаз пожара.
  - Аэропланы гуннов подожгли. Строевой платц двадцать седьмого. Наше пополнение там.
  - О Боже! - с ироничной терпимостью произнес Титдженс. - Я думаю, за семь недель мы вбили в головы этих паршивцев зачатки дисциплины... Вы помните, когда их в первый раз вывели на строевое учение, этот еще не утвержденный ефрейтор покинул строй, чтобы покидать камни в чаек... И назвал вас 'OP' Hunkey (не знаю, как перевести - прим.перев.)!.. Нарушение надлежащего порядка и воинской дисциплины?... Где этот канадский сержант-майор? Где офицер, ответственный за пополнение?
  - Сержант-майор Леду сказал, что они устроили столпотворение, как стадо у... с той реки, откуда они прибыли. Вы не смогли бы их остановить. Это был их первый немецкий аэроплан... И они сегодня идут на передовую, сэр.
  - Сегодня! - воскликнул Титдженс. - Перед Рождеством!
  - Бедные ребята! - сержант-майор продолжал смотреть вдаль. - Я слышал еще одну хорошую шутку. В каком случае солдат не обращает внимание на личное приветствие Короля? Ответ: когда он мертв... А если вы ведете строем отряд к полю битвы по закрытой с обеих сторон дороге и вы хотите вернуть их обратно, но вы не знаете ни одной команды из учебника для смены направления, что вы будете делать, сэр?.. Вы должны вывести отряд, но вы не можете использовать команды "Развернуться!" или "Направо!" и "Налево!"... Там была еще одна, про приветствие... Ответственный за пополнение младший лейтенант Хотчкисс... Но он офицер тылового снабжения, и ему уже под шестьдесят. В гражданской жизни он был коновалом, сэр. Майор тылового снабжения просил меня, очень культурно, чтобы я дальше не распространял. Он сказал, что он сомневается в том, что младший лейтенант Хитчкок... Хотчкисс сможет проделать долгий путь до станции, не говоря уже о переходе с солдатами, зная лишь кавалерийские команды, если он их знает. Он всего лишь две недели на фронте...
  - Полагаю, - Титдженс наконец отвернулся от идиллической картинки, - что канадский сержант-майор и лейтенант Хотчкисс делают все возможное, чтобы вернуть солдат.
  Он вошел в палатку. Капитан Маккензи, в невероятно сверкающих вспышках лампы, удрученно копался в куче свернутых бумаг, разбросанных по столу:
  - Вся эта писанина только что прибыла со всех штаб-квартир со всего света.
  - Ну-ка, о чем это? - весело сказал Титдженс. - Эти были, на эти ответили, приказы из штаб-квартиры гарнизона, приказы из дивизии, приказы от линии связи (или путей сообщения? - прим.перев.), полдюжины из тылового обеспечения два-четыре-два (???). Потрясающий напад Первой Армии, направленный из гарнизонной штаб-квартиры, о пополнении, не добравшемся до Азбрука позавчера. Составьте вежливый ответ, что мы получили приказ не отправлять пополнение без личного состава канадского подразделения железнодорожного обслуживания в количестве четырехсот человек - парней в меховых шапках. Они добрались до нас из Этапля только сегодня в пять часов пополудни без одеял и бумаг. К слову сказать, и без других документов.
  Маккензи с возрастающим недоумением изучал светло-желтую записку:
  - Кажется, это предназначено лично для вас. Я не могу разобраться. Здесь нет пометки "Личное", - и перебросил записку через стол.
  Титдженс грузно опустился на ящик из-под консервов. Сначала он увидел инициалы подписи: "Э.К. Ген.", затем прочел: "Ради Бога, держи свою жену подальше от меня. Мне не нужны крутящиеся вокруг моей штаб-квартиры юбки. Ты доставляешь мне больше хлопот, чем все остальные члены команды, вместе взятые."
  Титдженс застонал и еще более ссутулился на своем ящике. Ошеломление от новости было сродни нападению с нависшей ветки невидимого и неожидаемого дикого зверя прямо ему на шею. Сержант-майор в безупречной манере дворецкого сказал ему:
  - Старший сержант Морган и ефрейтор Тренч сделали нам одолжение, придя с командного пункта базы для помощи с заполнением бумаг на новобранцев. Почему бы вам и офицеру не пойти пообедать, сэр? Полковник и святой отец только что отправились в столовую, и я предупредил дежурных, чтобы держали вашу еду горячей... Они оба хорошо справляются с бумагами, Морган и Тренч. Мы отправим солдатские книжки к вам на подпись...
  Его женская заботливость до темноты в глазах привела Титдженса в ярость. Он сказал сержант-майору, чтобы тот отправлялся к чертям, сам он не собирается покидать палатку до тех пор, пока пополнение не двинется с места. Капитан Маккензи волен делать, что ему вздумается. Сержант-майор поделился с капитаном Маккензи, что капитан Титдженс так переживает за пополнение, на время к ним прикомандированное, как если бы он был офицером личного состава Колдстрима в Челси и отправляет солдат в Гвардию. Капитан Маккензи уверил, что именно поэтому они подготовили свою партию на четыре дня раньше, чем какая-либо другая база подготовки пехоты в этом лагере. И можно сказать, не только это, добавил он нехотя и снова опустил голову над бумагами. Палатка медленно перемещалась вверх-вниз перед глазами Титдженса. Словно получил удар поддых - так на него подействовал шок. Он подумал, что, ради Бога, надо взять себя в руки. Он схватил потяжелевшими руками светло-желтую полоску бумаги и написал в колонку толстые влажные буквы:
  а
  в
  в
  а
  а
  в
  в
  а и так далее.
  - Вы знаете, что такое сонет? - грубо обратился к капитану Маккензи. - Дайте мне рифмы для сонета. Вот по этой схеме.
  - Конечно, я знаю, что такое сонет, - проворчал Маккензи. - Что вы задумали?
  - Дайте мне четырнадцать конечных рифм, и я напишу к ним строчки. За две с половиной минуты.
  - А я в пику вам латинским гекзаметром за три. Менее чем за три, - вызывающе не остался в долгу Маккензи.
  Как двое, бросившие другу другу по меньшей мере смертельные оскорбления. Вся ситуация предстала перед Титдженсом в виде нагло разгуливающего по палатке кота, завораживающего и губительного. Он думал, что он расстался с женой. Он ничего не слышал о ней с тех пор, месяцы и вечность назад, как она покинула их квартиру в четыре часа утра, когда только занимающийся рассвет добрался до дымовых труб на георгианских крышах дома напротив. В полной тишине раннего утра до него донесся голос его жены, отчетливо сказавшей шоферу "Паддингтон", и тут же хором пробудились все воробьи в округе... Неожиданно и пугающе ему пришло в голову, что, возможно, это был голос не его жены, а ее горничной... Он был человеком, жившим строго по правилам поведения. И у него было правило: Никогда не думай о предмете шока в состоянии шока, разум в это время слишком уязвим. Предмет шока занимает весь твой ум. Слишком чувствительный разум делает слишком решительные выводы. Поэтому он стал торопить Маккензи:
  - У вас еще не готовы рифмы? Проклятие!
  - Нет еще, - с обидой пробурчал Маккензи. - Рифмы придумать намного труднее, чем сочинить сонет... Смерть, разруха, суета, дыхание... (death, moil, coil, breath - прим.перев.) - он прервался.
  - Вереск, земля, мытарство, потрясение (Heath, soil, toil, staggereth - прим.перев.), - презрительно подхватил Титдженс. - Вы подбираете рифмы, как девушка из Оксфорда... Продолжайте... Что такое?
  У застланного скартертью стола стоял весьма пожухлый от времени боевой офицер. Титдженс пожалел, что сурово обратился к нему. Офицер имел нелепую куцую белую бородку! Вернее сказать, белые бакенбарды! Он, должно быть, всю армейскую службу прошел с этими бакенбардами, потому что ни один старший офицер - и даже фельдмаршал, - не наберется духу сказать ему избавиться от них! Они служили показателем его воодушевления. Похожий на привидение человек извинялся за то, что не мог справиться с пополнением. Он обращался к своему начальству с просьбой обратить внимание, что эти колониальные войска понятия не имею о дисциплине. Ни малейшего. Титдженс заметил нашивку в виде синего креста (принадлежность к добровольному обществу, оказывающему бесплатную ветеринарную помощь - прим.перев.) на правом рукаве примерно там, где делают прививки. Он представил, как канадцы разговаривали с этим героем... Герой начал рассказывать о майоре Корнуолиссе из ССКА (служба связи королевской армии).
  - Майор Корнуолисс в ССА? О Господи! - просто так спросил Титдженс.
  - ССКА! - слабо запротестовал герой.
  - Да, да. Королевская армия. Служба связи, - любезно согласился Титдженс.
  Очевидно, до этого времени его сознание считало сказанное женой "Паддингтон" четко выраженным прощанием, разделившем его жизнь и жизнь жены... Он видел ее Эвридикой, высокой, робкой, бледной, исчезающей в тенях... "Che farò senza Euridice?" (итал., "Что мне мир без Эвридики?" - ария Орфея из оперы "Орфей и Эвридика" К.В. Глюка - прим.перев.) - напел он про себя. Глупость какая! И вполне вероятно, что слова произнесла горничная... У нее тоже на удивление чистый голос. Так что наполненное мистикой слово "Паддингтон" совершенно может не являться символом вообще, и миссис Сильвия Титдженс, далеко не робкая и не бледная, вовсю водит за нос половину из командующих и генералов от Уайтхолла и до Аляски.
  Маккензи, похожий на несчастного клерка, переписывал наконец-то подобранные рифмы на другой лист. Наверно, у него округлый каллиграфический почерк. И даже язык, высунутый меж губ, усердно повторяет вслед за рукой все загогулины. Вот чем так заняты кадровые офицеры Его Величества. Боже мой! Бедный смышленый смуглый парень! Из тех, кто наголодавшись в юности, принимает все стипендии (или уровень образования? - прим.перев.), которые может предложить школа-пансион. Очень большие и черные глаза. Как у малайца... Разоренный представитель подневольного племени (???)...
  Человек из связи явно говорил о лошадях. Он предлагал свои услуги для изучения разновидности конъюктивита, от которого страдали все служебные лошади на линии фронта. Он преподавал - определенно преподаватель! - в одном из ветеринарных колледжей. Титдженс сказал, что в таком случае он, наверное, должен быть в ВСКА - Ветеринарной службе Королевской армии. Старик сказал, что не знает. Он думал, что в ССКА он требуется для обслуживания их лошадей...
  - Я скажу вам, что делать, лейтенант Хитчкок, - заявил Титдженс. - Поскольку вы смелый человек...
  Бедный старикан, выдворенный в этом возрасте из неприступной общины какого-то провинциального университета... Он совсем не похож на конного спортсмена...
  - Хотчкисс... - поправил лейтенанат и Титдженс воскликнул:
  - Конечно же, Хотчкисс... Я видел вашу подпись на рекомендации для мази для лошади Пигга... Но если вы не хотите довести пополнение до передовой... Хотя я вам очень советую... Почти как турпоездка в Азбрук... Нет, в Байоль... А сержант-майор будет командовать строем вместо вас... И вы побываете на передовой первой армии и сможете потом рассказывать друзьям, что были на действительной службе на настоящем фронте...
  Мысли же его текли независимо от сказанных им слов: "Если Сильвия активно следит за моей карьерой, то я стану посмешищем для всей армии! Я думал об этом десять минут назад!.. Что же делать? Что же, Господи, делать?" Показалось, что черная завеса спала с его глаз... Печень...
  - Я пойду на передовую, - с достоинством сказал лейтенант Хотчкисс. - Я пойду на настоящий фронт. Я прошел А1 (???) сегодня утром. Я буду изучать реакции крови служебных лошадей под огнем.
  - Ну что ж, вы чертовски славный малый.
  Ничего нельзя было сделать. Бурная деятельность, которую смогла бы развить Сильвия, была направлена только на то, чтобы вызвать неукротимый как огонь смех у всей хохочущей армии. Слава Богу, она не может добраться во Францию, в это место. Но она может устроить скандал в газетах, которые читает каждый Томми. Сильвия способна на все, чтобы достичь своей цели. В кругу ее друзей такого рода травля называлась "вывести на чистую воду". Ничего. Ничего нельзя сделать... Скверная вспыхивающая лампа чадила...
  - Я скажу вам, что делать, - повторил он лейтенанту Хотчкиссу.
  Маккензи швырнул листок с рифмам под нос Титдженсу.
  - Смерть, разруха, суета, дыхание... - начал читать Титдженс. - Молвит - грязный кокни! (наречие низших слоев Лондона - прим.перев.) Лесть, земля, дух...( saith, oil, soil, wraith - прим.перев.)
  - Я бы взорвался, - сказал Маккензи со злой успешкой, - если бы дал вам предложенные вами же рифмы...
  - Безусловно, если вы заняты, то не хочу вам быть помехой, - подал голос офицер.
  - Никакая вы не помеха, - сказал Титдженс. - Но думаю, что с этого момента вы будете говорить "сэр" старшему офицеру вашего подразделения. Для солдат это звучит убедительно... А сейчас идите в вестибюль столовой пехотного склада ?16. Там, где они поставили сломанный бильярдный стол...
  Снаружи сержант-майор Коули спокойно отдавал команды:
  - Становись! Солдаты, кто получил свой пакет бумаг и личные значки - по трое - налево. Кто еще нет - направо. Те, кто не имел возможности получить одеяла - обращайтесь к старшему сержанту Моргану. Не забудьте. Там, куда вы отправляетесь, вы не сможете получить. Каждый, кто еще не сделал завещания в солдатской книжке или где-то еще, но хочет, проконсультируйтесь с капитаном Титдженсом. Каждый, кто хочет снять деньги, обращаться к капитану Маккензи. Католики, кто хочет исповедаться, после подписания всех бумаг, найдете католического пастора в четвертой палатке слева в основном ряду... И чертовски благородно со стороны его преподобия тратить силы на лупающих глазами болванов, которые удерут на первый же увиденный детский праздник. Через недельку вы побежите в другую сторону, хотя чего от вас добиваются те, кто вас туда посылает, и где вы будете - одному Богу известно. Вы похожи на ватагу ребятишек из Уэслианской воскресной школы. Совсем как дети, и слава Богу, что у нас есть флот.
  Под рокотание его голоса Титдженс писал:
  "Сегодня зев свой нам оскаливает смерть"
  и говорил лейтенанту Хотчкиссу:
  - В вестибюле столовой вы найдете кучу ничтожных грязных засранцев из Гламорганшира, упившихся до окосения из-за La Vie Parisienne (фр., парижская жизнь - прим.перев.)... Попросите любого из них, кто понравится... - и писал дальше:
  "Между останков бренных и разрухи
  Витрин и городов, мытарств, и мук, и суеты..."
  - Вы думаете, что это сложно, - обратился он к Маккензи. - Вы уже написали погребальную оду гробовщика одними рифмами, - и к Хотчкиссу, - Попросите любого, кто вам понравится, только чтобы он был офицером ПБ... Вы знаете, что означает ПБ? Нет, не "проклятый бедолага", постоянная база. Непригодная... Чтобы он отправился с пополнением в Байоль.
  
  Палатка наполнилась потерянными, медлительными, несуразными людьми в желто-коричневом. Свалив в углу горкой унылые вещмешки, они бестолково зашаркали ногами. Маленькие открытые книжки, которые они держали в руках, время от времени падали на пол. С улицы слышался непрекращающейся отливающей-приливающей волной хор голосов, временами веселый, временами грозный, иногда звуки обрушивались сложной полифонией, как морской прибой на каменистый берег. Титдженсу вдруг показалось удивительным, как может человек быть замкнутым в себе в этой жизни... Он стал быстро строчить:
  "И тень грядущего холодным обдает дыханием...
  Все суета сует, как проповедник молвит...
  Парадам больше не бывать, как не бывать и лести..."
  Обращение к гламорганширцам вызывало явное смущение Хотчкисса, и Титдженс говорил ему,
  "Неумащенные тела лежат в сырой земле..."
  что не допускает мысли об отказе со стороны офицера ПБ. Они устроят легкомысленную попойку в вагоне первого класса и наверняка получат за сопровождение новобранцев отпуск и командировочные.
  "Марш погребальный не оплачет наши души..."
  Если кто-то из них откажется, просто пришлите мне его имя, и я выпихну его дополнительным приказом...
  Первая группа из коричневого потока содат уже была на ногах. Нелепые осложнения даже в жизнях простых людей... Рядом с ним стоял рядовой Логан, светловолосый, статный, с начищенными до блеска личными значками, некогда бывший, как ни странно для канадского рядового, солдатом ирландской кавалерии (???), а до того, что было еще интересней, владельцем то ли молочного магазинчика, то ли молочной фермы где-то под Сиднеем, в Австралии... Человек, вызывающий умиление сочетанием в характере таких черт, как приобретенная в кавалерии бойкость, присущий жителям Сиднея акцент кокни, и абсолютное недоверие к юристам. С другой стороны - глубочайшая вера в Титдженса... Из-за его плеча выглядывала глуповатая физиономия цвета кофе с молоком и орлиным носом: полукровка, родом из одной из Шести Наций (Заповедник Шести наций на Великой реке, Канада - прим.перев.), служивший мальчиком на побегушках у доктора в Квебеке... У него были свои проблемы, но возникли трудности с пониманием. За ним возвышался очень смуглый, но с ярким румянцем, свирепым взглядом и ирландским акцентом выпускник Университета Макгилла, который преподавал языки в Токио и имел какие-то претензии к японскому правительству... И много лиц, по двое, спиралью закручивающиеся вокруг палатки... Как пыль, как облако подступившей пыли, которое засыпет все вокруг... И каждый со своими бестолковыми заботами и тревогами, даже если они лично вас не касаются... Коричневый прах...
  Ирландскому кавалеристу пришлось дожидаться, пока Титдженс нацарапает последние шесть строчек к сонету, которые должны были немного разъяснить смысл сонета. Конечно, общая идея была в том, что если ты попадаешь на передовую или недалеко от нее, то уже нет места бахвальству и чванливости, свойственные пышным и дорогим похоронам. Можно сказать: "Не цвести цветам по принуждению... И парадам больше не бывать!.." Одновременно с этим он должен был убедить доблестного шестидесятилетнего ветеринара, что не нужно стесняться идти в столовую гламорганширцев, чтобы отловить одного из них. Гламорганширский полк был обязан предоставлять капитану Титдженсу офицеров постоянной базы, если они не были заняты чем-либо другим. Лейтенант Хотчкисс может поговорить с полковником Джонсоном, который наверняка там и наверняка в хорошем настроении после ужина. Приятный и отзывчивый старый джентльмен, он сможет понять желание Хотчкисса не показываться лишний раз на передовой. Хотчкисс может предложить в свою очередь взглянуть на боевого коня полковника, захваченного у немцев на Марне и прозванного Шомбургом, с подачи Джонсона...
  - Но не лечите его! Я сам его выезжаю! - добавил он.
  Титдженс бросил свой сонет Маккензи, который с поджатыми ногами и напряженным лицом озабоченно отсчитывал французские банкноты и сомнительного вида талоны... Какого черта людям нужны деньги, - иногда довольно крупные суммы, канадцам платят в долларах, сконвертированных в местную валюту, - если они уже не более чем через час уйдут? Люди всегда стараются иметь побольше денег, но не обращают внимание на аккуратное ведение счетов. Поэтому можно понять обеспокоенность Маккензи. Не исключено, что сегодня вечером он не досчитается пятерки или больше для непредвиденных расходов. Если он получает жалование только здесь, а к тому же еще должен содержать сумасбродную жену, то неудивительно, что он так нервничает. Но это его проблемы, Кристофера они не касаются. Титдженс пригласил Хотчкисса как-нибудь заглянуть в его палатку, недалеко от столовой, и побеседовать. О лошадях. Он немного разбирается в лошадиных болезнях.
  - Вы справились за две минуты и одиннадцать секунд, - Маккензи смотрел на часы. - Я приму на веру, что это сонет... Я не читал, потому что я не могу переложить его на латынь здесь... У меня нет вашей сноровки делать параллельно одиннадцать вещей...
  Солдат с котомкой и солдатской книжкой в руке сосредоточенно рассматривал цифры под рукавом Маккензи. Он перебил Маккензи высоким голосом, сказав с заметным американским акцентом, что он не получал четырнадцать долларов семьдесят пять центов в казармах Трасна в Алдершоте.
  - Вы понимаете, - Маккензи говорил с Титдженсом, - Я не читал сонет. Я переложу на латынь его в столовой, за оговоренное время. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я его прочел и буду обдумывать.
  - Когда я пришел к канадскому агенту, Стрэнду, в Лондоне, его офис был закрыт, - продолжал бубнить стоявший рядом солдат...
  - Сколько вы уже служите? - лицо Маккензи побелело от гнева. - Не можете ничего лучше, чем прервать разговор офицера? Вы должны разобраться с вашими суммами с вашим отъявленным колониальным казначеем. У меня для вас шестнадцать долларов тридцать центов. Вы их берете или оставляете?
  - Мне знакомо дело этого человека, - сказал Титдженс. - Передайте-ка его мне. Это не сложно. У него чек от казначея, но он не знает, как его обналичить, и конечно же, другого ему не выдадут...
  Смуглый широколицый рядовой медленно переводил напряженный проверяющий взгляд с одного офицера на другого, прищурившись словно от встречного ветра или яркого света. Он начал рассказывать долгую историю, как он задолжал Толстоухому Биллу пятьдесят доллларов, проиграв ему в карты (???). Пожалуй, он был наполовину китайцем, наполовину финном. Сильное беспокойство о деньгах вынуждало его говорить и говорить без остановки. Титдженс вернулся к делам сиднейского экс-кавалериста и выпускника Макгилла, пострадавшего от рук японского министерства образования. Действия за последние несколько минут повергли его в странное непонятное состояние. Он подумал: "Можно сказать, что всего в совокупности должно быть достаточно, чтобы потерять рассудок."
  Кавалерист перед ним имел весьма запутанное душещипательное прошлое. Что-то советовать ему перед его товарищами было неудобно, но сам он, однако, неуверенности не чувствовал. Он подробно излагал особенности девушки по имени Рози, за которой он следовал из Сиднея в Британскую Колумбию, девушки по имени Гвен, с которой он попал в Аберистуит (Уэльс - прим.перев.), о женщине по имени миссис Хосье, с которой они жили как супруги, ночуя в проходах(???) деревушки Бервик Сэнт Джеймс, недалеко от равнины Сейлсбери. На фоне непрекращающегося бормотания полукитайца он говорил о них с необычной мягкостью, объясняя свое желание оставить им на память хоть немного, если случится так, что он здесь схлопочет пулю. Титдженс вручил ему черновик завещания, которое он уже успел набросать для рядового, попросил внимательно прочитать и переписать в солдатскую книжку. После этого Титдженс должен засвидетельствовать его подпись.
  - Вы думаете, это поможет мне избавиться от моей старухи в Сиднее? - пробурчал солдат. - Я-то не жду этого. Та еще липучка. Чисто репейник, благослови ее Господи.
  Макгилльский выпускник начал уже дополнять свою историю о трудностях с японским правительством еще какими-то деталями. Оказалось, что, помимо учительской деятельности, он вложил немного денег в источник минеральной воды около Кобэ. Воду разливали в бутылки и экспортировали в Сан-Франциско. Вероятно, его компания прибегала к нарушениям в соответствии с японским законодательством. Титдженс позволил настоящему французскому канадцу, затруднившемуся получить справку о крещении откуда-то с Клондайка, прервать рассказ выпускника. Тут же к столу Титдженса ринулись еще несколько человек, у которых не было проблем, но они желали подписать все бумаги перед тем, как написать последнее перед отправкой на передовую письмо домой...
  Белесый табачный дым из трубок капралов (???) в другом углу комнаты клубился над каждым столом, освещенный горевшими лампами с проволочной оплеткой. Пуговицы и значки поблескивали, универсальный цвет хаки на униформах, вопринимаемый как сквозь пылевое облако, виделся непонятно-коричневым. В едином шорохе звуков - гнусавых голосов, гортанных окликов, тягучих слов, - прорывающееся временами звонкое напевное ругательство валлийского капрала: "Какого черта у тебя нет твоего 124-го? Почему, раздери проклятие, у тебя нет твоего 124-го? Ты разве не знаешь, что ты обязан иметь проклятый 124-й?", слышалось скорбным причитанием в полной тишине... Вечер тянулся и тянулся. Титдженс растерялся, когда он увидел, что на часах всего 21.19. Казалось, он провел в вялых раздумьях о своих делах не менее десяти часов... В конце концов, это были его личные дела... Деньги, женщины, завещания - вызывали тревогу. Каждая из этих проблем, начиная от Атлантики и по всему свету, - были его собственной проблемой: вся земля воюет, армию выводят в ночь. Снимают с места. Во всяком случае. И сразу же в атаку. Наглядная картинка мира изнутри... (??? дословно - поперечный срез мира - прим.перев.)
  Его взгляд случайно выхватил запись "ХЗ" (??? хроническое заболевание - прим.перев.) из медицинской карты стоявшего у стола солдата... Очевидно, описка медицинской комиссии, или одного из санитаров. Написал вместо "Б" (без? - прим.перев.) "Х". Рядовой 197394 Томас Джонсон, бугай с блестящим лицом, сезонный сельскохозяйственный работник из Британской Колумбии, трудившийся на одной из огромных плантаций троюродного кузена Сильвии, напыщенного герцога Раджли. Это вызывало двойное раздражение. Титдженсу не хотелось никаких напоминаний о троюродном кузене жены, потому что не хотелось никаких напоминаний о жене. Он решил дать этим мыслям волю потом, когда согреется в спальном мешке в своей пропахшей керосином палатке, слушая морозное потрескивание брезента при луне... Он решил думать о Сильвии под луной. Но не сейчас! Рядовой 197394 Джонсон, Томас, торчал занозой, и Титдженс обругал себя за то, что взглянул на его медицинскую карту. Этот нелепый деревенщина имел ХЗ степени 3(???), что не позволяло ему идти в пополнение... тем более 1! Все было как всегда. Следовало найти на замену другого человека, что взбесит сержант-майора Коули. Он посмотрел в цвета бутылочного стекла прозрачные и бесхитростные навыкате глаза Томаса Джонсона... Этот парень никогда не болел. Он не мог болеть, разве что когда переедал жирной отварной холодной свинины, и даже если в него вливали лошадиные дозы слабительного, десять к одному, это не особо помогало ему избавиться от причины болей в животе...
  Его глаза наткнулись на уклончивый взгляд смуглого, по-джентльменски поджарого офицера с выделяющимся алым кантом на фуражке, мундир его сверкал позолотой, а с плеча свисали несколько стальных цепочек... Левин... Полковник Левин, офицер штабной службы второго ранга, или что-то вроде того, прикреплен к генералу лорду Эдварду Кэмпиону... Какого черта эти ребята врываются в личное общение командиров подразделений и их солдат? Чувствуют себя как рыба в воде в коричневом пространстве помещения, и незаметно оказываются непосредственно за плечом... - шпионы!.. Все, призванные к вниманию, стояли, тяжело дыша как треска на берегу. Бдительный сержант-майор Коули незаметно передвинулся к локтю Титдженса. Ты защищаешь своих офицеров от проклятого штаба так же, как защищаешь от сквозняков своих дочурок, прикрывая их овчиной. Чернявый видный штабист, слегка шепелявя, бодро сказал:
  - Заняты, как я вижу. Это которое пополнение?
  Он мог стоять здесь уже вечность, и у него в запасе для этого была еще одна вечность батальонного штаба.
  Майор-сержант Коули, всегда готовый подсказать своему офицеру имя кого-либо из подразделения или даже его собственное, отрапортовал:
  - 16 отряд четвертого резервного состава IBD (???) Первого канадского дивизиона (???), сэр.
  Полковник Левин со свистом выпустил воздух между зубов:
  - Шестнадцатый отряд еще не выступил... Боже мой! Боже мой! В передовой армии нам бы устроили чертову головомойку,.. - слово "чертова" он произнес так, как будто обернул его в пропитанную одеколоном вату.
  Титдженс был уже на ногах. Он очень хорошо знал этого человека - очень плохой светский художник по акварели, но из очень достойной семьи со стороны матери, вот откуда у него кавалерийские аксессуары на плече... Будет ли тогда... скажем, приличным, возражать ему? Он предоставил эту возможность сержант-майору. Сержант-майор Коули обладал определенным авторитетом, потому что знал о своей работе в десять раз больше, чем любой штабной офицер. Сержант-майор объяснил, что раннее выступление пополнения было невозможно.
  - Но, конечно же, сержант-майя... - сказал полковник.
  Сержант-майор, с почтительностью приказчика в дамском магазине, отметил, что они получили срочные инструкции не посылать пополнение без четырехсот солдат канадского подразделения железнодорожного обслуживания, которые должны были прибыть из Этапля. Они прибыли только что в 5.30 вечера... на станцию. Привести их строем сюда заняло три четверти часа...
  - Но, конечно же, сержант-майя...
  Старина Коули с таким же успехом мог сказать "мадам" вместо "сэр" этому краснолобому... Четыре сотни прибыли только с тем, что было на них. Для их обеспечения подразделению надо было ухитриться получить со склада все: сапоги, одеяла, зубные щетки, подтяжки, оружие, пайки, личные жетоны. На часах было всего лишь 21.20... В этот момент Коули позволил высказаться своему командиру:
  - Вы должны понимать, что мы работаем в условиях чрезвычайной сложности, сэр...
  Любезный полковник был поглощен рассматриванием своих весьма элегантных коленей.
  - Безусловно, я понимаю... - пролепетал он. - Очень сложно... - и оживился, чтобы добавить, - Но признайтесь, что у вас не все благополучно... Вы должны признать это... - как бы то ни было, у себя в голове он восстановил баланс.
  - Нет, сэр. Полагаю, более чем неблагополучно, когда заказ на снаряжение проходит двойной контроль, в отличии от других подразделений...
  - Как это? Двойной... А, я вижу, вы здесь, Маккензи... Чувствуете себя хорошо... Чувствуете себя бодрым, а?
  Все в палатке застыли в молчании. Титдженс разозлился на пустую трату времени:
  - Если вы не знаете, сэр, основной целью нашего подразделения является обеспечение снаряжением новобранцев...
  Этот человек немилосердно их задерживал. Он обмахивал носовым платком свои штаны!
  - Сегодня после полудня солдат погиб на моих руках, потому что мы должны заказывать каски для моего командного пункта через Дублин на канадской авиабазе в Алдершоте... Он погиб здесь... Мы только что замыли пол от крови в том месте, где вы стоите...
  - О, храни меня Господи! - отпрыгнул бравый полковник. Осматривая свои блестящие высокие авиационные сапоги, он продолжил: - Погиб!.. Здесь!.. Тогда нужно прислать следственную комиссию!.. Определенно, капитан Титдженс, у вас самое неблагополучное подразделение... Вечно эти непонятные... Почему ваш рядовой не находился в убежище?.. Самое неблагополучное... Мы не можем допустить потери в колониальных войсках... Войска из Доминионов (колониальных земель - прим.перев.), я имею в виду...
  - Рядовой был из Понтердьюлиаса... Не из Доминиона... Приставлен к моему командному пункту... Нам запрещено под угрозой военного трибунала укрывать солдат любого подразделения в убежище, кроме экспедиционных сил Доминионов... Все мои канадцы были там... A.C.I (???) призыва от 11 ноября...
  - Это в корне меняет дело!... Только гламорганширец, говорите... Ну ладно... Но эти непонятные... - и его прорвало с видимым облегчением, - Послушайте... можете уделить десять... эээ... двадцать минут... это не совсем служебное дело... так что...
  - Вы же видите, в каком мы положении, полковник... - воскликнул Титдженс и взмахнул руками над бумагами и по направлению к солдатам, как садовник разбрасывает семена над лужайкой... От гнева ему стало тяжело дышать. Кроме выходов в свет со знатной дамой в возрасте, владеющей шоколадным магазином на набережной Руана, у полковника Левина была маленькая француженка, которой он был довольно серьезно увлечен. Самым невинным образом. Молодая женщина, непревзойденно ревнивая, без конца мучалась от обиды, не понимая варварского французского ее почти слишком красивого полковника. Это идиллия почему-то приводила полковника в отчаяние. В такие моменты Левин консультировался с Титдженсом, слывшем человеком большого ума и знатоком французского, чтобы по-настоящему изящно преподнести комплименты на трудном для него языке... И помочь объяснить, что для офицера штабной службы второго ранга, или кем там был полковник, необходимо часто появляться в обществе весьма хорошеньких представительниц добровольческих и женских организаций всех родов войск... Ни один джентльмен не позволит себе консультироваться по поводу подобных глупостей... И опять Левин стоял со знакомой по-женски напряженной складкой на загорелом алебастровом лбу... Как дурацкий воин из музыкальной пьески... Почему бы этому ослу не всплеснуть руками и не заблеять тенором...
  Сержант-майор Коули снова спас ситуацию. Как только он увидел, что Титдженс близок к тому, чтобы послать к черту старшего по званию офицера, он, с видом самого доверенного секретаря очень важного адвоката, заговорщецки зашептал полковнику:
  - Капитан может отвлечься на минутку... Мы уже закончили с солдатами, остались только канадские железнодорожники, и их обеспечат одеялами не раньше, чем через полчаса... через три четверти часа... И то! Это зависит от того, найдет ли наш гонец, где ужинает интендант лагеря, который должен выдать их...
  Сержант-майор очень ловко вставил последнее предложение. Штабной офицер, со смутным воспоминанием о своих полковых днях, воскликнул:
  - Проклятие!.. Я удивляюсь, как вы до сих пор не взломали склад с одеялами и не взяли сами, что вам нужно...
  Теперь сержант-майор превратился в Саймона Пьюэ (персонаж пьесы Сюзанны Сентивр (18 век), синоним подлинности - прим.перев.), чтобы возразить:
  - О нет, сэр, мы бы никогда не посмели, сэр...
  - Но ведь эти солдаты крайне необходимы на передовой... Проклятие, это критическое положение... Мы торопимся... - полковник возблагодарил тот факт, что он состоит при штабе, и понял, что сержант-майор и Титдженс, ловко, как левые защитники, перекидывая мяч, хитро обвели его вокруг пальца.
  - Мы можем только молиться, сэр, - вставил сержант-майор Коули. - чтобы у этих паршивых гуннов были такие же каптенармусы, склады и отделы по выдаче, как у нас, - он понизил голос до сиплого шепота, - Кроме то, сэр, ходят слухи... из телефонной комнаты командного пункта базы... что в штаб-квартиру пришел приказ военного министерства отозвать это и другие подразделения...
  - О Господи! - вырвалось у Левина, и безысходность обрушилась на него и Титдженса: мерзлые окопы в промозглой ночи, мучительные в своей обреченности ожидания солдат, тяжкие думы камнем лежат на душе, неотвратимое ощущение приближающейся нереальности справа или слева, в зависимости, откуда смотришь из траншеи, кажущаяся надежной твердая земля бруствера разносится по воздуху колющейся мутью... и никакой помощи отсюда... Солдаты там, в окопах, простодушно верят, что скоро прибудет пополнение, но его нет. Почему нет? Почему же, Господи, нет?
  - Бедный старина Берд, - сказал Маккензи. - Его отряд на прошлую среду находится там уже одиннадцать недель... Смогут ли они еще продержаться...
  - Им придется продержаться, и намного дольше, - отреагировал полковник Левин. - Хотел бы я добраться до этих негодяев...
  Именно в эти дни в экспедиционных войсках Его Величества все были твердо убеждены, что действующая армия является игрушкой в руках политиков и чиновников. В повседневных делах мрачная туча этого убеждения слегка рассеивалась, но стоило проявиться малейшей тени дурного предзнаменования, как снова нависала облаком черного газа. Руки опускались в бессилии...
  - Так что, - бодро сказал сержант-майор, - капитан может спокойно позволить себе полчасика на обед. Или на что-нибудь другое...
  Помимо внутренней заботы о пищеварении Титдженса, которое не должно страдать от нерегулярного питания, старый вояка имел непреклонное мнение, что частный разговор капитана с глазу на глаз с офицером великосветского штаба будет полезен для подразделения...
  - Думаю, сэр, - обратился он напоследок к Титдженсу, - мне лучше заняться размещением этого подразделения и тех девятисот, что пришли сегодня им на замену. В каждую палатку по двадцать человек... Это хорошо, что мы их не разобрали...
  Титдженс и полковник, направляясь к выходу, по пути расталкивали солдат. У самой двери, обличающе протягивая отрытую коричневую книжицу, стоял скромный, но полный решимости канадец из ирландской кавалерии. Жадно уловив вопросительное "Эээ?" Титдженса, он торопливо произнес:
  - Вы перепутали имена девушек в своей копии, сэр. Ребенок у меня от Гвен Льюис из Аберсвита, которой следует получать деньги за аренду коттеджа и десять шиллингов в неделю. А миссис Хозье, с которой я жил в Бервике Сент-Джеймс, достанется на память только пять гиней... Я позволил себе исправить имена, сэр...
  Титдженс схватил у него книжку, и, склонившись над столом сержанта-майора, быстро нацарапал свою подпись на голубоватой странице. Со словами: "Вот... Убирайтесь." он сунул книжку обратно.
  - Спасибо, сэр! - с просиявшим лицом воскликнул солдат. - Благодарю вас, капитан... Я хочу сходить на исповедь. Я достаточно натворил...
  Выпускник Макгилла с нахальными черными усами бросился наперерез Титдженсу, когда тот пытался натянуть шинель.
  - Вы не забудете, сэр... - начал он.
  - Черт возьми, сказал же вам, что не забуду. Я никогда не забываю. Вы обучали невежественных япошек в Асаки, но управление по образованию находится в Токио. Главный офис вашей гнусной компании минеральной воды располагается у источника Тан Сен недалеко от Кобе... Правильно? Ну вот, я сделаю все возможное для вас.
  Они молча прошли сквозь толпу солдат, слонявшихся у входа в дежурную комнату. Лунный свет тусклой медью отражался от поверхностей. На широкой деревенской улице в центре лагеря полковник Левин начал бурчать сквозь зубы:
  - Вы слишком возитесь с этой оравой... слишком много... Тем не менее...
  - Ну что не так с нами? Мы подготавливаем пополнение на тридцать часов раньше, чем любая другая часть в этой команде.
  - Я знаю про это, - согласился полковник. - Просто все эти таинственные пересуды... Теперь...
  - Позвольте вас спросить, - быстро прервал его Титдженс, - у нас служебный разговор? Я получаю выговор от генерала Кэмпиона за мои методы командования подразделением?
  - Не дай Бог! - так же быстро, но весьма озабоченно возразил второй офицер, и немедленно добавил, - Старина!
  Полковник протянул руку, чтобы взять Титдженса за локоть, но Кристофер по-прежнему стоял к нему лицом. Определенно, он был в раздражении:
  - Тогда объясните мне, как вы умудряетесь обходиться без пальто в такую погоду?
  Если бы ему удалось отвлечь от темы об этих таинственных пересудах, они могли бы сразу перейти к тому вопросу, по поводу которого полковник приехал, вместо того чтобы проводить морозную ночь у жарко пылающего камина и любезничать с мадемаузель Нанетт де Байи. Он поглубже опустил подбородок в овчинный воротник шинели. От одного вида стройного полковника со всеми его значками, ленточками и прочей амуницией, сурово поблескивающих на холоде, зубы Титдженса застучали, как фарфоровые. Левин сразу же оживился:
  - Вам надо делать то же, что делаю я... Регулярные занятия... много упражнений... Верховая езда... Каждое утро я делаю зарядку при открытом окне... Закаливание...
  - Должно быть, весьма привлекательное зрелище для дам, живущих напротив, - мрачно заметил Титдженс. - Не в этом ли причина недовольства мадемуазель Нанетт де Байи?... А для гимнастики у меня нет времени...
  - Боже мой, нет, - полковник все же изловчился просунуть свою руку под локоть Титдженса и довольно решительно повел его на левую дорогу, ведущую из лагеря. Титдженс так же решительно направил свои шаги вправо, и потому они шли, плотно прижавшись друг к другу.
  - На самом деле, дружище, - сказал полковник, - Кэмпи(???) так старается получить под свое командование действующую армию, - хотя он здесь незаменим, - что мы готовимся в любой день паковать свои пожитки... Вот в чем причина, почему Нанетт...
  - В чем тогда заключается моя роль?
  - Вообще-то я заставил ее почти практически наверняка обещать на следующей неделе... или, самое позднее, через неделю... она... проклятие, она назовет счастливую дату.
  - Ловкая добыча!.. Как очаровательно по-викториански!
  - То же самое, черт возьми, - решительно воскликнул полковник, - я сказал себе... Викторианство в чистом виде... Все эти брачные документы... И что это означает... Droits du Seigneur? (фр., "право первой ночи" - прим.перев.)... И нотариусы... И граф, имеющий что сказать... И маркиза... И две важные престарелые тети... но... Опа! - в лунном свете быстро промелькнуло движение большого пальца правой руки в перчатке, - На следующей неделе... самое позднее, через неделю... - его голос неожиданно затих.
  - По крайней мере, - неуверенно продолжил он, - так было во время обеда... Но затем... кое-что произошло...
  - Вас же не застали в постели с одной из добровольческого отряда?
  - Нет... не в постели... - забормотал полковник, - и не добровольческий отряд... О, черт возьми, на железнодорожной станции... С... Меня генерал послал встретить ее... И Нанни, конечно же, провожала свою бабушку, герцогиню... Она устроила мне такой скандал...
  Холодная ярость окатила Титдженса:
  - Так это из-за одной из ваших проклятых глупых ссор с мисс Байи вы вытащили меня отсюда? - воскликнул он. - Вы не против пройти со мной до штаб-квартиры базы обеспечения? Ваши последние приказы, должно быть, уже там. Саперы не позволяют мне иметь телефон, поэтому я должен заглянуть туда напоследок...
  Он почувствовал тоску по палатке, согретой угольными жаровнями и электрическими лампами, со склоненными над бумагами ефрейторами, на фоне разбитых на множество ячеек полок, заполненных рапортами желтого и голубого цвета. Тишина и сосредоточенная работа. Странное дело - единственное место, где он, Кристофер Титдженс из Гроуби, мог быть отстраненно-удовлетворенным, была какая-нибудь дежурная комната. Единственное место на целом свете... Почему? Странное дело...
  В сущности, не так уж и странно. Если вникнуть, все это являлось результатом неизбежного отбора. Служащий в дежурной комнате ефрейтор был выбран за его почерк, умение выполнять элементарные вычисления, добросовестность в работе с бесчисленными данными и сообщениями, за надежность. Этим он на ничтожную малую, но отличался от представителей основной массы. Ничтожная малая разделяла его жизнь и смерть. Ему нужно доказать свою надежность, чтобы не вернуться обратно, обратно в строй! До тех пор, пока на него можно положиться, он спит под столом в теплой комнате, его туалетные принадлежности и чистое белье в коробке из-под мясных консервов у головы, на всегда горящей жаровне найдется чайник кипящего чая... Райская жизнь!.. Нет! не просто рай - Райская жизнь Иного Сословия!.. Его могут поднять в час ночи, если за несколько миль отсюда противник начнет обстрел... Ему придется выпутаться из одеяла, расстеленного под столом у ног спешащих сержантов и офицеров... Неумолкаемо трезвонящий телефон... На пишущей машинке ему надо размножить большое количество коротких приказов на желтых бланках... Несладко быть поднятым в час ночи, но быстро приходишь в возбуждение: враг устроил грандиозный огневой налет перед деревушкой Дранотр. Вся девятнадцатая дивизия двинулась на подкрепление по дороге Байоль-Ньеппе. В случае...
  Титдженс рассматривал спящую армию... Раскинувшееся под белой луной поселение, брезентовые стены, целлюлоидные окна, по сорок человек в палатке... Эта дремлющая Аркадия (идиллическая страна - прим.перев.) была одной из... сколько там? Тридцать семь тысяч пятьсот, скажем, на полтора миллиона солдат... Но вероятнее всего в этом лагере больше, чем полтора миллиона... Дремлющую Аркадию окружили невинно светящиеся палатки... По сорок человек... На миллион... семьдесят одна тысяча четыреста двадцать одна палатка и, скажем, полторы сотни I.B.D., C.B.D., R.E.B.D.(???)... Базовые склады для пехоты, кавалерии, саперов, артиллеристов, авиаторов, противовоздушной обороны, телефонистов, ветеринаров, подологов, солдат службы обеспечения(???) Королевской Армии, солдат голубиной почты, солдат санитарной службы, женщин из Вспомогательного женского армейского корпуса, женщин Добровольческого корпуса - для чего вообще нужен Добровольческий корпус? - столовой, палатка для отдыха обслуги, казармы суперинтентандов, католические пасторы, протестантские священники, раввины, мормонские епископы, брахманы, ламы, имамы, служитель религии фанти, безусловно, для африканской группы войск. И их мирское и духовное спасение целиком и полностью зависят от работы ефрейторов в дежурной комнате... Если вдруг по ошибке ефрейтора католического священника пошлют в Ольстерский полк, то ольстерские ребята линчуют пастора, и все попадут в ад. Или одним утром если он оговорится по телефону или напечатает неправильную букву, и дивизия вместо Дранотра выдвинется в Вестотр, то погибнет шесть-семь тысяч бедняг у Дранотра, и ничего нас не спасет, кроме флота Его Величества...
  Тем не менее, в конце концов все эти путаницы благополучно разрешались, подразделения двигались с места, словно змеи, освобождаясь от, казалось бы, неразрывных узлов, извиваясь и скользя по грязи к своим норам, - раввины искали умирающих евреев для последнего напутствия; ветеринары - искалеченных мулов; добровольцы - людей без челюсти или рук (???); повара полевой кухни - мороженую говядину; подологи - врастающие ногти; стоматологи - испорченные зубы; морские гаубицы - живописно замаскированные деревьями в оврагах огневые точки... Непредставимым образом все находили искомое - даже клубничный джем в банках по десять дюжин (или в большом количестве? - прим.перев.)!
  Для исполняющего ефрейтора, которого от смерти отделяла всего лишь ничтожная малая, было достаточно сделать ошибку в записке о банках с клубничным джемом, чтобы вернуться обратно, вернуться в строй... назад к мерзлой винтовке, к брезентовой подстилке поверх глиняной жижи, куда нога уходит по лодыжку, а при попытке ее вытащить издает противное чавканье, к унылому пейзажу с разрушенными церковными башенками, к непрекращающемуся гулу аэропланов, куда ни глянь - на всем пространстве вокруг - лабиринты дощатых настилов, слошь покрытых жидкой грязью, бесконечные грубые шуточки на кокни, огромные снаряды с надписью "С любовью малышу Вилли"... Назад к Ангелу с Пламенным Мечом! Прямиком под его меч!.. (???) Ну а так, в целом, все шло удовлетворительно...
  Он уверенно вел полковника Левина между палатками к офицерской столовой. Шаги их хрустко отдавались на обледенелом гравии. Полковник немного отставал - из-за своего небольшого веса и не подбитых гвоздями элегантных сапог он боялся подскользнуться. На удивление он был молчалив. Видимо, ему не очень хотелось озвучивать то, что он хотел сказать. Но все-таки произнес:
  - Интересно, вы не подали рапорт о возвращении на передовую... в ваш батальон. На вашем месте я бы непременно сделал...
  - Почему? Потому что погиб человек у меня на руках?.. Сегодня были убиты десятки...
  - О, больше, похоже. Один из наших аэропланов был сбит... Но не кажется ли... О, проклятье! Не хотите пройтись другой дорогой?.. Я испытываю огромное уважение... о, практически... к вам лично... Вы человек глубокого ума...
  Титдженс размышлял о щекотливых моментах военного этикета.
  Этот косноязычный недалекий малый - а ведь он был старательным офицером, иначе Кэмпион не подпустил бы его к штабу, - во всем неукоснительно подражал генералу. В движених, в костюмах, насколько это возможно, в голосе - его пришепетывание не было его личной особенностью, а скорее вариацией легкого заикания генерала, - но более всего в незаконченных фразах и точке зрения...
  Он должен сказать: "Послушайте, полковник..." или "Послушайте, полковник Левин..." или "Послушайте, Стэнли, друг мой..." Прежде всего, несмотря на близость, ни один офицер не может обратиться к стоящему выше по рангу: "Послушайте, Левин..." И дальше продолжить:
  - Послушайте, Стэнли, вы болван. Это вполне приемлемо для Кэмпиона сказать, что я несостоятелен, потому что имею некоторые мозги. Он мой крестный отец, и я слышу это с двенадцатилетнего возраста. В моей левой пятке больше ума, чем в его идеально подстриженной черепушке... Вы же похожи на попугая, повторяя его слова. Вы же сами так не думаете. Вы вообще никогда об этом не думали. Вы знаете, я неуклюжий, страдаю одышкой, и самоуверенный... но также вы знаете, что я не хуже вас справляюсь со службой. И даже на порядок лучше... Вы ни разу не нашли ошибки в моих рапортах. Возможно, ваш сержант, ответственный за отчеты. Но не вы...
  Если Тидженс изложит в подобной манере этому щеголю, не зайдет ли это слишком далеко для командного офицера при разговоре, пусть и неслужебном и личном, со штабным офицером, стоящим выше его по рангу? При неофициальном общении и личной беседе все несчастные офицеры Его Величества равны... джентльмены получают чин от Его Величества, и потому нет высших и низших рангов и подобная ерунда!.. Как вне службы этот потомок франкфуртского старьевщика может быть равным ему, Титдженсу из Гроуби? Никоим образом, тем более социально. Если бы Титдженс его ударил, тот упал бы замертво. Если бы Титдженс посмеялся над ним, Левин не нашелся бы с ответом, и сквозь его тщательно выстроенную личину великосветского человека проявилась бы физиономия брызжущего слюной еврея. Он и стрелял, и ездил верхом, и делал ставки хуже Титдженса. Почему-то Титдженс не сомневался, что и картину акварелью он нарисует лучше... И, что касается рапортов... он успеет камня на камне не оставить от полдюжины новых и противоречивых директив армейского Совета и составить на их основе двенадцать правильно оформленных командных приказов прежде, чем Левин прошепелявит дату и порядковое число первого документа... Он уже не раз этим занимался в кабинете у Левина в гарнизонной штаб-квартире, обставленной в стиле салона французских "синих чулков"... Он и прежде переписывал за Левина бестолковые приказы, пока тот сердился и суетился из-за отложенного чая с мадемуазель де Байи... и покручивал свои изящные усики... Мадемаузель де Байи, в компании с престарелой леди Сакс, давала чай у горящего камина в восьмиугольной комнате восемнадцатого века, обитой серо-голубой тканью и обставленной белесыми шкафами. В забавных чашках без ручек подавался жидкий чай с привкусом корицы!
  Мадемуазель де Байи была долговязой яркой темноволосой провансалькой. Не высокой, а именно долговязой, медлительной и жестокой; ее свернутая фигура в глубоком кресле и ленивые оскорбления в адрес полковника напоминали нежащуюся белую персидскую кошку с предупредительно выпущенными из мягких лапок коготками. С вытянутыми к вискам раскосыми глазами и тонким вздернутым носиком... почти японка... И с потрясающей когортой родственников, великосветских на французский манер. Один из братьев служит шофером у маршала Франции... Аристократический вид уклонения!
  Учитывая все это, только вне службы можно быть социально на равных с полковником штаба, но упаси Бог демонстрировать ему, что вы стоите на ступеньку выше. Особенно интеллектуально. Если вы позволите себе указать штабному офицеру, что он тупица, - можно говорить об этом сколь угодно раз, но без явного желания подтвердить! - определенные последствия не заставят долго ждать. И совершенно заслуженно. Англичанам не свойственна умственная гибкость. Более того, это абсолютно неанглийская черта. И обязанностью полевых офицеров является поддержание английского духа всеми возможными способами. И штабные офицеры могут заставить выполнять эту задачу своих полковых подчиненных. Полностью заслуживающими чести методами. Даже представить себе невозможно, что могут устроить вам в ответ сплетничающие прапорщики из штаб-квартиры. Будут досаждать и травить до тех пор, пока вас не вышибут или, в лучшем случае, не переведут в... в любую другую команду.
   Это и было ужасным. Процесс, а не результат. Титдженса мало волновало, где он находится, что он делает, но мысли о далекой, дремлющей в ночи за Ла-Маншем Англии, навевали сентиментальную невыносимую тоску... И все же он любил старого Кэмпиона, и предпочитал оставаться в его команде. В его штабе было несколько достойных офицеров, порядочных настолько, что можно было иметь с ними дело... если нужно было иметь дело с себе подобным... Поэтому Титдженс просто сказал:
  - Послушайте, Стэнли, вы болван, - не заморачиваясь лишними подтверждениями истинности сказанного.
  - Почему, что я опять натворил?... Мне бы хотелось, чтобы мы пошли другой дорогой...
  - Нет, мне не позволено покидать лагерь... Я же должен свидетельствовать ваш брачный контракт завтра после обеда, не так ли?.. Я не могу уйти дважды в неделю...
  - Вы должны пройти к лагерному караулу... Ненавижу заставлять женщину ждать на холоде... хотя она в машине генерала...
  - Неужели вы... дошли до такой степени, что привезли мисс Байи сюда? Для разговора со мной? - воскликнул Титдженс.
  Кристоферу показалось, что он ослышался, когда полковник очень тихо промямлил:
  - Это не мисс Байи! - и потом громко возмутился, - Черт возьми, Титдженс, я дал вам достаточно намеков!..
  В какой-то один сумашедший момент Титдженса захватила мысль, что в машине генерала, у ворот, на склоне, недалеко от караульного помещения его ждет мисс Ванноп. Сама мысль об этом показалась ему безумной. И все же они повернулись и медленно пошли обратно по широкому проходу между палатками. Левин явно не торопился. По этой дороге они дойдут до последних в ряду палаток, затем спуск по темному склону, и лишь потемневшие от мороза белые камни, специально выложенные вдоль тропинки, будут слабо отсвечивать под луной. И уже в лесу, в конце этого пути, в шикарном роллс-ройсе что-то поджидало их, что-то, чего Левин боялся до одури...
  На мгновение плечи Титдженса закаменели. Он не намеревался вмешиваться в отношения между мадемуазель Байи и любовницей Левина, весьма вероятно, замужней женщиной... По неясной причине он был уверен, что в машине сидит замужняя женщина... Он не смел думать иначе. Если это не замужняя женщина, то это, возможно, мисс Ванноп. Если это так, то этого не может быть... Волна спокойствия и мягкого счастья затопила его. Просто потому, что он только представил ее! Он увидел ее милое, нежное курносое лицо, почему-то под меховой шапкой. В освещенной генеральской машине, наклонившись вперед, пытающаяся разглядеть что-нибудь за стеклом. Пристально вглядывающаяся, щурящаяся от отражений на внутренней стороне окна...
  - Послушайте, Стэнли,.. - обратился он к Левину. - Я назвал вас болваном потому, что вы не видите: мисс Байи получает роскошное наслаждение только от одного - от показной ревности. Не чувствуя ее, а демонстрируя.
  - Следует ли вам, - голос Левина звучал с иронией, - при мне обсуждать мою невесту? Будучи английским джентльменом, Титдженсом из Гроуби и все такое.
  - Почему нет, - ощущение счастья не покидало Кристофера. - В обязанности напыщенного шафера входят наставления. Матери же подготавливают дочерей перед свадьбой. То же самое делают и шаферы для невинного Бенедикта (персонаж комедии Шекспира "Много шума из ничего", убеждённый холостяк, наконец женившийся - прим.перев.)... так вот, женщины...
  - Я уже не занимаюсь этим, - устрашающе проворчал Левин.
  - Ради Бога, тогда чем вы занимаетесь? Там, в машине старого Кэмпиона, одна из ваших любовниц, не так ли?..
  Они уже были рядом с проулком, ведущим к дежурной комнате. Расплывчатая масса бестолково мельтешащих солдат наполовину заполнила проход между палатками.
  - Нет!.. - слезы почти выступили на глазах Левина. - У меня никогда не было любовницы...
  - И вы не женаты?.. - для смягчения злой насмешки Титдженс использовал неприличный жест из школьного детства. - Прошу меня извинить. Я должен пойти наведать мою ораву. Чтобы убедиться, что ваши приказы доставлены.
  В вялой мути дежурной комнаты главенствовал специфический дух солдатской формы. Кристофер приказов не нашел, но вместо этого обнаружил статного блондина, канадского ефрейтора родом из Колоний, история которого была трогательно преподнесена сержант-майором Коули:
  - Этот человек, сэр, из подразделения служащих Канадской железной дороги. Его мать только что прибыла в город из Итапелса. Прямиком из Торонто, где она была прикована к постели.
  - Ну и что теперь? Давайте побыстрее.
  Солдат хотел навестить свою мать, которая ждала его в приличном кафе в самом конце трамвайной линии, прямо за оградой лагеря, где уже начинался город.
  - Это невозможно. Совершенно невозможно. Вы же знаете.
  Солдат даже не пошевелился. Поймав открытый честный взгляд его голубых глаз и проклиная себя, Титдженс обратился к нему:
  - Вы же сами понимаете, что это невозможно, не так ли?
  - Не могу сказать, сэр, - медленно проговорил солдат, - не зная правил регулирования подобных ситуаций. Но моя мать, сэр, это особый случай... Она уже потеряла двух сыновей.
  - Многие потеряли... Вы понимаете, если вы будете отсутствовать с моего разрешения, то меня могут - вполне вероятно, - лишить офицерского звания? Я отвечаю за то, чтобы вы все дошли до передовой.
  Солдат не поднимал взгляд от своей обуви. Титдженс подумал, что это влияние Валентайн Ванноп. Следовало сразу же отказать этому человеку. Но необъяснимое чувство ее присутствия... Это было глупо. Более чем глупо.
  - Вы же попрощались с матерью в Торонто перед отъездом, не так ли?
  - Нет, сэр.
  Он не виделся с матерью семь лет. О разразившейся войне узнал в Чилкуте, спустя десять месяцев после ее начала. Он сразу же записался в войска в Британской Колумбии, и был тут же отправлен в составе железнодорожного подразделения в Адлшорт, где у канадцев были свои казармы. Известие о гибели брата он получил уже в Адлшорте. Его мать была прикована к постели, когда их провозили через Торонто, поэтому они не увиделись, несмотря на то, что дом его матери находится всего лишь в шестидесяти милях от города. Какое-то чудо подняло ее с постели и привело ее сюда через полмира. Она вдова, шестидесяти двух лет. Очень слабая.
  Уже не в первый раз за день Титдженс подумал, что глупо грезить о Валентайн Ванноп. У него не было ни малейшего представления о том, как она живет, не говоря уже о доме, где она могла бы находиться. Навряд ли она с матерью остались в той конурке в Бедфорд Парке. Наверняка они достойно устроились - ведь его отец завещал им достаточно денег. "Это безрассудно, - сказал он сам себе, - упорно мечтать о человеке, о котором ты даже не знаешь, где она".
  - Подойдет ли вам, если вы встретитесь с матерью у ворот лагеря, в караульном помещении? - обратился он к солдату.
  - Прощание не будет долгим, сэр, - ответил рядовой. - Ей нельзя находиться на территории лагеря, мне не разрешено выходить за его пределы. Перед носом караульного будет в самый раз.
  "Что за чудовищная нелепость, - размышлял Титдженс, - встреча и разговор всего лишь на минуту! Встретиться и поговорить..." А в это же время на следующий день - ничего. Как будто не было ни встречи, ни разговора... И при этом одна лишь призрачная идея увидеться с Валентайн Ванноп... Ей нельзя находиться на территории лагеря, ему не разрешено выходить за его пределы. Встреча перед носом караульного будет в самый раз... Он ощутил запах первоцветов. Первоцветы, похожие на мисс Ванноп.
  - Что это за человек? - спросил он у сержант-майора Коули. Тот стоял в напряжении, ловя как рыба воздух отрытым ртом. - Думаю, ваша мать довольно слаба, чтобы стоять на морозе.
  - Очень достойный малый, - прорвало наконец-то сержант-майора. - Один из лучших. Никаких проблем. Ни одного взыскания. Хорошо образован. В гражданской жизни - инженер путей сообщения... Доброволец, естественно, сэр.
  - Странная штука, - Титдженс смотрел на солдата. - Процент дезертиров среди добровольцев примерно равен тому же числу дезертиров среди мобилизованных в обязательном порядке... Вы понимаете, что с вами произойдет, если вы пропустите выход подразделения?
  - Да, сэр. Очень хорошо, - трезво ответил рядовой.
  - Вы понимаете, что вас расстреляют? Определенно, так же, как вы стоите здесь. И никакого шанса на спасение.
  Что бы подумала о нем Валентайн Ванноп, убежденная пацифистка, услышь она его в этот момент? Сейчас он был обязан так говорить - не как офицер на военной службе, а как человек. Как доктор, предостерегающий не пить зараженную воду, чтобы не заболеть брюшным тифом. Но люди бестолковы. Валентайн тоже неразумна. Она посчитала бы жестоким говорить с человеком о возможности быть казненным расстрельной командой. Кристофер глухо застонал - при мысли, что нет никакого смысла беспокоиться о том, что Валентайн Ванноп подумает или не подумает о нем. Никакого смысла. Никакого смысла. Никакого смысла...
  К его облегчению, рядовой весьма рассудительно уверил его, что все знает о наказании в случае его отсутствия в отряде. Сержант-майор, уловив стон Титдженса, с суетливой старательностью прикрикнул на солдата:
  - Ты! Там! Не слышишь, офицер говорит! Никогда не перебивай офицера!
  - Вас расстреляют, - продолжал Титдженс, - на рассвете. В прямом значении - на рассвете...
  Почему расстреливают всегда на рассвете? Чтобы продемонстрировать им, что они больше никогда не увидят восхода солнца. Но этих бедолаг привязывают к стулу и так отделывают, что они не узнают солнца, даже если его увидят... Что совсем не делало чести расстрельной команде.
  - Не подумайте, что я хочу вас оскорбить. Вы, похоже, порядочный человек. Но иногда и приличные ребята дезертируют, - и дальше сержант-майору, - Дайте солдату двухчасовую увольнительную в... как называется это заведение... Подразделение не отправят еще часа два, наверное? - и повернулся к рядовому, - Как только увидите, что ваш отряд проходит мимо паба, немедленно вскакивайте и догоняйте. Как бешеный, вам понятно? У вас не будет другого шанса.
  При виде этой мелодраматичной сцены ропот одобрения и некоторой зависти к счастливчику сорвался с уст многочисленных свидетелей... Казалось, у зрителей расширились глаза, а униформа потеряла цвет... Они бы зааплодировали, если бы это было дозволено, но не было никакого смысла переживать, зааплодировала бы Валентайн Ванноп или нет... И не было никакой уверенности в том, что солдат не сбежит. Точно так же, как не было уверенности, мать ли его там дожидается. Вероятнее всего, девушка. И вероятнее всего, солдат все-таки дезертирует...
  Парень смотрел прямо, не отводя взгляда. Но ведь отчаянная решимость, необходимая для побега - или ради девушки, - поможет контролировать мускулы глазных яблок. Мелочь для страстной убежденности! С такой убежденностью хватит сил лгать в лицо Господу в день Страшного Суда.
  Какого же дьявола он хочет от Валентайн Ванноп? Почему он не может отвязаться от мыслей о Валентайн? Он же может не думать о своей жене... или своей не-жене. Но Валентайн Ванноп настигала его всюду и всегда, днем и ночью. Как навязчивая идея... Как безумие... Эти болваны называют это "комплексами"!.. (странностями? - прим.перев.) Возникающими безусловно якобы из-за того, как ваша няня поступила с вами, или что ваши родители сказали вам. При рождении... Отчаянная решимость... или, скорее всего, не совсем отчаянная. Иначе он тоже бы сбежал. Во всяком случае, от Сильвии... Чего он так и не сделал. Или сделал? Нечего и говорить...
  В проходе между палатками заметно похолодало. Один из солдатов, похлопывая руками и подпрыгивая, издавал что-то вроде: "Хоо!.. Хо!.. Хо!.."
  "На месте, шагом марш! (???) Кто-то должен дать беднягам команду, чтобы кровь спокойно циркулировала. Хотя они , возможно, и не знают такой команды. Эта команда более привычна для гвардейцев..."
  - Какого черта эти парни продолжают болтаться здесь? - спросил он.
  Пара голосов ответила, что не знают. Большинство же прогорланило:
  - Ожидаем своих товарищей, сэр...
  - Я должен был позаботиться, - Титдженсу не удалось скрыть язвительности в голосе, - чтобы вы ожидали под крышей... Да неважно, вы же все равно на смерть идете; если вам нравится...
  Она постепенно созревала... эта отчаянная решимость... Не далее чем в пятидесяти ярдах была обогреваемая палатка для оформления отправляющихся отрядов... Но они стояли здесь, предпочитая стучать зубами и выдыхать "Хо!.. Хо!..", лишь бы не пропустить ни секунды всеобщей болтовни... О том, что сказал английский сержант-майор, и о том, что сказал офицер, и сколько долларов они дали... И непременно о том, что ты им ответил... О последнем, скорее всего, нет. В канадские войска набирали настоящих громил, суровых ребят, не то что хвастуны из Кокни или остолопы из Линкольншира. Вероятно, они обучены правилам ведения войны. Они серьезно обсудили информацию, полученную из дежурных комнат, и теперь смотрят на тебя как на толкователя Евангелия...
  Проклятие, в этот миг он сам готов заключить сделку с Судьбой провести тридцать месяцев в ледяном круге ада ради тридцати секунд с Валентайн, за которые он рассказал бы ей, что он ответил... ответил Судьбе!.. Кто это был, тот человек в преисподней, погребенный по самую шею в лед, который просил Данте убрать сосульки с его век, мешающих ему смотреть? И Данте, как истинный гибеллин (приверженец императорской власти в политической борьбе за господство в Италии в XII - XV веке между Священной Римской империей и папством - прим.перев.), ударил его по лицу... Всякий раз немного мерзавец, этот Данте... Скорее даже, как... Как кто?.. О, Сильвия Титдженс... Достойная пакостница!.. Он представил себе волны ненависти, исходящие из того монастыря, куда Сильвия себя заточила... Удалилась от мира... Он сам придумал, что она удалилась от мира. Она собиралась. До конца войны... На время военных действий или на всю жизнь, смотря что продлится дольше... Он увидел Сильвию, свернувшуюся на монашеской постели... Ненависть... Разбросанные по подушке ее несомненно прекрасные волосы... Ненависть... Неторопливо и хладнокровно... Как покачивающаяся голова змеи... Застывший взгляд, устремленный вдаль, плотно сжатые губы... И ненависть... Предположительно она была в Беркенхеде... Долгий путь проделывает твоя ненависть... Через всю страну и море в стылую ночь!.. Поверх темной суши и воды... освещаемой огнями воздушных налетов и подводных лодок... Но ему не надо беспокоиться сейчас о Сильвии. Она удачно избавлена от всего...
  С наступлением ночи явно не становилось теплее... Даже болван Левин быстро вышагивал туда-сюда в сумеречной тени луны у последних бараков на фоне склона и исчезающей вдали белой дорожки из камней... Он не надевал шинели из бахвальства, чтобы показать прелестницам свою щегольскую штабную амуницию, и сейчас был похож на барса во время кормления...
  - Извините, старина, что заставил вас ждать... Или вернее, вашу леди... Надо было кое-кого увидеть... И, знаете ли... "Благополучие - так, кажется?- солдат ставится превыше всяких - соображений? - исключая чрезвычайные обстоятельства непосредственно военных действий"... В эти дни моя память меня подводит... И вы хотите, чтобы я скатился с этого холма вниз и пропыхтел весь путь обратно... Только для того, чтобы встретиться с женщиной!
  - Черт бы вас побрал, олух! - взвизгнул Левин. - Там, внизу, вас дожидается ваша жена!
  -------------------------------------------------------------------------------
  Примечание переводчика:
  Хочу процитировать сонет Титдженса в оригинале:
  Now we affront the grinning chops of Death,
  And in between the carcases and the moil
  Of marts and cities, toil and moil and coil . . .
  Spectre blows a cold protecting breath . . .
  Vanity of vanities, the preacher saith
  No more parades, not any more, no oil . . .
  Unambergris'd our limbs in the naked soil . . .
  No funeral struments cast before our wraiths . . .
  
  
  Построчный перевод, данные для рифмы слова оставлены в конце строки:
  
  Теперь мы перед скалящейся челюстями Смертью
  И среди обломков и разрухи
  Витрин и городов, мытарств, и мук, и суеты...
  И тень грядущего холодным обдает дыханьем...
  Все суета сует, как проповедник молвит...
  Парадов больше нет, и никогда не будет, как и не будет лести...
  Неумащенные наши останки в холодной земле...
  И похоронный оркестр не сыграет по наши души...
  
  
  А вот что получилось после обработки:
  
  Сегодня зев свой нам оскаливает смерть
  Между останков бренных и разрухи
  Витрин и городов, мытарств и тщеты муки...
  И тень грядущего холодную несет нам весть...
  Все суета сует, как нам вещают свыше.
  Парадам больше не бывать, как не бывать и лести...
  В сраженьях павшим не воздастся чести...
  Марш погребальный не оплачет наши души...
  
  -----------------------------------------------------------------------------
  
  
  ГЛАВА 3
  
  Единственное, что Титдженс отчетливо осознавал, когда он наконец-то, разместив рядом на раскладном стуле стакан крепкого пунша, офицерский блокнот с вложенным в него карандашом, - ему надо было подготовить к одиннадцати служебную записку о желательности проведения в его подразделении лекции о причинах войны, - и дешевый французский роман, сел на свою походную кровать, накинув на себя шесть казенных одеял, - точно так же, как он отчетливо помнил знаки военного отличия, он отчетливо осознавал, что этот болван Левин был довольно жалок. Его неподбитые сапоги сводили на нет все усилия подняться по подмерзшему склону. После пары неудачных попыток, смирившись с неизбежным, он схватился за локоть Титженса. Кристофер же в это время, задыхаясь от замешательства, растерянно бормотал...
  Из своеобразного сплетения странных, многозначительных и напыщенных высказываний Левина проявилась вся чудовищность известий о деятельности Сильвии. Левину не было никакой выгоды сначала спускаться вниз, а затем волочиться за Титдженсом вверх по склону, цепляясь за его локоть, он не преследовал никакой цели, он действовал только из большого расположения к Титдженсу... Невероятные и необъяснимые вещи происходят вокруг Кристофера, в смутно представляемой сфере, за пределами его беспокойного и окрашенного в цвет пыли мира, - в смутно представляемой сфере, где... А, гражданское население, и нехватка масла для чайных приемов!..
  Титдженс забрался на кровать с ногами, прижав колени к груди, натянул до подбородка приятно-щекочущий шерстью (мехом? может, в те времена спальные мешки подбивали мехом? - прим.перев.) спальный мешок, и, проклиная керосинку, которая источала теперь какую-то новую и на редкость особенную вонь, размышлял о том, что ощущает себя человеком, вернувшимся после двухмесячного отсутствия и пытающегося разобраться в распоряжениях по батальону... Ты входишь в немного потрепанную переднюю комнату офицерского клуба... Велишь дежурному принести все приказы за два последних месяца, как будто жизнь твоя зависит от знания того, что есть или чего нет в этих приказах... Это может быть инструкция Совета Армии надевать каску задом наперед, или приказ по батальону всегда держать ручные гранаты Миллса в левом нагрудном кармане... Или особенности использования нового противогаза!.. Дежурный вручает вам растрепанную пачку листов с бледным машинописным текстом, захватанную до степени нечитаемости, с приказом от 26 ноября, намертво скрепленным с приказом от 1 декабря, и бесследно исчезнувшими от 10-го, 25-го и 29-го... А в результате узнаешь, что штаб-квартира весьма недовольна ротой А; человек по имени Хартопп, с которым ты вовсе не знаком, лишен офицерского чина; что следственная комиссия, призванная выявить недостачу в роте С, оштрафовала капитана Уэллса - бедный Уэллс! - на сумму в 27 фунтов 11 шиллингов и 4 пенса, которая незамедлительно должна быть выплачена адъютанту...
  Левин при спуске по черному склону и по дороге обратно уверял, что генерал склонял его к мысли о том, что он, Титдженс, весьма опасный тип, который может ударить при известии о жене у лагерных ворот; что Левин считает себя потомком древнего рода квакеров... (При этом Титдженс только сказал: "О Господи!"); эти загадочные "скандалы", приписываемые, к его ужасу, Левину, спровоцированы нескончаемым потоком писем Сильвии к уже затравленному генералу... и что Сильвия обвиняет его, Титдженса, в краже двух пар ее лучших простыней... И еще много чего. Но столкнувшись с тем, что он считал худшим в этой ситуации, Титдженс принялся хладнокровно рассматривать все аспекты его разрыва с женой. Именно все аспекты, а не только светские, к которым он до сего времени автоматически причислял и раздельное проведение отдыха. Как ему представлялось, для всех англичан достойного положения непреложной аксиомой, будь то брачный союз или развод, является - никаких сцен! Разумеется, даже при слугах - они являются той же общественностью. Так что никаких сцен при общественности! И безусловно, его желание сохранить личную жизнь закрытой - его отношения, его чувства, его даже самые незначительные порывы, - было сопоставимо с инстинктом самосохранения. Скорее, он предпочел бы умереть, чем раскрыться, подобно книге.
  До этого полудня он думал, что его жена тоже предпочтет умереть, чем предоставить возможность другим людишкам обсуждать эту историю... Что ж, это предположение должно быть отвергнуто. И пересмотрено... Конечно, он может сказать, что она сошла с ума. Но если он скажет, что она сошла с ума, это приведет к тому, что ему придется пересмотреть очень многое в их отношениях, так что выходит - что в лоб, что по лбу...
  С другого конца палатки напевно донесся притворный голос докторского денщика:
  - Бедный 09 Морган...
  Этот момент физического покоя, обычно наступающий, как только он тяжело опустится на скрипящую походную кровать во временно предоставленной доктором палатке, Титдженс наметил себе несколько часов назад, чтобы спокойно разобраться в отношениях с женой. Но все обернулось не так-то просто. В помещении было неоправданно тепло - он пригласил Маккензи - настоящее имя которого оказалось Маккечни, Джеймс Грант Маккечни, - занять вторую половину палатки. Эта часть помещения отделялась брезентовой перегородкой и полосатыми индийскими шторами. И Маккечни, который никак не мог уснуть, затеял долгий - нескончаемый - разговор с докторским денщиком.
  Денщик тоже не мог уснуть и, как и Маккечни, представлял собой не просто "свихнутого мозгами" - почти не говорящий по-английски валлиец из Бог знает какой дремучей долины. Лохматые, как у карибского дикаря, волосы, темные с обидой выпученные глаза. Будучи шахтером, он чувствовал себя более удобно на корточках, чем на стуле. Его неразборчивая речь походила на низкое завывание, но подчас он выдавал разумные сентенции, поразительно подходящие к месту и времени.
  Это несколько надоедало, но не было из ряда вон выходящим. Более чем год назад денщик в составе VI батальона Гламорганширского полка в прямом смысле слова лишился рассудка (был контужен? - прим.перев.) при взрыве какого-то немецкого фугаса. Но, как оказалось, в этом батальоне он служил под прямым командованием Маккечни. И это совершенно нормально, что офицер беседует с солдатом, ранее бывшим в его роте или взводе. Особенно если они видятся после долгого перерыва, обусловленного ранением одного или другого. Маккечни встретился с этим негодником Джонсом или Эваннсом в одиннадцать вечера - два с половиной часа назад. Свет одинокой свечи в толстой бутылке подчеркивал их умиротворение: денщик сидел на корточках у изголовья кровати; офицер, уже в пижаме, развалился на разбросанных по постели подушках, свесив руки; иногда позевывая, время от времени задавая вопросы: "А что стало с ротным сержант-майором Хойтом?.." Они могли проговорить и до половины четвертого утра.
  Но джентльмена, стремящегося разобраться в его отношениях с женой, такое положение не устраивало.
  Прежде чем докторский денщик прервал его разышления потрясенным восклицанием о 09 Моргане, Титдженс уже дошел до следующих выводов: Дама, миссис Титдженс, была, несомненно, безо всякого уменьшения, шлюхой; в той же степени несомненно и безо всяких оговорок он сам был физически верен даме и их брачным узам. Таким образом перед законом он абсолютно чист. Но этот факт имеет вес меньше, чем паутина. Чтобы прикрыть ее последнюю наглую выходку, он предоставил этой даме свой кров и свое имя. Несколько лет она жила рядом с ним, вероятно, в ненависти и непонимании. Но, безусловно, соблюдая воздержание. Тем не менее, за несколько часов до его отъезда во Францию во второй раз, обманчивой и полной безнадежности ночью она дала волю своей исступленной мстительной страсти по отношению к нему. По крайней мере, физической страсти.
  Совместная жизнь была полна неистовых, но мимолетных эмоций. Но даже в самые спокойные дни мужчина не может не ожидать предъявляемых ему претензий от женщины, живущей с ним в роли хозяйки дома и матери его наследника. Они не спали вместе. Почему же тогда было невозможном при постоянном противоборстве умов не дать ему право собственности на "противоборство" тел? Это было вполне допустимо. Ну что ж...
  Что же, прости Господи, разрушило их союз?.. Вплоть до сего полудня он был уверен, что тонкая связь их брачных уз была разъединена, подобно перерезанному сухожилию Ахиллеса, тем рассветным утром у дома, когда Сильвия своим чистым голосом велела кэбмену: "Паддингтон!.." Он пытался с предельной осторожностью проследить каждую деталь их последнего разговора в тихой неосвещенной гостиной, где только по белому свечению можно было определить, где она сидит...
  В тот день они расстались окончательно. Он отправлялся во Францию, она хотела уединиться в монастыре недалеко от Беркенхеда - туда ходили поезда с Паддингтонского вокзала. Так что это было определенно расставание. Что, несомненно, дало ему полную свободу действий по отношению к девушке!
  Он сделал глоток из стакана - вкус уже подостывшего напитка был ужасен. Чувствуя зарождающуюся простуду, он приказал принести денщику напиток горячим, крепким и сладким. Не в его привычках было употреблять алкоголь перед тем, как основательно что-то обдумать, а ему предстояли размышления о Сильвии на светлую и холодную голову, за время которых он не прикоснется к пуншу. Эта было его теория, всеобъемлюще и опытным путем подтвержденная армейской практикой. Еще летом, когда стояли на реке Сомма, была объявлена боевая готовность на четыре часа утра, и ты выходил из блиндажа (???), полностью погруженный в пессимизм, и видел унылый серый отталкивающий ландшафт над примитивным и довольно хлипким бруствером. Скверные подпорки, с трудом удерживающие заграждения из колючей проволоки, разбитые колеса, осколки, клочки тумана над позициями поганых немцев. Безрадостная тишина; безнадежный ужас впереди и позади, среди гражданского населения! И ясные четкие мысли...
  Затем твой денщик принес чашку чая с добавлением - всего пары капель - рома. Через три-четыре минуты мир предстал перед твоим взором совершенно по-другому. Проволочные заграждения превратились в славную действенную защиту, воплощенную твоей изобретательностью, за которую следует возблагодарить Бога; разбитые колеса стали отличным ориентиром для разведки в ночное время на нейтральной полосе. И ты должен признать, что твой отряд сделал хорошую работу, восстановив этот давно осевший бруствер. И пусть это касается немцев, но ты здесь, чтобы убивать этих мерзавцев; и ты не считаешь, что мысли о них сделают тебя неспособным на это... По сути, ты изменился. Твой разум изменил свой удельный вес. Даже те розовые мазки рассвета сквозь туман - не были ли они следствием принятого рома?..
  Придерживаясь своей теории, Титдженс решил не притрагиваться пока к грогу. Но в горле сильно пересохло; он механически глотнул из стакана, остановив себя, как только понял, что он делает. Почему же он испытывает жажду? Он же не собирается напиваться. Он даже не обедал сегодня. Что довело его до такого странного состояния?.. Потому что он был в странном состоянии. Эта неожиданная мысль, что расставание с женой дало ему полную свободу действий по отношению к девушке... Эта мысль никогда не приходила ему в голову ранее...
  "Надо тщательно и методично разобраться в этом!" - сказал он себе. - "Методично и тщательно вообще в истории последнего дня..."
  Он мог поклясться, что, как только он выехал во Францию в этот раз, ему казалось, он разорвал все нити, тянущиеся к тому миру. И в течение всех месяцев, что он здесь, ничто из того мира не потревожило его. Он знал, что Сильвия была в монастыре и с ней было покончено. Мисс Ванноп он вообще был не способен представить. Казалось, что и с ней все было покончено.
  От памяти ускользали события той ночи. Твой разум отказывается вспоминать намеренно и последовательно, если ты в неподходящем настроении; позже, хочешь ты этого или нет, воспоминания всплывут. То утро, три месяца назад, проведенное с женой, было мучительным. Неожиданно укрепившееся убеждение, что его жена заставляет себя разыгрывать привязанность к нему, отозвалось в нем болью. Именно разыгрывать, вероятно. В конце концов, Сильвия была леди, и не позволит себе на самом деле питать теплые чувства к тому, кто менее всего достоин ее заботы... Но она вполне способна к такому поведению, если, по ее мнению, это причинит ему значительные неудобства...
  Не то, не то, не то, - возбужденный мозг не хотел успокаиваться. Он взволновался, потому что их прощание с мисс Ванноп, возможно, было тоже не навсегда. Это давало такую надежду! Тем не менее, предвкушение этих перспектив не способствует холодному анализу его отношений с женой. Прежде чем делать выводы, надо выстроить факты всей истории. Он сказал себе, что должен изложить четкими словами, какими он составляет рапорты в гарнизонный штаб, последовательное описание его отношений с женой... И с мисс Ванноп, разумеется.
  - И лучше в письменной форме, - сказал он.
  Ну если так... Он схватился за записную книжку и начал размашисто писать карандашом:
  "Когда я женился на мисс Сатерсвейт", - он пытался точно выдержать стиль рапорта в Генеральный Штаб, - "она считала, не ставя в известность меня, что ее ребенок от человека по имени Дрейк. Не думаю, что это так. Вопрос весьма спорный. Я всем сердцем привязан к мальчику, который является моим наследником и наследником семьи достойного положения. Впоследствии супруга несколько раз, хотя не могу сказать точно, сколько, изменила мне. Она покинула меня с типом по имени Пероун, с которым она постоянно встречалась в доме моего крестного отца генерала лорда Эдварда Кэмпиона, в чьем подчинении Пероун находился. Это было задолго до войны. Об этой близости генерал, разумеется, определенно не подозревал. Пероун до сих пор состоит в штабе генерала, который имеет свойство привязываться к своим старым подчиненным, а так как Пероун - неэффективный офицер, ему поручают только несерьезную работу. Иначе, очевидно, учитывая его долгую выслугу, он должен быть уже генералом, а он все еще майор. Я делаю это отступление о Пероуне, потому что его присутствие в этом гарнизоне вызывает у меня вполне понятное личное раздражение.
  Моя жена, в течение нескольких месяцев отсутствующая с Пероуном, написала мне письмо, выражая желание быть принятой обратно под мой кров. Я это позволил. Мои принципы не допускают возможности развода с какой бы то ни было женщиной, в особенности женщины, имеющей ребенка. И так как я не сделал ни одного шага для придания огласке эскапады миссис Титдженс, никто, насколько мне известно, не заметил ее отсутствия. Миссис Титдженс, принадлежащая к романо-католической церкви, не имеет права на развод со мной.
  Во время отсутствия миссис Титдженс с Пероуном я познакомился с молодой девушкой, мисс Ванноп, дочерью старого друга моего отца, а также старого друга генерала Кэмпиона. Наше положение в обществе довольно сужает круг общения. Я сразу почувствовал симпатию, но не страстную привязанность к мисс Ванноп, и достаточно уверен, что с ее стороны было ответное чувство. Ни мисс Ванноп, ни я не являемся персонами, открыто выражающими свои чувства. Мы не обменялись признаниями... Подобного рода сдержанность истинных англичан определенного положения относится к их недостаткам.
  Ситуация продолжалась на протяжении нескольких лет. Шести или семи. После ее возвращения из поездки с Пероуном миссис Титдженс, я думаю, вела очень воздержанную жизнь. Иногда я встречал мисс Ванноп довольно часто, в доме ее матери или на светских мероприятиях, иногда с небольшими перерывами. Никаких проявлений теплых чувств ни с какой из сторон выражено не было. Ни одного. Ни разу.
  За день до моего второго отъезда во Францию мы с женой имели весьма тягостное объяснение, в течение которого выясняли отцовство моего ребенка и другие вопросы. После обеда я встретил мисс Ванноп у Военного Министерства. Встреча была организована моей женой, не мной. Я ничего не знал об этом. Моя жена, должно быть, была более осведомлена о моих чувствах к мисс Ванноп, чем я сам.
  В Сейнт-Джеймс-Парке я предложил мисс Ванноп провести этот вечер со мной. Она согласилась и мы обусловились о встрече. Следует предположить, что это являлось свидетельством ее привязанности ко мне. Мы ни разу не обменялись словами любви. Вероятно, молодая леди не изъявит готовности пойти в постель с женатым мужчиной без страстного влечения к нему. Но у меня нет доказательств. Это было всего лишь за несколько часов до моего отъезда во Францию. Такие моменты очень волнительны для девушек. Без сомнения, эти эмоции заставляют их легче соглашаться.
  Но ничего не было. Мы остались наедине в час тридцать ночи у ее калитки пригородного дома. И ничего не произошло. Мы пришли к решению, что мы относимся к тому роду людей, которые не способны на это. Я не знаю, как мы пришли к решению. Ни одну из фраз мы не договорили до конца. И все же мы были взволнованы. Я коснулся козырька фуражки и сказал: "Так долго!.." Или она... Я не помню. Я помню свои мысли и мысли, которые приписывал ей... Вполне возможно, она думала совсем о другом. Никто не знает. Бесполезно думать за других... помимо прочего, я приписал ей мысль, что мы расстаемся навсегда. Может быть, что она так не думает. Может быть, я могу написать ей письмо. И жить..."
  - Господи, чего я так вспотел!.. - воскликнул он.
  Капельки пота стекали по вискам. Он чувствовал эмоциональный порыв дать мыслям волю и позволить им разбрестись. Но он сдержался, полный решимости довести дело до конца. Он продолжил писать:
  "Я вернулся домой около двух и прошел в темную гостиную. Я не нуждался в освещении. Долгое время я сидел в раздумьях. Через какое-то время Сильвия заговорила с другого конца комнаты. Произошла отвратительная сцена. Со мной никогда не говорили с такой ненавистью. Пожалуй, она сошла с ума. Видимо, у нее была идея, что, если у меня будет физический контакт с мисс Ванноп, моя страсть к девушке будет удовлетворена... И я почувствую физическое влечение к ней... Несмотря на мое молчание, она поняла, что физического контакта не было... Она угрожала погубить меня, погубить мою карьеру в армии, вывалять мое имя в грязи... Я не сказал ни слова. У меня это чертовски хорошо получается. Она ударила меня по лицу. И вышла. Затем сквозь полуоткрытую дверь она бросила в комнату золотой медальон Святого Михаила, католического покровителя воинов, который она носила на груди (у автора "между грудей" (???) - прим.перев.). Я решил, что это последний шаг нашего расставания. Если она не хочет его больше носить, значит, она отказывается молиться за мою невредимость... Точно так же это может означать, что она желает, чтобы я сам носил этот медальон для моей защиты... Я слышал, как она спустилась по лестнице со своей горничной. Заря только-только осветила печные трубы дома напротив. Услышал, как она сказала: "Паддингтон". Чистые, высокие звуки! И авто уехало.
  Я собрал вещи и отправился на вокзал Ватерлоо. Миссис Сатерсвейт, ее мать, ожидала меня там, чтобы проводить. Она была крайне огорчена тем, что ее дочь не пришла. Она решила, что это знак нашего окончательного разрыва. Я был удивлен тем фактом, что Сильвия рассказала миссис Сатерсвейт о мисс Ванноп, ведь Сильвия всегда была очень скрытной, даже со своей матерью... Слишком расстроенная миссис Сатерсвейт - она хорошо ко мне относится! - высказала самые мрачные предчувствия на то, что может вытворить Сильвия. Я посмеялся над ней. Она начала излагать мне долгую историю о том, что сказал отец Консетт о Сильвии несколько лет назад. Он сказал, что если когда-нибудь в моей жизни появится другая женщина, Сильвия разнесет весь мир на кусочки, чтобы добраться до меня... чтобы нарушить мое спокойствие!.. Было трудно уследить за мыслью миссис Сатерсвейт. Офицерский вагон отправляющегося на войну поезда - не лучшее место для доверительных бесед. Прощание вышло скомканным."
  В этом месте Титдженс так громко вздохнул, что Маккечни с другого конца палатки спросил:
  - Вы что-то сказали?
  - Мне отсюда кажется, эта свеча стоит слишком близко к стенке, - нашелся с ответом Титдженс. - Но может, и нет. Эти строения легко воспламеняются.
   С письменным изложением ничего не получилось. Он не был писателем, и его описание не дало ему каких бы то ни было психологических указателей. Психология не была его коньком, но почему бы не попробовать, ведь со многим он успешно справлялся... Ну тогда... Что лежало в основе того безумия и жестокости, которыми они оба - и он, и Сильвия, - отличились в тот последний день и последнюю ночь на родине?.. Но ведь!.. Это же Сильвия, за его спиной, организовала ту встречу с девушкой. Она хотела их подтолкнуть в объятия друг друга. Довольно определенно. Она так сказала. Но сказала уже после. Когда игра сорвалась. С ее богатым опытом любовных интриг она не раскроет карты первой...
  Почему же она так поступила? Безусловно, частично из жалости к нему. Она устроила ему несносную жизнь; в какой-то момент она, несомненно, захотела, чтобы он нашел утешение в объятиях своей девушки... Отчего же, черт возьми, именно Сильвия, и никто иной, вынудила его предложить девушке стать его любовницей? Ничто, кроме беспощадной жестокости того утреннего объяснения, не могло довести его до той степени сексуального возбуждения, заставившего его обратиться с предложением тайной связи к молодой леди, с которой он до этого ни разу не обмолвился о своих чувствах. Какой-то элемент садизма. Только такое рассуждение, если рассматривать с научной точки зрения. Без сомнения, Сильвия знала, что делает. Все утро, с перерывами, но несколько раз, как человек, бьющий хлыстом по самым уязвимым точкам, она двигалась дальше и дальше. Она обвиняла его в том, что Валентайн Ванноп его любовница. Она обвиняла его в том, что Валентайн Ванноп его любовница. Она обвиняла его в том, что Валентайн Ванноп его любовница... Назойливо повторяя, сводя с ума.
  Они сделали распоряжения насчет имущества; они разобрались в ряде деловых вопросов; они решили, что их наследник будет воспитан в католической вере - религия матери! Они углубились, довольно напряженно, в их отношения и произошедшее с ними. В выяснение отцовства ребенка... Но всегда в моменты, когда его разум был похож на слепого осьминога, извивающегося в агонии от смертельных ран, она бросала эти обвинения. Она обвиняла его в том, что Валентайн Ванноп его любовница...
  Он мог поклясться Господом... До этого утра он даже не понимал, что испытывает глубокое чувство к этой девушке; что страсть его глубока и безгранична, как море, и волнует его до дрожи; любовь его как жажда, которую ничем не утолить, а при мысли о ней все внутри переворачивается... Но он же не из тех, кто идет на поводу эмоций... Почему же, даже когда он думает о девушке здесь и сейчас, в этом ужасном лагере, в этой "затененной хижине Рембрандта" (???), он называет ее мисс Ванноп?
  Это не было похоже на то, как думает человек о молодой женщине, которую он страстно любит. Он не осознавал, что любит. Он не знал. До этого утра...
  Потом... Он почувствовал себя свободным... Разумеется, он почувствовал себя свободным... Женщина не может бросить мужчину, своего официального мужа, в объятия первой встречной девушки, а затем считать себя вправе предъявлять ему дальнейшие претензии. Особенно, если в этот день она порвала с ним, и он отправляется во Францию! Было это освобождением для него? Очевидно, что было.
  Кристофер с такой резкостью схватил стакан, что несколько капель рома выплеснулись на его большой палец. Чувствуя поднимающийся жар, сделал большой глоток...
  Чем же он, в конце концов, сейчас занимается?.. К чему все это самокопание?.. Черт возьми, он же не оправдывается... Он вел себя абсолютно честно по отношению к Сильвии. Но не по отношению к мисс Ванноп, вероятно... Что же означает быть Кристофером Титдженсом из Гроуби, если он, Кристофер Титдженс из Гроуби, вынужден искать себе оправдания? Думать об этом было невыносимо.
  Разумеется, он, как обычный человек, подвержен семи смертным грехам. Можно солгать, но не клеветать на соседа; можно убить, но не на потеху или из корысти; можно угнать скот у коварных шотландцев, что, в общем-то, является обязанностью йоркширца; можно блудить, до тех пор, пока не брезгуешь подцепить заразу. Привилегия господина в мире, разделенном на сословия. Сам он не совершал этих грехов, во всяком случае, в значительной мере. Можно оставить за собой право поступать так, но и принимать последствия...
  Что же случилось с Сильвией? Она отказалась от собственной игры, на его памяти такого ни разу не было. С явным намерением раскрыть ему глаза на его чувства к мисс Ванноп она с откровенной пошлостью вторглась в его личную жизнь. Для чего устроила вульгарную сцену перед подчиненными! Все это время, пока он был во Франции, она готовилась. И добилась своего. На глазах у парней его собственного подразделения! Но Сильвия не совершает таких ошибок. Это была игра. Что за игра? Он даже не пытался предположить! Она не может рассчитывать, что в будущем он предоставит ей свой кров... Что за игру она ведет? Он не мог поверить, что она способна на такую вульгарность, разве что с целью...
  Сильвия принадлежала к элите. Титдженс всегда отдавал ей должное - и ее знатному происхождению и ее безупречным манерам. А сейчас она вела себя как обыкновенная плебейка с соответствующими замашками. Или, по крайней мере, выглядела так. Только потому, что она когда-то принадлежала ему? (у автора: Сильвия сравнивается с породистой лошадью и обыкновенной кобылой с кучей недостатков. Последнее предложение звучит - Только потому, что она когда-то стояла в его конюшне? - прим.перев.). Но как же, ради всего святого, он должен был распорядиться их жизнью? Она изменяла ему. Она была никем иной, кроме как неверной ему, и до, и после свадьбы. Самым своенравным образом, и он не мог осуждать ее, хотя это было довольно неприятно. Он принял ее обратно в свой дом после ее побега с Пероуном. Чего она еще хочет?.. Он не мог найти ответ. И это его не касалось!
  Пусть его не волновали мотивы маленького чудовища в образе женщины, но она была матерью его наследника. И теперь она носится по свету, возвещая о своих обидах. За что ребенку все это? Мать, устраивающая скандалы при слугах! Этого достаточно, чтобы разрушить жизнь любого мальчика...
  Некуда было деться от того, что творила Сильвия. Последние два месяца она засыпала генерала письмами, вначале довольствуясь вопросами, где он, Титдженс, находится, как его здоровье, насколько опасна обстановка и тому подобное. Проявив терпение в течение некоторого времени, старик ничего не говорил ему. Он принял содержимое этих писем за обычную тревогу жены за мужа, находящегося на фронте; он просто посчитал, что письма Титдженса к жене были недостаточно информативны, или он скрывает от нее, как она думает, свои раны или положение чрезвычайной опасности. В любом случае, это удовольствия не приносило; женщины не должны беспокоить старших офицеров по поводу их мужей. Но Сильвия не останавливалась. К тому же Сильвия была близка к Кэмпиону и его семье - намного ближе, чем сам Кристофер, хоть он и был крестным сыном Кэмпиона. Совершенно очевидно со временем письма становились хуже и хуже.
  Титдженсу было трудно выяснить, что было в этих письмах. Его источником информации был Левин, который был более чем благовоспитан, чтобы вообще говорить напрямую. Более чем благовоспитанный, более чем и без оглядки верящий в благородство Титдженса... и более чем сбитый с толку прелестями Сильвии, которая, несомненно, вывернулась наизнанку, чтобы смутить бедных штабных работников... Но она слишком далеко зашла - и в своих письмах, и в своих разговорах, которые она вела с тех пор, как прибыла в этот городок. И что характерно, она явилась безо всякого паспорта или каких-либо документов, просто пройдя по пристани мимо всех этих джентльменов в пограничных будках, якобы увлеченная беседой - на глазах у всех! - с Пероуном, возвращавшегося с королевскими депешами или не менее значительными бумагами для штаба. Наверняка в специальном вагоне. В этом была вся Сильвия.
  Левин сказал, что Кэмпион устроил Пероуну такой страшный разнос, какого он еще никогда не видел. Генералу было чертовски трудно вынести это - после случая с его предшественником он неистово ограждал свой штаб от всяких юбок. Что являлось краеугольным камнем озабоченности Левина - генерал не разрешал женитьбу Левина на мисс де Байи до тех пор, пока он не согласится отправить молодую женщину на первом корабле из Франции сразу же после церемонии. Левин, конечно же, может отправиться с ней, но женщине запрещено возвращаться до окончания боевых действий. Вся когорта ее высокопоставленных родственников возмутилась. Это стоило Левину еще полторы тысячи франков на брачные обязательства. Официальным женам офицеров в любом случае нельзя было находиться на территории Франции, но ничего не было сказано о неофициальных...
  Так или иначе, Кэмпион отправил Титдженсу разгневанную записку в первый раз, когда получил ранней почтой письмо Сильвии, в котором говорилось, что ее второй кузен, угрюмый герцог Раджли, в высшей степени не одобряет факт нахождения Титдженса во Франции, а во второй раз, около четырех дня, переправил ему телеграмму Сильвии из Гавра, где сообщалось, что она прибывает полуденным поездом. Генерал был расстроен тем, что не может послать авто для встречи Сильвии, равно как и ее прибытием вообще. Но забастовка французских железнодорожников воспрепятствовала приезду Сильвии. В течение пяти минут Кэмпион выразил жестокий упрек Титдженсу, убежденный, что тот знает о приезде жены, и выслал авто с Левиным на станцию в Руан.
  В действительности генерал попал в замысловатую ситуацию. Он был убежден, что Титдженс, как человек высокого интеллекта, обращался с Сильвией плохо, вплоть до того, что украл две пары ее лучших простыней. Одновременно он не мог избавиться от уверенности, что Титдженс в тайном сговоре с женой. Кэмпион думал, что Титдженс с его светлой головой был недоволен скромной позицией офицера сопровождения, и что он непременно хочет теплое местечко в свите генерала... Левин говорил, что это было хуже всего, потому что генерал в глубине своей заботящейся души считал, что Титдженсу надо найти более достойное применение.
  - Проклятие, - говорил он Левину, - это он должен командовать моей разведкой вместо вас. Но он ненадежен. Так и есть - ненадежен. И слишком незауряден... Он может заговорить Симпомпончика (вольный перевод, в оригинале "Sweedlepumpkins" - прим.перев.), что тот останется без задних ног.
  Симпомпончиком звали любимого строевого коня генерала.
  Генерал боялся вести беседы. Практически еще не было случая, - тем более с Титдженсом, - чтобы ему не указали на его ошибки, что значительно подорвало его веру в себя. Исключение составляли только служебные разговоры.
  Так что в итоге генерал был в некотором негодовании. И замешательстве. Он был почти готов поверить, что Титдженс виноват в каждой неприятности, произошедшей в его многочисленной команде.
  И даже при наличии этих сведений Титдженсу не удалось намного продвинуться в выяснении истинной причины прибытия жены во Францию.
  - Она жалуется, - в какой-то момент Левин страдающе заблеял, пытаясь устоять на скользкой тропинке, - что вы стащили у нее простыни. И говорит о мисс... мисс Вэнострокт, кажется?.. Генерал не склонен придавать значения этим простыням...
  Оказалось, что что-то вроде конференции по делу Титдженса состоялось в огромной, увешанной гобеленами гостиной того дома, в котором жил генерал с приближенными ему членами штаба. Полномочия председателя взяла на себя Сильвия, высказывая различные обиды генералу и Левину. Майор Пероун не присутствовал, извинив себя на том основании, что вряд ли его мнение компетентно в данном вопросе. В действительности же Пероун был не в духе - Кэмпион обвинил его в том, что он подверг себя и миссис Титдженс риску злых сплетен. Левин посчитал, что генерал сгущает краски. Разве хоть один из членов штаба никогда и никуда не сопровождал даму? Как будто они шестиклассники...
  - Но... с вашей... стороны, - он и дрожал, и заикался одновренно, - по-видимому, было прямым упущением не писать миссис Титдженс. Бедная женщина - простите меня! - на самом деле сходит с ума от беспокойства...
  Именно поэтому она ждала в машине генерала у склона. Чтобы удостовериться в невредимости Титдженса. Они в штаб-квартире были совершенно не в состоянии ее убедить, что Титдженс жив-здоров, что уж говорить о городе.
  Фактически, она ждала не так уж долго. Вероятно, убедившись после разговора с часовыми у караульного помещения, что Титдженс по-прежнему существует, она велела дежурному шоферу отвезти ее обратно в отель "Де Ла Плаза", предоставив несчастному Левину выбор добираться до города либо на трамвае, либо еще как. Они увидели фары разворачивающегося авто. Радостно освещенное изнутри, оно исчезло среди деревьев по ведущей вниз дороге...
  Часовой скупо и угрюмо - всегда можно определить, когда у Томми что-то на уме! - информировал, что сержант вывел всех караульных, чтобы они вместе могли подтвердить даме здравие капитана. Услужливый сержант сказал, что предпринял это действие, которым обычно встречают офицеров из штаба и один раз в день - командного офицера, потому что леди выглядела такой огорченной, не получая писем от капитана. В самом караульном помещении, не обеспеченном разделительными перегородками, находились два пьяных, набравшихся до такой степени, что испортили себе одежду, и поэтому сидели абсолютно голые. Сержант надеялся, что он поступил правильно. По правилам военная полиция гарнизона должна помещать подобранных за пределами лагеря пьяных прямиком на гауптвахту, но видя их наготу и буйное поведение, сержант решил оказать услугу "красным шапкам" (разг., военная полиция - прим.перев.). Военный гимн "Мужчины Харлека", исполняемый пьяными, должен был подтвердить мнение сержанта об их невменяемом состоянии. Он добавил, что не стал бы выстраивать караульных, если бы это не была женщина капитана.
  - Чертовски смышленный малый, этот сержант, - сказал полковник Левин. - Он нашел хороший способ убедить миссис Титдженс.
  - Чертовски смышленный малый, - пока Титдженс произносил это, он уже пожалел, что вообще открыл рот.
  Горькая насмешка, прозвучавшая в его тоне, дала Левину повод выступить против его отношения к Сильвии. Ничуть не против его действий - Левин искренне придерживался своего тезиса о Титдженсе как о человеке чести, - но против интонации прозвучавшей фразы о сержанте, который был так любезен с Сильвией. Точно так же он заявил, что причиной случившегося стало то, что Титдженс не писал жене. Титдженс хотел ответить, что, если принять во внимание, как они расстались, он считал бы себя домогающимся дамы, в случае написания им хотя бы одного послания. Но ничего не сказал, и через четверть часа инциндент разрешился сам собой, в монологе Левина на тему брака, произнесенного им на протяжении всего пути по заиндевелому склону. Этот вопрос, естественно, на данный момент занимал всего его мысли. Он считал, что мужчина должен жить так, чтобы его жена могла спокойно открывать его письма. Таковы были его представления об идиллии. Титдженс с иронией заметил, что ни разу в своей жизни он не писал и не получал ни одного письма, которое бы он захотел скрыть от жены. Левин отреагировал с таким энтузиазмом, что чуть не потерял равновесия на подмерзшей земле:
  - Я уверен в этом, старина. Но меня чрезвычайно радует слышать это от вас.
  Он добавил, что желает по мере возможности следовать взглядам своего друга на жизнь и поступки. И так как он собирается соединить свою судьбу с судьбой мисс Байи, то можно считать этот момент поворотным пунктом в его карьере.
  
  
  ГЛАВА 4
  
  Они снова поднялись вверх к лагерю. Левину нужно было позвонить в штаб, чтобы вызвать собственную машину на случай, если шоферу генерала не хватит ума вернуться за ним. Но это было последнее, что Титдженс мог без труда вспомнить о случившемся... Он сидел, укрытый спальным мешком, бесцельно тыча карандашом в открытую страницу лежащей на коленях записной книжки. Взгляд снова и снова возвращался к заключительным словам его рапорта о собственной жизни - "Прощание вышло скомканным". Воображение рисовало хорошо видный со склона темного холма переливающийся огнями город, свет которого после воздушного налета особенно высоко лился в небо над ним.
  Именно в этот момент денщик доктора хрипло и насмешливо произнес:
  - Бедный 09 Морган!..
  ... и на матовой бумаге прямо перед носом Титдженс различил тонкие дрожащие красно-фиолетовые линии, постепенно раплывающиеся в вязкое пятно алого цвета. И оно колыхалось! Титдженсу был знаком этот эффект, он возникал при сильной усталости и таким образом действовал на сетчатку глаза. В этот раз его затопило негодование к собственной слабости: "Нельзя ли обойтись без представления крови несчастного 09 Моргана каждый раз, когда я слышу имя этого бедняги?" Он продолжал с мрачной иронией наблюдать за феноменом, рост которого замедлился, форма продвинулась к правому верхнему углу страницы, а цвет сменился на слабосветящийся зеленый.
  Считает ли он себя, задавался он вопросом, ответственным за смерть этого человека? Будет ли его мучать совесть? Это было бы нелепо. Конец света! Нелепый конец света... Если даже этот ничтожный осел Левин заявил свои права на вмешательство в его, Титдженса из Гроуби, отношения с женой, то это и есть нелепый конец света! Немыслимая вещь, такая же невообразимая, как теория об ответственности офицера за смерть солдата...
  Но сама идея прочно засела у него в голове. Как он может быть ответственным за гибель? В действительности, буквально, он был причастен к этому. Ведь это от него зависело решение, вернется ли рядовой домой или нет. Жизнь и смерть человека была в его руках. Он действовал абсолютно правильно. Он написал в полицию того города, откуда был родом солдат, и полиция настаивала не допустить его возвращения на родину... Весьма высоконравственно со стороны полиции! Солдата нельзя отпускать домой, убедительно просили они, потому что боксер-чемпион занял его постель и его прачечную... Крайне здравая мысль, вероятно... Очень похоже, что они не хотели втягиваться в мордобой с Рыжим Эвансом из Кастелл Гоч...
  На какое-то мгновение ему показалось... он на самом деле увидел... удивленный взгляд 09 Моргана, какой был у него в тот момент, когда он отказал парню в отпуске... Удивленный, без обиды, но недоверчивый... Так смотрят на Всевышнего, с высоты маленького роста и футов на десять ниже Его трона, когда Он изрекает свою непостижимую Волю... Господь дарует отпуск, и Господь отказывает... Да не будет благословенно, а подвергнется сомнению имя Господне Титдженс!
  При мысли о человеке, сначала живом, а теперь мертвом, глухая тоска накрыла Титдженса с головой. Я очень устал, сказал он себе. И ему не было совестно... Эта тоска приходит, когда ты думаешь о своих покойниках... Она может подкрасться в любое время - при свете солнечного дня, в сумерках вечера, в сизой дымке рассвета; в кровавом месиве или на параде; она может прийти, когда ты думаешь об одном солдате, или о половине батальона, лежащим в ряд под простынями, и почему отмечаешь, что носы образуют на белой поверхности маленькие острые бугорки; или разбросанным по полю, вниз лицом, наполовину погребенным. Или при мысли об умерших, которых ты никогда не видел мертвыми... Внезапно опускается мрак... Сейчас это случилось из-за солдата, не очень порядочного, не очень усердного, не очень располагавшего к себе, несомненно, думавшего о дезертирстве... Но твой мертвец... Твой... Твой собственный. Всегда с тобой, как личный жетон на черном шнурке...
  Из темноты снаружи послышалось быстрое шуршащее движение огромного количества человек, проходящих мимо как призраки. Построенные по четверо в ряд, влекомые общим шагом, неудержимые в подавляющем волю человека управляемом действии. Шум явственно проникал сквозь тонкие брезентовые стенки, казалось, вся эта орава уже внутри палатки. Нетрезвый голос, прямо у головы Титдженса, усмехнулся:
  - Ради Бога, сержант-майор, скомандуйте этим - и мне тоже, - пьяным прекратить...
  Какое-то мгновение смысл фразы не доходил до сознания Титдженса. Солдаты продолжали шагать мимо. В лагере поднялись крики. Не команды. Солдаты маршировали. Крики.
  Губы Титдженса - мысли все еще были с покойниками, - сказали:
  - Негодяй Питкинс! Я уволю его за это...
  Он увидел невзрачного невысокого подчиненного одним полуприкрытым веком глазом. И тут же проснулся. Он назначил Питкинса отмаршировать пополнение на станцию и ехать в Байоль под командование такого же пьяного полевого офицера.
  С соседней кровати Маккечни произнес:
  - Это пополнение вернулось.
  - О Боже!...
  - Ради Бога, сходи и посмотри, если это так, - обратился Маккечни к денщику. - И немедленно возвращайся...
  Тягостное видение передовой, изнуренной и распластанной под луной; серой массы, смертоносно выдавливающей поредевший строй в коричневом, - молнией пронеслось в бронзовом свете палатки. Невыносимая унылая горечь, которую все чувствовали в те дни - при мысли о том, что эти миллионы жизней были всего лишь игрушками для букашек, бегающим по нескончаемым коридорам под куполами и шпилями, воздвигнутыми в самом сердце государства, - невыносимая тяжесть, угнетающая разум и тело, опять придавила двух мужчин, до сих пор остававшихся в постели. Их рты непроизвольно открылись от услышанного снаружи. Долгий многоголосый гул растянувшегося строя солдат послужил им единственным утешением.
  - Он не вернется, - сказал Титдженс. - Он не способен выполнить задание и вернуться обратно...
  Он неловко вытащил одну ногу из спального мешка:
  - Ей-богу, немцы через неделю будут здесь!
  "Если уж Уайтхолл нас предает, то тем более этот Левин не имеет права совать свой нос в мои семейные дела", - думал Кристофер. - "Это правильно, когда чьи-то личные переживания приносятся в жертву потребностей коллективного субъекта. Но не в случае предательства сверху. Не в случае, когда шанс выстоять только один на десять миллионов..." Он считал недавнее вмешательство Левина в его личные дела направленным поручением генерала... Весьма неприятно... как необходимость проходить медицинское обследование голым... Старый Кэмпион должен быть уверен, что другие чины не будут деморализованы зрелищем "супружеских" измен офицеров... Но нельзя устраивать таких проверок, если все шоу представляет из себя сплошную деморализацию!
  - Ни к чему вам выходить, - кивнул Маккечни на выпростанную ногу Титдженса. - Коули отведет людей на позиции. Он уже готов, - и другим тоном добавил, - Если в Уайтхолле решили извести старого Паффлза, то почему они его просто не отзовут?
  Легенда гласила, что один из высокопоставленных чиновников Правительства испытывал большую неприязнь к командующему одной из армий - генералу, которого за глаза называли Паффлзом. Поэтому Правительство, как утверждалось, не давало ему пополнения, чтобы уничтожить его армию.
  - Они же могут легко отозвать генералов, - продолжал Маккечни. - Или кого угодно!
  Титдженса сильно возмутило, что этот представитель мелкой буржуазии имеет свое мнение о политике:
  - О, это все чушь!
  Сам он уже старался держаться подальше от политики. Но другие слухи продолжали циркулировать в этом неспокойном хозяйстве - якобы в целях политической игры некоторые руководители Уайтхолла - причем штатские руководители, - не пополняли армию людьми для того, чтобы держать союзников Великобритании под угрозой вообще покинуть Западный фронт. Они предупреждали о стратегическом маневре огромного масштаба на Ближнем Востоке, возможно, в самом деле намереваясь так действовать, или, что весьма вероятно, хотели руками союзников провернуть кое-какие политические интриги. Эти зловещие слухи непрерывно курсировали, достигая ушей миллионов под безрадостным сводом небес. Все их товарищи на передовой должны быть принесены в жертву, прикрывая отступающих в тыл. Вся земля будет уничтожена для удовлетворения чьего-то тщеславия. Теперь вот и это пополнение отзывают. Как реальное доказательство, что правительство не желает укреплять фронт!
  - Бедный старый Берд!.. - простонал Маккечни. - Он влип. Он одиннадцать месяцев на передовой... Одиннадцать месяцев!.. Я был там девять. С ним, - и добавил, - Возвращайтесь в постель, дружище... Я пойду и присмотрю за солдатами, если это необходимо...
  - Вы же толком не знаете, где их линии... - и сел, прислушиваясь к долгому перекату голосов снаружи. - Проклятие! Нельзя держать людей на таком холоде...
  От гнева и отчаяния на глазах выступили слезы. "Господи! Этот Левин посчитал нужным вмешаться в мои личные дела... Мелко и непристойно для мира, идущего к краху..."
  - Я пойду, - вслух сказал Титдженс. - Но я не хочу брать под арест грязного ничтожного Питкинса. Он пьет только потому, что у него невроз из-за войны. Он является не более чем мелким нечистым нонконформистом!..
  - Погодите! Я сам принадлежу к пресвитерианам...
  - Вы и должны были!... Я прошу прощения... Больше не будет парадов... Британская армия обесчещена навсегда...
  - Все в порядке, старина...
  - Какого черта вы делаете в офицерах? - неожиданно вспылил Титдженс. - Разве не знаете, что это подсудное дело?..
  Его негодование было вызвано появлением квартирмейстера его полка, сержанта с широким мучнистого цвета лицом, который почему-то носил офицерскую фуражку с посеребренной кокардой рядового. Он решил взять на себя обязанности сержант-майора Коули. Из-за гула голосов он вошел в палатку незамеченным.
  - Простите меня, сэр, - сказал он. - Я взял на себя смелость постучать. Сержант-майор лежит в эпилептическом припадке... Я хотел получить ваши указания, прежде чем отправить пополнение в палатки к другим солдатам, - проговорив все это, дальше он осторожно продолжил, - У сержанта случаются припадки, если его неожиданно разбудить... А второй лейтенант Питкинс разбудил его очень неожиданно...
  - Так вы взяли на себя труд мерзкого доносчика, проинформировав нас о них обоих... Я этого не забуду.
  "Я до тебя как-нибудь доберусь", подумал он и с удовольствием почти услышал, как по площади, окруженной с трех сторон выстроенными солдатами, разносится звук щелкающих ножниц, срезающих значки и погоны.
  - Боже мой, дружище! - воскликнул Маккечни. - Вы же не собираетесь выходить в пижаме. Наденьте штаны под вашу шинель...
  - Бегом вызовите ко мне канадского сержант-майора, - скомандовал Титдженс сержанту. - Я отдал свои штаны портному, выгладить.
  Выглаженные брюки были нужны для церемонии подписания брачного контракта Левина, человека, вмешавшегося в его личные дела. Кристофер снова взглянул в мучнистое широкое лицо и мутные глазки квартирмейстера:
  - Вы, как и я, прекрасно знаете, что это обязанность канадского сержант-майора докладывать мне... В этот раз я отпускаю вас, но, клянусь Богом, если я вас еще раз поймаю шныряющего у офицерских палаток, вы пойдете под трибунал (???)...
  Под поднятый воротник своей шинели Титдженс завязал шарф, от Красного Креста, из грубой серой шерсти.
  - Этот паршивец, - сказал он Маккечни, - шпионит у офицерских палаток, стараясь получить вознаграждение за этих засранцев, вроде Питкинса, если поймает их пьяными... У меня нехватка семисот подтяжек. Морган не знает, что мне это известно. Но могу поспорить, что он знает, куда они подевались.
  - Мне не хотелось бы, чтобы вы уходили вот так... Я сделаю вам какао...
  - Я не могу позволить людям ждать меня, пока я одеваюсь... Я здоров как бык...
  Он оказался среди тревоги, тумана, лунных отблесков на трех тысячах ружейных стволов, голосов... Он представил, как немцы просачиваются сквозь хлипкую линию обороны, и его сердце налилось свинцом... Высокий элегантный человек плавно приблизился к нему и сказал в нос, как американец:
  - Из-за французских забастовщиков случилась железнодорожная авария. Пополнение вернули обратно до трех часов пополудни послезавтра.
  - Так это не отвод войск?.. - воскликнул Титдженс. Ответа он ждал, затаив дыхание.
  - Нет, сэр... - произнес канадский сержант-майор. - Железнодорожная авария... Саботаж со стороны французов, говорят... Четыре гламорганширских сержанта, 1914 года призыва (???), убиты по дороге домой в отпуск... Но пополнение не отзывают...
  - Слава Богу!
  - Вы благодарите Бога, сэр, - у стройного канадца была грамотная речь, - за то, что совсем нам не на пользу. До сегодняшнего утра наше пополнение должно было отправиться в Салоники. Сержант, отвечающий за распределение подразделений, показал мне список отрядов, где напротив нашего значилось "Салоники". Но сержант-майор Коули получил неверные сведения. И теперь нас отправляют на передовую. Предыдущее назначение продлило бы нам жизни на целых два месяца.
  Неторопливые фразы, казалось, звучали долго. За это время Титдженс почувствовал, как будто солнечные лучи обняли его почти неприкрытые ноги, и молодая энергия влилась в его вены. Как будто выпил шампанского.
  - Вы, сержанты, получаете слишком много информации. Сержант, отвечающий за распределение подразделений, не имел права показывать вам список. Конечно, это не ваша вина. Но вы же умный человек. Вы же понимаете, как может быть выгодна эта новость определенным людям, людям, которым в ваших же интересах лучше ничего об этом не знать...
  "Вехи истории..." всплыло в голове и тут же он себя одернул: "Откуда, черт побери, мой разум достал это выражение именно сейчас?"
  Они шагали по широкому проходу, с одной стороны которого сквозь туман виднелись очертания голов и в беспорядке торчащие там и сям ружейные стволы.
  - Постройте людей. Не обращайте внимания на их внешний вид, мы должны им дать поспать. Перекличка завтра в девять.
  "Если это означает единое командование", - думал он, - "А это однозначно единое командование, то настает поворотный момент... Почему же, черт возьми, я так необыкновенно счастлив? Мне-то какое дело?"
  - Так вот, парни, - звучно обратился он, - вам придется разместиться в каждую палатку на шесть человек больше, чем она рассчитана. Посмотрим, как у вас получится. Этого нет в учебниках, но надо как-то ухитриться. Вы смышленые ребята, используйте смекалку. Чем раньше вы устроитесь, тем быстрее согреетесь. Я бы тоже не отказался. Не помешайте тем, кто уже в палатке - этим беднягам надо уже в пять подниматься в наряд. Вы можете понежиться на три часа больше... Отряд по четверо в ряд налево... Стройсь... Налево...
  Быстрой перекличкой команда была подхвачена сержантами подразделений.
  "Необыкновенно счастлив... Отчаянная решимость... Проклятие, как они идут! Пушечное мясо... Пушечное мясо... Вот что говорят их шаги..." Он весь трясся от мороза, легко пробиравшегося под свободное пальто и щипавшего одетые только в пижаму ноги. Титдженс не мог оставить солдат, и в сопровождении сержант-майора пробежался мимо них, пока не настиг головы колонны, как раз вовремя, чтобы развернуть первое двойное (???) подразделение к ряду призрачных палаток, тихих и суровых в темном свете луны... Как в волшебном мире.
  - Ведите второе подразделение к линии Б и так далее, - сказал он сержант-майору, сам же остался стоять в том месте, где подразделение поворачивало, шествуя как единая стена. Разделил вторую и третью четверку, приподняв свой стэк (трость?) между ними:
  - Теперь, четверка и половина следующей четверки идет направо, оставшаяся половина и следующая за ней четверка идет налево. Идите в первые палатки справа и слева... Первая четверка с половиной, эта четверка - направо! Черт тебя побери, с левой! Как ты можешь знать, к какой четверке принадлежишь, если не умеешь шагать с левой... Помните, вы теперь солдаты, а не начинающие дровосеки...
  Крепкий морозец, чрезвычайно чистый воздух, необычайно прекрасные люди привели его в пьянящее возбуждение. Солдаты разворачивались, не хуже гвардейцев четко и ритмично печатая шаг.
  - Проклятие, это я научил их этой лихости, - прорвались слезы в голосе, - Черт возьми, хоть что-то, что я смог сделать...
  Откормил скотину для бойни... Нетерпеливые, как быки, гонимые от Камден Тауна до Смитфилда (лондонский мясной рынок - прим.перев.)... Семьдесят из ста не вернуться обратно... Все же лучше появиться в небесной канцелярии во цвете лет и в способном теле, чем предстать неотесанным увальнем... Большая вероятность, что в приемной у Всевышнего встретят хорошо...
  Титдженс продолжал монотонно отдавать команды:
  - Оставшаяся половина четверки и следующая четверка - налево... И прикусите поганые языки - я сам себя не слышу...
  Еще долго колонны проходили перед ним, пока наконец темный лагерь не поглотил их полностью.
  Колени одеревенели от холода, он качнулся. Холод ощущался теперь намного сильнее - строй солдат не защищал его теперь от ветра, и на открывшемся пространстве он увидел другие отряды. Остальные сержанты все еще распределяли солдат, и ему доставило удовольствие, что он справился на семьдесят пять процентов быстрее(???) всех. И все же он едко разнес младших офицеров - рядовые устроили кучу-малу у каждого прохода между призрачными пирамидками... В конце концов, все разместились, и Кристофер с сожалением пошел по пустой улице, так похожей на деревенскую, к своему жилищу. У одной из палаток росла одичавшая золотистая роза. Он сорвал листочек, прижал его к губам и подкинул вверх, отдавая во власть ветру...
  - Это для Валентайн... - сказал он задумчиво. - Почему я сделал это?.. Может, ради Англии?.. Проклятие, это и есть патриотизм?.. Это и есть патриотизм...
  Это не похоже на то, каким должен быть патриотизм. Должно быть больше торжеств, церемоний, парадов!.. Но для Титдженса, крупного, охрипшего, полузамерзшего йоркширца, презиравшего всякого англичанина не из Йоркшира, патриотизм прорвался в этом листочке с розового кустика, над которым он умилялся, сам не понимая, почему. А потом открывшего, что это наполовину из-за курносой девчонки, пахнущей, как он предполагал, но точно не знал, первоцветами... и наполовину... из-за Англии!.. В два часа ночи, когда термометр показывает десять градусов ниже нуля... Черт возьми, как холодно!..
  И почему столько эмоций?.. Потому что Англии, в кои-то веки, было позволено решить не делать гадостей своим компаньонам!.. "Это, наверное, потому, - думал он, - что в сознании сотней тысяч таких же сентиментальных людей, как я, совершились подобные переломы. И мы должны продолжать этот славный, хоть и ужасный труд. Но все же я и не подозревал в себе что-либо подобное!" Отчаянная решимость... ради его девушки и ради Англии!.. Однако его девушка была за немцев... странная нелепица... Нет, конечно, не за немцев, но она не поддерживала подготовку мужчин, как бычков, откормленных, полных сил и жизни, к скотобойням Смитфилда... Возможно, соглашаясь с теми мерзавцами, которые не считают нужным пополнять экспедиционные войска (???) людьми... Странная нелепица...
  В половине второго следующего дня, когда скупое зимнее солнце наконец-то показалось на небе, он оседлал Шомбурга, того самого ярко-гнедого коня с большой и удлиненной головой, который был захвачен у немцев вторым батальоном гламорганширцев на Марне. Не прошло и двух минут, как он вспомнил, что не удосужился осмотреть лошадь. В первый раз в своей жизни он забыл проверить копыта, бабки, колени, ноздри и глаза животного, а также затянуть подпругу, прежде чем сесть в седло. Но он приказал привести лошадь к без четверти час, и, хотя он в спешке, как каннибал, проглотил свой холодный обед, все же он опоздал на три четверти часа. Он хотел разобраться в проблемах, назойливо прокручивающихся в его голове, долгим галопом пробираясь по обходной дороге мимо палаточного лагеря в город.
  Но поездка верхом не помогла - бессонная, изнурившая его ночь, в течение которой ему удавалось держать подальше мысли о Сильвии, начала сказываться не лучшим образом. Ему не хотелось видеть ее, прежде чем он не узнает, чего она добивается. И утро принесло не лишенную здравого смысла идею - она хочет не более чем "вывести на чистую воду", что на самом деле означало привести в действие любую сумасбродную выходку, пришедшую ей в голову, а затем наслаждаться ее последствиями.
  У него не получилось лечь в постель в предыдущую ночь. Капитан Маккечни приготовил горячее какао - напиток, который Титдженс никогда еще пробовал, - к его возвращению, и до половины пятого выплескивал мужское негодование, рассказывая свою тягостную историю. Оказалось, что он получил разрешение на отпуск для развода с женой, которая в его отсутствие жила с египтологом из Правительственной службы. Но, мучаясь угрызениями совести, достойными ученика младших классов, он отказался от этой затеи. Впоследствии Кэмпион грозился лишить его звания (или денег, - не совсем понятно, - прим.перев.)... Бедняга, - он на самом деле согласился давать деньги на хозяйство жене с египтологом, - совсем спятил, и получил такую страшную головомойку от достойного старика генерала Кэмпиона... Безусловно, достойный старик. Для деликатного разговора была выбрана спальня генерала. Генерал не считал необходимым присутствие дежурных или младших офицеров, которые могли бы официально зафиксировать вспышки Маккечни. Маккечни был офицером с безупречной учетной записью; навряд ли найдется боевой офицер с лучшей военной книжкой. Поэтому Кэмпион решил принять меры к человеку, страдающему от временных припадков безумия, и отправил его в подразделение Титдженса для отдыха и восстановления. Это было нарушение правил, но генерал мог рискнуть, если считал, что нарушения пойдут на пользу службе.
  Выяснилось, что Маккечни является племянником близкого друга Титдженса, сэра Винсента Макмастера из Департамента Статистики, сыном его сестры, вышедшей замуж за помощника старшего Макмастера, владельца продуктовой лавчонки в Порт Лейт в Шотландии... Это, несомненно, и вызвало интерес Кэмпиона. Решительно отвергавший какие-либо поблажки своему крестнику в военной службе, тем не менее он всегда был готов сделать, как он считал, приятное Титдженсу. Все эти кусочки информации Титдженс аккуратно разместил у себя в уме для последующего анализа, и, так как Маккечни успокоился после половины пятого, Кристофер воспользовался возможностью проинспектировать завтраки для различных нарядов, несущих службу в городе. Эти завтраки должны быть поданы в разное время, от 4.45 и до 7.00 утра. Титдженс принимал за обязанность контролировать завтраки, проверять кухни, тем более это нечасто ему удавалось, и он едва ли мог доверять дежурным офицерам.
  За завтраком в столовой его задержали полковник - командир базы, англиканский священник и Маккечни. Полковник был такой старый и такой дряхлый, что казалось, можно услышать бряцание костей, если он вдруг вздрогнет или закашляется. Он был страстно убежден, что Греческая Церковь должна делиться прихожанами с Англиканской; падре же, тучный и воинственный служитель Церкви, питал мрачное презрение к православному богословию. Маккечни время от времени пытался дать определение причастию согласно пресвитерианским обрядам. Они все внимательно выслушали пространные подробности исторического аспекта различных течений христианства от Титдженса и приняли приблизительное объяснение, что при пресуществлении облатка наполняется божественным присутствием, в то время как на соприсутствии оно чудесным образом становится пористым и насыщается божественным началом, как губка водой... (??? простите, перевела, как смогла :) - прим.перев.) Затем все согласились, что бекон на завтрак, поставляемый со склада, невозможно есть и договорились скидываться по полкроны в неделю с каждого для покупки свежего специально для их стола.
  Титдженс прошелся, освещаемый солнцем, между рядами палаток, уже при свете дня увидел ту самую ползучую золотистую розу, с доброй усмешкой думая о своей официальной религии: все-таки Всевышний, если рассматривать в исполинских масштабах, является исключительным Хозяином Англии, великодушно возвышенный, блистательный герцог, никогда не покидавший своего кабинета и потому невидимый, тем не менее знающий досконально все в своем хозяйстве - от лани на ферме до последнего дуба. Христос, почти слишком милосердный, Управляющий, Сын Хозяина, знающий досконально до самого маленького ребенка в дворницкой, бывает временами обманут вредными обитателями. Третье Лицо Троицы, Дух поместья - Замысел, если можно так сказать, в отличие от других игроков. Обстановка мало чем отличается от внутреннего убранства Винчестерского собора сразу после окончания гимна Генделя - вечное воскресенье, возможно, с небольшим крикетом для молодых людей. Очень похоже на Йоркшир в субботу после полудня - по всей округе, куда ни кинь взгляд, на всех крестьянских землях копошатся одетые в бумазею люди. Поэтому Йоркшир всегда выше среднего... И весьма вероятно, что, когда попадете на небеса, изнуренные работой на этой планете, то воспримите нескончаемое английское воскресенье с особым облегчением!
  С его убеждением, что все хорошее в английской литературе закончилось с семнадцатым веком, его представление о Небесах должно быть материалистическим - как у Буньяна. Он добродушно рассмеялся над своими воображаемыми картинками о жизни на том свете. Кажется, с ней покончено. И с крикетом тоже. Больше не будет таких парадов. Скорее всего они будут играть в эти дурацкие визгливые игры... Вроде бейсбола или европейского футбола... А небеса?.. О, это будет оживленная встреча на уэльском склоне. Или Шатокуа, где бы это ни было... А Бог? Агент по недвижимости с марксистским взглядами... Кристофер надеялся избавиться от всего этого до окончания войны, только в этом случае он мог успеть на последний поезд, идущий к старым добрым Небесам...
  В дежурной комнате Титдженс обнаружил огромную стопку ожидавших его документов. На самом верху лежал конверт с большим штемпелем и пометкой "Срочно. Лично в руки". Как выяснилось, от Левина. Видимо, Левин сам был в спешке. В письме не говорилось о миссис Титдженс или мадемуазель Байи. В нем содержалось частное предупреждение, что пополнение останется у Титдженса еще неделю или десять дней, и надо быть готовым к принятию еще пары тысяч человек. Он советовал добыть как можно больше палаток как можно быстрее.
  - Эй, ты!.. - окликнул Титдженс прыщавого солдата, ковырявшегося в зубах перьевой ручкой в другом конце палатки. - Возьми двух канадцев на склад и заберите сколько можно палаток... не менее двухсот пятидесяти. Разбейте их за рядом Д... Ты знаешь, как правильно ставить палатки?.. Ну тогда найдите Томсона... нет, Питкинса, чтобы помог вам...
  Солдат нехотя удалился. Левин также сообщал, что, если фанцузские забастовщики из политических соображений саботировали всего лишь милю железной дороги, то ночная авария полностью заблокировала все направления, а гражданские службы не позволяют своим аварийным бригадам вести хоть какие ремонтные работы. На работы были доставлены немецкие военнопленные, но, возможно, затребуют Канадский железнодорожный корпус Титдженса. Лучше держать их в готовности. Говорят, забастовка была задумана для того, чтобы подстегнуть нас - занять большую часть передовой. В таком случае они перехитрили сами себя - как мы можем занять большую часть передовой без пополнения, и как мы отправим туда пополнение без действущей железной дороги? У нас полдюжины армейских батальонов готовы к отправке. Теперь они все застряли. Хорошо, хоть погода была такой ужасной, что немцы не могли пошевелиться. Заканчивал он словами: "Четыре утра, дружище, à tantot (фр., до скорого свидания - прим.перев.)!" - последняя фраза была перенята от мадемуазель Байи. Титдженс проворчал, что, если они будут так загружать его работой, у него не останется времени для церемонии подписания брачного контракта.
  Он вызвал канадского сержант-майора:
  - Присмотрите, чтобы Корпус по обслуживанию железной дороги был наготове со всем оснащением. Что у них там за оснащение? Инструменты, полагаю. У них полный комплект инструментов? И полный комплект личного состава?
  - Гертин пропал, сэр, - с оттенком неизбежности в голосе ответил ему худой темноволосый молодец. Гертин был тем самым достойным солдатом с матерью, кому Титдженс накануне вечером дал увольнительную на два часа.
  - И не сомневался! - кисло ухмыльнулся Титдженс. Его взгляды на достойное уважения человеколюбие несколько изменились. Они жалобят своими печальными и убогими сказками, а затем подкладывают свинью. - Вы останетесь здесь еще на неделю или десять дней. Вы должны будете устроить палатки и людей в них с удобством. Я проверю, как только разберусь с дежурной комнатой. Полное походное снаряжение. Капитан Маккечни проверит их комплекты в два.
  Сержант-майор был настроен решительно, но сказал вежливо:
  - У меня предписание на два тридцать на сегодня. Уведомление о моем повышении в приказе по базе на вашем столе, сэр. Я уезжаю в лагерь по подготовке офицерского состава трехчасовым поездом...
  - Ваше повышение!.. - это было досадной помехой.
  - Сержант-майор Коули и я подали рапорт на повышение три месяца назад. Сообщение об официальном удовлетворении для обоих на вашем столе, сэр...
  - Сержант-майор Коули... Боже мой! Кто рекомендовал вас?..
  Вся хорошо организованная структура его проклятого подразделения рассыпалась на части. Оказалось, что циркуляр, запрашивающий опытных первоклассных уоррент-офицеров (промежуточное звание между сержантским или старшинским и офицерским - прим.перев.) для инструкторской работы в лагерь по подготовке офицерского состава с повышением в звании, прибыл еще три месяца назад, до того, как Титдженса назначили командовать этой частью. Сержант-майора Коули рекомендовал полковник базы, сержант-маойра Леду - его собственный полковник. Титдженс почувствовал себя обманутым, хотя, конечно, это было не так. Такова была армия, во все времена. Ты получаешь взвод или батальон, или, если уж на это пошло, землянки или палатки, огромными усилиями доводишь до приличного состояния. Хорошо налаженная работа длится день-два, затем разваливается на куски, по бессмысленному приказу случайной штаб-квартиры людей разбрасывает по четырем сторонам света, или убежища превращает в пыль шальной снаряд, который мог упасть в любом другом месте... Перст Судьбы!..
  На него свалится чертова пропасть работы... После окончания возни с документами он нашел сержант-майора Коули в соседней палатке:
  - Мне следовало раньше подумать, что вы будете намного лучший полковой сержант-майор, чем на повышении. Я бы предпочел эту работу.
  Сержант-майор Коули, бледный и дрожащий, ответил, что с его злосчастной хворобой, в любой момент вгоняющей его в приступ, ему лучше работать там, где он может немного ослабить рвение, например, в ЛпПОС. Он всегда был подвержен коротким припадкам, не более минуты, даже несколько секунд... Но эти припадки ужесточились с тех пор, как фугас взорвался слишком близко от него - в Нуаркуре, там же, где Титдженса самого выбило из строя... Но, закончил он, нужно брать во внимание и знатность.
  - О, знатность!.. Это уж точно не стоит и прыжка блохи... После этой войны не будет больше парадов... Их и теперь уже нет. Увидите, кто будет вашими компаньонами по офицерской квартире. Намного лучшее общество вы встретите в сержантской столовой, где еще знают, что такое чувство собственного достоинства.
  Коули ответил, что знает об улетевшей псу под хвост службе. Но его хозяйке нравится. И надо бы подумать о дочери Винни. Она всегда была немного ветреной, но жена пишет, что стало намного хуже, чем когда-либо. Все из-за войны. Коули подумал, что плохие парни поостерегутся забавляться с ней, если она будет офицерской дочерью... Какой-то здравый смысл в этом был!
  Разоткровенничав, Коули заговорщецки понизил голос:
  - Возьмите сержант-квартирмейстера Моргана на полкового сержант-майора, сэр.
  - Будь я проклят, если так сделаю! - взорвался Титдженс, но все же спросил, - Почему?
  Неразумно офицеру пренебрегать мудростью опытного сержанта.
  - Он может работать, сэр. Он не получил повышения, поэтому будет стараться,.. - его хриплый голос стал еще более загадочным. - У вас недостача более двухсот, я бы даже сказал, около трехсот фунтов на складах батальона. Не думаю, что вы хотите потерять такие деньги?
  - Будь я проклят, если так... Но не понимаю... О нет, понимаю... Если я сделаю его сержант-майором, он должен будет сдать склады в полном объеме... Сегодня же... Он сможет?
  Коули ответил, что Морган может управиться до послезавтра. До этого он сам присмотрит за всем.
  - Но вы же захотите развлечься перед отъездом. Не стоит задерживаться из-за меня.
  Коули сказал, что он останется и приглядит за всем. У него была мысль сходить в город и повеселиться. Но девушки там какие-то вульгарные, да и для его хворобы не полезно... Он останется и посмотрит, что можно сделать с Морганом. Разумеется, вполне возможно, что Морган откажется и предпочтет остаться при тех деньгах, которые он получит, распродавая имущество батальона либо другим нуждающимся батальонам, либо гражданским лицам. И попадет под трибунал. Но это маловероятно. Все-таки он был нонконформистским дьяконом, или служителем при церкви, или даже министром у себя в Уэльсе недалеко от Денби... И Коули уже имеет очень хорошего, просто отличного человека, профессора из Оксфорда, сейчас он ефрейтор на базе, на место Моргана. Полковник предоставит его Титдженсу и присвоит ему звание действующего сержант-майора без оплаты... Коули уже все устроил... Ефрейтор Кэлдикотт был первоклассным солдатом, только он не мог при маршировании отличить правую сторону от левой. В прямом смысле не мог.
  Так что в батальоне все пошло по накатанной... Профессор оказался простым работником колледжа, и действительно не знал, где у него левая, а где правая рука. Пока Коули и Титдженс были в дежурной комнате полковника по поводу перевода Кэлдикотта, Кристоферу пришлось продолжить разговор с яростно спорящим полковником о союзе англиканской и восточной церковных церемониалов. Полковник - а он был настоящим полковником, - сидел в своем милом личном кабинете, светлой, яркой комнате в бараке, оклеенной алыми обоями, с толстой и мягкой суконной скатертью фиолетового отттенка на столе, высокой стеклянной вазой с бледными розами - подарок одной из поклонниц из городского отделения Добровольческого корпуса, потому что он "очаровательный и искренний, а под внешностью семидесятилетнего скрывается настоящая, с позолотой и в кожаном переплете, библейская энциклопедия". Полковник доказывал свое мнение, что истинное спасение цивилизации - в объединении Церкви Англии и Православной Греческой Церкви. Вся эта война сосредоточена вокруг этого вопроса. Центральные империи исповедуют римский католицизм, союзники - протенстантизм и православие. Дайте им объединиться. Папство предательски ведет себя по отношению к цивилизации. Почему Ватикан ни малейшим способом не протестует против унижений бельгийских католиков?..
  Титдженс слабо возражал против этой теории. Когда наш посол прибыл в Ватикан и выразил протест против массовых убийств католических прихожан в Бельгии, первое, что он обнаружил, это то, что всего лишь за день пребывания в Австрийской Польше русские повесили двеннадцать католических епископов прямо у их резиденций.
  Коули был занят с адъютантом за другим столом. Полковник закончил свою теолого-политическую тираду словами:
  - Мне будет очень жаль отпустить вас, Титдженс. Не знаю, как мы справимся без вас. До вашего появления у меня не было ни минуты покоя с вашим подразделением.
  - Но меня не надо отпускать, сэр, насколько я знаю.
  - О, надо... Вы отправляетесь на передовую на следующей неделе,.. - и добавил, - Только не сердитесь на меня... Я всеми силами убеждал старого Кэмпиона - генерала Кэмпиона, - что я не обойдусь без вас...
  Его движение нежными, тонкими, покрытыми волосами белыми руками напоминало их мытье.
  Земля пошатнулась под ногами Титдженса. Он почувствовал себя взбирающимся по горе затягивающей глины, на тяжелых непослушных ногами и со сбившимся дыханием.
  - Проклятие!.. Я не гожусь... у меня С3... Мне предписано жить в гостинице в городе... Я только питаюсь здесь, чтобы быть рядом с батальоном.
  - Тогда вы можете подать протест Гаррисону, - пылко заявил полковник. - Надеюсь на это... Хотя вы не из тех, кто будет этим заниматься.
  - Нет, сэр... Разумеется, я не буду подавать протест... К тому же, это может быть ошибка какого-нибудь клерка... Я не выдержу и недели на передовой...
  Меньше всего его занимали проникновенные страдания нависших страхов на прямой линии огня, но именно изнуряющее движение ног, когда живешь по шею в жидкой грязи... Кроме того, пока он был в госпитале, все его снаряжение пропало из его вещмешка - и пресловутые две пары простыней Сильвии! - и у него нет денег, чтобы приобрести новое. У него даже нет высоких ботинок (trench-boot - траншейные ботинки - прим.перев.). Мысль о невообразимых финансовых проблемах прочно засела у него в голове.
   Полковник обратился к адъютанту, сидевшему за другим столом:
  - Покажите капитану Титдженсу его предписания... Они вроде как из Уайт-холла, не так ли? Теперь и угадать нельзя, откуда идут подобные приказы. Я называю их "стрелы, пронзающие ночь".
  Адъютант, невысокий, скорее даже миниатюрный, джентльмен со значком Колдстримского полка, беспокойно нахмурившись, вытащил из стопки бумагу размер в четверть листа и протянул ее через стол Титдженсу. Его крохотные ручки, казалось, сейчас отвалятся от запястий, на висках в преддверии невралгического приступа дергалась жилка:
  - Ради Бога, выразите протест Гаррисону, если чувствуете, что можете... Мы не можем взвалить на себя еще больше работы... Майор Лоуренс и майор Холкетт скинули на нас все заботу по вашему подразделению...
  Роскошная бумага с королевским гербовым тиснением в верхней части информировала, что Титдженс должен рапортовать командованию своего VI батальона в среду следующей недели о готовности принять обязанности дивизионного транспортного офицера XIX дивизиона. Приказ при шел из кабинета G14R Военного Министерства. Он спросил у адъютанта, что за чертовый G14R. Адъютант, стараясь удержать острый приступ невралгической дрожи, держался обеими руками за голову, упершись локтями о стол.
  Сержант-майор Коули, с неизменным видом поверенного адвоката, поведал, что в кабинете G14R размещается департамент по обеспечению офицерами гражданских служб. На вопрос адъютанта, какого дьявола гражданской службе по трудоустройству офицеров понадобилось отправлять капитана Титдженса в XIX дивизион, Коули предположил, что из-за деятельности графа Бейкана. Граф Бейкан, финансист из Леванты, владелец скаковых жеребцов и нескольких газет, побывав на позициях корпуса связи, заинтересовался армейскими лошадьми. Так что в угоду ему надавили на департамент использования живого транспорта. Господин адъютант, несомненно, видел ветеринара лейтенанта Хотчкисса или Хитчкока, который тоже прибыл через G14R. По личному запросу графа Бейкана, увлекшегося теориями лейтенанта Хотчкисса. Ветеринару следовало провести кой-какие эксперименты над животными Четвертой Армии - для чего и выбрали XIX дивизион.
  - Так что, - сказал Коули, - вы должны будете подчиняться ему во всем, что касается лошадей. Если вы переведетесь, - вероятно, лорд Бейкан был другом капитана Титдженса и сам просил его перевестись - капитан Титдженс тоже был известным знатоком лошадей.
  Титдженс, шумно дыша через нос, поклялся, что не собирается отправляться на передовую из-за прихоти этого борова Бейкана, чье настоящее имя было Ставрополидис, а еще ранее - Натан.
  Кристофер заявил, что армия расшатана до основания постоянным вмешательством гражданских лиц. Было совершенно невозможно пройти всю его программу строевых учений из-за вечных дополнительных занятий по требованию гражданских. Любой болван, владеющий газетой, более того, любой болван, умеющий писать в газеты, или даже всякие прохвосты, считающие себя романистами, могут так запугать правительство и Военное министерство, что те готовы отнять у солдат час тренировок, чтобы обучить их, как правильно обращаться с банками для джема или нательным бельем. А недавно его спросили, не хотят ли в его подразделении прослушать лекцию о причинах войны, и не сможет ли он - он, прости Господи! - провести доверительную беседу с солдатами о природной сути вражеских народов...
  - Ну... ну... Титдженс! Потише... потише... Мы все страдаем одинаково. Нам, например, велено прочитать солдатам лекцию об использовании нового сорта древесных опилок для отапливания. Если вы не хотите эту работу, вы можете легко заставить генерала отозвать вас. Говорят, вы вьете из него веревки...
  - Он мой крестный отец, - Кристофер посчитал необходимым поставить в известность. - Я никогда не просил его насчет работы, но будь я проклят, если это не его обязанность как христианина держать меня подальше от лап этого греко-еврейского пэра-язычника. Он даже не православный, полковник.
  Адъютант сказал, что в дежурной комнате Титдженса дожидается старший сержант Морган, чтобы переговорить. Титдженс выразил надежду, что было бы хорошо, если у Моргана есть хоть-какие деньги для него! На что адъютант заметил, что Морган откопал-таки немного средств, которые должны были быть выплачены Титдженсу его агентами, но почему-то Кристофер их не получил.
  Крайне высокий и тощий старший сержант Морган был фокусником по цифрам. Его туловище, пока он вглядывался в длинные столбцы чисел, всегда находилось параллельно поверхности стола. Он не поднимал головы от расчетов, когда отвечал тем офицерам, которым помогал, и поэтому его начальство не всегда узнавало его в лицо. Внешне он, однако, мало чем отличался от остальных военнослужащих среднего состава, только на тех маршировках, на которых он изредка появлялся, казалось, что его паучьи ноги унесут его прочь, как скаковую лошадь.
  Он сообщил Титдженсу, что, согласно инструкциям и A.C.P. i 96 b за подписью Титдженса, он установил, что командное жалование в размере две гинеи ежедневно плюс дополнительные выплаты в размере 6 шиллингов 8 пенсов за отопление и освещение еженедельно перечислялись Департаментом государственного казначейства (???) на счет Титдженса через его агентов. Он предположил, что Титдженсу следует написать своим агентам. В случае, если они немедленно не переведут на его счет сумму в размере 194 фунта 13 шиллингов 4 пенса, полученную ими от Департамента казначейства, он начнет судебное дело против Короны, используя Петицию о правах. И он настоятельно рекомендует Титдженсу выставить чек в свой банк на полную сумму, потому что, если по какой-то причине агенты не перевели туда денег, он может предъявить им иск за ущерб и лишить их нескольких сот тысяч фунтов. Пусть пеняют на себя. У них на руках, должно быть, миллион невыплаченных жалований и пособий многих других офицеров. Жаль только, что он не может разместить в газетах объявление о помощи во взыскании причитающихся с агентов денег. Еще он добавил, что он сделал небольшие приятные вычисления об изменении курса Второй Кометы Гюнтера, и он желал бы спросить совета Титдженса об одном из дней, когда Комета будет видна. Старший сержант был страстным астрономом-любителем.
  Так что утро принесло Титдженсу немало волнений... Деньги сейчас, когда Сильвия находилась в городе, имели огромное значение, и были восприняты как милость Божья. Такое не часто случается, особенно в том мире, где никогда, никогда, никогда, даже на короткое время, нельзя быть уверенным, стоишь ли ты еще на ногах или уже на голове. Титдженс на обратном пути в кабинет полковника встретил сержант-майора Коули, выходящего из соседней комнаты, куда из-за невралгии адъютанта был перенесен телефон. Коули поведал всем трем, что днем ранее генерал приказал своему писарю отправить резкое письмо полковнику Гилламу об уведомлении компетентных органов в том, что не имел никаких намерений расставаться с капитаном Титдженсов, чей вклад в работу команды просто неоценим. Писарь также сказал Коули, что ни он, ни генерал не знают такого компетентного органа, который может послать к черту кабинет G14R в Военном министерстве, но дело надо выяснить и исправить прежде, чем подпишут письменный приказ...
  Что ж, это было хорошо. Титдженсу его нынешняя работа была по душе, и хотя ему нравилась мысль о работе с лошадьми дивизии, или даже армии, он предпочел бы отложить ее до весны, учитывая погоду и состояние его легких. И очень серьезно надо было бы подумать о сложности возможных проблем с лейтенантом Хотчкиссом, который, будучи профессором, никогда близко не подходил к лошадям, или, по крайней мере, последние десять лет. Но все отошло на дальний план, когда Коули заявил, что гражданским лицом, который просил перевода Титдженса, является постоянный заместитель министра Министерства по транспорту...
  - Это же ваш брат Марк... - произнес полковник Гиллам.
  Конечно же, постоянным заместителем министра Министерства по транспорту был брат Титдженса, Марк, известный, как "незаменимое должностное лицо". Титдженс почувствовал настоящее замешательство. Он подумал, что его шумный протест будет как оплеуха бедному старине Марку, который, несмотря на свою чопорность, немало побегал, чтобы получить для него эту работу. Даже если Марк никогда не услышит его возражений, никто не должен давать пощечин брату! Кристофер вспомнил свой последний день в Лондоне, и тут же в памяти всплыла сцена, когда Валентайн Ванноп, возбужденная преувеличенной идей о безопасности Транспортного корпуса, умоляла Марка найти ему работу дивизионного офицера... Он представил ее отчаяние, когда она узнает, как он двигал землю и небо (лез из кожи вон), лишь бы отказаться от этой работы... Он увидел ее дрожащую нижнюю губу и слезинки в глазах... Скорее всего, это он почерпнул из какого-нибудь романа, потому что он никогда не видел ее дрожащую нижнюю губу. Но слезы-то он видел!
  Кристофер поспешил вернуться в свою дежурную комнату. В длинной палатке Маккечни вместо него устроил разбирательства над пьяницами и нарушителями дициплины. Когда Титдженс вошел, Маккечни рассматривал дело Гертина и двух других канадских рядовых... Дело Гертина заинтересовало Титдженса, и как только Маккечни улизнул, Кристофер тут же занял его стул. Арестованные вошли под конвоем сержанта Дэвиса, достойного восхищения - его винтовка казалось неотъемлемой частью мощного тела, а исполненный им ритуал отдачи чести перед столом офицера, сопровождаемый внушительным щелканием каблуков, напомнил воинственный танец индейцев...
  Титдженс взглянул на обвинительный документ, который был отмечен как исходящий из Отдела начальника военной полиции. Вместо обвинения "отсутствие в подразделении" он увидел "поведение, нарушающее надлежащий порядок и воинскую дисциплину". Обвинение было очень неграмотно написано. Свидетелем выступал ефрейтор гарнизонной военной полиции, имевший необъятный пивной живот и фуражку с красным околышком. Дело было неубедительно сфабриковано и вызывало раздражение. Гертин никуда не убегал - так что Титдженс мог снова верить в достоинство. По крайней мере, в достоинство рядового из Колониального корпуса вкупе с его матерью. Потому что хрупкая старушка была на самом деле, и солдат виделся с нею у последней остановки городского трамвая. Судя по всему, в попытках задеть канадца, пивной ефрейтор гарнизонной военной полиции поторопил мать. Гертин возразил, очень спокойно, по его словам. Ефрейтор раскричался. Здесь уже вмешались два канадца, возвращавшихся в лагерь, и два полицейских. Полицейские обозвали канадцев "салагами", и этого канадцы выдержать не могли - все они были добровольцами с 1914-1915 годов. Полицейские - старый трюк, - продолжали препираться с солдатами до двух минут двенадцатого, когда прозвучал горн к последней поверке, а затем обвинили в отсутствии в лагере без соотвествующих разрешений - и в неуважении к служащим в красных фуражках.
  Титдженс, с тщательно контролируемой яростью, сначала провел перекрестный допрос, а затем послал к чертям свидетеля из полиции. На документе написал "По делу оправдан" и велел канадцам идти и готовиться к выступлению. Он знал, что этим навлекает на себя чудовищный скандал с начальником военной полиции, старым, с красными прожилками на лице, генералом О`Хара, лелеявшим свою полицию словно дорогое дитя.
  Кристофер принял парад канадского отряда. При свете солнечного дня они выглядели как настоящие вояки. Затем обошел отряд в сопровождении канадского сержант-майора, назначенного, слава Богу, своим собственным руководством. Написал рапорт о крайней нежелательности проведения лекции о причинах войны для солдат, так как его солдаты были выпускниками того или иного Университета Канады и понимали раза в два больше о мотивах этой кампании, чем любой лектор, которого может обеспечить гражданское начальство. В качестве еще одного резона он привел то, что канадцы были индейцами-полукровками, или эскимосами, японцами, русскими с Аляски, и поэтому навряд ли они поймут английского лектора... Титдженс осознавал, что ему надо переписать этот рапорт, чтобы он звучал более уважительно по отношению к почтенному владельцу газет, активно агитировавшему правительство о необходимости этой лекции для всех подданных Его Величества.
  Ему хотелось снять груз с души, а это непочтение могло огорчить Левина, которому придется разбираться с этим рапортом, если только он вперед не женится. После он пообедал армейскими колбасками и картофельным пюре, размятым прямо с кожурой, запил великолепным шампанским брют 1906 года, купленное ими самими, и закончил довольно безвкусным канадским сыром - за столом в штаб-квартире, куда полковник пригласил всех тех подчиненных, которым предстояло сегодня впервые отправиться на передовую. had some h's in their compositions, but in revenge they must have boasted of a pint of adenoid growths between them. Но все же среди них нашелся обаятельный полукровка с Гоа - молодой младший лейтенант, впоследствии показавший беспримерное мужество. Он забавно рассказывал Титдженсу, как работают женщины под чадрой в Португальской Индии.
  Таким образом, он только в половине второго сел на Шомбурга, ярко-гнедого коня от прусского конезаводчика недалеко от Селла. Почти безупречно породистый, с сильными до жесткости ногами, длина его шага могла равняться длине обеденного стола. Но сегодня он дышал с хрипами и неуклюже перебирал словно ватными ногами по замерзшей земле. На скаковом полигоне недалеко от Руана Шомбург не то чтобы отказался брать весьма невысокое препятствие, но остановился прямо перед ним, скорбно перебирая конечностями. Под золотистым издевающимся солнцем он чувствовал себя оседлавшим унылого верблюда. Кроме того, начало сказываться утреннее утомление, Титдженса стали одолевать беспокойные мысли о 09 Моргане, даже не осталось сил, чтобы не думать о нем.
  - Что за проклятие! - обратился он к дежурному, тихому рядовому на чалой лошадке рядом с ним. - Что случилось с этим конем?.. Ты держал его в тепле?..
  Он подумал, что вялые шаги животного под ним повлияли на мрачность его мыслей.
  Дежурный смотрел прямо перед собой на раскинувшиеся внизу палатки:
  - Нет, сэр. Лошадь была у общей коновязи базы Г. По приказу лейтенанта Хитчкока. Лошадей, сказал лейтенант Хитчкок, надо закаливать.
  - Ты сказал, что это я распорядился держать Шомбурга в тепле? В конюшне на ферме за базовым складом ? 16?
  - Лейтенант, - угрюмо объяснил рядовой, - сказал, что любое уклонение от его приказов повлечет за собой резкое неудовольствие лорда Бречема, K.C.V.O., K.C.B. (??? какие-то титулы - прим.перев.) и т.д. и т.п. - его трясло от злости.
  - Ты, когда доберешься с лошадьми до отеля "De la Poste", - заботливо сказал Титдженс, - возьми Шомбурга и чалую и отведи их на конюшню фермы "La Volonté" за базовым складом ?16.
  Дежурному следовало закрыть все окна, заткнуть все щели ватой, достать, по возможности, на складе полковника Гиллама новый сорт древесных опилок для отапливания. Нужно было дать Шомбургу и другой лошадке овса и подогреть им воду до питья до той температуры, которую лошади могут выдержать...
  - А если лейтенант Хотчкисс, - резко закончил Титдженс, - посмеет комментировать, отсылай его ко мне. Как его командному офицеру.
  Солдатик стал расспрашивать о лошадиных болезнях, и Титдженс разъяснил, что школа лошадиных барышников, к которой принадлежит лорд Бейкан, верит в закаливание всех лошадей, кроме беговых животных. Они разводят скакунов. И держат каждого из них под шестью попонами! Сам Титдженс не верит в эффективность процесса и не позволит подвергнуть такой участи ни одно животное, за которое отвечает. Было давно отмечено, что если держать живое существо при более низкой температуре, чем при нормальных для него климатических условиях, то оно легко подхватывает заразу, которому обычно не подвержено... Если ты будешь два дня держать цыпленка в ведре с водой, то он легко заболеет человеческой скарлатиной или свинкой. Если же ты его вытащишь из воды, обсушишь, вернешь в привычную для него среду, скарлатина или свинка не выживут в его организме...
  - Ты толковый парень. Какой вывод ты сделаешь?
  Рядовой по-прежнему разглядывал долину Сены:
  - Я думаю, сэр, что наши лошади, если всегда будут находиться в холодных стойлах, могут захворать такими болезнями, каких у них отродясь не было.
  - Так что держи их в тепле!
  Если сказанное им дойдет каким-нибудь образом до ушей лорда Бейкана, не избежать ему еще одного отвратительного скандала, пришел к выводу Титдженс. Но рискнуть следовало. Он не может позволить истязать лошадь, за которую в ответе. Так много всего надо было обдумать... но ничего такого, что требовало немедленного решения...
  Солнце радостно сияло. Долина Сены серо-голубым цветом напоминало гобелен. Красоту перекрывала тень погибшего валлийского солдата. Над пустым полем за мусоросжигательной печью заливался случайный жаворонок... Чудной жаворонок. Как правило, эти птички не поют в декабре. Они поют в период ухаживания или над гнездом... Должно быть, он переполнен сладострастием. 09 Морганом двигало совсем другое чувство, если брать в расчет боксера-чемпиона!
  Они уже спустились в город и пробирались по грязной улочке между кирпичными стенами...
  
  
  Часть II
  
  ГЛАВА 1
  
  Холл лучшего отеля города был обставлен более чем достойно - белые панели, плетеная мебель, развешанные зеркала. Сильвия Титдженс сидела в плетеном кресле, даже не делая вид, что слушает штабного майора перед ней, который униженно и не переставая просил оставить дверь ее номера незапертой. Она небрежно отвечала:
  - Не знаю... Может быть... Не знаю... - и рассеянно поглядывала в голубоватое настенное зеркало, обрамленное, как и все другие зеркала в этой комнате, в окрашенное белым пробковое дерево. В какой-то момент она немного напряглась:
  - Там Кристофер!
  Штабной майор уронил свою фуражку, трость и перчатки. Прядь волос, не удержавшись в зачесанной назад при помощи чего-то клееподобного прическе без пробора, взбудораженно упала на лоб. До этого он говорил, что Сильвия разрушила его жизнь. Знает ли Сильвия, что она разрушила его жизнь? Если бы не она, он мог бы жениться на юной невинной девушке.
  - Но чего он хочет?.. - воскликнул он. - Боже мой... Чего он хочет?..
  - Он хочет предстать в роли Иисуса Христа.
  - Иисуса Христа... Из всех офицеров в команде генерала он препирается больше всех...
  - В таком случае, если бы вы женились на юной невинной девушке, то она... как бы это сказать?... наставила бы вам рога месяцев через девять...
  При этих словах майор Пероун вздрогнул и пробормотал:
  - Не понимаю... Все выглядит совсем наоборот...
  - О нет, это не так... Подумайте над этим... По всей видимости вы - муж... По всей ВИДИМОСТИ, должна отметить... Потому что именно он тот человек, который мне нужен... Он выглядит больным... Доводит ли госпитальное руководство до сведения жен, что творится с их мужьями?..
  Он привстал с кресла. Со своего места ему казалось, что Сильвия смотрит на белую стену.
  - Я не вижу его!
  - Я вижу его в зеркале! Отсюда его можно хорошо увидеть.
  - Я не хочу его видеть... - вздрогнул Пероун еще раз. - Я должен встречаться с ним иногда по долгу службы... Но не хотелось бы...
  - Вы! - Сильвия и не думала скрывать глубокое презрение. - Вы в состоянии только таскаться по вертихвосткам с коробками шоколада... Как он может встречаться с вами по долгу службы?.. Вы даже не солдат!
  - Но что мы будем делать? Что он собирается делать?
  - Когда придет мальчик-посыльный с его визиткой, я попрошу передать, что на сегодняшний вечер я занята... Я не знаю, что он собирается делать. Возможно, ударит вас... Он смотрит вам в спину прямо сейчас.
  Пероун замер, полностью спрятавшись в своем глубоком кресле.
  - Но он не может! - взволновался он. - Вы сказали, что он предстанет в роли Иисуса Христа. Наш Господь не будет бить людей в холле отеля...
  - Наш Господь! - надменно сказала Сильвия. - Что вы знаете о Нашем Господе?.. Наш Господь был джентльменом... Кристофер предстает в роли Нашего Господа, не отказавшись от пойманной на прелюбодеянии женщины... Он считает себя призванным быть моим мужем, таким образом предоставляя мне опору в обществе.
  Сквозь группки кресел, удобно расположенных для бесед tête-à-tête, к ним пробрался бородатый однорукий maitre d'hôtel:
  - Пардон... я не сразу увидел мадам, - и глазами показал на визитную карточку на подносике.
  Не поворачивая головы, Сильвия ответила:
  - Dites à ce monsieur (фр., "Передайте этому господину" - прим.перев.)... что я сегодня занята.
  Maitre d'hôtel торжественно удалился.
  - Он же разнесет меня на куски!.. - воскликнул Пероун. - Что же мне делать? Что же, черт возьми, мне делать? - он не мог покинуть помещения, не встретившись лицом к лицу с Титдженсом.
  С прямой спиной и хищным выражением лица Сильвия походила на змею, гипнотизирующую птичку. Она долго смотрела прямо перед собой, наконец гневно бросила:
  - Ради Бога, перестаньте трястись... Он не бьет таких барышень, как вы... Он мужчина...
  Деревянное плетение кресла Пероуна заскрипело, как железнодорожный вагон. Звук прекратился при резком рывке женщины - она сильно сцепила руки и с ненавистью выдохнула сквозь сжатые зубы:
  - Именем бессмертных святых клянусь заставить содрогнуться это застывшее лицо!
  Несколькими минутами ранее она всматривалсь в глаза мужа цвета синего агата, отраженные в голубоватом зеркале. Он возвышался поверх спинок кресел между веерами пальмовых листьев, тридцати футов ростом, со стэком в руке, громоздкий в своей военной униформе, которая совсем ему не шла. Неуклюжий и изможденный, но совершенно бесстрастный! Он тоже посмотрел прямо ей в глаза через зеркало и тут же отвернулся. Теперь она видела только его профиль. Он стоял неподвижно, уставившись на голову лося над стеклянными дверьми отеля. К нему подошел отельный служащий. Кристофер вынул визитную карточку и отдал ему, сказав три слова. Она видела по артикуляции губ три слова: миссис Сильвия Титдженс.
  - Черт побери его благородство!.. Черт побери его благородство!.. - едва слышно прошептала она.
  Сильвия прекрасно понимала, что происходит в его голове. Он увидел ее с Пероуном, поэтому и сам не подошел к ней, и не направил к ее креслу отельного мальчика. Чтобы не поставить ее в неловкое положение! Он предоставил ей возможность самой решать, когда с ним встретиться.
  Она видела в зеркале, как слуга отошел и уже вернулся обратно, Титдженс стоял по-прежнему, не отрывая взгляда от чучела. Он принял свою карточку, вложил ее в записную книжку, и после этого заговорил с maitre d'hôtel. Служащий приподнял плечи в формальном гостеприимстве, присущим их классу, и, оставаясь в той же позе, указал единственной рукой на внутреннюю дверь, препровождая Титдженса в отель. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он получил назад свою карточку. Именно в этот момент Сильвия поклялась заставить содрогнуться это застывшее лицо...
  Она не выносила это лицо - тяжелое, неподвижное. Не надменное, но глядящее поверх всех и вся в мир, недоступный остальным... Но в этот раз ей показалось неспортивным преследовать его - настолько он был неуклюж и изможден. Все равно что наказывать умирающего бульдога...
  - Он пошел в отель... - она обескураженно опустилась в кресло.
  Пероун взволнованно приподнялся со своего места со словами, что он уходит. Затем плюхнулся обратно:
  - Нет, не пойду. Мне гораздо безопаснее остаться. Я могу столкнуться с ним на выходе.
  - Вы просто поняли, что у моей юбки вы найдете больше защиты, - Сильвия не скрывала презрения. - Естественно, Кристофер никого не ударит в моем присутствии.
  - Зачем он туда пошел? - прервал ее Пероун. - Что он собирается делать в отеле?
  - Подумайте! - затем добавила, - Что вы будете делать в подобных обстоятельствах?
  - Пойду и разнесу вашу спальню! - без промедления ответил Пероун. - Так я поступил, когда обнаружил, что вы покинули Исингю (Yssingueux).
  - А, так вот как называлось это местечко!
  - Вы бессердечны, - простонал Пероун. - По-другому этого не назвать. Бездушны. Именно такая!
  Сильвия рассеянно спросила, почему он назвал ее бездушной именно сейчас. Она представляла, как Титдженс тяжело ступает по коридору отеля, высматривая номера, а затем дает служащему приличные чаевые, чтобы быть уверенным, что его поселят на том же этаже, где разместилась она. Она почти слышала недовольный мужской грудной голос, на который ее тело странным образом отзывалось.
  Пероун не переставал брюзжать. Сильвия была бездушной, потому что она забыла название деревушки в Бретани, где они провели вместе блаженные три недели. Хоть она и покинула его столь неожиданно, даже не захватила своих нарядов из отеля.
  - Ну, для меня это не было каким-то особенным праздником, - наконец-то Сильвия обратила на него внимание. - Боже правый!.. Да какой праздник может быть с вами, подумать только!.. К чему мне помнить название ненавистного места?
  - "Исингю-ле-Перванш" (Yssingueux-les-Pervenches) - очень красивое название, - укоризненно сказал Пероун.
  - Ничего хорошего. Вы пытаетесь пробудить во мне сентиментальные воспоминания. Вам придется заставить меня забыть, как вы себя тогда вели, если хотите дальше волочиться за мной... Я сижу здесь и слушаю ваше кряхтенье только потому, что хочу дождаться, когда Кристофер уйдет из отеля... Затем я поднимусь в свой номер, чтобы привести себя в порядок для приема у леди Сакс, а вы останетесь и будете ждать меня здесь.
  - Я не собираюсь к леди Сакс. Зачем? Он будет одним из главных свидетелей при подписании брачного контракта. Старый Кэмпион и остальные офицеры из штаба тоже будут присутствовать... Вы меня не подловите. Ни в коем случае... Я скажу, что внезапно договорился о другой встрече.
  - Если вы желаете хоть еще раз быть обласканным моей улыбкой, вы пойдете со мной, мой малыш... Я не собираюсь появляться у леди Сакс одной, как будто я не в состоянии найти себе мужчину для сопровождения, да еще и перед взорами половины фрнацузской Палаты Лордов!.. Если у них есть Палата Лордов... Вы меня не подловите... Ни в коем случае... - передразнила она его скрипучий голос. - Как только все увидят, что вы меня сопровождаете, можете сразу же уходить...
  - О Господи! - вскрикнул Пероун. - Это именно то, чего мне нельзя делать! Кэмпион пригрозил мне, что если он еще раз услышит о моем пребывании рядом с вами, он немедленно отправит меня в мой поганый полк. А мой поганый полк прозябает в окопах... Вы же не хотите видеть меня в окопах?
  - Предпочитаю видеть вас там, чем в моих комнатах! В любое время!
  - Ну хорошо, а если... - Пероун оживился. - Есть ли гарантии того, что я буду обласкан вашей улыбкой, как вы это назвали, если я поступлю, как вам хочется? Я попал в такой ужасный переплет, привезя вас сюда без документов. Вы же не сказали мне, что у вас нет никаких документов. Генерал О`Хара, начальник полиции, так рассвирепел, узнав об этом... И что я получил взамен?.. Ни даже тени улыбки... Вы не видели багрового лица генерала О`Хара!.. Его разбудили во время его послеполуденного сна, чтобы донести о вашем чудовищном случае, он до сих пор не оправился от несварения... К тому же, он ненавидит Титдженса. Титдженс всегда изводит его военную полицию... Любимое дитя О`Хара...
  Сильвия не слушала, но тихо улыбалась своим мыслям. Что несказанно взбесило его.
  - Что вы затеяли? - воскликнул Пероун. - К чертям собачьим, что вы надумали?.. Вы приехали сюда не для того, чтобы встретиться с... ним. И не для того, чтобы увидеться со мной, насколько мне известно. В таком случае...
  Сильвия непонимающе посмотрела на него округлившимися глазами, словно ее только что подняли из глубокого сна:
  - Я не знала, что поеду. Неожиданно взбрело в голову отправиться сюда. За десять минут до того, как я начала действовать. И я поехала. Я не знала, что нужны какие-то документы. Думаю, я бы достала эти бумаги, если бы мне понадобилось... И вы никогда не спрашивали меня ни о каких документах. Вы просто прицепились ко мне и препроводили в ваш специальный вагон... Я не знала, что вы уезжаете.
  Для Пероуна это оказалось последней каплей:
  - Черт побери, Сильвия! Вам было известно... Вы были на гулянке у Квирков в среду вечером. И они знали. Мои лучшие друзья.
  - Поскольку вы спрашиваете... Я не знала. И если бы я знала, что вы отправляетесь этим поездом, я бы не явилась к нему. Вы вынуждаете говорить вам грубости, - и, чтобы заставить его помолчать хоть немного, добавила, - Почему бы вам не проявить дружелюбие?
  У Пероуна отвисла челюсть.
  Ей было интересно, откуда у Кристофера деньги на место в отеле. Совсем недавно она сняла все средства с его банковского счета, оставив только шиллинг. Сейчас середина месяца, и он не в состоянии что-либо оплатить... Конечно, с ее стороны это была попытка заставить его возмутиться. С этой же целью она обвиняла его в краже двух простыней. Это было чистой воды сумасбродство. Она поняла, как глупо себя ведет, еще раз увидев его неподвижное лицо... Но она уже перешла все границы - она и раньше выдвигала обвинения против мужа, но никогда не ставила его в затруднительное положение... Теперь она осознала всю идиотскую бессмысленность ею содеянного. Ему было прекрасно известно, что все эти мелкие пакости совершенно не в ее характере, и что все это было лишь проверкой его прочности. Он вполне мог решить: "Она хочет, чтобы я поскулил. Будь я проклят, если ей удастся!"
  Ей следовало бы предпринять более жесткие методы.
  - Он должен... - шептала она, - Он должен... он должен пасть на колени!
  Майор Пероун наконец закрыл свой рот. В глубоких размышлениях он пробормотал:
  - Более дружелюбным! Ну и ну!
  Неожиданно она почувствовала воодушевление - вид Кристофера на коленях, - и абсолютную уверенность, что они снова будут жить под одной крышей. Она поставила бы все свое состояние и бессмертную душу впридачу на шанс, что Кристофер не сблизится с девчонкой Ванноп. И это была бы хорошая ставка за неизбежную определенность!.. Но у нее не было ни малейшего понятия, какими будут их отношения после войны. Раньше она думала, что они расстались навсегда, когда она покинула квартиру в четыре часа утра. Выглядело закономерным. Сомнения начали закрадываться в душу постепенно, в Беркинхеде, в уединении тихой белой монашеской кельи. Одним из недостатков их прежней совместной жизни было то, что они редко обменивались мыслями. Время от времени это казалось и преимуществом. Она на самом деле думала, что они расстались навсегда. Она специально громко сказала таксисту название станции в твердом убеждении, что Кристофер ее услышал, и в твердом убеждении, что он воспримет это как знак последнего вдоха их союза... В твердом убеждении. Но не совсем!..
  Ей было легче умереть, чем написать ему. Она бы предпочла умереть, чем дать ему малейший намек на ее стремление жить снова с ним под одной крышей...
  "Пишет ли он этой девушке?", думала она. "Нет... Я уверена, что нет".
  Все письма к нему не шли дальше квартиры, исключая несколько циркуляров, которые она переправила ему, чтобы он думал, что вся его корреспонденция доходит до него. Из тех писем к нему, что она читала, выяснилось, что он не давал никакого адреса, кроме адреса квартиры на Грейс Инн... Но писем от Валентайн Ванноп не было... Два письма от миссис Ванноп, два письма от его брата Марка, одно от Порта Скейто, один или два от брата одного из офицеров и несколько официальных записок... Она обещала себе, что если будет хоть одно письмо от этой девушки, она переправит ему все письма, в том числе и ее... Теперь же она не была уверена, что поступила бы так.
  В зеркале она увидала Кристофера, напряженно шагающего по проходу между дверями позади нее... С абсолютной уверенностью, что он не писал мисс Ванноп, пришла и безграничная радость... Абсолютная уверенность... Если бы он писал девушке, то в его походке было больше жизни, и он выглядел бы по-другому... Она не знала, как бы он выглядел. Но определенно по-другому! Бодрым! Вероятно, смущенным... может... удовлетворенным...
  Майор уже некоторое время ворчал о своих обидах. Он говорил, что следовал за Сильвией, как болонка, весь день, и ничего не получил взамен. Теперь же она хочет, чтобы он был дружелюбнее. Она сказала, что хочет, чтобы он ее сопровождал. Ну что ж, хоть что-то... Именно в этот момент он снова начал приставать:
  - Послушайте... Вы позволите прийти к вам в номер сегодня ночью или нет?
  Она залилась звонким громким смехом.
  - Проклятие, здесь нет ничего смешного... Послушайте же, вы не знаете, как я рискую... Всю ночь по коридорам всех гостиниц города шныряют и начальники военной полиции, и их офицеры, и младшие офицеры... Я прошу не больше, чем заслуживаю...
  Позволить майору заметить ее улыбку было бы жестоко, поэтому она прикрыла губы носовым платком. Все же майор насторожился, когда она убрала носовой платок:
  - Погодите-ка, у вас вид безжалостного истязателя... Какого черта я торчу возле вас?... У моей матери есть картина Берн-Джонса... Жестокая женщина с далекой улыбкой... Вроде вампира... La Belle Dame sans Merci (фр., "Безжалостная красавица" - баллада английского поэта-романтика Джона Китса - прим.перев.)... Вы такая же.
  Неожиданно она посмотрела на него со значительной серьезностью:
  - Ах, Потти... - начала она.
  - Я уверен, вы предпочли бы, чтобы меня отправили в ужасные окопы... - застонал майор. - Все-таки у крупного, благородно выглядящего парня как я мало шансов... При первом же обстреле немцы меня прихлопнут...
  - О Потти, - воскликнула Сильвия. - Постарайтесь быть серьезным хотя бы минуту... Хочу сказать, что я женщина, которая желает... отчаянно желает... помириться со своим мужем!.. Никому на свете я бы не призналась в этом... Я бы не призналась самой себе... Но кто-то должен хоть что-то... хотя бы устроить сцену при расставании, если больше нечего... Хоть что-то... для человека, с которым делила когда-то постель... Я не закатила вам сцены в... ах да, Исингю-ле-Перванш, поэтому вместо предоставлю вам небольшой подарок...
  - Так вы оставите дверь незапертой или нет?
  - Если этот человек бросит в меня свой носовой платок, я последую за ним через весь мир в одном белье!.. Посмотрите... меня трясет, когда думаю о нем...
  Она вытянула перед собой свою длинную руку: кисть и предплечье мелко и часто дрожали...
  - Так что, - закончила она, - если вы, видя это, все же хотите прийти в мой номер... что ж, ваша кровь останется на вашей совести... - женщина остановилась, чтобы сделать пару вздохов. - Вы можете прийти... Я не запру дверь... Но не обещаю вам, что вы что-то получите или вам понравится то, что вы получите... Это по справедливости... - и неожиданно добавила, - Продажная шкура... Берите что дают и проваливайте к черту!
  Майор Пероун вдруг принялся подкручивать свои усы:
  - О, я могу рискнуть и избежать военной полиции...
  Сильвия свернулась в кресле, подтянув ноги:
  - Теперь я знаю, зачем я приехала.
  Майор Уилфрид Фосбрук Эддикер Пероун из Пероуна, воспитанный матерью, был одним из тех людей, которые не имеют ни заслуженного прошлого, ни сильных наклонностей, ничего. Его знания, по-видимому, ограничивались сведениями из сегодняшних газет; во всяком случае, его беседы не шли дальше этих новостей. Он не был дерзким, но и не стеснялся; его не отличала особая храбрость, но и в трусости замечен не был. Его мать была неимоверно богата. Несмотря на то, что она владела огромным замком, нависавшим со скалы над западным морем, словно птичья клетка из окна высотного многоквартирного дома, мало кто посещал ее с визитом. Кухня в замке была заурядна, а вино - отвратительным. Пожилая леди была ярой поборницей трезвенности, поэтому сразу же после смерти мужа опустошила не менее древние, чем сам замок, погреба, вылив содержимое в море, что потрясло всю знать Англии. Но даже этого было недостаточно, чтобы сделать Пероуна более заметным в обществе.
  Его мать выделила ему - после бурных разоблачений в его юности, - доход, на который можно было содержать отпрыска королевской семьи, но даже с ним он не смог что-либо сделать. Жил он в полном одиночестве в блистательном доме в Палас Гарденс, Кенсингтоне, с огромным штатом слуг, отобранных лично его матерью. Прислуге тоже не приходилось особо напрягаться, так как он все время питался, и даже принимал ванну и одевался к обеду в Клубе Бани. Иначе сказать, он был скуповат.
  Следуя моде своего времени, в молодости Пероун провел год-два в армии. Сначала он был приписан к Сорок второму полку Его Королевского Величества, но когда "Черный Дозор" ("Black Watch" - название полка - прим.перев.) направили в Индию, перевелся в Гламорганширский. Гламорганширцами командовал в то время генерал Кэмпион, набиравший офицеров в Линконшире и окрестностях. Кэмпиона только что произвели в бригадные генералы и он, будучи старинным другом его матери, решил взять Пероуна к себе в штаб в качестве курьера. Пероун был посредственным наездником, но обладал определенной светской сноровкой и можно было рассчитывать на его искусные навыки при обращении с полковым приглашением к вдовствующей графине, вышедшей замуж за третьего сына виконта... Командовать он толком не умел, муштровать тоже, и как следствие, солдаты его не слушались. Правда, у своих денщиков он пользовался авторитетом, самым жестким способом добиваясь того, чтобы выглядеть подобающе в не новом алом мундире или же в обеденном кителе. В военной обуви он был точно шести футов ростом, имел очень темные глаза и резкий голос. По сравнению с его совсем не дородным туловищем, руки и ноги были непропорционально большими, что делало его несколько неуклюжим. Если бы вы поинтересовались в клубе, что из себя представляет майор Пероун, ваш собеседник, скорее всего, сказал бы, что у него на голове есть или предполагается, что есть, бородавки, которые он скрывает зачесанными назад без пробора волосами, хотя на самом деле это не соответствовало действительности.
  Как-то он собрался в экспедицию в португальскую Восточную Африку, чтобы поохотиться на крупную дичь. Но уже по прибытию их встретили новостью, что местные туземцы устроили мятеж, так что ему пришлось вернуться в Кенсингтон Палас Гарденс. Имея опыт сомнительных успехов у женщин, он не мог избавиться от привычки экономить, к тому же примешивался страх осложнений, поэтому к тридцати четырем годам он ограничил сферу любовных похождений молоденькими девушками из низших социальных слоев...
  Он мог бы похвастаться романом с Сильвией, но по сути он не был хвастливым, к тому же он был сильно уязвлен, когда она его оставила, что даже не смог бы солгать о совместно проведенном времени с ней в Бретани. К счастью, никто не проявил достаточного интереса к его действиям для того, чтобы дождаться его ответов на безразличный вопрос, где он провел лето. Когда он вспомнил ее бегство, глаза его аккуратно увлажнились слезами, так же аккуратно, как вода, равномерно уходящая с поверхности губки.
  Сильвия одурачила его, покинув с одним ридикюлем в руках на маленьком французском трамвае, что ехал на вокзал. Уже на вокзале она написала ему карандашом в запечатанной открытке, что оставляет его, потому что не может больше выносить его тупости и его скрипучего голоса. Наверняка они еще столкнутся в ходе осеннего сезона в городе, а прямо сейчас, после покупки необходимых ночных принадлежностей, она направляется на немецкий курорт, где отдыхает ее мать.
  Позже Сильвия не испытывала мук совести в оправдывании своего побега именно с этим болваном - это была отчаянная попытка избавиться от сексуального отвращения к своему мужу, вызванного его умственным превосходством. Во всем Лондоне среди всех достойных умов она не смогла бы найти более неподходящего, чем Пероун. Уже годы спустя, сидя в холле французской гостиницы, она вспомнила почти болезненное чувство радостной ненависти при первой мысли побега с ним. Тогда ее затопила гордость человека, озаренного мучительным вдохновением интеллектуального открытия. Из своих предыдущих скоротечных романов она поняла, как безнадежно избалована Кристофером. Она считала это одним из худших его недостатков. В течение недели она слышала его рассуждения и ненавидела их изо всех сил. Но отчаянно умирала со скуки, проводя выходные с кем-то другим. Каким бы презентабельным ни был ее любовник, каким бы коротким ни был ее роман, какие бы то ни было темы, абсолютно из любой области, не затрагивались при разговоре - от устройства конюшни до политического равновесия сил, или голоса определенного оперного певца до цикличности кометы, - она видела огромную разницу между взрослым человеком и косноязычным школьником. Рядом с Титдженсом все остальные казались незрелыми несмышленышами...
  Это случилось на балу в зимнем саду, который давала сестра генерала леди Клодин Сандбэк. Размышляя о предложении Пероуна убежать с ним, ее вдруг вспышкой поразила мысль: "Если я уйду с ним, это будет самым унизительным для Кристофера..." За ее креслом Пероун, голосом болеем хриплым и менее неприятным от охвативших его эмоций, по-прежнему уговаривал бежать ее... Неожиданно она согласилась:
  - Отлично... Давайте...
  Пероун взорвался таким необузданным изумлением, что ей захотелось немедленно обратить свои слова в шутку и отказаться от мести... Но желание как можно больнее оскорбить Кристофера оказалось сильнее. Человека уже унижает тот факт, что жена бросает его ради привлекательного мужчины. Но если мужа, знающего цену своему интеллекту, открыто оставляют ради того, в ком нет ни капли ума, это будет унижение втройне.
  Прозрение наступило быстро - два серьезных непредусмотренных в плане недостатка сильно обескуражили ее. Первое - каким бы униженным не чувствовал себя Кристофер, ей не пришлось этого увидеть; второе - болван, каким представлялся Пероун в привычной обстановке светского окружения, в непосредственной близи ежедневного общения оказался болваном почти невыносимым. Она думала, что в нем можно еще проявить хоть какую-то личность, чередуя в разумной мере ласку и презрение. И обнаружила, что его мать уже сделала едва ли не все возможное, что женщина может сделать. Еще в школьные годы мать настолько ограничивала его в карманных деньгах, что ему, довольно отсталому ученику в частной школе, пришлось шарить в тумбочках своих товарищей в поисках пары шиллингов, чтобы подписаться на подарок ко дню рождения жены директора. Мать, в воспитательных целях, дала делу широкую огласку, в результате чего мальчик приобрел склонность к постоянной робости, что, в свою очередь, привело его к неверию в собственные силы и, соотвественно, к тщеславию. Хоть он и боролся с внешними проявлениями своих недостатков, постоянное подавление сделало его неспособным на какую-либо энергичную мысль или действие...
  Это открытие не смягчило сердце Сильвии, наоборот, по ее выражению, поставило точку в их интрижке. Хотя она была готова к обычной работе по перевоспитыванию неотесанного олуха, но ей никак не хотелось исправлять безнадежные материнские промахи другой женщины.
  Не далее чем в Остенде, где они собирались провести около недели за игорными столами, она обнаружила, что оправдывается перед встреченными там знакомыми. Она объяснила им, что в этом веселом городе она проездом, на час-два, между поездами по пути на немецкий курорт, где находится ее мать. Желание такого объяснения было внезапным, тем более, до сего момента, она, будучи абсолютно равнодушной к любого рода критике, не собиралась покрывать завесой тайны свои поступки. Совершенно неожиданно столкнувшись в казино с некоторыми хорошо известными в Англии персонами, Сильвии пришло в голову, что, каково бы ни было унижение Кристофера, оно не сравнится с тем унижением, которое она испытает сама при мысли, что не нашла для побега никого лучше, чем этот болван Пероун. Более того... она начала скучать по Кристоферу.
  Эти чувства не покидали ее в скучном малозаметном отеле на Рю Сен Рок в Париже, куда она сразу же перевезла недоуменного, но безропотного Пероуна, в представлении которого они направлялись за беспечными забавами в Висбаден. И в случае, если вы избегаете престижные курорты и не обременены милой компанией, то и Париж может показаться вам удручающим, как, скажем, Бирмингем в воскресенье.
  Так что Сильвия выждала определенное время, только чтобы убедиться, что ее муж не имеет явных намерений к немедленному разводу, и вообще, никаких явных намерений что-либо предпринимать. Она послала ему открытку с просьбой пересылать все письма и сообщения на ее имя в этот малоприметный отель, - и ее несколько угнетала мысль о том, что станет известно, в каком убогом месте она остановилась. Но, несмотря на то, что ее собственная корреспонденция переправлялась регулярно, от Титдженса не было ни одной весточки.
  На воздушном курорте в центре Франции, куда она следом потащила Пероуна, она поймала себя на глубоких размышлениях о том, каких шагов можно ожидать от Титдженса. По косвенным ссылкам и невинным намекам в письмах ее друзей она поняла, что, хотя Титдженс ничего не выдумывает, в то же время он не отрицает истории о том, что она уехала ухаживать за своей предположительно серьезно больной матерью... Другими словами, ее друзья писали, как это неприятно, что ее мать, миссис Сатерсвейт, так серьезно больна; как муторно, должно быть, для нее застрять на невзрачном маленьком немецком курорте, в то время как остальной мир забавляется; и как хорошо справляется Кристофер, которого они иногда видят, если учитывать, насколько ему тяжело оставаться одному...
  Примерно в это же время Пероун стал, если это вообще возможно, раздражать более, чем когда-либо. Несмотря на то, что на их воздушном куроте были в основном французы, там недавно открылось поле для гольфа. При игре обнаружилась не только бестолковость Пероуна, но и болезненное тщеславие, что поразительно не вязалось с его вялым характером. Он дулся весь вечер, если Сильвия или кто-то из французов обходил его в раунде, и, когда Сильвия не проявляла ни малейшего интереса к его настроению, становилось еще хуже - он мрачнел и начинал крикливо вздорить об игре с иностранным противником.
  Три события, случившиеся один за другим с периодичностью в десять минут, наполнили ее решимостью убраться с этого курорта как можно дальше. Сначала она заметила в конце улицы англичан по фамилии Торстон, лица которых ей слабо припоминались. Неожиданно захлестнувшие при этом эмоции выявили ее страстное желание дать возможность Титдженсу принять ее обратно. Затем в гольф-клубе, где она крайне торопилась оплатить счет и получить клюшки, ей удалось подслушать разговор двух игроков, после которого не осталось ни капли сомнения в том, что Пероуна поймали на нескольких обманных трюках, вроде передвигания мяча поближе к лунке или жульничестве с результатами... Это было уже слишком. В этот самый момент ее память, что называется, снизошла, чтобы напомнить ей голос Кристофера, когда он надменно озвучил свое мнение, что ни один человек, называющий себя мужчиной, даже думать не посмеет о разводе с женщиной. Если он не может защитить святость семейного очага, то он должен смириться, если только сама женщина не потребует развода.
  В ту минуту, когда эти слова произносились, в ее памяти, казалось, не осталось даже следа этого высказывания - она отчаянно ненавидела мужа. Но сейчас веско всплывшее воспоминание привело к мысли, а вдруг он тогда не трепал языком?.. Она столкнула несчастного Пероуна с кровати, где он забылся послеобеденным сном, и сказала ему, что они оба немедленно покидают это место и как только они доберутся до Парижа или какого-либо другого большого города, где найдутся официанты и вообще люди, понимающие его французский, она покинет его навсегда. В результате им не удалось покинуть курорт раньше шести часов следующего утра, когда уходил первый поезд. При известии, что она хочет уйти, Пероун впал в припадок гнева и безысходности, принявший неприличные формы: вместо того, чтобы заявить о решении покончить жизнь самоубийством, как можно было бы ожидать, он стал мрачным и свирепо-кровожадным. Он пригрозил, что тотчас же ее убьет, если она не поклянется на иконке (???) Св.Антония, бывшей всегда при ней, что у нее нет намерения покидать его. Он сказал, и как он впоследствии утверждал до конца жизни, что она разрушила его жизнь и явилась причиной необратимых изменений его моральных качеств. Если бы не она, он мог бы жениться на невинной юной девушке. Более того, она вынудила его идти против наставлений матери, путем чистого презрения заставив пить вино. Этим он нанес, он в этом убежден, большой вред и своему здоровью, и своей мужской гармонии... Для Сильвии на самом деле его манера пить вино была одной из самых невыносимых черт в этом человеке. Каждый поднимаемый бокал сопровождался отвратительной ухмылкой и несусветной глупостью, вроде: "Еще один гвоздь в крышку моего гроба!". И он пристрастился к вину, и даже к более крепким ликерам довольно хорошо.
  Сильвия отказалась клясться на Св.Антонии. Она, безусловно, не собиралась вмешивать святого в свои любовные интрижки и тем более давать обет, который она собиралась в скором времени нарушить, на какой бы то ни было реликвии. Это уже относилось к непорядочным играм, когда смерть предпочтительнее бесчестья. Поэтому, пока он заламывал руки, она отобрала и опустила в кувшин с водой его револьвер. Так было безопаснее.
  Пероун не говорил по-французски и мало что знал о Франции, но был убежден, что французы ничего не сделают за убийство женщины, намеревавшейся покинуть вас. Сильвия же со своей стороны была наверняка уверена, что без оружия он не способен ей навредить. Помимо изучения некоторых предметов в ее очень дорогой школе, она уделяла повышенное внимание занятиям гимнастикой, чтобы ее тело всецело подчинялось ей... И теперь, в интересах красоты, она поддерживала себя в хорошей форме...
  - Ну хорошо, - в конце концов согласилась она, - мы поедем в Исингю-ле-Перванш...
  Весьма приятная французская пара из отеля рассказывала об этом милом местечке на самом западе Франции как о затерянном Эдеме, где они провели медовый месяц... Сильвии хотелось в безлюдный рай, если ей не удастся незаметно сбежать от Пероуна и придется выяснять отношения...
  Она ни на секунду не усомнилась в том, что собирается делать - долгое путешествие в жалких поездах через пол-Франции вызвало в ней ностальгию по дому! Никак не меньше!... Это был унизительный недуг, вызывающий страдания. Но неизбежный, как свинка. Более того, она даже поймала себя на желании увидеть ребенка, которого, как она считала, ненавидела как причину всех ее несчастий...
  Поэтому, после долгих раздумий, она составила письмо Титдженсу, в котором сообщила о своем решении вернуться к нему. Тон письма соответствовал стилю, каким бы она информироровала о возвращении домой из загородного поместья, куда была приглашена на неопределенный срок. Она добавила несколько четких распоряжений по поводу своей горничной, чтобы избежать любого намека на эмоции. Сильвия была убеждена - Кристофер никогда не примет ее под свой кров, если она проявит хоть какое-то чувство... О ее выходке не сплетничали, в этом она была почти уверена. Они видели на железнодорожной станции майора Торстона - но не разговаривали. Черноусый майор был весьма неплохим человеком и не относился к тем, кто распространяет слухи.
  Но ускользнуть от Пероуна оказалось не так-то легко - он, как санитар в сумашедшем доме, в течение нескольких недель не спускал с нее глаз. Наконец, в убеждении, что Сильвия никуда не двинется без своих нарядов, в один из дней, запив обед большим количеством местной наливки, он, не в силах сопротивляться неумолимой сонливости, отпустил погулять ее одну...
  К этому времени она уже устала от мужчин... или ей казалось, что устала. Она еще не готова была определиться, но если учитывать женщин вокруг, терпящих фиаско из-за самых малопривлекательных личностей... Мужчины ни при каких обстоятельствах никогда не оправдывают ожиданий. Они могут, после длительного общения, оказаться более интересными, чем при знакомстве. Почти всегда сближение с мужчиной похоже на чтение книги, когда-то уже прочитанной, но позабытой. Менее, чем за десять минут любого вида близости с мужчиной ты гововоришь себе: "Я уже читала все это раньше..." Ты знаешь начало, тебе скучно уже на середине, и что особенно, тебе известен конец...
  Она вспомнила, как много лет назада пыталась шокировать духовного наставника своей матери отца Консетта, казненного впоследствии в Ирландии наряду с Кейсментом... (Сэр Роджер Кейсмент, 1864 - 1916, британский дипломат, затем деятель ирландского национально-освободительного движения - прим.перев.) Бедный праведник ни капельки не смутился. Он видел дальше нее. Когда она поделилась своей как бы идеей о раздельной жизни - в те дни они использовали слово "раздельный", - о проведении каждых выходных с новым мужчиной, он сказал, что через короткое время ей будет скучно уже на стадии покупки несчастным "дорогушей" железнодорожного билета...
  И он, Боже мой, оказался прав... С того самого дня, когда бедный святой сказал эти слова в гостиной ее матери на маленьком немецком курорте, - Лобшайд, должно быть, он называется, - и его тень от свечей упрекала ее со всех стен, и до сего момента, когда она сидит под пальмами в плетеном кресле в заново перекрашенном в белое из-за войны холле этого отеля, она ни разу не находилась в поезде с мужчиной, который имел бы право сказать про себя, что он ее достоин... Ей стало интересно, доволен ли отец Консетт, глядя с Небес на нее в этом холле... Вероятно, это из-за него на самом деле она так изменилась...
  Ни разу до вчерашнего дня... Пожалуй, незадачливый Пероун имел вчера право минуты на две предстать - до тех пор, пока она ледяным взглядом не превратила его в запинающегося бледного снеговика с выпученными глазами, - до тошноты омерзительным человеком, каким становится любой мужчина в поезде... Слишком наглым и одновременно по-идиотски бестолковым от страха перед заглядывающими в окна охранниками, хотя поезд несется со скоростью выше шестидесяти и без остановок... "Нет, никогда больше, отец", - обратилась она к потолку...
  Почему же тебе не дано иметь мужчину, с которым можно было бы уехать и провести - о, почти комедия! - все, все благословенные выходные... Всю благословенную жизнь... Почему нет?.. Подумай-ка.. Всю благословенную жизнь с хорошим человеком, у которого не охрипнет голос, не осоловеют глаза, и сам он не будет в том состоянии, когда даже билетов не может найти... "Отец, дорогой," - обратилась она снова наверх, - "если бы я смогла найти такого человека, это было бы райское блаженство... где нет брака... Но, надо признать", - продолжила она смиренно, - "он не будет вам предан... И тогда можно было бы все вынести..."
  Она резко выпрямилась в своем кресле так, что майор Пероун почти подпрыгнул на своем месте и поинтересовался, получит ли он вознаграждение...
  - Будь я проклята в таком случае! - воскликнула Сильвия. - Будь я проклята, будь я проклята, будь я проклята, если так... Никогда. Никогда! Перед Богом истинным!
  И тут же решительно спросила у раздраженного майора:
  - У Кристофера есть любовница в этом городе?.. Вам лучше сказать мне правду!
  - Он... Не... - пробормотал майор. - Он слишком прямой для этого... Он никогда не бывал у Сюзетт... Только один раз, когда вытаскивал одного мелкого засранца из младших офицеров, крушившего мебель мамаши Ардело...
  - Вы не должны так резко дергать человека,.. - гнусавил он. - Вы же сами гворили, надо быть дружелюбнее...
  Он продолжал ворчать, что ее манеры не улучшились с той поры в Исингю-ле-Перванш... и рассказывать о том, что во французском языке слова "yeux des pervenches" означают "синеокий, как барвинок". И это единственные слова, которые он знает на французском, и научил его им один француз в поезде, и он всегда думал, что ее синие, как барвинок, глаза...
  - Но вы совсем не слушаете... Я бы не назвал это вежливым,.. - промямлил майор в итоге.
  Сильвия сидела, склонившись вперед и сцепив руки под подбородком, в размышлениях о том, что, возможно, у Кристофера в этом городке живет Валентайн Ванноп. Это было весьма вероятным, по этой причине он решил остаться здесь.
  - Почему Кристофер сидит в этой Богом забытой дыре?.. В этом убогом лагере, как говорят...
  - Потому что он всенепременно должен... Он должен делать то, что ему приказано...
  - Кристофера!.. Вы хотите сказать, что они держат такого человека, как Кристофер, в таком месте, где ему не хочется...
  - Они обязательно его уничтожат, если он уйдет. А что, черт возьми, вы думаете о своем благоверном?.. Что он Король Англии?.. - и добавил с мрачной жестокостью - Они пристрелят его, как любого другого, если ему вздумается бежать... А что вы представляли?..
  - Но все это не помешало ему иметь девушку в этом городе?
  - У него нет никого. Он сидит как прикленный в этом своем проклятом лагере как блаженная курица на протухших яйцах... Так о нем говорят. Больше ничего не знаю.
  Со злорадством, но спокойно слушала Сильвия заунывный голос. Ей показалось, что в тоне его проскальзывают нотки кровожадного безумия, точно так же, как было в спальне в Иссингю. Без сомнения, этот человечишко имел что-то от примитивного безумного убийцы из полицейских отчетов.
  "Предположим, что он пытался убить Кристофера..." - вдруг оживилась она. Яркая картинка, как ее муж переламывает хребет этому болвану через колено, стремительно пронеслась в ее голове, будто свет проходит через опал. С пересохшим горлом она сказала себе: "Я должна выяснить, может эта девушка в Руане..."
  Мужчины поддерживают друг друга. Этот Пероун вполне способен прикрывать Титдженса. Это было бы немыслимо, если какие-то правила несения службы могут удержать Кристофера в таком месте. Они не могут запереть высшие классы. Если бы Пероун имел каплю ума, он бы догадался, что оградить Титдженса - это значит не допустить его к ней... Но у него нет ни капли ума... К тому же, гендерная солидарность весьма крепка... Про себя она точно знала, что ни за что ни раскроет секретов другой женщины, чтобы добиться (???) ее мужа... Тогда... как же ей удостовериться, что девушки нет в этом городе?.. Она представила, как Кристофер идет каждый вечер домой к ней... Но он же собирался провести ночь сегодня с Сильвией... Она знала это... Под этой крышей... Сразу после другой...
  Она представила его там, прямо сейчас... В гостиной одной из тех маленьких вилл, что видны в верхней части города из поезда... Несомненно, они обсуждали ее... Все ее тело корчилось в кресле, мышца за мышцей... Она должна найти ответ... Но как найти?.. Среди вселенского заговора... Вся эта война является любовной оргией... Ты идешь на войну, когда хочешь (безнаказанно?) насиловать бесчисленных женщин... Вот для чего войны... Все эти мужчины, сгрудившиеся в тесном пространстве...
  - Я ухожу, - встала она с места, - чтобы припудриться к вечеру леди Сакс... Вам не нужно оставаться, если вы этого не хотите...
  Она будет наблюдать за каждым лицом, которое ей встретится, чтобы узнать секрет, где в этом городе Кристофер прячет девчонку Ванноп... Она вообразила, как ее веснушчатое курносое лицо прижалось - вмялось, если быть точнее, - к его щеке... Она собиралась провести расследование...
  
  
  
  ГЛАВА 2
  
  Возможность начать расследование представилась Сильвии очень скоро. Этим же вечером за обедом она оказалась сидящей напротив человека небольшого роста, с румяными щеками и разросшимися седыми, торчащими усами. Униформа его была так помята, что складки напоминали жилки на листьях. Она приняла его за мелкого торговца, но достойного доверия. Такой бы держал бакалею за углом, и вы иногда бы позволяли ему поставлять вам керосин... Когда ефрейтор позвал Титдженса к телефону, он продолжал беседу с ней:
  - Если вы, мэм, умножите две тысячи девятьсот с чем-то на десять, вы получите двадцать девять с тысяч с лишком...
  - Вы на самом деле утверждаете, - воскликнула она, - что мой муж, капитан Титдженс, всю вторую половину вчерашнего дня проверял двадцать девять тысяч ногтей на ногах... И две тысячи девятьсот зубных щеток...
  - Я говорил ему, - ответил собеседник серьезно, - что нет необходимости проверять зубные щетки этих колониальных войск... Имперские войска будут использовать для чистки зубов те же щетки, что они используют для чистки своих пуговиц, чтобы демонстрировать медицинским офицерам новенькие зубные щетки...
  - Звучит так, - ее немного передернуло, - как будто вы играете в школьные игры... И вы уверяете, что голова моего мужа забита исключительно подобного рода мыслями...
  Младший лейтенант Коули, с ужасом осознающий, что наплечный ремень его новенькой портупеи, приобретенной только сегодня днем на артиллерийском складе, не подходит к поясному ремню, верой и правдой прослужившего ему почти десять лет, - великолепной выделки кожа! - тем не менее твердо сказал:
  - Мадам! Если в армии нет мозгов, то жизнь на фронте зависит... от ног... А сейчас, как говорят медицинские офицеры, и от зубов тоже... Ваш муж, мэм, замечательный офицер... Он сказал, что не пропустит ни одного подразделения...
  - Он провел три часа... Чтобы проверить ноги и снаряжение...
  - Конечно, у него были другие офицеры, чтобы помочь со снаряжением... Но каждую ногу он осматривал лично...
  - Он был занят с двух до пяти... Потом он пил чай, полагаю... Затем пошел... Как это называется?.. Документы на пополнение...
  - Если капитан немного небрежен в написании писем,.. - голос младшего лейтенанта Коули звучал приглушенно из-под усов. - Я слышал... Вы могли бы, мэм... Я сам женат... и дочка есть... И армия не самое подходящее место для написания писем... В этом отношении вы можете только сказать - слава Богу, что у нас есть флот, мэм...
  Сильвия позволила развить ему мысль еще на пару предложений, думая, что он в своем расстройстве наведет ее на след мисс Ванноп в Руане. Затем осторожно вмешалась:
  - Конечно, вы все так разъяснили, мистер Коули, и я вам так благодарна... Понятно, что у моего мужа нет времени писать пространные письма... Он не из тех ветреных молодых офицериков, которые бегают за...
  - Капитан бегает за юбками!.. - громко захохотал Коули. - С тех пор, как он принял батальон, я могу по пальцам пересчитать, когда он был вне поля моего зрения!..
  Сильвию накрыло глубокой волной тоски.
  - Мы даже шутим, - продолжал смеяться младший лейтенант, - что он так хлопочет над нами, как квочка над своими яйцами... Потому что лучшее, что ты можешь сделать для разболтанной армии, как говорится, это хорошо делать то, что можешь... И если рассматривать других командных офицеров, которые были до него... Был майор Брукс... Никогда не вставал раньше полудня, если не позже, и уже к двум тридцати его в лагере не было... Нужно подготовить все документы для подписания до этого времени, иначе они никогда не будут подписаны... И полковник Поттер... Благослови мою душу... Он вообще не подписывал ни одну бумажку... Он жил внизу, в этом отеле, и мы ни разу его не видели в лагере... Но капитан... Мы всегда говорим... Если бы он был адъютантом Челси, выводящим свои подразделения Второй гвардии Колдстрима (или второго сражения гвардии Колдстрима? "Second Coldstreams" - прим. перев.)...
  Томно и грациозно - Сильвия знала, что она томна и грациозна, - склонившись над скатертью, она выслушивала пункты страшного обвинительного заключения, которое она собиралась выдвинуть против Титдженса... Общая суть сводилась к следующему: ... Если вам принадлежит несравненная красавица, то вы должны заниматься исключительно ею... Сама природа требует этого от вас... до тех пор, пока вы не измените своей женщине с курносой девчонкой с веснушками;.. это, конечно, противоречие, но все же в некоторой степени все равно связанное с вашей женщиной!.. Но предать ее из-за батальона... Это против порядочности, против натуры... И ему, Кристоферу Титдженсу, опуститься до уровня этих людей!..
  Только что вышедшему из телефонной будки и пробиравшемуся между столами Титдженсу больше, чем обычно, не хватало воздуха. Он уставшей массой опустился на полированный стул между ней и лейтенантом:
  - Я распорядился организовать помывку... - и Сильвия со злорадным удовольствием позволила себе едва слышно выпустить воздух сквозь сомкнутые зубы! Это была, несомненно, измена с батальоном...
  - Мне нужно быть в лагере к четырем тридцати завтрашнего утра... - добавил он.
  - Кажется, была такая поэма... - Сильвия не стала противиться охватившему ее чувству, - "О, Боже мой, рассвет, рассвет приходит слишком рано"... говорится, разумеется, любовниками в постели... Кто же поэт?..
  Лицо Коули до самых корней волос залило краской. До этого он активно возражал против такого раннего появления капитана в лагере, мотивируя тем, что в это время не найдется офицера, который поведет подразделение. Титдженс закончил свою речь, обращенную к лейтенанту, и сказал в своей обстоятельной манере:
  - Существует много великих поэм средних веков с такими строчками... Скорее всего, ты имеешь в виду альбораду Арнаута Даниэля, переведенную кем-то позже... Альборадой называлась песнь, исполняемая на рассвете, когда, по всей видимости, только любовникам и хотелось петь...
  - Найдется ли кто-нибудь, кроме тебя, собирающийся петь в твоем лагере в четыре утра?
  Она не смогла сдержаться... Она знала, что Титдженс использовал свою медлительную напыщенность, чтобы карикатурный тип за их столом успел оправиться от смущения. Она ненавидела его за это. Какое он имеет право выставлять себя спесивой задницей, чтобы прикрыть растерянность другого?
  От замешательства лейтенанта не осталось и следа, когда он, хлопая себя по ляжкам, воскликнул:
  - Вот так вот, мадам... Поверьте, капитан знает все!.. Думаю, на свете нет такого вопроса, на который капитан не сможет ответить... В лагере рассказывают... - и он пустился в долгое перечисление тех вопросов, на которые приходилось отвечать Титдженсу...
  Эмоции переполняли Сильвию... из-за близости к Титдженсу. Она подумала, закончится ли это когда-нибудь. Ее руки были холодными. Она потрогала тыльную сторону ладони пальцами другой руки. Руки были ледяными. Она посмотрела на кисти. Бескровные до белизны... Женщина убеждала себя: "Это просто сексуальная страсть... Физическое желание в чистом виде... О Боже! Смогу ли я с этим справиться?.. Отец! Вы всегда были на стороне Кристофера... Попросите Деву Марию, чтобы помогла мне справиться!.. Иначе это погубит его и погубит меня. Или нет, не просите!.. Потому что это все, ради чего я живу... Когда он пробирался после телефонного разговора, я думала, что все прошло... что он похож на неповоротливого мерина... Целых две минуты... И снова все подступило... Я хочу сглотнуть - и не могу... У меня в горле все онемело..."
  Она протянула по столу одну белую оголенную руку к моржовым усам, продолжающим восторженно сопеть, и сказала:
  - В школе его называли Стариной Солом (Соломон - прим.перев.)... Но есть один вопрос, требующий Соломоновой мудрости, на который он не сможет ответить... Об отношении мужчины с... О, с горничной!.. Спросите его, что произошло перед рассветом девяносто шесть, - нет, девяносто восемь дней назад...
  "Я не могу ничего с собой поделать... Я не могу ничего поделать..." - думала она.
  Бывший сержант-майор радостно воскликнул:
  - О, никто никогда и не говорил, что капитан читает мысли... Это по-настоящему основательное знание солдата и его состояния... Удивительно, как он хорошо понимает своих подопечных, учитывая, что он родился не в военной семье... Но ваш, рожденный джентльменом, дни напролет общается с солдатами и все про них знает. Видит их насквозь, даже через портянки.
  Титдженс смотрел прямо перед собой. Ни одно чувство не отразилось на его лице.
  "Все-таки я зацепила его..." - подумала Сильвия и снова обратилась к лейтенанту:
  - Полагаю, что в настоящее время любой возвращающийся из отпуска офицер, - из ваших рожденных джентльменами, - когда поезд отправляется с какой-нибудь большой станции, - Паддингтон, например, - на фронт... Он знает, что чувствуют все эти солдаты... Но не знает, что чувствует замужняя женщина... или... девушка!..
  "Проклятие, как грубо у меня получается!.. Я умела задеть его за живое одним словом... Теперь приходится использовать целые предложения..."
  Она продолжила прерванную мысль, адресуясь к Коули:
  - Естественно, может случится так, что ему не придется снова увидеть своего единственного сына, и это делает его очень эмоциональным... Я имею в виду офицера на вокзале Паддингтон...
  "Клянусь Богом, если это чудовище не уступит мне этой ночью, он никогда не увидит Майкла... Но я его зацепила..."
  Глаза Титдженсы были закрыты, на покрасневших ноздрях полумесяцем обозначилась белизна... И начала распространяться... Она ощутила внезапную тревогу и схватилась протянутой рукой за край стола, чтобы успокоиться... У мужчин белеют носы, прежде чем они теряют сознание... Она не хотела, чтобы Титдженс упал в обморок... Но он отметил слово "Паддингтон"... Девяносто восемь дней назад... С тех пор она считала каждый день... Она собрала так много сведений... Она произнесла "Паддингтон" у дома на рассвете, и для него это стало знаком прощания... Он... Он посчитал себя свободным делать что угодно с девушкой... Но не стал... Вот почему он побелел до подбородка...
  - Паддингтон!.. - громко воскликнул Коули. - Поезда оттуда не везут возвращающихся из отпуска. По крайней мере, на фронт. Или батальонные экспедиционные войска (???)... Но не с Паддингтона... Гламорганширцев отправляют оттуда на базу... И ливерпульцев... У них база в Беркинхэде... Или это чеширцы?.. - и он спросил Титдженса, - Ливерпульцы или чеширцы имеют базу в Беркинхэде, сэр?.. Вы помните, мы набирали там пополнение, когда мы были в Пинхолле?.. В любом случае, вы можете попасть в Беркинхэд с Паддингтона... Никогда там не был... Говорят, красивое место...
  - Это довольно прелестное местечко, - Сильвия не поняла, почему она это сказала. - Но я не думаю, что там можно остаться навсегда...
  - У чеширцев не база, - произнес Титдженс, - тренировочный лагерь недалеко от Беркинхэда. И, конечно, там же артиллерия гарнизона английских войск (???).
  Сильвия не смотрела на него...
  - Вы почти отключились, сэр, - развеселился Коули. - Ваши гляделки были закрыты, - он поднял бокал с шампанским в сторону Сильвии. - Вы должны извинить капитана, мэм. Он не спал прошлой ночью... В основном, по моей вине... Это было так любезно с его стороны... Скажу вам, мэм, ради капитана я готов на многое...
  Он выпил шампанское и пустился в объяснения:
  - Вы, мэм, возможно, не знаете, но сегодня большой день для меня. А вы и капитан делаете его величайшим в моей жизни...
  Потому что сегодня в четыре утра по всему городу не нашлось бы человека более непригодного... А теперь... Он должен сказать, что страдает от несчастного, - даже жалкого, - недуга!.. Из-за которого надо воздерживаться от разного рода торжеств... Но сегодня тот день, который он должен отметить... Но он не смеет праздновать там, где развлекаются сержант-майор Леду с большинстом его старых товарищей...
  - Я не смею!.. Я не буду!.. - завершил он. - Так что могло бы статься так, что я сидел бы наверху в холодном лагере... Но вы и капитан... В холодном лагере... Извините меня, мадам!..
  - Я сама могла бы быть, - Сильвия вдруг обнаружила, что ее губы дрожат, - в холодном лагере... Если бы я не отдалась на милость капитану... В Беркинхэде, знаете ли... Я находилась там все время, исключая последние три недели... Так странно, что вы упомянули это место... Бывают знаки свыше... но вы не католик! Трудно назвать все это просто совпадением...
  Ее всю трясло... Она наощупь открыла пудреницу и посмотрелась в зеркальце - пудреница была отделана сходящейся к центру изящной золотой чеканкой, в середине которой красовался маленький голубой камень цвета незабудки. Когда-то Дрейк - возможный отец Майкла, - дал ей эту безделушку. Первая вещица, которую он подарил... Она принесла ее с собой из чистого упрямства... Ей казалось, что Титдженсу бы это не понравилось... Вероятно, проклятая вещь является плохим предзнаменованием, подумала она, и ей стало трудно дышать... Дрейк был первым мужчиной, с которым... Как страстно дышал, животное!.. В маленьком стекле отразилось ее известково-белое лицо... Золотистой ткани платье, надетое сегодня... Короткое дыхание вырывается между тесно сомкнутых белых зубов... Ее лицо было таким же белым, как и зубы... И... Да! Почти! Ее губы... Что напоминает ее лицо?.. В часовне монастыря Беркинхэда было алебастровое надгробие...
  "Он был близок к обмороку... Я была близка к обмороку... Что же за проклятие происходит между нами?.. Если я потеряю сознание... Даже это не изменит застывшее выражение лица этого чудовища..."
  Она наклонилась через стол и похлопала покрытую черными волосами руку сержант-майора:
  - Я уверена, что вы очень хороший человек... - она не пыталась сдержать слезы, когда вспомнила его слова "В холодном лагере..." - Я рада, что капитан, как вы его назвали, не оставил вас в холодном лагере... Вы очень преданы ему, не так ли?.. Есть другое, что он оставил... там... в холодном лагере... В качестве наказания, знаете ли...
  Экс-сержант-майор, тоже с повлажневшими глазами, сказал:
  - Ну, бывают военнослужащие, которых ты вынужден посадить на КМ. КМ означает "казарменное положение"...
  - О, видите! - воскликнула Сильвия. - Бывают!.. И женщины тоже... Определенно, женщины бывают тоже?..
  - Изредка, полагаю... Не знаю... Говорят, распорядок дня у женщин такой же, как у нас... Все делается по часам...
  - Вы знаете, что обычно говорят о капитане? - "Молю Бога о том, чтобы этому бесчувственному глупому чудовищу нравилось сидеть здесь и слушать все это... Пресвятая Дева, Матерь Божья, пусть он возьмет меня... До полуночи. До одиннадцати... Сразу же, как только избавимся от этого... Нет, конечно, он порядочный малый... Пресвятая Дева!.." - Вы знаете, что обычно говорят о капитане?.. Я слышала, как самый богатый банкир Англии сказал о нем...
  - Вы знакомы с богатейшим банкиром Англии?.. - у сержант-майора округлились глаза. - Но здесь мы всегда знали, что у капитана хорошие связи...
  - О нем говорили... Что он всегда помогает людям...
  "Святая Мария, Матерь Божья!.. Он мой муж... Это не грех... До полуночи... Дай мне знак... Или до... окончания войны... Если дашь мне знак, я смогу дождаться..."
  - Он помогал благонравным шотландским студентам и разорившимся дворянам... И женщинам, уличенным в прелюбодеянии... Всем... как... вы знаете КТО... Тот, кто служит ему образцом для подражания...
  "Будь он проклят!.. Надеюсь, ему нравится...Можно подумать, что его интересует только эта утка, которую надо поскорее уплести..."
  - Про него еще говорили, что он спас многих, но себе помочь не сумел...
  - Мэм, - посмотрел на нее с серьезностью экс-сержант-майор. - Мы бы не сказали о капитане этого...Я склоняюсь к тому, что это было сказано о нашем Искупителе... Но мы всегда говорили, что если капитан может хоть чем-то помочь какому-либо бедолаге, то он поможет в полной мере... И все же штаб-квартира все время назначает чертовы проверки в нашем подразделении...
  Сильвию внезапно пробило на смех... Когда она начала смеяться, ей вспомнилось... То алебастровое изображение в часовне монахинь в Беркинхэде, которое ей привиделось ранее, было на могиле досточтимой миссис Тримейн-Уорлок... О ней ходили слухи, что она сильно нагрешила в молодости... И муж не простил ее... Так шептались монахини...
  - Знак, - вслух произнесла Сильвия.
  "Пресвятая Мария!.. Ты подсунула мне знак прямо под нос... Ты не можешь назвать имени отца своего ребенка, а я могу назвать целых два... Я схожу с ума... И я, и он, мы оба сходим с ума..."
  Она подумала о стремительно проступающих на щеках красных пятнах. И о том, что это сильно смахивает на мелодраму.
  В курительной комнате, где она ожидала возвращения Титдженса и Коули от телефона, она сделала еще одно соглашение... В этот раз с бывшим на небесах отцом Консеттом. Она была совершенно уверена, что отец Консетт, - да и другие из небесных правителей, - хотели, чтобы Кристофер, когда он пойдет на войну, ни о чем не беспокоился. Или потому, что Кристофер принадлежал к тому типу хороших, несколько скучноватых людей, которые так нравятся небесным властям... Что-то вроде этого...
  К этому времени она совсем успокоилась. Невозможно находиться на пике эмоций часами, во всяком случае, ей, чьи вспышки были периодическими и внезапными, несмотря на то, что холодное безразличие всегда оставалось прежним... Поэтому, когда Кристофер пришел к леди Сакс в этот день, она была абсолютно спокойна. Он пробирался по большому восьмиугольному в голубых тонах салону, где леди Сакс давала чай, здороваясь по пути с многочисленными офицерами, и французскими, и английскими, но ее приветствовал простым кивком - слегка склонив голову!.. Пероун растаял где-то позади неприятной герцогини.
  Генерал, ослепительно красивый в переливании белого, алого и позолоченного на его форме, беседовал с молодым дворянином - шофером, первым кузеном и ближайшим родственником маршала Франции. Темноволосый юноша в голубой форме и новенькой портупее выглядел несколько пафосно, но не для родителей и бабушки с дедушкой предполагаемой невесты. При виде Пероуна, сопровождающего Сильвию, генерал начал пыхтеть и фыркать и угрожающе приблизился к ней...
  Генерал поведал, что он решительно настаивал на этом мероприятии, так как думал, что это поможет скрепить партнерство между странами Антанты. Но похоже, этого не случилось: французы - и офицеры, и солдаты, и женщины, - теснились в одной половине комнаты, англичане - в другой. Французы выглядели более унылыми, чем обычно выглядят мужчины и женщины. Сильвии представили какого-то маркиза, - как она поняла, здесь все принадлежали бонапартистской знати, - сходу отличившегося заявлением, что герцогиня была права. Причем обратился он к Пероуну, ни слова не знающего по-французски, который начал захлебываться так, как будто его язык не помещался во рту...
  Сильвия не слышала, что сказала герцогиня, - весьма неприятная особа сидела на диване и выглядела жестоко изнуренной заботами, - поэтому присела в поклоне, специально изученном в школе для французской монархической аристократии, но затем, при мысли, что она может представлять государство и нести дипломатические функции, согласилась, что, без сомнения, по этому вопросу герцогиня права... Маркиз одарил ее долгим взглядом темных глаз, и она ответила ему не менее долгим ледяным взглядом, который ясно дал понять, что она не его поля ягодка. Это охладило его...
  Свою встречу с ней Титдженс отыграл безупречно. Он был настолько бесстрастным, что уже на пятой минуте Сильвия подумала, есть ли у него вообще чувства и эмоции. Но она знала, что есть...
  Как бы там ни было, подошедший к ним генерал с явным удовлетворением заметил:
  - О, я вижу, вы уже встречались сегодня... Я подумал, что, может быть, у тебя не будет времени, Титдженс... Твое пополнение, должно быть, попало в неприятности...
  - Да, мы уже виделись... - сказал Титдженс безо всякого выражения. - Я нашел время заскочить в отель Сильвии, сэр...
  Первая волна исступления настигла ее при виде его пугающей невозмутимости, его контроля над ситуацией... До этого момента ей пришлось иронично констатировать, что в комнате нет ни одного достойного мужчины... Даже такого, которого можно было назвать джентльменом... Хотя бы для того, чтобы составить мнение о французах!.. И вдруг - безнадежное отчаяние... Как, сказала она себе, как заставить его волноваться, как вложить эмоции в эту бесформенную груду?.. Это было сродни попытке передвинуть громадный матрас, набитый перьями. Вы тащите его, ухватившись за один конец, а вся масса остается неподвижной внизу... До тех пор, пока не выбьетесь из сил... Пока добродетель не покинет вас... Как будто у него дурной глаз; или особенный покровитель. Он был ужасающе самоуверен, он всегда ужасающе знал себе цену.
  - Тогда ты, Титдженс, - генерал заметно обрадовался, - можешь улучить минутку и поговорить с герцогиней! Об угле!.. Ради Бога, прошу тебя, спаси ситуацию!.. У меня уже нет терпения...
  Сильвия, чтобы удержаться от вскрика, прикусила изнутри губу - чего никогда прежде не делала! Именно сейчас никак нельзя было отпускать Титдженса... Генерал, в своей изысканной манере, объяснял, что герцогиня затеяла всю церемонию из-за цен на уголь. Генерал очень ее любил! Ее, Сильвию! Своим довольно подобающим для пожилого генерала образом... И он не будет впадать в крайности в ее же интересах! Как и его сестра!
  Ей нужно было время, что привести чувства в порядок. Она пристально оглядела комнату:
  - Похоже на полотна Хогарта...
  Неисчезающая атмосфера восемнадцатого века, которую французы умудряются проявить во всех своих действиях, сложила вместе представшую перед ней странную картину. На диване сидит герцогиня с невозможным именем Бошен-Радигутц (Beauchain-Radigutz) или вроде этого, над ней - склонившиеся родственники. Голубая восьмиугольная комната со сводчатым потолком с розеткой посредине. Английские офицеры и какие-то высокопоставленные члены Добровольческой Армии собрались по левую сторону, французские военные и женщины всех возрастов в подчеркнуто-черной одежде, вероятно, вдовы - по правую, а герцогиня затмевала всех, как солнце над морем на закате. Вы не заметите рядом с ней на диване леди Сакс, не обнаружите в числе склоненных предполагаемую невесту. Холодно-язвительная невзрачная женщина с полноватой фигурой и в платье, поношенном до такой степени, что оно из черного превратилось в серое, подавляла всякую личность рядом с собой, как Солнце подавляет планеты. Толстый, с набриолиненными волосами человек в штатском костюме с алой розеткой, стоит справа, вытянув обе руки, словно приглашая на танец. Слева же от герцогини, на некотором расстоянии, весьма низкорослая леди, очевидно, также вдова, протянула руки в черных перчатках, будто тоже приглашает на танец...
  Генерал с Сильвией важно стоял в центре небольшого прохода, ведущего к открытым дверям гораздо меньшей комнаты. Через дверь можно было увидеть стол, покрытый камчатной скатертью, на нем серебряная с позолотой чернильница, ощетиненная, как дикобраз, ручками, разбухший портфель из гладкой кожи для документов и два нотариуса - один в черном, толстый и лысый, второй в синей форме, с блестящим моноклем, непрерывно покручивающий свои коричневые усики...
  Увидев эту забавную сценку, Сильвия успокоилась и наконец услышала генерала:
  - Она должна была подойти к этому столу со мной под руку и подписать соглашение... Мы должны были первыми подписать этот документ... Но она не хочет. Из-за цены на уголь. Вроде как у нее бескрайние оранжерии. И она думает, что англичане подняли цены на уголь из-за... черт побери, можно подумать, что мы добиваемся, чтобы ее оранжерии остались без топлива.
  Судя по всему, герцогиня сухо и невозмутимо, никем неперебиваемая, произносила обвинительную тираду о нечестности союзников своей страны, которые допустили, чтобы Франция была разорена и цвет ее молодежи был убит для того, чтобы поднять цены на столь необходимую для жизни провизию. Никто не спорил с ней. Среди присутствующих англичан не нашлось ни одного, кто одинаково разбирался бы в экономике и говорил по-французски. Всем своим видом она выражала непреклонность. Она не отказывалась подписать брачный контракт, но и желания двинуться с места не проявляла. И скорее всего, брак оказался бы недействительным, если бы документы принесли сюда!
  - Интересно, - сказал генерал, - как Кристофер переубедит ее? Он найдет что-нибудь, он может заговорить кого угодно... Но что это, черт возьми, будет?..
  У Сильвии почти остановилось сердце, когда она увидела, как Кристофер приступил к делу. К герцогине он прошел, будто к солнцу, и стоя перед ней, сделал немного неловкое движение головой и плечами, больше похожее на реверанс, чем на поклон. Выяснилось, что он хорошо знаком с герцогиней... так же, как он хорошо знаком с каждым со всех концов мира... Титдженс улыбнулся ей и стал подобающе серьезным. Затем начал изъясняться на блистательном, весьма старомодном французском с жестким английским акцентом. Сильвия понятия не имела, что он знает хоть слово на языке, которым она отлично владела. Она подумала, что ей-богу, как будто слушаешь Шатобриана - если бы Шатобриан был воспитан в стране английских охотников... Без сомнения, Кристофер специально выделял английский акцент, чтобы демонстрировать, что он английский землевладелец. И он говорил на грамотном французском - чтобы показать, что английские тори добьются всего, чего захотят...
  Лица британцев в комнате побледнели; французы напряженно повернулись в сторону Титдженса.
  - Кто бы мог подумать... - произнесла Сильвия.
  Герцогиня вскочила и взяла Кристофера под руку. Она властно прошествовала с ним мимо генерала и Сильвии, рассуждая, что именно этого она и ожидала от milor Anglais . . . Avec un spleen tel que vous l'avez!
  Словом, Кристофер разъяснял герцогине, что, если его семья владеет наибольшей долей всех оранжерей на угольном отоплении в Англии и ее семья владеет наибольшей долей оранжерей в родственной Франции, то что может быть лучше, чем заключение союза? Он поручит управляющему своего брата, чтобы он позаботился о поставках угля для герцогии на все время военных действий и после на срок, который она сама пожелает. Уголь будет поставляться в нужных для ее парников количествах и по себестоимости округа Мидлсборо-Кливленд по цене на третье августа 1914 года...
  - По себестоимости,.. - повторил он. - livrable au prix de l'houillemaigre dans l'enceinte des puits de ma campagne, - к большому удовлетворению герцогини, знавшей все о ценах.
  Триумф Кристофера в этот момент был настолько безоговорочным, что Сильвия подумала - ей совсем не хочется, как она решила ранее, выкладывать генералу, что ее муж является социалистом. Это могло опустить его на пару ступеней в глазах генерала... генерала, восторгающегося Титдженсом, человеком, который не стал рассусоливать, а решил вопрос о цене угля. Она с трудом вынесла это...
  Позже, раздумывая в курительной комнате после обеда, Сильвия уже имела четкое представление о своих желаниях, но не была уверена, что достигла, чего хотела... Более того, даже в восьмиугольной комнате на экономически выгодном празднестве, последовавшем за подписанием, ее одолевали сомнения - не добилась ли она того, к чему совсем не стремилась?..
  Началось все с воклицания генерала:
  - Вы знаете, ваш муж самый необъяснимый человек... Из всех офицеров, с которыми я когда-либо разговаривал, он носит самую жалкую форму. Сказал, что хочет быть гол как сокол... Я даже слышал, что он отправил чек обратно в клуб... Затем он идет и делает этот королевский подарок - только, чтобы избавить Левина от десятиминутной неловкости... Мне бы очень хотелось понять этого парня... Его гений позволяет найти выход из самой чудовищной неразберихи... Что уж там, даже для меня он был очень полезен... И этот же гений втягивает его в самые отвратительные неприятности... Вы слишком молоды, чтобы слышать о Дрейфусе... Но я всегда говорил, что Кристофер - это рядовой Дрейфус... Я не буду удивляться, если все закончится его позорным изгнанием из армии... Боже упаси!..
  Именно тогда Сильвия сказала:
  - Вам никогда не приходило в голову, что Кристофер, может быть, является социалистом?
  Впервые в жизни она увидела крестного своего мужа в столь карикатурном виде... Его челюсть отвисла, седые волосы встопорщились в разные стороны, вдобавок он уронил свою великолепную алую фуражку со всеми ее золотыми дубовыми листочками. Генерал бросился подбирать ее; его старое худое лицо исказилось и побагровело. Сильвия немедленно пожалела о сказанном; ей тут же захотелось, чтобы она ничего такого не говорила.
  - Кристофер!.. Со... - он задохнулся так, что не смог произнести слово. - ...Проклятье!... Я любил этого мальчика... Он мой единственный крестный сын... Его отец был моим лучшим другом... Я присматривал за ним... Я бы женился на его матери, если бы она пожелала... Черт возьми, он упомянут в моем завещании в качестве остаточного наследника (наследник очищенного от долгов и завещательных отказов имущества - прим.перев.) после нескольких вещиц, оставленных моей сестре и моей коллекции горнов тех полков, которыми я командовал...
  Сильвия - они сидела на том диване, который уже покинула герцогиня, - похлопала его по руке:
  - Но генерал... крестный отец...
  - Это все объясняет, - горькая обида заметно причинила ему боль. Его белые усы поникли и дрожали. - И хуже всего то, что он никогда не имел мужества поделиться своим мнением. - Он остановился, фыркнул и воскликнул, - Богом клянусь, я сделаю так, чтобы его изгнали с позором со службы... Богом клянусь! Я смогу и не такое...
  Горе так поглотило его, что она не нашла слов...
  - Вы рассказывали, что он соблазнил младшую Ванноп... Самая последняя на всем свете, кого он должен был соблазнить... Разве не существует миллионов других женщин?.. Он же предал вас, не так ли?.. Одновременно содержал девку из табачной лавки... Ей-богу, я почти одолжил ему... предложил одолжить ему денег на этот случай... Можно простить молодого человека, если он путается с женщинами... Мы все не без греха... В наше время мы тоже заводили себе девушек из табачного киоска... Но, черт возьми, если он еще и социалист, дело приобретает совсем другую окраску... Я мог бы простить даже младшую Ванноп, если бы он не был... Но... Боже правый, разве не этим занимаются социалисты с их извращенным умом?.. Соблазнить дочь лучшего друга своего отца, после меня... Или, возможно, Ванноп был более старинным другом...
  Он немного успокоился - и уже не выглядел глупцом. В его проницательных голубых глазах не осталось и тени возраста. Он посмотрел на нее:
  - Послушайте, Сильвия... Вы не в тех отношениях с Кристофером, которые пытались изобразить здесь весь день... Я должен буду заняться этим. Это серьезное обвинение, выдвинутое против офицера Его Королевского величества... Женщины выдвигают обвинения против своих мужей, когда между ними не ладится...
  Он не подразумевает, что у нее нет оснований. Если Кристофер соблазнил девчонку Ванноп, то этого более чем достаточно, чтобы понять ее желание причинить ему боль. Он всегда считал ее честной, преданной и стойкой. Она, вероятно, в своем праве как женщина упрекать своего мужа, даже если в мелочах это не совсем правда. Например, она сказала, что Титдженс присвоил две пары ее лучших простыней. Что ж, его родная сестра, ее подруга, поднимала шум, стоило ему забрать хоть что-нибудь из их дома, где они вместе жили. Однажды она устроила грандиозный скандал, когда он увез собственный стаканчик (или зеркало? - прим.перев.) для бритья из своей собственной спальни в Маунтсби. Женщины любят, когда у них полный комплект. Наверное у нее, у Сильвии, был полный комплект простыней. У его сестры были льняные простыни с датой битвы при Ватерлоо... Конечно, лучше иметь полный комплект... Но здесь совсем другое дело... И он закончил строго:
  - У меня нет времени заниматься этим сейчас... Я не могу отлучиться из штаба ни на минуту... Настали очень важные дни... - он прервался, чтобы произнести серию страстных проклятий в сторону премьер-министра и Кабинета. - Тем не менее этот вопрос требует тщательного рассмотрения... У меня душа не на месте при мысли о том, что мое время тратится на разбирательства в моей собственной семье... Но эти ребята нацелены на подрыв сердца армии... Говорят, они распространяют тысячами листовки, в которых предлагают рядовым расстреливать офицеров и переходить на сторону немцев... Вы серьезно полагаете, что Кристофер принадлежит этой организации? Почему вы так решили? Какие у вас доказательства?
  - Только то, что он, являясь наследником одного из крупнейших, по мнению обывателей, состояний в Англии, отказывается взять хотя бы пенни... Его брат, Марк, говорил мне, что Кристофер мог бы иметь... О, фантастическую сумму в год... Но он передал Гроуби мне...
  Генерал кивнул головой, будто мысленно пометил проблему:
  - Несомненно, отказ от собственности является одним из признаков принадлежности к этим типам. Ей-богу, я должен идти... Что касается его решения не жить в Гроуби - если он обустраивает дом с мисс Ванноп... Ну, он же не может выставлять ее напоказ в поместье... И, конечно, эти простыни!.. По вашим словам выходит, что он промотал все на свои разгулы... Но если он отказывается от денег Марка, это совершенно меняет дело...Марк может купить пару сотен дюжин комплектов простыней, не пошевелив пальцем... И действительно, Кристофер говорит иногда странные вещи... Я часто слышал, как вы жаловались на его безнравственный взгляд на серьезные стороны жизни... Вы рассказывали, что как-то он высказался об умерщвлении нездоровых детей... Я должен идти, - опять воскликнул он. - Торстон уже смотрит на меня... но что же Кристофер имел в виду под сказанным?... Погоди-ка - что на уме у этого парня?..
  - Он желает, - начала Сильвия, не имея понятия, что же скажет дальше, - подражать нашему владыке...
  Генерал снисходительно откинулся на спинку дивана:
  - И кто это... наш владыка?
  - Господь наш Иисус Христос...
  Он подскочил, словно уколотый булавкой:
  - Наш... Боже мой! Я всегда знал, что он немного не в себе... Но... - и дальше воодушевился, - Отдать все свое добро неимущим! но Он же не был... социалистом! Он говорил: "Кесарю - кесарево..." Это не повод, чтобы выгнать Его из армии... Боже мой!.. Боже мой!.. Конечно, его бедная матушка была немного... Погодите-ка! Девчонка Ванноп!..
  Крайнее беспокойство овладело им, когда он увидел Титдженса, вышедшего из внутренней комнаты и направлявшегося к ним:
  - Майор Торстон ищет вас. Очень срочно.
  Генерал уставился на Кристофера, как на живого единорога, сошедшего с королевского герба.
  - Майор Торстон!.. Да!.. Да!.. - отозвался генерал.
  - Я хотел попросить вас, сэр... - попытался было Титдженс, но генерал оттолкнул его, будто боялся нападения, и удалился мелкими нервными шагами.
  Курительная комната отеля была до отказа забита офицерами и, без сомнения, в полной мере почтенными, но чрезмерно хихикающими женщинами. Она определенно никогда не рассчитывала быть вынужденной сидеть в подобном месте и подобной обстановке и ждать возвращения Титдженса и бывшего сержант-майора. Последний, опять же, определенно был не из тех людей, которых ей даже предположительно предложили бы подождать. Хотя она долгие годы терпела protégé Титдженса, этого мерзкого сэра Винсента Макмастера, за всяким столом и при всякой обстановке... конечно же, это было право Кристофера принимать в своем доме, который, по большому счету, фактически не принадлежал ей, раздражающих сопящих моржовоусых или по-восточному подобострастных protégé, выбранных для покровительства... Она была вполне уверена, что, когда Титдженс пригласил сержант-майора отпраздновать вместе получение офицерского чина, он не думал, что придется обедать с ней... Это была того рода бестолковость, способность на которую обескураживала. Несмотря на то, что в другое время его способность насквозь видеть твои мысли приводила в замешательство... Собственно говоря, обед с самым низшим классом вызывал в ней меньше возражений, чем обед с сопящим ничтожным официальным критикашкой как Макмастер. И в свою очередь, сержант-майор хорощо ей послужил, когда пришлось разобрать Кристофера по косточкам... Так что, сидя здесь, она сделала новый договор, на этот раз с отцом Консеттом на небесах...
  Она все время находилась среди представителей британских военных властей, которые повесили отца Консетта, из-за чего она часто его вспоминала... Она никогда не думала, что окажется в гуще этих ничтожных, отвратительных, не представительных, ржущих мальчишек. В ней поднималось омерзение, и тяжело придавливало ее. До последнего времени ей удавалось полностью игнорировать этих людей. Здесь же они выглядели слаженно действующей массой... почти живой... Они бегали по кабинетам, занятые непонятными и неинтересными делами, вроде сапог, мытья и справками о прививках... Какими-то старыми котелками!.. Человек с ранней сединой и одутловатым лицом, в мундире, болтавшемся поверх ремня и свободно свисавшем ниже пояса, вышагивает по гостиной дамы, которая владеет всеми конфетными и табачными киосками этого города, и заявляет глуховатому, с жидкими волосенками и примечательно красным носом - с четко выраженной багрово-лиловой линией от переносицы к ноздрям, - мужчине, что он наконец-то избавился от этих старых котелков. Он вынужден прокричать это еще раз, потому что красноносый, сидя с опущенной головой, возможно, ничего не слышит. "Гм! Гм!" - прогундит тугоухий. Женщина, разливающая чай (или пригласившая на чай? - прим.перев.), - миссис Эммердайн из Тарболтона, с которой, вероятно, встречались дома, скажет, что, в конце концов, она получила двеннадцать пачек почтовой бумаги с незабудкой в верхнем углу. В это время глухой начнет как заведенный бурчать о настоятельной необходимости двадцати тысяч тонн опилок для плохо работающих печек в солдатских палатках...
  Что-то явно перемещалось... Все двигалось в одном направлении... Несущая ужас сила приводилась в действие грубыми школярами - причем старшеклассниками, злобными нескладными подростками, поджидающими в углу площадки слабого и несчастного, чтобы поиздеваться... В одном из углов мировой площадки они обнаружили отца Консетта и повесили его... Нет сомнений в том, что они сначала пытали его... И если отец во славу Небес пал жертвой своих страданий, то, безусловно, он сейчас в раю... Если же он еще не в Эдеме, есть надежда, что некоторые из этих душ, находящихся в чистилище, были услышаны в самый разгар их мучений...
  "Благословенный мученик отец мой, - обратилась она, - я знаю, что вы любили Кристофера и желали оградить его от неприятностей. Я заключаю с вами договор. С самого начала в этой комнате я не поднимала глаз - почти. Я согласна перестать мучить Кристофера и удалиться из мира в монастырь Св.Урсулы для благородных дам, - я не переношу монахинь из другого монастыря, - на всю оставшуюся жизнь... И я знаю, что это вас порадует, поскольку вы всегда заботились о спасении моей души..."
  Ей нужно было поднять глаза и хорошенько оглядеть комнату. Она собиралась исполнить обещанное в случае, если в комнате найдется хоть один достойно выглядящий мужчина. Она не просила большего - просто достойно выглядящий человек. Ей ничего не надо было от него - он должен был явиться знамением, а не добычей!
  Она объяснила покойному священнику, что у нее нет возможности искать порядочного человека, скитаясь по всему миру. И в то же время не вынесла бы жизни в монастыре с мыслью о том, что на всем свете нет ни одного приличного мужчины для других женщин... От Кристофера им ожидать нечего. Он будет вечно сохнуть по девчонке Ванноп. Или по ее памяти. Что одно и то же... Ему будет достаточно ЛЮБВИ... Он был бы вполне доволен, даже будучи далеко за Гималаями в провинции Хайбер (Пакистан - прим.перев.), зная, что девчонка Ванноп любит его в Бедфорд парке... В некотором роде, это правильно, но этим никак не помочь остальным женщинам. К тому же, если бы он был единственным достойным человеком во всем мире, половина женщин была бы влюблена в него... Что было бы настоящей катастрофой, потому что Кристофер был отзывчив не более, чем бычок на откорме...
  "Так что, отец, сотворите чудо... Это не более чем маленькое чудо. Даже если достойного человека не существует, представьте его здесь... У вас есть десять минут, прежде чем я подниму взгляд..."
  Ей казалось, что это вполне справедливо, ведь она настроена серьезно, как она себя уверила. Если в этом застекленном, непропопорционально длинном, тусклом от отбрасывающих зеленую тень ламп и торчащих отовсюду пальм гостиничном холле, полном плебеев, появится хоть один достойный человек, по-настоящему достойный, из того времени, когда еще не начался весь этот шабаш, она уйдет в монастырь до конца оставшейся ей жизни...
  Она смотрела на свои часы и постепенно погружалась в то состояние смутной полуяви... которое довольно-таки часто посещало ее... еще с тех пор, когда она училась в школе, и отец Консетт был духовным наставником!.. Ей мерещился отец Консетт, двигающийся по комнате, берущий в руки книгу и кладущий ее обратно... Ее духовный друг!.. Он был не особо привлекательным, с его широким открытым лицом, казавшимся немытым, большими темными глазами и крупным ртом... Но святой мученик... Она чувствовала его присутствие здесь... За что они его убили? Поверив на слово наполовину безумному, наполовину пьяному офицеришке, который якобы слышал признания одного из повстанцев в ночь перед их захватом... из дальнего угла комнаты... Она услышала, как отец произносит: "Они не понимали, те люди, которые казнили меня..." Именно это вы бы и сказали, отец... "Помилуй их, ибо не ведают, что творят..."
  В таком случае помилуй и меня, временами я не ведаю, что творю!.. Похоже, вы наложили заклятие на меня. Там, в Лобшайде, где находилась моя мать, когда я сбежала из той дыры без своих нарядов... Вроде вы сказали моей матери, а потом она передала мне: Настоящий ад для этого бедного мальчика, имея в виду Кристофера, наступит тогда, когда он влюбится в юную девушку, - как и случилось, хочу заметить. Она же, т.е. я, разнесет мир на кусочки, чтобы заполучить его... И когда мать уверенно возражала, что я никогда не буду делать ничего пошлого, вы упрямо не соглашались с ней... Вы знали меня...
  Она попыталась встряхнуться и сказала себе: "Он знал меня как свои пять пальцев... Черт возьми, он знал!.. Что значит пошлость для меня, Сильвии Титдженс, урожденной Сатерсвейт? Я делаю, что захочу, и этого достаточно для любого. Кроме священника. Пошлость! Удивляюсь, как мать может быть такой непонятливой. Если я поступаю пошло, то на это есть определенная причина. В этом случае это не пошлость. Возможно, это порок. Или испорченность... Но если вы совершаете смертный грех, осознавая содеянное, то это не пошлость. Вы намеренно обрекаете себя на вечный пламень в преисподней... Вполне приемлемо!"
  Бессилие вновь овладело ею, она опять ощутила присутствие отца... Как тогда в Лобшайде, тридцать шесть часов назад сбежавшая от Пероуна, в сумрачной гостиной с развешанными рогами и свечами, мать и колыхающаяся тень священника на отделанных сосной стенах и потолке... Это было заколдованное место, где-то в дремучих лесах Германии... Отец Консетт сам признавал, что в этих местах последними в Европе приняли христианство. Или, может быть, они никогда не были крещены... Этим, вероятно, можно объяснить, почему эти люди, эти немцы из глухих, кишащих нечистой силой лесов, натворили столько злодеяний... А может, они вовсе не грешники... Нельзя сказать наверняка... Но, похоже, отец Консетт наложил на нее заклятие... Его слова напрочь засели у нее в голове... Где-то в глубине сознания, как говорится...
  Кто-то приблизился к ней со словами:
  - Как поживаете, миссис Титдженс? Никогда бы не подумал, что встречу вас здесь.
  - Ну должна же я время от времения приглядывать за Кристофером.
  Мужчина постоял рядом, по-мальчишечьи осклабившись, а затем исчез, как будто в воду канул... Отец Консетт снова навис над нею. Сильвия воскликнула:
  - Самое главное, отец... Это забава?.. Забава или что?..
  - Ах! - выдохнул отец с его чудовищным умением пробуждать сомнения...
  "Когда я увидела Кристофера... Прошлым вечером?.. Да, это было вчера... Собирающегося снова взбираться на этот холм... Я говорила о нем со множеством скалящихся рядовых... Чтобы позлить его... Не устраивать сцен перед прислугой... Грузный, усталый... спуститься с холма и снова вскарабкаться... Прожектор осветил его, когда он повернулся... Я помню, как я отстегала перед смертью белого бульдога той ночью... Усталое безмолвное существо... с белым отвисшим задом... Измученный... Он поджал свой хвост в виде обрубка так, что его не было видно... Сильное безмолвное существо... Ветеринар сказал, что взломщики отравили его свинцовым суриком... Это ужасно - умирать от свинцового сурика... Проедает печень насквозь... Кажется, что недели через две поправишься... Но тебе все время холодно... промерзаешь до самой последней клеточки... И бедное существо покидает свою конуру, чтобы попытаться найти согревающий огонь... Я нашла его у дверей, когда вернулась с танцев без Кристофера... Схватила носорожью плетку и отхлестала его... Это такое удовольствие - хлестать беззащитную белую тварь... Жирную и молчащую... Похожую на Кристофера... Я подумала, что Кристофер мог бы... Этой ночью... Неожиданная мысль... Существо повесило голову... великую голову, вместилище для целой Британской энциклопедии ошибочных сведений, как представлял это Кристофер... Существо сказало: "Никакой надежды!"... На мои надежды быть спасенной, хоть и не заслуживаю этого, собака ответила: "Никакой надежды!"... Белоснежная в почти черных кустах... Она уползла в эти черные кусты... Ее нашли там утром... Невозможно представить, на что это похоже - голова откинута назад, словно оглядывается назад и говорит: "Никакой надежды для меня..." Под темными кустами... Бе.. Бе... Бересклета, кажется? В тридцатиградусный мороз, когда под обнаженной поверхностью кожи проявляются все сосуды... Это же седьмой круг ада, не так ли? Ледяной... Последний чистокровный бульдог этой породы... А Кристофер последняя чистокровная надежда рода Гроуби, приверженцев тори... Подражающий Господу нашему... Но Господь наш не был женат. Он никогда не касался темы секса. Ну и правильно..."
  "Десять минут прошло, отец..." - она взглянула на круглый, усыпанный бриллиантами циферблат своих наручных часов. - "О Боже! всего одна минута... Я размышляла всего одну минуту... Теперь я понимаю, каким адом может быть вечность..."
  Вконец измотанный Кристофер и не в меру разговорившийся экс-сержант-майор Коули промелькнули между пальмами. Коули повторял: "Это скверно!.. Невыносимо!.. Перегруппировать пополнение в одиннадцать!" (???) Они сели в кресла... Сильвия протянула Титдженсу небольшую пачку писем:
  - Тебе лучше взглянуть на них... Из-за неопределенности твоего местоположения я распорядилась пересылать адресованные тебе письма с квартиры ко мне.
  Она внезапно поняла, что не осмеливается перед взором отца Консетта смотреть на Титдженса.
  - Посидим пару минут в тишине, пока капитан читает письма, - обратилась она к Коули. - Еще ликера?..
  Она заметила, как Кристофер отложил верхнее письмо, которое было от миссис Ванноп, и открыл письмо от брата Марка.
  "Проклятие!.. Он только что получил от меня, чего хотел... Он знает... он видел адрес... что они по-прежнему в Бедфорд-Парке... Он может теперь думать о девчонке Ванноп, ждущей его там... До сих пор у него не было возможности узнать, где они... Он будет представлять себя в постели с ней там..."
  Отец Консетт склонился над плечом Титдженса... Его умное, широкое, далекое от совершенства темное лицо выражало блаженный пыл святого и мученика... Он, должно быть, так же дышал в спину Кристофера, как в прежние времена, по рассказам матери, он дышал ей в спину, когда она заменяла его при игре в бридж, а он не мог играть после полуночи, потому что ему надо служить мессу...
  "Нет, я не схожу с ума... Это вследствие утомленности зрительных нервов... Кристофер как-то объяснял мне... Он говорил, что его глаза сильно уставали, когда он занимался расчетами на старших курсах университета, и он часто видел женщину, одетую по моде восемнадцатого века и разглядывающую ящик его бюро... Слава Богу, у меня есть Кристофер, который может мне все объяснить... Я никогда не позволю ему уйти... Никогда, никогда не позволю..."
  Значимость явления отца Консетта выяснилась ей несколькими часами позже, а до этого время было невероятно насыщено - эмоциями, и даже действиями. Началось с того, что Титдженс, прочитав несколько слов из письма брата, взглянул поверх листка и сказал:
  - Разумеется, вы поселитесь в Гроуби... С Майклом... Естественно, будут сделаны соответствующие распоряжения...
  Он продолжил читать письмо, утонув в кресле в зеленой тени лампы...
  Письмо, Сильвия знала, начиналось словами: "Твоя - так называемая жена явилась ко мне с целью добиться, чтобы все, что я намереваюсь дать тебе, было переведено на нее. Конечно, пусть забирает Гроуби, я не собираюсь сдавать его, а тем более возиться с ним сам. С другой стороны, возможно, ты захотел бы жить и позволить себе наслаждаться в Гроуби с той девушкой. Я на твоем месте так бы и сделал. Ты же, вероятнее всего, посчитаешь это место достойным... как это? остракизма, если таковой и будет... Но я забываю, что девушка не твоя любовница, если только ничего не изменилось с тех пор, как я видел тебя... И, надо полагать, тебе бы хотелось, чтобы Майкл вырос в Гроуби, в таком случае ты не можешь поселить девушку там, даже под видом гувернантки. Насколько я знаю, такого рода позиции всегда плохо заканчиваются: рано или поздно разразится скандал, хотя, когда это случилось с Кросби из Улика, никому не было дела... Но скверно отразилось на отношение к его детям. И, разумеется, если ты передашь Гроуби своей жене, у нее должно быть достаточно средств, чтобы достойно содержать поместье, а расходы чертовски поднимаются. Конечно, наши доходы растут, и порядком, чего не сказать о других. Единственное, на чем я настаиваю - чтобы ты ясно дал понять этой негодяйке, что, как бы не росли доходы, ни один пенни не уйдет из той части, которую мне хотелось бы, если ты разрешишь, передать тебе. Я имею в виду, чтобы ты отчетливо разъяснил этой нарумяненной блуднице, - или, может, там все натурально, мои глаза уже не те, - что то, что имеешь ты, абсолютно независимо от того, что она собирается высосать как мать наследника нашего отца и для содержания наследника нашего отца в надлежащем статусе... Надеюсь, ты доволен, что мальчик оказался твоим сыном, в чем я сомневаюсь, глядя на эту особу... Даже если он не твой сын, он имеет все права как наследник нашего отца и заслуживает соответствующего обращения...
  Дай ей это ясно понять, этой распутнице, явившейся ко мне, представь себе, с предложением лишить тебя всякого дохода, который я предполагал выделить - и на которое ты имеешь абсолютное право в соответствии с завещанием нашего отца, хоть и бесполезно тебе напоминать об этом! - в знак того, что не одобряю твоего поведения, когда, черт возьми, все твои поступки я с гордостью отнес бы на свой счет. По крайней мере, последний, так как я не могу перестать думать о том, что от тебя было бы больше пользы для страны в любом другом месте, кроме того, где ты находишься сейчас. Но тебе лучше знать, чего требует твоя совесть, а эти, осмелюсь сказать, фурии так потрепали тебя, что ты был рад убраться как можно дальше в любую дыру. Но не позволяй себе погибнуть в этой дыре. За Гроуби нужно присматривать, и даже если ты не будешь там жить, ты сможешь держать в узде Сандерса, или кого ты там выберешь в управляющие. Это чудовище, которое ты удостоил чести носить твое имя - кстати, и мое, спасибо! - намекнула, если я разрешу ей жить в Гроуби, то ее мать будет жить с ней, в таком случае ее мать сможет хорошо позаботиться о поместье. Надеюсь, что сможет, хоть ей и пришлось покинуть свое собственное имение. Да почти многим пришлось покинуть. Она выглядит практичной женщиной, с головой на плечах. Я не сказал ее сомнительной репутации дочери, что она - ее мать, - приходила ко мне во время завтрака, сразу после того, как проводила тебя. Она была так расстроена. И у нее ("keawert ho down i' th' ingle", диалектический, не могу перевести - прим.перев.) и высококлассная башка. Помнишь, так обычно говорил Гобблс, наш садовник. Хороший малый, несмотря на то, что он из Ланкашира!.. У матери нет никаких иллюзий относительно дочери, она всем сердцем и душой за тебя. Ее ужасно огорчил твой отъезд, тем более она считает, что ее семя выжило тебя из страны и что твоя цель... Лучше не продолжать дальше? Не делай этого.
  Я вчера видел твою девушку... Она выглядела бледной. Хотя, конечно же, она выглядела бледной и в предыдущие разы, что мы с ней встречались. Не понимаю, почему ты не пишешь им. Ее мать ведет себя напористо, потому что ты не ответил на несколько ее писем, и не выслал военную информацию, которая ей нужна для статей в швейцарский журнал, с которым она сотрудничает..."
  Сильвия помнила письмо почти наизусть, потому что в невыносимой белой комнате монастыря недалеко от Беркинхэда она дважды начинала его переписывать с мыслью сохранить копии, чтобы когда-нибудь предать огласке. И оба раза бросала, одолеваемая размышлениями о нечестности, если здраво рассудить, такого рода поступка. К тому же, письмо после этого, - она мельком просмотрела его, - было в значительной степени заполнено делами миссис Ванноп. Марк, в своей прямой манере (???), был озабочен тем, что почтенная леди, хоть и пользуется доходом с наследства, завещанного ей их отцом, не приступила немедленно писать свой бессмертный роман; правда, добавил он, он ничего не смыслит в романах.
  Кристофер в зеленой тени лампы был полностью поглощен чтением писем. Экс-сержант-майор пару раз начинал предложение и тут же обрывал его, вспоминая в демонстративной тишине, что Титдженс читает.
  По лицу Кристофера ничего нельзя было определить; раньше с таким же выражением он мог читать за завтраком отчеты из Управления статистики. Она рассеянно думала, посчитает ли он нужным извиняться за те эпитеты, которыми наградил ее брат. Скорее всего, нет. Наверняка он полагает, что, если она вскрыла эти письма, то и знание содержимого полностью на ее совести. Как-то так. Относительную тишину разорвали бухающие и громыхающие звуки.
  - Опять они идут! - сказал Коули.
  Несколько пар прошли мимо них к выходу из комнаты. Среди них однозначно не было достойного мужчины - либо старцы, либо юнцы, с непропорциональными носами и вялыми полуоткрытыми ртами.
  Следуя, как ей казалось, мыслям Кристофера, пока он читал, она постепенно пришла в другое настроение. Воображаемые ею картинки показывали ей мрачную комнату для завтраков, где она имела беседу с Марком, - и почему-то обшарпанный домик Ваннопов в Бедфорд-Парке... Но при этом не забывала и о пакте, заключенном с отцом, и, глядя на ручные часы, заметила, что прошло шесть минут... Это поражало - как Марк, имеющий, по крайней мере, миллион, а по всей вероятности, гораздо больше, мог жить в столь неприглядной квартире, самыми лучшими украшениями которой были несколько подков уже околевших победителей скачек, использовавшихся в качестве подставки для чернильницы и перьев, или веса для бумаг, а на жалкий завтрак позволить себе ломтики жирной ветчины поверх бесцветной расползшейся яичницы... Она тоже, как и ее мать, видела Марка во время завтрака - мать сразу же после проводов Кристофера во Францию. Сама же Сильвия, после третьей бессонной ночи направляясь к Сент-Джеймс-Парку мимо окон Марка, неожиданно подумала, что может подпортить жизнь Кристоферу, рассказав его брату об интрижке с мисс Ванноп. Так под влиянием момента она сочинила желание жить в Гроуби с дополнительной выплатой необходимых ей денег. Потому что ее средств не хватит для содержания Гроуби, хоть она довольно состоятельная женщина.
  Огромное старинное поместье изнутри не выглядело таким из-за размера комнат, количество которых колебалось между сорока и шестидесятью, насколько она помнила. Но обширная территория, вольер при конюшне, колодцы, розовые аллеи и изгороди... Больше мужское обиталище, надо признать, с мрачной мебелью и выложенными камнями коридорами первого этажа.
  Так что она решила заглянуть к Марку. Он читал корреспонденцию. Свежий номер "Таймс" подсыхал на спинке стула перед камином - он придерживался идеи сороковых годов прошлого века, что от влажной газеты можно подхватить простуду. Во время разговора на его темном, словно вырезанном из старого дерева, суровом непроницаемом лице не отразилось ни одной эмоции. Он предложил ей позавтракать ветчиной и яйцами и задал пару вопросов, как она предполагает жить в Гроуби, если она туда поедет. Но никак не прокомментировал ее сообщение о том, что девчонка Ванноп имеет ребенка от Кристофера - для достижения своей цели она присовокупила эту старую историю. Вообще ничего не сказал. Ни словечка... В конце разговора он поднялся со словами, что ему пора в офис, взял из прилегающей комнаты котелок и зонтик, и без всякого выражения четко объяснил ей то, что позже описал в письме по поводу этого дела. Он сказал, что она может жить в Гроуби. Отца нет в живых, сам он официальное лицо, без детей и в Лондоне, занимает должность, которая ему подходит, так что практически Гроуби принадлежит Кристоферу, который волен им распоряжаться как ему вздумается с условием содержать его - а Кристофер, несомненно, и будет, - в надлежащем виде. Так что, если она хочет поселиться в Гроуби, ей необходимо получить разрешение Кристофера на это. И так невозмутимо добавил:
  - Конечно, если то, что вы сказали - правда, Кристофер, возможно, сам захочет жить в Гроуби с мисс Ванноп. Скорее всего, так и будет, - что истинный смысл дошел до нее только на улице, и у нее перехватило дыхание.
  Он равнодушно предложил ей руку и небрежно проводил ее через темную и некрасивую переднюю (???), освещаемую только светом из окна с матовым стеклом, вероятно, его ванной комнаты...
  Только сейчас она поняла, одновременно чувствуя возбуждение и испуг, что затеяла рискованное дело. До того, как она зашла к Марку, она уже была наполовину обезумевшей от новости, что Кристофер попал в госпиталь в Руане. И, хотя руководство госпиталя заверило ее, сначала телеграммой, а затем и письмом, что у него не более чем простуда в груди, она понятия не имела, насколько простирается влияние Красного Креста, чтобы вводить в заблуждение родственников пациентов.
  Было понятным ее естественное желание нанести ему как можно больше боли, и именно мысль о том, чтобы добавить еще больше боли к его ранам, привела ее к Марку... Это была стратегическая ошибка. "К черту все!.. Какая ошибка в стратегии? Какое мне дело до стратегии! Чего я добивалась?.." Она сделала то, чего захотела под влиянием момента...
  Теперь она твердо поняла. Она не знала, да ее и не волновало, каким образом Кристофер перетянул на свою сторону Марка, но ему это удалось. Несмотря на то, что его отец умер, не перенеся слухов о своем сыне - тех самых слухов, которые она сама, так же успешно, как пресловутый Рагглс и другие пустоголовые сплетники, распространяли о Кристофере. Эти слухи должны были уничтожить Кристофера. Вместо этого они убили его отца...
  Итак, Кристофер перетянул на свою сторону Марка, которого не видел десять лет... Хотя, вероятно, уже видел. Кристофер был кристально чист, это факт, а Марка нельзя назвать глупцом, хоть он и был по-северному твердолоб. Он не мог быть глупцом. Он на самом деле был сановным государственным лицом. Как правило, Сильвия не придавала значения всяким должностным чинам, но если Марк по рождению занимал высокое положение среди других представительных людей, на которое имел справедливое право, к тому же был главой департамента и пользовался репутацией "абсолютно незаменимого человека", - его нельзя было игнорировать... Ниже, в той части письма, где обсуждались слухи, он поделился, что ему предложили титул баронета. Но желает, чтобы Кристофер согласился с его отказом. Кристофер не захочет после его смерти наследовать бессмысленный титул, а сам он предпочитает остаться ни с чем (не уверена: "struck with the pip" - прим.перев.), чем позволить этой потаскушке - имея в виду ее, Сильвию, - называться леди Т. за его счет. И, выражая несуразную озабоченность, приписал: "Конечно, если ты подумываешь о разводе, - молю Бога, чтобы так и случилось, хотя признаю за тобой право не делать этого, - я буду рад передать титул девушке после моей кончины, хоть какая-то помощь после развода. В действительности же я намереваюсь отказаться от титула и просить рыцарство, если тебя не будет тошнить называть меня "Сэр"... Я считаю, в нынешние времена нельзя отказываться от высочайшей признательности, как поступили некоторые отвратительные умники, это будет как пощечина сюзерену на радость другой стороне, чего они, несомненно, и добивались."
  Марк ясно дал понять, что, - с вероятным участием Ваннопов, - он непоколебимо поддержит Кристофера в случае, если она решит устроить публичный скандал... Что же касается Ваннопов... девушку можно не брать в расчет. А может, и нет, если она окажется опасной и сумеет вить веревки из Кристофера... Но почтенная мать была грозной особой с острым языком, и к ней уважительно прислушивались и из-за положения ее покойного мужа, и из-за написанных ею веских статей...
  Как-то Сильвия поехала посмотреть, где они живут... унылая улица в дальнем пригороде, дома, - она достаточно знала о недвижимости, чтобы судить, - так называемые "залатанные плиткой", когда наружняя часть дома покрыта плиткой, внутренняя же выложена ломким кирпичом и плиткой низкого качества. Ветхие по сути дома, несмотря на обманчивый художественный вид, и сильно затененные старыми раскидистыми деревьями, оставленными, должно быть, для живописности... Убогие и, скорее всего, сумрачные комнаты... Обиталище крайней нужды или абсолютной нищеты... Она слышала, что доходы старой женщины с началом войны так сильно упали, что единственном источником для пропитания стали деньги, получаемые девушкой за должность школьной учительницы, преподавательницы атлетики в школе для девочек...
  Она прошлась пару раз по улице туда и обратно, надеясь встретить девушку... И ей неожиданно пришло в голову, что она занимается постыдным делом... Стыдно было иметь в соперницах ту, которая недоедает и ютится в какой-то конуре... Но так устроены люди - она должна считать себя везучей, что девчонка не обитает в кондитерской... И этот Макмастер говорил, что у нее светлая голова и правильная речь, хотя его любовница обозвала "ограниченной невеждой"... Последнее, вероятнее всего, было неправдой - по крайней мере, несколько лет девчонка была близкой наперсницей этой женщины, с тех пор, когда они еще жили за счет Кристофера, и до момента, когда эти выскочки из низов среднего класса решили, что смогут пробиться в Общество, подлизываясь к Сильвии... Так что наверняка девчонка была интересной собеседницей, и, что тоже немало, имела отменную физическую форму... Крепкая непритязательная штучка... Она ни в коем случае не желала ей зла!..
  С трудом верилось в то, что Кристофер, имея в своем распоряжении средства, сравнимые с сокровищами Индии, оставил ее голодать в таком жалком месте... Впрочем, Титдженсы отличались суровостью! Взять хотя бы квартиру Марка... Кристофер же мог выспаться как на полу, так и на перине. А девушка, скорее всего, не приняла бы его деньги. В чем была бы совершенна права - только так можно было бы его удержать... Ей самой было прекрасно известно, каким стимулом может быть стремление избавиться от нужды... В ее уединении в монастыре, как и другие отшельники, она спала на жесткой и холодной кровати, и вместе с монашками вставала к заутрене в четыре.
  Не то, чтобы ей не нравились обстановка или еда - она ничего не имела против, но послушницы и некоторые из монахинь были из низших слоев, что было слишком для нее... По этой причине она изберет монастырь Благородных Дам, если, согласно договора, ей придется уйти из мира...
  Совсем рядом, чуть ли не в саду, раздался орудийный залп, сопровождаемый разудалым стрекотом зениток. Ее встряхнуло, и почти в то же мгновение у причала в конце улицы взорвался летевший с пронзительным звуком снаряд. Ее привели в негодование игрища этих школяров. У двери появился высокий седоусый генерал с багровым лицом, совершенно непривлекательного вида, приказал погасить все лампы, оставив только две, и посоветовал укрыться где-нибудь, например, во вполне пригодных подвалах отеля. Он ходил по комнате, туша огни, мимо него пары и группки потянулись к выходу... Титдженс взглянул поверх письма, - в руках он держал одно из посланий миссис Ванноп, - но увидев, что Сильвия не двигается, остался сидеть в кресле...
  - Не вставайте, Титдженс, - сказал генерал. - Сидите, лейтенант... Полагаю, миссис Титдженс... Ну конечно же, я узнаю вас, миссис Титдженс... Ваш портрет на этой неделе был в... Я забыл название...
  Он сел на подлокотник широкого кожаного кресла и завел разговор обо всех своих неприятностях, вызванных ее эскападой... Молодой офицер из его штаба, срочно поднявший его ото сна после знатного обеда, был изрядно напуган ее появлением без документов... С тех пор его пищеварение нарушено... Сильвия ответила, что ей очень жаль. Ему следует пить за обедом горячую воду, никакого алкоголя. Ей было необходимо безотлагательно обсудить важный вопрос с Титдженсом, и она на самом деле не понимает, зачем им нужны документы взрослых людей. Генерал начал распространяться о важности его службы и количестве вражеских агентов в городе, ежедневно арестовываемых благодаря его прозорливости, о способах их связи...
  Сильвия была поражена изобретательностью отца Консетта. Она посмотрела на часы. Десять минут прошли, но ни одной души не оказалось в этом унылом месте... Отец полностью, - несомненно, в знак того, что не может быть никакой ошибки! - освободил эту комнату. Вполне в его ироничном духе!
  Чтобы убедиться, она встала. В дальнем конце комнаты, в полумраке одной из непогашенных генералом ламп, едва обозначились две фигуры. Она направилась к ним. Генерал, со всей учтивостью сопровождая ее, говорил, что ей нет необходимости задерживаться там. Что он предпринял этот маневр только для того, чтобы очистить комнату от глупых молодых офицеров, которые только и ищут затененные углы, чтобы пообжиматься. Она ответила, что ей нужно посмотреть вывешенное в том конце расписание...
  Лучик надежды, что хотя бы один из этих двоих окажется достойным мужчиной, погас... Первый был молодым, вызывающим жалость офицером с едва пробивающимися усиками и явными слезами на глазах. Второй пожилой, лысый, яростно возмущающийся гражданский в вечернем костюме, пошитом, скорее всего, провинциальным портным. Резкие движения его рук призваны были подчеркнуть важность сказанных со сдерживаемым волнением слов.
  Генерал объяснил, что это один из молокососов из его штаба, получающий взбучку от отца за огромную трату денег. Молодые остолопы теряют головы среди девушек, - да и старые тоже. Ничто их не останавливает. Само место является рассадником... Он не закончил предложения. Вы не поверите, какие проблемы приходится решать... Даже этот отель... Эти скандалы...
  Он спросил, не извинит ли она его, если он немного вздремнет в одном из кресел, расположенных достаточно далеко, чтобы не мешать их деловому разговору. Ему предстоит полночи быть на ногах. Сильвия посчитала его слишком ничтожным персонажем - по-настоящему недостойным, чтобы именно его отец Консетт прислал в качестве доверенного лица для очистки комнаты... Но Знамение было дано. Теперь она должна обдумать свое положение. Это означает, - или нет? - что она вступает в схватку с небесными силами!.. Сильвия стиснула руки...
  Генерал, проходя мимо Титдженса, прогудел:
  - Я получил вашу записку утром, Титдженс, и должен сказать...
  Титдженс неуклюже выбрался из кресла и встал по стойке 'смирно', вытянув по швам широкие сверху и сужающиеся книзу руки.
  - Это довольно-таки решительно - написать на обвинительном листе из моего департамента 'По делу оправдан'. Мы не предъявляем обвинения без должного основания. И ефрейтор Берри является образцово-благонадежным из сержантского состава. Сейчас очень трудно заполучить таких, особенно после недавних беспорядков. Требует определенного мужества, могу вас уверить...
  - Если бы вы, сэр, распорядились проинструктировать военную полицию гарнизона не называть колониальные войска 'проклятыми салагами' (conscript - новобранец, призванный служить, в отличие от воевавших добровольно - прим.перев.), проблема была бы решена... Нам, офицерам, было поручено проявлять особую осмотрительность с войсками из Доминионов. Они весьма обидчивы...
  Из внезапно вскипевшего генерала брызгами вылетали обрывки предложений: 'чудовищная наглость', 'следственная комиссия', и даже 'проклятые салаги'.
  - Но ведь они же призывники, ваши солдаты? - немного успокоившись, сказал генерал. - От них еще больше проблем... Я должен был предусмотреть, что вы захотите...
  - Нет, сэр. В моем подразделении нет ни одного бойца, что из Канады, что из Британской Колумбии, который был зачислен не по собственному желанию...
  Генерал взорвался до такой степени, что обещал передать дело в ставку главнокомандующего. Пусть Кэмпион разбирается как хочет, а он умывает руки. Тут же сорвался с места, остановился, отвесил холодный поклон в сторону Сильвии, оставшийся без внимания, пожал плечами и умчался в бешенстве.
  Сильвии очень трудно было собраться с мыслями. Весь вечер в этой курительной комнате был наполнен военными происшествиями, казавшимися ей школьными выходками.
  Коули, изрядно набравшийся ликера, обратился к Титдженсу:
  - Ей-Богу, не хотелось бы мне даже вот настолечко оказаться на вашем месте, если вы сегодня попадетесь на глаза этому брюзге...
  После этих слов Сильвия крайне удивилась:
  - Не хочешь ли ты сказать, что этот спятивший старый болван может каким-то образом влиять на твою участь?.. Твою!
  - Что ж, все это довольно неприятно...
  Она заметила, что похоже на то, и, не успел Кристофер закончить предложения, как у его локтя появился дежурный с ворохом бумаг и карандашом наготове. Титдженс быстро просматривал документы, подписывая один за другим, и урывками говорил:
  - Сейчас тяжелое время... Мы перекидываем войска на передовую как можно быстрее... И без конца меняющийся личный состав...
  Он раздраженно фыркнул и спросил у Коули:
  - Этот крайне недалекий Питкинс получил должность инструктора по бомбометанию. И не сможет сопровождать пополнение... Кого, к дьяволу, я назначу?.. Кто, проклятие, там еще остался?.. Вы знаете всех этих...
  Он остановился - дежурный мог его услышать. Смышленный парень. Почти единственный смышленный парень, оставшийся у него.
  Коули подскочил со стула и сказал, что телефонирует в столовую и узнает, кто там еще есть...
  - Сержант-майор Морган составил рапорт о вероисповедании новых солдат? - обратился Титдженс к дежурному.
  - Нет, сэр. Я сам сделал. Все в порядке.
  Парнишка вытащил из кармана куртки листок и смущенно произнес:
  - Если вы не против подписать, сэр... Я мог бы завтра в шесть утра отправиться в Болонью с вагонеткой службы тылового обеспечения...
  - Нет, ты не можешь в увольнительную. Я не могу лишиться и тебя. Зачем тебе отпуск?
  Парень едва слышно пробрмотал, что хочет жениться.
  - Не стоит... - продолжая подписывать бумаги, сказал Титдженс. - Спроси своих женатых приятелей, каково это!..
  Молодой человек, пунцовое лицо которого ярко проявилось на фоне солдатской формы, поскреб подошвой ботинка носок другого. Он объяснил, что, учитывая присутствие мадам, поспешность, можно сказать, вызвана необходимостью. Со дня на день ожидается прибавление. А девушка она хорошая. Титдженс подписал бумажку, и не глядя, протянул солдату. Тот стоял, не поднимая глаз от пола. Тишину нарушил телефонный разговор из дальнего угла комнаты. Коули не получилось связаться с лагерем, потому что по линии шла передача экстренного сообщения о немецком шпионаже для уснувшего генерала.
  - Ради Бога, оставайтесь на линии!.. - кричал Коули. - Ради Бога, оставайтесь на связи!.. Я не генерал!.. Да я же не генерал!..
  Титдженс велел дежурному разбудить спящего вояку. Пробуждение было бурным. Генерал вопил:
  - Кто говорит?.. Капитан Баблиджокс... Капитан Каддлстокс... что за имена!.. И с кем вам надо говорить?.. С кем?.. Со мной?.. Это срочно?.. Разве вы не знаете, что по процедуре надо докладывать в письменном виде!.. Черт с ней, со срочностью!.. Вы знаете, где вы находитесь?.. В Первой Армии у Кассельского канала... А шпион был в Л., на территории С., по другую сторону канала!.. Французские гражданские власти были очень обеспокоены... Были, черт их побери!.. К черту офицера!.. К черту французского мэра!.. И к черту лошадь, на которой ехал предполагаемый шпион... и если вы хотите переложить на меня написание докладной в штаб-квартиру Первой Армии и приложить в качестве доказательств лошадь и патронташ...
  Генерал еще долго бушевал. Титдженс, продолжая читать бумаги, между делом разъяснил происшествие, восстановив всю историю по обрывкам фраз и повторений телефонного разговора генерала... Вероятнее всего, власти французского местечка Варендонк были встревожены несколько дней бесцельно шатающимся по их окрестностям одиноким всадником в английской униформе. К тому же он несколько раз пытался пройти по мосту через канал, но охрана моста проявила бдительность... А затем неподалеку случился сильный артиллерийский обстрел, возможно, мощнейший за все время. Немцы густо забрасывали район снарядами в надежде поразить мост (???)... Позвонивший офицер, скорее всего, был главой охраны моста. Но, так как он находился на территории Первой Армии, очевидно, было верхом крайнего неприличия будить генерала, возглавляющего службу ловли шпионов по эту сторону канала... Генерал, возвращающийся мимо них к своему креслу подальше от телефона, очень энергично подтвердил свое мнение.
  Вернулся дежурный. Коули опять пошел к телефону, прихватив с собой еще одну порцию ликера. Титдженс уже закончил с бумагами и теперь быстро проглядывал их.
  - Есть какие-нибудь сбережения? - спросил он у парнишки.
  - Пятерка и несколько бобов (шиллингов - прим.перев.)
  - Сколько шиллингов?
  - Семь, сэр.
  Титдженс неловко полез во внутренний карман, пошарил в потайном карманчике за поясом и протянул кулак:
  - Вот! Это удвоит твои деньги. Десять фунтов четырнадцать! Но ты поступил недальновидно. Постарайся в следующий раз собрать побольше денег, намного больше. Роды очень дорого обходятся, тебе еще предстоит это узнать, а денег, вырученных за обручальное кольцо, хватит ненадолго...
  Дежурный уже отошел, когда капитан снова позвал его:
  - Ну-ка, дежурный, вернись... не распространяйся об этом в лагере... я не могу позволить себе финансировать каждого недоношенного младенца в батальоне... После отпуска я буду рекомендовать тебя на звание ефрейтора, если ты продолжишь так же хорошо работать.
  И еще раз вернул дежурного, чтобы спросить, почему капитан Маккечни не подписал бумаги. Парень невнятно, запинаясь, пробубнил:
  - Капитан Маккечни был... Он...
  - О Боже! - пробормотал себе под нос Титдженс и вслух сказал, - У капитана был еще один нервный срыв.
  Дежурный с благодарностью повторил фразу. Да, так. Нервный срыв. Говорят, он очень странно вел себя в клубе. Высказывался о разводе. Или о своем дяде. Среди ночи!
  - Да, да. - Титдженс привстал в кресле и посмотрел на Сильвию.
  - Ты не можешь идти! - с болью в голосе воскликнула она. - Я настаиваю, ты не пойдешь!
  Он снова опустился в кресло и устало заметил, что ему неспокойно. Генерал Кэмпион велел ему приматривать за этим офицером. Ему вообще нельзя покидать лагерь по возможности. Но Маккечни вроде стало лучше.
  Значительная доля дерзкого хладнокровия покинула ее. Она предполагала долгую ночь в роскошном удовольствии помучить этого чурбана напротив. Терзать и соблазнять.
  - Ты должен принять здесь и сейчас решение, от которого зависит вся твоя жизнь! Наши жизни! И ты хочешь уклониться из-за жалкого ничтожного племянника твоего жалкого ничтожного друга...
  - И даже сейчас, - добавила она по-французски, - ты не можешь сосредоточиться на этих серьезных делах из-за ваших детских игрищ. Это оскорбляет меня до глубины души! - она задыхалась.
  - Где теперь капитан Маккечни? - спросил Титдженс у дежурного.
  - Он ушел из лагеря. Полковник базы послал пару офицеров на поиски.
  - Найди такси. Я сам поеду в лагерь.
  На что парень ответил, что такси не ездят из-за воздушной тревоги. Может, обратиться в гарнизонную военную полицию с требованием безотлагательно предоставить авто для выполнения срочного поручения?
  Тут же из сада раздались три задорных выстрела зениток (???). В течение следующего часа они стреляли уже каждые две-три минуты.
  - Да, да! - согласился Титдженс.
  Рокот воздушного налета становился все значительнее. Титдженсу принесли срочное письмо в голубом конверте, который использовали французские гражданские. В письме герцогиня сообщала, что французским правительством запрещена поставка угля для теплиц. Ей нет нужды говорить, что она полностью полагается на его честь в вопросе получения угля через британские военные власти, и она просит немедленного ответа. Титдженс не мог скрыть раздражения по мере прочтения. Сильвия, взвинченная грохотом, закричала, что это, должно быть, от Валентайн Ванноп из Руана. Неужели она не может оставить его в покое хотя бы на час, чтобы он уладил свои житейские дела? Титдженс пересел в соседнее с ней кресло и протянул письмо от герцогини.
  Он начал долгое, медленное и обстоятельное объяснение с долгих, медленных и обстоятельных извинений. Он говорил, что очень сожалеет, что она взяла на себя труд проделать такой далекий путь для оказания ему чести спросить совета в вопросе, решить который она может абсолютно по своему усмотрению, но из-за чрезвычайно сложной боевой обстановки он вынужден отвлекаться. Что касается его, то Гроуби и все к нему относящееся полностью в ее распоряжении. И, конечно же, необходимые для его содержания средства.
  В порыве внезапного и полного отчаяния она восклкнула:
  - Это означает, что ты не намерен там жить.
  Он ответил, что это решится позже. Без сомнения, война продлится еще долго. Пока она идет, не может быть и речи о его возвращении.
  - А это означает, что ты настроен погибнуть. Предупреждаю, что, если ты погибнешь, я велю срубить большой кедр с юго-западной стороны Гроуби. Из-за него свет не доходит до основной гостиной и спален над ней...
  Он вздрогнул. Естественно, его это задело. Она пожалела о сказанном. Ей хотелось, чтобы он вздрогнул по другой причине.
  Титдженс возразил, что у него нет намерения погибнуть, но это не в его воле. Он должен идти, куда прикажут и делать то, что прикажут.
  - Ты! Ты! Разве это не унизительно? Тебе ли быть на побегушках у этих тупиц?
  Он пустился в пространные объяснения, что ему не грозит особая опасность - можно сказать, вообще никакая опасность, если только не придется вернуться в свой дивизион. И скорее всего, его и не отправят в дивизион, разве что он не покроет себя позором или будет плох в той работе, которую он сейчас выполняет, что маловероятно. К тому же, с его низкой категорией он нежелателен в дивизионе, находящимся сейчас на передовой. Как она должна была заметить, все, кто работает здесь, физически не подходят для передовой.
  - Так вот почему здесь не из чего выбрать... Это не то место, где можно встретить достойного человека. Диогену с его лампой здесь нечего делать.
  - Если смотреть с этой стороны... Совершенно верно, что большинство из... назовем их, твоих друзей, были убиты в начале войны, или же, если они живы, продолжают участвовать в действиях... То, что ты считаешь 'достоинством', чаще всего подразумевает хорошую физическую форму... Лошадь, например, на которой я приехал, больше походила на клячу... Конечно же, она немецкая и нечистокровная, но все-таки ухитрилась выдержать мой вес...
  Твои друзья, так или иначе, до войны были профессиональными военными или из околовоенной среды. Ты с ними больше не общаешься - они либо погибли, либо сильно заняты. Но с другой стороны, многочисленные 'клячи', распоряжающиеся в этом немаленьком городе, с делами справляются, если есть хоть какая-то для этого возможность. При этом не они препятствуют представлению. Если кто и мешает, то это твои наименее уважаемые друзья из министерств, которых, если и можно назвать профессионалами, то профессионалами коррупции.
  - Тогда почему же ты не остался дома, чтобы контролировать их, если они коррупционеры? - с горечью воскликнула она. - Именно те, кто остался дома и ведет оживленную светскую жизнь, несмотря ни на что, являются самыми успешными политиками-профессионалами. Как и ты когда-то, до того, как узнал о войне. Разве не этого ты хотел? Теперь ты хочешь променять всю свою жизнь на какие-то позорные игрища?...
  С нарастанием шума и грохота воздушного налета нарастало и ее озлобление:
  - Понятно, что политики и до войны были подлыми существами. Ты даже и помыслить не мог, чтобы принять их в своем доме... Но чья вина, как не лучших классов, ушедших на войну и оставивших Англию безотрадной пустыней на людишек без совести, без устоев, без манер?
  Она добавила некоторые подробности поведения в загородном доме одного из членов правительства, которого не любила.
  - И это ваша вина, - закончила она. - Почему не ты Лорд-Канцлер, или Канцлер Казначейства вместо того, которого я даже не знаю? Ты бы справился, с твоими способностями и стремлениями. Возможно, тогда бы все происходило разумно и честно. Если твой брат без малейшей доли твоего таланта смог стать постоянным главой департамента, почему же ты не возвысился с твоим дарованием, с твоим влиянием... и твоей честностью? О Кристофер! - почти прорыдала она.
  У экс-сержант-майора Коули, вернувшегося от телефона и слышавшего в паузах между воздушными атаками намеки Сильвии о привычках некоторых членов правительства, в прямом смысле отвисла челюсть.
  - Послушайте, послушайте, мадам!.. - дождавшись следующей паузы, воскликнул он. - Нет ничего, чего капитан не смог бы достигнуть... Он выполняет обязанности бригадира (высшее старшее офицерское звание - прим.перев.) на жалование действующего капитана... А отношение к нему вызывает возмущение... Правду сказать, с нами со всеми обращаются возмутительно - жульничество и обман на каждом шагу... Достаточно посмотреть, что делают с пополнением с самого начала... Сперва приказали поднять в ружье, затем отменили, потом снова приказали и снова отменили... И так до тех пор, пока все не сбились с ног... Их должны были отправить еще прошлой ночью. Когда солдаты домаршировали до станции, их вернули обратно и сказали, что следующие шесть недель они не понадобятся... И теперь они должны завтра до рассвета на грузовиках доехать до железнодорожной станции Ондекетер, потому что здесь железная дорога разрушена!.. До рассвета, чтобы вражеские аэропланы не заметили их на дороге... Разве это не делается для того, чтобы навредить солдатам и нарушить работу дежурных комнат? Это бессовестно. Неужели они думают, что гунны поступают также?
  - Послушайте, старина... - хриплым от порыва симпатии голосом обратился он к Титдженсу. - Извините, сэр... Нет возможности найти офицера, который сопровождал бы пополнение. Те, которые подходят, узнают заранее, который из отрядов должен выступить, и сматываются по своим делам. Никто из них не вернется в лагерь раньше пяти утра... Даже если узнают, что отряд выступает в четыре... Уже...
  Его голос начал срываться от волнения, когда он предложил себя в качестве сопровождающего, чтобы выручить капитана. Капитану известно, что он справится не хуже. Что же касается майора, закрепленного за их пополнением, то он живет в этой же гостинице, Коули его видел. Он даже не шелохнется в четыре утра. Прикатит прямо на станцию к семи. Так что нет смысла выводить солдат раньше пяти: в это время еще темно, аэропланы гуннов не заметят двигающиеся отряды. Он будет рад, если капитан поднимется в лагерь к пяти, чтобы бегло осмотреть их и подписать документы, которые должен подписывать только командующий офицер. Он же знает, что капитан не спал прошлой ночью в основном из-за его, Коули, немощи, и меньшее, что он может сделать для капитана - это потратить полтора дня от своего отпуска для сопровождения пополнения. Тем более, он направляется домой и будет не прочь бросить последний взгляд как праздный турист на те места, где они побывали в четырнадцатом...
  Заметно побледнейший Титдженс спосил:
  - Вы помните 09 Моргана у Нуаркура?
  - Нет... Он там был?.. Думаю, под вашим командованием... Это тот солдат, что был убит вчера... Умер на ваших руках из-за моей оплошности. Я должен был быть вместо него.
  И с тайным торжеством нижнего чина, считающего, что женам нравится слышать о счастливом спасении мужа от смерти, добавил:
  - Убит в шаге от капитана, да. Для капитана, должно быть, ужасный шок... Жуткая передряга... Капитан держал его на руках, когда он умирал. Как будто младенца... Как настоящая няня! Ну, мы все склонны, когда один из наших людей... Никаких чинов! Знаете, когда король отдает честь солдату, а солдат оставляет это без внимания?.. Только когда он мертв...
  И Сильвия, и Титдженс - оба молчали, только лица выделялись серебром в зеленом свете лампы. Титдженс закрыл глаза. Старый служака воодушевленно продолжал говорить. Когда он поднялся на ноги, собираясь идти в лагерь, его немного покачивало...
  - Нет, - торжествующе взмахнул Коули сигарой, - я не помню 09 Моргана при Нуаркуре... Но я помню...
  - Я подумал, что, возможно, он и был человеком... - не открывая глаз, произнес Титдженс.
  - Нет, - настаивал бывалый солдат, - Я не помню его... Но, Боже мой, я помню, что случилось с вами! - Он ликующе посмотрел на Сильвию, - Капитан вляпался в... Вы не поверите, во что вляпался капитан! Никогда! Почти бесшумное было дело, лишь немного лунного света... Артиллерия не проявила себя ничем особенным... Похоже, мы крепко удивили гуннов, а может, они сами по какой-то причине решили отдать свои передовые траншеи... Там никого не было... Помнится, я сильно занервничал... Сердце мое стучало в пятках! Там практически ничего не надо было делать!.. Если ничего не надо делать, будь уверен, что гунны приготовили что-нибудь прескверное... Конечно, был пулеметный обстрел... Справа от нас, но довольно далеко... И луна, она просто сияла этим ранним утром. Необычайная безмятежность. Небольшой туман... И крепкий морозец... Такой крепкий, что вы не поверите... Достаточный, чтобы сделать опасными даже осколки...
  - Так, значит, не всегда грязь? - спросила Сильвия.
  - Он перестанет, если тебе не нравится, - сказал Титдженс.
  - Нет... - невыразительно ответила Сильвия, - Я хочу послушать...
  - Грязь! - выпрямился Коули для пущего эффекта. - Совсем нет... Даже вполовину... Говорю же, мэм, мы ступали по мерзлым лицам мертвых немцев, когда бежали (???)... За день до этого мы перебили ужасное количество немцев... Можно было не сомневаться, почему они так легко оставили окопы: тяжело атаковать оттуда... (???) Во всяком случае, они оставили нам хоронить своих погибших, зная наверняка, и потому уходили с легким сердцем!.. Но ведь справедливо нагнать страху на меня, заставив думать, на что будет похожа их контратака... Контратака в десять раз хуже, чем подготовленная оборона... Они прячутся за насыпями над окопами, - мы называем их траверсами, - чтобы дать нам пинка в лицо... Так что я весьма обрадовался, когда трофейщики и тыловики прошли вперед нас... Они смеялись... Уайлтширцы... Моя благоверная из тех краев... Я имею в виду миссис Коули... Но до этого я увидел, как упал капитан и подумал: 'Вот еще один из лучших схлопотал пулю...'
  Экс-сержант-майор понизил голос - он слыл хорошим рассказчиком в полку:
  - Споткнулся, застыл посреди мерзлой земли, голова между рук... Как будто в молитве... Вот так!
  Он поднял обе руки вверх, сигара осталась в полусогнутых пальцах, запястья близко дуг к другу;
  - И застыл в лунном свете!.. Бедняга!..
  - Думаю, - прознес Титдженс, - скорее всего, я видел 09 Моргана той ночью... Естественно, я выглядел мертвым... не было признаков жизни... И я видел, как Томми приложил винтовку к плечу своего приятеля и выстрелил... Пока я валялся на земле...
  - А, так вы видели... Я слышал, как солдаты говорили об этом... Но, естественно, они не признаются, кто это и где это было!..
  Небрежно сказанные капитаном слова прозвучали неискренне:
  - Раненого солдата звали Стиличо... Странное имя... Полагаю, корнуэльское... Впереди нас была рота В...
  - И вы не отдали их под трибунал?
  Нет. Он не может быть абсолютно уверенным. Хоть и не сомневался в увиденном. Его больше волновали вопросы личного характера. Это беспокойство, пока он валялся на земле, несколько притушило его отношение к произошедшей сцене. К тому же, слабо заметил он, офицер должен опираться на свое чувство справедливости. Он принял верное решение в данной ситуации, как будто ничего не видел. Голос его становился все глуше, все тише. Сильвии стало ясно, что Кристофер приблизился к самому пику душевных страданий.
  - Представьте себе, - неожиданно воскликнул он, обращаясь к Коули. - Я спас его от наказания, чтобы его убили через два года! Господи! Это было бы чудовищно!
  Сильвии было не слышно, что Коули ласково и утешительно сопел Титдженсу в ухо. Эту близость она уже не могла вынести.
  - Думаю, - она постаралась придать голосу самый равнодушный тон, - что один из них неудачно пошутил по поводу девушки другого. Или жены.
  - Да храни вас Господи, нет! - взорвался Коули. - Они договорились между собой. Один получил бы возможность отправиться домой, а второй, якобы сопровождая раненого на перевязочный пункт, убраться прочь из этого пекла.
  - Вы хотите сказать, что человек способен на такое, только чтобы избавиться от?..
  - Помилуй вас Господи, мэм, тот ад, в который попадают Томми... Именно здесь и видна разница между ценностью жизней нижних чинов и офицеров... Говорю вам, мэм, как старый солдат, я прошел семь войн, одну за другой... На этой войне были времена, когда я готов был кричать, свесив правую руку вниз...
  Он помолчал, а потом продолжил:
  - Я надумал... да и не только я, что, если поднять свою руку над насыпью, да еще и нацепив на нее фуражку, то минуты через две пуля немецкого снайпера поразит ее... И тогда 'Здравствуй, Родина!', как говорят солдаты... Раз уж такое могло прийти в голову мне, полковому сержант-майору с двадцатитрехлетним сроком действительной службы...
  Бодрый дежурный вошел в комнату с сообщением, что он нашел такси, и растворился в полумраке.
  - Солдат рискнет быть казненным из-за прострела своему товарищу... - сказал Коули. - Они привязываются к своим товарищам больше, чем к женщинам.
  Сильвия вскрикнула как от зубной боли.
  - Да, мэм, это так. Весьма трогательно.
  Алкоголь своеобразно действовал на него - на ногах он держался очень неуверенно, но голос звучал предельно ясно.
  - Странно слышать, что ваш ум занимают житейские заботы... - обратился он к Титдженсу. - Я помню афганскую кампанию, когда мы попали в дьявольски тяжкую передрягу... Я получил письмо от моей жены, миссис Коули, с известием, что у нашей дочери Винни корь... Между мной и миссис Коули было только одно расхождение: я говорил, что ребенка надо завернуть в шерстяную фланель, а она утверждала, что байки будет достаточно. В Уайлтшире шерсти производится немного, не так, как в Линкольншире... В Линкольншире разводят длиннорунных овец... И... весь день скрываясь среди камней от афганских пуль, единственное, о чем я мог думать... Вы же сами знаете, мэм, как мать, насколько важно при кори держать ребенка в тепле... Я повторял про себя - почти кричал, - 'Только бы она завернула дочь в шерсть! Только бы она завернула Винни в шерсть!..' Будучи матерью, вы понимаете... Я видел фото вашего сына на ночном столике капитана. Майкл его зовут... Как видите, капитан не забыл ни вас, ни вашего сына.
  - Пожалуй, вам не стоит продолжать, - ясно дала понять Сильвия.
  Зенитные орудия были развернуты в саду с другой стороны отеля, и между беспорядочными выстрелами, разрывающими мозг, можно было вставить пару предложений. Все же уханье воздушной атаки встревожило Сильвию. Но еще больше ее обеспокоило внезапное видение - она вспомнила лицо Кристофера, в Йоркшире, у его сестры, когда у их мальчика во время кори температура поднялась до 105 градусов (примерно 40 градусов по Цельсию - прим.перев.). Он взял на себя ответственность, от которой отказался провинциальный доктор, поместить сына в ванну с крошеным льдом... В ярком свете лампы он выглядел бесстрастным, с ребенком в неловких руках склонившийся над поблескивающей льдинками поверхностью воды... Память подсказала ей, каким он был тогда: необъяснимое для нее некоторое напряжение в чертах лица... как будто у него сильный насморк - затрудненное дыхание, подавленные эмоции, взгляд в никуда... Нельзя было сказать, видит ли он вообще ребенка - наследника Гроуби и все такое!.. Между двумя залпами что-то сказало ей: 'Это его ребенок. Он прошел через ад, чтобы вернуть его к жизни...' Она поняла, что это отец Консетт. И она знала, что это правда: он прошел через ад, чтобы вернуть сына к жизни... Сердечная привязанность встретилась лицом к лицу со страданием в этой беспощадной ванной!.. Столбик термометра прямо на глазах стал падать вниз... 'Сильное сердце у мальчика! Оно вытащило его!' - вырвалось у Кристофера и он, затаив дыхание, наблюдал, как тонкая нить окрашенной ртути опускается до нормы...
  - Ребенок такая же его собственность, как и проклятое поместье, - прошипела теперь Сильвия. - Ничего, я заполучила их обоих...
  Но мучить его по этому поводу она будет в другой раз. Поэтому, когда второе орудие выплюнуло свой залп, она сказала набравшемуся старику:
  - Мне не хотелось бы, чтобы вы продолжали.
  - Мы с миссис Титдженс расходимся во взглядах на некоторые вопросы, - незамедлительно спас приличия Кристофер.
  'Расходимся во взглядах! Боже мой!' - подумала она. Чем больше она узнавала, тем сильнее ее охватывало чувство ненависти!.. и глубокой тоски!.. Она видела, как Кристофер увязает в сутолоке безумцев, притворяющихся заинтересованными в мальчишечьих играх. Но притворство становилось бесконечно устрашающим и безмерно подлым. Грохот пушек и других орудий для произведения шума представлялся ей жестоким и отвратительным средством для придания бессмысленной напыщенности нелепым играм мужчин школьного возраста... Кэмпион, или подобный ему школяр, выступил: 'Привет! Вокруг какие-то немецкие аэропланы... Можно выкатить наши пушки! Давайте побабахаем!' Как будто это те самые пушки для пускания салюта в день рождения Короля... Это просто оскорбительная наглость - устанавливать зенитки в саду отеля, когда достопочтенные господа хотят прилечь поспать или желают пообщаться!
  Дома она еще была в состоянии придерживаться уверенности, что все это что-то вроде игры... Где угодно, даже в доме министра Короны, за обедом, ей было достаточно сказать: 'Давайте прекратим разговоры об этих ужасных вещах...' И немедленно десять-двенадцать человек, включая министра, соглашались с ней, что они сыты по горло...
  Но здесь!.. Она очутилась в самом чреве страшного действия... Оно двигалось, перекатывалось, перетекало, растворяясь прямо на глазах, но оставалось повсюду. Словно пытаешься уследить за одним ромбиком в узоре на коже гигантской змеи, необратимо перемещающей свои кольца... Отчаяние овладело ею: сосредоточенность Титдженса в совокупности с озабоченностью этого сомнительной репутации пьянчуги. Ей не приходилось видеть своего мужа, держащего совет с кем бы то ни было: он был бизон-одиночка... Теперь же внимания удостаивался любой недалекий штабной офицеришка, с которым он дома не общался бы так долго; любой надежный, пропитанный пивом сержант; любой мальчишка из подворотни, переодетый в дежурного... Стоило одному из них появиться, как весь его интерес обращался к тесному, голова к голове, обсуждению каких-то низменных тем детской игры - прачечная, уход за ногами, религия, незаконнорожденные... миллионы мелочей... Или их смертей!.. Во имя святых, что это - лицемерие или непостижимое малодушие? Они поощряют эту разгулявшуюся бойню себе на погибель, они провоцируют страшное истребление людей через боль и ужас. А затем терзаются муками из-за смерти какого-то солдата. Ей было ясно как Божий день, что Титдженс на пороге полного нервного срыва. Из-за смерти солдата! Она никогда не видела его таким страдающим, она никогда не видела его таким нуждающимся в сочувствии, его, возмутительно сдержанного чурбана! И он страдал, он терзался! Теперь!.. Она начала ощущать бесконечно простирающееся в пространстве скопление горя, стремящееся к вечному горизонту ночи... 'Пекло для нижних чинов'... Вероятно, для офицеров это тоже было адом.
  Настоящее сострадание в голосе этого сопящего, наполовину пьяного старика разозлило ее до невозможности. Ужас и нескончаемая боль, яма, в которую скатывается мир, привели к тому, что мужчины вынуждены предаваться развратным оргиям... В конце концов, это лежит в основе мужской чести, мужской нравственности, соблюдения договоров, отстаивании флага... Однажды приведенный в движение фантасмагорический круговорот инстинктов, похоти, опьянения не имел возможности остановиться и прекратить действие... Единожды познавший вкус крови в этой потехе, никогда не откажется упиться радостью еще раз... Эти люди говорили о занимающих их вещах со страстным вожделением, с каким мужчины делятся грязными описаниями в курительных комнатах... Единственное верное сравнение!..
  Не было никакой возможности все прекратить так же, как не было возможности остановить совсем пьяного экс-сержант-майора. Он был готов до такой степени, что осмелился дать совет молодой паре с разногласиями. Вино придало ему храбрости.
  Обрывки его не лишенных здравого смысла слов проникли сквозь представленную в ее голове картину, полную страданий и ужасов... Странные слова... Она, определенно, получила нагоняй!.. В соседнем зале, в дополнение к грохоту, начал горланить механический музыкальный инструмент:
  'Кукуруза и патока,
  Подается Расом!
  Я готов быть защекотанным до смерти,
  Чтобы узнать, могу ли я идти
  Или остаться прямо здесь...'
  
  Экс-сержант-майор добавил к уже имеющимся у нее сведениям историю о том, как миссис Коули, проводив на войну - семь их было, - его, сержант-майора Коули, три дня и три ночи распарывала и заново сшивала все простыни и наволочки в доме. Чтобы ни о чем не думать... Видимо, этот рассказ служил упреком или даже поучением ей, Сильвии Титдженс... Что ж, он был в полном порядке! Одного порядка с отцом Консеттом, и подобного же рода мудростью.
  Граммофон завывал - в уличной суматохе заурчали новые ноты в дополнение к последующим шести ослабевшим залпам зениток в саду... В очередной паузе между выстрелами Коули уже расшаркивался в прощальном обращении к ней. Он просил ее помнить, что у капитана накануне была бессонная ночь.
  В ее дерзкой памяти всплыли строки из письма одной из герцогинь Мальборо к королеве Анне. Герцогиня нанесла визит генералу в одном из его походов во Фландрию. 'Мой господин', - писала она, - 'оказал мне честь три раза, не снимая сапог!..' Такие вещи она помнит хорошо... Она обязательно - обязательно, - использует это на сержант-майоре, лишь для того, чтобы увидеть выражение лица Титдженса, тем более сержант-майор ничего не поймет... Даже если и поймет, кого это волнует!.. Он и так во хмелю скатывается к одной и той же теме...
  Грохот увеличился до невообразимого уровня. Даже подвывание близкого граммофона на фоне рева в двести лошадиных сил стало едва различимым, как едва различима золотая нить в грубой ткани. Она закричала. Проклятья небу, которых она, как ей казалось, никогда не знала, вырывались из нее. Она хотела перекричать этот грохот, она не была в ответе за себя за эти кощунственные слова, как теряющий свое сознание, свой рассудок человек под наркозом... Она потеряла рассудок... Она была одной из этой толпы!..
  Проснувшийся генерал сердито взирал из своего кресла на них, словно только они и были виновны в шуме. Лишь по запоздалому женскому крику из соседнего зала можно было понять, что все стихло.
  - Ради Бога, не заводите этот граммофон снова! - громко возмутился генерал.
  В благословенной тишине, после предварительных тресков и гитарных переборов, прозвучал удивительный голос:
  'Ничтожнее пыли
  Перед твоим образом...'
  А затем, перекрывая шелест голосов, продолжил:
  'Бледные руки я полюбил...'
  Генерал вскочил с кресла и ринулся в зал... Вернулся он удрученный:
  - Это какая-то важная персона из гражданских... Говорят, романист... Я не могу остановить его... - и добавл с отвращением, - Зал полон молодыми выродками и блудницами... Танцуют!..
  Мелодия и в самом деле, после гула, сменилась томной и прерывистой вариацией вальса.
  - Танцуют в темноте!.. - с явно выраженной брезгливостью заметил генерал. - Немцы могут появиться здесь в любой момент!.. Если бы они имели представление о том, что я знаю!..
  - Не было бы веселее снова увидеть синие мундиры с серебряными пуговицами и несколько прилично выглядящих мужчин? - отозвалась Сильвия.
  - Я был бы рад видеть их... - крикнул через комнату генерал. - Мне до смерти эти надоели...
  Титдженс что-то расспрашивал у Коули. Что именно, Сильвия не слышала, но по бубнежу Коули поняла, что тема все еще не закрыта:
  - В бытность мою сержантом в Кветте, я назначил рядового по имени Херринг поить ротных лошадей, а он просил отменить приказ, потому что боялся их... Лошадь затянула его в реку, и он утонул... Упала вместе с ним и затоптала его копытами, прямо по лицу... Тот еще вид был у него... Сколько бы я не говорил себе о чрезвычайных происшествиях на войне... Долго еще не мог есть... На английскую соль (успокаивающее средство - прим.перев.) ушло целое состояние...
  Сильвии хотелось завопить Титдженсу, что, если ему так жалко убитых, то уже пора отрезветь от греховной страсти воевать, но Коули задумчиво продолжал:
  - Говорят, английская соль - хорошее средство от... виденных вами мертвых... Конечно, вам придется недели две держаться в стороне от женщин... Мне пришлось. Все стояло перед глазами лицо Херринга с отпечатком копыта... И...была там одна аппетитная штучка - вполне достойных размеров, из тех, кого мы называем 'мощного сложения'...
  Он сам себя прервал восклицанием:
  - Не при вас... мэм, я...
  Он вставил остаток сигары в зубы и стал убеждать Титдженса, что он может доверить ему пополнение на утро, если капитан посадит его в такси.
  Он ушел, опираясь на руку Титдженса, причем угол между его фигурой и ковром был не более шестидесяти градусов...
  'Он не может... - думала Сильвия. - Он не может, нет... Если он джентльмен... После всех намеков этого старикана... Он будет последним трусом, если будет избегать... На две недели... И кто же здесь не публичный...'
  - О Боже! - вслух сказала она.
  Старый генерал, лежащий в кресле, повернулся к ней лицом:
  - Я бы, мадам, даже не будучи вами, поостерегся говорить о голубых мундирах с серебряными пуговицами здесь... Разумеется, мы понимаем...
  'Видите... даже этот потухший вулкан... раздевает меня глазами, полными крови... Почему же он не может?...'
  - О, генерал, вы же сами сказали, что вам до смерти надоели ваши товарищи...
  'Погоди!... У меня есть мужество отстаивать свои взгляды... Никто не назовет меня трусихой...'
  - Разве это не то же самое, генерал, если я скажу, что предпочту предаваться любви с любым прилично выглядящим мужчиной в голубом и серебряном, - или в чем-то другом! - чем с большинством из тех, кого мы видим здесь!..
  - Безусловно, мадам, если рассматривать с этой стороны...
  - А с какой еще стороны может рассматривать женщина?..
  Она подошла к столу и налила себе изрядное количество коньяка. Старый генерал плотоядно смотрел на нее:
  - Видит Бог! Леди, так принимающая ликер...
  - Вы же католик, не так ли?.. С именем О´Хара и легким акцентом... И, несомненно, вы связаны с дьяволом... Знаете что... Хорошо, тогда... Это с особой целью!.. Как вы говорите, ваши Благословенные Знаки (???)...
  Жар от выпитого ликера прокатился у нее внутри. В тусклом свете она увидела приблизившегося Титдженса. Генерал, к ее горькой радости, сказал ему:
  - Ваш приятель был более чем навеселе... Определенно, не для общества мадам!
  - Я совсем не предполагал иметь удовольствие ужинать сегодня с миссис Титдженс... Офицер праздновал свое повышение и я не мог оставить его...
  - О! А!.. Конечно, нет... Полагаю... - снова устроился в кресле генерал.
  Титдженс нависал над ней всей своей огромной массой. Дыхание ее еще не восстановилось... Он склонился к ней:
  - Повезло полупьяному... В гостиной танцуют...
  Сильвия решительно свернулась в плетеном кресле с унылыми синими подушками:
  - Больше ни с кем... Не хочу никаких знакомств!.. - отчаяние охватило ее.
  - Там нет никого, кого бы я мог представить тебе...
  - Нет, если это из милости!
  - Я думал, что может быть довольно скучно... Я танцевал в последний раз шесть месяцев назад...
  Она почувствовала, как красота разливается по всему ее телу. На ней платье из переливающейся золотом ткани. Ее бесподобные волосы завиваются у висков... Она напевала музыку из 'Венусберга' ('Venusberg' - грот Венеры, речь идет об Увертюре к опере Вагнера 'Тангейзер' - 'Вакханалия в гроте Венеры' - прим.перев.); музыку она понимала, как ничто другое...
  - Кажется, вы называете те здания, где расквартированы служащие из Женской вспомогательной службы, 'Венериными Гротами'? Не странно ли, что вы присваиваете Венеру в личную собственность?.. Подумайте о бедной Элизабет!.. (Венера и Элизабет - персонажи оперы Вагнера 'Тангейзер', соперницы по любви - прим.перев.)
  Они танцевали в темной комнате... Необычно было чувствовать себя в его руках... Она знала танцоров и получше... Он выглядел больным... Вероятно, ему нездоровилось... О, бедная Валентайн-Элизабет... Веселенький расклад!.. Граммофон старательно играл... Судьба!.. Вы видите, отец!.. В его руках!.. Конечно, на самом деле танец не... Но так похоже на настоящее! Так близко! 'Удачи для особой цели!'... Она почти поцеловала его в губы... Почти! 'Effleurer' (фр., 'слегка задеть' - прим.перев.), как говорят французы... Но она не постесняется... Он прижал ее крепче... Все эти месяцы без... Мой господин оказал мне честь... Рада за Мальбрука s'en va-t-en guerre (фр., 'идущего на войну' - прим. перев.)... Он знал, что она почти поцеловала его в губы... И что его губы почти ответили... Тот романист, из гражданских, потушил последний источник света...
  - Не лучше ли нам поговорить? - спросил Титдженс.
  - Тогда в моем номере! Я смертельно устала... Я не спала шесть ночей... Даже принимая снотворное...
  - Да, конечно. Где же еще?...
  Удивительно... Ее золотистое платье было сравнимо с colobium sindonis (простое белое одеяние без рукавов - прим.перев.), надеваемое Королем на коронаци... Когда они поднимались по лестнице, она подумала, почему тенор, исполняющий партию Тангейзера, всегда был толстым!.. Музыка из 'Венусберга' назойливо звучала в ушах... 'Шестьдесят шесть подштанников! Я трезва как стеклышко... Мне надо быть трезвой!'...
  
   Часть III
  
  ГЛАВА 1
  
  Через открытую дверь пробивалась полоса солнечного света. Появившаяся тень - тень Главнокомандующего, - очень кстати разбудила Кристофера Титдженса. Ему была неприятна мысль о том, что генерал застанет его спящим. Элегантный и нарядный в своем алом мундире с многочисленными позолоченными наградами и нашивками, генерал энергично переступил порог, продолжая разговаривать через плечо с кем-то позади. Боги спустились на землю, как в былые времена! Несомненно, это голоса разбудили Титдженса, но он предпочитал думать о незначительном вмешательстве Провидения, потому что он нуждался хоть в каких-то знаках со стороны Неба.
  Внезапно разбуженный, он не сразу понял, где находится, но ему хватило ума встать навытяжку перед генералом и четко ответить на первый вопрос:
  - Не будете ли вы любезны, капитан Титдженс, объяснить мне, почему в вашем подразделении нет огнетушителей? Вам известны крайне катастрофические последствия пожаров в вашем расположении?
  - Похоже, их невозможно получить, сэр, - сухо ответил Титдженс.
  - Как это так? Вы делали заявку в надлежащее ведомство? Может, вы не знаете, куда надо обращаться?
  - Подразделения, относящиеся к британским войскам, обеспечивает Инженерная служба.
  Когда он отправил им заявку, они ответили, что, так как его подразделение принадлежит войскам Доминиона, то ему следует обращаться в Артиллерию. В Артиллерии его информировали, что Верховным командованием не предусмотрено обеспечивание огнетушителями войск Доминионов, и что правильнее было бы добиться поставок от частных предприятий в Великобритании, пригрозив им записывать расходы от разрушенных казарм на их счет... Он обращался к нескольким компаниям-производителям, но они все ответили, что им запрещено продавать подобную продукцию кому-либо, кроме как только Военному Министерству...
  - Я по-прежнему ищу частное предприятие, - закончил он.
  Генерал обернулся через плечо к сопровождающему его офицеру, которым оказался полковник Левин:
  - Возьмите на заметку, Левин, хорошо? И разберитесь с этим вопросом. Проходил по вашему плацу, - сказал он Титдженсу, - и обнаружил, что офицер, отвечающий за физическую подготовку, явно ничего в этом не смыслит. Ему лучше отправиться чистить канализацию. Его форма уже и так испачкана по непонятной причине.
  - Сержант-инструктор, сэр, вполне знает свое дело. А офицер - из войск связи. В данный момент вряд ли я найду в своем подразделении пехотного офицера. На построении должен присутствовать офицер - согласно инструкции командования. Ему не обязательно самому проводить учение.
  - Я могу определить по униформе офицера, к какому войску он относится, - холодно заметил генерал. - Я не говорю, что вы не делаете все возможное с тем, что имеете в вашем распоряжении.
  У Кэмпиона сказанное было проявлением наивысшей похвалы.
  За спиной генерала Левин характерным морганием пытался подать какие-то знаки. Генерал, однако, оставался до чрезвычайности суровым, всем своим беспристрастным видом излучая нарочитую вежливость, при которой на застывшем лице не дрогнет ни один мускул. Высочайшая любезность от весьма выдающейся личности к крайне незначительной персоне!
  Он зорко оглядел палатку. Это было служебное помещение Титдженса, в котором только и были, что покрытые скатертью столы и висящий на опорной стойке большой календарь, густо помеченный красными чернилами и синим карандашом.
  - Пойдите и получите свой ремень. Через четверть часа вы пойдете со мной на обход кухонь. Можете предупредить сержанта-повара. Что представляют из себя ваши кухни?
  - Хорошо оборудованные кухонные помещения, сэр.
  - Вам очень повезло. Очень повезло!.. Половина подразделений этого лагеря имеют в своем распоряжении только плиты в каждой роте и полевые кухни под открытым небом...
  Он указал хлыстом на дверь и с особой отчетливостью повторил:
  - Пойдите и получите свой ремень.
  Титджен переминался с ноги на ногу:
  - Вы же знаете, сэр, что я под арестом.
  - Я отдал вам приказ, - прозвучал угрожающий голос. - Приступайте к выполнению обязанностей!
  Непреодолимая сила команды высшего чина повела шатающегося Титдженса к двери. Он услышал слова генерала:
  - Я более чем уверен, что он не пьян.
  Через несколько шагов Левин догнал Титдженса и поддержал его за локоть:
  - Генерал хочет, чтобы я пошел с вами, если вы чувствуете себя нехорошо, - зашептал он. - Вы понимаете, что вас выпустили из-под ареста! Вы держитесь замечательно... - уже не скрывал восторга полковник. - Это удивительно. Все, что я рассказывал генералу о вас... Сегодня утром только ваше подразделение было готово двигаться...
  - Разумеется, я понимаю, - пробурчал Титдженс. - Если я получил приказ выполнять свои обязанности, это означает, что я освобожден из-под ареста. Предпочитаю идти один... - севшим голосом попытался он объяснить. - Генерал вынуждает меня... Последняя вещь, которую я бы хотел, - быть выпущенным из-под ареста.
  - Вы не можете отказаться... - начал заикаться Левин. - Вы не можете его так расстраивать... Почему же, вы же не можете... К тому же, офицеров не отдают под трибунал...
  - Вы выглядите, как букет подвядших фиалок... (англ., 'wallflower' - фиалка желтая, или же в переносном смысле - дама, оставшаяся на балу без кавалеров, - прим.перев.) Прошу прощения, что-то взбрело мне в голову!
  Полковник неуловимо сник, его аккуратные усики немного растрепались, глаза слегка округлились, на щеках стали заметны морщинки.
  - Проклятие!.. - с жаром воскликнул он. - Вы думаете, я не переживаю за то, что с вами случилось? Бушующий О`Хара примчался ко мне на квартиру в половине четвертого... И я не собираюсь повторять, что он наговорил про вас...
  - Не надо! - грубо отозвался Титдженс. - Мне достаточно того, что слышал...
  - Я хочу, чтобы вы поняли... - с отчаянием выдохнул Левин. - Невозможно не поверить сказанному против...
  - Кого?... Против кого? - Титдженс стоял теперь лицом к нему, оскалив по-барсучьи зубы. - Черт бы вас побрал!
  - Против... Против... кого бы то ни было из вас... - слабо ответил полковник.
  - Тогда оставьте все это!
  Его немного повело в сторону, но он выпрямился и четким шагом двинулся вперед. Пройтись по улице оказалось как пройти через чистилище: увидев его, все тут же прятались в палатках... Но они всегда прятались при виде его!.. Природу нижних чинов не переделаешь... Этот Маккечни тоже стоял в дверях палатки, и тоже спрятался... Без сомнения, он уже слышал новости... С другой стороны, Маккечни в свою очередь не без греха. Возможно, ему, Титдженсу, следует наказать Маккечни по всей строгости за то, что он вчера покинул лагерь. Так что он просто избегает его... Кто знает... Опять немного повело вправо. Он чувствовал свои ноги обособленными, распухшими объектами, которые вынужден тащить за собой по неровной дороге. Он должен совладать с ногами... Кажется, получилось.
  К нему подбежал денщик с чашкой чая.
  - Отставить чай и бегом приведи мне сержанта-повара!
  Денщик убежал, расплескивая на ходу ликующие под солнцем капельки чая.
  Полутемная палатка, где он обосновался, изнутри казалась окрашенной в тона цветущего персика - доктор густо развесил всевозможные репродукции своих идеалов женской красоты. Титдженсу с огромным трудом удалось справиться с ремнем - сперва он забыл снять фуражку, затем он запутался в ремешках, застежки не поддавались непослушным, как сосиски, пальцам. Он осмотрел себя в треснутом туалетном зеркальце, оставшемся от предыдущего жильца. По крайней мере, он был исключительно хорошо выбрит.
  Он брился сегодня в шесть тридцать, через пять минут после отправления пополнения. Естественно, грузовики прибыли на час позже. Это было благоразумно - бриться с особой осторожностью. На него смотрело разделенное надвое трещиной лицо вызывающе спокойного человека - от природы бледное, с ярким пятном на каждой скуле, растрепанные волосы цвета 'соль с перцем'. Серебряные прядки стали более заметными. В последнее время он сильно поседел. Он мог поклясться, что не выглядит усталым. Или изможденным.
  За его спиной появился Маккечни:
  - Ей-Богу, что все это значит? Генерал устроил мне такую головомойку за стол с неразобранными бумагами!
  - Вам следует держать стол в порядке. Батальон получил единственное замечание за вашу неаккуратность, - не поворачиваясь, сказал Титдженс.
  Значит, генерал побывал в дежурной комнате, где ответственным оставался Маккечни.
  - Говорят, вы ударили генерала... - напряженно спросил Маккечни.
  'Все в порядке!' - успокоил себя Титдженс, но холодным голосом на грани презрения ответил:
  - Вам не хватает ума подвергать сомнению все, что говорят в этом городе?
  Прибежал запыхавшийся повар - еще один седоусый, грузный, весьма пожилой сержант...
  - Генерал собирается на обход кухонных помещений... Вы должны лично удостовериться, что в шкафчиках нет грязной поварской одежды!
  В остальном, капитан был твердо уверен, его кухни содержались в образцовом виде. Он их сам проверял позавчера утром. Или вчера?.. В то утро после бессонной ночи, когда отменили отправку пополнения... Не имеет значения.
  - Я бы не выдавал поварам белую форму... Бьюсь об заклад, вы что-то припрятали, хоть это против правил.
  Сержант смотрел в сторону, хитро улыбаясь из-под моржовых усов:
  - Генералу нравится видеть их в белом... И он не знает, что белая форма отменена.
  - Загвоздка в том, что безмозглые повара всегда запихивают свою запачканную одежду в шкафчики, вместо того, чтобы потрудиться взять с собой в казарму после смены.
  - Генерал послал меня к вам с этим, Титдженс, - явно давая понять о своем присутствии, сказал Левин. - Понюхайте, если почувствуете слабость. Вы были на ногах две ночи подряд.
  Он протянул флакончик в серебряном футляре, наполненный нюхательной солью и добавил, что даже генерал временами испытывает головокружения. Честно сказать, он сам носит с собой это тонизирующее средство для мисс де Байи.
  Титдженс спросил себя, какого дьявола вид этого пузырька с нюхательной солью напоминает ему латунную ручку двери в спальню, двигающуюся почти неуловимо... и неправдоподобно. Скорее всего потому, что на освещенном туалетном столике Сильвии, отражаемом в зеркале, стоял такой же, с похожим серебряным колпачком... Теперь все, что он видит, будет ему напоминать о еле заметном перемещении этой ручки?
  - Вы можете поступать как угодно, - сказал сержант-повар, - но при инспекции Главнокомандующего в шкафчиках всегда найдется одежда. И генерал прямиком идет к шкафчикам и открывает их. При мне генерал Кэмпион делал так три раза.
  - У кого найдут в этот раз - пойдет под трибунал. (??? 'goes for a D.C.M.', DCM - 'District court-martial' - военно-полевой суд; DCM - 'Distinguished Conduct Medal' - медаль 'За безупречную службу', что маловероятно. - прим.перев.). И проследите, чтобы в столовой было незаляпанное меню.
  - Генералы любят находить грязную форму. Это дает им повод для разговора, если они ничего больше не смыслят в кухнях... Я повешу свое меню, сэр. Думаю, вы сможете задержать генерала минут на двадцать или около того? Это все, что я прошу.
  Левин смотрел на покачивающуюся удаляющуюся спину:
  - Весьма находчивый человек. Что любопытно, такой уверенный, несмотря на проверку... Брр!.. - и вздрогнул, вспомнив, через какие проверки сам прошел в свое время.
  - Чертовски находчивый! - согласился Титдженс и обратился к Маккечни, - Вы могли бы взглянуть на блюда, на случай, если генералу вздумается ознакомиться и с ними.
  Маккечни мрачно поинтересовался:
  - Послушайте, Титдженс, вы отдаете команды в этом подразделении или я?
  - Что?.. - вспылил Левин. - Что за...?
  - Капитан Маккечни считает, что он, как старший офицер, должен командовать этим отрядом.
  - Ради всех... - рявкнул Левин. - Любезный, назначением командира в это подразделение распоряжается штаб-квартира. Не позволяйте себе заблуждаться на этот счет!
  - Капитан Титдженс этим утром попросил меня принять батальон. Я понял, что он находится под... - упрямо возразил Маккечни.
  - Вы прикреплены к этому подразделению из-за вашего состояния и для получения вами довольствия. Вы чертовски хорошо понимаете - если бы генерал не знал, что какой-то ваш дядя или кто там еще, является protégé капитана Титдженса, вас бы давно уже отправили в сумашедший дом...
  По лицу Маккечни прошла судорога. Он попытался сглотнуть, мышцы горла скрутило спазмами - говорят, такое бывает при водобоязни (бешенстве - прим.перев.). Мужчина поднял кулак и взревел:
  - Мой дя...
  - Еще одно слово - и вы в тот же момент попадете на медицинское освидетельствование. У меня в кармане лежит приказ. А теперь - Разойтись! Бегом марш!
  Маккечни направился к двери. Левин добавил:
  - У вас есть выбор. Вы можете сегодня же отправиться на передовую. Или предстать перед следственной комиссией из-за отпуска, который получили, чтобы развестись, а потом не развелись. Или еще что-то. Но вы должны быть благодарны капитану Титдженсу, из-за которого генерал отнеся к вам столь снисходительно!
  Палатка начала немного кружиться. Титдженс поднес к носу открытый пузырек с нюхательной солью. Хлесткий удар резкого запаха поставил палатку на место.
  - Мы не можем заставлять генерала ждать, - сказал он.
  - Он велел мне дать вам десять минут. Он сидит в служебной палатке. Он устал. Это дело ужасно его взволновало. О`Хара первый командующий (???), под началом которого он служил. Тоже полезный человек, в своем деле.
  Титдженс прислонился к ящику из-под консервов, заменяющему туалетный столик:
  - Ничего себе! Вы отчитали этого Маккечни. Не подозревал в вас подобного...
  - О, быть все время рядом с генералом... Я перенял его манеру общаться. Действует, знаете ли... Конечно же, я не так часто слыхал, как он ругает кого-то в таком тоне. Вообще-то, нет никого, кто мог бы дать ему отпор. Естественно... Но сегодня утром я был в кабинете, занимался своими секретарскими делами, а он разговаривал с Пе... Разговаривал, пока брился. И он выразился точно так: 'У вас есть выбор - вы можете сегодня же отправляться на передовую или предстать перед следственной комиссией'. Поэтому, естественно, я сказал вашему маленькому другу то же самое почти слово в слово...
  - Нам лучше идти.
  Под зимним солнцем Левин, беспечно притулившись, сунул свою руку под локоть Титдженса, и они, не торопясь, двинулись в путь. Титдженсу была невыносима эта явная демонстрация, но он признавал ее необходимость. Этот яркий день сулил ему много жестких моментов - даже жестоких, если быть точнее... Опять печень!..
  Перед ними ветром прошелестел низенький адъюдант базы снабжения(???). Левин лишь взмахнул рукой, отвечая на его приветствие, и продолжил, увлеченный разговором с Титдженсом:
  - Вы и... миссис Титдженс обедаете сегодня у генерала. Чтобы встретиться с Главнокомандующим Восточной Дивизией. И генералом О`Хара... Мы понимаем, что вы определенно расстались с миссис Титдженс...
  Титдженс с трудом удержался от того, чтобы не выдернуть левую руку из крепкой хватки полковника.
  Разум превратился в затянутую кожаной уздечкой лошадь с большой квадратной головой, как у Шомбурга. Пришпоривать разум было так же скучно, как брать на Шомбурге невысокий водный барьер. С губ срывалось: 'Баб-баб-баб-баб'. Он перестал чувствовать свои руки.
  - Я признаю необходимость. Если генерал так считает. Я же считаю по-другому, - голос выдавал сильную усталость. - Безусловно, генералу виднее!
  Воодушевление проявилось на лице Левина:
  - Вы достойный человек! Чертовски порядочный человек! Мы все в одной лодке... Ну а теперь вы скажете мне? Для него. Был О´Хара пьян прошлой ночью или нет?
  - Я думаю, он не был пьян, когда ворвался в комнату вместе с майором Пероуном... Я размышлял об этом! Думаю, он разъярился... Когда в начале я предложил, а затем приказал покинуть номер, он прислонился к дверному косяку... Он явно был не в себе! Тогда я сказал, что должен приказать взять его под стражу...
  - Хм! Хм! Хм! - слушал Левин.
  - Безусловно, это был мой служебный долг... Уверяю вас, я предельно владел собой. Говорю вам, я предельно владел собой...
  - Я не ставлю под сомнение правильность... Но... Мы все одна семья... Я признаю жестокий... невыносимый характер... Но вы понимаете, О´Хара имел право войти... Как начальник военной полиции!..
  - Я не оспариваю этого факта. Так как генерал оказывает мне честь, спрашивая мое мнение о состоянии генерала О´Хара, смею вас заверить, что предельно владел собой...
  Они уже далеко отошли от дороги, ведущей в канцелярию Титдженса, и стоя рядом, рассматривали живописный, как гобелен, французский пейзаж.
  - Ему не терпится узнать ваше мнение, - произнес Левин. - Относительно того, способен ли О´Хара выполнять свои служебные обязанности, если он так много пьет!.. Он сказал, что поверит вам на слово... Что служит лучшим признанием!
  - Зная меня, - сдержанно ответил Титдженс, - он и не мог думать иначе.
  - О Боже, старина, как вы убеждены! - и быстро добавил, - Я должен разобраться с этой стороной дела. Он примет на веру мое и ваше слово. Если вы позволите...
  Рассудок Титдженс затуманился - Сена перед ним виделась огненной прожилкой на срезе опала.
  - А? Да! Позволяю... Это мучительно... Вероятно, вы не понимаете, что делаете... - и неожиданно оборвал сам себя. - Должны были Канадские железнодорожные войска отправиться вместе с моим пополнением? Их откомандировали чинить железную дорогу сегодня. И тоже отправляться... Я вернул их... Оба приказа датированы одним и тем же числом и одним и тем же часом. Мне не удалось связаться со штабом ни из отеля, ни отсюда...
  - Да, все в порядке. Он будет очень рад. Он собирается поговорить с вами об этом.
  Титдженс выдохнул с громадным облегчением:
  - Мне пришло в голову, что перед этим приказы противоречили один другому... Когда я вспомнил, я ужасно растерялся... Если бы я отправил канадских железнодорожников на грузовиках, то ремонт дороги задержался бы... Если бы не отправил, вы были бы наказаны... Я был сильно обеспокоен...
  - Вы вспомнили об этом, когда увидели движение дверной ручки...
  - Да, - рассудок снова затягивало марью. - Знаете, как ужасно, когда внезапно вспоминаешь, что забыл выполнить приказ. Как будто в желудке что-то свербит...
  - Если я забывал что-то, то все, о чем я думал - как бы оправдаться перед адъютантом... Когда я был полковым офицером...
  Титдженс неожиданно прервал настойчивым вопросом:
  - Как вы узнали об этом?.. О дверной ручке? Сильвия не могла видеть ее... И она понятия не имела, о чем я думаю... Она сидела спиной к двери... И ко мне... Глядя на меня через зеркало... Она даже не знала, что случилось... Так что она не видела поворота дверной ручки!
  - Я... - заколебался Левин. - Может, мне не стоит этого говорить... Вы рассказывали... То есть, вы сказали... - даже при солнечном свете стало видно, как он побледнел. - Старина... Возможно, вы не осознавали... Разве с вами не бывало такого в детстве?
  - Ну... чего?
  - Вы разговариваете... во сне.
  - Ну и что тут такого? - изумился Титдженс. - Тут не о чем докладывать командованию. С моим переутомлением и бессоницей...
  - Я не это имел в виду, - с жалкой попыткой обратиться к всезнанию Титдженса, продолжил Левин. - Когда мы были мальчишками, мы считали, что если кто-то разговаривает во сне, то он... немного не в себе.
  - Не обязательно, - уже спокойно ответил Титдженс. - Это означает, что этот кто-то оказался под сильным психологическим давлением. Но никакое психологическое давление не доводит до крайности. Никоим образом... И кстати, почему это так важно?
  - Вы не считаете это поводом для беспокойства...
  Левин заметно сник в глубочайшем унынии, остановился и, оглядывая раскинувшийся перед ними ландшафт, сказал:
  - Ужасная война!.. Ужасная война!.. Посмотрите на этот вид...
  - Выглядит обнадеживающе, на самом деле. Низменность человеческой натуры всегда воспринимается довольно привычной. Мы лжем и предаем, лишены воображения и обманываем себя, всегда, в той или иной степени. Во времена мира и во времена войны! Где-то в этом самом пейзаже собраны огромные скопления людей... Если бы вы могли видеть дальше этого пейзажа, то и там вы обнаружили бы еще больше людей... От семи до десяти миллионов... Они все движутся в одном направлении, куда отчаянно не хотят идти... Отчаянно! Каждый из этих миллионов напуган до умопомрачения. Но они продолжают идти. Общая иллюзия заставляет их шагать в стремлении завершить соответствующие деяния, примеров которых у человечества достаточно в задокументированной истории. В одном из них мы непосредственно участвуем. Это стремление является одним из достойных уважения сторон в их жизни... Другую же сторону их жизни составляют грязные, жалкие и постыдные делишки... Такие же, как ваши... Как мои...
  - Святые Небеса! Какой же вы пессимист! - не удержался от восклицания Левин.
  - Разве вы не понимаете, что это - оптимизм?
  - Мы терпим поражение... Вы не представляете, насколько безнадежны наши дела.
  - О, я прекрасно все знаю. Как только погода переменится, нам, скорее всего, конец.
  - Вероятно, мы не сможем их сдержать. Немыслимо.
  - Успех или неудача не изменят значения ситуации. При обсуждении добродетелей рода людского нужно рассматривать и противника тоже. Если мы проигрываем, то они побеждают. Если ваше понятие о достоинстве - virtus (лат., достоинство - прим.перев.) - непременно связано с успехом, в таком случае они торжествуют вместо нас. Но главное во всем этом - сохранять целостность своей натуры, какие бы потрясения не раскачивали ваш дом. Что, слава Богу, нам пока удается...
  - Не знаю... Вы себе представить не можете, что происходит в Англии...
  - О, я представляю... Я знаю эту систему как свои пять пальцев. Я смог бы создать эту жизнь, даже если бы не имел понятия о происходящем...
  - Верю... Несомненно, смогли бы. И единственное, как мы используем ваши способности - это терзаем вас, потому что два пьяных подонка ворвались в спальню вашей жены...
  - Вы с головой выдаете свое не англо-саксонское происхождение открыто озвученным мнением... И патетическими преувеличениями!
  - О чем, черт возьми, мы говорим? - вдруг воскликнул Левин.
  - Я здесь, - мрачно ответил Титдженс, - в распоряжении полномочного представителя военных властей - в вашем лице! - расследующего мои предыдущие действия. Я готов и дальше изрыгать банальности, пока вы не остановите меня.
  - Ради Бога, помогите же мне. Это ужасно тяжело. Генерал поручил разобраться с тем, что произошло прошлой ночью. Он не хочет сам заниматься этим. Он привязан к вам обоим.
  - Это слишком - просить меня помочь вам... О чем я говорил во сне? Что миссис Титдженс рассказала генералу?
  - Генерал не встречался с миссис Титдженс. Он не полагается на себя. Он знает, что она обведет его вокруг мизинца.
  - Он начинает усваивать урок. Ему в июле исполнилось шестьдесят, пусть в почтенном возрасте, но он начинает учиться.
  - Так что все, что нам известно, получено тем способом, о котором я вам уже сообщил. И, конечно же, от генерала О`Хара. Генерал, пока брился, не позволил Пе... другому участнику произнести ни слова. Он только сказал: 'Не желаю вас слушать. Не желаю вас слушать. У вас есть выбор - либо отправиться на передовую с первым же поездом, либо быть разжалованным по моему личному обращению в Королевский Совет' (King in Council - исполнительная власть в Великобритании - прим.перев.).
  - Не думал, что он может высказаться так так прямо.
  - Генерал сильно подавлен. Если вы и миссисТитдженс расстанетесь, более того, если подтвердится хоть что-нибудь в отношении любого из вас, - его иллюзиям придет конец... К тому же... Вы знаете майора Торстона? Артиллерист? Прикреплен к нашей противовоздушной группе?... Генерал очень дружен с ним...
  - Один из тех Торстонов из Лобден Мурсайд.... Я не знаком с ним лично...
  - Он очень расстроил генерала... Что-то рассказал ему...
  - Боже мой! Он не мог рассказать ничего такого обо мне... Значит, это направлено против...
  - Вы хотите, чтобы генералу говорили плохое только про вас, и не допускаете мысли, что в противовес можно поведать о... другой персоне?
  - Должно быть, мы чертовски долго держим в ожидании проверки моих парней из кухни... Что касается генерала, то я в ваших руках...
  - Генерал сидит в вашей палатке - безмерно признателен наконец-то остаться одному. У него давно нет такой возможности. Он сказал, что собирается писать личный доклад государственному секретарю, и я могу задержать вас на время, необходимое для того, чтобы вытрясти из вас все...
  - Было ли на самом деле то, что утверждает майор Торстон... Торстон провел большую часть жизни во Франции... Но лучше не рассказывайте мне...
  - Он наш офицер противовоздушной обороны, отвечающий за связь с французскими гражданскими властями. На эту должность, как правило, назначают тех, кто долгое время провел во Франции. Достаточно хороший, спокойный человек. Он играет в шахматы с генералом, и за игрой они беседуют... О том, что он сообщил, генерал будет говорить с вами лично...
  - Боже мой!.. Он так же, как и вы, собирается говорить со мной... Можно сказать, круг замкнулся...
  - Мы не можем и дальше так продолжать... Это моя вина, я не был откровенен с вами. Мы не можем тянуть весь день. Никто из нас не выдержит. Я почти добился...
  - Откуда на самом деле ваш отец родом? Не из Франкфурта?..
  - Из Константинополя... Его отец был доверенным лицом султана при финансах; мой отец был его сыном от армянки, подаренной ему хозяином дворца вместе с Орденом Меджидие первой степени (рыцарский орден Османской империи - прим.перев.).
  - Это объясняет ваши хорошие манеры и ваш здравый смысл. Если бы вы были англичанином, я должен был бы уже давно сломать вам шею.
  - Спасибо! Я надеюсь, что я всегда веду себя как истинный английский джентльмен. Но сейчас я буду откровенно прям... По-настоящему странным является то, что вы всегда обращаетесь к мисс Ванноп на языке Викторианского Исправленного Письмовника. Вы должны извинить меня за использование имени - это сократит нам время. Вы говорили 'Мисс Ванноп' каждые две-три минуты. Это убедило генерала больше, чем любые возможные утверждения, что ваши отношения были вполне...
  - Я разговаривал с мисс Ванноп во сне... - закрыл глаза Титдженс.
  Взволнованного Левина начало потряхивать:
  - Это было очень странно... Почти как призрак... Сидите, руки на столе. Говорите вслух. Словно пишете письмо ей. И солнечные лучи потоком льются в палатку. Я хотел разбудить вас, но он остановил меня. Он решил, что проведет расследование и может что-то обнаружить. Генерал вбил себе в голову, что вы социалист.
  - С него станется, - прокомментировал Титдженс. - Я же говорил, он начинает усваивать.
  - Но вы же не со... - вскинулся Левин.
  - Конечно, если ваш отец из Константинополя, а ваша мать - грузинка (??? так написано у автора - прим.перев.), становится понятным, почему вы столь привлекательны. Вы самый красивый мужчина. И умный... Если генерал поручил вам выяснить, являюсь ли я социалистом, то я отвечу на ваши вопросы.
  - Нет... Это один из тех вопросов, ответы на которые он желает получить лично. Похоже, что, если вы ответите положительно, он намерен вычеркнуть вас из завещания...
  - Из завещания!.. Хотя да, конечно же, он может мне что-то оставить. Но разве это не служит достаточным мотивом, чтобы подтвердить, что я социалист? Мне не нужны его деньги.
  Левин резко отпрыгнул назад. В его жизни одной из священных составляющих были деньги, в особенности деньги, полагающиеся по наследству.
  - Не понимаю, как вы можете шутить такими вещами! - воскликнул он.
  Титдженс беззлобно усмехнулся:
  - Вы же не ожидаете, что я буду изображать старого доброго джентльмена для того, чтобы получить его несчастные шекели?.. Не лучше ли нам закончить?
  - Вы пришли в себя?
  - В достаточной мере... Вы простите меня за излишнюю эмоциональность. Вы не англичанин, поэтому это не должно смущать вас.
  - Погодите-ка, я считаю себя англичанином до мозга костей! - оскорбился Левин. - Что со мной не так?
  - Ничего... Всего-навсего ничего. Это и делает вас не-англичанином. Мы все... в конце концов, не имеет значения, что происходит с нами... Что вам известно о моих отношениях с мисс Ванноп?
  Вопрос прозвучал настолько бесстрастно, что Левин, все еще переживающий о своем происхождении, не сразу уловил, о чем спрашивает Титдженс. Он начал протестовать, заявляя, что получил образование в Винчестере и Магдалене. Когда он понял суть, он прервал себя возгласом 'О!' и замолчал в размышлениях.
  - Если бы генерал, - наконец сказал полковник, - не обмолвился, что она молодая и прелестная... По крайней мере, полагаю, хорошенькая... Мне показалось, вы обращаетесь к ней как к старой деве... Понимаете, меня привела в замешательство мысль, что есть кто-то... Что вы позволили себе... Каким-то образом... Думаю, я просто...
  - Что стало известно генералу?
  - Он... он стоял над вами, склонив голову в одну сторону, испытующе прислушиваясь... как сорока прислушивается к шуму падающего в дупло ореха... Сначала он выглядел расстроенным. Потом заметно обрадовался. Бесхитростная радость. Просто обрадовался, понимаете... Когда мы вышли из палатки, он сказал: 'Думаю, in vino veritas (лат., 'истина в вине' - прим.перев.)', а затем спросил, как будет по-латински 'сон'... Но я тоже забыл...
  - О чем я говорил?
  - Это... - Левин заколебался, - невероятно сложно пересказать... Я не обучен запоминать дословно длинные речи... Естественно, многое было несвязным... Вы говорили с молодой леди о вещах, о которых обычно не ведут бесед с молодыми леди... И, очевидно, вы старались отнестись снисходительнее к вашей... к миссис Титдженс... Вы также пытались объяснить, почему определенно решили развестись с миссис Титдженс... И вы предполагали, что у девушки могут быть неприятности... при разводе...
  - Довольно тягостно, - равнодушно сказал Титдженс. - Вероятно, вы позволите мне рассказать все в точности, что произошло прошлой ночью...
  - Если будете так добры! - и тут же со смущением добавил, - только прошу вас помнить, что я веду расследование военного суда. Мне будет легче докладывать генералу, если вы расскажете все беспристрастно и в порядке следования.
  - Спасибо... - и через паузу продолжил, - Прошлой ночью я пошел отыхать с моей женой в... не могу сказать точное время. Скажем, в половине второго. В лагерь я вернулся в половине пятого, полтора часа ушло на дорогу. Таким образом, все произошло до четырех.
  - Время не существенно. Мы знаем, что инцидент случился за короткий период. Генерал О`Хара подал свою жалобу в три тридцать пять. До моей квартиры он дошел минут за пять, наверное.
  - Конкретным обвинением является...
  - В жалобе их было предостаточно... Я не все из них понял... По сути вам предъявляют первое - ваше пьяное состояние, и второе - нападение на старшего по званию офицера, потом уж предосудительный характер самого нападения... также какие-то второстепенные обвинения в предосудительном характере вашей резолюции на обвинительном заключении... Мне не совсем ясно, о чем это... Вы, кажется, поссорились с ним из-за его 'краснолобых'?
  - Это и является настоящей причиной. Меня обвиняют в нападении на офицера...
  - Пероуна, - мрачно ответил Левин.
  - Вы уверены, что не на него самого? Я готов признать себя виновным в нападении на генерала О`Хара.
  - Вопроса о признании вины нет. Обвинение против вас не выдвигается, и вы прекрасно знаете, что не находитесь под арестом. Приказ выполнять обязанности после вашего задержания означает ваше освобождение и отмену ареста.
  - Я вполне осознаю, - холодно произнес Титдженс. - Именно поэтому генерал Кэмпион велел мне сопровождать его при обходе кухонь... Но у меня есть сомнения... Я прошу вас прислушаться - насколько благоразумно заминать скандал подобным образом?.. Не будет ли лучше, если я признаю вину в нападении на генерала О`Хара? И, конечно же, в пьяном состоянии. Трезвый офицер не оскорбит действием генерала. В таком случае дело пройдет незамеченным. Мало ли младших офицеров, почти ежедневно нарушающих порядок в пьяном виде.
  Левин дважды сказал:
  - Погодите минутку! Погодите минутку! - затем в явном ужасе вознегодовал, - Ваша страсть к самопожертвованию ведет к тому, что вы теряете всякое... всякое представление о чувстве мере... Вы забываете, что генерал Кэмпион является джентльменом. Дела под его командованием не будут решаться исподтишка...
  - Они уже решились невыносимым способом... Я готов быть наказанным за пьянство, это менее неприятно, чем мучительно ворошить все это.
  - Генерал желает знать, что именно произошло. Вы любезно согласились подробно рассказать о случившемся.
  - Которое совершенно точно можно назвать отвратительным....
  Титдженс замолчал почти на минуту. Левин в нервном ритме похлопывал стеком по ногам. Титджес сосредоточился и начал:
  - Генерал О`Хара вломился в дверь номера моей жены. Я сначала решил, что он пьян. Но судя по его восклицаниям, я понял, что не столько пьян, сколько введен в заблуждение. Другой валялся в коридоре, куда я его выкинул. Генерал О`Хара кричал, что это майор Пероун. Я и не догадывался, что это был майор Пероун. Я не знаком с ним близко, к тому же он не был одет в форму. Я подумал, что это французский портье пришел позвать меня к телефону. Я видел только лицо человека, просунувшего голову в дверной проем. Моя жена была одета... можно сказать, на грани с наготой. Я ухватил его за подбородок и вытолкнул за дверь. Как видите, физически я очень крепок, к тому же я действовал в полную силу. Я знаю это. Я был взбудоражен, но не более, чем того требовали обстоятельства...
  - Но... В три утра! Телефон!
  - Я связывался со своим штабом и вашей штаб-квартирой. Всю ночь напролет. Ответственный за пополнение офицер, лейтенант Коули, также звонил мне. Мне было необходимо узнать, что делать с солдатами Канадских железнодорожных войск. Три раза меня вызывали к телефону, пока я был в комнате миссис Титдженс, и один раз прибыл дежурный из лагеря. Одновременно я вел важный разговор с женой о передаче ей моего родового имения, которое представляет собой довольно-таки обширное хозяйство, поэтому надо было детально обсудить все тонкости. Я занял номер по соседству с номером миссис Титдженс, и общая дверь между комнатами до того времени была открыта. Я мог слышать, когда портье или дежурный стучали в мою дверь из коридора. Ночной портье производил впечатление мрачного, неопрятного, угрюмого человека... Совсем не похож на Пероуна.
  - Разве необходимо так подробно рассматривать? Мы...
  - Я считаю необходимым, если я вынужден давать объяснения. Я бы предпочел, чтобы вы задавали вопросы...
  - Пожалуйста, продолжайте... Мы принимаем ваше утверждение, что майор Пероун не был в мундире. По его же словам, он был одет в пижаму и халат. Искал туалетную комнату.
  - А! - Титдженс немного поразмыслил. - Могу я услышать... в общих чертах заявление Пероуна?
  - Он говорит то, что я озвучил ранее. Он искал туалетную комнату. Он прежде не бывал в этом отеле. Он открыл какую-то дверь, и не успел оглядеться, как сразу же был с варварской жестокостью выброшен в коридор так, что головой стукнулся о стену. Говорит, был так ошеломлен, что от растерянности начал выкрикивать обвинения в адрес напавшего... В это время генерал О`Хара и вышел из своего номера...
  - Какие же обвинения кричал майор Пероун?
  - Он не... - Левин заколебался, - не указывал их в своем заявлении...
  - Полагаю, мне все-таки нужно их знать...
  - Не знаю... Вы меня простите... Майор Пероун появился у меня через полчаса после генерала О`Хара. Он очень... ужасно нервничал и беспокоился. Я обязан сказать... из-за миссис Титдженс. И был крайне озабочен из-за вас!.. Похоже, он выкрикивал что-то вроде: 'Воры!' или 'Пожар!'... Но, когда генерал вышел из своей комнаты, Пероун, будучи не в себе, рассказал ему, что был приглашен в номер вашей жены, и что... Ох, простите... Я многим обязан вам... очень многим... и что вы пытались шантажировать его!
  - Вот как!..
  - Поймите, - в голосе Левина проскальзывали просительные нотки, - что это он рассказывал генералу О`Хара в коридоре... Он даже признался в помрачении рассудка... Но при мне своих обвинений не подтвердил...
  - И того, что миссис Титдженс сама пригласила его?..
  У полковника на глазах появились слезы:
  - Я не буду продолжать дальше... Я лучше подам в отставку, чем так мучить вас...
  - Вы не можете подать в отставку.
  - Я могу получить более высокую должность в связи с отставкой. Ужасная война!.. Ужасная война!.. - всхлипывал он.
  - Не расстраивайтесь из-за неизбежности поведать мне, что майор Пероун явился с разрешения моей жены. Мне это известно. Правдой является и то, что моя жена предполагала мое присутствие в это время в ее комнате. Ее намерением было не изменять мне, а немного поразвлечься. Для меня также не является тайной, - о чем, вероятнее всего, майор Торстон и рассказал Кэмпиону, - что моя жена ездила во Францию с майором Пероуном. В Иссингю-ла-Парванш...
  - Упоминалось другое название, - уже рыдал Левин. - Сан... Сан... Сан-чего-то... В Севеннах...
  - Перестаньте!.. Не расстраивайтесь так...
  - Я... так многим обязан вам, - не прекращал хлюпать Левин.
  - Будет лучше, если я сам покончу с этим делом.
  - Это разобьет генералу сердце. Он так верил в миссис Титдженс. А кто бы не верил?.. Как вы, черт возьми, догадались, о чем майор Торстон говорил генералу?
  - Он относится к тому суровому и надежному типу людей, которые всегда понимают, что к чему. Что же касается генерала, то его вера в миссис Титдженс имеет свои оправдания... Здесь парадам больше не бывать. Рано или поздно, мы все должны будем отбросить лицемерие, - и с горечью добавил, - Но только не вам. Турок вы или еврей, - душа у вас простого восточного человека, не изменчивая, преданная... Надеюсь, - без перехода вспомнил он, - сержант-повар сообразит не задерживать раздачу обедов солдатам в ожидании проверки генерала... Конечно, сообразит...
  - Ради Бога, кого это волнует? - сердито отозвался Левин. - Генерал держит людей в ожидании по три часа. На парадном плацу.
  - Безусловно, сказанное майором Пероуном генералу О`Хара развеивает мои сомнения относительно того, почему последний потерял самообладание. Постарайтесь вникнуть в ситуацию. Генерал О`Хара буквально ворвался в дверь, которую я не успел полностью закрыть и начал кричать 'Где шантажист?'. Я не мог избавиться от него целых три минуты. У меня хватило выдержки выключить свет, он все же упорно настаивал, что ему необходимо удостовериться в присутствии миссис Титдженс. Понимаете, и прошу принять к сведению, он очень крепко спит. Тем более, скорее всего, после нескольких рюмок коньяка с содовой. Его внезапно разбудили крики майора Пероуна о шантажистах и ворах... Осмелюсь сказать, в этом городе достаточно вымогателей. О`Хара мог гореть желанием поймать одного из них с поличным. Во всяком случае, он ненавидит меня из-за своих краснолобых. Он знает обо мне не очень немного, в его глазах я выгляжу жалко. Пероуна принимают за миллионера. Я соглашусь: говорят, он очень скуп. Возможно, это и есть причина, по которой он пришел к мысли о шантаже и загипнотизировал этой идеей генерала...
  Но я не знал всего этого... Я закрыл дверь перед Пероуном и не знал, что это Пероун. Я на самом деле думал, что это ночной портье пришел позвать меня к телефону. Я видел только беснующегося сатира. Я имею в виду, я так думал на генерала О`Хара... Уверяю вас, я сохранял спокойствие... Он решительно прислонился к дверному косяку и требовал показать ему миссис Титдженс, все время повторяя 'эта женщина' и 'девка'. Не 'миссис Титдженс'... Тогда я и подумал, что происходит что-то странное... Я несколько раз повторил: 'Это комната моей жены'. Он ответил, вроде как он может знать наверняка, что она моя жена... и что она и ему строила глазки в холле, так что он мог оказаться на месте Пероуна. Думаю, он вбил себе в голову, что это я для шантажа подослал потаскуху...
  Знаете ли... через некоторое время мои силы иссякли... Я увидел в коридоре одного из мелких офицеров из его штаба и сказал ему: 'Если вы не уведете генерала О`Хара, то я прикажу вам взять его под арест за пьянство'. Похоже, это окончательно довело генерала до белого каления. Я подошел к нему ближе, намереваясь выставить из двери, и от него явно пахло виски. Довольно сильно... Пожалуй, в действительности он понял, что сам превысил полномочия. Вероятно, это и привело его в разум. Потому что я без помех мягко выдвинул его из комнаты. Уходя, он кричал, что я могу считать себя под арестом. Я так и считал... То есть, как только мы обговорили дела с миссис Титдженс, я поднялся в лагерь, где я квартирую, хотя по медицинским показаниям из-за состояния моих легких должен проживать в этом отеле. Пополнение уже отбыло, так что не было необходимости в моих распоряжениях. В шесть тридцать я пошел в свою палатку, около семи разбудил Маккечни, которого попросил принять отчеты у адъютантов, батальонную поверку и руководство в дежурной комнате. Позавтракал у себя, затем отправился в служебную палатку ждать дальнейшего развития событий. Думаю, это все, что я могу рассказать по данному делу...
  
  ГЛАВА 2
  
  Генерал лорд Эдвард Кэмпион, Рыцарь Большого Креста Почтеннейшего Ордена Бани, Рыцарь-Командор Почетного Ордена святого Михаила и святого Георгия, кавалер Ордена 'За выдающиеся заслуги' и прочая, и прочая... сияющий во всем своем великолепии, сочинял конфиденциальное письмо военному министру. Стулом служил ящик из-под консервированной говядины, рабочий стол был покрыт вместо скатерти солдатским одеялом. Внешне генерал выглядел вполне благодушным, хотя внутренне был растерян и подавлен. Процесс написания увлекал его все больше и больше, но в конце каждого предложения не занятый размышлениями разум вопрошал: 'Что же мне делать с этим парнем? Как уберечь девушку от сплетен?'
  Официальные власти просили доложить в служебной записке его точку зрения о причинах забастовки французской железной дороги. Генерал ловко решил преподнести мнение большей части офицеров под его командованием, что было довольно опасным и могло спровоцировать конфликт между ним и правительством. Он совершенно не сомневался в том, что написанное им, в случае, если правительство решит провести опрос среди местного гражданского населения, подтвердится в полной мере, к тому же он осторожно подбирал фразы так, чтобы в министерстве не сочли написанное его личным суждением. Кроме того, генералу было все равно, как правительство поступит с ним.
  Лорд Кэмпион был доволен своей военной карьерой. В самом начале войны, оказав существенную помощь в мобилизации, был отправлен на Восток, где блистательно командовал, в основном, конной пехотой. В дальнейшем он отличился великолепной организацией приема и отправки военных сил через границу, поэтому войскам связи, которые он сейчас возглавлял, придавалось большое значение. Он знал, что он единственный генерал, кому можно доверить командование. Ни для кого не являлось секретом, что в Кабинете не придерживались единого мнения, и в любой момент могло быть решено перевести большую часть Войск Его Величества куда-нибудь на Восток. Эти перемещения - как видел сам генерал, - имели, по крайней мере, хоть какое-то отношение к продвижению интересов Британской Империи, и могли воздействовать на стратегию мировой политики, как впрочем, и на ход военных действий, - обстоятельство, которое часто забывают. Многое говорило в пользу перемещения - зона влияния Британской Империи могла распространиться на Ближний Восток и Юго-Восточную Азию, то есть к востоку от Константинополя. Многие будут не согласны, но план этот вполне осуществим.
  Ожесточение на данный момент военных действий вызывало определенное уважение, как, впрочем, и было до относительно недавнего времени. Но крайняя удаленность фронта от наших юго-восточных владений сказывалась не лучшим образом на репутации страны. Помимо этого, неудачное выступление под Константинополем в самом начале войны практически свело на нет нашу значимость в глазах магометан. Так что демонстрация колоссальных вооруженных сил в любом регионе между европейской Турцией и северо-западными границами Индии может показать мусульманам, индусам и другим восточным народам внушительную мощь Великобритании, которую она, если пожелает, в состоянии продемонстрировать на поле брани. Нельзя не учитывать, что это означает некоторые потери на западном фронте, с соответствующей утратой уважения на Западе. Уничтожение Французской республики слабо отразится на восточных народах, и поскольку мы, безусловно, сможем прийти к соглашению с врагами в обмен на отказ от союзников, все это позволит не только сохранить Империю в целостности, но и фактически увеличить колониальные территории, так как маловероятно, что вражеские государства еще какое-то время захотят обременять себя захватом новых земель.
  Идея отказа от союзников особо не задевала чувств генерала Кэмпиона. Они завоевали его уважение как боевая организация, а для профессионального военного это многое значит. Но именно профессиональный военный, каковым он и был, не может пренебрегать перспективами расширения границ Британской Империи ради какой-то сентиментальной порядочности. Подобные договоренности нарушались и в прежних войнах с участием многих стран, без сомнения, будут нарушаться и в последующих. К тому же, Правительство может заполучить дополнительные голоса небольшой, но довольно горластой и агрессивной кучки тех, кто симпатизирует врагам.
  Что же касается нынешних тактических маневров, - нужно всегда иметь в виду, что движение войск осуществляется в непосредственном контакте с вражескими силами, - генерал Кэмпион даже не сомневался, что подобный план мог зародиться только в голове сумашедшего. Позорные, заведомо невыполнимые действия такого рода необходимо разбирать. Гражданским сознанием либо не постигается, либо намеренно игнорируется страшная глубина нашего падения в случае, если мы попытаемся переместить Западный фронт. Генерал, несмотря на то, что был кадровым военным, мысленно содрогнулся при виде реальной картины ужаса. На данный момент в стране скоплены огромные войсковые соединения, которые еще не сталкивались с силами противника. В случае их вывода в первую очередь местное население поменяет свое отношение к нам с дружественного на резко враждебное, и перемещение войск затянется на неопределенное время, ведь двигаться по территории, где жители настроены благосклонно, или хотя бы не мешают, намного легче. К тому же, для успешного прорыва линии вражеских сил необходимо обеспечить довольствием и боеприпасами большое количество воинских подразделений, что неосуществимо без помощи местных железных дорог, использование которых может немедленно попасть под запрет.
  С другой стороны, первоначальная эвакуация за счет сокращения войск на передовой тоже принесет немало трудностей - фронт состоит исключительно из рядовых, натасканных офицерами на окопную войну, но не на использование средств связи между подразделениями - жизнь и дыхание отступающей армии. Обучение в тренировочных лагерях, по сути, сводилось к метанию гранат, обращению с пулеметом и некоторым занятиям, навязанных Военному министерству велеречивыми гражданскими - и почти полным пренебрежением к винтовке. Таким образом, при малейшем намеке на отступление противник выдвинется и обнаружит у себя в тылу многочисленную неорганизованную или плохо организованную толпу солдат...
  Профессиональный военный стремится беспристрастно рассматривать такое положение вещей. Генералы нередко имели грандиозный успех, сдерживая отступление с тыла, в отличие от тех командиров, чьи амбициозные атаки заканчивались неудачей. Но генерал Кэмпион противился искушению хотя бы надеяться, что такой шанс возвысит его. Он бы не смог со спокойной душой смотреть на вверенных ему солдат, идущих на бойню, и даже успешное отступление в данном случае не обойдется без страшного кровопролития. Он слабо верил в осуществление требующей осторожности и быстроты операции в армии, состав которой по сути, если не считать поверхностной подготовки в окопах, оставался гражданским. Разумеется, он разрабатывал свои планы к такому повороту событий, для чего в его покоях были установлены четыре большие доски с прикрепленными к ним бумажными листами. На них он ежедневно помечал все прибывающие под его командование и уходящие из его подчинения подразделения. И все же каждую ночь перед сном он особо молился, чтобы эта ноша не легла на его плечи.
  Генерал ценил то единодушное уважение, оказываемое ему командой. У него не было сил думать о том, каким он предстанет в глазах своей Армии, подвергая ее такому напряжению сил и обрекая на невыносимые мучения. Он специально отметил эту сторону дела в своем письме, когда отвечал на запрос Правительства о плане эвакуации войск. Однако он осознавал, что гражданские элементы в Правительстве совершенно безразличны к страданиям солдат, вовлеченных в эти операции, и абсолютно несведущи в том, в чем нуждаются военные, и поэтому все написанные слова потрачены впустую...
  Все вместе взятое подтолкнуло его написать военному министру конфиденциальный рапорт, который, он знал, особенно не понравится некоторым джентльменам. Генерал ухмыльнулся.
  Дверь за его спиной открылась, и по его фигуре разлился солнечный свет
  - Садитесь, Титдженс. Левин, вы не понадобитесь мне около десяти минут, - сказал он, не поднимая головы и продолжая писать.
  Краем глаза он видел все еще стоящего Титдженса, и довольно раздраженно повторил:
  - Садитесь, садитесь...
  'Местному населению внушается мысль, что нынешнее нарушение перевозок на железной дороге подстроено, если не по прямому указанию, то, по крайней мере, с ведома Правительства этой страны. Сделано это с целью показать нам, что может случиться, если я попытаюсь вывести часть войск на родину или куда-то еще, а также продемонстрировать преимущество единого командования как необходимой меры для скорейшего и успешного завершения военных действий, активно поддерживаемое большим количеством хорошо осведомленных людей...'
  На этом предложении генерал приостановился. Вопрос был для него животрепещущим. Сам он безоговорочно был за единое командование, и считал его необходимым условием окончательного завершения войны. Вся военная история, касающаяся привлечения союзников любого вида - от походов Ксеркса и войн между греками и римлянами, до кампаний Мальборо и Наполеона и прусских операций 1886 и 1870гг., - подводит к выводу, что даже малые силы, действующие упорядоченно, в несколько раз эффективнее многочисленных войск союзников, плохо согласованных или вообще несогласованных между собой. Современное развитие вооружений не позволяет проявить особенности стратегии, но ясно показывает преимущества правильного использования времени и тактических приемов. Сегодня, как и в период греческих войн, успех зависит от точного времени прибытия сил в заданную точку, и нет никакой разницы, убивают ли ваши орудия с расстояния в тридцать миль или непосредственно с рук, сеете ли вы смерть поверх или из-под земли, сбрасываете с воздуха бомбы или пускаете ядовитый поражающий газ. Победа в бою, кампании и, в конце концов, в войне, зависит от головы, приведшей войска в означенное время в означенную точку, - и это должна быть только одна голова, командующая в этой точке, а не полдюжины командиров, требующих друг от друга провести операции, которые могут или не могут провалиться в зависимости от взглядов и предубеждений того или иного из этой полудюжины...
  Незаметно вошедший Левин бесшумно положил рядом с письмом генерала докладную записку. Генерал прочел: 'Т. полностью согласен, сэр, с вашей оценкой фактов, не считая того, что он более чем готов признать действия генерала О´Х. обоснованными. Он всецело отдает себя в ваши руки.'
  Генерал выдохнул с огромным облегчением. Струящийся солнечный свет стал еще более ярким. Когда Титдженс на приказ надеть ремень заколебался, у генерала на секунду замерло сердце. Офицеру не положено требовать или настаивать на военном суде. Но он, Кэмпион, не смог бы из порядочности отказать Титдженсу, если бы тот захотел суда. Отказ в праве открыто очистить свое имя был бы немыслим - и в таком случае трудно предугадать последствия. Кэмпион, зная О´Хару по службе двадцать пять лет - или даже почти тридцать! - был совершенно уверен, что тот напился до чертиков. Тем не менее, генерал был привязан к О´Харе - несмотря на грубоватые манеры и сквернословие, тот был хорошим человеком и профессионалом. У Кэмпиона как гора с плеч свалилась.
  - Сядьте же наконец, Титдженс, не раздражайте! - резко сказал он все еще стоявшему Титдженсу.
  'Упрямец.... А, нет, все же сел', - и снова вернулся к письму, но досада осталась. Генерал перечитал последнее предложение: '...преимущество единого командования как необходимой меры для скорейшего и успешного завершения военных действий, активно поддерживаемое большим количеством хорошо осведомленных людей...'
  Он фыркнул. Написанное выглядело довольно дерзким. Его мнения о едином командовании не спрашивали; все же он решил высказаться и был готов принять любые последствия. Дело могло обернуться скверно, вплоть до отправления его домой. Вполне ожидаемо. Но это и к лучшему - если вспомнить беднягу Паффлса, который вынужден вести боевые действия при отчаянной нехватке бойцов. С Паффлсом они служили в Сандхерсте, и оба одновременно получили повышение в том же полку. Чертовски хороший солдат, но слишком вспыльчив. Вызывало немалое удивление, как он с остатками своей армии умудряется противостоять врагу. Должно быть, это мучительное бремя для него и невероятное напряжение для солдат. Когда-нибудь, как только похолодает, противник прорвется. Тогда Паффлса отправят домой. Чего и добиваются эти гражданские из Вестминстера и с Даунинг-стрит. Слишком уж Паффс волен в своих речах. До тех пор он у них как заноза, но после позора никто не станет его слушать. Хитрый ход... Жестокая уловка!
  Он через стол протянул исписанный лист Титдженсу:
  - Взгляни, пожалуйста...
  Титдженс грузно восседал в центре палатки на ящике из-под говядины, торжественно внесенном дежурным.
  'Он и в самом деле выглядит неряшливо. На гимнастерке три... четыре жирных пятна. И ему пора постричься!.. Скверная ситуация. Никто, кроме него, не попал бы в подобные обстоятельства. Он и есть смутьян. Ничего более. Сущий баламут!'
  Неприятности, в которые попал Титдженс, сильно потрясли генерала. Он чувствовал себя так, словно земля уходит из-под ног. Основную часть жизни он прожил вместе со своей сестрой, леди Клодин Сандбэк, но большую часть остальной, сразу по возвращении из Индии, провел в поместье Гроуби, при отце Титдженса. Мать Титдженса он боготворил, для него она была святая! Если подумать, то дни в Гроуби были самыми безмятежно-счастливыми в его жизни. Походы же, подобные индийским, приносят удовольствие только в молодости...
  Лишь позавчера он размышлял - если он напишет письмо, в результате чего его отправят обратно, он сможет получить поддержку половины избирателей округа Кливленд по выборам в Парламент. С немалым влиянием Гроуби в Кливленде, со значительным авторитетом, несмотря на небольшие владения, племянника Каслмейна, с интересом Сандбэка к металлургическим районам у него неплохие шансы пройти в парламент. Тогда он точно станет занозой для определенных личностей!
  Он подумал, что может поселиться в Гроуби. Будет нетрудно вытащить Титдженса из армии, и они смогут все - он, Титдженс и Сильвия, - жить вместе... Идеальный дом, идеальная жизнь...
  Тем более он уже староват для военной службы - в плане карьеры кроме, как получить командование действующей армией, человеку шестидесяти лет ничего не светит. Если он получит армию, то можно быть уверенным, что ему присудят пэрство, в таком случае можно добиться приличной политической власти и через Палату лордов. У него большие виды на Индию, и можно надеяться, что умрет он в звании фельдмаршала.
  С другой стороны, единственная армия, где он мог бы получить командование - если только не умрет кто-то другой, а все командующие отличались отменным здоровьем! - была армия бедолаги Паффлса. Удовольствия это командование не принесет - с наголову разбитым составом. Он решил предоставить все Титдженсу. Титдженс, похожий на мешок с мукой, смотрел на него поверх письма, только что им дочитанного.
  - Ну что?
  - Это замечательно, сэр, что вы так решительно ставите вопрос. Он должен быть поставлен прямо, иначе мы проиграем.
  - Ты так думаешь?
  - Уверен, сэр... Но только если вы готовы бросить службу и заняться политикой...
  - Ты самый удивительный человек... Именно об этом я думал только что, сию минуту...
  - Ничего удивительного... Правительству очень нужен по-настоящему энергичный генерал с таким мышлением, как ваше. Так как ваш зять получит пэрство в любой момент, когда захочет, то с этого момента место депутата (???) от Западного Кливленда будет вакантным. Он имеет влияние, а лорд Каслмейн, ваш племянник, хоть и малоземельный, пользуется большим уважением в сельских округах... И, соответственно, используя Гроуби в качестве штаб-квартиры...
  - Разве это возможно после случившегося?...
  Ни один мускул не дрогнул на лице Титдженса:
  - Почему нет, сэр. Гроуби принадлежит Сильвии, и вы, разумеется, сделаете его своей штаб-квартирой... Ваши знакомые егеря дожидаются вас...
  - Гроуби на самом деле принадлежит Сильвии?.. Боже мой!
  - Не самый выдающийся фокус, сэр, понять, что вы не будете возражать...
  - Честное слово! Я бы скорее отказался от рая... нет, не рая, но от Индии, чем добровольно отдал Гроуби...
  - У вас превосходный шанс продвинуться в Индии... Вопрос только один - каким образом? Если вам дадут шестнадцатый сектор...
  - Я даже думать не хочу, чтобы оказаться на месте бедолаги Паффлса... Мы были вместе в Сандхерсте...
  - Вопрос, сэр, в том, что будет лучше. Для страны и для вас. Полагаю, что любой генерал желал бы командовать армией на западном фронте...
  - Не знаю... Это логический конец карьеры... Но я не чувствую, что моя карьера окончена... Я здоров как бык. Что изменится за десять лет?
  - Хотелось бы увидеть вас в качестве командующего армией...
  - Никто и не узнает, стоял ли я во главе действующей армии или поганого склада обмундирования, где сейчас этот Уайтли...
  - Понимаю, сэр... Но шестнадцатому сектору отчаянно понадобится лучший полководец, если генерала Перри отправят домой... И в особенности генерал, пользующийся доверием всех рангов... Блестящее назначение. После войны каждый, кто сейчас находится на западном фронте, примет вашу сторону. Несомненно, это уже пэрство... И конечно же, это более выгодное положение, чем позиция независимого политика, каковым вы и будете, в палате Общин.
  - Тогда что мне делать с письмом? Чертовски хорошо написано. Терпеть не могу разбрасываться письмами.
  - Вы хотите показать, что всецело поддерживаете идею единого командования, но не желаете, чтобы они решили, что вы говорите от себя лично?
  - Именно так. Именно то, чего бы я хотел... Думаю, ты на моей стороне. Правительство только делает вид, что собирается переместить западный фронт в сторону Ближнего Востока, то это лишь хитрый ход, что бы напугать наших союзников и вынудить их отказаться от идеи единого командования. И железнодорожная забастовка - это предупреждение, чего нам следует ожидать в случае начала эвакуации наших войск...
  - Похоже на то... Я, разумеется, не могу быть уверен в позиции Кабинета. Я даже не общаюсь с ними, как раньше... Но должен сказать, что за экспедицию на Ближний Восток выступает лишь небольшая кучка. Говорят, что кучка эта представлена всего одним человеком - и несколькими его приспешниками, - но спор с которым вызвал задержку принятия решения. Таково мое мнение.
  - Господи!.. Как такое возможно? Этот человек ходит по коридорам, обагренный по локоть кровью миллионов, - я не преувеличиваю, миллионов, - солдат. Как он только выдерживает... Своими действиями затягивая войну до бесконечности... А все это время люди погибают!... Я не могу... - он встал и начал ходить по палатке, печатая шаги. - При Бондерстроме я потерял половину своей команды... Признаюсь, по моей вине. Я получил неправильную информацию... - он остановился, - Боже мой!.. Боже мой!.. Я теперь понимаю... Это невыносимо! Через восемнадцать лет... я тогда был бригадным генералом. В твоем же полку - Гламорганширском. Их вынудили отступить в маленькое ущелье и расстреляли в упор... Я предвидел это, но мы не смогли вовремя перенаправить свои орудия и пушки буров, чтобы остановить бойню... Это ад... это настоящий ад... После этих событий я ни разу не инспектировал гламорганширцев во время той войны. Я не знал, как смотреть им в глаза... Буллер был в таком же положении... Буллеру было даже хуже... Он не смеет поднять головы до сих пор...
  - Прошу вас, сэр, не продолжайте...
  Генерал вдруг сбился с размеренной маршировки:
  - А?.. Что с тобой?.. Что происходит?..
  - Вчера при мне погиб солдат. Здесь, в этой палатке, на этом самом месте, где я сижу... Это действует на меня, как... Это своего рода... Сейчас это называют 'комплексами'...
  - Боже мой! - воскликнул генерал. - Прости меня, мой мальчик... Мне не следовало... Никогда ни перед кем я себя так не вел... Ни перед Буллером... Ни перед Гэтакром, а они мои ближайшие друзья... Даже после Спайон-Копа (холм, ставший ареной знаменитой битвы во второй англо-бурской войне, - прим.перев.) я никогда... - он прервал сам себя, чтобы перевести тему, - Я абсолютно убежден в твоей преданности, я знаю, что ты никому не поведаешь того, что ты видел... Того, что я рассказывал... - он снова замолчал и попытался принять вид заботливого исповедника. - В Южной Африке меня называли 'Мясник Кэмпион', а Гэтакра - 'Шилом в заднице' (???). Я не хочу менять прозвище только потому, что выставил себя ослом перед тобой... Но, черт побери, я же не осел. Я был очень привязан к твоей святой матери... Эта самое почетное признание, которое может получить командир от своих воинов... Знать, что твои солдаты последуют за тобой, несмотря на 'Мясника'. Прозвище показывает твой характер и придает уверенности как командиру!.. Нужно быть готовым потерять сотни людей в подходящий момент, чтобы сохранить жизни тысяч в другой!.. Успешность военной операции заключается не в завоевании или удержании позиций, а в завоевании или удержании позиций с минимальным числом жертв в боевом составе... Я молю Бога, чтобы вы, гражданские, вбили себе это в голову. Солдаты видят суть. Они знают, что я беспощадно использую их жизни - но я не потрачу ни одной из них впустую... Проклятие! - вскричал он. - Когда был жив твой отец, мне и в голову не приходило, что у меня могут возникнуть такие проблемы!.. Давай вернемся к предыдущему разговору... Мой меморандум военному министру... - и опять не сдержался, - Мой Бог!.. Что они думают, когда читают у Шекспира 'Ведь в судный день все ноги, руки, головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе...' (У.Шекспир, 'Генрих V', акт 4, сцена 1, перевод Е. Бируковой - прим.перев.)? Как там дальше? Обращение Генриха V к солдатам... 'Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому... Вдобавок ни один король, как бы ни было безгрешно его дело...' Боже мой! Боже мой!.. '...не может набрать войска из одних безгрешных людей'... Ты когда-нибудь думал об этом?...
  Титдженса охватила тревога. Генерал был явно не в себе. Из-за чего? Времени на раздумья не было. Генерал явно переутомился.
  - Сэр, не лучше ли... - Титдженс волновался, - Может, вернемся к вашей записке?.. Я готов написать отчет об отношении к нам француского гражданского населения, выдав ваши суждения за свои. И взять ответственность на себя...
  - Нет! Нет! - возбужденно сказал генерал. - У тебя и так достаточно проблем. В конфеденциальном рапорте утверждается, что ты под подозрением из-за слишком близких интересов с французами. Что и делает ситуацию невозможной... Я поручу Торстону написать что-нибудь. Он хороший человек, надежный...
  Титдженс вздрогнул. Генерал продолжал удивлять:
  - 'Но за моей спиной, я слышу, мчится
  Крылатая мгновений колесница;
  А перед нами - мрак небытия,
  Пустынные, печальные края!..'
  
  ('To His Coy Mistress' by Andrew Marvell (1621 - 1678), 'К его застенчивой даме', перевод Вербена, http://www.diary.ru/~neona7/p122846165.htm?oam - прим.перев.)
  
  - Такова жизнь генерала на этой проклятой войне... Вы думаете, что генералы необразованные болваны. А ведь я провел много времени за книгами, правда, не читал написанное позже семнадцатого века.
  - Я знаю, сэр... Вы заставили меня читать 'Историю великого Восстания' Кларендона, когда мне было двеннадцать.
  - В случае... Мне бы хотелось... Одним словом... - генерал сглотнул: такое не часто увидишь. Он был до жалости худым, если смотреть на человека, а не на мундир.
  'Почему он так расстроен? Он с утра на взводе', - думал Титдженс.
  - Я пытаюсь сказать... это не совсем на меня похоже... если вдруг мы никогда больше не встретимся, я не хочу, чтобы ты считал меня невеждой.
  'Он не болен... и не думает, что я настолько нездоров, что скоро умру... Такие люди, как правило, не умеют словами выражать чувства. Он хочет быть ласковым, но не знает как...'
  Генерал после паузы снова заговорил:
  - У Марвелла есть более точные строки...
  'Он пытается оттянуть время... Но с какой стати?.. Что все это значит?..' и Титдженс опять потерял мысль.
  Генерал рассматривал свои руки на покрытом солдатским одеялом столе.
  - Вот, например:
  'В могиле не опасен суд молвы,
  Но там не обнимаются, увы!' (там же, - прим.перев.)
  На этих словах Титдженсу вспомнилась Сильвия - тончайший шелк покрывает ее длинные совершенные конечности... она пуховкой пудрит подмышки, освещенная двумя яркими лампами, по одной на каждой из сторон ее туалетного столика... Она смотрит на его отражение в зеркале, слегка подрагивают изогнутые уголки губ...
  'Кто-то должен отправиться в это место, свободное от молвы... Почему нет?' От нее исходил отдающий сандалом запах духов. Когда она обрабатывала лебяжьей пуховкой такие интимные места, он мог слышать, как она мурлычет в предвкушении! Именно тогда он и увидел медленно поворачивающуюся дверную ручку. Несравненные руки Сильвии простерлись над обилием посеребренных баночек и флакончиков с косметикой. Волнующе сладострастная! Но все же невинная! Ее золотистый пеньюар облегал бедра...
  Что ж! Она в очередной раз подергала за ниточки!
  Сияющий, излучающий великолепие, но в шлеме с золотыми насечками почему-то напоминающий Титдженсу старое сморщенное яблоко, генерал уселся на ящик из-под консервов перед застланным столом. Он тронул свое большое золотое вечное перо.
  - Капитан Титдженс, я прошу вашего пристального внимания.
  - Да, сэр! - сердце Кристофера остановилось.
  Генерал сказал, что сегодня после обеда Титдженс получит приказ о переводе. Он сухо объяснил, что капитан не должен рассматривать этот приказ как наказание. Это продвижение по службе. Он, майор-генерал Кэмпион, попросил командира базы полковника написать по возможности наилучшую характеристику ему, Титдженсу, в его офицерскую книжку. Он, Титдженс, показал невероятную способность находить решение в самых трудных ситуациях - и полковник должен указать на это! Кроме того, он, генерал, обратился с просьбой к своему другу, генералу Перри, командующему шестнадцатым сектором...
  'О Господи! Меня направляют на передовую. Он посылает меня в армию Перри... Это верная смерть!..'
  ... чтобы тот назначил Титдженса заместителем командира шестого батальона его полка.
  - Полковнику Партриджу не понравится это назначение, - слова вырвались, минуя созание Титдженса. - Он молится за возвращение Маккечни!
  'Мне предстоит терпеть плохое обращение до конца моих дней.'
  - Опять ты!.. - вскрикнул генерал. - Еще одна из твоих вечных забот...
  Он резко прервал себя, и очень официально, как выдающаяся личность снисходит к незначительной персоне, спросил:
  - Ваша медицинская категория?
  - Постоянная база, сэр. Слабые легкие.
  - На вашем месте я бы не вспоминал об этом... Заместителю командира батальона нечего делать, кроме как сидеть в кресле в ожидании смерти полковника, - и мягко добавил, - Это лучшее, что я могу сделать для тебя... Я долго раздумывал... Это лучшее, что я могу сделать для тебя...
  - Разумеется, сэр. Я забуду о своей категории.
  Разумеется, он никогда не будет давать отпор какому-то ни было обращению!
  Случилось неизбежное, как природная катастрофа. Как после грозы обрушивается дамба. Его разум отчаянно боролся в потоках воды. Какие ужасы ожидают его? Грязь, грохот, постоянный страх где-то в глубинах сознания? Или беспокойство? Тревого! Все время нервно сведенные брови... Все время усталые от напряжения глаза...
  Генерал собранно продолжил:
  - Вы согласитесь, что у меня нет другого выхода.
  - Разумеется, сэр, я признаю, что у вас нет другого выхода, - его ответ, казалось, еще больше рассердил генерала. Он хотел возражений, он хотел, чтобы Титдженс спорил. Он чувствовал себя римлянином, советующим сыну покончить жизнь самоубийством, но он хотел, чтобы Титдженс протестовал. Это дало бы ему, генералу Кэмпиону, безусловное доказательство того, что Титдженс - недостойный человек... Оказалось невозможным.
  - Вы должны понять, что ни один из командиров не может допустить подобное в своей команде.
  - Я принимаю приказ как должное, сэр, если это ваше решение.
  - Я уже говорил, что это продвижение, - генерал смотрел исподлобья. - Я был очень впечатлен, как вы управлялись с этим формированием. Конечно, вы не воин, но вы превосходный командный офицер для ополчения, из чего, собственно, и состоят сейчас наши войска... Я особо подчеркиваю - ни один офицер, каким бы безупречным он ни был на своем посту, не может иметь такую запутанную и скандальную личную жизнь...
  'Попал точно в цель...'
  - Личная жизнь офицера и его жизнь на параде соотносятся так же, как стратегия к тактике... Я не собираюсь, если есть возможность избежать, вмешиваться в твои личные дела. Это очень неудобно. Но позволь указать на... Я стараюсь быть деликатным. Ты же живешь в обществе!.. Твоя жена очень красивая женщина... Но эти сплетни... Знаю, что не с твоей подачи... Но если, ко всему прочему, я начну показывать фаворитизм по отношению к тебе...
  - Нет необходимости продолжать, сэр... Я понимаю...
  Он пытался вспомнить, о чем говорил угрюмый и неприятный Маккечни... позапрошлой ночью... Вспомнить не получалось... Определенно, было предположение о том, что Сильвия является любовницей генерала. Помнится, в тот момент это суждение выглядело анекдотическим... С другой стороны, что еще они могли подумать?
  'И делает абсолютно невозможным мое пребывание здесь!'
  - Безусловно, это моя вина. Если мужчина позволяет своей женщине отбиться от рук, то ему нужно винить только себя самого.
  Генерал говорил дальше. Он особо отметил, что его предшественник потерял этот самый пост в результате скандала из-за женщин. Он превратил это место чуть ли не в гарем!..
  В конце концов, он, пронзив Титдженса пристально-острым взглядом, разразился:
  - Если ты думаешь, что меня волнует лишение командной должности из-за Сильвии или другой проклятой светской красотки... Прошу прощения, - и дальше рассуждал спокойно, - Надо принимать во внимание солдат. Они думают, и они имеют право так думать, что, если мужчина ведет себя неправильно с женщиной, то как они могут доверить ему свои жизни... И, вероятно, они правы... Если он поступает неправильно... Я не имею в виду, что заводит себе девку из чайной лавки... Но тот, кто предает свою жену, или... Во всяком случае, в нашей армии... У французов может быть по-другому!.. Обычно такие люди сразу поджимают хвосты, как только дело доходит до драки... Хочу сказать, ум не всегда... По большей части... Был человек по имени...
  И генерал начал рассказывать о каком-то случае.
  Титдженс почувствовал грусть от трогательной попытки генерала уйти от горечи настоящего в воспоминания об Индии, где служба была настоящей, сапоги качественными, а парады были именно парадами. Но следовать за мыслями генерала не хотелось. Он просто не мог. Его отправляют на передовую...
  Он погрузился в раздумья. Что же делать? Кристофер мысленно окинул взором свое военное прошлое: что подсказывал ему его разум в подобных ситуациях?.. Ничего похожего с ним ранее не происходило! Порой тяжелые, иногда невыносимые поднятия по тревоге, преодоление препятствий, боевая готовность - взять даже передовой пункт по эвакуации раненых!.. Физически он всегда был деятельным, но так подавлен и потрясен он еще никогда не был!
  - Я понимаю, что не могу ослушаться приказа. Мне жаль покидать это подразделение, мне нравилось здесь работать... Но почему обязательно 16 батальон?
  Про себя он заинтересовался - что двигало им в этот момент, что побудило его задать этот вопрос генералу?.. И снова череда видений - объемная картинка с потолка французского вагона, рассвет, ярко выделяющиеся большие ломти - почти по полбуханки, - хлеба, протягиваемые невидимым солдатам... На головных уборах английских войск пятна света; почти все призванные - крестьяне с запада... Они, похоже, не очень-то хотят брать хлеб... Длинная полоса света над деревянной полкой, - и неожиданный проникающий отовсюду звук!.. Если спрятаться от дождя в прачечной домика на болотах, можно услышать, как кипит белье в котлах... Баббл... баббл... баббаббабб... Не очень громкий - но требующий постоянного внимания!.. Масштабный налет!..
  - Если бы я знал, что с тобой делать... Но ты опять оказался вовлеченным в очередной скандал... Из-за них я связан по рукам и ногам... Ты понимаешь, что мне пришлось ходатайствовать о временном прекращении исполнения обязанностей генералом О`Хара?..
  Титдженсу было удивительно, как генерал не доверял своим подчиненным - и в той же степени ничуть не сомневался в них!.. Вероятно, это и сделало его успешным командным офицером. Работать с людьми, на которых полностью полагаешься, - и одновренно быть настороже, когда дело касалось таких пороков, как вино, женщины или деньги... Воистину, долгое знакомство с людьми дало свои плоды...
  - Я признаю, сэр, что заблуждался насчет генерала О`Хара. То же самое я сказал полковнику Левину и объяснил, почему.
  - Представь себе, до чего ты дошел... - с сарказмом заметил Кэмпион, - Посадил генерала под арест... Затем оправдываешься тем, что заблуждался насчет него!.. Я не обвиняю тебя в том, что ты не выполнял свой служебный долг...
  И привел в пример, сладострастно выставляя неуместную эрудицию, классический случай времен Вильгельма IV, описанный в Королевском Уставе, когда подчиненного отдали под суд и лишили всех званий за то, что он не арестовал явившегося пьяным на парад полковника...
  - Я решительно отрицаю, сэр, - Титдженс слышал свою замедленную речь, - что взял генерала О`Хара по арест! Мы подробно, минута за минутой, рассмотрели это дело с полковником Левиным.
  - Боже мой! - выкрикнул генерал. - Я считал эту женщину святой... Могу покляться, она святая...
  - Сэр, миссис Титдженс ни в чем не обвиняется!
  - Господи, да обвиняется!
  - Я готов, сэр, взять всю вину на себя.
  - Тебе не следует... Я намерен докопаться до сути... Ты чертовски плохо относился к своей жене... Признай этот факт...
  - Не уделял ей должного внимания, сэр...
  - Вы прожили несколько лет практически раздельно? И не говори мне, что это не по причине твоего дурного проступка. Сколько лет?
  - Не знаю, сэр... Шесть или семь.
  - Тогда вспоминай... Не с того ли времени, когда ты сознался, что был отвергнут из-за девки из табачного киоска? В Райе, в 1912...
  - Мы не были вместе с 1912-го, сэр...
  - Но почему?.. Она самая красивая женщина. Она восхитительна. Чего еще тебе желать?.. Она мать твоего ребенка...
  - Есть ли необходимость ворошить, сэр?.. Наши разногласия обусловлены... обусловлены различиями в темпераменте. Она, как вы говорите, красивая и дерзкая женщина... Дерзкая в хорошем понимании. Я же - полная противоположность...
  - Да! Именно так... Кто же ты, черт побери? Ты не солдат. У тебя есть задатки исключительно хорошего солдата. Временами ты меня поражаешь. Ты бедствие, ты несчастье для всех, кто рядом с тобой. Ты надменен, как боров. Ты упрям, как вол... Ты доводишь меня до безумия... И ты испортил жизнь этой прекрасной женщине... Которую я считал когда-то святой... Теперь же я жду объяснений!
  - В гражданской жизни, сэр, я был статистиком. Вторым секретарем Департамента Статистики...
  - И тебя вышвырнули оттуда!- обличающе воскликнул генерал. - В результате учиненного тобой загадочного скандала...
  - Из-за того, что я предпочитаю единое командование...
  Генерал пустился в долгие нравоучения:
  - Но зачем?.. Какое тебе, черт возьми, дело?.. Ты не мог предоставить нужные Департаменту статистики данные, пусть даже сфальсифицированные?.. К чему дисциплина, если подчиненные собираются действовать по совести? Правительству нужны были поддельные данные, чтобы обхитрить союзников... В таком случае... Титдженс за французов или за англичан?.. Каждый совершенный тобой поступок... Каждый совершаемый тобой поступок делает невозможным дальнейшую помощь! С твоими знаниями и умениями тебя можно было бы прикрепить к штабу Главнокомандующего французской армии. Но в конфиденциальном рапорте особо подчеркнуто, что использовать тебя в таком качестве строго запрещено. Ради Бога, куда еще я мог тебя отправить? - сверлящим взглядом голубых глаз уставился он на Титдженса. - Куда еще, во имя Господа... я не кощунствую, упоминая Всевышнего... можно тебя отправить? Я знаю, что посылать тебя на передовую - это верная смерть, учитывая твое состояние здоровья. К тому же в армию бедняги Перри. Как только погода изменится, немцы сделают прорыв.
  - Ты пойми, - отдышавшись, начал Кэмпион снова. - Я не Военное Министерство. Не в моей власти отправлять офицера куда мне заблагорассудится. Ни на Мальту, ни в Индию. Ни под другое командование во Франции. Я могу отправить тебя домой - в таком случае тебя ждет бесчестье. Или же в твой же батальон - на повышение!.. Ты понимаешь мою ситуацию?.. У меня нет другого выхода...
  - Можно найти, сэр...
  Генерал сглотнул и качнулся из стороны в сторону:
  - Ради Бога, постарайся... Я искренне беспокоюсь о тебе... Будь я проклят, если позволю выставить тебя опозоренным!.. Даже будь ты Маккечни, я бы этого не позволил! В моем штабе есть хорошие должности. Но я не могу оставить тебя. Из-за солдат... В то же время... - старик прервался и с плохо скрываемой застенчивостью произнес, - Я верю, что Бог есть... Я верю, несмотря на то, что кривда может процветать, но в конце концов правда восторжествует!.. Если человек невиновен, его невиновность однажды подтвердится... Хотя бы скромным способом я хочу... помочь Провидению... Я хочу, чтобы кто-нибудь когда-нибудь сказал: 'Генерал Кэмпион, знавший до мелочей детали этого дела...' смог помочь тебе! В самом разгаре... Не так уж и много. Но это не кумовство. Я поступил бы так же для любого человека, оказавшегося в твоем положении.
  - По крайней мере, поступок истинного христианина и настоящего джентльмена.
  Отблеск неявной радости появился в глазах генерала:
  - Я не привык к подобным ситуациям... Полагаю, я всегда стремился помочь младшим офицерам... Но этот случай... Проклятие... Генерал, командующий девятой французской армией, - мой близкий друг... Но, принимая во внимание конфиденциальный рапорт, я не могу просить его о твоем назначении к нему. Этот вариант закрыт!
  - Сэр, я не намереваюсь, особенно в ваших глазах, прослыть человеком, ставящим интересы какой бы то ни было власти выше интересов моей страны. Но если вы проанализируете конфиденциальный рапорт, то увидите, что критические примечания подписаны инициалами Г.Д., принадлежащими майору Дрейку...
  - Дрейк... Дрейк... - озадачился генерал. - Я слышал это имя.
  - Не имеет значения, сэр... Я не нравлюсь майору Дрейку...
  - Как и многим. Ты не пытаешься быть популярным, надо сказать.
  'Старикан переживает!.. - думал Титдженс. - Но вряд ли он ожидает услышать от меня, что Сильвия считает Дрейка отцом моего сына и тем человеком, который жаждет моего уничтожения!'
  Несомненно, старик испереживался. Кристофер и его жена, Сильвия, были ему вместо сына и дочери. Очевидным ответом на его, старого служаки, вопрос, куда направить Титдженса, было бы напоминание о письме Марка с приказом о назначении Титдженса командным офицером дивизионного транспорта... Можно ли напомнить ему? Будет ли напоминание уместным?
  В ту же минуту идея командования транспортным дивизионом показалась Титдженсу несбыточным раем. По двум причинам: работа связана с лошадьми, поэтому там было относительно безопасно... и Валентайн Ванноп будет за него спокойна.
  Рай!.. Будет ли честным заполучить легкую работенку после напряженных трудов? Кто-то наверняка рассчитывает на теплое местечко. Но если подумать о Валентайн Ванноп! Он представил ее - бегущей по Лондону в терзаниях о том, что он находится в самой горячей точке обреченной армии. Ей скажут об этом. Сильвия непременно донесет! Он был уверен, что Сильвия позвонит по телефону и все расскажет. Надо написать Марку, что он на транспорте! От Марка Валентайн узнает об этом через полминуты. Но лучше... он телеграфирует. Он уже видел себя, царапающим текст телеграммы, пока генерал говорит, и отдающим бумагу дежурному по окончании разговора... Но стоит ли напоминать старику? Допустимо ли?.. Поступил бы так, скажем, англиканский праведник?..
  А затем... Подходит ли ему работа? Как быть с ненавистными наваждениями о 09 Моргане, периодически обрушивающимися на него? Накануне, когда он ехал верхом на Шомбурге, рядовой возник перед удлиненной головой жеребца. Казалось, животное сейчас споткнется!.. Он едва сдержал отчаянный порыв осадить лошадь. И эта ужасная тоска! Тяжкое бремя! Вчера вечером в отеле он чуть не потерял сознание при мысли, что, возможно, Морган и есть тот самый солдат, которого он пощадил при Нуаркорте... Дело принимало серьезный оборот. Кажется, у него в мозгу произошел разрыв. Частичное поражение. Если будет продолжаться... 09 Морган, грязный, как обычно, с плутоватым взглядом низшего чина, возник прямо перед лошадью! Но таким, каким был при жизни, а не с отсеченной половиной лица... Если видения будут продолжаться, то он не сможет работать в транспортном дивизионе - ему предстоит много ездить верхом...
  Он бы рискнул... Ко всему прочему, какой-то болван из гражданских с книжными представлениями забросал газеты страстными письмами, в которых призывал отозвать лошадей и мулов из армии... Якобы из-за их навоза распространяется мор... И выпустить специальный указ Военного министерства (???) в дальнейшем не использовать лошадей!.. Этот гений желает видеть поставки батальонных запасов на грузовых моторах!..
  Он помнил, как пару раз, - кажется, в сентябре шестнадцатого, - сопровождал батальонный транспорт из Локра в штаб-квартиру в шато недалеко от деревушки Кеммелл... Все металлическое было тщательно укутано: дрели, цепи, оси... и несмотря на кропотливую работу, в густой темноте обязательно какая-нибудь штуковина лязгала и перекатывалась, мясные консервы скрежетали, как проржавевшее железо... И взрыв немецкого снаряда после продолжительного воя, попавшего прямо в то место, где дорога изгибом спускается к подножию холма, и где установлен щит с надписью 'Не собираться более чем по двое!'... Представьте, если использовать грузовики, которые слышно за пять миль!.. Батальон лишится продовольствия!.. Этот же 'одаренный' противник лошадей озвучил мнение, что он предпочтет поражение союзников триумфу кавалерии в бою!.. Поразительная страсть к избавлению от навоза!... Вполне вероятно, что его ненависть к лошадям вызвана социальным неравенством... Потому что кавалеристы, смазывающие свои длинные усы дорогим макассаровым маслом, а на завтрак потребляющие икру, шоколад и шампанское 'Поммери Грено', должны быть искоренены!.. Наверное, так...
  'Боже мой! До чего я додумался! Как долго еще будет продолжаться?... Я уже на пределе...' - он не слушал генерала уже некоторое время.
  - Ну. И как он?
  - Я не уловил, сэр.
  - Ты оглох? Уверен, что говорю достаточно ясно. Ты только что сказал, что на этой базе нет лошадей на довольствии. Я же спросил, а как же лошадь полковника, начальника склада... Немецкий жеребец, как мне известно!
  'Святые небеса! Я с ним разговаривал! Что же творится?' - ему казалось, что его мысли несутся под гору независимо от его разума.
  - Да, сэр... Шомбург. Но он захвачен как немецкий трофей на Марне, он не записан в состав подразделения. Это личная собственность полковника. Я сам его выезжаю.
  Генерал воскликнул:
  - Тебе бы... - и уже более сдержанно спросил, - Ты знаешь, что на тебя поступила куча жалоб от второго лейтенанта Королевских Войск связи Хотчкисса?..
  - Если по поводу Шомбурга... - вскинулся Титдженс. - Я отменил его приказ. Лейтенант Хотчкисс не имеет права отдавать распоряжения по поводу лошади, равно как и указывать мне, где спать... И я лучше умру, чем подвергну лошадь, за которую отвечаю, отвратительным истязаниям Хотчкисса и мерзкого лорда Бейкама в отношении служебных лошадей...
  - Похоже, что в этом случае ты не избежишь смерти! - съехидничал генерал и добавил, - Ты совершенно прав, возражая против неправильного ухода за лошадьми. Но сейчас твои возражения закрыли тебе дорогу на другую возможную должность.
  Генерал помолчал.
  - Ты, наверное, не знаешь, твой брат Марк...
  - Знаю...
  - А ты знаешь, что девятнадцатый дивизион, куда тебе хочет послать Марк, ныне относится к четвертой армии - и именно с лошадьми четвертой армии Хотчкисс прислан забавляться?.. как я могу отправить тебя под его начало?..
  - Абсолютно верно, сэр. У вас нет другого выхода...
  Итак, его судьба определена. Остается только выяснить, как сознание будет разбираться с этим решением. Когда же они, наконец, отправятся на кухни?
  - О чем я говорил?.. Я чертовски устал... Никто не сможет выдержать... - генерал вынул из внутреннего кармана синий бумажник с вытисненной короной. Порывшись в нем, нашел сложенный листок бумаги, осмотрел его и засунул за пояс. - Но во имя долга я должен выдержать!.. Тебе не приходило в голову, что, если учитывать мою службу на благо отечества, ты забираешь мою энергию, - ты поглощаешь мои силы своими выходками! - и тем самым пособничаешь врагам своей же страны?.. И без этого я мог позволить себе не более четырех часов сна... Хочу тебя кое о чем спросить...
  Кэмпион сверился с листком, и, заново сложив его, опять засунул за пояс.
  Мысли Титдженса опять сбились с колеи... Им постепенно овладевал страх окопной грязи... Хотя, как ни странно, он не помнил грязи под сильным огнем... Почему же мучает эта навязчивая идея?.. Но в ушах измученным шепотом звучали слова: 'Es ist nicht zu ertragen; es ist das, dass uns verloren hat...'... звучали по-немецки, полные отчаяния: 'Это невыносимо; это то, что нас погубило...'... Грязь!.. Именно эти слова он слышал, когда стоял в огромном, как кратер вулкана, и полном глинистого месива овраге, повсюду склизкая жижа, покрывающая склоны и дно, жижа, вызывающая ужас... Он был прикомандирован к французам в Вердене, и то ли из любопытства, то ли по распоряжению, в один из выходных, когда нечем заняться после обеда, пошел проверить с проводником один из дальних укреплений... Деамон?.. нет, Дуамон... за неделю до этого отбитый у противника... Когда это было?.. Он уже не в состоянии уследить за последовательностью событий... В ноябре... в каком-то ноябре... Непривычно ослепительное солнце; ни единого облачка; возвышающие башней склоны из липкой глины и прозрачное сострадающее небо... И шевелящаяся грязная масса... перекатывающаяся за сутулым и неопрятным французским бомбардиром, щелкающим орехи... которая оказалась группой немецких дезертиров... Их невозможно было разглядеть; даже очки их лидера - офицера! - были так заляпаны, что нельзя было определить цвет его глаз, полудюжина знаков отличия и орденов напоминала недостроенное ласточкино гнездо, а борода застыла сталактитами... У остальных солдат выделялись только глаза - необычайно яркие, в большинстве голубые, как небо!.. Дезертиры! Ведомые офицером! Из гамбурского полка! Словно 'Темно-желтые' (Buffs, Royal East Kent Regiment - разг., Королевский восточнокентский полк "Баффс" - прим. перев.) прошли... Невероятно... тогда он услышал эти слова от проходящего мимо офицера, которому не было стыдно, в котором не осталось ничего человеческого... Обреченный!.. Этот строй шебуршащихся ящерообразных, покрытых плотной коркой грязи людей нескончаемо тянулся мимо него до вечера... И он не мог не представлять себе их жизнь в предыдущие два месяца... В передовых закрытых огневых точках... Нет, у них нет передовых закрытых огневых точек... В этом передовом, забитом глиной военном котле, в страшной заброшенности этих оврагов... застрявшие в вечности, в последний день мира.
  Его сильно потрясли пригрезившиеся немецкие слова, звучавшие мягко, но немного цинично... непристойным шепотом... И явно голосом обитателей ада - преисподняя уже ничем не удивит этих несчастных. Французский проводник язвительно сказал: 'On dirait l'Inferno de Dante!...' (фр., 'Похоже на ад Данте!..' - прим. перев.). Кажется, эти немцы будут преследовать его, станут его навязчивой идеей! Комплексы, как теперь говорят...
  - Ты отказываешься отвечать? - сухо предположил генерал.
  Резко очнувшийся и оттого ошеломленный Титдженс безнадежно сказал:
  - Мне нужно до конца разобраться с тягостным положением обеих сторон. В интересах моего сына! - к чему он это приплел? Ему снова нездоровилось. Он почуствовал себя плохо еще прошлой ночью, когда генерал завел разговор о разводе с Сильвией.
  - Возможно, я был прав. Возможно, я ошибался.
  - Если ты не собираешься выбирать... - ледяным тоном продолжал Кэмпион.
  - Я бы предпочел не выбирать.
  - Этому конца не видно... Но я вынужден спросить тебя... Если ты не собираешься продолжать твои семейные отношения, я не могу тебя заставить... Но, черт возьми, ты в своем уме? Ты осознаешь свои действия? Ты намерен жить здесь с мисс Ванноп до окончания войны? Может, она уже здесь, в городе? Это и есть причина твоего разрыва с Сильвией? Именно сейчас!
  - Нет, сэр. Прошу вас поверить, что у меня нет никаких отношений с молодой леди. Никаких! И никаких намерений иметь их. Никаких!
  - Я верю тебе.
  - Обстоятельства прошлой ночи неожиданно убедили меня прямо там, в гостинице, что я вел себя несправедливо с моей женой... Я возложил на женщину непростительно тяжелое бремя. Признание этого факта унижает мое достоинство. Я принял определенное решение ради будущего нашего ребенка. Как выясняется, это было в корне неправильное решение. Нам следовало давно разойтись. Леди была вынуждена прибегнуть к дерганиям всех этих ниточек...
  - К дерганиям?..
  - Это такое выражение, сэр. Прошлой ночью было продемонстрировано ничто иное, как дергание ниточек... Абсолютно оправданно. Я утверждаю, что абсолютно оправданно.
  - Тогда почему ты отдал ей Гроуби?.. Ты же не мягкотелый... Ты же не думаешь, что на тебя возложена... скажем, миссия? Или что ты другой человек?.. Что ты должен... прощать... - он снял свой красивый шлем и вытер лоб изящным носовым платком из батиста. - Твоя бедная мать была немного...
  - Сегодня вечером, - неожиданно сменил тему генерал, - когда придешь ко мне на обед... Надеюсь, ты будешь выглядеть пристойнее... Почему ты пренебрегаешь внешним видом? На твой мундир непрятно смотреть...
  - У меня был получше, сэр... Но он испачкан кровью солдата, убитого здесь прошлой ночью...
  - Ты хочешь сказать, что у тебя всего два кителя?.. И у тебя нет вечернего мундира?..
  - Да, сэр, у меня есть синий костюм. Я буду выглядеть прилично сегодня вечером... Почти все мое снаряжение было украдено в госпитале... Включая пару простыней Сильвии...
  - Погоди... - удивился генерал. - Ты же не имеешь в виду, что пустил по ветру наследство отца?..
  - Я счел нужным отказаться от наследства отца, учитывая, при каких обстоятельствах оно было мне оставлено...
  - Боже мой!.. Прочти это, - и он бросил на стол маленький листок бумаги, в который он время от времени заглядывал.
  Титдженс склонился и, разбирая мелкий почерк генерала, прочел: 'Лошадь полковника. Простыни. Иисус Христос. Мисс Ванноп. Социализм?'
  - На обратной стороне, - раздраженно сказал генерал.
  На обратной стороне большими буквами было написано: 'ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН', изображен серп с деревянной рукояткой и еще что-то. Ниже шли призывы к государственной измене.
  - Ты видел подобное раньше? Ты знаешь, что это?
  - Да, сэр. Это я послал вам. В вашу секретную службу...
  Генерал яростно стукнул обоими кулаками по столу:
  - Ты... Непостижимо... Невероятно...
  - Нет, сэр... Вы разослали приказ командирам подразделений, чтобы они выяснили, какие попытки предпринимаются социалистами для подрыва дисциплины среди низших чинов... Я, естественно, спросил моего сержант-майора, и он показал мне этот листок. Одному из рядовых вручили его на улице в Лондоне, и он из любопытства взял, а после отдал сержант-майору. В углу можете видеть мои инициалы.
  - Ты... Прости меня за вопрос, но ты сам не социалист?
  - Понимаю, куда вы клоните, сэр. Политика, которая меня интересует, исчезла с восемнадцатым веком. Вы, сэр, отдаете предпочтение семнадцатому.
  - Полагаю, еще один пример дергания за ниточки.
  - Разумеется. Это неудивительно, что Сильвия называет меня социалистом. Я принадлежу тори вымершего вида, поэтому она может принять меня за кого угодно. Последний мегатерий (вымерший род гигантских ленивцев - прим.перев.). Сильвию можно извинить...
  Генерал не слушал его.
  - Что было не так с условиями получения денег твоего отца? - спросил он.
  - Мой отец, - и генерал увидел, как сжались челюсти Кристофера, - покончил жизнь самоубийством после того, как человек по имени Рагглс сказал, что я... по-французски это 'maquereau' (фр., сутенер - прим.перев.)... Не могу подобрать слова по-английски... Самоубийство моего отца нельзя никак оправдать. Джентльмен не имеет права кончать жизнь самоубийством, если у него есть продолжатели его рода. Это может весьма пагубно отразиться на жизни моего мальчика.
  - Я не могу... Я не могу понять сути... С какой стати Рагглсу захотелось пойти к твоему отцу и рассказать?.. На что ты собираешься жить после войны?.. Тебя же не возьмут обратно в Департамент?..
  - Нет, сэр. Они не возьмут меня обратно в Департамент. Каждый прошедший эту войну будет изгоем для общества еще долгое время и после ее окончания. Вполне заслуженно. Мы развлекаемся здесь и сейчас.
  - То, что ты говоришь - нелепость...
  - Вещи, о которых я говорю, как правило, сбываются, и вы это знаете, сэр. После рассказа Рагглса мой отец поступил так, потому что не очень хорошо жить с представлениями семнадцатого или восемнадцатого века в веке двадцатом. Другими словами, в действительности неприемлемо жить с нравственными критериями закрытой школы. Я, сэр, на самом деле ученик закрытой английской школы. Продукт восемнадцатого века. В Клифтоне, наряду с любовью к истине, - да поможет мне Господь! - мне вдолбили принятую всеми последователями школы Регби веру Арнольда (Томас Арнольд, 1795-1842, - английский педагог и реформатор образовательной системы, в 1827-1842 - директор закрытой школы Регби - прим.перев.) в то, что самым мерзким из грехов - самым постыдным из грехов! - было бы наушничание директору! Я таков, сэр. Другие забывают, чему их учили в школе. Я - нет. Я по-прежнему воспитанник школы, идеи которой у меня в крови! Комплексы, сэр.
  - Все звучит таким бредом... А что с наушничанием директору?
  - Лебединая песня, сэр, это не бред. Вы же ждете лебединой песни. Я должен отправиться на передовую, чтобы моральные устои войск под вашим командованием не были подорваны лицезрением моих семейных неурядиц.
  - Так ты не хочешь возвращаться в Англию?!
  - Конечно, нет! - воскликнул Титдженс. - Определенно, нет! Мне нужно залечь на дно где-нибудь. Если же я вернусь в Англию, мне придется залечь на дно через самоубийство.
  - Ты только так видишь свое будущее? Я могу дать тебе рекомендации...
  - Кто сказал, что это невозможно?
  - Но... суицид. Ты не пойдешь на такое. По твоим же словам - подумай о сыне.
  - Нет, сэр. Я не пойду на такое. Потомкам самоубийц не позавидуешь. Поэтому я не могу простить отца. Я никогда не рассматривал такую идею до его поступка. Теперь она не выходит у меня из головы. Что ведет к ослаблению морального стержня, который принимает заблуждение за возможность. Самоубийство - не выход из запутанной психологической ситуации. Больше подходит для банкротства. Или военной катастрофы. Для человека действия, а не для мыслителя. Собрание кредиторов может уничтожить. Военная операция сметет с лица земли. Но мои проблемы останутся независимо от того, существую я или нет. Потому что нет решения. Нет решения для общей проблемы взаимоотношений полов.
  - Боже мой!..
  - Нет, сэр. С головой у меня все в порядке. Что тоже является проблемой!.. Разболтался, как дурак... Потому что не знаю, что говорить!..
  Генерал сидел, уставившись на стол. Лицо его покраснело от прилившей крови. Он выглядел как человек, над которым жестоко подшутили:
  - Тебе лучше сказать то, что ты хочешь сказать... Что, черт побери, ты имеешь в виду?.. О чем ты вообще говоришь?..
  - Весьма сожалею, сэр. Мне трудно самому себе объяснить...
  - Впрочем, как и нам... На каком языке ты говоришь? Черт возьми, что это за язык? Мы ходим по кругу. Мне кажется, я старый болван, который не понимает ваших современных методов... Но ты же не современный. Я могу судить об этом... Этот проклятый ничтожный Маккечни современный... Я запихну его на твое место в транспортном дивизионе, чтобы он не мешал тебе в батальоне... Знаешь, что он натворил? Он получил отпуск для развода. И не развелся! Это современность. Он сказал, что его мучают угрызения совести. Я так понял, что он, его жена и... какой-то мерзавец... спят втроем в одной постели. Таковы современные угрызения совести...
  - Нет, сэр... Не совсем... Что же делать мужчине, если его жена изменила?
  - Разводись с блудницей! - как на оскорбление ответил генерал. - Или живи с ней... Только чудовище может думать, что женщина проведет все свои дни в одиночестве в мансарде! Рано или поздно она умрет. Или пойдет на улицы... Каким должен быть человек, чтобы не видеть очевидного? Какое надо иметь сердце, чтобы считать, что женщина проживет... рядом с мужчиной... она же... она же обречена... Он должен будет нести ответственность за все последствия, чтобы ни случилось! - и снова с нажимом повторил, - Чтобы не случилось!Даже если она будет дергать ниточки всего мира!
  - Все же, сэр... существуют... как правило... в семьях... с положением... определенные... - и Кристофер замолчал.
  - Продолжай...
  - Со стороны мужчины... определенные... Назовем это... парадом!
  - В таком случае лучше отменить все парады!.. Проклятие! По сравнению с нами, все женщины - святые... Взять хотя бы вынашивание ребенка... Я много чего познал за свою жизнь... Кто сможет выдержать?.. Ты?.. Я... Я предпочту быть последним бедолагой на передовой у Перри! - он посмотрел на Титдженса с оскорбительным ехидством, - Почему ты не развелся?
  Очередной приступ паники накатил на Титдженса. Он знал, что это последний приступ, потому что никакой рассудок не вынесет большего. Перед глазами поплыли видения военных сражений, в ушах фрагментами зазвучали голоса и имена... Перед ним целым полем раскинулась карта готового к бою мира - рельефная, из зеленоватого папье-маше, - десять акров выпуклой карты из папье-маше... и ярко расплывающаяся по ней кровь 09 Моргана. Несколько лет назад... Сколько месяцев? Девятнадцать, если быть точным, он сидел на какой-то табачной плантации в Мон де Кац... нет, это было в Монтани Нуар. В Бельгии...Что же он там делал?.. Пытался изучить характер местности... Нет... Ждал толстого генерала из Лондона, чтобы показать позиции... Который так и не явился, зато прибежал бельгиец, владелец табачного поля, и разорался как бешеный по поводу помятых растений...
  Отсюда просматривалась вся картина предстоящего сражения... Бесконечные мили исковерканной земли, занятые войсками противника, до самой Германии... Кажется, что можно было вдохнуть воздух Германии... За правым плечом под углом в пятьдесят градусов столбом торчало здание на рыночной площади... За ним - темные полосы... Немецкие траншеи перед Уайтскейт! (??? Wytschaete - прим.перев.)
  До того, как туннельные взрывы стерли Уайтскейт с лица земли...
  Тогда же каждые тридцать секунд, - судя по его наручным часам, - над немецкими окопами перед деревушкой набухали ватные комочки... Наша артиллерия практиковалась... Хорошая стрельба. Просто отличная стрельба!
  Далеко-далеко слева... пробившаяся сквозь облака и легкую дымку над морем полоса солнечного света отразилась в... блестящей поверхности бомбометателя большого аэроплана!
  Из-за спины на него надвигался огромный аэроплан, таких огромных он еще не видел, в сопровождении четырех аэропланов поменьше... Над большими кучами шлака у Бетюни... Высокими, фиолетово-синими, похожими на паровые колпаки у моторов, или на женские груди... Сине-фиолетовые... Больше синие, чем фиолетовые... Цвета франко-бельгийских гобеленов... В полной тишине... Под необъятной спокойной тучей...
  Целью бомбардировки становится Поперинг (??? Poperinghe - прим.перев.)... Всего в пяти милях, можно сказать, под носом... Снаряды сброшены... Поднимающийся белый дым рассеивается струйками... Что это за снаряды?.. Он знает двадцать видов снарядов...
  Гунны обстреливают Поперинг! Бессмысленная жестокость! В тылу, за пять миль до передовой! Прусская беспощадность... В Поперинге были две девушки, которые держали чайную... Веселые, яркие... Они очень нравились генералу Пламеру... превосходный старый генерал... Снаряды убили их обеих... Любой человек мог переспать с ними, получая свое удовольствие, а они - свою выгоду. Шесть тысяч офицеров Его Величества желали этих румяных красоток. Славные девушки!.. Немецкие бомбы прикончили их... Что за судьба такая? Быть вожделенной для шести тысячи мужчин и разлететься ошметками плоти от взрыва?..
  Видимо, обыкновенное пруссачество - бессмысленная жестокость гуннов, - проявляется в обстреле Поперинга. Невинный город с чайной за пять миль до Ипра... Тоненькие бесшумные струйки дыма поднимаются к спокойным блекло-бордовым небесам, шлейф тянется от бомбометателей аэропланов, и громадная летающая махина над кучами шлака... Что за ужасное название - Бетюнь...
  Скорее всего, немцы прослышали, что мы концентрируем войска в Поперинге. Тогда понятен обстрел большого скопления солдат... Или же мы закидали снарядами город, где находится их Ставка главнокомандующего... Поэтому бомбили Поперинг в тихий серый день... Таковы правила службы... Генерал Кэмпион, невозмутимо принимающий доклад о разрушенных немецкой авиацией госпиталях, лагерях, конюшнях, борделях, театрах, бульварах, шоколадных киосках и гостиницах, придет в ярость, если бомба упадет на его личные покои... Таковы правила войны!.. Взаимно сберегая друг другу штаб-квартиры, взрывают девушек, желанных для шести тысячи мужчин...
  Девятнадцать месяцев назад!.. Сильные переживания остались позади, сейчас же перед ним раскинулась карта воюющего мира... Рельефная карта из зеленого папье-маше... ярко расплывающаяся по ней кровь 09 Моргана. На самом горизонте территория, помеченная как 'Белые Русичи'. Черт возьми, кто это такие?
  'Святые небеса! - испугался он. - У меня эпилепсия? Святые угодники, пощадите! - молча взмолился Кристофер. - Нет, непохоже... Я же контролирую свой разум. И свое сознание.'
  - Я не могу развестись, сэр. У меня нет оснований.
  - Не лги. Ты знаешь, о чем говорил Торстон. Или ты считаешь себя виновным в провоцировании адюльтера?.. Как бы ты это не называл. И нет оснований для развода? Не поверю.
  'Какого черта я так стараюсь прикрыть шлюху? Это нелогично. Я одержим!'
  Белые Русичи - обездоленный народ к югу от Литвы. Непонятно, чью сторону они принимают - немцев или поляков. Немцы сами этого не знают.
  ...Противник начал переброс своих людей с передовой в тыл для интенсивной пехотной подготовки с того участка, где наша оборона была самой слабой - что было удачным для Титдженса. Можно было не ожидать усиления, по крайней мере, в течение двух месяцев. Но не избежать большого наступления весной. Не откажешь им в здравомыслии. В грязных убогих окопах Томми ничего не оставалось, как швыряться гранатами. Причем с обеих сторон. Немцы готовились исправить положение. Какой смысл перебрасываться гранатами с расстояния в сорок ярдов? Винтовка изжила себя! Ха-ха! Устарела!.. Что значит гражданская психология...
  - Нет, не поверю, - повторил генерал. - Я знал, что у тебя не было никакой девки из табачного киоска. Я помню каждое слово, сказанное тобой в Райе в 1912. Я тогда не был уверен. Но теперь я точно знаю. Ты пытался убедить меня в обратном. Ты закрыл свой дом из-за выходки твоей жены. Ты позволил мне думать, что это ты изменял, на самом деле все было наоборот.
  ...С чего это гражданской психологии позволительно весело гоготать от удовольствия, когда глупая идея об отсталой винтовке вышла в массы? С какой стати общественное мнение навязывает Военному министерству программу учебных лагерей, куда не входит основательная тренировка обращению с винтовкой и тщательное обучение поддержанию связи между подразделениями. Нелепо. И, конечно же, губительно. Странно... Не то чтобы подло. Но мелкопакостно...
  - Любовь к истине! - вещал Кэмпион. - Она не включает в себя неприятие белой лжи? Нет, думаю, что нет; иначе ваша прислуга не смела бы сказать, что вас нет дома...
  '...Мелкопакостно! Естественно, гражданские добиваются, чтобы военные изображали из себя дураков; впрочем, они достигнут успеха. Они хотят, чтобы войну выиграли те, которые впоследствии будут либо унижены, либо убиты. Или разом и то и другое. Разумеется, исключая кузенов или родственников невесты. Вот к чему все идет. Вот что имели в виду важные господа, когда говорили, что предпочитают проиграть войну, чем дать кавалерии возможность отличиться на ней!.. Конечно, отчасти это жалкая примитивная иллюзия тех еще дней, когда великие дела совершались благодаря новым открытиям. Можно было исключить Лошадь, изобрести что-то очень простое и возомнить себя Богом! Мелкое и жалкое заблуждение. Достаточно набить цветочные горшки порохом, швырнуть в голову другого бедолаги и вуаля! Война выиграна. Все солдаты упали замертво. Тот же, кто вложил эту идею в мозги упрямым воякам есть Человек-Выигравший-Войну. И он заслужил, чтобы все женщины мира пали к его ногам... и они падут! Как только избавимся от кавалерии...'
  На словах 'Директор школы' Титдженс очнулся и собранно сказал:
  - В самом деле, сэр, вы отчитываете меня так долго, мне кажется, что я получил нагоняй за все прожитые годы.
  - Тебе не удасться сбить меня с толку... В 1912-м ты относился ко мне, как к директору школы. Сейчас я твой командир - что одно и то же. Ты не обязан ябедничать. Ты хорошо усвоил урок Арнольда из Регби... Кому принадлежит изречение: 'Magna est veritas et prev...' (лат., Magna et veritas, et praevalebit - Нет ничего превыше истины, и она восторжествует, Библия, 3 Книга Ездры, 3.12 (парафраза), - прим. перев.)... Prev чего-то!
  - Не помню, сэр.
  - Чем твоя матушка была сильно огорчена, но никому не говорила об этом? В 1912? Она умерла из-за горя. Незадолго до смерти она написала мне, что в сердце ее глубокая тревога. И особенно просила меня присмотреть за тобой! Почему?
  Генерал замолчал, обдумывая что-то.
  - Какое определение ты дашь англиканской канонизации? В остальных случаях к лику святых причисляют в строго установленном порядке, вроде экзаменовки в Сандхерсте (Королевское военное училище, размещенное в г. Сандхерст, Беркшир - прим.перев.). Мы же... Я слышал от пятидесяти разных людей, что твоя мать святая. Она и была святой. Но почему?
  - Это свойство органичности, сэр. Свойство быть в гармонии со своей душой. Душа же нам дарована Господом, и если мы способны найти гармонию с душой, значит, мы способны быть в гармонии и с Небесами.
  - Это выше моего понимания... Полагаю, ты откажешься от денег, которые я отпишу тебе в своем завещании?
  - Нет, сэр, почему же.
  - Ты отказался от денег своего отца. Потому что он поверил грязным сплетням. В чем же разница?
  - Друзья человека должны верить в то, что он джентльмен. Верить автоматически. Это и составляет их гармонию - человека и его друзей. Вероятно, ваши друзья являются вашими друзьями потому, что они автоматически рассматривают ситуацию так же, как и вы... Мистер Рагглс знал, что я в трудном положении. Он подробно изучал этот вопрос. Если бы он оказался в таком же положении, чтобы он сделал? Беззастенчиво жил бы за счет женщин... В правительственных кругах, где он вращается, это означает обман жены или любовницы... Естественно, он полагал, что я отношусь к типу людей, предающих своих жен. Так он и сказал моему отцу. Моему отцу не следовало слепо верить ему.
  - Но я...
  - Вы, сэр, никогда не верили грязным сплетням обо мне.
  - Знаю только, что до смерти беспокоюсь о тебе...
  Чувства Титдженса немного успокоились, хотя глаза оставались влажными... Он шагал в роще недалеко от Солсбери, мимо вытянутых пастбищ и пашен, убегающих к высоким темным вязам, под сенью - да, именно, под сенью! - которых угадывался шпиль церкви Джорджа Херберта... Кажется, он был здесь пастором в XVII веке, когда началось возрождение англиканской праведности... и писал, возможно, стихи. Нет, не стихи. Прозу. Проза более величественно отражает мысли...
  Им овладела тоска по родине!.. Ему не суждено вернуться домой!..
  - Послушай... Твой отец... Меня интересует... Могла ли Сильвия каким-нибудь известием причинить ему боль?
  - Нет, сэр, - твердо ответил Титдженс. - Эту ответственность нельзя возлагать на Сильвию. Мой отец сделал свой выбор, когда поверил клевете совершенно постороннего человека... - и после паузы добавил, - На самом деле, мой отец и Сильвия почти не общались. Не думаю, что они обменялись хоть парой слов за последние пять лет жизни моего отца.
  Генерал неотрывно глядел в лицо Титдженсу и видел, как от ноздрей по щекам разливается белизна: 'Он понял, что выдал свою жену!.. Боже мой!' На побледневшем лице Титдженса ярко выделялись синие глаза. 'Он стал таким некрасивым! Его лицо все перекосилось!'
  Они по-прежнему смотрели в глаза друг друга, когда тишину нарушило бормотание солдат, игравших в дурака. В этой немудреной карточной игре больше всего везет раздающему. По приглушенным голосам всегда можно понять, что Томми играют в карты... Значит, они уже пообедали.
  - Сегодня же воскресенье?
  - Нет, сэр. Четверг, семнадцатое, кажется, января.
  - Какой я глупый...
  Бормотание солдат напомнило Кэмпиону церковные колокола по воскресеньям. И о его молодости... Он сидел у гамака миссис Титдженс, под раскидистым кедром возле каменного дома в Гроуби. Ветер дул с северо-востока, поэтому звон колоколов из Мидлсбора доносился едва слышно. Миссис Титдженс было тридцать, ему самому было тридцать, Титдженсу - отцу, - было около тридцати пяти. Один из самых влиятельных, и, в то же время, сдержанных людей. Замечательный землевладелец. Как и все его предки. Не от него Кристофер унаследовал свою... свою что?.. Какая-то мистика... Нет, другое слово! Сам он в отпуске, только прибыл из Индии, голова его занята игрой в поло. Они с отцом Титдженса, который был великолепным знатоком лошадей, часами обсуждают качества пони.
  А ведь Кристофер намного лучше разбирается в лошадях!.. Определенно, эти способности он унаследовал от отца, но не проклятую!..
  Они все еще вглядывались друг в друга - как будто оба были под гипнозом. Солдатские голоса зазвучали уныло и скучно. Генерал подумал, что он сам, наверное, сильно побледнел: 'Его мать умерла от разбитого сердца в 1912, его отец покончил с собой пять лет спустя. Старший Титдженс не разговаривал с женой сына четыре или пять лет! Что опять возвращает нас в 1912 год... В таком случае, когда я устроил ему разнос в Райе, его жена была во Франции с Перуоном.'
  Лорд Кэмпион опустил взгляд на одеяло на столе. Он намеревался снова посмотреть на Титдженса с нарочитой заботой. Это был его метод, всегда срабатывавший с подчиненными. Он был успешным генералом, потому что видел насквозь мужчин, и твердо верил, что человека губят три вещи - вино, деньги и... противоположный пол.
  По всей видимости, к Кристоферу последнее не относилось. Лучше бы он был как все!..
  'Потерял все... - думал генерал. - Мать! Отца! Гроуби!.. В безвыходном положении. Непомерная цена... Но он вправе делать как считает нужным.'
  Кэмпион был готов взглянуть на Титдженса... И вдруг протянул через стол безвольную руку. Титдженс, сидевший напротив с ладонями на коленях, невольно отшатнулся. Неожиданно и резко - так неожиданно и резко встряхивает старый дом, когда рядом взрывается фугасный снаряд. И сразу же выпрямился. Он так же неотрывно смотрел на генерала.
  Генерал, бросив внимательный взгляд на собеседника, осторожно спросил:
  - Ты в самом деле хочешь, чтобы моя штаб-квартира разместилась в Гроуби, если я решу избираться в Западном Кливленде?
  - Я вас очень прошу, сэр!
  У обоих как будто гора с плеч упала.
  - В таком случае я вас больше не задерживаю...
  Титдженс чувствовал слабость, но все же встал и по-военному вытянулся.
  - ...Можете идти, - закончил генерал, поднимаясь и поправляя ремень.
  - Но кухни, сэр... Сержант-повар Кейс будет очень огорчен... Он меня заверил, что вы ничего не найдете... Если я задержу вас на десять минут...
  - Кейс... Кейс... Кейс был барабанщиком, когда мы находились в Дели. К настоящему времени он мог бы дослужиться, по крайней мере, до квартирмейстера... Какая-то женщина, которую он называл сестрой...
  - Он по-прежнему посылает деньги своей сестре.
  - Он уже был знаменосцем, когда из-за нее самовольно ушел из части. Его разжаловали в рядовые... Прошло уже двацать лет!.. Да, идемте на кухни!..
  Кухонные помещения поражали безукоризненной чистотой беленых стен и зеркальным блеском крышек котлов.
  Торжественный генерал в сопровождении полковника Левина и Титдженса важно прошел сквозь строй поваров в белом. Повара стояли навытяжку, с черпаками наперевес, усердно тараща глаза, но с едва скрываемыми улыбками - они любили генерала Кэмпиона и его снисходительно-безучастных спутников.
  Процессия двигалась как будто по центральному проходу собора, а боковые нефы разделялись трубами от кухонных плит. Темный от сажи пол блестел, тщательно натертый политурой и скипидаром.
  Все замерли и затаили дыхание при виде сошедшего с небес божества. Утонченное и прекрасное божество короткими шагами приближалось к первосвященнику с моржовыми усами, семью медалями на воскресном мундире и взглядом, устремленном в вечность. Генерал постучал кончиком хлыста по ленточке 'За безупречную службу' на груди сержанта-повара. Все навострили уши:
  - Как ваша сестра, Кейс?..
  Не глядя на генерала, сержант ответил:
  - Думаю сделать ее миссис Кейс...
  Уже направляясь в сторону полированных сосновых панелей, генерал сказал:
  - Я представлю вас на квартирмейстера в любой момент, как только пожелаете... Вы помните сэра Гарнета, когда он инспектировал полевые кухни в Кветте?
  Застывшие белыми столбиками солдаты с выпученными глазами походили на Пьеро из ночного кошмара, снившегося в далеком детстве после рождественских сказок. Точно так же, как во сне, они белыми объектами зашевелились-задвигались, исполняя команду генерала 'Вольно!', и перестали таращиться.
  Сержант Кейс по-прежнему отрешенно смотрел в пространство:
  - Моей сестре может не понравиться, сэр. Мне бы лучше прапорщика первого класса!
  Ослепительный генерал легко и быстро дошел до шкафчиков в восточном проходе собора. Белые фигуры рядом с ними мгновенно превратились в неподвижные цилиндры с круглыми глазами. На выдвижных ящиках краской было намалевано: 'Чай!', 'Сахар!', 'Соль!', 'Пршк Карри!', 'Мука!', 'Перец!'
  Генерал указал кончиком хлыста на надпись 'Перец!' на правом верхнем ящике и обратился к ближайщему белому цилиндру:
  - Откройте-ка, любезный...
  Титдженс испытал странное чувство, как будто полковой оркестр, возвращавшийся быстрым маршем в казармы после похорон с воинскими почестями, неожиданно перешел на вольный шаг и потерял всю торжественность...
Оценка: 7.04*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"