'Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: 'Ай да дивчина!' - поразили слух ее'.
'Жили они на казачьем хуторе давненько, а вот, поди ж ты, всё равно чужими оставались. Историю Аньки - знахарки все двадцать пять дворов помнят.
Объявилась как-то поутру возле избы Митьки-Костыля молодая девка лет двадцати от роду, оборванная, чумазая и с животом выше носа. Кто такая, откуда - никому неведомо.
Митька поутру на крыльцо вышел, костыль к стене прислонил, потянулся сладко, зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул, глядь, а возле евоного плетня девка сидит, на сносях, того и гляди родит.
Митяй давай девку-то рассматривать. Волосы спутанные, висят сосульками, лицо в саже, а сама худющая, один тока живот и остался. Босые ноги в кровь сбиты, на коленки сорочку натянула, а сорочка-то вся рваная и грязная.
Уставилась девица на Митьку, бирюком бачит и молчит.
'Беглая' - первое, что Митьке в голову пришло. - Откудать сбежала.
Ну, Митька, конечно, в расспросы пустился, кто, мол, ты такая, красавица, чья будешь? А та сидит глухарь глухарем, только зенками лупает. Поначалу думали, что немая к ним прибилась.
Посовещались хуторяне, с атаманом станичным, Василием Петровичем погутарили, и порешили, что гнать девку не будут. Не от хорошей жизни пузатая-то в бега подалась.
Возле леса избушка заброшенная стояла, там бабка Федотья раньше жила, да уж года два как её схоронили. Туда беглянку и определили. Хуторские бабы по сундукам пошукали, барахлишка ей на первое время насобирали, да утвари кухонной немного, в хозяйстве ж всё надобно, всё сгодится.
Дева аккуратницей оказалась, рукастой, жила тихо, собирала в лесу грибы, ягоды, травы лечебные. Огородишко небольшой возле дома разбила. Цветков нехитрых у калитки насажала.
Жонки хуторские её вроде, как и жалели, молока приносили, яиц, борошны подкидывали, а когда и бурсака кус, но и побаивались - Бог его знает, кто такая.
Ивановна-то всем растрезвонила, что пришлая девка, не иначе, как колдовка. Вона, все коты у ней во дворе трутся, собаки не трогают, ластятся, звери лесные в гости захаживают.
Супружник Ивановны тот клянется-божится, глаза выпучив, что видал, как дикий кабан из леса рысью прибёг до девкиной хаты, копытом в дверь постукал, молодайка-то ему ковш вина вынесла, а тот давай пить да похрюкивать, а рыло-то довольное. Хоть мужик у Ивановны дюже пьющий да и брехливый, что твой пёс, но ему верили, а как не верить, диковинная тут история, любой скажет.
Имя у чужачки оказалось, невесть какое - Анька.
Никакая она не немая, говорить может, да только не хочет.
'Здарова заревали, доброго вам здоровьица, за ради Божи, до побачення', - вот и весь сказ.
Ходила Анна в лес часто, надолго, иногда с самого заранку и пока солнышко не спрячется. Чего она там робила, про то хуторские не ведали. Брались подглядеть, да не получалось. То сами в трех соснах заблукают, то Анька за дерево ступила, и нема её.
Муж Ивановны, как-то раз за девицей увязался, да в байрак свалился, ногу скалечил. До вечера сидел, горлопанил. Уж сколько раз ему Ивановна говорила, чтобы пьяным по лесу не шлындал.
Но ничего, попривыкли, девка-то безобидная, живет себе и живет.
Как-то ночью, в самом конце лета, тетка Евдокия, маявшаяся бессонницей и без дела ходившая по избе туда-сюда, плач услыхала. Ночь тихая стояла, все звуки далече слыхать. Вроде как поначалу ребятенок где-то закряхтел, а потом как дал петуха! Вышла Евдокия на крыльцо, так и есть - у Аньки во дворе дитё орет. Евдокия платок пуховый на плечи набросила, ноги в галоши сунула и как была в исподнем, к соседке кинулась. Смотрит, а Анна-то по двору ходит, младенца баюкает, а у самой ночная рубашка понизу вся кровью намокла.
'От дурёха-то, от дурёха, сама родила, на помощь никого не позвала, а в соседнем хуторе повитуха живет', - про себя ругала нерадивую мамашу Евдокия.
- Чего не позвала-то? Я бы Кузьминичну скликала бы, и сама тебе пособила б, не один раз бабам хуторским помогала в этом деле. А ну, давай мне дитё, да в хату ступай, я побачу послед-то вышел, али нет. Кого хоть родила? Парня? Девку?
Дочку Анна назвала Ариной.
Девчоночка росла быстро, за мамкой хвостом бегала, но и хуторских не чуралась, общительная была, разговорчивая, любопытная. Не в мать пошла.
Больше всего с Анной тетка Евдокия зналась и за Анну перед любительницами языки чесать заступалась.
-И чего к девке привязались? Живет, никого не трогает, - бывало, пеняла она хуторским.
-Ой, Дуня, а ты, поди, её и не боишься вовсе, - подначивали словоохотливые кумушки. - То-то в гости к ведьме захаживаешь. Мужика-то у тебя нет, нема кого уводить. А у нас супружники законные! Того и гляди Анька к рукам ведьмачьим приберет.
-Да ну вас, пустомели, - отмахивалась грузная Евдокия и как утка вразвалку ковыляла в избу. Что с них, с дурёх, возьмёшь.
К соседке ходить не переставала. Молочко для Аришки приносила и сметанку жирную, вкусную.
И Анна привечала тетку Евдокию. В дом приглашала, чаем на травах поила, медом и драниками угощала. Мазь для поясницы дала, ох и хорошая мазь, все боли мигом прошли.
Как-то постучалась Евдокия к соседке вся в слезах:
-Ой, Аннушка, беда! Буренка моя захворала, да сильно так! Ой, беда, беда! Не ест, не пьет, а смотрит жалобно-то! Что ж делать-то? Ой, беда. Помрет же, как же я без неё? С голодухи ж и я помру. Анют, может травка, какая есть у тебя?
Вылечила Анна Буренку.
И с тех пор, чуть кто занемог, или неурожай случился, или скотину кто сглазит - все к Анне шли. Она никому не отказывала, всем помогала. Хуторские благодарили, подношения несли, кто чем богат, улыбались и кланялись, а за глаза звали Анну кто знахаркой, кто ворожкой, а иные и ведьмой кликали.
Потом-то разобрались, что никакая она не колдунья, а как есть целительница, зла черного никому не творит, врачует справно, но на каждый роток не накинешь платок, так что по уголкам шепоток шёл, что басорка то собакой, то свиньей, то кошкой, а то и вовсе колесом ночами полнолунными оборачивается, и по хутору шмыгает, в окна заглядывает, да подклады в чужих дворах прячет.
Аринке тоже доставалось. Бывало, встретятся поутру бабы у колодца, а какая-нибудь досужая кумушка обязательно спросит:
- А шо, Анна, правду люди гутарят, что у дочири табейнай хвост е?
Анна глянет на языкатую, точно ледяной водой из ушата окатит и молвит сурово:
- Тю на тэбэ, Парашка, ты за сыной своим Савкой бачь лучше. За маёвай Аринкой бачить не треба, сама управлюсь.
Заступалась Анна за дочь, но с первого дня видела, что растет девчонка особенной, на других малят не похожая.
Говорить начала рано, в травах не хуже матери разбиралась, животных очень любила. Но разные они были, будто и не родные вовсе.
Сама-то Анна белокурая, кожа у ней, как алебастр, глаза, что твои озера синие, тоненькая, высокая. А дочь, по всему видно, в батьку пошла. Глаза чуть раскосые, цвета пережженного сахара, темно-коричневые, но прозрачные. Заглянешь в такие, и будто кто в омут тебя тащит. Волосы черные, густые. Брови соболиные. Кожа как топленое молоко: нежная, кремовая. Переносица тонкая, а нос аккуратной пуговкой. Скулы высокие, щечки розовые. Губы яркие, будто малиной перепачканы. Справна дивчина!
Евдокия, чай, не единожды пыталась выведать, кто у девчушки тятька-то, но Анна точно воды в рот набрала.
Сколько времени прошло, о том история умалчивает, но случай один прогремел по всем хуторам и станицам окрестным.
Как-то в полдень, когда разомлевший на солнце Митька-Костыль, чья хата была крайней от шляха, сидел на крыльце и пил холодный узвар, на казачий хутор налетели чужеземцы. Как с небес рухнули! Сей миг не было никого и вот уже перед Митькими очами сразу трое гарцуют.
Митька их как увидал, сразу про Чингисхана вспомнил. Дед у Митьки в молодости служил у помещика, нахватался всяких знаний по вершкам. Он Митьке про Чингисхана и сказывал.
Но эти точно не чингисхановцы были - те-то давно померли. Уж и дед-то Митькин давно помер.
Трое мужчин, одетые в разукрашенные кожей и кусочками меха парки, высокие капоры из меха лисы и песца, теплые унты из блестящего короткого меха, восседали на могучих оленях и смотрелись посреди летнего казачьего хутора также несуразно, как рог у тетки Евдокии, кабы он, вдруг, вырос у ней.
Митька опешил и даже узвар на себя пролил.
'Это ты, Митяй, видать перегрелся', - сказал он сам себе и потер глаза.
Иноземец что-то гортанно крикнул, как ворон прокаркал. Узрев, что Митька по-прежнему сидит с ошарашенным видом, чужак в песцовом капоре махнул товарищам, и они двинулись прямиком к избушке, где жили Анна с дочерью.
Хуторяне высыпали на улицу и, разинув рты, наблюдали за быстро сменяющими друг друга событиями.
Вот иноземцы возле дома знахарки. А у той большущий амбарный замок висит и дверь крест - накрест заколочена, будто и не жил тут никто сто лет.
Вот самый главный в песцовом капоре спрыгнул с оленя и достал из седельной сумки бубен здоровенный и колотушку. Двое других быстро костер прямо во дворе развели, весь огород Анне истоптали. Главный начал в бубен бить, прыгать, как юродивый и что-то выкрикивать на непонятном языке.
Двое иноверцев принялись раскачиваться и издавать горлом длинные тягучие звуки, от которых прям мурашки по коже. Вот, тот, что с бубном, на землю повалился, лежит, как мертвый. Огонь в костре взметнулся аж до конька на камышовой крыше и мгновенно погас.
Тут же, как коршун, подлетел с земли главный, все трое вскочили на оленей и ну тикать прочь, как и не было их никогда.
Хуторские жители несколько минут стояли, как зачарованные, не шевелясь. А потом морок сбросили, засудачили, загалдели стали пытать друг друга кто это, да что это.
Муж Ивановны первый на крыльцо к Анне взобрался.
- Ёкли-мокли! Люди добрые, а куды ж Анька-то с малой сгинули?
- Михалыч, а ну слезь с крыльца чужого - строго сказала Евдокия, а сама все смотрела на заколоченную дверь. - И правда, куды Анютка подевалась, я ж утром нонищням её видела, в огороде с Аришкой ковырялись.
Народ зашумел, все заговорили разом, принялись обсуждать чужеземцев, которые невесть откуда взялись и Анну, которая утром была, а таперича исчезла.
Следующим днем Анна, как ни в чем не бывало, приводила огород в порядок, мела двор, а маленькая Аришка помогала ей.
Хуторские жители теперь ещё больше Анну боялись, да и дочери её сторонились, крестились при встрече с ними.
Евдокия, хоть университетов и не кончала, но была далеко не дура. Два и два сложить запросто могла. Немного покумекав, она напекла пирогов и пошла к соседке.
- Мир вашему дому, Аннушка.
- Заходите, тетя Дуня! День добрый. Чайку выпьете? Я как раз воды закипятила.
- Отчего ж не выпить, выпью. Вот и угощеньице к чаю принесла.
Через пять минут Евдокия сидела за грубо сколоченным столом, покрытым вышитой вручную скатертью, и чопорно оттопырив мизинец, держала пузатую кружку с чаем в одной руке, а кусок сладкого пирога в другой. Шумно отхлебнув, она выжидающе посмотрела на хозяйку.
-Ты, милочка, ничего не хочешь мне казати?
- А что рассказывать?
-Ой, хитра лиса, ой хитра. Когда дверь-то заколотить успела? И доню спрятала. Знала, что ль, что по твою душу приедут?
Анна присела на некрашеный табурет, сложила красивые руки на коленях, сгорбилась и сразу стала похожа на старушку.
-Вот то-то и оно, что по душу, - еле слышно сказала она.- Только не по мою, а по Аришкину.
- Никак, то батька Аришкин был?- от любопытства Евдокия аж привстала и чуть пирог не уронила.
Анна покачала головой: 'Он самый'.
-Ой, девка.... И как же тебя угораздило-то? Они-то, мужики эти, не из наших краев. И лица у них ненашенские, глаза узкие, пипки пуговками. Басурмане, сразу видать, басурмане.
-Теть Дунь. Не басурмане они. Эвенки.
-Эвенки? Это кто ж такие?
-Народ такой, тунгусы, по-вашему. Живут в холодных краях.
Евдокия немного помолчала.
-Ну, я и говорю, басурмане, значит. А ты-то как туда попала? Или они как сюда попали? Далеко же.
Анна долгим оценивающим взглядом посмотрела на Евдокию и решилась.
- Ну, слухайте, тётка Евдокия про мою жизню.
Глава 17.
История эта началась в далеком 1881 году.
Родилась Анна далеко отсюда, в Черниговской губернии в многодетной крестьянской семье.
Жила семья бедно, не доедали, хоть и трудились с утра до ночи. Работали тяжело, но жизнь легче не становилась.
В 1882 году, когда началось переселение украинцев на Дальний Восток, решили ехать, попытать счастья.
'Хуже-то уже не будет', - сказал глава семьи.
21 февраля 1883 года, после напутственного молебна в городе Нежине, семья Анны вместе с другими переселенцами направилась в Одессу, а в начале марта, погрузив свой нехитрый скарб на один из пароходов 'Доброфлота' отчалили на другой край земли, в далекий Владивосток.
Шесть тяжелых недель морская болезнь, теснота, антисанитария и 40 градусная жара при пересечении экватора терзали и изматывали отважных путешественников. Не всем суждено было добраться до новых мест. Но, Бог хранил семью Анны и в полном составе они добрались до новых земель.
Прибывших во Владивосток распределили по местам поселений быстро и без затей, по бумаге с гербовой печатью. В какое название толстый чиновник в мятом цилиндре мосластым пальцем тыкал, туда переселенцы и отправлялись.
Так семья Анны оказалась в маленьком селе Вишнёвка, что располагалось в 20 км от районного центра Спасск-Дальний и находилось между Красным Кутом и крошечной Евсеевкой.
Строились Вишнёвцы на пустом месте: корчевали тайгу, расчищали территорию под застройки, из вековых деревьев рубили дома, из кирпича выкладывали большие русские печи, чтобы пережидать суровые дальневосточные зимы.
Коротали век дружной маленькой общиной, праздники вместе справляли, друг у друга гостили, пирогами угощали.
Ладили и с соседями, кочевыми эвенками, многому учились у них: охоте, рыбалке, чтению следов, распознаванию съедобных и ядовитых растений.
Если эвенки останавливалась неподалеку на стоянку, то жители Вишнёвки ходили к ним в стойбище - мясом разжиться, рыболовных снастей купить, да и просто из любопытства.
Эвенки были людьми малословными, но дружелюбными: взрослых встречали мирно и детвору не прогоняли, разрешали со своими детьми играть. Хотя, баклуши бить эвенкийским детям совсем некогда было. Они с мальства к работе приучены, всегда при деле, с утра до ночи хлопочут по хозяйству.
Маленькая Анютка часто к эвенкам в стойбище бегала. Нравилось ей оленей гладить, мэнин**** пить, и на шкурах мягких в чуме валяться.
На протяжении столетий эвенки жили родами, во главе каждого рода непременно стоял вождь. Был у каждого рода и свой шаман. Видела Арина, как шаман обряды проводит - камлает. Ух, интересно! И страшно в тоже время.
Эвенки верили, что шаман это избранник духов, посредник между людьми живыми и мертвыми, видящий иную реальность и странствующий по ней. Шаманы знали дороги разных миров и во время камлания совершали путешествия в царство духов.
Об этом Анна узнала позже, а тогда просто смотрела на эвенков, на их жизнь и дивилась.
Подмечала их традиции и многое ей нравилось.
Когда любой охотник возвращался в стойбище, он обязательно делился добычей со стариками, у которых не было сыновей. Все дети почитали старших. Это закон. В семье без совета и согласия старейшин ничего не предпринималось.
Малышей эвенки ругали редко, а к труду приучали рано. Лет в шесть детвора уже помогала по хозяйству: то воду принести нужно, то дров нарубить, то убрать за оленями. Мальчики учились охотиться, у каждого был небольшой лук и стрелы для добычи белок и бурундуков, а девочки с пеленок постигали мастерство шитья и починки одежды, вышивали бисером варежки и кафтаны, на стол накрывали.
У парней постарше и охота была посерьезнее, уже с настоящими ружьями. Били лис, песца, норку.
Все дети отлично рыбачили, умели запрягать оленей, готовить собачьи упряжки к выезду.
Жизнь эвенков казалась Анне удивительной и совершенно непохожей на ту, к которой она привыкла.
Эвенки часто кочевали с места на место и весь их быт к этому приспособлен. Вечером они здесь, а на утро и след простыл, только обгорелые головешки валяются на земле, сломанные шесты, да обрывки упряжи.
Тем временем украинские переселенцы обживались помаленьку, хоть поначалу и нелегко было. Земли на семью выделили мало, суровый климат портил урожай, скотина болела. Но отступать было некуда, они трудились, осваивали этот красивый, богатый, но пока ещё чужой край.
Когда Анне исполнилось 18 лет, к ней посватался шаман. Сказал, что духи ему на неё указали во время большого праздничного камлания в честь Матери Земли. Происходил жених из сильного древнего рода Чильчигиров - Северобайкальских эвенков - лямучеров, которые считались лучшими рыболовами и охотниками на нерпу, и был самым могущественным шаманом на сто верст в округе.
Анна за шамана замуж не хотела. У эвенков только после 33 лет 'избранный духами' настоящим шаманом становится и к камланию допускается. А этому годков сорок было.
Шаманы дома бывают редко, если на помощь позвали, непременно едут, случается что и за сотни вёрст. Когда духи запрещают шаманам охоту и рыбную ловлю, то семьям их приходится туго. Голодают, перебиваются запасами вяленого мяса или живут на то, что родственники приносят.
Несмотря на близкое соседство и вполне дружеские отношения эвенки и переселенцы были разными, как земля и небо.
Бегать в гости это одно, но жить с эвенками - это другое.
Селятся они не в избах, как Анна привыкла, а в чумах. Чум - это эвенкийский дом, имеет в поперечнике всего-то метров пять, и одному тесно, а они там семьями живут. Покрыт чум летом берестой, а зимой оленьими шкурами. И всё это ей, Анне придется делать. И шкуры выделывать, и бересту заготавливать.
Держится жилище на длинных деревянных шестах. Вверху шесты, ничем не покрыты и сквозь них видно небо. Эта дыра одновременно и окно тебе, и дымоход, а в центре чума всегда очаг, на нем пищу варят да греются около него. Вместо двери висит шкура оленья. Разве же это дом?
Семья Анны хоть и бедно жила, но в избе всегда уют и чистота царили. Стол белой скатертью накрыт, на сундуке вышитые рушники, пол намыт, коврики вязаные от самых сеней разложены и зеркало на стене, хоть и маленькое, но до блеска натертое.
Передний угол завсегда божницей украшен и кругом портреты семьи Государевой.
Матушка готовила превосходно. И борщ украинский, и пампушки с чесноком, и вергуны, и пироги, и гуся запечённого.
У эвенков же еда совсем другая: не брезговали сырым мясом и свежей рыбой. Не нравится сырая рыба, тогда ешь 'кислую', которая квасится в специальных земляных ямах без соли и воняет так, что помереть можно только от запаха. А уж есть гнилую рыбу и вовсе испытание непосильное. Особо любили эвенки кожу нерпы с толстым слоем сырого сала. Ели с аппетитом, нахваливали. Анну тошнило даже смотреть на такое. Сырые оленьи почки, печень и сердце у эвенков деликатес. Тут, конечно, дело вкуса, но пампушки и драники нашему человеку ближе, что ни говори.
Нет, не так себе Анна свою жизнь представляла.
Отец неожиданно принял сторону шамана.
-Хватит уже на моей шее сидеть. Пора отделяться, - сказал он. - Я шамана знаю, он хороший человек, взрослый. Тебя в обиду не даст, позаботиться сумеет, и с голода не помрешь.
Анна, не сдержалась, расплакалась от обиды и злости. С голоду не помрешь! На гнилой-то рыбе и сыром мясе вонючем.
Вздумала, было, бунтовать, убежать хотела. А куда бежать-то? Тайга кругом.
Стала Анюта женой шамана, а отец получил хороший калым за невесту: пять оленей (мощного самца и четырёх важенок) и ездовых собак с упряжью и нартами. Родитель был доволен, целый день выпивал 'за здоровье молодых'.
Матушка гладила дочь по мокрым от слез щекам и тихо приговаривала: 'Всё обойдется, Бог поможет, терпи доченька. Доля твоя такая'.
Так и началась для Анны Коваль личная каторга. Кочевки-перекочевки. То поставь чум, то разбери его. За оленями смотри, родственникам помогай, свекровь уважай, братьям шамановым подчиняйся и слушайся.
Каждый день она думала, как ей сбежать. Нет, не к отцу, а далеко-далеко. Прочь от шамана и от этой проклятущей жизни с чуждыми ей эвенками и их непонятными традициями.
Через три года Анна забеременела.
Днями и ночами строила планы, прикидывала и так, и эдак, но не могла придумать, как сбежать и куда.
До Владивостока добраться и назад в Одессу? Так ни денег у неё нет, ни помощи. Дорогу железную построили, может на поезде уехать? А деньги на билет где взять?
За время семейной жизни Анна выучила эвенкийский язык, устои и традиции мужниного рода, часто присутствовала при камланиях и пока не понесла, помогала мужу чинить особую 'шаманскую' одежду (беременным это не разрешалось).
Как все эвенкийские женщины, Анна рубила дрова, готовила еду, выделывала шкуры, кормила собак, шила и чинила одежду и раздумывала о том, что если муж умеет общаться с духами, то и она сможет. Ему помогают и ей не откажут.
Все нужные знания для камлания они имела, осталось только выбрать время, когда мужа не будет дома, и никто из эвенкийских товарок в чум не зайдет. Потому что, если кто увидит, чем она занимается, ей несдобровать.
В семье Анны Бога чтили, но детям глубокую веру привить не сумели.
-Почему ж Господь дал нам такую тяжелую долю? - вопрошала матушка и постоянно молилась о лучшей жизни.
- Бог терпел и нам велел, - отвечал отец.
Анна пробовала молиться, но трудно молиться тому, кто не слышит и не отвечает. Вроде, как и есть Бог, но он как Государь Российской Империи - обо всем народе заботится, а лично до Анны и её семьи ему и дела нет.
Так, может, духи ей помогут? Мысль о том, чтобы попросить добрых духов изменить её жизнь и вызволить из рабства стала для Анны спасительной ниточкой, которая не давала сойти с ума или наложить на себя руки.
Живот рос, а отец по-прежнему категорически не хотел ничего слышать о том, чтобы Анна вернулась домой.
-Вышла замуж, скоро родишь, куда ты пойдешь? Негде у нас, дочка. Живи с мужем. Такова твоя доля.
Анна такой доли не хотела.
-Батюшка, ну как кочевать с дитём?
-Терпи дочка. Бог терпел и нам велел.
Терпеть у Анны сил больше не было.
Выбрала момент и зазвала в чум одного из братьев мужа, самого младшего по имени Бахэ, который крепко любил 'огненную воду', как и многие эвенки, зато на русском говорил вполне сносно. Напоила его водкой, чтобы язык развязать и начала выспрашивать.
- Бахэ, а почему не ты шаман, а твой брат? Потому что он старший, да?
Восемнадцатилетний круглолицый Бахэ, самодовольно развалившись на медвежьей шкуре у горящего очага, снисходительно посмотрел на жену брата. Она старше него, но такая глупая. Женщина, одним словом! Не знает элементарных вещей. Он ей так и сказал:
- Какая ты глупая. Брату дед шаманство дал.
-Как это 'дал'?
Бахэ, не сразу подбирая русские слова, поведал Анне, что шаманом можно стать по наследству, когда кто-то из родных передает тебе знания, по выбору духов или, когда весь род велит.
- Любой человек не может стать шаманом?
- Какая ты глупая! Конечно, нет!- Бахэ отхлебнул прямо из бутылки.
- А как знания передаются, как человек узнает то, что должен знать шаман?
- Можно всё узнать, когда спишь, можно, когда камлать будешь, можно, когда шаманский болезнь к тебе придет.
- Какой болезнь? Шаманский?
- Ичэсинчэде-ми, уги. Зачем тебе это? - совсем пьяный Бахэ уронил голову на грудь и захрапел.
Анна быстро надела беличий капор, накинула расшитый бисером нагрудник из ровдуги ***, натянула ставшую тесноватой из-за беременности меховую парку и выскочила из чума. Ей требовалось побыть одной и всё обдумать.
В голове тонко, на одной ноте запищал комар. Снова начиналась мигрень. В последнее время головные боли почти не прекращались, сны были зрелищными, тяжелыми и присутствие людей тяготило безмерно, она их всех просто видеть не могла.
Не поднимая головы, быстрым шагом беременная женщина прошла через стойбище, над которым витал запах дыма, тухлого мяса, оленьих шкур и углубилась в лес.
Анна любила одиночество и долгие прогулки по лесу. В многодетной семье трудно рассчитывать на одиночество, а у Анны было трое братьев и две сестры.
В величественном таежном лесу Анна всегда находила душевный покой и именно здесь к ней возвращались силы. Вот и теперь настроение улучшилось.
'Я всё смогу', - сказала она себе. - 'Всё у меня получится'.
Как будто соглашаясь с ней, по верхушкам деревьев пробежал порыв холодного зимнего ветра. Снежинки осыпались с деревьев, будто кто серебра щедро плеснул. Снег скрипел под ногами, ядреный мороз забирался под одежду и щипал за щеки.
'Боженька, родной, помоги мне, пожалуйста' - прошептала Анна. - 'И вы, добрые духи, помогите! Нет у меня родственников шаманов, ну и что? Добрые духи помогут! Ведь, правда? Вы не можете мне отказать, если я сильно попрошу'.
Своими глазами Анна видела, чудеса, которые происходили с людьми, когда шаман просил духов помочь.
Им помогли и ей пособят. Интересно, как их попросить правильно? Надо надеть специальную шаманскую одежду, взять в руки бубен и повторить заклинание. Этого хватит? Всё так просто?
Задумавшись, Анна не заметила, как вышла на крутой обрыв, с которого открывался потрясающий вид.
Далеко внизу несла свои воды могучая река. Шумели зеленые лиственницы, бабочки порхали с цветка на цветок, пчелы собирали нектар, пели птицы и теплый ветерок играл белыми ромашками на зеленом лугу. Лето было в самом разгаре.
'Как красиво!' - выдохнула Анна и, сощурившись, посмотрела в залитое синевой небо.
Под сердцем толкнулась рыбка - это малыш пошевелился, разделяя её восторг.
'Мой птенчик', - Анна положила руку на живот. - Я спасу тебя. Обещаю.
На руку, гладившую живот опустилась бабочка ярко лимонного цвета. Голова внезапно закружилась, Анна поспешно оперлась о ствол старой лиственницы.
Такая усталость внезапно навалилась, что колени у неё подогнулись, Анна опустилась на землю, привалилась к стволу старой лиственницы, закрыла глаза и поплыла куда-то.
Видела она людей, прозрачных, будто из дыма сделанных. Одни были с птичьими головами, другие в звериных масках. Странные двуногие прыгали через костер и гортанно пели на незнакомом языке. Видела древнего шамана, в ритуальной одежде, а красивые эвенкийские женщины показали ей, как нужно эту одежду для неё, для Анны сделать.
Лежащая без сознания на снегу под лиственницей женщина в мельчайших подробностях, рассмотрела, как правильно железные перья и кожаные ремешки на рукава приторочить, чтобы крылья шаманские сделать и по мирам летать, куда бубенчики и бахрому пришить, чтоб злых духов отпугнуть, какими стежками подол обметать.
Явился Анне благообразный старец с седой окладистой бородой, все время повторявший: 'Отче наш'. Мелькнула мадонна, державшая на руках пухлого младенца, и чье-то знакомое лицо, в терновом венце и полное муки.
Белые ангелы кружились все быстрее и быстрее, становились все меньше и меньше, и когда Анна открыла глаза, крошечные серафимы превратились в льдинки.
Холод пробирал до костей, сыпал мелкий колючий снег, по тропинкам вилась поземка, ветер усиливался, и надо было спешить обратно. Начиналась метель.
Анна побежала к стойбищу. Её морозило, зубы выстукивали марш, руки занемели. Неуклюжая женская фигура рваными рывками двигалась по зимнему лесу. Над её головой парили огромные орлы, крылами закрывающие все небо, рядом скакали тонконогие косули, а впереди, прогладывая стежку, прыгали большие розовые зайцы. Озноб сотрясал тело Анны, её бросало то в холодный пот, то в жар. Из-под снега торчали яркие красные мухоморы, на трухлявом пне восседала зеленая Баха - лягушка, которая вынесла землю на поверхность воды и закрепила её, чтобы олени паслись и люди жили. А над всем этим миром, высоко-высоко в небе парил белый ангел.
Как добралась до своего чума, Анна не помнила.
Три дня металась на медвежьей шкуре в лихорадке, путешествовала и в Нижний мир, и в Верхний, издалека видела злого духа Харги, разговаривала с добрыми духами, сойкой летала над землей, пила настойку из мухоморов в глубокой чаще подземного леса, падала в пропасть, видела Дябдара - огромного змея, который участвовал в сотворении мира, а ещё другого змея, соблазнявщего яблоком прекрасную девушку. Видела Творца, который смотрел на неё мудрыми ласковыми глазами. Все смешалось в голове у Анны, закружилось в водовороте, и провалилась она в черную бездну, где не было ничего.
На четвертый лень открыла глаза и посмотрела на мир с четким осознанием того, что и как ей нужно делать.
Но действовать было рано. Мать мужа и невестки сторожили беременную днем и ночью.
Шаманская болезнь покинула тело Анны, но оставила великую силу в ней и в её не рождённом ребенке.
Участь младенца была предрешена.
Отец, сильный шаман, выбранная духами мать и дитя, пережившее шаманскую болезнь ещё в утробе и получившее знания обоих родителей и благословленный духами.
Этому чаду предстояло стать великим защитником рода Чильчигир и самым могущественным шаманом.
Анну не оставляли без присмотра ни днем, ни ночью. Освободили от всякой тяжелой работы. Это было хорошо, но время поджимало. Рожать ребенка Анна планировала далеко от этих мест'.
Книжка с грохотом упала на пол.
Арина вздрогнула и проснулась. Она лежала на кровати в своей комнате, но все ещё пребывала в далеком прошлом, как наяву видела и большую лягушку, и бегущую по лесу беременную женщину, и даже запах медвежьей шкуры чувствовала.
Так вот, значит, как всё было. Не тетке Евдокии её прапрабабка Анна все это рассказывала, а ей, Арине.
-Дочь, ты спишь? Почему свет не выключила? - мама заглянула к ней в комнату.- Сколько раз тебе говорить, чтобы одетой на постели не валялась? Ну почему ж ты такая бестолковая, Арина?
-Мам, я сейчас, - девочка соскочила с кровати и принялась раздеваться, машинально складывая одежду, как учила мама - красиво и аккуратно.
-Давай, живо спать!
-Да, мам, спокойной ночи.
Арина погасила свет и улеглась поудобнее.
'Значит, у меня в роду были настоящие шаманы! Настоящие волшебники!'- с восторгом думала Арина. - Почему никто никогда не рассказывал мне об этом? Интересно, каково это - знать, что можешь делать то, что не умеют делать другие? Минуточку, но ведь я тоже умею делать то, что никто не может, я перехожу на новые линии жизни. Да, мне помогает бусина, но я же все равно могу. Значит я тоже шаман? Нет, я волшебница!'.
Тут Арина вспомнила про сегодняшние соревнования, про свое четвертое место, про....Фу! Даже думать не хочется, сразу все настроение испортилось, а в животе кишки собрались в тугой узел. А если придумать, что всё это ей привиделось. Привиделось и всё. Нет никакого медведя. Приснилось всё.
'Он есть, хоть он и не медведь' - внутренний голос некстати выполз на свет Божий. - Он есть, и ты знаешь об этом.
'Отстань! Не сейчас!' - Арина закрыла глаза и сделала вид, что уснула.
'Я знаю, что ты не спишь. Я - это ты'.
'Отвали!' - приказала Арина и принялась придумывать себе сон. Она всегда так делала, если заснуть не получалась. Лежала и представляла то, о чём сон хотела бы посмотреть.
Терпко потянуло дымком, вдалеке зазвенели колокольчики, послышалось тихое хоровое пение, кто-то начал ритмично бить в бубен. Арина с удивлением оглянулась.
Вокруг кипела жизнь: старый эвенк запрягал оленей, его жена помешивала какое-то варево, сидя на камне возле костра, чумазые узкоглазые ребятишки метали нож в кривое дерево на краю стойбища, молодая беременная женщина тайком пришивала к кафтану железные перья, то и дело выглядывая из чума на улицу - не идет ли кто. Арину никто не замечал. Мимо, едва не сбив её с ног, прошел охотник при полном снаряжении и даже глазом не повел.
Арина направилась в сторону Анны и присела рядом. Молодая женщина что-то напевала себе под нос и ловко орудовала иголкой.
- А ты знаешь, что у эвенков швейные иглы на вес золота?- внезапно спросила она Арину.
-Нет, не знаю. А почему?
- А вот послушай. Кочевал по тайге один эвенк с семьей. Были у него жена, дети и стадо оленей. Вот они остановились на берегу большой реки. Эвенк семью и оленей оставил и ушел на рыбалку. Рыбачил далеко от чума. Когда наловил много рыбы, возвратился домой. Заходит в чум, видит, что жена его плачет и спрашивает её:
- Почему плачешь?
Жена отвечает:
- Чангиты*** всех оленей угнали. Мы с детьми в тайге спрятались, потому не убили нас.
Муж говорит:
- Ох, как ты меня напугала. Я думал, ты потеряла иголку, - Анна лукаво глянула на Арину и улыбнулась.
Арина непонимающе посмотрела на прапрабабушку:
-И что?
- В старинные времена в семье эвенков женщина имела только одну иголку. Если ее теряли, то нечем было шить одежду, и вся семья погибала. Так дорого у эвенков стоила тогда иголка.
- А сейчас? - спросила Арина.
- А сейчас те самые времена, - засмеялась Анна.
Она готовилась к камланию. Самому важному в её жизни. Зрителей не предвиделось, но всё нужное готово. Осталось дождаться полуночи. Хорошо, что муж отсутствовал, куда-то по своим шаманским делам уехал, а все его родственники веселились в соседнем стойбище на свадьбе. Попросили присматривать за ней двух пожилых эвенок.
Но одна с обеда беспробудно спала, упившись 'огненной водой', а вторая, с больными ногами, решила, что никуда брюхатая жена шамана не денется.
Анна со вчерашнего дня хворой прикидывалась, всё живот гладила и лежала, не вставая. 'Родственнички' уехали праздновать со спокойной душой. И правда, ничего с этой хелбун **** не случится. Куда она денется?
Все складывалось удачно. Духи уже начали помогать ей.
- Пора спать, - Анна указала Арине на место возле очага.
Та возражать не стала, свернулась уютным калачиком на мягкой шкуре и быстро заснула.
Во сне она видела, как Анна, выждав время, нарядилась в шаманскую одежду, которую тайком шила и украшала, взяла в руки бубен, обтянутый кожей и большую колотушку из кедрового дерева, обшитую оленьей шкурой.
- Бубен - это мой ездовой олень, а колотушка - плеть, которой я буду погонять моего оленя, - пояснила Анна.
Арина кивнула головой, мол, поняла.
Отогнув уголок шкуры и, убедившись, что на улице никого, Анна легкой тенью выскользнула из чума и побежала к лесу. Арина сладко спала возле теплого очага и во сне бежала за Анной.
Вот они на берегу обрыва, где ветер гуляет, и шумят деревья, а луна полоумно скачет, в небе, точно бубен в руках шамана. Вот уже и сама Анна скачет с бубном в руках, пританцовывает, то вниз наклонится, то в сторону, а потом на одном месте крутится и ногами дробно так притопывает. Бубном трясет, колотушкой по нему лупит. Округ неё огонь вспыхнул, взял в пылающее кольцо. А Анна ничего не замечает, руками взмахивает, приседает, в бубен бьет, что-то гортанным голосом выкрикивает, а после как упадет на колени и давай причитать. То в бубен стукнет, то перекрестится, поклоны бьет, под нос бормочет.
'Совсем она с ума сошла', - подумалось Арине.
Тут по огненному кольцу поезд пошел: маленький состав, как в детской железной дороге. Паром пышет, из под колес искры летят.
Увидела Арина, как Анна маленькой сделалась, к паровозу кинулась, кричит: 'Куда едете?'. А проводник ей в ответ: 'В Москву, в Москву, в столицу матушку!'.
И руку Анне подает. Та на ходу вскочила, как бабочка вспорхнула, и понесся поезд по огненному кругу: Владивосток, Хабаровск, Красноярск, Екатеринбург, а там и уж и Москва показалась. Вышла Анна на перрон Московский, ножкой топнула, не хочу, мол, здесь оставаться. Кафтан свой на руки проводнику сбросила, и шапку меховую, и торбаза отдала. Проводник ей за это денег дал и к другому поезду отвел и крикнул: 'В лето, в лето езжай!'.
И вот уже босоногая Анна в одной сорочке мчится на родину донских казаков, а огонь в кольце все стихает, всполохи становятся реже, раз и исчезло всё.
Тут Арину кто-то тормошить принялся, шум, гомон вокруг. Она глаза открыла, а над ней эвенкийские лица склонились, плоские , ну вылитые чайные блюдца с нарисованными глазами, спрашивают что-то, ответа требуют. Шаман, муж Анны ногами топочет, за волосы себя дергает, жена-то как в воду канула.
-Говори, где она! Куда подевалась? Говори, а не то убью! - закричал он и мечом на Арину замахнулся.
Та взвизгнула, проснулась, резко села в кровати и по сторонам осмотрелась. Все тихо. Одна Фекла не спит, в лунном свете сидит, таращится глупыми глазами.
Ох, и сон. Арина перевела дух, прижала к себе старого Гошу, снова укрылась одеялом. И уснула.