-С чего, вдруг, такой интерес? - недовольным тоном спросила мама.
-Потому что я хочу знать свои корни, - уклончиво ответила Арина.
Разговор этот она завела не в первый раз. Попытки поговорить о своих родственницах, об Анне и её дочери предпринимались Ариной с завидной регулярностью. В конце концов, что здесь такого? Каждый человек вправе знать о своем генеалогическом древе.
Родители же, почему-то, говорили об этом совсем неохотно. Мол, того не знаем, этого не ведаем, этим и вовсе не интересовались, а если что и слышали, так то домыслы и догадки родни по отцовской линии.
Но в этот раз Арина твердо решила докопаться до истины. Историю Анны она знала. А вот что там с прабабушкой, тезкой её, случилось, было совершенно неясно.
Родители помялись, попереглядывались, мама тяжело вдохнула и ушла в кухню, а папа решительно достал толстый фотоальбом, спрятанный глубоко на антресолях, опустился на диван и похлопал по модной жаккардовой обшивке:
- Садись, Аринка - балеринка.
...Девушка с удивлением разглядывала прошлое, которое хранили старые фотографии и ветхие газетные вырезки. И почему никогда раньше она не видела этот альбом?
Перед взором Арины мелькали незнакомые лица: детские и взрослые. Портретные фотокарточки и групповые. Черно-белые, пожелтевшие снимки отматывали время назад - все дальше и дальше.
- Вот твоя прапрабабушка Аня, - рассказывал папа. - Вот она с дочкой, с твоей прабабушкой.
-А это кто? - Арина ткнула пальцем в грузную женщину, которая стояла возле Анны.
-Не знаю, - ответил папа. - На обороте написано: 'Тетя Евдокия и я'. Какая-то Евдокия. Но она, вроде, не из наших родственников.
Среди множества фотографий внимание Арины привлекла та, где её прабабушка в возрасте лет десяти - одиннадцати стояла возле стола, на котором лежал маленький круглый предмет. Арина взяла снимок и подошла к окну, где было больше света, и внимательно пригляделась. Да, так и есть. На столе лежала знакомая бусина.
-Пап, а какая была моя прабабушка Арина?
- Я, доча, её не помню совсем. Мне всего год исполнился, когда она пропала. Мама моя говорила, бабушка Арина была хорошим человеком, фельдшером служила на фронте. Всю войну прошла, а ни одного ранения. Как заговоренная, - при этих словах папа выразительно посмотрел на маму, которая неслышно вернулась из кухни и стояла в дверях комнаты, напряженно прислушиваясь к их разговору.
- Валерий, - мама закатила глаза. - Мы же договаривались. Ты сам сказал, что не надо эту тему затрагивать. Помнишь? К чему девчонке голову забивать всякими небылицами?
- Мам, пап, какую тему?
-Арина, ты знаешь, что отца из партии выгонят, если ты будешь болтать языком?
-Я не буду.
-Ну, хорошо, - мама устроилась в кресле и выжидающе посмотрела на мужа. - Давай, Валерий. Расскажи ей.
-Видишь ли, Аринка, - папа встал, прошелся по комнате, собираясь с мыслями и присел на краешек дивана. - Твоя прабабушка была интересным человеком.
Мама хмыкнула, но промолчала.
Папа продолжил:
-Она родилась в трудное время, в стране был голод.
-Валерий, при чем здесь голод. Рассказывай по существу, раз уж начал, - вмешалась мама.
-Я и рассказываю. Отца у твоей прабабушки не было.
-Он был, - снова вмешалась мама.
-Да, он был, но он с ними не жил.
-Почему не жил? Они развелись? - спросила Арина, умело изображая полную неосведомленность.
-Нет, они не разводились. Твоя прапрабабушка Анна была женой шамана (ну, это Арина уже знала), но она сбежала от него, будучи беременной.
Это Арина тоже знала.
-А дальше что?
-Арина, а ты как будто и не удивилась, что у нас в роду шаманы были, - полковник Лебедев внимательно посмотрел на дочь.
-Пап, я удивилась, а дальше-то что?
- Прапрабабушка сбежала от шамана, родила твою прабабушку Арину, а та, - папа замялся, - стала знахаркой, лекаркой. Так тогда таких женщин называли. Она лечила и людей, и животных. Говорят, порчу могла снять, и смертельно больного на ноги поставить. Ну, так говорили, я не знаю, как там было на самом деле. А потом бабка моя пропала.
-Как пропала? Когда?
- Уже после войны, в сорок пятом году, летом. Так мне мать моя рассказывала. Говорит, гости у них были, гуляли на славу, а потом бабушка вышла во двор воды набрать и не вернулась. И в колодце смотрели, думали, может голова закружилась, да она туда свалилась, и в милицию обращались, и искали повсюду.... Так до сих пор никто и не знает, куда она делась. Вот её последняя фотография.
- А её муж? - спросила Арина, разглядывая фото, с которого улыбалась красивая женщина средних лет, с восточным разрезом глаз, с длинными темными волосами, в модном по тем временам платье в горох.
-Мужа у неё никогда не было, так получилось. Тогда, после революции вообще ничего не понять было, выживали, кто как мог.
-Валерий, что ты ходишь вокруг да около. Говори, как есть! Арина! Прабабка твоя была ведьмой, колдовкой, боялись её, ненавидели, вот, наверное, кто-то руку и приложил, чтоб от ведьмы избавиться. Дочь она нагуляла, принесла в подоле и мать свою на всю станицу опозорила. Хотя, и Анна тоже хороша: сбежала от мужа. Все какие-то с прибабахом в вашем роду, - в голосе мамы звучал вызов. Было ясно, что Светлана Лебедева снова искала повод начать выяснять отношения.
-Цветочек мой, не начинай, пожалуйста, - папа встал с дивана, подошел к жене и погладил по волосам, как маленькую.
-А то что? Разведешься со мной?
- Родители, не ругайтесь! Я вас люблю и у нас самая лучшая семья!
Арина отложила альбом, подбежала к двум самым дорогим для неё людям и обняла обоих.
-Не лезь не в свое дело, когда взрослые разговаривают! - мама грубо скинула руку Арины и оттолкнула дочь. - Марш в свою комнату!
Папа промолчал, и Арина ушла, обиженно хлопнув дверью.
'Да ну их. Нравится ругаться - пусть грызутся на здоровье. Я устала быть крайней'.
В конце концов, каждый из них на своей линии жизни, им решать, а она не Главный Режиссер.
Сашка Комаров не сдавал экзамены, потому что лежал в больнице. Результаты анализов были плохие, но точный диагноз врачи поставить не могли.
Глава 24.
Арина Коваль быстро повзрослела. Некогда матери с ней тетешкаться было. Времена на дворе стояли мутные, окрест то и дело появлялись иногородние, которые в поисках лучшей доли съезжались на Кубань со всей страны, иногда поодиночке, а чаще целыми семьями. Переселенцы путь держали, в основном, из средней полосы России: Воронежской, Брянской, Белгородской губерний, но много пришлых было и с другой стороны: из Галиции, из Западной Волыни, из Минской и Витебской областей.
Селились перешельцы вдоль Владикавказской железной дороги, строили ветхие саманные хатки, обустраивались нехитро на арендных условиях по хуторам и станицам, шли в наем и услужение к богачам, к крестьянам зажиточным.
Через хутор то и дело двигались обозы, груженные нехитрым скарбом, за телегами бежали тощие псы, редко когда тащились ледащие бурёнки, а пару раз Анна видела небольшие отары овец.
Нередко к ней во двор странники наведывались, то водицы испить спрашивали, то снеди какой-никакой похристорадить.
Которые из них на хуторе оседали, в надежде получить работу на строящейся по соседству мукомольне, большинство дальше следовали.
Богатства прикубанской земли привлекали внимание не только бегущих от голода и нищеты крестьян, но и богатых русских помещиков.
Как-то по осени из самого Екатеринодара приехал важный господин в черном сюртуке из шалона, с бабочкой на белой манишке и всё по хутору ходил, во дворы через плетень заглядывал, что-то в книжечку махонькую золоченой ручкой записывал. Атаман станичный, Василий-то Петрович, со смурным видом заследом плёлся, нервно чекмень*** одергивал и только головой качал.
- Петрович, ну шо робится-то, а? Чаво вин там малюе? - приставали селяне. Атаман только рукой махал:
-Та ни шо, ни вашего ума дело!
А господин напыщенный за околицу вышел, на степные просторы с буйно растущими травами, яркими цветами и труднопроходимыми камышовыми зарослями вдоль речушки смотрел и всё чего-то в книжице своей чёркал.
Вскорости там строительство закипело. Оказалось, городской помещик Лукинов Сильвестр Алексеевич, купил эти земли, дом каменный решил поставить, сад фруктовый разбить, поля засеять, скотный двор организовать, а в низине открыть постоялый двор. Совсем недалече шлях крупный проходил, так что дело прибыльное намечалось. Потянулись на работу наймиты из соседних станиц и хуторов, а некоторые, те, что издалече, чтоб туда-сюда не шастать, сподобились тут же, за хутором, времянки ставить, а то и избы турлучные.
Поселение росло, люда разного поприбавилось значительно.
Все эти изменения старожилы не приветствовали, но роптать не смели, да и чего роптать, работа появилась под боком, торговля оживилась, больницу Сильвестр Алексеевич обещал у следующем годе поставить и мукомольня скоро готова будет, за тридевять земель зерно возить не треба будет.
Анна к новому барину в кухарки нанялась, довольна была: при деле, сыта, и домой трохи унесть барин дозволял для дочки, для Аришки.
Бабы-то шептались, что неспроста хозяин Аньку привечает, никак ворожила на него, очи мужику застила.
- Ой, бабы, отстаньте, - огрызалась Анна. - Поди, сами видали, что жонка евона со мной гутарила, она и приказала меня на кухню пристроить.
А Сильвестр Алексеевич и взаправду на Анну поглядывал милостиво.
Бывало, на кухню явится, вроде как про обед спросить, а сам Анну глазами ласкает.
Анна только губы в нитку сожмет, платок на лоб надвинет и молча кашеварит.
Слава про знахарку и по новым людям быстро прокатилась. Детей малых несли к ней, переполох Анна зараз снимала: разобьёт яйцо куриное над миской, пошепчет и выльет яйцо-то в воду. А там то пёс с открытой пастью, то дядько здоровенный, а то и что пострашнее отливается.
Сделает Анна, что надобно, отдаст мамашке дитёночка, да и молвит:
- Вот тебе травка, запаришь, как остынет, напоишь ребятенка-то, да не забудь три раза сказать: 'Иоанн Креститель, Святой Спаситель книги писал, на пороге стоял, воду освещал. К рабу Божьему приступала, я водой промывала, испуг снимала. Аминь'. Поняла?
-Поняла, Анна Матвевна, поняла, спасибочки, - благодарит счастливая баба, кланяется, а сама сует то сала шмат, то паляницы ржаной краюху добрую.
Нет, на жизнь Анне грех жаловаться было. Уважали её, козней не строили. И то, сказать, уж давно все привыкли, что Анна врачует без отказа, черными делами не занимается, а к знахарям да знахаркам - завсегда почет и уважение. Это колдунов боялись, ведьм разных, а Анна за столько лет себя таким не запятнала.
Вот только за Аринку, за кровиночку единственную сердце болело. Одна дитё цельными днями по хутору ошивается, по лесам бродит, да к алеваде*** играть бегает.
Мать Арину стращала, наказывала без спросу со двора не ходить.
-Смотри, егоза, багланы *** заберут, где я потом тебя шукать *** буду?
Арина только глазами зыркала, а сама думала: ' Никто меня не сворует. Я как опасность почую - а ну тикать'.
Хуторяне считали Анькину дочь 'не от мира сего'.
Мчится, бывало, эта шальная по пыльной проселочной дороге, черные косы змеями по плечам вьются, пятки босые сверкают, глаза озорные, как у бесёнка и вдруг, будто споткнется, замрет и стоит столбом, не шевельнется. Потом, вроде как, опомнится, отомрет да и зашагает дальше, как ни в чем не бывало.
Уж сколько раз люди добрые видели, как девчонка эта ненормальная ни с того ни с сего хохотать начинает, говорит с кем-то, а вокруг нет никого.
Лукерья бабам рассказала, что когда в лес по грибы ходила, самолично видела, как стояла малахольная посередь поляны, рожи корчила, языком дразнилась и хихикала. А с кем скоморошничала - одному Богу ведомо. Лукерья врать не будет, это все знают.
Арина к пересудам привыкла.
Не станешь ведь каждому объяснять, что только что подслушала, о чём воробьи меж собой болтали или как две кошки на завалинке одна перед другой хвастались, у кого кавалеров больше.
Иногда она замирала, потому что видела, как Харги помощника своего Бальбуку из земли высунул. В это мгновение нужно закаменеть, глаза закрыть, ускользнуть в Ариномир и стать невидимой. Бальбука глазами зырк-зырк - нет шамановой дочки. И снова нырк под землю.
Однажды душной летней ночью девочке приснился отец, которого она никогда не видела. Шаман явился на оленьей упряжке, нарты плавно скользили по молодой зеленой траве, как по снегу, а тятька, в пушистой коричневой шубе стоял во весь рост на санях, бил в бубен и кричал: 'Я все равно тебя найду!'. Арина кинулась со всех ног до мамки в хату, а батюшка родимый опустился на четвереньки, прости Господи, и стал огромным медведем, а косолапый тут же обернулся злым духом Харги.
Чудо-юдо потянуло к ней острый коготь, с которого капало что-то густое, красное, похожее на клубничное варенье, и Арина проснулась.
Глаза протерла, в окошко выглянула: нет никаких оленей, медведей тоже нет, одна мать возится во дворе, да важно расхаживают куры под охраной горластого кочета Федьки.
'Тьфу, тьфу, тьфу! Куда ночь, туда и сон' - три раза повторила Арина, плюнула через левое плечо и перекрестилась. Так ее бабушка Евдокия научила, чтобы сон плохой не сбылся.
Об отце Арина наслышана была. Мать рассказывала не раз, как за шамана замуж вышла, и про побег свой, и про знания шаманские, что Арине достались, и про то, как отец отобрать наследницу свою хотел.
Девочка эти истории наизусть знала, но всё равно просила:
'Матушка, а расскажи, как ты от батьки мово сбежала'.
Анна терпеливо пересказывала, а в конце обязательно добавляла:
-Ты, доня, поосторожнее с чужими то. Харги, он ведь любой облик принять может.
Когда мать Харги упоминала, Арину озноб бить начинал, и чудилось ей, что чьи-то ледяные руки тихонько её касаются, оглаживают не спеша, играючи, по спине, по волосам, нежным кольцом вокруг шеи свиваются, сжимают горло осторожно, словно пробуя: выдержит ли. Не больно совсем, но от ужаса дыхание перехватывает, сердце замирает и одно тогда спасение - Ариномир.
В Ариномире всегда хорошо, спокойно и Мальчик ждет.
Как-то они с Мальчиком рассматривали линии её жизни, и на одной из них Арина увидела себя невестой. В кружевной фате, в длинном белом платье с пышным кринолином, в кружевных перчатках по локоть, взрослая Арина шла рука об руку с красивым парнем в военном мундире, а все кругом кричали: 'Горько! Горько!'.
-Хто вин такий? Как звать его? Дай побачить, не убирай! - закричала девчушка и так подалась вперед, что чуть с обрыва не сорвалась.
-Всему свое время, Арина, - Мальчик левой рукой ухватил её за подол простенького ситцевого платья и оттянул от края косогора, а правой махнул сверху вниз. Линия жизни сейчас же опустилась, смешалась и засеребрилась во множестве таких же линий.
И принялась Арина ждать встречи с суженым. Торопила и подгоняла дни, считала месяцы.
Шли годы, а она всё вглядывалась в чужие лица, искала одно, родное и в голове своей целую жизнь прожила с незнакомым ей человеком. Определила, кем он будет, как жить-поживать они станут, где хату поставят, сколько детей у них народиться, как внуки у них гостить будут, и антоновку в саду собирать. Видела жизнь свою с бравым военным долгой и счастливой.
...Вы замечали, что всё то, что вы пускаете в ваш мир - приходит, а то, для чего ваш мир закрыт - остается за кадром и принадлежит совсем другим людям?
Если вы постоянно в курсе плохих новостей и обсуждаете их, вникаете в ссоры, споры и сплетни, готовы подискутировать о безысходности, криминале, болезнях, неудачах, катастрофах, то в вашу собственную жизнь приходят события совсем не радостные. Что-то не получается, что-то случается, а вам это даже не кажется удивительным. Вы были готовы, а как же иначе, ведь кругом такое творится....
Понимаете, что получается? Вы наполнили свой мир атмосферой плохих новостей, и они слетаются к вам, как голуби, которым щедро сыпанули пригоршню зерна. Это вы их кормите, это вы их растите.
Если сегодня у вас всё плохо, значит вчера или месяц назад вы были в подавленном состоянии, в унылом настроении и не пытались это остановить, а плыли по течению негативных разрушительных эмоций. И перешли на новую линию жизни. На ту, где всё именно так, как было в вашей голове: серо, плохо, отчаянно, беспросветно.
Когда каждый день вы просыпаетесь в ожидании чудес - они случаются. Сначала маленькие, а потом все более чудесные.
Арина законы переходов знала и всегда ждала только доброго и светлого, надеялась на времена прекрасные, а все неприятности воспринимала как необходимый опыт и подготовку к новому прыжку на лучшую линию жизни.
Отгремела Великая Октябрьская революция, поменялась власть, у других мир перевернулся с ног на голову, а мир Арины Коваль продолжал свое автономное существование в принятых Ариной рамках: 'Всё хорошо, а будет ещё лучше'.
Жили они с матерью не богато, но не голодали, по людям не побирались.
С хуторскими ладили, хотя, всякое случалось.
Однажды Петр Михалыч, безобидный балагур-выпивоха, полез через ограду на участок к Панфиловым помидоров на закуску нарвать, нагнулся, да так и замер. Боль такая пронзила, что подумал сперва, это хозяин его лопатой по спине огрел.
С позором препроводили согнутого, как стручок сушеного гороха Михалыча до хаты, а там евоная супружница их и встретила: руки в боки, лицо как буряк вареный, платок с головы съехал, космы торчат и визжит, будто свинья поросная.
-И шо ты, бисова баба орешь! А ну молчать!- попытался первым пойти в наступление скрюченный Михалыч.
- Я тебе щас замолчу, я тебе щас так замолчу! И на шо тебя, хрыча старого туда понесло? Своих томатов не хватает? Совсем мозги свои пропил, базыга! Хоть бы трохи людей посовестился!
Михалыч с разнесчастным видом опустился на крыльцо, сидел, уцепившись в перила натруженными ручищами, испачканными в соседской земле, и так жалобно кряхтел и охал, что только каменное сердце могло не дрогнуть. Арина его пожалела, домой сбегала, принесла мазь лечебную, но Ивановна это дело как увидела, так погнала девчушку со двора: 'Нам только ведьминого зелья не хватало! А ну, поди, отсюдова, анчутка чумазая!'.
Обидно Арине стало, аж губенки затряслись, на глаза слезы навернулись, чуть не расплакалась! А потом такая злость её взяла.
'Ну, тетка Машка, держись!'.
И подговорила Аришка Ваську, кота ихнего, чтоб тот обидчице в галоши нагадил.
Крику на весь хутор было, когда злая баба в кошачье дерьмо вступила и по всей хате размусолила!
Так ей и надо! А Васька молодец, отлично управился.
Тем же вечером Арина курам корм запаривала и кипятком руку обварила. Несильно, но намёк сразу поняла - сделаешь другому плохо, тебе всё вернется.