Апокалипсис - новые знания, раскрытие, откровение, снятие покрова.
a. К скале в горах прилепился одинокий монастырь. Среди ночной тьмы с холодным ярким светом звёзд усеявших чистое небо обречённо соревновался жёлтый тусклый свет, что исходил из узкого окна выдолбленной в скале кельи. Её, совсем недавно, затратив много тяжкого труда и мало времени на постройку, расположили выше всех монастырских строений.
Не светилось больше ни одно окно в монастыре.
Высокий, худой монах, с непокрытой головой, облачённый в тёмную серую ризу, в задумчивости стоял перед столом, на котором горела та одинокая свеча, чьё мерцающее пламя с трудом освещало узкое неостекленное окно.
b. Сегодня, после обедни, был долгий разговор с настоятелем монастыря. Давно иссякли поступления в монастырь, долго жили монахи за счёт запасов, но вот кончаются и они.
Исхудала и поизносилась братия. Вот и сейчас, надо бы им стоять в ночном молении, да слабы стали.
Слабы стали как телом, так и духом.
Основным занятием монастыря было переписывание библейских текстов. Пишущие святые слова начинают относиться к этому ответственному делу как к обыденной работе, теряют восприятие жара высокого слова, вся жизнь становится скучной рутиною. При отсутствии физического труда и доступа к мирским развлечениям превращаются в созерцательных бездельников, от того наглеют, постепенно обыдляются, и потому становятся охочими до соблазнов.
Вспомнилось, как весело и шумно было в монастыре раньше.
Создающим святые тексты копиистам легко прощаются небольшие шалости. А затем - по слабости чахнувших от старости, или по нерадивости настоятелей - с утерей управляемости стада писарей, становится допустимым, для этой образовавшейся из ничего ризной знати, лёгкое отношение к исполнению суровых монастырских правил.
Как бы братия не разбежалась.
Не попросил настоятель прямо, а только намекнул - много подвигов было у тебя в прославлении веры, и только новый подвиг твой способен спасти наш монастырь. Пожаловался - забыли церкви о нашем, некогда наиважнейшем монастыре, а их задача испокон веков поддерживать всех тех, кто веру божью облекает в письменное слово.
g. Сел, взялся за перо, начало мне понятно. В нём перечислить нужно всех кто должен нам помочь. Но, перечислить так, чтобы поняли, в какой грех впали, о нас забыв.
В продолжительном послеобеденном разговоре подробно обсудили достоинства и недостатки существующих церквей. Отметили особо то, что нужно в послание включить все церкви, даже те, кто помочь не сможет и те, кто помогать не будет.
Увлёкся, за одно дыхание написал начало. И всё - закончились слова.
d. Неся возникшую внутри пустоту подошёл к раскрытому окну, чтобы подышать не испорченным копотью лампады, что чадила в выемке глухой стены пещеры, пропитанным ночною свежестью чистым воздухом.
Втайне надеялся, что бодрящий воздух, а может потраченные на это занятие минуты отдыха, вернут в душу искру божью, называемую вдохновением. Такое ранее уже бывало. И не раз.
Хрустальной прозрачности и девственной чистоты прохладный, хранящий дыхание далекого моря воздух позволял видеть весь ближний мир и небеса, парящие над миром.
Далеко внизу угадывались на мозаике окон монастырской церкви едва уловимые блики от тускло горящих свечей.
Свет от ярких звёзд да невидимой, закрытой вершиной скалы, луны способен был осветить лишь верхушки горных хребтов. Внизу меж ними властвовала тьма.
И, легко можно было поверить, что нет больше в этом мире никого кроме обитателей этого монастыря. Да бога наверху, которому молились в том монастыре.
В ясный день с высоты скалы просматривался кусочек моря, и изредка даже угадывались контуры больших зданий легендарного города, расположившегося на берегу воспетого в классической греческой поэме морского пролива.
Рядом с монастырём, на пересечении торговых путей, находился маленький городок.
Но сейчас ночная тьма скрывала всё.
Не было в то время в тех городах таких проявлений человеческой жизни, которые способны бы были победить ночную тьму.
Тишина века властвовала над миром.
Намного позже шум индустриальных веков разгонит эту первозданную тишину.
Шум этот сделает почти невозможным человеку слышать бога.
Индустриальный свет приглушит свет звёзд.
И, невозможным станет одиночество, останется лишь его чувство.
e. Давно уж за полночь.
Душа пуста.
Нет слов.
А те слова что есть, так мелки и ничтожны.
Метнулся от окна к иконостасу. И в исступлении от борьбы со сном, в давно привычном для себя молитвенном экстазе воскликнул к его лику обратясь - прося дать истинное слово.
Молчало всё.
И пустота, царящая вокруг, заполнила меня. Комическая пустошь вытеснила и заменила ту, мою, что во мне уже давно засела.
Устало взвесил тяжесть и понял всю непосильность духовной ноши взятой на себя.
z. А он, услышал и ответил.
Спросил - зачем тебе общение со мною.
Сам загорелся страстью укрепленья веры.
Вложил в мои уста слова.
И первое, что записал я с его слов - "После этого увидел я ...".
И, поскакали кони откровений по страницам книги и по умам поэтов.
Ƞ. Но тот, кто мысли облечённые в слова в уста чужие вкладывал, уж начал понимать:
- Не может истинная вера утверждаться страхом;
- Страх убивает Человека в человеке;
- Страх - пища для божков кровавых.
Замолк надолго, но не навсегда. Ушел. Погряз. Пропал, охваченный усталым размышленьем.
ʘ. В восторге вдохновения писал монах.
Слова лились потоком мощным, цельным, плотным. И превращались в прекрасную и грозную поэму.
Но записал - "и не покаялись..." - и опустил перо, которое внезапно так стало тяжело, что выпало из сильных рук.
i. Устав от поисков утраченного душевного подъёма впал в забытьё.
Такое:
- когда не чувствуется тело;
- нет запахов;
- не слышишь звуков;
- лишь продолжает мыслить, не погружаясь в сон, мозг возбуждённый.
k. Душа металась по пустым пространствам, ища тот путь, которым установлен был контакт.
После мучительных разочарований, когда тупик был очередного поиска концом. Тогда, когда утерян путь обратный стал. Когда исчезло постепенно - но с осознанием происходящего - желание вернуться - нашла душа уже почти закрывшуюся дверь.
Проникла сквозь неё в каверну. Вселенская утроба та, угрюмо жёлтая, образовалась вокруг него, сиянием его души, в пространстве тёмном.
Каверна разрослась и стала светом.
И в центре света назойливый монах увидел плащ чёрный с накинутым на чью-то голову, отсвечивающим блестящей чернотою, капюшоном.
Плащ этот чёрен так, что не было на нём мне видно складок.
Спиной и в повороте небольшом, вошедшему был виден со спины лишь правый бок, сидел в плаще том человек на чём-то, что показалось мне, после никчемных, отвлекающих от сути происходящего размышлений, облаку подобным.
На лик его невозможно смотреть, как невозможно смотреть прямым взглядом на солнце. Смотреть на то, что находится под капюшоном, можно только опустив голову, исподлобья. И то мельком, не задерживая взгляд, и не отваживаясь даже на секундное разглядывание.
Клубящееся под капюшоном плаща вещество подобно свернувшейся в клубок молнии. Увидев его боковым зрением, понял, что оно также опасно как и шаровая молния.
Остерегайся смотреть на него прямо, коль сомневаешься в том, что ты достоин.
А, если и считаешь, что достоин - не рискуй, не зная, что Он того желает.
Отвага ни к чему. Захочешь стать пред ним - умней, так, будто ты в процессе умиранья.
Он - свет, не признающий тени.
Пришла догадка - плащ тот сплело пространство тёмное, чтобы одеть на существо которое в нём находилось, и защитить тем самым существо то от никчёмной траты силы. А, может, даже и себя, от необузданной и непостижимой, тревожащей и неспокойной, мучительно волнующей энергии в нём заключённой.
l. Почувствовал монах иль знание пришло - то существо и есть источник вдохновения.
И, закричал в зверином страхе за себя, отчаянным рывком, из пут отстранённости вырвавшийся его разум, доселе воле подчинённый безрассудно.
Кричал, переходя на вопль истерикой объятый разум:
- Опасайся! Не смотри в лицо его, меня утратить можешь!
Того не зная, что Он с тобой общаться хочет, а ты достоин этого общения - не тревожь Его!
И даже если знаешь, что готов он разговаривать с тобою - Опасайся!
m. Потупя взор, исподлобья, взглядом боковым - как в детстве при попытке упрямо солнце рассмотреть, глядел проникший за пределы живого мира служитель христианской веры на чёрный плащ.
Не понимал себе на горе - не солнце это, что ненадолго повредит лишь зренье, а светило духа - что сознание человеческое изменяет навсегда, негодным делая для жизни на земле.
Живая, обнажённая, наивная душа, при жизни битая обидами, закончившимися позорной смертью, таким упрёком стала миру, что блистая чистотой своей, как солнце тело, душу иссушала.
n. Взыграла в груди гордыня - а кто, если не я, церквями многими признавшими меня живым пророком и евангелистом, достоин с Ним общаться.
Да и писательская самовлюблённость, а также эгоистичное желание завершить тот труд, что может имя прославить на века, толкало подленьким шипеньем изнутри:
- Смотри. Спроси. А может, пронесёт. А если и не пронесёт - в веках великим, легендарным станешь.
x. И высший подвиг - подвиг самоотречения, закланье разума во имя знаний, был мною совершён.
Так думать хотелось тому монаху о себе.
o. А высшее существо, застывшее в усталом безвременном размышлении, по-видимому, почувствовало изменения в окружающем его собственном пространстве, привнесённые дерзновенно и с безумной храбростью монахом.
Капюшон повернулся - и стала видна маска, заполнившая всё место под чёрною накидкой. Блестела маска - как будто сделана она была из ртути.
Но, ртуть та похожа очень на молнию, что спрессовалась в клубок.
И, есть клубок тот, для мыслящего человека, намного молнии грознее.
Простая молния могла убить, а эта сила постепенно ум изменяла, вытесняя разум.
Да так, что это чувствовал теряющий дар божий. Дар божий - жизнь, но человеческая жизнь без разума ущербна, в ней смысла нет для существа с душою.
А, после разума потери, смерть стать могла лишь избавлением от напрасных мучений ещё живого, но пустого тела.
p. Сбоку из-под капюшона выплыли одна за другим чёрточки, изображающие подобие рта, носа и двух глаз.
Казалось, нарисованы они были рукой ребёнка малого, недавно начавшего рисовать.
Или тем, кто, увидев, взглянув на себя со стороны, маску на лице, обиделся на отсутствие столь необходимых черт, стал рисовать рукой не пригодной к этому труду. Быстро понял бессмысленность и комичность занятия. Устало улыбнулся. И, оставил всё как получилось.
Нос походил на уродливую галочку, широкую у основания, с неровными краями. Он был непропорционально велик относительно чёрточек-глаз и изображённого одной тонкой ломаной линией рта.
Можно было бы посмеяться над этим гротесковым изображением, если бы не приходило понимание того, что за карикатурной маской скрывается лицо измученного человека.
И маска та, притягивая взгляд, вытягивала душу по крупицам.
r. Прошла по маске зыбь тревоги, показывая, что существо, скрывающееся за ней, возмущено и обижено дерзостью неожиданного проникновения в то место, где живым не должно быть места.
Из растворяющейся маски начало проявляться пронзительно красивое лицо молодого мужчины.
Возмущение и обида мгновенно сменились растерянностью, жалостью и сочувствием к смертному дерзнувшему прорваться сквозь немыслимые преграды.
Он понимал прекрасно и видел пару раз всю пагубность последствий и их неотвратимость для того, кто его видит и жаждет общаться напрямую. Того, кто сам решает с ним вступить в прямой диалог. Ведомого тупым упрямством эгоиста пришедшего к нему без предупреждения.
s. Не видел смысла Он жертвовать живому разумом своим. Жертвовать бесценным даром Бога, ради получения призрачных истин.
Когда имея подарок жизни, любой сам эти истины способен своим трудом добыть.
Хоть каторжника труд ему сродни.
И, требует тот труд безоговорочного отречения от благ мирских.
А иногда, от напряжения ума при осознании сути бытия, со лба течёт кровь вместо пота.
t. Напомнил мне монах представший предо мною того, пришедшего давно. Который мне с обидой заявил, о том, что он был признан святым во время своей жизни, а значит, должен находиться после своей смерти со мною рядом.
Не понял слова, переспросил: - "Что есть святой?"
Как ни старался, не смог понять из многословного, сумбурного ответа, что вновь придуманное слово значит. При жизни я его не слышал.
Уж слушать перестав, в конце невнятного повествования я уловил из слов последних, что истину он людям нёс.
Обрадовался, думал предо мною носитель новых знаний, проповедник новых истин, тех, что должны быть лучше и полней моих.
Ведь смысла познавать иль ухудшать уже другими познанное - нет.
А значит - он носитель лучшей веры.
Той веры, что несёт всё познанное нами. Она должна быть лучше, и прекраснее того, за что я был убит.
Вникал внимательно в хитросплетенье слов, в обрывки смутных и недодуманных мыслей - и погрузился в траур.
Восторг от ожиданья нового познания, злым раздражением сменился от пришедшего понятия ничтожности, а иногда и откровенной глупости невнятного рассказа какого-то святого.
Решать, кому со мною рядом быть - Я, буду, Сам!
Я, взглядом отослал настырного святого.
Ушел, растерянный и жалкий. Согнувши спину. В пустоту.
И, больше не встречался я ни с кем из прозванных святыми.
Их сонм невнятный скучен и неприятен для меня.
u. Очнувшись от нахождения в чужом, опасном для разума живых пространстве, монах, что смог то дописал.
Упал без сил, в изнеможенье.
Заснул тяжёлым сном.
ph. Проснувшись поздним утром дописал послание. Уже в смятении ума, с трудом подыскивая начавшие забываться слова и фразы.
А жар источника ещё так ярок был и мощен - жечь продолжал остаточным сиянием того, кто вопрошал.
Да так, что плавились под жаром тем мозги, когда творил он свой последний подвиг, дописывал последнюю проповедь свою.
ch. В конце труда, о женщине, писал уж от себя.
Заканчивал свой труд, утратив опалённый разум, потеряв возможность бороться с мерзостями дна души своей.
Урывками.
Себя теряя.
Предоставив свои уста и сердце для выражения мыслей другому, с кем счел возможным беседовать на равных, не смог в целости возвратить своё сознание, как ему казалось в начале разговора замененное чужим всего лишь на время.
Желая жечь сердца людские словом, своё, воспламенившееся от светила духа, сжег за немногое количество часов. Не понимал, что существо с веками горящим сердцем давно забыло о слабости людских сердец.
Наполнившись волею высшего существа, отвернувшегося после общения, не смог вернуть свою невольно вытесненную волю.
Так и не понял никогда - можно говорить подобно богу, теми же словами, но правды не сказать. Словесным мусором забросав столь трудно достающееся откровение.
ps. Ответивший на крик молитвы, успокоившись, смог здраво оценить итог общения. Вернувшись в состояние уже не раз изведанного усталого расстройства, сидел и думал:
- Учил добру и свету, а получилось - выдал устрашение всем верующим людям;
- Страх - порожденье тьмы и злобы;
- Страх - не фундамент для веры истинной.
tm. В конце раздумий заключил:
- Взывавший слова жаждал устрашения. Стремился этими словами он веру в людях укрепить. И я, в момент тот, сам хотел того же.
- Его слова ко мне, словами были близкими к безумству. Безумству верующего безгранично, до отрешения от мира. Меня вернули те слова в подобное, так хорошо знакомое мне при жизни, состояние.
- И, устрашения слова, описывающую кару человеку, даны мной алчущему были, тому в душе кого пожар в его жизни последней проповеди полыхал.
Ω. Изнеможение сейчас во мне от тех воспоминаний.
Но, не ответить на просьбу вопрошавшего адепта я не мог.
И получается - не мог не выполнить его я требы.
Что ж, значит - кто докричится до меня, тот и решит, о чём мне говорить.
И, должен я облечь в слова чужие мысли.
И, даже не желая сам того.
Выходит. Сегодняшнее воплощение моё - не предусматривает волю.