В середине круглого каменного очага стоял глиняный горшок. Вид его указывал на то, что он готов был прекратить своё долгое и трудное существование уже при следующем использовании. Вокруг побелевшей от времени и огненного жара глиняной ёмкости в аккуратный валик были собраны угли. Похожий на потусторонний, с мистическим изумрудным отливом свет, исходящий от ярко горящих угольков, что лежали на вершине гребня состоящего из пока ещё из крупных пластин горячего пепла, едва освещал ограничивающие очаг круглые камни да небольшую часть ближайшей стены.
В доставшемся должно быть по наследству через поколение горшке, уже потеряв более трети объёма, зеленела густая - казалось превратившаяся в нечто плотное, киселеобразное - жидкость. Должно быть, видимость густоты вареву придавали опустившиеся на дно сосуда, но ещё угадываемые в воде истомленные травы.
Из темноты помещения к очагу медленно подошел укрытый серым плащом с капюшоном человек. Невозможно было определить то ли это полноватый мужчина, то ли высокорослая женщина.
Не идеального телосложения человеческое создание постояло неподвижно несколько растянутых мгновений у очага, затем сдвинуло капюшон на затылок.
Движение тела возбудило удивительный по силе - как будто распахнулась резко входная дверь - порыв воздуха. Его свежая волна распалила угли, и свет от пылающих мощей древесины озарил лицо. Серое, усталое лицо старой женщины возрастом около сорока лет.
Травница быстрыми движениями кочергою, ловко, мастерски придала валику из углей вокруг кувшина вид идеального круга. Мельком заглянула внутрь сосуда, слегка задумалась, шевеля при этом губами - как будто припоминая давно, в безвозвратно утерянной юности прочитанный текст. Отшатнулась, отступила от очага на полшага - словно получила ожог от извергаемого им жара - и надолго замерла. Застыла парализованная страхом.
Жутким страхом. Первородным страхом, заложенным Создателем при сотворении мира во все живые существа.
Стояние завершилось сначала конвульсивным движением в сторону дверного проёма, а затем проворным к нему отступлением семенящим шагом на полусогнутых ногах. Хозяйка очага выскользнула бочком за дверь.
Долго рассматривала огромные мигающие звёзды на ночном небосводе. Затем, перевела взгляд на покрытую изморосью траву у калитки, блестевшую под ярким серебряным светом ущербной луны. Смотрела, пока не замёрзла.
Вернулась к обязанностям кашевара. Угли покрылись серым пеплом и почти погасли. Нужно было спешить.
Свет почти пропал. Да он был уже не нужен. Чем темнее, тем лучше, тем безопаснее.
Пошла к тёмной стене. Из углубления под ней достала пыльный свёрток. Положила на каменную плиту, аккуратно развернула. Извлекла из глубин ветхого мешка маленькую мумию млекопитающего с лысыми крыльями; на удивление хорошо сохранившуюся - видимо по всему, добытую не более полугола назад - пупырчатую кожу земноводного; и ещё какую-то гадость. Испачкав пристальным взглядом на эту иссушенную часть не родившегося богоподобного существа свой глаз, да и чувствительную душу, можно догадаться, что суть её вызовет у обычного человека брезгливость и отвращение, а у них вспышку гнева.
Растолкла всё примитивным пестом.
Прах быстро превратился в пыль.
Грязная пыль в три приёма оказалась в глиняном котле. И после непродолжительного помешивания жидкость благородного растительного цвета превратилась в коричневую бурду.
Ведунья знала все растения, что использованы были для приготовления настоя, знала их действие. Непонятным для неё были последние ингредиенты, но так записали чернокнижники на пергаменте запретной книги, и потому мимолётные сомнения были без не соответствующих уровню знаний и потому никчёмных рассуждений моментально отброшены. Ведьма легко передёрнула плечами, как бы освобождаясь от последних колебаний, и решила - вреда от них не будет. Если не помогут, то хотя бы послужат пищей ослабленному организму.
Ранним утром, когда солнце только обозначило своё присутствие за грядою гор, дверь поскребла ногтями посредница. Сначала показалось, что это курица царапает когтями доску. Так не хотелось открывать.
По настойчивой переходящей в хамскую назойливость именно её просьбе, которая в конце стала похожа на требование, произнесённое с ноткой скрытой угрозы, было изготовлено зелье.
Отвратительной сплетнице уж очень хотелось угодить, прислужить богатому семейству из соседнего поселения.
Она завернула горшок в шерстяной плат и ушла быстрым шагом, стараясь скрыть лицо от редких прохожих.
Вернулась за час до полудня. Не поднимая глаз от земли молча передала деньги. Резко обернулась, и неслышным шагом, словно припадая грудью к земле, как это делает мелкий хищник при охоте, незаметно исчезла с глаз.
Сводня не должна была больше приходить ни в коем случае. Но она заявилась поздним вечером, незадолго до того часа, после которого все прогулки становятся подозрительными. Приволокла огромную корзину с продуктами.
Раскраснелась рыжим лицом, когда рассказывала о том, что ребёнку стало намного лучше, что жар резко спал, что на лицах всех в семье она видела только тихую благодарность потусторонним силам и свет от счастья. И в знак благодарности старый глава семьи отправил ей наилучшие продукты, памятуя о надвигающемся на местность голоде.
Она говорила, а на лице витала едва уловимая, неверная, непонятная пока, очень странная улыбка.
Подлая пупырчатая жаба прячущаяся под человеческим обличьем.
Злоязычница смотрела на ведьму так, как смотрят с любопытством дети в лицо идущему на казнь, как смотрят утратившие возможность сопереживать слабоумные на умирающего.
Минут через десять после ухода этой забежала соседка. Скороговоркой сообщила - в городок вступил отряд инквизиторов.
И вернулся тот, недавний страх.
Бежать. Бежать в соседний кантон, там можно спрятаться, и есть там люди способные принять и укрыть беглеца от дурного глаза.
Бежать нельзя - кара падёт на близких родственников, и она будет ужасной.
Неизбежность наступающего бытия возвышает с земли до небес, успокаивает сильные души.
Знахарка положила в корзину все деньги имевшиеся в доме, доложила продукты. Понесла, сгибаясь под её тяжестью, свою последнюю ношу в соседнее селение. В дом своего единственного сына. Он был в отъезде, на заработках. Некому кроме неё позаботиться о его жене и дочери.
Невестка с радостью на лице принимала корзину с продуктами.
Увидев деньги, опечалилась.
Замерев душой, слегка приподняв брови - казалось по выражению лица, что глубоко задумавшись, но не промелькнуло в голове за всё это время ни одной мысли - долго смотрела на девочку лет пяти - старалась запомнить на всю смерть.
Вздохнула глубоко, повернулась, и ушла без оглядки. Отрешенно произнесла в конце - более для себя, чем для оставляемых - негромкие слова последнего прощания.
Вернувшись в свой холодный, уже опустевший дом, остановилась у остывшего очага. Но разводить огонь не стала. Стояла неподвижно, безмолвно, не думая ни о чём.
Нет, раз улыбка души согрела сердце, когда возник в глазах зрительный образ двух оставляемых девочек - так она называла их про себя.
Ранним утром пришёл городской страж. И увёл - с усталым от бессонной ночи, обыденным выражением на лице - в каменную темницу под кирхою.
ex Salvatoris
Зовут, выпрашивают, вымаливают из вечного покоя. Никто не хочет подумать о пройденном мною пути перед смертью.
Для того чтобы вернуться я должен пройти этот путь в обратном направлении. Преодолеть предсмертную агонию.
Агонию, сотворенную людскими руками, затянувшуюся на неимоверное для мученика время. Необходимо прорваться, пусть даже в воспоминаниях, через моральное унижение словом и пыткой, приравнивании при выборе места и времени диким разбойникам, осквернении смертью на позорном орудии убийства.
Все молят жалости к себе, кто пожалеет бога.
Бог тоже человек.
Зовут, и я не могу остаться равнодушным к предсмертной мольбе.
Мой смертный крик услышан не был, так как же мне отказать взывающему.
Внимание концентрируется на укрытом тьмою городке. Влечёт к стоящей на холме коричневой кирхе. Затягивает в её подвал.
Посередине пыточной, освещаемой неверным чадным горением двух смоляных факелов, огромный валун - его, должно быть, не смогли сдвинуть при начале строительства здания, да так и оставили.
К холодной плоской вершине базальтовой скалы уходящей в глубины земные - возможно, берущей начало от крыши жаркой преисподней - привязана верёвками голая женщина.
Черные, поседевшие у корней на открывшемся затылке волосы, прямые плечи, мускулистые руки, непропорционально длинная спина, узкие бёдра, жилистые ноги. Некрасивое тело заезженной, измученной тяготами жизни престарелой самки.
Словно распяли на камне лошадь.
Это она кричала за миг до потери сознания. Кричала неосознанно, издала по привычке потрепавшуюся в быту фразу, произносимую непроизвольно при любом удобном случае, приевшуюся, ставшую разменной. Фразу, давно утратившую значение для подавляющего большинства её произносящих, но - как оказалось в час случайный - не для меня.
Палач размял сильными руками кожаный ремень, которым только что истязал человеческое тело, накинул орудие пытки рядом с таким же на деревянный чан с водою.
С небольшого возвышения в виде помоста за всем происходящим наблюдал священнослужитель. Светлые одежды свободного покроя с золотым шитьём. На голове девственно белая митра в виде перевёрнутого кораблика. Странная шляпа глубоко посажена на потную лысую голову. Старший инквизитор был чрезмерно тучен телом, круглое опухшее лицо лоснилось жиром.
Он расстроен тем, что терзание женского тела так быстро закончилось в связи с утратой жертвой сознания.
С раздражением смотрит в спину палача. Ждёт, когда он оставит свои орудия в покое, дабы выказать претензию на недостаточную его искушенность в пыточных делах.
Заплечных дел мастер не спешит отвлечься от орудий труда, как будто сознательно игнорирует нанимателя.
Не дождавшись проявления хотя бы малого внимания от огромного, подобного циклопу мужлана, церковник переводит взгляд на жертву.
И тогда я вижу в глазах его омерзительное сладострастие. Он испытывает сексуальное - до физиологических выделений в сшитые для богослужений священные одежды - удовольствие. Наслаждение от вида женских мучений одержимого похотью маньяка. Нет, не человека - животного.
И я ничего не могу сделать. Мне не помочь живому человеку.
Казнь ведьмы была назначена на следующий день.
Но она не состоится. Утром из светоча церковной добродетели придёт письмо с грозным приказом предводителю отряда святой инквизиции немедля явиться на епископский суд.
Это будет реакция на дошедшие с незначительной задержкой жалобы от властей и духовенства городов, облагодетельствованных посещением отряда борцов с ересью несколько ранее. Причём жаловались не на необоснованно большое, несоразмерное предыдущим подобным экспедициям количество сожжённых женщин. Жаловались на поведение представителя вселенской церкви высокого ранга во время пыток. Он всё время странно улыбался. А улыбка при совершении строгой процедуры служения богу неуместна.
Недавно ещё грозный поход за веру оказался обезглавлен. Он утратил не только способность самоорганизации, но его участники даже не смогли, или не захотели, принимать сколь-нибудь ответственные решения. Недавно грозные изуверы и убийцы ради бога тихо, стараясь не попадаться никому на глаза, в испуге разбрелись.
Не сознавшаяся ведьма в один миг, как по божьему велению, оказалась неинтересна церковникам, а для властей городка она могла превратиться в источник больших неприятностей. Государь страны мог потребовать объяснений за допущенное на вверенной им территории нарушение системы розыска и выявления религиозных преступлений. Арест основывался на единичном доносе, материальных улик не нашли.
Этой же ночью невестка перевезёт знахарку к себе. На лечение истратит не только все деньги, но и часть продуктов. Голод переживут все вместе.
Не побоялись они под страхом голодной смерти пожертвовать ближнему своему. Отдали всё заработанное для них опасным трудом, им данное на жизнь.
Не стали они есть тело её и пить кровь её.
Женщина умрёт через два года после событий. Увидев меня, отвернётся в испуге. Постарается тихо пройти мимо меня, остаться незамеченною мною.
Я пойду следом. Подожду, пока успокоится. Поймёт, что от меня не будет ей зла.
Укажу покойное место, где кровавые рубцы на её душе если и не заживут, то не будут болеть. Оттуда она сможет изредка следить за своими девочками. А при крайней необходимости и помогать им.
И пусть на её могиле произойдут чудеса исцеления. Да только чудеса всегда не от меня.
Тихий подвиг вознаграждён будет.
Может вмешаться тот, кто высоко. Но, Он там, очень высоко - а Я здесь, рядом.
Удел гадкой наветчицы, долго ещё поганившей мир своею жизнью, мне безразличен. Душа, отданная при жизни животным страстям, после смерти должна попасть в загробный мир зверей. А такового не существует.
Жирный священник умрёт на полгода позже своей последней жертвы. Будучи сосланным в маленький бедный монастырь, он уже не будет лосниться от богатой пищи, но останется толстым как свинья.
Чёрная зараза придёт к нему с рук согбенного от мучений послушника, что подаст миску наполненную до краёв грубой пищей. Полученные в молодости знания и внутренний голос кричали толстяку об опасности, но сломивший сознание зверский голод захвативший тело в последние месяцы победил. Он не ел, он глотал ставшую ядом пищу бедных крестьян подобно никогда не кормленой собаке.
Умрёт последним из монастырской братии. Сгинет в животном страхе, побоявшись даже осуществить попытку побега от смерти тогда, когда это было ещё возможно.