Аннотация: "Я - очччень внушаемый человек! Очень внушаемый человек. Просто дура!" - сетовала на себя Катя и злилась. Берта сказала ей... А вот Женя сказала ей... "
1.
- Ты чего, Катерина, хромаешь?
- Да так, пустяки, пройдет.
- Ну, какие такие пустяки? Я же вижу! Ушибла ногу, что ль?
- Нет. Позвоночник. Врачи говорят: пройдет. Уже полгода говорят, а не проходит.
Надо сказать, что за тридцать пять лет общения с докторами, целителями, конвенциальной и альтернативной медициной, а также с человечеством в общем, Катя пришла к неутешительным выводам, которые в последние семь-восемь месяцев только укрепились: нет у человечества надежного института помощи индивидууму. Все существующие, включая медицину, не обнадеживают и, главное, равнодушны к личности, причем, независимо от места проживания, Катя ведь теперь могла сравнивать бывший Советский Союз с Израилем и не только с Израилем. Знакомые, друзья и родственники жили в Америке, Германии, Австралии, Канаде, России, Франции, словом, по всему свету. Письма, телефонные звонки и интернетовское общение - если отбросить всегда многословное, лезущее на первый план хвастовство - меж "строк" раскрывали правду. Это были неутешительные доклады о жизни со всего света, они несли в себе неудачи, невзгоды, болячки, склоки и нелады с детьми, складывались в непривлекательную картинку общечеловеческого ожирения, одиночества и всейной нелюбимости всеми. Выводы эти лишали Катю иллюзий, питавших её с детства, иллюзий и опоры, привычной опоры. Получается, опору теперь можно искать только в себе, ничего не остается, как искать её в себе. А для этого надо чувствовать в себе силу, тело сильным и душу сильной. С этим новым знанием, то есть об отсутствии опоры со стороны человечества, - надо жить дальше. А как? Кто она такая, Катя? Слабый червячок, никому, в общем-то, неинтересный и ненужный, мало умеющий и знающий. Слабый на деле или таковым взращён? А как же все умные разговоры и умные книжки, через которые она себя просеяла, о неисчерпаемых возможностях человека, о защитных функциях тела? Почему ей не приходит в голову, что и в ней живут эти защитные силы? Почему, короче, Катя в себя не верит сейчас, чувствует себя слабой, ничтожной просительницей, нищей духом и телом? И если у человечества для неё нет хороших вестей, а в себе ей нечего искать и найти, то где искать опору? В Б-ге? Не приучена, увы. Или, может быть, в дьяволе?
Берта, будто слышит Катины мысли:
- Врут врачи. Ничего само не проходит. В аварию попадала?
За восемь месяцев болезни, Катя уже пару раз травилась обезболивающими, которые ей без раздумья выписывали врачи. А боль была порой такая, что хоть на стенки лезь, началась когда-то в бедре и спускается теперь все ниже и ниже.
Боль, выворачивающая кости, мясо и душу наизнанку, грозная, опасная, не оставляет до тех пор, пока не впустит, наконец, внутрь организма Катиных главных врагов, этих убийц жизни: панику и страх. Вон, уже до пятки добралась боль, Катя аж хромать начала, ступня, икра, нога немеет. Это теперь навсегда? Страшно. Жить не хочется. Зачем жить, если не радоваться?
- Нет, в аварии не попадала, - отвечает механически Катя, думая о своем, и будто пытается перед Бертой за что-то оправдаться: - Работа сидячая. Девять часов в день перед компьютером. Наверное, это повредило.
- Не может быть, чтоб это, - сомневается Берта.
- А что тогда?
- Порчу на тебя навели, вот что!
- Порчу?!
Девять часов в день перед компьютером на работе, а дома до двенадцати ночи Интернет, аська, общение с друзьями, знакомыми и малознакомыми, а, по сути, болтовня, пустое времяпровождение. Малоподвижная, вялая жизнь. Лень двигаться. Её лень - причина болезни. Лень ли? А лень Катина от чего? Человек, имеющий настоящую цель в жизни, счастливый человек, любимый и любящий, станет ли он лениться? Наверное, такой человек - оптимист, он полон воодушевления и желания жить. Такой встает в пять утра и делает физзарядку, потом бежит на пробежку с любимым псом в парк, потом бодрящий душ и затем, на собственном автотранспорте, на работу. Если же это счастливая женщина, то она ещё вымоет полы в квартире, сварит обед на день, наведет на себя полный марафет (духи, самые дорогие, она не "ворует" у мужа, как это делает Катя), сядет в шикарное авто и : ни за что не опоздает на работу. В квартире, оборудованной по последнему европейскому образцу, блеск, стены побелены, бочок в туалете фырчит дезинфекторами, пахнет хвоей или жасмином и успехом, везде свежая краска, дизайн "что надо" на лицах, телах и жилой площади:
Оптимисты ли мы оттого, что удачливы и любимы или наоборот, мы - оптимисты и поэтому счастливы, полны жизни и действия? Пессимисты ли мы оттого, что не: или пессимисты - мы и поэтому не:? Пессимизм ли причина невезенья? Или невезенье - причина пессимизма? Лень - следствие нелюбви, нелюбовь - следствие несчастья, несчастье - причина? От чего мы болеем, от нелюбимости?...
Они идут по направлению к школе. Одна, та, что повыше, да потоньше, да помоложе, на вид не старше тридцати пяти, Катя, ковыляет с трудом. Другая лет на двадцать старше, плотная, низенькая, с подвижной птичьей головкой на карикатурно раздавшемся теле. Крупное, пористое лицо с седловидным носом, широко расставленные голубоватые глазки, излучающие тревожный блеск. Мясистый подбородок и грубые, как шрамы, морщины. Гладкая, волосок к волоску, зализанная и пережженная перекисью прическа, модная в годах шестидесятых. Желтоватый цвет кожи и скудная мимика. Всё это делает добродушную на вид толстуху похожей на застывшую восковую куклу.
Познакомились женщины всего пару дней назад по дороге в школу. Катя забирала сына из второго класса "Б". Толстуха назвалась Бертой. Она оказалась новой няней Лалы, парализованной мамы Давида, мальчика, с которым Катин сын учился. И была Берта вовсе не государственной няней, присланной Лале социальной службой Национального Страхования (Битуах Леуми), в отличие от прежних Лалиных нянь. Наняли Берту, туристку из Украины, по объявлению, наклеенному на столбе. Берта приехала в Израиль навестить сына и попутно подработать деньжат.
- Вот, приехала и застряла здесь, будь этот Израиль неладен, - полукокетливо с полуулыбкой сообщила она Кате при знакомстве, на что Катя натянуто улыбнулась. Она не стала защищать Израиль, вовремя сообразив, что замечание Берты надо понимать как стереотипную шутку, одну из тех, что первые два-три месяца в ходу почти у всех вновь прибывших израильтян.
- Вы еврейка?
А то как же! Ясное дело, яврейка. А ты?
- По мне не видно? - усмехнулась Катя, симпатичная, в общем-то, женщина, но какая-то сейчас растрепанная, потерянная и простоволосая; брюнетка с тонкими чертами смуглого лица, почти незаметными усиками под горбатым, но изящным носом и рано начавшими седеть висками. Лоб над переносицей пересекла грубая морщина, уже и в уголках рта наметились они же, горькие, и у крыльев носа тоже. Всё оттого, что Катя редко улыбалась в последнее время, и чаще уголки её полных, но бледных губ были безысходно опущены. Синие, даже сейчас во время болезни, необычайно яркие глаза были обведены фиолетовыми тенями, под ними уже собралась неизбежная сеточка. Лет в двадцать Катя, наверняка, была замечательной красавицей. Но сейчас:
Раньше за Давидом в школу приходила другая женщина, прикрепленная к Лале от Битуах Леуми, сдержанная, молчаливая няня, с квадратным, тяжелым лицом, не обещающим ничего хорошего. Собственно, все няни были предназначены самой Лале, молодой бухарской еврейке, заполучившей рассеянный склероз и сто процентов инвалидности после единственных своих родов. За семь лет несчастья Лала, кажется, срослась с инвалидной коляской, свыклась со своими тонкими беспомощными ногами и неестественно большой черной головой на усевшем, уже не женском теле.
"Видела бы ты меня невестой", - грустно говорила Лала, - "Я была красивая". Катя смотрела на неё и не верила.
Нянь от Битуах Леуми Лала использовала не по назначению, посылая их забирать сына из школы. Государственные няни регулярно сменяли одна другую, и вот, пожалуйста, последняя, Берта, нанятая по объявлению туристка из Харькова, на вид смиренная тетка. Утверждает, что на Катю наведена порча.
И то ли из-за того, что болезнь истощила соки и надежду, она вспомнила о Лале с мистическим страхом: вот, не умела пожалеть-посочувствовать, и теперь сама оказалась в похожем положении. Неужели теперь Катина очередь оказаться в инвалидном кресле? Катю вдруг взяло такое нестерпимое отчаяние.
У Лалы муж красивый, сильный, высокий парень со жгучими, тревожными глазами. Когда-то при первом знакомстве его глаза определено показались Кате наглыми, раздевающими донага каждую проходящую мимо "юбку". Бесцеремонная самоуверенность бывшего ташкентского донжуана из его глаз улетучивалась постепенно, по мере ухудшения состояния жены. Он нес свое бремя иногда мужественно, иногда заметно ненавидя ставшую обузой половину, неизбежно заражаясь её болезненностью, беззащитностью, и глаза его теперь стали слезливы, были полны неуверенностью, как проказой. Супруги стали нищими, но не деньгами, здоровьем. И ходили они, не замечая того сами, с протянутой рукой и, как нищие денег, просили у всех о жалости и спасении. Оба растерянно искали среди знакомых, врачей и целителей кого-то большого, очень доброго и всесильного, того, кто избавит их, таких ещё молодых и симпатичных, несомненно, достойных участия и помощи, от жизненных напастей. Ходили с протянутой рукой, просили милости и не догадывались, что они не должны просить, а должны брать, у мира, у человечества, у природы, у космоса, у жизни то, что им по праву положено. И мир, человечество, природа, космос и жизнь обязаны им это дать. Потому что есть у жизни правила, одно из них: бери у Мира, когда тебе нужно. А тот, кто ходит, оправдывается перед всеми и просит, получает шиш. Так думала Катя, пока сама была здорова. Когда-то Катя хотела Лалиного мужа, он ей нравился. Его же, просящего и слабого, Катя не воспринимала, как мужчину. Несчастье супругов притягивало нездоровое внимание и отпугивало в одно и то же время, вызывало инстинктивное желание шарахнуться, отстраниться от несчастья, от нездоровья, от инвалидной коляски и от Лалы с мужем.
Кате и раньше было стыдно своего страха и брезгливости: она не способна пожалеть? Так она насильно заставит себя сочувствовать Лале! И заставляла, в душе зная, истинным сочувствием и не пахнет. Глядя на Лалу, здоровая Катя подсознательно радовалась собственным здоровью, красоте, молодости и силе, хотя и не признавалась в том себе. Мысли росли сами по себе, с ними нельзя было ничего поделать, злые, равнодушные, холодные, греховные. "Как он с ней спит, с такой?", - спрашивала своего мужа. На что муж с цинизмом разъяснял: "Ну, она ж в состоянии раздвинуть ноги. Что ещё надо?"
Вот. А теперь люди вокруг, так же как и она когда-то, притворно-сочувственно осведомляются о её, Катином, здоровье, на деле брезгливо отстраняясь, как от чумы, цедя сочувствие, словно копейки нищему. И Катя познала себя нищей, робкой, забыв прежнее правило: не просить, требовать.
Незнакомые люди на улице спрашивали: " Что с ногой? Почему хромаешь?" Катя внутренне сжималась от людской бесцеремонности, она стала невыносимо плаксивой, любое неосторожное слово могло довести её до истерики и припадка мистического страха. И все же Катя, как последняя дура, точно как Лала когда-то, честно выкладывала всем подряд любопытствующим историю своего ущербного позвонка и искала, искала сочувствия потерянными, легко краснеющими глазами. Но в ответ находила в чужих глазах лишь след такой знакомой ей по себе же, такой знакомой и так плохо скрываемой радости, что не с ними, не с ними случилось, родимыми.
Катя поняла, надо врать: "Ушибла ногу." А про себя повторять: "Отвяньте! Сгиньте! Гады любопытные!" Понять поняла, а вот сейчас, Берте, не сдержалась, проговорилась.
Порча: И почему-то вдруг показалось Кате, что Берта права: действительно порча. Что же ещё может быть, как не порча?! С чего вдруг у неё, ещё молодой, удачливой и влюбчивой женщины, не падавшей, не попадавшей в аварии, не увлекающейся верховой ездой, роликами и парашютным спортом, с чего вдруг проблема с позвоночником? Объяснение "порча" показалось вдруг простым и логичным, и семнадцать лет обучения в школе, техникуме и институте, и естественное направление Катиного высшего образования, и Катины познания в области химии, физики и математики почему-то ни капельки не вошли в противоречие с этим глупым, затхлым, пахнущим нафталином, но таким пугающим словом: "порча".
Катя открыла, было, рот, начала выкладывать всю беду, всю историю: что она думает, кого подозревает. Теперь, услышав страшное слово, она живо сообразила, кто навел на неё порчу. Это ОН, Злой Человек, желающий ей плохого, может быть, даже смерти. Тот, в кого она недавно была болезненно, постыдно, без всякой его заслуги, влюблена. Влюблена, как попала в рабство, во вражеский, Его, плен. Влюблена, несмотря на существование любимых мужа и сына, которые и её, Катю, крепко любили. Она захотела чужого, холодного мужчину, который, конечно же, догадался, но ответил неожиданно страшной, непонятной агрессией. Он: Она так и не поняла, как Он мог не полюбить её, такую нежную, такую красивую и такую ею любимую. Но что есть, то есть: он ненавидел, определенно желал ей зла, а значит, это он навел порчу на Катю.
Вот это-то все Катя и хотела выложить, но Берта прервала её:
- Погоди, не рассказывай. Я погадаю и сама все скажу тебе про тебя. Всё- всё как было, вот увидишь!
Берта говорила, голос звучал вкрадчиво, впивался в сознание приятно.
- Сколько это будет стоит? - Кате так неудобно было задавать этот вопрос, но она не могла позволить кому-то чужому стараться для неё даром.
- Вот израильтяне! - усмехнулась Берта, - Всё в этой стране упирается в деньги. Как будто не бывает просто так, один другому из сочувствия. Да, Израиль, да, евреи, ну и нравы! Во что только превратили священную землю! - Выдав полную порцию перца Израилю, Берта перешла к делу:
- За порчу 80 шекелей. И не мне. Я деньги передам одной знающей женщине. Она соль привезет. А священник за тебя молитву прочитает. Ему многого не надо. Ему достаточно твое имя знать. Ты и в паспорте Катерина?
- Да. А ничего что я еврейка?
-А что тут такого?
-Ну, священник-то православный!
- А-а! Пустяки! Ты ведь не религиозная? Нет? Ну, и ладно. Он, кстати, тоже яврей и ничего, служит.
- А за гадание сколько?
- А сколько не жалко!
- За всё сто шекелей хватит?
- Вполне!
И Катя обрадовалась, что вышло так мало, всего сто шекелей за то, что Берта её избавит от порчи, а значит, и от болезни. Это небольшая плата.
Не откладывая дело в долгий ящик, они договорились встретиться на следующий день утром у Кати дома.
2.
На следующий день с утра шел сильный ливень. Катя в спешке проводила сына в школу, она ждала звонка Берты, волновалась и не могла думать ни о чем, кроме предстоящего гадания. Берта запоздала лишь не намного, из-за рек, образовавшихся по обочинам тротуаров, но легко нашла Катину улицу и дом, легко поднялась на четвертый этаж, несмотря на собственные габариты и отсутствие лифта в доме. Вошла, огляделась: трехкомнатная квартира под самой крышей была явно давно не прибрана, пол в пятнах. Она прошла в ванную помыть руки, по дороге заглянула в детскую. И там царил беспорядок, кровать была не постелена, валялись детские вещи, на полу игрушки вперемежку с резаной бумагой. В ванной потолок потемнел от плесени, на дверях краска облупилась.
. "Никуда негодная хозяйка - Катерина, - решила Берта, - Ну, и грязь развела. Будь я на месте её мужа:"
Гадала Берта на Катиной кровати, в спальне, раскидала старую колоду карт, изучила расположение. Но ничего она не сказала про бывшего Катей любимого, ни слова о предполагаемом Агрессоре. Оказывается, порча на Катино здоровье и удачу была наведена какой-то Катиной завидущей подругой ещё в её студенческие годы, двенадцать лет назад:
- Вроде не было у меня таких завидущих подруг, - неуверенно возразила Катя, - Да и чему было завидовать?
- Как чему? - удивилась Берта, - Молодая. Муж есть. Не пьет, не бьет, не гуляет. Квартира в Израиле есть. Найдется чему завидовать.
Катя в ответ промычала что-то невразумительное, а про себя подумала: "Квартира в Израиле - это последние два года. До этого мы жили на съемной. Двенадцать лет назад я жила в студенческом общежитии вместе с ещё тремя девчонками в комнате. Впрочем, Берта права: место зависти всегда найдется, даже если и завидовать нечему".
И все-таки, Катя теперь подозрительно косилась на Берту, ведь та нашла предмет для зависти, которому только сама и могла позавидовать, к тому же гадала и дальше совсем не то. Туристка с Украины, несчастная старая, разведенная баба. И Катя вдруг осознала, что боится зависти Берты.
А Берта разошлась. Оказывается, она не только гадать умела, не только знала, как правильно снять порчу, но ещё и диски вправляла. Так что после сеанса гадания, Берта не спрашивая разрешения хозяйки тела, приступила к этому самому телу, то есть к лечению. Катя почему-то не сопротивлялась. Она оробела. Позже она, не понимала, как же позволила, полная дура, идиотка с высшим образованием, допустить к своим позвонкам, безграмотную, ни за какие свои действия не отвечающую туристку. Катя делала всё, что Берта ей решительно приказывала.
"Наклонись вперед. Назад. Повернись. Присядь. Достань пальцами рук пола. Попрыгай на одной ножке. На другой. Ногу вверх. Другую. Руки в стороны:".
И Катя, не веря себе самой, наклонялась, доставала, вертелась, как здоровая, хоть знала точно, минуту назад она б это ни за что не смогла бы, и вообще, врачи не разрешали.
- Врачи мне укол в позвоночник предложили сделать, - вспомнила и пожаловалась Катя, - А если укол не поможет, то тогда только операция.
- Катерина, ты что! И не вздумай даже! Калекой сделают!
Берта энергично массировала ей ноги, била ребром руки по икрам, ловкими пальцами давила на позвонки. И боль действительно уходила!
- Где вы этому научились?
- На курсах акупунктуры!" - гордо ответила Берта, - Я, милая, ещё не то умею! А ваших израильских врачей, хоть убей, не понимаю. Не уметь вправить диск на место! Да у нас на Украине дед Касьян это делает запросто! Ничего, Катя, я тебя подниму на ноги, будешь бегать. Не за раз, конечно, чудес не бывает. Раз пять придется над тобой поработать, и всё пройдет. Акупунктура!- повторила Берта слово, как заклинание.
" Акупунктура - это ведь, кажется, что-то китайское. Иглоукалывание! При чем здесь акупунктура?", - удивилась Катерина. Вслух же Катя поинтересовалась осторожно:
- Берта, сколько ваше лечение будет стоить?
- Ну, много я с тебя не возьму. Шестьдесят шекелей за сеанс достаточно.
Итак, сто шекелей за снятие порчи, да пять раз по шестьдесят - за вправление диска. Это же даром!
- Берта! Вы благодетельница! - воскликнула Катя:
3.
События развивались стремительно. Вчера только Берта Кате гадала, а уже на следующий день притащила к школе тяжелый куль, в нем пачка крупной поваренной соли, четыре свечи и с пяток детских лопаточек. Передала и помятую бумажку с инструкцией. И ещё, дабы чего лишнего или непоправимого Катя не совершила, устно напутствовала:
- Вымой в доме полы, Катерина. Когда высохнет, рассыпь по периметру спальни соль и оставь на три дня. Когда соль посереет от порчи, ты должна собрать её, выбросить и насыпать слой новой. Будешь собирать, руками порченую соль не трогай. Лопаточками. Поняла? Только лопаточками! И так в течение двух недель. Перед тем как рассыпать соль, каждый раз полы мой, не забывай! Теперь свечи. Свечи поставишь по углам комнаты с четверга на пятницу, вечерком. Все окна и двери в доме распахни, всех домашних выгони. В доме не должно быть никого, даже кошки, не то порча твоя, не приведи Господи, на них перекинется. Двери открыла, домочадцев на улицу выставила, можешь теперь свечи зажечь. Ну, все поняла? Ты главное, инструкцию читай и ничего не перепутай, ладно? А священник за тебя молитву уже прочитал. Ты б видела этого священника. Маленький, худенький такой, в Иерусалиме в церкви православной служит, а яврей, в ермолке ходит, - Берта вспомнила, усмехнулась.
- Что значит: по периметру? - ошарашено спросила Катя.
- Ты что, не знаешь, что такое "периметр"? В школе геометрию не учила? По стеночке, по стеночке пойдешь, аккуратненько так соль и рассыпь. Ясно?
- Ясно, - ответила Катя, а про себя взгрустнула. Она-то уже полмесяца не может полы помыть в квартире из-за своей немощи, и некому больше мыть. А чтобы рассыпать соль "по периметру", как того требуют инструкция и Берта, надо отодвинуть от стенки тяжеленную двуспальную кровать (внутри, в ящике под кроватью, чего только не напихано). Кресло, стол письменный, шкаф - всё это тоже стоит у стенки. И как всю семейку с кошкой на улицу выставить - тоже вопрос. Ведь скандал будет, дело ясное, будет. Стоит Кате с такими странными требованиями к мужу сунуться, он скажет, что Катя вечно во что-то вляпывается, что она, как обычно, в очередной раз втянула его в идиотскую историю и справедливо разозлится.
А Берта своих услуг по мытью пола и перемещению мебели не предложила, а вместо этого деловито спросила: - Когда лечиться будем?
При этих её словах Катя вздрогнула. Дело в том, что если вчера, непосредственно после Бертиного сеанса лечения акупунктурой - Катя это хорошо помнила, не понимала и удивлялась - ей явно сразу и резко полегчало, то сейчас боли усилились и буквально впивались ножом в тело. Сегодня Катя сильно хромала, с трудом наступая на левую ногу, больше, много больше тревожилась о будущем, представляя себя в кресле инвалида, на операционном столе и даже:, и вообще, чувствовала себя изможденной, разбитой, уставшей от жизни, запутавшейся в собственных тревожных мыслях и нехороших предчувствиях. Промелькнуло странное виденье: будто она кролик перед удавом, а удав - Берта. И удав раскачивался, гипнотизировал, извивался прекрасными узорчатыми кольцами, стараясь кролику понравиться, перед тем как его съесть. И Кате нравился этот удавий гипноз, хотелось зажмуриться и самой полезть в пасть, погибнуть славно и приятно. И больше ни о чем тревожно не думать, не чувствовать, не беспокоиться, не жить.
И хотя Катя искренне обрадовалась бескорыстному участию Берты, но мысленное явление удава вызвало тревожное сосание в желудке, а сосание в желудке придержало готовые вырваться наружу слова согласия. На этот раз Катя оказалась благоразумна.
- Знаете что, Берта? Давайте вначале порчу снимем, а потом уже лечение, - извиняющимся тоном попросила она.
- Одно другому не мешает, - неодобрительно покачала головой Берта.
- Нет, - заупрямилась Катя, - Если болезнь у меня от порчи, то вначале снятие порчи, а если не поможет, тогда и лечить станете. Не будем торопиться, ладно? Шаг за шагом, шаг за шагом, тихонько так, - а про себя строптиво подумала: "Кто заказывает музыку, в конце концов? Кто кому деньги платит? Я Берте или она мне? Я! Значит, я и решать буду!
- Как хочешь, - пожала плечами Берта, - Звони, рассказывай, что как:
Катя шла домой с тяжелым кулем в руке и тревога всё больше и больше охватывала её. Как же она справится со всем тем, что поручила ей проделать Берта? Помыть полы в доме, отодвинуть мебель от стен, собирать порченую соль лопаточками каждые три дня, ползая строго по периметру спальни, а главное, как объяснить всё это мужу? Ведь даже если не просить у него помощи и как-нибудь самой справиться со всем, что предписывают магические инструкции, то все равно выгонять из дома мужа с дитем и кошкой с четверга на пятницу всё-таки придётся, а значит, и объяснения какие-то давать тоже...
4.
- Спустись сейчас же вниз, Катерина, и выкинь, все, что дала тебе эта стерва в мусорку! Немедленно! - сказала приказным тоном Женя, несменная няня Катиного сынишки последние три года. Няня Женя, бывший директор детского дома из Кишинева, бывшая учительница математики, не растерявшая в свои семьдесят лет ни золота в копне густых волос, ни духа, ни разума, была золотая. Ей можно было выложить всё, скорее, чем мужу и собственной матери. И сейчас, когда Катя не работала из-за болезни уже восемь месяцев, она поддерживала с Женей связь, которая была необходима скорее Кате, чем няне. Няня как была все предыдущие три года, так и осталась для Кати психологической скорой помощью.
- Выкинь всю эту муть и ничего не делай из того, что тебе эта баба сказала!
- Почему? А как же: тогда: порча? - проблеяла растерянно Катя, - Ведь с меня надо порчу снять, Женя!
- Катя, не говори глупости! Выкинь! А увидишь где-то эту самую Берту, перейди на другую сторону улицы. Если сама к тебе подойдет, скажи ей, что всё ты сделала, как она велела. "Спасибо, помогло", - и иди своей дорогой, много не рассуждай. А лучше, старайся ей на глаза не попадаться:
Было ранее утро. Ничего не ведающий о Катиных тревогах муж ушел на работу, сын в школу, а Катя, перед тем как приступить к непосильной работе по изгнанию порчи из квартиры - а она уже почти не сомневалась в необходимости предстоящего труда - вспомнила про Женю и решила ей звякнуть, посоветоваться, на всякий последний случай. Может быть, и она ей даст какие-нибудь практические советы по выгону злых сил из квартиры. Никак не ожидала Катя от няни Жени такого "хирургического" подхода к мистике и первые пять минут была крайне возмущена.
Она решилась не сразу. Одурманенное опиумом Берты сознание Кати постепенно просыпалось под влиянием Жениной встряски.
"Я - очччень внушаемый человек! Очень внушаемый человек. Просто дура!" - сетовала на себя Катя и злилась. Берта сказала ей: А вот Женя сказала ей: Минут пять она даже раскачивалась - взад-вперед, взад-вперед, порываясь бежать то за тряпкой и метлой, то стремясь к шкафу, куда она засунула вчера, с глаз долой, несчастный кулек. Ей было страшно не выполнить строгие указания Берты, но она чувствовала себя физически неспособной выполнить их. Она ненавидела Берту, прежде всего за то, что она её встретила, потом за то, что та взялась ей помочь и в последнюю очередь, за принесенные инструкции и устные напутствия. Её буквально подмывало последовать совету Жени, но тогда: как же быть с порчей? Порча-то НА НЕЙ останется! Может быть, все-таки поднатужиться и выполнить?
Наверное, из-за продолжительности знакомства и по блату, но Женя победила Берту!
Когда это произошло, Катя не раздумывая, стремительно, молниеносно, открыла дверцу шкафа, выхватила оттуда тяжелый кулек: не удержалась, заглянула внутрь. Пачка соли, четыре свечи в грязной упаковке, детские лопаточки. Представила себе незнакомую ей женщину, передающую Берте для неё, Кати, соль, юркого еврея-священника, читающего за Катю молитву в православной церквушке Иерусалима, и сто шекелей, которые он, комкая, берет у Берты и торопливая запихивает в карман рясы: А потом представила саму себя, хромую, слабую, передвигающую мебель, шурующую шваброй по полу, ползающую с детской лопаточкой по периметру, проверяющую цвет соли и: Держа кулек на весу, как кобру, Катя опрометью бросилась к входной двери, распахнула её и понеслась вниз по лестницу стрелой, к мусорке:
Катя выкинула куль в полупустой с утра, зеленый, новенький контейнер. Заглянула внутрь. Проследила за тем, как тяжело куль шлепнулся на картофельные очистки и подмял под себя гнилую помидорину. Прислушалась к себе. И неожиданно обнаружила, что на душе, да и в теле тоже, заметно полегчало. Кажется, даже и боль в ноге прошла! Направляясь к дому, она вдруг заметила, что хромает заметно меньше. И было то такое странное и легкое ощущение в голове и в теле и в сердце, но особенно в левой ягодице: Из Катиной родимой ягодицы-страдалицы, левой, которая вот уже больше полугода болела, пришло знание: порча-то с Кати снята! И даже делать ничего тяжелого не пришлось! Оказывается, - она теперь знала это точно, как будто знание свалилось с неба - Катя продала свою порчу Берте за сто шекелей. Вот что произошло! То был ритуал, мистический ритуал, и он был принят и засчитан на небесах, или, если не на небесах, то Там, внизу, неважно где, принят и засчитан, как положено. Ритуал был завершен в момент взмаха Катиной руки над отверстием в мусорном контейнере и торжественного полета кулька со всей мистической хмурью вниз!
5.
Берта в это утро проснулась в дурном расположении духа: её всю ночь донимали кошмары.
Приснился какой-то странный маленький то ли зверек, то ли чертик красного цвета, с красными рожками и красной наглой рожей. Красное существо выскочило из точно такого же куля с солью и другими причиндалами, какой Берта вчера отнесла этой шлимазле Кате. Существо скалило зубки, кривлялось, скакало по Берте и её кровати, корчило рожи и пронзительно верещало. Берта помнила, что во сне недоумевала, что же это за явление ей такое. Пока "рожа" сама во всём не призналась: она - бывшая Катина порча и, так как Берта её у Кати купила, то теперь Берта - её хозяйка. "Рожа" вполне довольна новой хозяйкой и готова ей служить верой и правдой, так же как она служила верой и правдой Кате. Берта проснулась в испарине. "Привидится же такое",- подосадовала она, выпростав левую ногу из-под одеяла, начиненного искусственным пухом, и нащупав свой левый тапок.
Но воспоминание про Катины сто шекелей, которые со вчера лежали у неё в кошельке и до сих пор даже не были растрачены, наполнили её теплыми чувствами и подняли настроение. Никакой женщины, разумеется, не было, так же, как и священника. Берта соль купила в соседней продуктовой лавке, свечи взяла из собственного шкафа на кухне, а лопаточки обнаружила в ящике со старыми детскими игрушками опекаемого ею Давида.
"Интересно, что сейчас делает Катя?" - спросила Берта сама себя, - "Полегчало ли?" Впрочем, Берта была уверена, что полегчало. Она-то знала про силу психологического воздействия всё! Эх, и умна Берта: и Кате помогла и копейку заработала. Сто шекелей на дороге не валяются, и хоть деньги-то небольшие при израильской дороговизне, а в хозяйстве пригодятся. И в тот же миг Берта остро пожалела, что поскромничала, не запросила с Кати за снятие порчи больше: "А ведь дала бы Катька, дала бы больше определенно. Экая я дурища, прошляпила надежное дело, мало запросила!" - на этой грустной ноте, Берта, кряхтя и охая, выползла из кровати. Что-то её тело сегодня побаливало. Прихрамывая, она потащилась на кухню. В левой ягодице тупо зашевелилась боль, кольнула резко, остренько отдавая в левую ногу.
- Стара стала! - вздохнула Берта, - А ведь полы в хате, черт побери, с неделю, как не мыты: