Первой наткнулась на дрянное объявление баба Нина Абаранец, выжившая из ума старуха семидесяти восьми лет.
Тем утром баба Нина по обыкновению разругалась со всеми домашними, напялила огромные ботинки на высокой шнуровке, взяла тяжелую трость с хитрым набалдашником в виде майского жука и начала трудный ежедневный спуск к подножию Голгофы -- с четвертого этажа на первый.
Багровея и отдуваясь, она перетаскивала свое грузное туловище на очередную ступеньку, присвистывала нижним легочным регистром, потом шарила тростью в поисках следующей опоры и вновь обваливалась на двадцать сантиметров вниз, рискуя всякий раз не удержаться и соскользнуть куда-нибудь вперед, в гулкую пустоту подъезда. Но баба Нина не роптала -- то был ее крест, и она несла его достойно. Конечно, было бы неплохо на старости лет перебраться, наконец, в соседнюю девятиэтажку с лифтом и мусоропроводом, но унижаться и просить об этом зятя и дочь?.. Увольте.
Баба Нина с горечью вспомнила, как по-иезуитски коварно зять переглянулся с ее дочерью, когда утром баба Нина позволила себе размочить пересушенный тост в чашке с чаем. Эти подленькие взгляды баба Нина изучила хорошо, а потому не стала отмалчиваться и сразу же спросила в лоб:
-- Гриша, что опять не так? Опять у меня манеры плохие? Хлебец не туда сую?
Зять, само собой, начал притворно отнекиваться.
-- Что вы, Нина Валентиновна! Я вообще на вас сейчас не смотрел, я задумался...
Задумался он, как же! Такие вот лощеные сепаратисты никогда ни о чем не думают, знай только по сторонам зыркают да перемигиваются между собой ехидно. Мода у них теперь такая -- старших обсмеивать. И, что самое обидное, дочь бабы Нины с удивительной легкостью поддалась мужниному влиянию. Ведь какая раньше девочка была прилежная, а тут на тебе: устроилась работать в салон красоты пейзажистом. И это с ее-то высшим образованием!..
Конечно, над матерью потешаться проще, чем по специальности пойти.
Баба Нина Абаранец сжала зубы. Перед уходом из дому она отлично слышала, как ее дочь на кухне сказала зятю:
-- Старость -- не радость...
А зять в ответ понизил голос и прошептал (но специально так отчетливо, чтобы баба Нина могла разобрать слова):
-- Конечно, Вика. Старость -- не радость, а средство передвижения к Богу!
И оба они сразу рассмеялись. Зять душным таким баском: "ха-а, ха-а!", а дочь -- меленьким песочком: "си-си-си-си..."
При воспоминании об этом отвратительном сисиси бабу Нину бросило в пот. Она только-только добралась до площадки второго этажа и теперь остановилась возле квартиры матери-одиночки Уваровой, чтобы как следует перевести дух. Когда-нибудь (баба Нина знала это наверное), резиновый наконечник ее трости соскользнет с очередной ступеньки, и баба Нина, ломая кости, покатится кубарем на эти мрачные плиты, и будет лежать тут грудой мертвого мяса под равнодушными взглядами огромных рыбьих глазков, торчащих из соседских дверей. Вот тогда и посмотрим, какое настанет вам сисиси...
Не в правилах бабы Нины Абаранец было жалеть себя, но в этот раз она не сдержалась и все-таки себя пожалела. Левый глаз ее дернулся, поплыли в сумраке подъезда белые мухи, звякнул где-то неприятный колокольчик, и по барабанным перепонкам изнутри стукнули мягкие кроличьи лапки -- давление.
Баба Нина жадно хватанула воздуха и постаралась досчитать до десяти. Волноваться ей было категорически воспрещено. Смерти подобно, как любил говорить невропатолог Пал Семеныч из клиники имени Дергунова. Поэтому баба Нина быстро зажмурилась, одной рукой вцепилась в майского жука на трости, другой в перила и мешковато засеменила дальше, дальше, вниз, к спасительным объявлениям на дверях подъезда -- в таких случаях для бабы Нины они были действенней корвалола. Только эти грязно-белые листочки с бахромой телефонов понизу способны были отвлечь ее от пыльного бытия, от шнурков на ботинках, которые никак не хотели складываться в петельки, от семидесяти восьми лет, от пятен на руках, от вечных зеркал, наотмашь выскакивающих из-за двери ванной, от запаха свежего дерева, обтянутого красной гробовой тряпкой...
Что и говорить, век бабы Нины уже давно схвачен гнильцой, а объявления... Объявления были ее последними кавалерами. Они приглашали бабу Нину отдаться им и жить вовсю, напропалую; они то звали ее в Новую Зеландию на таинственное ПМЖ, то предлагали ей за два дня разъехаться или съехаться, то обещали снять порчу и вернуть любимого (из могилы, надо полагать), то грозили сделать из бабы Нины модель, достойную лучших подиумов. И баба Нина Абаранец могла простаивать перед дверью подъезда с объявлениями долго, вечно, минут даже по двадцать, если только не было между пылких и нежных реклам предателей -- черных меток из ЖЭУ. Всех этих суровых "до": "воды не будет до", "балконы очистить до", "присутствовать дома до". Если же гадское "до" все-таки попадалось бабе Нине среди милых "предлагаем" и "звоните немедленно", то она сразу вспоминала о зяте, и день оказывался испорчен насквозь, по самый закат, словно колбаса, сунутая за батарею.
И в то мартовское утро, спускаясь по самой последней, короткой лестнице без перил с площадки первого этажа, баба Нина желала одного: лишь бы не было приляпано на дверях подъезда какое-нибудь очередное -- официальное -- уведомление. Будь она верующей, она бы молилась. Эти уведомления, насмешка над свободой воли, оскорбления духа, и вовсе не имели право на существование, потому что...
Конечно же, оно было там, и баба Нина тотчас его увидела. Оно было белоснежным, с просвечивающими сквозь бумагу блямбами клея по краям и серой шершавой полосой посередине. Еще не прочитав ни слова, баба Нина Абаранец уже ощутила подкативший к носоглотке горчичный комок. Сморкнувшись, она оперлась на трость. Надо было бы смириться и пройти мимо, к скамейке. Но прямоугольный листок гипнотизировал, в нем заключался приказ всей огромной государственной машины. Помедлив секунду, баба Нина покорно напялила очки, подошла ближе к листку и, шевеля губами, прочитала:
Уважаемые жильцы!
Во вторник, второго апреля с.г., во дворе вашего дома состоится торжественная казнь депутата Государственной Думы Лысакова Г.П. Явка всех жильцов строго обязательна.
ЖЭУ-45
"Сволочи", -- подумала баба Нина. Лучше бы двор убрали. Снег уже начал сходить, и на бесстыдных черных проплешинах нагло валялся прошлогодний мусор.
Она перечла объявление еще раз. Надо же -- "строго обязательна"! Не хотела баба Нина присутствовать ни на какой такой казни. Почему нельзя устраивать подобные мероприятия летом? Летом баба Нина спряталась бы на даче, а в начале апреля... Поежившись, она представила свой двухэтажный загородный курятник с буржуйкой и прелыми диванчиками. Нет-нет, дача отпадает. Да и не проедешь туда, там, поди, еще сугробы лежат. Придется звонить в ЖЭУ и говорить, что пенсионерке в ее возрасте нелегко таскаться по лестницам вверх-вниз, и про давление говорить, и вообще...
Баба Нина потянула дверь подъезда на себя и тоскливо посмотрела в его темное чрево. Карабкаться обратно в квартиру, чтобы позвонить, было выше ее сил. "Ближе к вечеру", -- решила она и поплелась к скамейке ждать свою подругу, старушенцию с непотребной фамилией Ибиликатова.