Суфи Омар : другие произведения.

Последний Аккорд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Войны, революции, метаморфозы двадцатого века через призму истории одного города - все это вам расскажет... пианино фирмы "Рёниш". Сделанный в Германии музыкальный инструмент в тысяча девятьсот четвертом году начинает долгое путешествие в отдаленный уголок Российской империи - на Кавказ. Там он будет учить музыке детей аристократов, развлекать пьяных посетителей в ресторане, нести культуру рабочим в заводском клубе, служить музыкальному гению, и много чего еще ему предстоит пережить.
  ПОСЛЕДНИЙ АККОРД
  
  Ты подходишь к старому пианино.
  Ты набираешь простейший аккорд.
  Ты понимаешь, что это красиво,
  Хоть с наружи пианино - урод.
  Ты стоишь и слушаешь звуки струн,
  Твои пальцы сами вспоминают ноты.
  Ты вдруг раза два иль три моргнул,
  И из глаз полились слезы.
  Слезы радости, и горя, и любви,
  Вы блистаете на лакированной эмали.
  Старое пианино, звукам твоим
  Внимало тысяча людей ушами.
  Ты прислушиваешься к музыке его
  Вдалеке от городской толкотни и давки.
  И смущало тебя лишь одно:
  Что стояло ты на вонючей свалке.
  
   ash. Старое пианино
  
  Глава первая
  Путешествие в Россию
  
  Моя история начинается на заре двадцатого века. Меня создали в Лейпциге - культурном и музыкальном центре Германии, а можно даже сказать, и всей Европы. Извините мой немецкий национализм. Я знаю, к чему позже он привел. Но, видите ли, объективно говоря, то, как меня создавали, дает все основания для бахвальства. Вообще, как создаются в Германии вещи - это искусство. Достаточно простому обывателю вспомнить автомобиль "Мерседес". Впрочем, постараюсь воздержаться от восторгов по поводу моей родины.
  Я сделан на всемирно известной фабрике по изготовлению фортепиано "Рёниш". Она была основана Карлом Рёнишем в тысяча восемьсот сорок пятом году в Дрездене, столице Саксонии. Позже он перенес свою деятельность в Лейпциг. Еще бы - ему не оставалось ничего другого, как переехать в музыкальную столицу Германии. Столько положительных отзывов о его роялях и пианино! Да, нами восхищались в Австро-Венгрии, Франции и России. Нас трогали Ричард Штраус и Эдвард Григ, Джакомо Пуччини и Сергей Рахманинов, и многие, многие другие.
  Меня лично изготавливали несколько лет. Мою чугунную раму отливали лучшие мастера, - кстати, это именно мой создатель Рёниш придумал чугунную раму для фортепиано. Да, моя деревянная начинка, конечно, уступает инструментам фирмы "Босендорф". Там настоящее дерево. Наша же деревяшка прессованная. Ну все равно, наше звучание не хуже... Не думайте, что я завидую. Зависть - это человеческое. Хотя эволюционисты утверждают, что многие человеческие чувства имеют корни в животных порывах. Дарвиновские теории о борьбе за выживание. Короче, о Дарвине потом...
  Мастер Маркус Хундхаммер собирал мои последние детали. Другой мастер Ульф работал над моими струнами. Я и мои собратья - это произведение искусства. Поэтому наша фирма стала назначенным поставщиком в королевские дворы Саксонии (позже Германии), Швеции, Австро-Венгрии, Испании и России.
  Так что с момента изготовления я был благословлен: мои создатели были мастерами своего дела. Вот только на одно я могу и должен пожаловаться. Меня создали в качестве пианино, а не рояля. Мне с рожденья было предназначено быть инструментом в частных домах и небольших клубах. Мне не было места в концертных залах - на моих клавишах не будут играть крупные симфонии; разве что отдельные фортепианные партитуры к ним.
  А еще говорят, что Создатель породил всех равными. Не получается как-то. Вот кто-то рождается в семье короля и становится потом тоже королем. Кто-то рождается в семье бедного башмачника, и у такого ребенка почти нет шансов стать в будущем королем. Хотя, впрочем, бывают разные случаи - вот, к примеру, Сталин. Но это редкие случаи. Так же и со мной. Никаких равных стартовых возможностей.
  Я - пианино. Инструмент хорошей фирмы "Рёниш". Но пианино, а не рояль. Впрочем, я не возражал бы быть пианино в богатых домах Лейпцига, Франкфурта, Вены, Парижа, можно и Праги. Да, в общем-то, неважно где. Главное, что бы ты нашел себе применение. На тебе играли, и ты получал удовольствие. Ну и приносил пользу окружающим...
  А теперь перейдем к моим путешествиям по жизни - долгим, неожиданным и полным приключений.
  Я и мои собратья были готовы к продаже в августе тысяча девятьсот третьего года. Я бы, конечно, предпочел остаться в Лейпциге - городе, где творили Бах, Шуман, Мендельсон и Вагнер.
  Однако судьба распорядилась иначе...
  После завершения изготовления я и несколько моих собратьев были тестированы настройщиком Мартином Хансом. И прямо в тот день я услышал, что Мартин Ханс получил предложение работать в России. "Рёниши" поставлялись в Россию, притом включительно ко двору его Императорского Величества. Россией тогда правил последний российский царь Николай Второй. Так что там было немало моих собратьев; в Санкт-Петербурге был даже специализированный магазин нашей фирмы. Я и подумал, что Ханс едет туда работать.
  Ему обещали большую зарплату, и он быстро согласился. У Мартина было четверо детей, так что предложение пришлось кстати. Проверив нас, настроив как положено, Мартин Ханс похлопал меня по крышке и сказал: "В путь-дорогу собирайся, вместе будем путешествовать".
  Через несколько дней три рояля и десять пианино, включая меня, были готовы к отправке в Россию. Ну что вам сказать? Конечно, на родине всегда лучше. Но люди и предметы из мира искусства всегда любят путешествовать по миру. Творческие люди черпают вдохновение из путешествий, а мы же, предметы, несем и распространяем определенную культуру по всему миру. Так европейская музыка со своими инструментами оказалось в Японии, а оттуда пришла икебана, театр Кабуки и прочее.
  Так что я вполне смирился с тем, что мне придется покинуть Германию. Нет, я не был сильно расстроен. Я был горд тем, что я буду представлять саксонское производство и германскую культуру за границей. Более того, я даже был по-своему заинтригован путешествием в Россию. В одном был уверен, что я там не останусь без дела. Российское музыкальное искусство было всемирно известно. Мы все знали, кто такие Чайковский и Рахманинов.
  Да, я знал, что это путешествие в один конец. Такие тяжелые инструменты, как рояль и пианино, обычно не перевозят из одной страны в другую. Значит, Россия должна была стать моей второй и вечной родиной до тех пор, пока время не разрушит меня.
  Мы пролежали на складе еще пару месяцев. Уже в январе тысяча девятьсот четвертого года нас погрузили на повозки и повезли на железнодорожную станцию. Большой пыхтящий паровоз встретил нас протяжным гудком. На станции было полно народу, и мне сразу на душе стало легче, когда я увидел кучу других предметов, которые отправляли из Саксонии в разные концы света. В вагоне вместе с музыкальными инструментами везли мебель и ткацкие станки. Все товары в нашем вагоне предназначались для России.
  Мы сперва пропутешествовали в Берлин, а потом оттуда направились к российской границе. На границе состав проверяли таможенники - мы там задержались на несколько часов. Пару вагонов отцепили и оправили куда-то в другое место. Но с нашим было все в порядке.
  Первым большим городом, через который наш вагон проехал, была Варшава. Я все продолжал радоваться. Хоть мы направлялись в сторону несколько иной цивилизации, чем моя родная саксонская, но было много схожего. Кроме того, связи России с Германией настолько многогранны, что невозможно не увидеть множество параллелей и влияние... немецкое, конечно. А, вообще-то, скажу, что недаром утверждают, что российское государство основали варяги, то бишь германские цари... Простите... Я знаю, что я опять увлекаюсь... Меня могут обвинить в пангерманизме. Но это слово потом стало нести такой тяжелый груз и оттенок. Но если вдуматься, то ничего в этой концепции плохого нет, если только его не преломлять через призму нацизма, как, увы, это сделали нацисты.
  Я просто имею в виду, что германские народы создали высокоразвитые общества. Они оказали положительное влияние на многие окружающие народы в плане экономического и культурного развития. Возьмите финнов, славян, поляков и чехов, мадьяр, ну и русских. Здесь вопрос не только в том, что первые русские цари были варяги... Да, я знаю, вы будете спорить, что они не были варягами. Да бог с ними царями! И даже не в том, что после Екатерины в крови русских царей было больше немецкой крови, чем русской. Просто сами русские приглашали много немецких ученых и мастеров в Россию, а мы там работали от души на благо Великой России. Просто немец не может делать что-то тяп-ляп... Всё! На этом я прекращу свои излияния по поводу своей родины и продолжу рассказ...
  Еще раз простите. Музыка не имеет национальностей и границ. Просто пока мы ехали в вагоне, все эти мои собратья - пианино, рояли и даже ткацкие станки - то и дело говорили о Германии и ее растущем влиянии. Так что волей-неволей я попал под это влияние.
  В начале февраля мы наконец добрались до Санкт-Петербурга. Все вы, наверно, слышали, что этот город был построен по воле Петра Первого на болотах, и от того в столице царской России ужасно сыро. Русские известны своим упорством, иногда вопреки логике. То есть, говоря о столице, невозможно не задаться вопросом: земли, что ли, не хватало? Ну понимаю, что размещение столицы на севере имело символическое и стратегическое значение для Петра, который претендовал на северные территории и воевал со шведами. Ладно, а потом? С упорством русские расширяли город, боролись с потопом. Впрочем, Санкт-Петербург как нельзя лучше характеризует дух русского народа. Это символ авторитаризма: царь указал - так и построили этот город, хоть у черта на рогах. Это символ бойцовского духа русских - борьба со стихией. Это символ богатой культуры - ведь это же музей под открытым небом. Ну можно еще найти много другой символики в Санкт-Петербурге.
  Видите, я уже стал проникаться патриотическим духом по отношению к моей второй родине. Но должен отметить, что одновременно я стал беспокоиться насчет своего пребывания в Санкт-Петербурге. Дело в том, что несколько дней мы пролежали в вагоне. Я так боялся, что мои струны и клавиши отсыреют. На дворе было минус пятнадцать градусов, январь. Никто не мог понять, почему нас не разгружают. Россия...
  Наконец на пятый день двери вагона открылись. Вместо грузчиков, которых мы ожидали увидеть, были солдаты, которые, ругаясь матом, стали быстро разгружать все прямо в снег. Рядом был какой-то солидный мужик, кажется, представитель фирмы, который отвечал за перевозку и просил быть поаккуратней с музыкальными инструментами. Впрочем, его никто не слушал. Одно пианино, которое, кстати, находилось рядом со мной (мы с ним так сдружились) уронили, и оно буквально разбилось на глазах. Я был до смерти напуган. Но благодаря этой жертве с другими вещами стали обращаться более осторожно. Выгрузили вагон быстро, и потом военные его отогнали куда-то. Мы остались еще несколько часов на лютом морозе. Я прямо чувствовал, как мои молоточки начинают сыреть.
  Наконец появились повозки с гражданскими носильщиками. Мы ничего не понимали. И уже услышав разговор носильщиков, я понял, что началась война. Какой ужас! Самая смертельная вещь для искусства, для музыки и всего прочего, включая людей.
  В феврале тысяча девятьсот четвертого года началась Русско-японская война, и нам "на счастье" выпало прибыть в русский хаос, как раз во время начала конца Российской империи. Тогда мы еще не знали, чем все это кончится и когда. Не совсем я разбираюсь, из-за чего началась этой война. Войны в целом начинаются из-за территорий. Иногда из-за амбиций королей. Я только чуть выше упомянул икебану. Ну, видите, помянул - вот те на...
  Как я понял, этот переполох на вокзале был вызван войной - сперва нас никто не разгружал, а потом военным срочно понадобились вагоны и нас в спешке выбросили на открытый мороз. Хорошо, менеджеры "Рёниша" были люди собранные и быстро организовали перевозку, ведь товар-то недешевый.
  Нас доставили в хорошее складское помещение неподалеку от Академического переулка - я стал постепенно знакомиться с этой изумительно красивой и одновременно суровой столицей большой империи. Меня радовало, что я попал в такое место. О России в Европе говорили разное: были разговоры о медведях, плохих дорогах и тому подобном. Но, увидев Санкт-Петербург - эту цивилизацию, я понял, что скучать тут не буду.
  Мы все, рояли и пианино, начали успокаивать друг друга. Да, пришлось пережить несколько неприятных часов и даже потерю друга, но что делать. C"est la vie ... В России я уже стал использовать французский, вместо того, чтобы сказать "das ist..." Сразу скажу, что больших предубеждений у меня против французов нет. Они были лидерами континентальной Европы... до недавнего времени, когда мы отвоевали у них Эльзас и Лотарингию . Они, конечно, готовят лучше всего, но так любят задираться своим французским вином, сыром... Ну хватит об этом.
  После того как мы разместились на складе, защищенном от лютых российских морозов и сырости петербургских улиц, для нас главное теперь было быстро найти себе применение. Мы надеялись, что в российской столице нас быстро купят. Ведь в такую даль обычно из Германии отправляли товар, если только были заказчики. Но, к нашему большому удивлению, нас никто не покупал, и даже никто не навещал целую неделю.
  Через неделю дверь в склад открылась, и я - ба! - увидел Мартина Ханса. Сразу на душе стало весело. Его сопровождали еще двое: один восточной внешности, а другой типично славянской, он переводил Мартину на немецкий то, что говорил другой, восточной внешности мужчина на ломаном русском.
  Они стали говорить не о музыке, к нашему сожалению, а о начавшейся войне. "Я думаю, что сейчас не самое лучшее время перевозить товар на Кавказ. Железные дороги работают на военных. Так что даже не знаю, когда сможем перевезти все эти инструменты". Мартин Ханс отвечал: "Мое дело настраивать инструменты. Чем больше они будут лежать, тем больше они расстроятся. Их потом можно будет, конечно, настроить. Может, лучше продать здесь, в Санкт-Петербурге?" "Нет, нет, - запричитал восточный человек. - Я обещал клиентам, и притом "Рёниш". На Востоке никто не торопится. Так что немного подождем и потом отправим. Кроме того, одно пианино хотела дочь Елизаветпольского губернатора".
  Этот разговор не на шутку встревожил меня, да и, думаю, другие инструменты тоже. Как я понял, нас собирались отвезти на Кавказ, это где-то на Востоке, как сказали эти люди. Что мы там будем делать?! В какую дыру нас везут? С другой стороны, успокаивало то, что человек с восточной внешностью упомянул Елизаветпольскую губернию. Я не знал, где эта губерния, но звучит вполне по-европейски - Елизаветполь. Хотя просторы России велики, - может, это где-то в Азии?
  Мартин Ханс и двое других людей удалились, оставив нас в тревожном неведении. Мы все стали бесперебойно говорить о том, что услышали. Многие соглашались, что нам суждено отправиться к черту на кулички. Правда, одно пианино отметило: "Куда бы нас ни отправили, мы должны быть горды. Мы несем высокую миссию по распространению культуры, притом европейской. Да и к тому же мы представляем нашу родину - великий Дойчланд ".
  Да, конечно, оно право, но, между нами говоря, хочется все же быть среди своих и, по крайне мере, в своей цивилизации. Черный рояль в углу пробубнил, что раз его тоже ведут туда, значит, там есть большие дома, может, даже концертные залы. Там есть губернатор, так что не пропадем, там есть европейская цивилизация.
  Не знаю, не знаю, я лично настроился на Санкт-Петербург и все с нетерпением ожидал, что вот двери откроются и меня повезут в один из прекрасных домов, коими полон этот северный город. Я хотел звучать, излучать музыку, энергию. А вон тебе на... Сидишь на складе и ждешь, когда же тебе заберут куда-то в тридевятое царство donnerwetter!
  В таком томительном ожидании мы пролежали на складе еще пару месяцев. В апреле, когда весна в Санкт-Петербурге начала подавать первые признаки, нас наконец-то вытащили. На улице нас ожидали несколько повозок. Три пианино и два рояля погрузили на них - на этот раз аккуратно. Видать, носильщики были профессионалы, - может, из музыкальных магазинов.
  Было больно и обидно проделать такой огромный путь в столицу империи и покидать ее, так и не увидев всех прелестей столичной жизни. Увидеть Лондон и умереть... Так называется книга одного писателя. Это детектив. Забегая вперед скажу, что я видел эту книгу у своего очередного хозяина восемьдесят лет спустя...
  Мы опять были на вокзале. Ни одного знакомого лица... и ни одного веселого. Кажется, дела на войне шли не ахти. Впрочем, доступа к информации у меня не было. Одно дело, когда ты в квартире, а совсем другое, когда пылишься на складе.
  Вы, наверно, почувствовали, что я был задет. Я, "Рёниш", проделавший такой путь из Саксонии в Россию, оказался несколько месяцев невостребован. Мои невеселые мысли были прерваны гудком подъезжающего паровоза. Мне удалось буквально на минутку переговорить с ним. Он приближался медленно на перрон, пыхтя черным густым паром и скрипя колесами. Он-то мне и сообщил, что на фронте нехорошо. На железных дорогах хаос. Так что, смотри, береги себя - таково было его напутствие. Впрочем, в нашем мире вещей, в отличие от людей, мы были полностью зависимы от наших владельцев. Для верующих, коим являюсь я, все зависело от Бога. Это люди имеют определенную долю свободу... или им так кажется, что они имеют свободу. Некоторые считают, что человек обладает определенной свободой, другие считают, что все от Бога. Не буду вдаваться уж в такие теологические тонкости.
  Итак, мы начали далекое путешествие в Елизаветполь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава вторая
  
  Елизаветполь
  
  
  Успевшие сдружиться за время пребывания на складе, мы, пианино и рояли, много говорили о России. Нас продержали под Москвой несколько дней. Потом неожиданно пришли и выгрузили прямо на открытый воздух, где мы пролежали несколько часов.
  Вагоны вновь срочно понадобились военным. Прав был Руссо, сказавший, что Россия - колосс на глиняных ногах... Через несколько часов появился какой-то немец, очевидно, представитель фирмы "Рёниш" в Москве и распорядился временно разместить нас в каком-то сарае, вблизи станции в Подмосковье.
  Наконец через неделю нас заново погрузили на поезд, и мы направились на Кавказ. По направлению к югу климат становился теплее, светило солнышко, так что настроение тоже улучшалось. Черный рояль-оптимист сказал вообще, что лучше быть "Рёнишем" где-то в провинции и блестеть, чем затеряться среди "Петрофых", "Шимеллей", "Бехштейнов" и прочих в столичной суете. Мысль, конечно, интересная, и, по крайней мере, успокаивающая нас в данной ситуации. Что лучше: быть канцлером при дворе короля или наместником где-то в провинции?
  Я все старался настроиться на оптимистический лад. Но были среди нас и те, кто постоянно жаловался на климат, на условия перевозки и прочее. А одно пианино вообще сказало: "Не знаю, что это все тащатся от России - ну да, Чайковский, Большой театр... Ну и что дальше? А знаете, что ходят слухи, что Чайковский любил молодых мальчиков..."
  Я, конечно, слышал об этом. Ну в общем-то, все гении немного того. Ну разве можно судить талант по его личной жизни?! Нет, я вступил в спор с этим пианино. Я понимал, что многим надоело изнурительное путешествие, частые остановки, простои и тому подобное. Ну от этого русская культура не становится хуже. Позже я убедился в этом, когда в моем присутствии читали Достоевского, Толстого. А в доме, где я находился в тысяча девятьсот тридцать четвером году, одна из женщин плакала, когда читала Есенина... Ее, бедняжку, потом уволокли в Сибирь - из-за Есенина, кстати. В этом парадокс России. Умом ее не понять... Только нотами... Душой...
  Конечно, Россия это не совсем Европа, а можно сказать, что своеобразная Европа. Ну ей совсем далеко до Германии и Австро-Венгрии. И в плане музыки... Стоит мне начать перечислять: Бах, Бетховен, Моцарт, Вагнер, Штраус... По-моему, хватит. Объективно с ними мог соперничать только Чайковский. Ни Рахманинов, ни Глазунов, ни Римский-Корсаков, ни Мусоргский...
  Вы, наверно, поняли, что в вагоне опять пошли разговоры о великом Дойчланде... И я волей-неволей попадал вновь под их влияние.
  За три дня с простоями и задержками на станциях и перемычках мы добрались до того самого Кавказа, о котором говорили Мартин Ханс и другие люди на складе. К тому времени я уже имел некоторое представление об этом месте. Нам удалось переговорить на перемычке с одним из паровозов, перевозящих нефть.
  Здесь жили грузины, армяне и тюрки, коих русские называли азербайджанскими татарами. Здесь было много войн из-за того, что народы нрава вспыльчивого. В Елизаветпольской губернии жили в основном мусульмане. Не шибко перспективно для пианино.
  На Кавказе было два региональных центра - Тифлис и Баку. Тифлис был политическим центром Российской империи, где жил закавказский наместник. Не уступающий ему, но известный больше нефтью Баку был другим региональным центром. Замазанные мазутом цистерны сказали, что они постоянно перевозят нефть из Баку и окрестностей. По их же сведениям, Баку являлся центром нефтяной индустрии мира: почти половина мирового производства производилось там. Эта информация была многообещающей - уже тогда мы знали, что где нефть, там и деньги. И подтверждение этому лежало в нескольких других соседних вагонах, в которых везли европейскую мебель для продажи в Баку. Но, увы, наш пункт назначения был Елизаветполь. Один из вагонов сказал, что это неплохой городишко... Но, конечно, по сравнению с Москвой и Санкт-Петербургом это городишко - не город... Да уж...
  Наконец мы достигли Елизаветполя. Нас выгрузили аккуратно восточные нукеры и повезли на повозках в город. Меня сразу поразили высокие большие чинары, восклицающие о восточном и многовековом величии. Было много домов с большими арками - в городе чувствовался определенный, хоть и восточный, лоск. Однако при виде мечетей и минаретов мне стало немного грустно: что мне, европейскому инструменту, делать здесь? Но одновременно я знал, что здесь территория Российской империи, - значит, есть и цивилизация... простите, без предрассудков к другим культурам... я хотел сказать, что здесь присутствует европейская культура. Не для красоты же меня ведут сюда.
  Хотя я вам скажу, что мне еще в Лейпциге было известно о присутствии европейской музыки на Востоке. Когда я лежал на фабрике, Мартин Ханс разговаривал с одним из клерков, и тот говорил, что несколько пианино уйдут в Стамбул. Он сказал, что при дворе султана иногда играют европейские марши и даже один из султанов, Абдулазиз, писал музыку на европейский лад. Ну о связях - не сердечных, конечно, - Европы с турками знали все, стоить вспомнить известный "Турецкий марш" Моцарта... Ох, прямо хотелось, чтобы кто-то наиграл его на мне! Только не думайте, что эти мои мысли об оттоманах навеяны последующим союзом кайзера с султаном и совместной борьбой Германии, Австро-Венгрии и Оттоманской империи против англо-британо-русского альянса. Хотя не буду исключать того факта, что где-то в закоулках души у любого человека есть эта вещь, называемая национализмом. А что же говорить о вещах - мы выражение какой-то определенной культуры и часто народа. Это сейчас всем кажется, что компьютер или "Кока-кола" представляют универсальную культуру. Ну об этом попозже, не буду забегать вперед.
  Что касается европейско-турецких контактов, то скажу, что, вообще, соприкосновение различных культур всегда способствовало взаимному обогащению... В тысяча девятьсот восемнадцатом году, когда турки вошли в Баку, я имел честь познакомиться с оркестровой трубой, принадлежавшей военному музыканту Оттоманской армии. Он-то мне сказал, что еще в тысяча восемьсот двадцать шестом году в Стамбуле была создана Военная музыкальная школа на европейский манер. Еще в прошлом девятнадцатом веке турецкие султаны выписывали европейских композиторов, чтобы те писали им военные марши и прочее.
  А теперь вернемся к Елизаветполю. Нас привезли в небольшой магазин музыкальных инструментов в центре города. В витрине стояло уже одно пианино, наверно, для показа, а не продажи - так оно и оказалось. Внутри оно было пустое. Очевидно, одно из разбитых при перевозке пианино теперь служило для рекламных целей.
  Каково же было мое удивление, когда в магазине я увидел на стене звезду Давида. Через несколько минут из задних дверей магазина - ба! - тот самый человек восточной внешности, которого я видел в Санкт-Петербурге. Еврей?! Их-то я знал, в Германии их было много. Но выглядели они все же по-другому. Меня, конечно, заинтересовало, что еврей делает в такой дали, да и откуда у него эта внешность. Об этом попозже.
  Меня не стали заводить на склад, а выставили прямо в холл магазина. По разговорам я понял, что кто-то должен прийти завтра и посмотреть на инструменты.
  Итак, я провел первую ночь на Кавказе. На следующее утро, как только южное солнце настойчиво проникло в магазин, на душе стало весело. Через некоторое время появился какой-то человек славянской внешности, это был молодой настройщик по имени Сергей Васильевич, не знаю фамилии, да это неважно. Я с ним больше не встретился. Он-то приступил к работе надо мной и другими инструментами. Излишне говорить, что за время перевозок и простоев на российском морозе мы успели расстроиться как надо. Так что почти целый день Сергей Васильевич работал над нами.
  Сразу скажу, что настройщик пианино - это такая важная фигура в нашей жизни. Этот человек должен быть влюблен в инструменты. Он должен чувствовать нас, как опытный и умелый любовник чувствует каждое содрогание женщины. Увы, Сергей Васильевич таковым мастерством не отличался. Я вспомнил пальцы и слух Мартина Ханса... Увы...
  В общем, мы были настроены, так сказать, для проформы. К вечеру в магазин заглянули величественные особы. Это был хорошо одетый мужчина в дорогом костюме с женой и дочкой.
  Еврей - это был, очевидно, владелец магазина - и продавец кружились вокруг семьи. Мне эта семья сразу понравилась: чем богаче семья, тем больше шансов, что мне найдется хорошая работа, учить детей музыке, к примеру. В таких семьях всегда найдутся деньги на учителей. Семья была русской, и по поведению сразу угадывалось, что мужчина был при соответствующем положении.
  Просмотрев несколько инструментов, мужчина - я уже знал, как его величать - Игорь Яковлевич Драгунский, - остановил свой выбор на мне. Я был счастлив. Мои приключения в России оставались позади; фортуна улыбалась мне. "Ваше высокородие, - запричитал владелец, - завтра утром инструмент будет доставлен в ваши апартаменты. Деньги можете потом переслать".
  Итак, еще одна ночь, и я окажусь в доме, у кого вы бы думали? "Ваше высокородие" - это обращение к статским советникам, почти пятые по счету в российской Табели о рангах. Так что можете представить, кому я буду служить! Очевидно, господин Драгунский служил в кабинете у Елизаветпольского губернатора. Так оно и вышло... Я попрощался с другими инструментами и пожелал им удачи.
  Игорь Яковлевич жил в прекрасном особняке, полным европейской мебели. Меня поставили в угол роскошной гостиницы, с красной драпировкой на стене. Широкие окна выходили на улицу, где росли могучие чинары.
  Что еще нужно пианино? Только чтобы на нем играли.
  Меня могли бы использовать в двух целях в таком доме: для учебы, если есть дети, и для развлечения гостей. Может повезти, и я буду использован для обеих целей. Дочка статского советника была юной, так что, возможно, она училась игре на пианино.
  Неделю я пролежал без дела. Вечерами семья собиралась на ужин, разговаривали о войне, о всякой всячине - ни слова о музыке. Я все приглядывался с надеждой к дочери, которую звали Ольгой. Во многих произведениях русских писателей есть загадочные портреты русских женщин. Я тоже пытался создать для себя такую из Ольги, с нетерпением ожидая, что ее нежные пальчики коснуться моих клавиш.
  Я начал наводить справки - постепенно знакомился с предметами в гостиной. Лучше всего знают о семьях канделябры. Это при их тусклом освещении люди доверяют друг другу свои тайны, например, в спальне. Да и светские беседы ведутся обычно вечером при свете свечей. Так что канделябр - это был бы мой лучший путеводитель.
  В гостиной было несколько канделябров, я их насчитал пять. Все они были российского производства, так что нам понадобилось немного время для знакомства. Ну можете представить себе, какой апломб у канделябров статского советника! Разговорившись с ними, я убедился в том, что они еще какого сорта - все из Петербурга. Драгунский был послан на Кавказ из столицы три года назад. Так что большинство мебели и утвари было столичной заправки.
  Впрочем, передо мной канделябры не стали хорохориться, я ведь был из Германии. Они охотно стали рассказывать мне много всячины: про историю города, про Драгунского и про Ольгу, на которую я возлагал большие надежды.
  Город Елизаветполь, в который меня занесла судьба из далекой Саксонии, являлся исторической столицей ряда средневековых государств. И Елизаветполем он был назван русскими, которые завоевали эти места около века назад, до этого он назывался Гянджой. Мне, конечно, больше нравилось название Елизаветполь, хотя, конечно, Елизаветбург звучало бы лучше.
  Далее я поинтересовался хозяином магазина, евреем с восточной внешностью, который и затащил нас всех сюда. Его звали Исай Мордуханов, какой-то "горский еврей". Канделябры сообщили, что на Кавказе обитают особые евреи - горские. То ли эти евреи были каким-то коленом Израилевым, занесенные в Персию и на Кавказ после разрушения Иерусалима и вавилонского пленения, то ли это были местные персы, принявшие иудаизм. Говорили они на диалекте персидского языка. Слышал я как-то в дороге про хазар, тюркское племя, принявшее иудаизм десять веков назад, канделябры сообщили, что, может, это они и предки нынешних горских евреев.
  Из всех этих исторических экскурсов я вывел одно: в плохом месте евреи жить не будут - и это радовало. С другой стороны, канделябры сообщили, что их здесь не очень много, они в основном живут в Бакинской губернии.
  Хозяйка дома имела какие-то кавказские корни: ее бабушка была из Грузии и, возможно, еврейкой. А Драгунский к евреям относился настороженно, даже не хотел у него покупать пианино. Вот только благодаря жене приобрел меня, она настояла.
  Ну а теперь перейдем к моим надеждам - Ольге, Оле, Олечке, Оленьке... Увы, то, что канделябры сообщили мне, абсолютно не воодушевляло. Это юная особа была надменной, она все возмущалась и жаловалась периодически маменьке, зачем они из столицы переехали в эту "дыру". Однако папеньке боялась что-либо сказать, нрава он был строгого. Делу Российской империи был предан с ног до головы, так что приказа начальства не обсуждал и был горд, что его направили сюда, на край империи, защищать русское дело.
  Он-то и настаивал, чтобы Ольга выучилась немного играть на пианино. Он хотел, чтобы доченька была всесторонне развита.
  Услышав это, у меня появилась надежда. Любое пианино вам скажет, что дети, как правило, не любят учиться музыке, зато потом, когда вырастут, благодарят родителей. Сам Драгунский играл на гитаре и пел романсы...
  Всё! Я попал куда надо!
  Однако прошло несколько дней, но Олечка не подходила к пианино, ну и не было какого-либо учителя музыки. Через неделю в гостиную вошел элегантный мужчина с книгами. Я загорелся - вот этот долгожданный учитель музыки!
  Увы... Это был учитель французского Мишель Бретон. Надо это произносить так: Мишель, а потом "Б", затем картавьте на "р", "е", "т", тяните "о" и, непонятно как, попытайтесь одновременно озвучивать и не озвучивать "н". Вы мне скажите, почему у французов такое дурацкое правописание? Зачем вообще нужна куча букв, которые не произносятся? И вообще, много сложностей в грамматике. Вон у нас, у немцев, все четко.
  В общем, Ольга, вместо соприкосновения с прекрасным, учила неправильные глаголы французского языка, пыталась выговорить все эти мягкие согласные и кучу интонаций в гласных. Самое главное, этот Брето-о-о... вцепился в произношение, вместо того, чтобы учить ее грамматике и убраться по добру по здорову к себе в Пар-и-и... пить вино и есть сыр - не спорю у них это вкуснее, чем у нас. Что есть лучше, чем попивать вино с сыром и слушать Моцарта на пианино или Брамса. Это и есть дельное времяпрепровождение.
  
  
  Глава третья
  
  Русское дело, Ольга, уроки музыки и не только
  
  
  Прошел месяц, я так и не почувствовал Ольгины нежные пальцы на моих клавишах. Зато раз на мне все же поиграли. Драгунский принимал гостей, было много вкусной еды на столе, было много разодетых гостей, и один из них подыграл Игорю Яковлевичу, когда тот спел несколько романсов. Наконец впервые кто-то (исключая настройщиков) поиграл на мне. О, я был счастлив! Я вибрировал и тянул как мог...
  Но самое интересное не это. Среди приглашенных был человек по имени Клаус - да, его все величали Клаус Петерович. Но я сразу признал в нем немца. Он прекрасно говорил по-русски.
  И вот тут-то я успокоился. Елизаветполь мне стал нравиться. Ничего, если не Ольга, то все же кто другой найдет мне применение.
  Клаус Петерович был частым гостем Драгунского. К моему изумлению и великой радости, недалеко от Елизаветполя было - что бы вы подумали? - немецкое поселение Еленендорф. О, как я замечтал попасть туда!
  Канделябры мне позже сообщили, что Еленендорф был основан при царе Александре Первом в двадцатых годах девятнадцатого века. Многие немцы здесь были из Швабии, гм... несколько ниже уровнем, чем Саксония, но излишне говорить, что мне было безумно приятно видеть своих в таком далеком месте. Клаус Петерофич поставлял вина многим русским государственным чиновникам и офицерам. В Еленендорфе было много виноградных полей, основанных крестьянами из Швабии.
  Мне положительно стал нравиться Кавказ. По дороге много всякого рассказывали поезда и вагоны: о диких нравах кавказцев, о мусульманстве и прочем. Но под крылом Российской империи эти земли приобретали европейский лоск.
  Драгунский говорил на этом вечере своим гостям: "Посмотрите, как изменились эти места за время правления Его Императорского Величества. Мы несем сюда цивилизацию". На замечание одного молодого служащего по имени Максим Береговой, что здесь, кажись, цивилизация возникла давно, стоит посмотреть на все эти церкви, мечети, крепости на Кавказе, Драгунский ответил:
  - Я говорю об истинной цивилизации, - восклицал статский советник. - Вы, молодой человек, иногда позволяете себе либеральные идеи. Я знаю, тут пошли тенденции говорить о мировой культуре, о богатстве Востока. Богатство-то я не отрицаю, но это все равно Восток. А у нас большая миссия нести истинную цивилизацию в эти края.
  Молодой чиновник не унимался:
  - Ваше высокородие, вы слышали о la mission civilisatrice французов? Или о "ноше белого человека" Киплинга? Кстати, вон, глядишь, британцы свои руки на наши территории запустят.
  - Про британцев потом. Мне интересно, вот вы против меня говорите. Вам что, не нравится, что мы здесь делаем? Вы служите его Императорскому Высочеству, не так ли?
  - Помилуйте боже, ваше высокородие. Вы не возводите на меня напраслину. Я служу императору и нашему великому государству. Я просто по-иному вижу нашу миссию. Мы тут многое не так делаем. Я это по своей душевной боли за общее дело...
  - И что же вы, молодой человек, нам советуете? Сейчас пошла такая молодежь...
  Слушая этот разговор, я поймал взгляд Ольги. Сразу было ясно, что ей этот молодой человек нравился. Молодым особам нравятся дерзкие мужчины.
  - Ну нам надо более активно работать с мусульманами, - говаривал молодой человек.
  - Это вы, наверно, начитались Величко. Он, конечно, был человек преданный русскому делу. Царство ему небесное. В прошлом году скончался-то... Он где-то прав, но чересчур все воспринимал однобоко. Приобщить мусульман к нашей цивилизации нелегко. Нужно время. Вот идите и отдайте вон то пианино, которое я, кстати, недавно приобрел, в дом мусульманина. Он даже не будет знать, что с ним делать...
  Мне эти слова Драгунского пришлись не по душе. Так что, хоть я и ранее говорил о высокой миссии нести цивилизацию массам, распространять европейскую культуру, но, помилуйте, сударь (я уже стал разговаривать на русский манер), мне абсолютно не нравилась идея быть переданным в дом мусульманина. Что я там буду делать?
  Конечно, меня никто не собирался продавать или передавать в дом мусульманина. Не для этого меня купил Драгунский. Но я задумался, а что вдруг... Хотя, опять же напомню, что мне говаривали, что в Стамбуле звучит европейская музыка при дворе турецкого султана и в некоторых элитных домах. Но тогда я не представлял свою жизнь среди мусульман.
  Прошло еще несколько недель - наступило жаркое лето в Елизаветполе. Я стал привыкать к этому восточному городу, куда вкрапливалась европейская цивилизация. В доме у Драгунских было достаточно интересно, много гостей различных народностей: русские, в первую очередь, мои земляки немцы, армяне, грузины; были и местные тюрки, русские их называли "азербайджанские татары". Я помню двух представителей из местных: один был продавцом ковров, другой был из местных беков, типичный восточный аристократ, который сносно говорил на русском, но его сын был одет в европейскую одежду и проучился в Москве несколько лет.
  Что касается моей Ольги, то она было увлечена этим типом, Максимом Береговым, кажется, не дворянином. Она говорила про него со своими подругами. Но, по-моему, этот либеральный тип совсем не отвечал взаимностью на Ольгины знаки внимания. Зато этот сын бека просто высыхал по Ольге, впрочем, без какой-либо надежды: невозможно представить, чтобы мусульманин женился на дочери высокопоставленного русского чиновника.
  В июле господин Драгунский уехал в Тифлис и перед отъездом сказал, что необходимо найти для Ольги учителя музыки. Приехал он через десять дней и сообщил, что на фронте ситуация плохая и в стране не совсем спокойно. Никаких новостей об учителе музыки. Я уже стал терять терпение, и прямо хотелось расстроиться так, чтобы даже заводские мастера на "Рёнише" не смогли меня настроить.
   Даже простое "до-ре-ми-фа-соль" никто не играл на мне. Ну пару раз сыграли русские романсы. Мне они сразу понравились, но излишне говорить, что русские романсы все же лучше звучат под аккомпанемент гитары. Я был бы не против поспециализироваться на романсах, но, увы, эти два-три случая не могли меня воодушевить. Большей частью я стоял невостребованный. Мне приходилось слушать французские излияния Бретона и звуки муэдзина, призывающие мусульман к молитве. Последнее мне нравилось гораздо больше. Слушая муэдзина, я успокаивался и понимал, что всему свое время - нужно только терпение.
  Наконец в сентябре появился учитель музыки, это был достаточно бедный музыкант из Киева по имени Иван Колядный. Его нашла супруга Драгунского, но последний заподозрил, что тот еврей, и не хотел его брать в дом. Так оно и оказалось, Колядный был евреем, но как он божился (не знаю какому богу, христианскому или еврейскому, хотя, впрочем, согласно обоим монотеистическим верованиям бог един и один на всех), он был крещен. Как я потом узнал, после присоединения польских земель к России в конце восемнадцатого века много евреев попало под власть России и при царе Николае Первом многих евреев насильно крестили, - наверно, этот был из тех.
  Вот так началась моя полноценная жизнь в доме Драгунских. Иван Колядный стал учить Ольгу сперва элементарным азам - клавиши, октавы и ноты. Потом они перешли на простые композиции - каноны, бурре, рондо, чуть позже полонезы, прелюдии и фугетты. Никто не задумывался, как удивителен процесс человеческого обучения? Кажется, это таким естественным. Но я-то знаю, как интересно ощущать на себе этот процесс - чувствовать, как пальцы ученика или ученицы становятся увереннее и тверже, как звучание приобретает смысл и гармонию.
  Наконец я был счастлив. Был еще кое-кто, кто слушал первые удивительные нотки моей надменной Олечки. Да, это тот молодой сын бека. Он часто останавливался под окнами Драгунских и слушал Ольгины "до-ре-ми". Я даже задумался, что, может, стану свидетелем романтической любовной истории между христианкой и мусульманином. Здесь среди местных тюрков ходила на устах поэма об армянке Асли и тюрке Кериме. Однако дела приняли совершенно иной оборот, что у Ольги, что у армян с тюрками (но у них намного позже).
  Сперва об Ольге, она все жаждала видеть Берегового, которого Драгунский перестал приглашать к себе домой. Она пару раз просила подруг передать ему письма, которые оставались без ответа. Но сразу скажу, что она, конечно, совсем не усыхала по нему. Для нее это скорее было развлечение с примесью юношеского девичьего романтизма. Я сперва удивился, как Ольгина надменность позволила ей "стрелять" за тем, кто ей не отвечает взаимностью. Потом понял: именно эта надменность заставляла ее достичь цели, а потом отомстить. От всех этих душевных переживаний страдал я: Ольга теряла интерес к изучению музыки.
  Где-то в октябре она однажды пришла домой злая как черт. Она в тот день открыла маменьке свою душу. На одном из приемов Береговой начал насмехаться над ней в присутствии ее подруг и, более того, назвал ее отца старым полицейским, который не дает развиваться России. Вы знаете, что могут сделать женщины в отместку?
  Слушайте. Через пару дней, будто нечаянно, супруга Драгунского проронила мужу, что Береговой говорил о необходимости реформ в России и сказал, что нынешний губернатор Елизаветпольской губернии никчемный человек. Через несколько дней его вышвырнули со службы. Он поспешил покинуть город, чтобы с ним не разделались похуже. Вот так. Я, впрочем, встретился с ним позже уже при иных обстоятельствах.
  Теперь вроде у молодого бекского отпрыска было больше шансов. Ему как-то удалось еще несколько раз попасть в дом Драгунских. Один раз, когда они остались на несколько минут наедине, молодой бек встал на колени и запричитал перед Ольгой, что он готов ради нее принять христианство, чтобы связаться с ней брачными узами. Ольге, конечно, все это нравилось - играться с этим молодым человеком. Она засмеялась и позже рассказала историю матери. Та же приняла это сообщение серьезно: на Кавказе были нередки случаи, когда девушек крали. Она поспешила поставить мужа об этом в известность.
  Господин Драгунский только коротко ответил: "Не посмеет дочь статского советника украсть. Я всю их семью уничтожу". Но потом он вдруг изменился, когда услышал, что молодой бек готов принять христианство. Он отметил: "Для русского дела, однако, это было бы неплохо". Но на этот раз жена возразила: "Пусть для русского дела кто-то другой жертвует единственной дочерью. Да потом, эти мусульмане все равно у нас в руках". "Это, может, только на поверхности так", - возразил радетель русского дела.
  Никаких драматических событий не произошло. Господин Драгунский дал понять беку-отцу, чтобы тот усмирил пыл своего сына, они, конечно, рады видеть молодого человека с московским образованием в своем доме, однако не воспринимают некоторых чересчур назойливых знаков внимания в отношении своей дочери. Не знаю, что бек-старший сказал или сделал со своим сыном, но тот больше не появлялся ни то что в доме, но даже под окнами дома.
  На улице оголились чинары - в Елизаветполе наступила осень. Ольга все еще пребывала на начальной стадии обучения. Своими нежными пальцами пыталась отшлифовать малое рондо - да уж, прогресс небольшой, если хоть кто знаком с музыкальным обучением.
  Учитель был крайне терпелив с нею, постоянно подбадривал и говорил кучу комплиментов. Я же стал мечтать попасть в дом кому-нибудь из немцев. Для меня так и осталось некоей мистикой поселение швабских немцев здесь, на Кавказе. Единственной связью был Клаус Петерович. Он тоже заглядывал в дом к Драгунским. Хотя должен отметить, что ни разу этот немец не вел разговоров о музыке. Впрочем, к швабцам надо относиться с нисхождением. Это вам не Лейпциг. Так что я потом даже стал сомневаться: если вдруг немцы заберут меня к себе в Еленендорф, найдется ли мне там применение среди этих виноделов?
  В один из вечеров Драгунский пришел домой поздно, мрачный и одновременно возбужденный. Он сообщил: "Собирайтесь. Меня направляют в Баку. Там неспокойно, говорят, что рабочие нефтяных промыслов собираются восстать. Высокое начальство в Тифлисе считает, что Баку надо укреплять. Там много революционных элементов развелось. Я говорил, что этот либерализм добром не кончится".
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава четвертая
  
  Знакомство с Баку
  
  
  Вот так я начал очередное путешествие из Елизаветполя в Баку. Меня, с одной стороны, волновала эта надвигающаяся, как потом нарекут, революционная ситуация в Баку. А с другой стороны, Баку все же был классом получше Елизаветполя. На вокзале мне удалось вновь переговорить с поездом. Он вообще сказал, что это "Париж" Кавказа. Правда народу и сброду там всякого ходит - нефтяная лихорадка тому виной. Паровоз возмущался, что часто перетаскивает каких-то аферистов и подозрительных личностей. В прошлом году одного из его друзей-паровозов революционеры пустили под откос и расстреляли тайного советника из Тифлисского генерал-губернаторства. Так что в пути все могло нас ожидать.
  Я вспомнил черный рояль-оптимист и тоже настроился на радужный лад. Я надеялся, что в Баку дом Драгунских будет посещать много гостей и там будут больше уделять внимание музыки. Ну и конечно, я не потерял веру в Ольгу - может, среди более светской и богатой публики в Баку она станет усерднее заниматься музыкой. Женихов там должно быть все же больше.
  Первые впечатления о "Париже" Кавказа были не ахти. Мы прибыли к вечеру; дул сильный северный ветер хазри; мои клавиши и молоточки заныли; на вокзале (кстати, построенном по эскизу немецкого художника Дриттенкрейса) было много всякого народу, говорившего на разных языках. Короче - сутолока.
  Драгунского встретил офицер с несколькими повозками для мебели и утвари и красивый фаэтон для пассажиров. Апартаменты для Драгунского были приготовлены заранее - дом находился на Милютинской улице в деловом центре города. По дороге туда я понял, что Баку, действительно, развивающийся и динамичный город. Людей в центре было много. Мы проезжали мимо различных ресторанов, магазинов, и, несмотря на северный ветер, на душе постепенно стало теплее.
  Однако и в Баку мной особенно не интересовались. Через некоторое время после нашего приезда началась крупная забастовка, известная как декабрьская всеобщая стачка рабочих нефтепромыслов. Надо сказать, что стачки стали частым явлением в Баку. Об этом говорил Драгунский, который приходил домой мрачный и поносил либералов и революционеров, а также обвинял во всем иностранных шпионов.
  Вскоре опять появился учитель французского у Ольги - на этот раз это был настоящий парижанин мсье Антониак, как он просил себя называть. Этот тип был гораздо надменнее, чем тот Брето... в Елизаветполе. Однако и учителем он был профессиональным, в то время как Бретон преподавал язык просто потому, что он был француз и знал французский. Вот тут я уже стал чувствовать разницу между провинциальным Елизаветполем и Баку. Я стал надеяться, что скоро появится хороший учитель пианино - получше классом, чем тот непонятный конвертированный или прикидывающийся еврей с непонятной фамилией Колядный. Вон у нас в Германии - сколько хочешь нормальных евреев.
  Но я так и не дождался учителя музыки. Январь тысяча девятьсот пятого года вошел в историю России трагическим событием - Кровавым воскресеньем, когда правительственные войска расстреляли демонстрантов, а вернее, смутьянов, как говорил Драгунский. Стало неспокойно и в Баку. Драгунский сообщил как-то жене, что и тут будет смута. И поэтому он решил отправить свою семью в Россию - у его брата была большая усадьба около Царицыно.
  Я стал прощаться с Ольгой, впрочем, ее меньше всего интересовал я. Она собирала свои безделушки и из предметов (помимо всяких там косметических приборов, шкатулок и тому прочей женской ерунды, хотя эта ерунда иногда может многое интересное рассказать...) взяла только маленький спальный подсвечник работы чешских мастеров.
  Дом совершенно опустел. Я не знал, что происходило вокруг, канделябры поникли, никаких новых гостей и предметов не было, чтобы разузнать новости. Так и проходили невесело мои дни.
  Дом Драгунских обслуживала гувернантка из Астрахани, полурусская, полутатарка, у которой муж работал боцманом на каспийских пароходах. От скуки я аж замечтал, что, может, у Драгунского возникнет роман с этой гувернанткой. Она хоть и не была молодой, но вполне годилась для дел амурных. Мысли мои грешны, каюсь, но, если был бы амур, глядишь, была бы и музыка - ну хоть романсы спел бы Игорь Яковлевич. Увы, Драгунский был честный семьянин и даже не позволил обыкновенного мужского взгляда в отношении своей гувернантки.
  Однажды Драгунский пригласил к себе какого-то офицера, и они стали обсуждать начавшиеся столкновения между тюрками и армянами. Эта тоже была для меня вполне неожиданная новость: я в доме Драгунского в Елизаветполе видел и тех и других, достаточно мирно беседующих друг с другом. Драгунский говорил, что при нынешней ситуации все это нехорошо. Есть указание особенно не вмешиваться во внутренние разборки. Офицер же отвечал, что при разворачивающейся революционной смуте оно, может, и неплохо, что эти дикари колошматят друг друга. Драгунский с пылом возражал, что Россия ответственна за всех христиан, переселенных на эти земли: армян, немцев и даже старообрядников и молокан, кои являлись русскими, не принявшими реформ православной церкви в восемнадцатом веке и впоследствии, после завоевания русскими Кавказа, переселенные сюда царем Николаем Первым. Кроме того, Игорь Яковлевич утверждал, что все эти волнения на руку врагам России. Он подозревал руку иранского шаха, оттоманского султана, а может быть, и даже британцев. Далее Драгунский говорил о почти что проигранной Русско-японской войне. От всех этих разговоров меня охватывала тоска, и хотелось перебить все это хаотической какофонией, как это происходит, когда дети бьют по клавишам.
  Моя жизнь в семье Драгунских закончилась неожиданно. Это было летом тысяча девятьсот пятого года. Однажды вечером Игорь Яковлевич не явился домой, а на утро пришла домой заплаканная гувернантка с каким-то офицером. По их разговору я понял, что Драгунский был убит революционерами. Таких политических убийств произошло немало в тот период. Так был ранее убит армянскими революционерами русский губернатор Накашидзе.
  Через несколько часов внесли тело верного служителя русского дела на Кавказе. В доме даже не было кому оплакивать его. Было мрачно, никто из предметов особенно не комментировал случившееся. Только эгоистка этажерка говорила, что теперь, наверно, их отвезут обратно в Россию. Ей надоело таскаться из одного города в другой по имперским перифериям.
  Гроб с телом остался одну ночь в доме, а потом Драгунского увезли хоронить в Россию. Когда мы созерцали тело в гробу, я подумал, как бессмысленны окружающие людей предметы. Да, они наши создатели, и поэтому вне связи с ними мы просто нонсенс. Но сколько люди терзают себя для того, чтобы приобрести иногда вот эти предметы быта и особенно роскоши. Через мою столетнюю жизнь я созерцал столько подлостей и страданий ради каких-то... предметов. Вы подумаете: а тебе что за дело? Мне бы гордиться как предмету, что человек так рабски может быть предан вещам. Но, во-первых, пианино - это предмет высокого искусства. Люди должны забывать о земной суете, когда они слушают, как клавиши выдают "Лунную сонату" Бетховена. Так что мы из другой категории предметов. Во-вторых, вот эта алчность приобретения стала причиной... не буду забегать вперед. Об этом позже. Хочу только отметить насчет своего первого хозяина, что он не был рабски привязан к предметам. Он был всецело верен работе, идее и государству.
  Теперь мы все стали ожидать, что нас тоже заберут и переправят в Россию к супруге Драгунского. Вот тут-то меня эта перспектива не стала радовать в отличие от этажерки, спальной мебели, канделябров и прочих предметов. В Ольге я разочаровался. Из нее не вышло ни Наташи Ростовой, ни Татьяны, ни Карениной, ни даже Лары, в конце концов. (Правда к тому времени я слышал про первых двух.) Мне захотелось остаться в Баку и попасть в дом истинных ценителей музыки. Я готов был даже попасть в какой-нибудь кабак, на худой конец, и развлекать там публику русскими романсами, полюбить которые меня заставил покойный Игорь Яковлевич.
  Через две недели в доме появился какой-то клерк, и вещи стали паковать. Нас разделили: кое-какие вещи отправили к супруге Драгунского - по большей частьи эта была посуда и другая небольшая утварь. А большие предметы супруга Драгунского велела продать. Так я оказался в магазине музыкальных инструментов неподалеку от Мариинского сада, нареченного народом Молоканским. Из этого магазина я мог созерцать весь блеск Баку - в этом районе города бедные не водились. Хотя еще два десятка лет назад это был бедный квартал. Но нефть превратила это и многие другие места в роскошные районы.
   В магазине я разговорился со старым клавесином итальянской работы. Он попал в Баку двадцать лет назад и созерцал город из окна одной из центральных улиц Баку - Набережной Александра Второго. Ныне она носит название проспекта Нефтяников. Вообще, по изменениям названий улиц можно проследить всю историю города: политику, власть, культуру и прочее. Клавесин мне рассказал почти всю историю Баку. Еще двадцать лет назад это был так себе городишко. Но здесь уже появились братья Нобели, Ротшильды и многие другие толстосумы. Нефть текла, текли деньги, но город все еще приобретал черты европейского города.
  Клавесин был приобретен армянским миллионером, владевшим несколькими нефтяными промыслами в Баку. Несколько лет назад он умер, его единственная дочь была замужем и жила в Тифлисе. Так что он был перепродан в другой дом - к польскому архитектору (фамилии клавесин не называл, они для него ничего не значили). Потом этот архитектор после завершения контракта на строительство какой-то крупной усадьбы уехал обратно в Варшаву.
  Этот клавесин дал мне много интересной информации про жителей города, но одновременно он меня достал. Он все говорил о своей значимости: мол, мы, клавесины, появились гораздо раньше пианино и заложили основу европейской музыки. Ну он прав, они появились раньше нас, но насчет европейской музыки он загнул, конечно. Он все вспоминал, как на нем играли музыку французских клавесинистов: Жака Дюфли, Жана Рамо, Луи Маршана, Луи Дакена и многих других. Ну я вам скажу, итальянская музыка не уступает французской, пусть хоть и последняя считается особенной. О венецианской и болонской школе тоже много говорят. Дело в том, что, очевидно, на этом клавесине играл кто-то из французов - вот он и пристрастился к ним. Это как ребенок: в какой культуре он вырос, к той он и привязывается. Возьми француза и воспитай в русской семье. Конечно, генетика даст о себе знать, я имею в виду темперамент, характер, но мировоззрение у него будет русским. Так же и этот клавесин со времени создания был подвержен влиянию французской музыки. Поиграли бы на нем Баха или Моцарта, он поклонился бы немцам.
  Клавесин рассказывал, как в Баку начали строиться театры, открываться библиотеки, воздвигаться роскошные особняки. Все это он увидел за последние двадцать лет пребывания в этом, как он считал, восточном городе, который благодаря европейцам - немцам (прошу прощения, что я их упомянул первыми, клавесин назвал их где-то посередине), полякам, евреям, ну и французам - превращался в европейский город. Ну я возразил, что все они здесь появились благодаря русским. (Я уже стал чувствовать в себе влияние моего покойного хозяина.) Клавесин возражал, что если глубоко копнуть, то это все благодаря нефти. Не было бы нефти и керосина, не было бы тут всего этого европейского. Он говорил, что Баку был типичным азиатским городом, притом провинциальным, никогда не был столицей ханств или других государств. Его территория едва выходила за пределы старых стен - того, что люди называли Внутренним городом. Когда пришли русские, а потом последовала нефтяная лихорадка, все преобразилось. Еще тридцать-сорок лет назад город был в пыли, а сейчас в городе сажают деревья, строят набережную, парки и так далее. Единственно, что во всем этом прогрессе его не устраивало, - это то, что музыкальные вкусы менялись. Ну это, впрочем, не касалось Баку, а было общеевропейской тенденцией. Клавесин отходил на задний план. Он все возмущался, что ничто не может передать сладкий звук его клавиш и струн. Клавесин символизировал Ренессанс - тут, конечно, он опять загнул.
  Конечно, как я позже осознал, все это были отчасти имперские размышления, в которых отсутствовал элемент местного населения, то есть завоеванного народа в среде и на земле которого все это происходило.
  Через некоторое время меня клавесин утомил окончательно, и я хотел, чтобы кто-то его основательно разбил. Кроме него, особенно болтливых не было - было два новеньких аккордеона, изготовленных в России; пару баянов - тоже в основном новые инструменты. Они почти ничего не знали о Баку, и им было нечего рассказать - у них не было хозяев. Через пару дней в магазин заложили подержанную скрипку, а чем старее скрипка, тем лучше. Она рассказала интересную историю.
  Ее изготовили в Австро-Венгерской империи (вы теперь понимаете, почему мы нашли быстро общий язык), и она была отправлена в Россию, в Москву. Купил ее учитель музыки для преподавания. Через несколько дней она была украдена цыганами и попала в табор к местному музыканту. Но на поворот судьбы эта скрипка не жаловалась, к инструменту относились бережно. Жизнь пошла интересная: цыган-скрипач вместе со своими соплеменниками играл во всяких ресторанах, ублажал высшее общество и развлекал собственных сородичей. Через несколько лет скитаний вокруг Москвы и в самой Москве табор подался на юг.
  Случилось так, что скрипач влюбился в одну цыганку по имени Мала. Красивая цыганка замутила разум нескольким богачам в крае, но, конечно, сердце отдала своему цыгану. За это скрипача убили, а скрипку потом продали на барахолке. Ее купил один из торговцев, который направлялся в Баку. Так скрипка оказалась на юге. Какова судьба! Начать в Австро-Венгрии, побывать в цыганских руках и попасть на юг из-за красоты Малы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава пятая
  
  У басурман
  
  
  То, что произошло со мной далее, стало полной неожиданностью.
  В один из прекрасных дней... впрочем, вру, дни в Баку, даже из магазина подержанных инструментов не выглядели привлекательными. То и дело продолжались стачки и забастовки, вспыхивали столкновения между азербайджанцами и армянами. Мой магазин принадлежал русскому коммерсанту, так что это спасало нас от визитов буйствующей толпы. Война с японцами была проиграна, и по просторам империи бушевала революция. Так что страна, на которую я возлагал большие надежды в момент моего приезда, летела в тартарары.
  Так вот, в один из дней, где-то в начале лета, в магазине появился высокий мужчина в богатой местной одежде с двумя охранниками. Он посмотрел на инструменты и выбрал меня. Других-то пианино не было, а он, как сообщил хозяину, искал европейский инструмент, чтобы обучить детей европейской музыке. Клавесин встрепенулся на минуту: думал, что его купят. Но выбрали меня. Тогда я немного позлорадствовал. А сейчас жалею об этом.
  Жалею, потому что стал понимать, что время беспощадно: оно меняет вкусы, оно уничтожает вещи и тому подобное. Мне жалко этот клавесин - я его больше не видел. Может, его потом кто-то купил, а может, он валяется в каком-либо музее.
  Моя дальнейшая жизнь в Баку продолжилась в семье азербайджанцев или, как их называли русские, "азербайджанских татаров", "басурман" по религии, а корректнее мусульман. Никак не мог предположить, что мог им понадобиться.
  Семья моего нового хозяина Ашур-бека (как вы поняли местного аристократа) состояла из жены (всего одной), сына по имени Махир-бек и двух дочерей - Соны и Сары. Жили они достаточно богато, хотя хозяин и не был связан с нефтяным делом. Ашур-бек торговал коврами. Он был родом из одного из региональных центров этой становившейся мне родной части Кавказа - Шуши.
  Жила семья Ашур-бека в одном из самых красивых и престижных районов города Баку, в доме на Михайловской. Окна дома выходили на набережную, и по утрам можно было созерцать синюю гладь Каспия.
  В доме, где жила семья Ашур-бека, я услышал русскую речь и немного успокоился. А когда я увидел в доме гувернантку... немку, я, как понимаете, совсем обрадовался. Семья, сударь, была "цивильная", хотя Ашур-бек производил впечатление типично восточного человека.
  Меня поставили в гостиной, немка гувернантка по имени Хельга заботливо вытерла с меня пыль, и я засиял. Мне захотелось самому поиграть - увы, мы не можем это сделать. Теперь я ждал и думал: кто же будет на мне играть? Будут ли мною пользоваться только по праздникам или эти милые девушки будут учиться музыке? Соне пятнадцать, а Саре двенадцать лет. Бекский же наследник оказался зрелым молодым человеком двадцати шести лет от роду, который проучился в Москве и Париже. Ой, только бы не начиналось с занятий по французскому - я подозревал, что девчонки могут изучать этот язык. Немецким они владели хорошо, поэтому, очевидно, и гувернантка была немкой.
  К моему полному удивлению, дочери Ашур-бека посещали мусульманскую женскую школу, которая, кстати, находилась неподалеку от дома. Мне, конечно, захотелось бы попасть в эту школу. Тогда бы наверняка на мне играли каждый день.
  Убранство квартиры Ашур-бека было вполне европейским, хотя в доме также было немало азиатских предметов, и мне было интересно познакомиться с ними. Однако мое первое знакомство с одним из таких предметов было не из легких. Это была семейная реликвия - тебризский ковер, изготовленный еще в восемнадцатом веке. Очень надменная вещица оказалась.
  Я понимаю, что ковер был, конечно, ветераном - сколько всего он повидал на своем веку. Но проблема была в другом. Он все возмущался бакинской цивилизации, то бишь, европейской, по его понятиям. Ковер криво косился на меня - он, этот провинциальный отсталый половик (сударь, я готов был его уже так обозвать) не знал ничего про пианино. Все его познания насчет музыкальных инструментов сводились к каким-то национальным дудкам. Хотя, пардон, не буду я опускаться на уровень этого ковра и обзывать музыкальные инструменты. Так вот, его жалобы о привычках городских жителей касались, в первую очередь, манеры не разувать обувь. Все эти христиане, говорил он, считающие себя цивилизованными, заходят в дом и заносят на своей подошве уличную грязь. И, по их представлениям, снятие обуви - провинциальная восточная традиция. Далее он просто поливал потоком грязи все эти тлетворные российские традиции: женщины ходят без вуали, сидят вместе с мужчинами. Что больше всего беспокоило ковер, это то, что Ашур-бек, правоверный мусульманин, решил воспитать дочерей в европейском духе. Он отдал их в женскую мусульманскую школу, слыханное ли это дело - школа для девочек-мусульманок? Это тоже мог придумать только местный бакинец, он назвал местного нефтяного миллионера Зейналабдина Тагиева, который и придумал эту "штуковину" - женскую школу для мусульманок.
  Я, конечно, надеялся, что остальные вещи не так враждебно настроены к европейской цивилизации. Впрочем, в доме было и немало европейских вещиц, так что мне было с кем поговорить.
  Симпатичной оказалось табакерка. Она была изготовлена в Цюрихе, и мы с ней быстро нашли общий язык. Несколько лет назад Ашур-бек путешествовал по Европе и купил ее там. Поначалу он пользовался ею исключительно сам, но потом его сын Махир-бек экспроприировал ее. Он хотел выглядеть старше и важнее, и поэтому иногда рисовался с трубкой и дорогой табакеркой в обществе. Табакерка мне сообщила, что Махир-бек прелюбопытный молодой человек, увлекается либеральными идеями и втайне от отца посещает какие-то кружки.
  Он проучился на финансиста и в настоящее время работал в Бакинском отделении Тифлиского коммерческого банка. Ашур-бек, естественно, собирался передать все свое дело ему, а тот же, иногда пользуясь доверием отца, отдавал деньги всяким подозрительным личностям и жертвовал на всякие проекты. При этом он любил красивую жизнь и часто посещал "Зимний клуб" - одно из элитных увеселительных заведений города. Но по молодости это, конечно, можно простить.
  После окончания учебы в Москве он вернулся в Баку - ему еще тогда было двадцать один-двадцать два года - и по уши влюбился в одну армянскую куртизанку в "Зимнем клубе". Дело принимало нешуточный оборот, и Ашур-бек отправил того на учебу в Париж. Махир-бек думал, выбирал между юношеской любовью и Парижем - последнее перевесило, тем более что и отец с матерью прессинговали.
  Он вернулся год назад. Куртизанка уже числилась в постоянных любовницах какого-то миллионера. Махир-бек иногда наведывался в "Зимний клуб" поиграть в карты, послушать музыку и пообщаться со слабым полым. Но он уже был умудрен опытом: в Париже куртизанки показали ему "настоящую любовь". Это здесь, в России, народ сентиментальничает. Потом объясню, что имею в виду.
  После Парижа Махир-бек приехал совсем либерально, даже сказать, революционно настроенным. Что интересно, как рассказывала табакерка, он тесно общался с русскими либералами и революционерами. До поездки в Париж он дружил с одним из молодых докторов, из местных, которого звали Шамси. Они говорили о необходимости пробуждения национального самосознания местного населения. Однако после Парижа Махир-бек был крайне разочарован в способностях местных мусульман поддержать революционное движение.
  Как-то утром, когда в городе опять произошли стычки между азербайджанцами и армянами, Ашур-бек решил отправить семью в Тебриз, к своему брату, который там занимался скупкой ковров. Семья уехала, кроме Махир-бека. Вот тогда я и увидел, как последний пригласил домой несколько революционеров. Это были двое русских и Шамси. Они обсуждали дальнейшее развитие событий и свои планы в связи с этим - один из русских просил денег для изготовления листовок. Он считал, что межплеменные стычки дело рук царской охранки и надо немедленно остановить ее, для чего нужна активная агитация.
  Махир-бек часто спорил со своим старым другом Шамси. Последний утверждал, что от русских революционеров толку им будет мало. А Махир-бек считал, что местное население темно, невежественно в своей массе и только благодаря русским часть мусульман стала "цивилизованными".
  - Посмотри, что происходит вокруг! Гаджи строит школу, а наши гочу и муллы пытаются разрушить школу. Прав был Сабир, и тысячу прав Мирза Фатали . Он говорил, что без русских у нас будет опять мрак. Так что надо надеться, что русские сделают революцию и у нас станет лучше.
  - Мы для них все равно останемся чужими... - пытался возразить Шамси. Он далее произносил имена, мне тогда совсем неизвестные: Агаева, Гусейн-заде и других, которые, как он считал, делают полезную работу в целях укрепления национального самосознания среди местного населения.
  - В Париже я встречался со многими революционерами. Для них нет понятия "народ" и "племя": они не разделяют человечество по этническому принципу. Это как раз таки власти пытаются сеять рознь и разделить нас на племена, - говорил Махир-бек.
  От всех этих разговоров меня мутило: не этого я ждал. Когда же, в конце концов, на мне будут играть?!
   Только когда наступил тысяча девятьсот шестой год, я наконец зазвучал. Семья вернулась зимой, когда ситуация в Баку утихомирилась. В целом, несмотря на то, что в России было не совсем спокойно, решение царя созвать первый раз Законодательное собрание, Государственную Думу, утихомирило страсти. Часть революционеров в Баку затихла, другая была арестована жандармами. Межэтнические столкновения прекратились. Сона и Сара стали ходить в школу в сопровождении телохранителя. Ашур-бек сказал, что надо нанять учителя музыки, ведь он для того и купил пианино, чтобы дочерей приобщить к музыке.
  Через несколько дней появился надменный высокий человек средних лет - это был учитель музыки Станислав Николаевич Бобров. Итак, после его прихода раздались звуки рондо и полонезов. Я был счастлив.
  Бобров был строгим учителем, который не имел никакого снисхождения к женскому полу. Он считал, что учеба - это труд и только тяжелым трудом можно чего-либо достичь. Девочкам, впрочем, уроки музыки понравились, особенно Саре. Через полгода, когда она хорошо освоила учебные упражнения, Станислав Николаевич перешел на сольные партитуры. Он, к моему превеликому удовольствию, дал Саре соло Моцарта до минор. Потом пошли и другие моцартовские композиции. Сона же, хоть и хотела овладеть искусством игры, была, в отличие от сестры, ленивой.
  Мне нравилась атмосфера в этом доме. Жизнь в городе стала налаживаться, и Ашур-бек стал приглашать гостей и устраивать званые вечера. Иногда собирались только местные, и тогда обычно приходила "тройка" петь и играть мугам, а иногда были и светские ужины: Ашур-бек приглашал русских, армян и иностранцев-европейцев, среди которых было немало его клиентов. Пару раз Ашур-бек устроил камерные вечера в доме. Наконец, после нескольких лет мытарств я нашел спокойствие и стал почти ежедневно звучать.
  В январе тысяча девятьсот восьмого года Ашур-бек со всей семьей ушел на какой-то концерт и пришел крайне возбужденный. Я узнал, что они были на постановке первой местной и, как утверждал Ашур-бек, мусульманской оперы, написанной братьями Гаджибековами. Он пригласил своих друзей домой и усиленно обсуждал, как можно помочь развитию европейской музыки среди местного населения. Он восклицал, что наступает новая эра на Востоке. Пожалуй, он был сильно возбужден и перегнул в своих оценках.
  После этого семья стала регулярно посещать концерты. Я видел, как Ашур-бек всеми силами старался равняться с русскими аристократами и различными интеллектуалами города. Его сильно заботило развитие и образование местного населения. Друг Махир-бека, Шамси, который тоже был частым гостем в доме, обсуждал с Ашур-беком различные проекты и меценатские мероприятия. Ашур-бек со своими дочерьми посещал благотворительные вечера, которые устраивали в городе местные миллионеры, в особенности Гаджи Зейналбдин Тагиев, где собирались деньги для обучения, строительства школ и прочего.
  В противоположность отцу Махир-бек свысока смотрел на местных. Нередко отец и сын спорили. Ашур-бек при всем своем желании быть светским европейцем, был все-таки верующим, а Махир-бек постоянно клеймил духовенство, особенно мусульманское. Как бы в подтверждение его слов в тысяча девятьсот девятом году местные реакционеры подожгли театр, построенный Тагиевым.
  Где-то в тысяча девятьсот восьмом году Станислав Николаевич, который наводнил квартиру Ашурбековых Моцартом, решил дать девочкам Чайковского. К тому времени они, особенно Сара, вполне ловко играли на пианино. Сольные этюды Чайковского для фортепиано - вещи не из легких, но Бобров отметил, что это настоящий экзамен на ловкость рук и... на духовность. Я вам скажу, что я влюбился в Чайковского. И здесь вопрос не в сложности и красоте его композиций. Нет. Я чувствовал в его вещах надрыв, боль, трагедию. Его личную трагедию, возможно...
  В один из вечеров, Сара сыграла несколько вещей Чайковского. Могу только догадываться, что именно в тот вечер друг Махир-бека, Шамси, влюбился в юную пятнадцатилетнюю Сару. Тогда он, как цивилизованный человек, не подал виду, хотя на Востоке практиковались ранние браки. Через год Шамси неожиданно на одном из вечеров в доме Ашур-бека подошел к пианино и вполне сносно заиграл...
  Для меня, и полагаю, что не только для меня, это было неожиданностью. Ашур-бек поглядел на Шамси, а потом поймал несколько его взглядов, брошенных во время игры на Сару. Шамси, оказывается, в течение года упорно учился игре на пианино. Его учитель, еврей Либерман, кстати, стал позже учителем Сары. В тот вечер Шамси сыграл две композиции Шопена. Люблю я Шопена, знаете почему? Шопен не любил больших фортепиано, и его музыка как нельзя кстати подходит ко мне - к пианино.
  Позже, когда гости разошлись, в разговоре со своей женой Ашур-бек поднял вопрос будущего дочерей - Соны и Сары. Соне уже было девятнадцать - девушка прямо на выданье, а Саре шестнадцать. Родители думали о женихах, а девушки хотели уехать в Европу учиться. Слыханное ли это дело у мусульман - отправлять девушек на учебу, да еще в Европу? Даже для Ашур-бека, который всеми силами старался воспитать детей в европейском духе, это было чересчур. Впрочем, чтобы утолить девичьи страсти по Европе, он решил отправиться в путешествие туда и взять девушек с собой. Летом тысяча девятьсот девятого года все, кроме Махир-бека, отправились в двухмесячное путешествие по Европе.
  В его отсутствие в доме пару раз появлялись какие-то подозрительные личности. Это были революционеры. К своему удивлению, в один из вечеров я увидел Максима Берегового - бюрократа-либерала, бежавшего из Елизаветполя в революционный Баку.
  Я помню один из таких вечеров так ярко... Еще бы! Махир-бек рассказывал, как можно ограбить банк, в котором он работал. Потом в газетах писали об ограблении банка. В другой вечер в доме были несколько типов из Батума, Тифлиса и Санкт-Петербурга - какой-то маленький всероссийский шабаш революционеров. В тот вечер в комнате сидел мужчина - обыкновенный, небольшого роста, по имени Коба. Да, позже этот обыкновенный человек стал лидером большой страны - это был Иосиф Сталин. Не понимаю человеческого пиетета перед политиками и знаменитостями. Стоит вспомнить, какие они были до того, как стали знаменитыми. Обыкновенные людишки. Так вот, человек просто не может без идолов - он их создает как из предметов, так и из себе подобных.
  В доме у Драгунского мне как-то пришлось беседовать с иконой, очень старой иконой. Она была сделана еще в восемнадцатом веке в Казани, где предок Драгунского служил в армии. Делал ее мастер в Казанском монастыре. Эта икона мне рассказывала, как предок Драгунского пронес эту икону по Европе в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда русские войска гнали Наполеона до Парижа. О, сколько солдат и простых людей поклонялись различным вещам - она видела брошенные кресты католиков, разбитые иконы православных. У каждого своя правда, и каждый придает своим определенным предметам священные свойства.
  Интересно, не так ли? Я беседовал с ковриком для намаза, тоже старым, который мне рассказывал, как на его глазах, почти что на нем, ворвавшиеся солдаты каджарского шаха убили своего единоверца, это было где-то в восемнадцатом веке, еще до русских в Шуше, во время очередной войны шаха с местным правителем. Религиозные вещи, впрочем, могут много интересного рассказать. Ведь именно им иногда вслух люди доверяют свои сокровенные мысли и просят помощи или прощения у Бога.
  После приезда Ашур-бека и дочерей из Европы в доме появилось немало новых вещей из Европы. Здесь были статуэтки, безделушки и сувениры из Парижа, Вены, Монако, Берлина, Баден-Бадена. Они, конечно, поначалу галдели о том, что за город, куда они попали и зачем. Но в целом им было до лампочки - лампочке все равно где светить, ей всегда найдется применение. (Эта вещь к тысяча девятьсот девятому году стала вполне распространенной, даже в бакинских домах.) Так и сувенирам, и безделушкам: их цель служить напоминанием о посещенных местах - и всё! Достаточно просто стоять на полке.
  Польза для меня от всех этих новых предметов была одна: я узнал, как там дела в Германии, как там кайзер Вильгельм. Было также интересно послушать последние сплетни из Вены, об императоре Франце-Иосифе и прочих. Честно говоря, меньше всего меня интересовали королевские особы. Мне хотелось знать новости про музыку и композиторов. Но разве от этих пустых безделушек узнаешь эту информацию.
  После поездки в Европу Ашур-бек решил выдать старшую дочь Сону. Я терял, конечно, ученика, но что поделать? За Соной сватался сын одного из городских миллионеров. Неплохой был тип, но уступал ей в знаниях. Впрочем, Сона была не из привередливых.
  Так что в тысяча девятьсот девятом году в доме осталась одна Сара. Ашур-бек хотел перестать приглашать учителя музыки: он не собирался делать из Сары профессионального музыканта, но последняя уговорила отца оплачивать учебу дальше. Боброва, уехавшего в Тифлис преподавать, сменил Лев Маркович Либерман, которого привел Шамси. С ним Сара стала учить не только пианино, но и в целом музыку - классическую, оркестровую.
  В этом же году в доме появилась вещь, которую я возненавидел, - граммофон. Из-за нее люди перестали учиться музыке, слушать живую музыку и приглашать домой музыкантов.
  Я был в шоке, когда первый раз услышал звук граммофона, этот Либерман надоумил Ашур-бека купить эту вещь, чтобы Сара приобщилась к оркестровой музыке. Из граммофона текла эта оркестровая музыка, прерывающаяся то и дело царапинами и скрежетом пластинки. Господи! Что за изобретение?! Правда я позже поймал себя на мысли, что впадаю в луддизм. Это в прошлом веке в Англии рабочие-луддисты уничтожали станки, протестуя против замены человеческого труда машинами. Через некоторое время я успокоился. Ничто не сможет заменить живую музыку, даже граммофон. У каждого была своя ниша. Конечно, если раньше, чтобы послушать музыку люди звали музыкантов, то теперь можно было поставить виниловый диск. От этого они потеряли многое.
  Лев Маркович Либерман прививал у Сары любовь к "классической классике". Дело в том, что Либерман был большим любителем Брамса, который был противником романтических тенденций в музыке. Лев Маркович, как и его кумир, не любил Вагнера и Листа. "Ну что за нежности", - иронизировал учитель про музыку известных композиторов.
  Я, конечно, в этом отношении субстанция нейтральная. Мне лишь бы на мне музыку играли. Кончено, я всегда предпочитал классику легкой музыке. Но в конечном счете главное, чтобы инструмент нашел свое применение. А что играют - пускай над этим люди думают. Так что, кого любил и предпочитал Либерман, мне в целом было по барабану... извините, по клавишам. Да и трудно было мне сделать выбор между своими земляками - Брамсом и Вагнером. Просто было интересно наблюдать, как изменяться вкусы Сары под воздействием ее учителя. Несомненно, Саре нравился начитанный Либерман. Поэтому неудивительно, что из особняка на Михайловской, по которой то и дело спешили фаэтоны, а иногда и первые автомобили, вместе с неторопливыми повозками с лошадьми и мулами, а иногда даже верблюдами, лилась неторопливая и изящная брамсовская рапсодия. Это было похоже на Баха, только как бы переложенное на пианинные клавиши вместо органных.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава шестая
  
  Закат Европы
  
  
   Идиллия в семье Ашур-бека прервалась в тысяча девятьсот одиннадцатом году. В один из прекрасных дней сотрудники царской охранки пришли за Махир-беком. Его обвинили в связях с революционерами и забрали, несмотря на протесты отца. Последний попытался использовать все свое влияние, чтобы вывести своего сына из тюрьмы. С помощью больших взяток ему удалось снять с сына революционное клеймо. Его судили за финансовые операции с какими-то махинаторами, которые на самом деле были социал-демократы. Тем не менее по Ашур-беку был нанесен сильный удар - по его престижу и бизнесу включительно. Русские бюрократы хорошенько его отодрали за то, чтобы не подводить сына под "революционеров". Махир-бек был сослан на три года на Урал, откуда он, впрочем, вернулся раньше. В тысяча девятьсот тринадцатом году в связи с трехсотлетием восшествия на престол династии Романовых объявили широкую амнистию, под которую и попал Махир-бек.
   После возвращения сына, чтобы развеяться от нагрянувших проблем, Ашур-бек взял его и Сару в очередную поездку по Европе. Я с нетерпением ожидал их возвращения оттуда, предвкушая новые новости с моей родины, а также всякие предметы. На этот раз я надеялся, будут не только безделушки. Сара была уже вполне образованной девушкой, прекрасно владеющей немецким и французским, так что она должна была бы принести книги и новые пластинки для граммофона, к которому я стал понемногу привыкать.
   Никто тогда не знал, что это их и многих других последняя поездка в Европу. На следующий год вспыхнула Первая мировая война, которая сменилась коммунистической революцией, воздвигнувшей "железный занавес" между бывшей Российской империей и остальным миром. Я не знал, что я на долгие годы буду отрезан от своей родины.
   Но тогда, в тысяча девятьсот тринадцатом году, предметы из Европы поразили меня: Сара привезла какие-то вазы непонятной формы, книги про новое искусство, называемое импрессионизмом и еще многое другое... новое, непонятное. Хоть из книг я узнал, что импрессионизм появился довольно давно в Европе, но только теперь он стал центральным направлением в искусстве - по крайней мере, до меня в Баку он добрался тогда.
   Тогда я четко увидел, что наступает новая эпоха. Классическая эпоха уходит в историю, и тот граммофон, кстати, тоже возвещал о новом технологическом веке. Тысяча девятьсот тринадцатый год был последним годом классической эпохи. В советское время потом долго любили сравнивать достижения коммунистической экономики с уровнем развития царской России в тысяча девятьсот тринадцатом году. Но для меня этот год имел другое значение. После Первой мировой войны мир изменился. Появились боевые самолеты и танки. Жестокость войны заставила говорить о гуманизме и гуманитарном праве. Изменилось искусство. Все менялось, и я, как и все человечество, в том тысяча девятьсот тринадцатом году еще не знал, что мы вступаем в новую эпоху. Чуть позже философ Освальд Шпенглер напишет свою знаменитую работу "Закат Европы". Теперь, глядя на историю, будучи в двадцать первом веке, кажется, что все это было минутным пессимизмом. Во время Второй мировой войны философы и писатели тоже стали писать о конце Европы. Все время пишут о "закате" Европы - особенно эту тему любят в России, но все продолжают ехать туда и привозить оттуда всякие безделушки и даже покупать недвижимость.
   Но в том далеком тысяча девятьсот тринадцатом году дело было в общечеловеческой цивилизации: она изменялась и вступала в новый век.
   Когда началась война, я только и слышал разговоры про Германию и Австро-Венгрию. Да, они стояли по другую сторону линии фронта. Германия - моя родина. Стало все как-то непонятно - все эти разговоры про национализм. Это было еще одно новое отличие новой эпохи - национализм. Политики писали о появлении наций-государств и прочей ерунде. Для меня, инструмента, все это не имело никакого значения. Какое имеет значение, кто написал музыку: она принадлежит всем и это универсальный язык. Но не все так думали. Мои познания были тогда сведены в основном к музыке, а люди мыслили иначе.
   Первый год войны в Баку не сильно ощущался. Хотя линия фронта не была далека: Россия также вступила в войну с Османской империей. Турки вначале было продвинулись вперед, но потом были отброшены русскими. Мои чувства смешались. Я, конечно, вещь абсолютно нейтральная, но, видите ли, по одну сторону была моя родина, по другую страна, где я находился, Россия; там - турки-мусульмане вместе с немцами, а здесь - русские и... тоже почти турки. Кстати, в доме у Ашур-бека под тихую спорили, что лучше. Махир-бек считал, что от победы турков лучше не станет. Нужна революция, а ее могут принести русские. Шамси же считал, что турки принесут долгожданную свободу от иноземного ига, и надеялся на победу османов, а заодно и немцев. Моя Сара все это переживала по-своему. Ей казалось, как и мне, что война уничтожает искусство и люди вконец озвереют.
   Тысяча девятьсот пятнадцатый год выдался очень напряженным. Приболел Ашур-бек, семье пришлось немного затянуть пояса: он же плохо контролировал бизнес, да и война сказалось на обороте товаров. Махир-бек не работал и слонялся по всяким подозрительным местам. Жена Ашур-бека все волновалась, что пора выдавать Сару замуж.
   А на фронте продолжалась война. Для России это был тяжелый год: все ее продвижения в начале войны захлебнулись и их погнали обратно. Небольших успехов русские достигли на южном фронте, тесня турок из Карса.
   Для меня все эти сводки ничего хорошего не значили - в доме все реже звучала музыка. Либерман перестал приходить: Ашур-беку было не до того, чтобы оплачивать уроки музыки, да и Сара к тому времени хорошо овладела инструментом, то бишь мною. Но играть она стала все меньше и меньше.
   В июне тысяча девятьсот шестнадцатого года умер Ашур-бек. Это было так неожиданно для всех, хоть он и болел уже больше года. Для семьи это было большим шоком - они остались без кормильца. У них, конечно, были запасы, и они смогли бы прожить безбедно еще несколько лет. Но остро встал вопрос о быстрой выдаче Сары замуж. А Махир-беку надо было наконец-то взяться за ум, уйти от своих левацких мечтаний и заняться делом, которое бы приносило доход.
   В Баку к тому времени активизировались революционеры. Последние, наряду с всякими местными главарями - гочу, часто крали богатеев и их детей, чтобы затем потребовать выкуп. Махир-бек и Сара без охраны на улицу не выходили. Один раз в дом ворвались грабители, и, пока Махир-бек заряжал ружье, они успели унести много всяких предметов из гостиной. После этого он купил пистолет и держал его всегда заряженным в своей спальне.
   Вот в такой ситуации грянула Февральская революция в Санкт-Петербурге в тысяча девятьсот семнадцатом году. Не знаю, что там было на самом деле - революция, переворот и тому подобное. Баку весь всколыхнулся. Махир-бек, который наконец-то устроился работать в Бакинский купеческий банк, учрежденный Тагиевым, исчез на несколько дней - опять, наверно, носился со своими революционерами. Надо отметить, что на работу его брать во многие банки не хотели, помятуя его связь с революционерами. В Бакинский купеческий банк же его взял лично Тагиев, который хорошо знал Ашур-бека. После исчезновения Махир-бека Тагиев позвонил им домой и строго сказал его матери, чтобы она оказала необходимое воздействие на него, чтобы тот взялся за ум и не валял дурака с революционерами. Однако Махир-бек прибыл домой скоро и объявил, что он будет комиссаром.
   Пора вспомнить и о Шамси: наверно, вы хотите спросить, куда он делся? Почему они не выдавали Сару за него. Да, он хотел ее руки, но в тысяча девятьсот тринадцатом году уехал в Стамбул и не возвращался оттуда несколько лет. Говорят, боялся тоже царской охранки - в отличие от Махир-бека, он числился в списке "националистов" и смог вернуться только после февраля тысяча девятьсот семнадцатого года. Вот тогда-то и заговорили о женитьбе. Мать Сары не хотела: она думала о более богатом зяте, который в это трудное время смог бы обеспечить дочку. А Шамси со своим нестабильным статусом пантюркиста не подходил для этой роли. Однако после смерти Ашур-бека выдать Сару за богатого отпрыска было трудно. Да и Сара была девушка с характером. Она заявила матери, что не согласится выйти замуж только ради того, чтобы иметь человека с кошельком. Ей нужен любящий человек, который соответствовал бы ее уровню. Вот так... прибыла эмансипация.
   Так что мать согласилась, в конце концов, с выбором Сары. В середине тысяча девятьсот семнадцатого года наскоро сыграли свадьбу.
   Ну а что обо мне - Сара переезжала, и я терял своего... как бы правильно выразиться... игрока? Нет, совсем не то. Музыканта? Ближе к истине, но Сара, вообще-то, не была профессиональным музыкантом. Ученика? Я-то вообще ее не учил. Как же определить ее связь со мной... А, в общем-то, все наоборот: я для нее инструмент. А она для меня... не знаю, у машины есть водитель, у парохода штурман, а у пианино - возвращаемся к игроку?
   Это я от хандры все о глупостях думал. Сара ушла, и в этой квартире стало пусто...
   В тысяча девятьсот семнадцатом году в Баку, после Февральской революции, свергнувшей царя и установившей Временное правительство, сложилось двоевластие. Одновременно действовали два органа: Исполнительный комитет общественных организаций (местный орган Временного правительства) и Совет рабочих депутатов (орган большевиков). Махир примкнул к последним в составе тюркских коммунистов от партии "Гуммет". Он продолжал свято верить в большую революцию. Шамси же, принадлежавший к партии "Мусават", выступавшей за этническую автономию, хоть и не был членом Исполкома временного правительства, но активно участвовал в политической жизни.
   В то время как для меня жизнь абсолютно затихла, на улице в Баку события развивались бурно. В ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года, как известно, большевики захватили власть в Санкт-Петербурге, почти в то же самое время власть в Баку перешла в руки большевиков. Но их власть не распространялась за пределы города. Махир-бек приходил домой довольный и сильно возбужденный. Через пару дней пришел к нему Шамси с Сарой, и он стал кричать на них:
   - Я вам говорил! Никто не верил! Свершилось чудо... Скоро наступит власть совсем иного толка... Это будет новая страна...
   - Пока я вижу, что русские революционеры и Шаумян контролируют город, - отвечал спокойно Шамси. - Вот соберется Учредительное собрание - и все встанет на свои места.
   Учредительное собрание как было созвано в Санкт-Петербурге, так и было распущено вскоре большевиками. Оно им не понравилось, так как они оказались там в меньшинстве.
   Впереди нас ждали драматические события. Меня же волновал вопрос: кто будет на мне играть? Продадут ли меня?
   Двадцать третьего февраля в Тифлисе состоялось Учредительное собрание Закавказского сейма - органа, который должен был управлять этим краем Российской империи. Махир и Шамси уехали в Тифлис представлять, соответственно, партию "Гуммет" и "Мусават". Сара в отсутствие Шамси временно переехала обратно в родной дом. В Баку было неспокойно.
   В доме вновь зазвучала музыка. Сара играла Брамса - и это было символично. Это была грусть - грусть по старому Баку, по вечеринкам и балам богатых нефтепромышленников, торговцев, банкиров и прочих магнатов. Будущее подступало, и старый Баку вскоре исчезнет.
   После Брамса Сара сыграла Дебюсси. До этого мне никогда не приходилось слышать музыку этого французского композитора. Чудесно! Это было что-то новое и одновременно очень знакомое. В его музыке звучали мотивы французских клавесинистов - я вспомнил магазин, где я пребывал после своего первого хозяина Драгунского и беседы там с французским клавесином. Когда Сара играла его прелюдии для фортепиано, сразу возникало какое-то легкое ощущение, какие-то колоритные европейские пейзажи, представлялся какой-то медленный парный танец среди сказочного окружения. И было интересно, где Сара научилась его мелодиям. Наверно, в доме Шамси тоже был пианино. (Нет, не ревную...)
   Вся эта идиллия короткого месячного пребывания Сары вскоре прервалась. Шамси и Махир вернулись, и Сара отбыла обратно домой.
   В марте в Баку стало совсем напряженно. Большевики во главе со Степаном Шаумяном, поддерживаемые армянскими националистическими революционными отрядами, хозяйничали в Баку, что вызывало большое недовольство местных тюрок. Одновременно, старая царская гвардия с одной стороны, меньшевики и прочие политические движения с другой, были также недовольны самовольным захватом власти большевиками. Но они также отнюдь не желали прихода к власти азербайджанцев во главе с "Мусаватом". Короче, я не совсем разбирался в тонкостях политической борьбы, но из разговоров Махира понимал, что все были против всех.
   Моя жизнь в семье Ашур-бека закончилось неожиданно для меня. Тридцать первого марта случилось ужасное: город превратился в кровавое месиво. Банды армянских революционеров, возглавляемые дашнаками, и при поддержке Шаумяна, учинили расправу над местным населением. Я уж не знаю, что точно произошло, - говорили, что азербайджанские отряды пытались разоружить русские войска или что-то там еще. Но кончилось это массовой резней. В дом Ашур-бека ворвались армянские банды - матери Махира не было дома, она была у Сары. Очевидно, они спаслись, а вот Махир-бека настигла смерть... Это было крайне трагично и иронично. Он погиб, несмотря на то, что верил в революцию и был членом Совета, возглавляемого Шаумяном. Революция же его погубила...
   Он и еще один слуга были зарезаны во дворе дома. Их тела оставались там еще несколько дней, пока не кончились кровавые разборки, унесшие жизни несколько десятков тысяч человек. Апартаменты пустовали еще месяц.
   Пока я пребывал в этом пустынном доме, кусок Российской империи, который именовался Закавказьем, стал независимым. В апреле тысяча девятьсот восемнадцатого года было провозглашено о создании Закавказской федеративной республики. А еще через месяц в Елизаветполе (вспомнились мои первые дни на Кавказе!) была создана Азербайджанская Демократическая Республика. Вот те на... Ехал в Россию, мечтал о московских балах и санкт-петербургских вечеринках, а попал на Кавказ и через пятнадцать лет очутился непонятно где. Новая страна...
   Мне еще в тысяча девятьсот четырнадцатом году все стало ясно... Я говорил вам об этом. Уже сейчас, по происшествии многих лет, мы называем тот мир "старым". Да, веха монархий и империй летела в тартарары.
   А в Баку продолжали хозяйничать большевики. Они даже попытались напасть на Елизаветполь, извините, Гянджу, только недавно переименованный и получивший обратно свое историческое название, чтобы низвергнуть мусаватское правительство, но были разгромлены. Их власть после этого продолжалась недолго. В июле они были низложены так называемой диктатурой Центрокаспия, а те, в свою очередь, пали перед лицом объединенной азербайджано-турецкой армии. В сентябре тысяча девятьсот восемнадцатого года в Баку вошли турецкие войска, а вместе с ними прибыло азербайджанское правительство. Россия, охваченная революцией, вышла из войны еще в марте: Ленин подписал Брестский договор с Германией и уступил последней многие земли на западе России.
  Мое одиночество прекратилось. С прибытием в Баку мусаватского правительства появлись Шамси с Сарой и начали распродавать мебель - как я понял, они собирались продать дом. Саре и ее матери было трудно жить в том доме, где пролилась кровь Махир-бека. Вот так я распрощался с Сарой навсегда. Меня выкупил владелец ресторана "Восток", и я превратился в салонный инструмент.
   Был ли я доволен? Ну мне было больно прощаться с Сарой, но я понимал законы человеческой жизни: постоянная трансформация и смена (впрочем, это к нам неживым материям, предметам, тоже относится). С другой стороны, я попал в ресторан, где, как я был уверен, на мне будут играть каждый день. Конечно, не Брамса или Дебюсси, но все же... Повторюсь еще раз: я же инструмент, для меня важно найти применение.
   Те неспокойные мучительные два года, что существовала независимая Азербайджанская Демократическая Республика, боровшаяся с хаосом послеимперского коллапса, переживающая рождение государственного аппарата на фоне войны с Арменией, я провел в веселой атмосфере ресторана. Протекторат турков сменился протекторатам британцев. А народ в ресторан валил, нефть производилась, город был полон толстосумов, беженцев из Карабаха и Зангезура, казнокрадов и взяточников, коими была полна новая национальная бюрократия.
   Хозяин ресторана, Насрулла, был родом из Тебриза. Отец его приехал тридцать лет назад в Баку на заработки и вкалывал на нефтяных промыслах. У него было пять детей, и, очевидно, их ожидала судьба многих детей бедных родителей. Но всегда бывает "но", особенно в таких местах, как Баку, то есть там, где есть большой бизнес. Вот один из самых крупных азербайджанских миллионеров, Гаджи Зейналбдин Тагиев, был сыном бедного каменщика. А стал богачом, меценатом. Необразованный Тагиев тратил деньги на школы, театры и раздавал учебные стипендии.
   Вот и с Насруллой, сыном бедного промыслового рабочего, приключилась счастливая трансформация. Пока его братья работали на промыслах, он подвязался в подмастерья к производителю керосиновых ламп. Потом он решил вместо работы в мастерской торговать этими лампами. Это у него хорошо получалось. Далее он перешел на торговлю всякой хозяйственной утварью. Заработал деньги и решил купить ресторан, открыл дело на полную катушку, пригласил еще ряд родственников из Тебриза готовить южные яства. Как-то он решил поехать путешествовать в Москву и Санкт-Петербург и приехал полностью очарованный тамошними ресторанами. После этого он решил поменять свой ресторан и превратить его из восточной пловной в современный ресторан с музыкой, танцами, но местной кухней. Этот синтез сработал, сюда приходили любители экзотики и азербайджанской кухни и одновременно слушали, и чувствовали себя в современном европейском ресторане. Насрулла нанял пару армянских и русских танцовщиц, чем привлек еще больше посетителей. Правда пару раз в ресторан ворвались приверженцы строгих мусульманских традиций, побили посуду и Насруллу. Возможно, это было подставой местных гочу, одному из которых Насрулла стал позже платить за протекцию.
   Все это мне рассказал старый канделябр, который с первого дня поставили на меня. Мой предшественник-пианино, кстати, был разбит в результате дашнакской резни. Насрулла тогда скрылся в доме одной из танцовщиц, своей любовницы.
   Жизнь в ресторане было по-своему интересной - я впервые в своей жизни предстал в ином качестве. Если я до этого служил персональным интересам отдельных людей и был инструментом обучения, то здесь я стал средством исполнительского искусства, предметом, служащим публике, пускай и ресторанной. Я же говорил, как пианино, я на многое не мог рассчитывать. Это только роялям суждено звучать в концертных залах... Опять я заныл о своей судьбе...
   В ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда завершилась война, турки как проигравшая сторона в большой и кровавой бойне, победители которой переделают мир так, что будет аукаться аж в двадцать первом веке, покинули Баку. Их заменили англичане... Так что скоро в ресторане "Восток" мы уже слышали чистую английскую речь.
   Вести об окончании войны и о проигрыше немецко-австро-турецкой коалиции застали меня врасплох. Я не то чтобы интересовался особо войной, но, как сами понимаете, судьба всех от нее зависела, в том числе и моя. Чем быстрее она окончилась бы, тем быстрее улеглись бы страсти, люди перешли бы к мирной жизни и стали бы больше зарабатывать, а значит, и уделять музыке должное внимание. Так вот, когда меня перекупил Насрулла, в ресторане я слышал много разговоров об окончании войны. Вроде бы дела у немцев были неплохи, да и у турок тоже более или менее сносно... Но во те на... в Германии произошла революция, экономика Тройственного союза, то бишь Германии, Австро-Венгрии и Порты была истощена. Вот и проиграли они войну... Непонятно как... В общем, я тут хожу вокруг да около... Просто хочу сказать, что немцам немного не хватило и не повезло до победы... Ну, чувства мои смешались... Сделан я в Германии, привезен в Россию. Война разделила мир. А потом я оказался в независимом Азербайджане, очень близком к туркам, которые были близки к немцам... Я опять повторяю одно и то же. Просто все это трудно понять...
   Жизнь под англичанами в Баку не сильно изменилась. Конечно, не было хаоса и истребления, какие были при власти Советов народных комиссаров. С другой стороны, порядок был восстановлен еще при турках, а англичане просто продолжали поддерживать порядок. А вот с экономикой было не в порядке. Молодое государство не могло справиться с многочисленными задачами. В ресторан приходили прожигать деньги всякие там чиновники и таможенники новоявленного государства, англичане и другие иностранцы, которые пытались понять, что будет дальше с этим богатым нефтью краем. Конечно, кое-что азербайджанское правительство пыталось сделать. Функционировал парламент, создали университет, отправили учиться молодых азербайджанцев в Европу и прочее. Все это приходилось делать в условиях продолжающейся войны: на западе страны продолжались столкновения с армянскими формированиями, с севера белогвардейцы угрожали восстановить монархию... Я надеялся на последнее. Поскорее бы... Ведь тогда бы все вернулось на круги своя. Заиграла бы музыка...
   Но суждено было произойти иначе... Закат Европы ознаменовался окончательным приходом большевиков. Вот так повернулось колесо истории. Прямо бухнуло басовым аккордом...
   А теперь расскажу немного о моей жизни в ресторане, где на мне играл бедный еврей Соломон из Одессы. В Баку он жил давно, его семья, так же, как и многие другие евреи, бежала с Украины от черносотенных погромов. Ко мне он относился равнодушно, ему надо было выжить среди всего этого хаоса, так что ему было не до высокого искусства. Играл он всякие увеселительные мелодии, под которые девушки исполняли танцы - не очень фривольные, так себе... Часто наигрывал русские романсы. Лишь изредка, обычно в обеденное время, Соломон по указанию Насруллы услаждал публику чем-нибудь из Моцарта или Листа.
   В этом интернациональном котле (какой-то сюрреализм, задумайтесь: увеселительный ресторан с восточной кухней, владетелем которого является хамшари из Тебриза, быстро адаптировавшийся к русской культуре, с русскими и армянскими танцовщицами и пианистом-евреем) я стал ощущать себя публичным инструментом. Мне ничего подобное до этого не приходилось чувствовать... Вы не просто сами по себе... вы что-то делаете для общества. Плохо или хорошо, аморально или прилично - все это не имеет значения... Я стал частью потребительского круга... Я же говорил, что наступали новые времена.
   Опять я ухожу в философствования... Недаром у немцев сильная философия, мы все пытаемся найти рациональное объяснение... Так вот, что произошло со мной. В ресторане была танцовщица Наталья Прохорова - не скажу, красавица, но милашка... В нее влюбился один из бывших русских офицеров, Владимир Кудрявцев, который сейчас слонялся без дела по Баку. Ему было лет пятьдесят, и он, чтобы прожить, навязался в охранные службы Тифлисского банка. В свободное время он играл в карты и иногда даже в русскую рулетку. Короче, он влюбился в Наталью, ну а она, конечно, не хотела иметь дела с таким взбалмошным мужиком. Конечно, она мечтала выйти замуж и положить конец карьере провинциальной танцовщицы во второсортном ресторане... Но Кудрявцев не подходил к роли мужа, который может вытащить ее из нужды. Она принимала от него дары и подарки, а иногда материальную помощь... Помимо этого молодой служащий того же банка Сергей влюбился в Наталью. Но тут родители Сергея были категорически против женитьбы на танцовщице. Сергея, кстати, когда-то приволок в ресторан Кудрявцев, и однажды, напившись, последний решил прилюдно сыграть в русскую рулетку. Условие было простым: если Кудрявцев останется в живых, Сергей перестанет ходить в ресторан. Бывший офицер надеялся, что после этого Наталья точно выйдет за него замуж. Сергей не хотел подвергать опасности жизнь пьяного офицера, но на секунду подумал: хоть избавит Наталью от его докучливых приставаний. Глядишь, в один день Кудрявцев мог спьяну насильно уволочь девушку куда-нибудь.
   У меня, конечно, клавишная панель отвисла от всех этих страстей и диких, и страстных русских игр.
   Офицер крутанул рулетку и, перед тем как нажать на курок у виска, положил его ко мне на открытую верхнюю панель, там, где находятся струны, и потянулся за стопкой водки. Выпил, и, когда хотел взять револьвер, он выскользнул у него из рук и упал в меня между струнами.
   Пока он пытался достать его, Насрулла успел вызвать полицейского: ему совсем не хотелось в ресторане иметь инцидент с мертвым офицером, сыгравшим в русскую рулетку. После того как полицейский вывел Кудрявцева, Соломон вытащил револьвер из меня и открыл барабан... Пуля была в ствольном гнезде - так что, если бы я не проглотил его, Кудрявцев был бы мертв. Он появился на следующий день, уже трезвый, чтобы забрать свой револьвер, и Соломон сказал тому, что если бы револьвер не провалился в пианино, того уже не было бы в живых...
   После этого Кудрявцев захотел выкупить меня у Насруллы... Насрулла же во мне увидел нечто более, чем просто пианино, и наотрез отказался. "После того как я купил его, у меня постоянно большая клиентура и дела идут без проблем. Никуда я его не отдам..." Насрулла велел каждый день вытирать с меня пыль и часто звал настройщика, чтобы регулировать мои струны.
   Так что, стал я важной особой... извините, предметом. Ну водоворот событий меня позже уволок из ресторана.
  
  Полный текст на
  https://ridero.ru/books/poslednii_akkord_1/
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"