Маленькая девочка дрожит от холода под тонким шерстяным одеялом. Железные прутья казенной койки скрипят, как немазаная телега. "Как немазаная телега" - так говорила мама. Вот мамины пальцы, теплые и гибкие, окутывают Людочкину ладошку: "Людмилочка, ничего не бойся, там будут такие же детки, как ты".
Когда это было? Год назад, в прошлой вечности или вчера?.. Кажется, был декабрь, было Рождество, была елка...
-Шарман Катрин, шарман Катрин,
красавица Катрин...
Скрипучие трели шарманки сливаются с завываниями ветра за окном. Людочка никак не может согреться. Ее коленки ломит от холода, хоть ступни уже давно ничего не чувствуют.
С тех пор, как у Людочки не стало дома, этот холод все не кончается. В октябре погода меняется резко, и уже в первую бездомную ночь Людочкины домашние туфельки безнадежно промокли. Эта ночь тоже как будто растянулась во времени: непонятно, то ли она давным-давно кончилась, то ли тянется до сих пор, как страшный сон, который должен же когда-нибудь кончиться! Сидя под прилавком на Мытном рынке, шлепая по грязным улицам убитого города в колонне ободранных хмурых детей, топчась в огромной зале, девочка всеми силами старалась проснуться у себя дома и поскорее забыть эту слишком затянувшуюся ночь.
Людочка даже придумала такую игру: она с головой залезала под шерстяное, казенное одеяло, как будто вырывая себя из железных объятий койки и дождливой ночи за окном, и мысленно переносилась в свою спаленку, где дверь в коридор была всегда приоткрыта, потому что тогда девочка боялась оставаться одна. В кусочке света, украденном из папиного кабинета, видна кадушка с пальмой в дальнем углу детской, этажерка с книжками и кукольной комнаткой на нижнем этаже, красно-синий мячик на мягком ковре посреди комнаты, а рядом с кроватью, на стуле - карнавальный наряд Ночи переливается стеклярусом и зеркальными блестками. В тот вечер перед Рождеством Людочка долго не могла заснуть от волнения и все вслушивалась в приглушенные разговоры взрослых, доносящиеся из коридора.
Целый месяц девочка жила ожиданием этого праздника, но в последний день, когда привезли сверкающий темно-синий наряд, а мама в который уже раз наказала, как себя вести, с кем первым здороваться, и заставила спеть и сыграть выученную к Рождеству английскую песенку, Людочке так захотелось остаться дома, в своей уютной комнате, со своими игрушками и не идти к этим чужим мальчикам и девочкам, с которыми надо уметь себя вести.
Если бы не особые обстоятельства, то она никогда бы не согласилась идти на этот детский праздник в губернаторском доме. Особые обстоятельства заключались в том, что этот год был очень счастливым для папы: ему присвоили титул поставщика императорского двора, и поэтому он стал почетным жителем города. Папу приглашали в различные собрания. Он, собираясь, часто нервничал, кричал на маму и на прислугу, ведь папа не привык ходить по балам, а привык много работать и зарабатывать деньги -Людочке на конфекты, как он любил приговаривать.
Мама с дочкой шли пешком, ведь до губернаторского дома было рукой подать,- только пересечь площадь, по переулку до набережной, потом обогнуть ограду сада, а за садом - сверкающий всеми фонарями подъезд. Вообще-то Людочку должна была вести на бал гувернантка, но в последний момент англичанка расхворалась, и мама не захотела доверить свою младшую, самую любимую, дочь прислуге. Они отправились вдвоем. "Смотри, доченька, как тебя встречают!"- подбодрила мама. Подходили и подъезжали взрослые и дети. Мама выпустила Людочкину руку и легонько подтолкнула оробевшую девочку на красную ковровую дорожку, покрывавшую парадную лестницу: "Я скоро приду за тобой!" Очутившись в шумной детской толпе, Людочка не заметила, как осмелела, и вместе со всеми побежала по мраморной лестнице на второй этаж, где в большой зале детей ждала елка. Все случилось как нельзя лучше: были и танцы, и веселые розыгрыши, и чудесные подарки каждому, но самое интересное началось, когда стемнело. Всех позвали в анфиладу, выходившую окнами на Волгу, и там, в темноте за окнами вдруг взорвался разноцветными огнями грандиозный фейерверк. В первое мгновение Людочка до того напугалась, что захватило дух, она поднесла к лицу ладошки и сильно-сильно задышала на них, чтобы почувствовать запах собственной кожи, теплый и почти съедобный,- она всегда делала так, чтобы успокоиться - и в следующую минуту ее охватил безудержный, неожиданный восторг. "Боже, как же хорошо! Как чудесно здесь сегодня! Как я хочу жить в этом прекрасном добром доме с окнами на Волгу! Когда вырасту, обязательно стану здесь жить! Выйду замуж за губернатора или... или... в общем, не знаю, что я сделаю, но ведь под Рождество желанье должно сбыться! Ведь мне так хорошо теперь!"
Сквозь дырявое одеяло забрезжил тусклый рассвет. Это окно... Может быть, около этого окна Людочка стояла в тот вечер? Или это в той комнате, где сейчас спят мальчики? Теперь уже не вспомнишь. Серый свет потихоньку просачивался в помещение, и девочка с ужасом узнавала неузнаваемую комнату. Двери анфилады заколочены досками крест накрест, вместо роскошных зеленых гардин на окнах серые одеяла, прибитые гвоздями прямо к рамам, в большой зале - столы, много- много столов, за которыми бритые наголо дети едят или учатся. Людочка уже неделю бродит вместе со всеми по помертвевшим комнатам и тоже не то учится, не то ест, и все ждет, когда же кончится этот сон. И только сегодня утром она поняла, что сон не кончится, что это ее ЖЕЛАНЬЕ СБЫЛОСЬ, и она, одна она виновата во всем. Это из-за нее не стало мамы и папы, из-за ее проклятого желанья исчез их мирный, уютный дом, весь город, такой родной, солнечный прежде, теперь гниет, как не захороненный мертвец. Людочка забирается под одеяло и изо всех сил зажимает пальцами уши: "Мамочка, родненькая, прости меня, пожалуйста! Мамочка, я никогда, никогда больше не буду, только вернись, пожалуйста, вернись! Я жду тебя и очень, очень, очень люблю!"
P. S. Моя бабушка, Людмила Васильевна Голубева, родилась в 1909 году и, как многие ее ровесники, осталась круглой сиротой в неполных девять лет. Я убеждена, что наша боль не уходит в небытие, а воскресает в каждом новом поколении, иначе бы мы не были людьми.