Омежина Ирина : другие произведения.

Возвращение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  Всё происходит лишь однажды и больше никогда не повторяется.
  И потому история каждого человека есть нечто важное,
  божественное, вечное, потому каждый человек, пока он как-то
   живёт и следует велению природы, есть явление замечательное
   и достойное всяческого внимания.
  
  Герман Гессе
  
  ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
  
  
  
  
  Раскалённый воздух, просочившись сквозь поры кожи, тошнотворно
   щекочет поверхность лёгких: на Полуостров пришёл июль - пора,
  когда всё живое уже с утра начинает мечтать о спасительной прохладе.
  
  Мечтают о ней и те три путника, что уныло плетутся вдоль пыльной,
  изувеченной частыми ухабами и трещинами, дороги.
  
  Блестящая россыпь жемчужинок пота на их раскрасневшихся лицах
   намекает об усталости, но путники продолжают упрямо идти вперёд.
  
  С каждой минутой зной набирает силу.
  
  Один из путников, не выдержав удушающей хватки жары, останавливается
   и внимательно оглядывается по сторонам в надежде увидеть что-нибудь
   необычное, однако взгляд фиксирует лишь монотонный степной пейзаж.
  
  Степь и её древние курганы, соседствующие бок о бок с заброшенными
   коровниками и овчарнями, - эта степь, бесконечная и выжженная солнцем,
  манит, завлекает в свои объятия, горяча кровь вольным духом.
  
  А высоко над степью разлилась от края до края ослепительно-чистая,
  безмятежная синь неба, изредка потревоженная плавным скольжением
   крохотного самолётика. Самолётик оставлял за собой белоснежный,
  быстро разбухающий след, который через мгновение терялся в густой
   синеве.
  
  Манящая тайна степи будоражит воображение путников, заставляя их
   продвигаться всё дальше и дальше...
  
  Час назад, покинув родные пределы села К., они устремились к конечной цели
   своего путешествия - Б-й косе (или просто "Косе", как называли её между
   собой местные жители), - песчаному полуострову, в виде загнутого
   указательного пальца, длиной около шести километров.
  
  Поначалу широкая, Коса постепенно сужалась до такой степени, что
   в определённом месте достигала ширины всего 50 метров, поэтому
   на пляже наблюдалось не одно, а, по сути, два моря.
  
  Первое море - почти всегда тихое и спокойное - наполняло душу
   умиротворённой благодатью. На другой же стороне - безраздельно
   властвовал морской гнев: тёмная зелень неспокойных волн своим
   яростным накатом пробуждала в человеческой памяти первобытный
   страх перед могуществом природной стихии.
  
  С наступлением отпускного бума Коса, лишённая известных красот,
  присущих южной части Полуострова, не пользовалась повышенным
   спросом у большинства отдыхающих, но отзвук туристического гула
  доходил и до этих мест, ведь здесь было море, то самое море,
  что "движется роскошной пеленой/ Под голубыми небесами".
  
  Увы, ощутить близость вожделенного моря жители села К. могли
   не часто: счастливых обладателей личного транспорта отпугивали
  высокие цены на бензин; всех прочих ( то есть тех, кто уповал на
   общественный) - ужасала перспектива поездки в переполненном
  автобусе, ползущем по 40-градусной жаре со скоростью 40 км/ч.
  
  Желание насладиться морем, особенно в летнюю жару, у аборигенов
   было, а вот свободного времени и лишних денег - главных
  составляющих приятного отдыха - не было совсем.
  
  Заезжие гости смотрели на проблему иначе: аренда домиков у моря
   позволяла не думать о таких пустяках и полностью погрузиться в
   блаженное состояние ничегонеделания...
  
  Асфальтированная дорога, вдоль которой идут путники, была
   проложена давным-давно с определённой целью - связать в единый
   территориальный узел несколько десятков сёл, с районным центром во
   главе.
  
  В означенное число территориального плетения вплелось и село,
  временно покинутое тремя детьми: рыжеволосой Еленой, шумной
   Иринкой и неугомонным Сашкой, увязавшегося за девчонками в
   последнюю секунду.
  
  Есть люди, в характере которых уже с детства выпячивается чрезмерность
   одной черты, а, как известно, излишек в чём бы то ни было - опасен.
  
  Пытливость ума и неисчерпаемая энергия - две отличительные
   особенности Сашкиного характера - слившись воедино в плавильном
   котле души, выскользнули на поверхность в виде закалённого любопытства.
  
  Сашкино любопытство жадно вгрызалось в сущность вещей, вскрывало
   их основу и выпускало на свет разнообразный смысл, в большинстве
   случаев, неподвластный детскому пониманию, что, впрочем, не мешало
   Сашке снова и снова идти на штурм познания окружающего мира.
  
  Последствия такого неуёмного любопытства оборачивались чаще всего
   против самого любопытствующего, как видно из истории, описанной ниже.
  
  Однажды в жизнь Сашки ворвались вихрем два события метафизической
   важности: рождение очередной (второй по счёту) сестрёнки, вместо
   желанного брата, и смерть родной бабушки.
  
  Если в первом случае, возникшее поначалу разочарование как-то уж
   слишком быстро улетучилось под грозным взглядом отца, то во втором -
  унять, нарастающее как снежный ком, любопытство было совсем не просто.
  
  Наблюдая похороны бабушки, мальчик открыл для себя удивительную
   вещь - при жизни скандальную бабку никто не любил, но стоило
   только старушке преставиться, как все вокруг, с теплотой в голосе
   и со слезами на глазах, заговорили о "прекрасном человеке - Филипповне".
  
  "Я тоже так хочу!" - подумал Сашка и решил умереть.
  
  Трудности возникли уже на начальном этапе задуманного:
  
  - Мам, а, мам, - пристал он к вечно занятой матери, - когда я умру, ты
   будешь сильно плакать?
  
  Получив от матери хорошую затрещину, Сашка понял - дома ему умереть
   не дадут, вздохнул и поплёлся в школу.
  
  По дороге в школу, он наметил новый план действий, и теперь никакая сила
   в мире не могла заставить его отступить от дерзкой задумки.
  
  Во время занятий возбуждённый Сашка вертелся по сторонам флюгером и
   перешёптывался о чём-то с одноклассниками. Те хихикали, навлекая на
   свою голову справедливый гнев учителей, яростно призывавших класс к
   порядку.
  
  Наконец пришло время последнего урока.
  
  Неожиданно выяснилось, что учительница, которая должна была его вести -
  заболела, и, скорее всего, занятие придётся отменить.
  
  Но школьная администрация не собиралась так легко сдаваться:
  придирчиво окинув взглядом куцый ряд потенциальных кандидатов, ей
   удалось найти достойную замену: вымирающее звено политической
   эволюции - "Ленинец Несгибаемый", а по совместительству - учитель
   труда, с явным удовольствием согласился принять вверенные ему
   полномочия.
  
  В школе его не любили: учителя - за жёсткую критику их воспитательных
   методов, ученики - за строгость педагогического воздействия.
  
  Будучи высоким мужчиной с внушительными габаритами тела, он имел в
   своём облике один существенный недостаток - правая нога была короче
   левой.
  
  Из-за хромоты, а также благодаря польской фамилии, ученики дали ему
   прозвище - "Чертовский".
  
  Прозвенел звонок, и в классную комнату, хромая, вошёл Чертовский.
  
  Навстречу ему, увлечённые азартом игры, бежали двое мальчишек.
  
  В считанные секунды увесистые ладони учителя, рассекая воздух,
  наглядным образом продемонстрировали, какую ощутимую пользу
   приносит III закон Ньютона в вопросах воспитания.
  
  Разом присмиревший класс был готов к принятию и усвоению
   информационной пищи. А потчевал Чертовский всегда одним и тем же:
  
  - Дети, - торжественно обратился он к школьникам, - в наше непростое
   время, когда повсеместно извращается облик дорогого вождя...
  
  Дверь в класс слегка приоткрылась, и чей-то неуверенный голос за дверью
   возвестил:
  
  - Александр Петрович, вас срочно хотят видеть в учительской, там у них
   кран сломался.
  
  Неприязненно посмотрев в сторону поспешно закрывающейся двери,
  Чертовский повернулся к затаившему дыхание классу, рявкнул, чтобы
   в его отсутствие все вели себя тихо, грозно обвёл взглядом задние
   ряды и, помедлив для порядка ещё минуту, вышел вон.
  
  Как только неравномерный стук шагов за дверью окончательно стих,
  тишину в классе взорвал, нарастающий децибельной мощью, радостный
   галдёж.
  
  Больше всех радовался Сашка.
  
  Ловко взобравшись на парту, он деловито раздавал указания по поводу
  организации собственных похорон, попутно уточняя детали проведения
   предстоящей церемонии.
  
  В стороне от происходящего ажиотажа группка прилежных учениц
   с ужасом наблюдала за действиями своих товарищей. А действия были
  следующие: для начала сорвали с оконного карниза тяжёлую, пыльную
  портьеру и плотно запеленали в неё Сашку так, что вскоре он стал походить
   на огромный бесформенный кокон с личинкой внутри.
  
  Пока "покойного" пеленали, кто-то из ребят уже успел сбегать на улицу
  и вернуться с охапкой цветов, ранее произраставших в школьном
  палисаднике. Девочки с восторгом принялись было украшать самих себя,
  но глухой окрик из кокона напомнил им, для какой, собственно, цели
   они предназначены.
  
  Наконец все успокоились, замолчали, и теперь, оглядывая плоды
   совместных усилий, растерянно улыбались.
  
  Лежащий на полу кокон неуклюже пошевелился, и класс захлестнул шквал
   смеха.
  
  Каким-то непостижимым чудом из кокона показалась взъерошенная голова
   Сашки:
  
  - А ну-ка тихо, я уже умер, - цыкнул Сашка на хохочущих одноклассников. -
  Поднимите меня и несите вон туда, а вы, - он обращался к девочкам, -
  плачьте, и цветы бросайте...да не в меня... вот дуры... вокруг бросайте!
  
  - По-настоящему хоронят не так, - возразили ему.
  
  - Мою бабку хоронили как раз так! - убедительно отрезал Сашка.
  
  Бестолково толпясь и мешая друг другу, школьники с трудом
   приподняли "покойного", умудрившись при этом дважды уронить
  его на пол.
  
  "Вот дураки", - отрешённо подумал Сашка, закрывая глаза, но внезапно
   подспудная мысль молнией пронзила Сашкин мозг, заставляя "усопшего"
  преждевременно воскреснуть. Он вспомнил: на похоронах бабушки, кто-то
   из родственников нёс в руках фотографию, на которой покойная была
   запечатлена ещё в счастливую пору жизненного цветения.
  
  Лихорадочно ощупав взглядом потолок, окна и даже лица своих товарищей,
  Сашка одобрительно вскрикнул, нечаянно наткнувшись на искомое - портрет
   Ленина, одиноко возвышающийся над школьной доской.
  
  - Стойте, эй, да подождите вы! - завопил "покойный", вызвав новую бурю
   смеха. - Без портрета нельзя хоронить.
  
  - Какого ещё портрета? - отозвались самые любознательные.
  
  - Впереди мертвеца обязательно несут портрет Ленина, я сам видел по
   телевизору, - возвысил голос Сашка, пресекая насмешливый гул. - И бабку
  мою хоронили с ним, - добавил он веский аргумент, чем окончательно сразил,
  разошедшуюся не на шутку аудиторию.
  
  - Во врёт, а! - загудели школьники. - Может, для твоей бабки ещё и мавзолей
   возвели? - сострил кто-то.
  
  - Может быть! - огрызнулся Сашка.
  
  Неизвестно, чем бы закончился спор, не вмешайся вовремя голос из
  "прилежных" рядов, возвестивший всезнающим тоном, что-де такая
  традиция очень даже распространена. Голос этот оказался решающим
  в дилемме: быть портрету или не быть.
  
  На том и порешили.
  
  Быстро придвинули парту к доске, вскочили на неё и сорвали портрет
  улыбающегося вождя, который наспех обвязали коричневой ленточкой
  (пожертвованной ради такого дела кем-то из девочек).
  
  Итак, тщательно спланированная церемония похорон началась!
  
  Впереди траурного шествия двое школьников несли, перечёркнутый
   по диагонали прозрачной полоской нейлоновой ленты, портрет Ленина.
  Концы ленты на самом верху портрета (аккурат на лысине вождя)
  были завязаны красивым бантиком, отчего изображение Владимира Ильича
   только выиграло, обретая в целом какую-то трогательную беззащитность.
  
  Далее шли школьники, несущие "тело", а точнее, пыльный, изрядно
   потрёпанный кокон, похожий на раздавленную кишку.
  
  Замыкала шествие горстка девочек, рыдающих с таким естественным
   надрывом, что впереди идущие мальчишки с недоумением и опаской
   оглядывались назад.
  
  Совершив круг почёта по классу, скорбящая процессия, не сговариваясь,
  направила свои стопы к двери, где и предстала во всей своей траурной
   красе перед изумлёнными глазами входящего Чертовского. Поначалу в них
   действительно читалось изумление, переходящее затем в священный ужас,
  когда при взгляде на портрет, Александру Петровичу на мгновение
   показалось, что он отчётливо слышит голос, исходящий из уст вождя:
  "ЦК не понимает и не одобряет такие поступки - это нарушение
   элементарной партийной дисциплины, батенька!"
  
  И закружилась в искромётной пляске эмоциональная буря, в которой всё
   смешалось, загромыхало, завертелось...
  
  Даже по прошествии нескольких недель, Чертовский никак не унимался и
   продолжал настаивать, что детская шалость ( представленная таковой
   большинством голосов на родительском собрании) и не шалость вовсе,
  а серьёзное преступление, суть которого "издевательство и глумление
   над личностью вождя".
  
  Видя, что руководство школы вяло реагирует на его слова, он
   переключился уже на само руководство, обвиняя его то в попустительстве,
  то в несознательности, то ещё чёрт знает в чём.
  
  Но вскоре Александру Петровичу стало не до обвинений - в Стране
   поменялась власть.
  
  Идейный корабль с тремя бородатыми призраками на борту снялся
   с якоря и отчалил в неизвестном направлении. С его уходом,
  представшая перед внутренним взором пустота пугала людей своей
   неопределённостью, а потому всем хотелось как можно быстрее
  заполнить эту пустоту новым идейным содержанием.
  
  Но идей было много, а смысла - мало. И от этого становилось ещё
   страшнее.
  
  Дети, в отличие от взрослых, не замечали происходящих политических
   перемен. А всё потому, что им присуща замечательная способность -
  воспринимать мир как чудо... живое чудо, без всяких идей и смыслов.
  
  
   ***
  
  
  Они шли вдоль дороги целый час и за это время мимо проехало всего
   несколько машин.
  
  В окружающем пространстве разлилось чувство неги и отрешённого
   спокойствия: трескучий шорох крыльев насекомых, скрежет песчинок
   под ногами и волны тёплого воздуха плавно обволокли сознание,
  погрузив его в ленивую созерцательность.
  
  - Ух, как жарко! - нарушает тишину Иринка. - Пить хочется. Дома, стоит
   целая банка компота в холодильнике. Достанешь - холо-о-одная! Капельки
   по стеклу сползают - и видно, как внутри ягодки плавают, сначала и не
   поймёшь какие, а присмотришься: это клубничка, это черешня, это вишня...
  
  - Перестань! - раздражённый окрик Елены мгновенно разрушает вкусные
   воспоминания Иринки. - Скоро будет виноградник, за ним - кладбище,
  на кладбище - колонка...
  
  - ...в зайце - утка, в утке - яйцо, в яйце - игла... - бубнит себе под нос
   Сашка, подражая нравоучительной интонации Елены, а после слова "игла"
  неожиданно взвыл речитативом: "Наркомани на дорозi...Наркомани на дорозi",
  в котором смутно угадывалась всенародно любимая песня.
  
  Иринка прыснула. Елена нахмурилась.
  
  - ...на кладбище - колонка. Там и попьёшь, - последние три слова Елена
   произносит нарочито громко.
  
  Но из всех слов Иринка улавливает только два:
  
  - Как "на кладбище"? Мы что, туда пойдём? - не сбавляя шага, она
   поворачивается к Сашке, призывая его быть свидетелем невероятного
   события. - Мы что, туда пойдём? - повторяет Иринка, задохнувшись от
   возмущения.
  
  - Ага, там моя бабка лежит...
  
  - Дурак! - Иринка обиженно замолкает, погрузившись в размышления.
  
  "Зачем идти на кладбище? Пить, конечно, сильно хочется, но на кладбище
   я не пойду. И зачем я пошла с Ленкой? Что я моря не видела, ещё как видела.
  Вот ведь и папка обещал сегодня отвезти, но мамка, как всегда, упросила
   его поехать в райцентр. Папка, конечно, поворчал немного, но согласился.
  Мамка долго наряжалась перед зеркалом, а папка сердился: "Кончай марафет
   наводить, мать, поехали уже". Мамка обиделась. Они поругались, а потом
   помирились. "Смотри, чтоб всё тут было хорошо, - наказывала мамка. -
  Дверь в дом закрывай, чтоб мухи не летели. Курям водички не забудь налить.
  Покушай, а то приедем поздно". А папка услышал, как мамка говорит "приедем
   поздно" - затрясся весь и сердито так говорит: "Ты что же, до вечера
   по магазинам шляться будешь?" А мамка тихо отвечает: "Я ещё к матери
   хотела заехать". Тут папка совсем рассердился, даже ехать не хотел,
  но всё-таки они уехали. А я вышла на улицу погулять - смотрю: Ленка идёт
  (у нашей соседки, тётки Зинки, они молоко покупают). Это Ленка придумала
   пойти к морю. Странная она... Мы с ней учимся в одном классе,
  но не дружим. Ленка - круглая отличница. Она умная, всё знает и всё равно
   странная: не любит, когда её называют Леной или Алёной, только Еленой.
  Дядька у неё - художник - с придурью, как говорит мамка. А ещё у Ленки
   рыжие волосы, таких ни у кого в классе нет. Наши девчонки называют её
   за глаза "Рыжухой" и смеются над ней, а я не смеюсь, мне бы тоже
   хотелось иметь такие волосы...".
  
  Рыжие волосы Елены вспыхнули в душе девочки искорками зависти.
  
  - Смотрите! - прорезает тишину чёткий голос Елены. - Вон там, справа,
  в стороне от дороги начинается лесополоса. Нам туда...
  
  - На кладбище я не пойду, - насупилась Иринка.
  
  - Мы пойдём не НА кладбище, а вдоль него. К тому же ВСЕ устали и хотят
   пить, а попить можно только там...
  
  - На кладбище я не пойду, - продолжает упрямо настаивать на своём Иринка. -
  Там мертвецы лежат, а я боюсь мертвецов. Мне бабуля рассказывала,
  что они должны повылезать из могил в Судный день, а может, сегодня
  как раз и есть этот самый, Судный день, мы же не знаем.
  
  - Нет, - встревает со знанием дела Сашка, - сначала должны потрубить ангелы...
  
  - Протрубить, - мягко поправляет Елена.
  
  - Ну, протрубить. Потом огонь с неба упадёт - и все сгорят. А потом мертвецы
   повылезают из могил и начнут убивать живых, помнишь, как в том фильме?
  
  - Ты же сказал "все сгорят", - ехидно напоминает Иринка,- кого же они убивать
   будут?
  
  - Сгорят грешники, - повышает голос Сашка, - а останутся...останутся
   хорошие люди, такие, как я и Ленка, к примеру. Они будут воевать с
   мертвецами и победят их, а один мертвец всё равно сбежит, и война снова
   начнётся, а потом...потом будет рай, - Сашка на секунду задумывается, -
  и всем будет хорошо! - радостно подытоживает он свою мысль.
  
  - А мертвецы? - продолжает допытываться Иринка.
  
  - Что "мертвецы"?
  
  - Куда они денутся?
  
  - Исчезнут, наверное... Я же тебе сказал - рай будет, а рай - он только
   для живых!
  
  - Значит, если мы пойдём на кладбище, мертвец за мной не погонится?
  
  - Ой, не могу! - Сашка от смеха даже приостанавливается. - Погонится
   за ней... хотя, - глаза мальчишки хитровато сощурились, - моя бабка тебя
   не любила, так что, далеко не уходи.
  
  - Дурак!!! - писклявый девчачий выкрик раздаётся одновременно
  со звонким мальчишеским смехом.
  
  В атмосфере что-то изменилось. Это изменение первой улавливает
   человеческая кожа: десятки тысяч пор, жадно открыв свои маленькие
   ротики, с наслаждением всасывают в себя свежее дуновение ветра.
  Пахло морем.
  
  Секунду спустя, запах рассеивается в потоке тёплого воздуха.
  
  Путники замолчали. Каждый думал о своём...
  
   ***
  
  Бархатный занавес мягко зашуршал, соприкоснувшись с деревянным полом.
  
  Прислушиваясь к шороху, Елена мысленно отметила, что занавес - это
   некая условная граница, разделяющая мир на две половины: одна часть
   принадлежит зрителям, другая - актёрам.
  
  Эта мысль возникла неслучайно: Елена привыкла всегда и во всём проводить
   чёткую грань, например, людей она делила на обыкновенных и необыкновенных,
  отдавая предпочтение последним.
  
  К числу таковых относился и Валерий Николаевич - художественный
   руководитель театрального кружка.
  
  Страсть к театральному искусству сделала маленького человека заложником
   большой трагедии.
  
  Трагедия ощущалась во всём его облике: худрук трагично улыбался,
  трагично ходил вдоль сцены и таким же трагичным голосом умолял
  своих подопечных не отрекаться от лицедейской стези.
  
  Изначально в театральном кружке насчитывалось восемнадцать человек, но
   трагичность Валерия Николаевича мало-помалу вытеснила половину из них.
  
  "Нет! Нет! Нет! - трагично поднимал брови худрук, наблюдая игру юного
   актёра. - Не верю! И никто не поверит! Давай сначала. И я тебя прошу -
  больше страсти, огня... Ты кто? За-а-айчик! Вот и прыгай, как прыгает
   зайчик. И ещё... Покажи страх, понимаешь, настоящий страх. Чтобы зритель
   заразился твоим страхом, страдал, переживал душой, понимаешь? Давай,
  напугай меня своим страхом, ну, как следует, напугай! Стооооп!!! Зачем
   ты упал? О Боже! Васильчук, ты что, играешь припадочного зайчика?
  Хватит импровизировать! Что значит "не нарочно"? Всё, уберите его со сцены
   немедленно. С этого дня, Васильчук, ты будешь играть кустик "и Бог великий
   скажет нам: аминь!"
  
  Кружок собирался по средам, в актовом зале школы - просторном,
  светлом помещении, предназначенном для проведения торжественных
   церемоний.
  
  Любое праздничное мероприятие оборачивалось для Валерия Николаевича
   удачной возможностью выразить в полной мере свою трагичную любовь
   к театральному искусству.
  
  Одно такое торжество как раз и намечалось.
  
  Валерий Николаевич сообщил о предстоящем событии в своей неизменной
   трагичной манере: "Друзья мои, грядут перемены! "Здесь, как во всём,
  мы явим наше рвенье". Действительно, хватит уже нам топтаться на месте
   и распылять силы понапрасну. Мы по уши погрязли в низком жанре. А душа
   требует заоблачных высот истинного искусства. Всё! Начинаем играть
   серьёзный репертуар, а всю эту флору и фауну - долой!"
  
  За две недели до торжества актовый зал превратился в сумасшедший дом -
  помимо театрального кружка, в нём теперь обитали представители других
   творческих коллективов: кружок любителей поэзии, кружок пения,
  танцевальный кружок и т.д.
  
  Одновременное сосуществование в зальном пространстве танцующих,
  поющих, декламирующих, играющих ( на музыкальных инструментах,
  на сцене, на нервах преподавателей) - вызывало у худрука нарастающий
   приступ меланхолии.
  
  "Что делается, ай-ай, что делается! - трагично качал он головой, наблюдая всю
   эту самодеятельную мешанину. - "Зачем судьба куёт такие ковы столь
   беззащитным существам, как я?"
  
  Да, Валерий Николаевич любил Шекспира, а ещё он сильно не любил учителя
   труда Александра Петровича.
  
  Хромоногий Александр Петрович, по прозвищу "Чертовский", с важным
  видом бродил по актовому залу и решительным образом вникал во все мелочи
   творческого процесса.
  
  - Ольга Викторовна, - прицепился он как-то раз к учителю русского языка
   и литературы, а по совместительству - руководителю кружка любителей поэзии, -
  вот я сейчас слышал, как ваши ребята стихи читают, и откровенно скажу:
  не понял.
  
  - Простите? - озадаченно приподняла бровь Ольга Викторовна.
  
  - Нет, читают они хорошо: с выражением, громко. Только почему же, в стихах
   нигде не упоминается Владимир Ильич? Конечно, при нынешних временах,
  когда повсеместно извращается облик дорогого вождя...
  
  Ольга Викторовна, не дав Чертовскому закончить фразы, ледяным тоном
   отчеканила:
  
  - В стихах нет упоминания о Ленине, уважаемый Александр Петрович,
  потому что эти стихи принадлежат перу поэта, жившего в начале 19 века, -
  сделав эффектную паузу, она торжествующе добавила, - а звали поэта -
  Пушкин Александр Сергеевич.
  
  - Пушкин - это хорошо, - нимало не смутившись, продолжал настаивать
   на своём Чертовский, - Пушкин, как говорится, наше - всё. Но и Владимир
   Ильич тоже наше - всё. Поэтому надо бы добавить к стихам Пушкина и
  парочку стихов о Ленине. И пусть солнце русской поэзии воссияет, так сказать,
  вместе с солнцем русской революции. Как вы считаете? - последней фразой
   Чертовский подчёркивал, скорее, собственную правоту, а не интересовался
  (как это могло со стороны показаться) мнением собеседницы.
  
  - В природе ещё не наблюдалось такого явления, как совместное существование
   двух солнц, - губы учительницы сжались в тонкую ниточку, - а, впрочем, делайте,
  как хотите. - Она внимательно оглядела Чертовского с головы до ног, и в её
   взгляде отразилась целая гамма чувств: от лёгкой досады и снисходительной
   жалости до брезгливости и откровенной неприязни.
  
  - Вот и хорошо, - искренне обрадовался учитель труда, - у меня тут и книга
   с собой есть. Сейчас выберем парочку стихов... Ты, - поманил он пальцем
   девочку, с виду отличницу, - иди-ка сюда. На вот, прочти. Только с выражением,
  как следует, читай, поняла?
  
  Девочка кивнула, взяла в руки книгу и звонким голоском начала:
  
  "Нагибаться, выпрямляться
   Нужно терпеливо...".
  
  - Ты что читаешь? - раздражённо перебил Чертовский, выхватывая из её рук
   книгу. - Вот, чуть ниже, читай! И заглавие не забудь. Чему вас только учат...
  
  Испуганная девочка, растеряв запас былой уверенности, осторожно начала:
  
  "ВСТРЕЧА С ИЛЬИЧЁМ(*)
  
  Уже рябины, клёны пожелтели,
  Но солнышко сияло поутру...
  Болезнь осилив, Ленин встал с постели.
  Решил пройтись немного по двору.
  
  И видят нынче дети на экране,
  Как по брусчатке серой в давний год,
  Задумавшись, навстречу зорьке ранней
   Ильич походкой лёгкою идёт.
  
  И я смотрю на Ленина со всеми,
  Его улыбку вижу, ясный взгляд...
  Какое счастье, что уже в то время
   Придумал кто-то киноаппарат!
  
  И кажется взволнованным ребятам
   Как будто Ленин в сердце глянул им...
  Спасибо людям с киноаппаратом
   За эту встречу с Ильичём родным!"
  
  
  Учитель труда сиял от удовольствия:
  - Сейчас выберем ещё парочку и...
  
  - Дети, - произнесла учительница, стараясь не смотреть на Чертовского, -
  вернёмся в класс, здесь слишком шумно. Мы - никому не будем мешать, и нас -
  никто не побеспокоит!
  
  - Ольга Викторовна, а как же стихи: их ещё много осталось, - учитель труда
   походил на обиженного ребёнка. - Не нравится этот - выберем другой.
  
  Учительница, пересилив себя, натянуто улыбнулась:
  
  - Александр Петрович, я ценю вашу помощь, но поймите, у детей огромная
   нагрузка: помимо школьных занятий, они вынуждены каждый день после уроков
   собираться в актовом зале и репетировать. К тому же, мы давно определились
   с темой, и ребята готовят довольно-таки большой отрывок. Дополнительная
   нагрузка может их утомить, - при этих словах Ольга Викторовна развела руки
   в стороны, словно хотела продемонстрировать бездонную меру этой самой
   нагрузки.
  
  - Ну, вы скажете тоже - "утомить", - пробурчал недовольный Чертовский. -
  Да эти бездельники скачут козлами так, что пыль летит столбом!
  
  - Александр Петрович! - учительница укоризненно покачала головой.
  
  Возникла неловкая пауза.
  
  Ольга Викторовна, снова пересилив себя, первой сделала шаг на пути
   к примирению:
  
  - Вот что, Александр Петрович, вы обратитесь со своей просьбой к другим
   классным руководителям. Вполне возможно, что многие из них ещё не
   определились с темой, да и ребята у них постарше. В общем, желаю вам
   удачи, а нам нужно идти репетировать.
  
  И учительница, словно заботливая квочка, постаралась как можно скорее
   увести своих подопечных подальше от Чертовского.
  
  Пару секунд Чертовский беспомощно озирался по сторонам, пока в поле
   его зрения не попал передний край сцены, где в это время трагично
   умирал Валерий Николаевич.
  Недолго думая, Александр Петрович решительно шагнул навстречу
   театральному искусству.
  
  Худрук стоял спиной к зрительному залу и не мог видеть
   надвигающейся угрозы, к тому же он был всецело занят постановкой
   пьесы, в частности, показывал юной актрисе, как правильно нужно умирать:
  
   "Вдруг она, моя душа,
   Пошатнулась не дыша,
   Белы руки опустила,
   Плод румяный уронила,
   Закатилися глаза
   И она под образа
   Головой на лавку пала...".
  
  - Кстати, где лавка? Я вас спрашиваю, где она?! А вот же она,
  несите её скорее сюда..."Головой на лавку пала...". Еленочка, мы, конечно,
  сильно головой на лавку падать не будем, а, пожалуй, вот так, аккуратненько
   упадём...Васильчук!!! Хватит грызть яблоки, это же реквизит... "И тиха,
  недвижна стала...". Поняла, Еленочка, как только упала - всё! Вот так -
  "тиха и недвижна".
  
  Упав на пол, у самого края сцены, Валерий Николаевич конвульсивно
   дёрнулся, закрыл глаза и окончательно затих. Но вдруг, повинуясь
   какому-то неведомому импульсу, быстро открыл глаза, вздрогнув
   от неожиданности: сверху на него мрачно взирал учитель труда Александр Петрович.
  
  Вдох...Выдох...
  
   "Знакомые три ступени...
  Прищур Ильичёвых глаз...
  - Папа, а что если б Ленин
   Увидел страну сейчас?..".
  
  Да, Александр Петрович любил Ленина, а ещё он сильно не любил худрука
   Валерия Николаевича:
  
  - Я смотрел, как вы тут репетируете, и откровенно скажу: не понял, -
  в словах учителя труда чувствовался явный вызов.
  
  Валерий Николаевич нарочито медленно поднялся на ноги
   и, глядя на Александра Петровича сверху вниз,
  решительным образом отразил выпад:
  
  - Понять Пушкина дано не каждому.
  
  - Как Пушкин? - искренне удивился учитель труда. - И здесь Пушкин?
  
  - Везде и всегда! - запальчиво выкрикнул худрук, но вовремя
   опомнившись, снова взял неспешный тон. - А почему вас, собственно,
  это так удивляет?
  
  - Меня удивляет другое, - с досадой отмахнулся Александр Петрович. -
  В наши дни, когда страну постигла такая катастрофа и повсеместно
   извращается облик дорогого вождя, да, да, не усмехайтесь,
  именно ДОРОГОГО вождя, вы и подобные вам - злорадствуете,
  не спорьте, я всё вижу! А ведь наипервейшей вашей задачей,
  как культурного, так сказать, работника является просветительская
   деятельность, всецело направленная на отражение лживых нападок
   врагов, а вы вместо этого занимаетесь ерундой, сказочки показываете,
  отвлекая тем самым народ от борьбы...
  
  Слова Чертовского витали в воздухе, концентрируясь жужжащей массой
   вокруг худрука. Наконец, выбрав удобный момент, они синхронно впились
   в трагичную натуру Валерия Николаевича, уязвив её до невозможности:
  
  - Что-о??? Пушкин - ерунда! Да вы... Да я вас... О, теперь я вижу -
  ваше "извращение" ДОРОГОГО стоит. И вы сами...вы...вы...культурный извращенец,
  вот вы кто! Нет, не враги извращают облик вашего...нашего вождя, а вы,
  вы сами. Вы губите всё, к чему бы ни прикоснулись ваши липкие пальчики...
  
  Вдох...Выдох...
  
   "Отец посмотрел на сына,
  Парнишку к себе привлёк.
  - Иная сейчас картина
   Не только в стране, сынок...".
  
  Лицо Александра Петровича покрылось красными пятнами, а голос
   охрип из-за сковавшего связки гнева:
  
  - Вы пожалеете, слышите? Я этого так не оставлю. Вы думаете,
  если гласность, то всем всё позволено. Вот вам!!! - при этих словах
   Александр Петрович показал, враз оробевшему худруку, сложенный кукишем
   кулак. - Слышите? Я вам покажу такую гласность, что вы её запомните
   на всю жизнь! Я вам обещаю! Сейчас, сейчас, подождите немного. Сейчас...
  
  Чертовский резко отвернулся от сцены и похромал к выходу.
  
  Валерий Николаевич устало сел на пол и достал из нагрудного кармана
   пиджака валидол.
  
  Над актовым залом повисла туча напряжённого ожидания: все продолжали
   репетировать, словно ничего такого и не произошло, но вместе с тем
   каждый потихоньку поглядывал на сцену.
  
  Юные актёры молча смотрели на Валерия Николаевича, ожидая его действий.
  
  Положив под язык валидол, худрук осторожно поднялся на ноги, поправил
   галстук и не спеша спустился по деревянным ступенькам вниз со сцены.
  Ни на кого не глядя, и ни к кому не обращаясь, он вышел вон из зала.
  
  Вдох...Выдох...
  
   "Но если бы встал Ильич наш,
  То сразу узнал бы нас:
  Он видел страны величье
   Ещё в тот далёкий час". (**)
  
  Елена, проводив тревожным взглядом удаляющуюся спину худрука,
  повернулась к своим товарищам по театральному кружку. Все молчали.
  Потоптавшись с минуту на сцене, актёры стали расходится кто куда.
  
  Елена осталась на сцене в одиночестве.
  
  Поглаживая бархатную ткань занавеса, она думала о том,
  что занавес разделяет мир на две части и сейчас ей нужно решить,
  к какой же части принадлежит она сама.
  
  "Я знаю", - чуть слышно прошептала она, быстро спускаясь вниз
   со сцены и направляясь к выходу.
  
  В дверях она столкнулась с одноклассницей Зойкой.
  
  - Ой, а что, закончили уже? - затарахтела Зойка, не дав Елене
   и рта раскрыть. - А я в столовке была. Такая очередь! Сегодня
   вкусные котлетки были, суп был, гречка...ну, гречка так себе.
  Что ж ты стоишь, беги скорее, может, и успеешь, хотя нет, поздно уже.
  Ой, ну ты не расстраивайся, скоро следующая раздача будет, может,
  тогда успеешь? А где наши? Опоздала, да? Я так бежала, торопилась...
  
  - Репетицию сегодня отменили и...
  
  - Ничего себе! Вот повезло. Только зря торопилась на эту репетицию
   дурацкую. Ты идёшь?
  
  - Нет ещё, у меня дело. Надо найти Александра Петровича...
  
  - Чертовского? А чё его искать? В столовке сидит, суп хлебает.
  Суп сегодня тоже вкусный, не то что вчера. Ты чё, Ленка? -
  понизив голос, Зойка с интересом разглядывала покрасневшую вдруг Елену.
  
  - Елена, - машинально поправила её та. - Как в столовой?
  
  - В столовке, в столовке. Пришёл злющий такой, голодный, наверное, был.
  Двойную порцию взял. Сидит теперь, хлебает... Ты куда?
  
  - Извини, Зоя, мне идти надо. Всё, пока.
  
  - А-а, ну иди, - обиженно протянула Зойка, жалея об упущенной
   возможности лишний раз поболтать.
  
  Спускаясь вниз по лестнице на первый этаж, Елена пыталась
   сосредоточиться на своих мыслях, но мысли путались и ускользали:
  
  "Как же так? Бедный Валерий Николаевич страдает, борется за искусство,
  а ЭТОТ, сидит себе в столовой и спокойно ест суп. Репетиции помешал,
  орал, грозил и вот - просто сидит и ест суп. Нет, так нельзя.
  Папа всегда говорит: "Главное в человеке - это совесть". Совесть!
  А у Чертовского главным что получается - суп? Правильно про него
   сказал Валерий Николаевич, я, правда, не всё поняла. Что же делать?
  Надо же что-то делать...".
  
  С этими мыслями Елена приблизилась к дверям столовой.
  Помедлив секунду, она решительно взялась за дверную ручку, но тут же,
  словно обжёгшись, отдёрнула руку назад.
  
  "А что я ему скажу? Не могу же я вот так ворваться и при всех...
  нет, надо подождать немного, а когда он выйдет, я ему скажу,
  что он...что я...Валерий Николаевич...нет, не так...
  да он и слушать меня не будет".
  
  Дверь внезапно распахнулась, выпуская толпу хохочущих старшеклассников,
  резко оттеснивших Елену в сторону. Шумная толпа прошла мимо, и девочка
   снова оказалась перед закрытой дверью. От волнения у неё разгорелись щёки,
  поэтому она решила выйти ненадолго на улицу, чтобы освежиться и прийти в себя.
  
  Пахло весной.
  Каждое время года имеет свой запах, но весна всё-таки пахнет по-особому.
  Из неведомых стран приносит ветер этот чудный запах: горький аромат
   раскрывающихся почек, смешанный с терпкими нотками влажной древесины,
  а ещё в воздухе чувствуется обжигающая прохлада океанского льда,
  значит, где-то там, далеко - с треском обрушилась в океан глыба
   ледника, взметнув к небу миллионы снежных брызг.
  Подхваченные ветром, они разносятся по всему белому свету.
  Вдохнёшь весенний воздух всей душой, и наполнится она неясным
   томлением - предчувствием природной тайны...
  
  Успокоившись, Елена поспешила к столовой - теперь она точно знала, что делать...
  
  
  
  Примечание: * Стихи Т. Волгиной
   ** Стихи А. Дрозд
  
  Школьная столовая в метафизическом смысле представляла собой господство двух
   стихийных начал: металла и огня.
  
  Значительную часть пространства занимал обеденный зал, отрезок поменьше - кухня.
  Границей между ними служила хромированная столешница-перегородка, на которую
   подавалась посуда с едой.
  
  Если бы мы незаметным образом просочились в кухонное царство, куда посторонним
   вход заказан, то в первое мгновение сочли бы себя лилипутами в стране великанов.
  Куда не бросишь взгляд, обязательно наткнёшься на что-нибудь, превышающее
   стандартный размер: и кастрюли, и подносы (для нарезанного аккуратными
   треугольниками хлеба), и раковины, и даже пышнотелые (достойные кисти Рубенса)
  поварихи - всё словно изначально было создано для неведомых исполинов.
  
  На большой кухонной плите стояли необхватные кастрюли и тяжёлые сковороды,
  в которых что-то шипело, булькало, скворчало и пыхтело, норовя убежать либо
   через край, либо, превратившись в густой пар, подняться к облупленному потолку
   и уже в виде холодных капель упасть вниз - на толстые шеи двух женщин
   в белых халатах.
  
  Женщины лениво перемещались по кухне и вели между собой неторопливый
   разговор, изредка отвлекаясь на гудящую толпу проголодавшихся школьников,
  облепивших столешницу в ожидании законной порции обеда.
  
  - Рано ещё, ждите, - царственным жестом отмахнулась одна из них
   и обернулась к напарнице, - ну-ну, а дальше?
  
  - Закрыл на ключ и поджёг дом...
  
  - Да ты что!
  
  - Сгорели и Мальвина, и Андреас...
  
  - Ой, боже! А Изаура?
  
  - Изаура туда не пошла...дай черпак...вроде, нормально по соли,
  попробуй...она не пошла, а Леонсио подумал, что Мальвина - это Изаура,
  и что она встречается тайно с доном этим...Андреасом...ага, сделай потише...
  вот...он пошёл за ними, подслушал, приревновал и говорит: "Я вас убью обоих!"
  
  - Да ты что!!!
  
  - Да. Запер дверь и приказал Педрито поджечь дом...
  
  - И Педрито там был?
  
  - А как же! Он всегда с ним ходит...ты чего, плачешь что ли?
  
  - Жалко мне Андреаса: молодой, красивый, жить бы и жить, а так -
  сгорел и всё. Может, не он был? Может, успел убежать?
  
  - Прям! Показали ноги в сапогах, дымятся. Его сапоги, он всегда
   в таких ходил...на, возьми, ложку...
  
  - А лицо не показали! Может, не он?
  
  - Он! Лицо страшное, пожжённое - нельзя такое по телевизору показывать,
  вот и показали ноги в сапогах - это что бы нам понятно было.
  
  - Ладно, вечером посмотрим - увидим. Я выключаю, да?
  
  Кухонные жрицы смилостивились и приготовились к раздаче еды.
  
  Толпа встрепенулась и жадно подалась вперёд - началась давка.
  
  Подгоняемые пищевым инстинктом, школьники толкались, визжали и отпихивали
   друг друга подальше от столешницы - картина естественного отбора в миниатюре,
  со всеми вытекающими отсюда законами: сильные и сообразительные особи,
  крепко зажав в руках подносы с едой, гордо покидали поле боя с осознанием
   собственного превосходства над хилыми и бестолковыми собратьями из задних рядов.
  
  Пространство столовой постепенно заполнялось металлическими звуками разной
   тональности: неравномерный стук столовых приборов - "цок, цик, цок, цик" -
  чередовался с печальным звуком, упавшей вдруг на пол ложки или вилки -
  "йинь", - который в свою очередь перемежался со скрежетом отодвигаемых
   и задвигаемых стульев - "трррыж".
  
  Особый колорит звучания в это металлическое созвучие привнёс скрип
   открываемой двери: в столовую шумной гурьбой ввалилась группа школьников,
  среди которых затесалась и рыжеволосая Елена.
  
  С невероятным трудом пробившись к столешнице и, получив-таки заветную
   порцию еды, Елена насилу выбралась из гудящей оравы и теперь спешила
   в обеденный зал на поиски свободного места. Чтобы срезать путь, она решила
   пройти мимо стола, предназначенного исключительно для учителей. Обычно
   за ним собирались сразу несколько педагогов, но сейчас там восседал
   один Александр Петрович, со смаком вкушающий "хлеб насущный".
  Со стороны он был похож на довольного моржа: так же смешно фыркал и тяжело
   сопел, когда проглатывал очередную ложку каши. По всему было видно -
  Александр Петрович относился к "хлебу насущному" с не меньшим трепетом,
  чем к своему улыбающемуся кумиру.
  
  Быстро расправившись со второй порцией гречневой каши, он аккуратно
   сложил горкой грязную посуду и двумя пальцами брезгливо отодвинул её
   на край стола. Как бы нехотя Александр Петрович потянулся к гранёному
   стакану с компотом, бережно приподнял его и, поднеся к своим толстым губам,
  сделал маленький глоток. Затем, почему-то направил стакан на свет, падающий
   из окна, и с подозрением стал что-то в нём высматривать, может быть, искал
   тайные происки врагов, а, может, попросту наслаждался игрой света, кто знает,
  в любом случае, насладиться в полной мере ему не дали...
  
  Проходя мимо сидящего Чертовского, Елена вдруг нелепо споткнулась,
  потеряла равновесие - и в ту же секунду содержимое её подноса переместилось
   на лысину учителя труда.
  
  Ошарашенный Чертовский, инстинктивно съёжившись, попытался резко встать,
  однако из-за больной ноги эта попытка не только не увенчалась успехом,
  но в конечном итоге загубила ситуацию на корню: зацепившись здоровой ногой
   за ножку стула, Александр Петрович поскользнулся и грузно шлёпнулся на пол.
  
  Время замедлило свой бег, и пространство столовой зазвучало теперь в иной
  тональности. Разговоры стихли, а металлическое созвучие рассыпалось
   на отдельные глухие всхлипы - всё внимание окружающих было приковано к двум фигурам.
  
  В глазах Елены царили ужас и смятение, а в мыслях - вальс Штрауса
  "На прекрасном голубом Дунае".
  
  С запоздалой поспешностью она подскочила к тяжело пыхтевшему Чертовскому
  (который беспомощно барахтался между стульями, пытаясь подняться на ноги)
  и ухватила его за рукав пиджака.
  
  - Простите меня, Александр Петрович, я не нарочно, честное слово,
  не нарочно. Давайте я вам помогу!
  
  - Отстань от меня! - раздражённо отмахнулся Чертовский, с трудом поднимаясь
   на ноги. - Носитесь...табунами, аж пыль столбом летит. Ну, ничего,
  я этого так не оставлю...
  
  - Александр Петрович, - Елена запнулась, слёзы мешали ей говорить, -
  мне...мне очень жаль, я не нарочно, простите меня.
  
  - "Не нарочно" она! - повысил голос учитель труда, доставая из кармана пиджака
   носовой платок необъятных размеров и вытирая им лицо. - А если б там суп
   горячий был? Плеснула бы так "не нарочно" на человека, и что? У человека:
  ожог II степени, больничный лист и неприятный осадок. Носитесь всё,
  всё спешите куда-то! Нет, чтобы культурно, так сказать, спокойно прийти,
  взять порцию, пообедать и так же спокойно уйти, нет, они не могут спокойно,
  им надо бежать табунами, так что пыль столбом летит...и вот результат.
  
  - Я суп не брала, Александр Петрович, и компот не брала...только кашу.
  
  - И хорошо, что только кашу. Кашу! Иди на кухню, попроси тряпку
   и прибери тут, поняла? Совсем от рук отбились. Вот она, ваша хвалёная
   демократия: отступились от принципов партии, отреклись - и вот вам
   результат - издевательство и глумление...ну, чего стоишь, как истукан, -
  Чертовский нахмурился, - иди за тряпкой.
  
  - Александр Петрович...я...мне...простите меня, пожалуйста, -
  закрыв лицо руками, Елена зашлась в рыданиях.
  
  Потеряв было интерес и к Чертовскому, и к Елене, присутствующие в столовой
   вновь оживились и навострили уши.
  
  Александр Петрович занервничал:
  - Это ещё зачем? А ну, прекратить немедленно! Носитесь, как угорелые,
  так что пыль столбом...
  
  Где-то в недрах коридора, за пределами обеденного зала, прозвенел звонок,
  а уже через мгновение двери в столовую распахнулись, впуская новый поток
   проголодавшихся школьников. По пути к столешнице они с любопытством
   поглядывали на рыдающую рыжеволосую девочку и стоявшего рядом с ней
  учителя труда, пиджак которого местами был заляпан гречневой кашей.
  Под прицельным огнём любопытствующих глаз Александр Петрович
   почувствовал себя совсем уж неуютно:
  - Ну-ну, прекращай рыдать, - он неуклюже похлопал Елену по плечу, -
  а то развела тут, понимаешь, "и жизнь, и слёзы, и любовь".
  
  - Это Пу...Пушкин написал, - нервно всхлипнула Елена, размазывая ладонью
   слёзы по щёкам.
  
  - Тьфу!!! - в сердцах сплюнул Александр Петрович, по прозвищу "Чертовский",
  и похромал к выходу.
  
  В дверях на него наскочила ватага особенно орущих школьников, вызывая
   своим наскоком у побагровевшего учителя труда особенный прилив бешенства:
  
  - А-аа! Всё спешим, несёмся куда-то... Совсем от рук отбились, а?
  Хлебнули гласности, демократии и захлебнулись совсем, а?!
  
  Отпихнув от себя притихших ребят, Александр Петрович покинул столовую
   в окончательно дурном расположении духа.
  
  Минуту-другую Елена стояла в оцепенении, боясь двинуться с места, затем,
  словно очнувшись, кинулась вон из столовой.
  
  Сама не зная, куда и зачем бежит, она вихрем поднялась по лестнице
   на второй этаж, промчалась по длинному коридору до конца, повернула
   направо и, оказавшись на лестничном пролёте северного крыла школы,
  из последних сил взбежала наверх - на третий (последний) этаж.
  
  Очутившись в безлюдном коридоре, она сбавила темп и теперь
  (отдуваясь и тяжело дыша) спокойным шагом ступала по деревянному полу.
  
  Слева находились двери кабинетов, справа - окна, из которых открывался
   вид на школьный стадион. Сейчас все двери были закрыты на ключ -
  царило время большой перемены. На каждой двери висела синяя табличка
   с порядковым номером и названием предмета: кабинет физики, кабинет химии,
  кабинет биологии и т. д. Все эти предметы пока были незнакомы Елене,
  и поэтому закрытые двери притягивали к себе, вызывая жгучий интерес:
  что же там внутри.
  
  Дойдя до конца коридора, она свернула налево и оказалась в крохотном
   зальчике-тупике. Здесь ей пришлось остановиться, так как дальше идти
   было некуда - мешала стена. Эта стена обладала волшебным свойством:
  если долго и пристально вглядываться в неё, то можно было различить
   смутные очертания дверного проёма, когда-то существовавшего в реальности,
  но за ненадобностью замурованного кирпичной кладкой, а чуть позднее
   и густо окрашенного, вместе со всей стеной, в белый цвет.
  
  Елена прислонилась спиной к двери-невидимке, закрыла глаза и отдалась
   неспешному течению дум.
  
  "Получилось! И всё как будто по-настоящему. Самое трудное было споткнуться
   и уронить поднос...ну и лицо у него было, - Елена прыснула от смеха, -
  всё в каше, а он бубнит: "пыль столбом летит, пыль столбом летит".
  Интересно, как это пыль может столбом лететь, при чём тут столб?
  А если наоборот, столб пылью летит. Стоял себе столб, никому не мешал
   и вдруг - полетел, а потом - ррраз! - и опять превратился в столб и...летит
   пыль столбом, так что ли? Ладно, потом у папы спрошу. Папа...надо ему
   обязательно рассказать обо всём, - но что-то подсказывало Елене, что папе
   лучше не знать о произошедшем инциденте в столовой. - Так здорово всё получилось,
  а главное - Чертовский наказан, это справедливо, так ему и надо! Не будет
   больше мучить Валерия Николаевича. Чертовский - плохой человек, у него
   совести нет, он...он, - Елена вспомнила, когда их соседка, баба Надя,
  ругает своих гусей, она громко выкрикивает одно слово, очень подходящее
  к данной ситуации, - ПАДЛЮКА, вот он кто!"
  
  На другом конце коридора, на лестнице, послышались гулкие шаги и смех -
  перемена подходила к концу, и старшеклассники нехотя возвращались в лоно науки.
  
  От юношей за версту несло табаком, а над девушками витал резкий,
  тяжеловатый запах духов, смешанный с фруктовым ароматом турецкой
   жевательной резинки "Love is".
  
  Время от времени, кто-то из юношей произносил шутку, и все девушки, словно
   молодые кобылки, начинали дружно ржать.
  
  Глядя на эту толпу молодёжи, можно было отметить одну странную
   особенность: складывалось впечатление, что и девушки, и юноши надели на себя
   всё самое лучшее, что нашлось в их гардеробах, но при этом надели
   всё сразу и впопыхах.
  
  На девушках красовались кофты всевозможных расцветок ("из ангорки" -
  как уточняли счастливые обладательницы, забывая, что в живой природе попросту
   не бывает фиолетовых и розовых коз), мини-юбки и лосины -
  стандартный вещевой набор каждой уважающей себя девушки,
  особым же шиком почитались брюки, ткань которых носила романтическое
   название "мокрый шёлк".
  
  В одежде юношей никаких кричащих расцветок не наблюдалось, но была заметна
   другая крайность: отдельные детали одёжки своим писклявым диссонансом
   выпадали из общего слаженного ансамбля, как то: спортивный костюм и ботинки,
  или классические брюки и кроссовки (джинсы ещё не обрели характер
   массового психоза), а в качестве дополнительного аксессуара -
  пластмассовый дипломат, постепенно уходящий в небытие
   из-за входящих в моду рюкзаков.
  
  Сочетание несочетаемого объяснялось многими причинами: отсутствием вкуса,
  капризным поветрием моды, неимением материального достатка - все эти нюансы
   всплыли на поверхность благодаря отмене школьной формы, игравшей на протяжении
   многих лет роль социальной "уравниловки". В итоге, школьники первыми ощутили
   на себе всю "прелесть" социального неравенства среди "равных".
  
  Шум в коридоре усиливался из-за вновь и вновь прибывающих учеников.
  Но вот подходили учителя, открывали двери кабинетов, и шум, капля за каплей,
  всасывался внутрь учебных помещений.
  
  Всё это время Елена стояла, не шелохнувшись, в зальчике, боясь ненароком
   выдать своё присутствие.
  
  "Надо уходить отсюда, и ещё надо найти Валерия Николаевича и...", -
  но тотчас её мысли были прерваны тягучим верещанием школьного звонка.
  
  Коридор стремительно пустел: захлопывались одна за другой двери,
  стихали голоса и смех - школа погружалась в водоворот знаний.
  
  Рыжеволосая девочка осторожно выглянула в коридор: пусто!
  
  Потихоньку, на цыпочках, она подошла к ближайшей двери и внимательно
   прислушалась к нескончаемому учительскому монологу. За дверью скрипучий
   женский голос вещал что-то совсем уж непонятное: "...когда субатомные
   частицы собирались вместе, образовывая атомные ядра, каждая из них
   сохраняла свой природный спин, и ядерный спин оказывался тогда равным
   сумме моментов количества движения, которые имели отдельные частицы...".
  
  Елена отошла от двери в полном недоумении: "Что это такое? Неужели мы
   всё это будем проходить в старших классах?"
  
  Она осторожно подошла к следующей двери и, бросив все силы на понимание
   учебного материала, прислушалась к бодрому женскому голосу: "...это так
   называемый классический неандертальский тип, череп которого характеризуется
   низким лбом, тяжёлым надбровьем, низкой черепной коробкой. Тем не менее,
  объём их мозга был больше, чем у современного человека...".
  
  Одна из дверей в начале коридора резко распахнулась, выпуская девушку,
  в руках которой была тряпка, испачканная мелом.
  
  Елена, застигнутая врасплох, тотчас отпрянула от двери, из-под которой
   только что, так интересно рассказывали о чьих-то мозгах, но эта
   предосторожность была излишней - старшеклассница не обратила на неё
   ни малейшего внимания, а вскоре и вовсе исчезла из виду, скрывшись
   на лестничном пролёте.
  
  "Я устала", - подумала девочка, направляясь к лестнице.
  
  Спустившись на второй этаж, она остановилась в нерешительности,
  раздумывая, что делать дальше. Из задумчивости её вывел знакомый голос,
  неожиданно раздавшийся из-под полуприкрытой двери - то был голос
   Валерия Николаевича.
  
  - Но вы поймите, многоуважаемая Любовь Евгеньевна, я так не могу
   больше работать! И, как правильно вы сейчас заметили, творческий процесс
   находится не в его компетенции, так в чём же дело? Сколько можно нам,
  да и вам, конечно, терпеть это чудовище?
  
  Спокойный женский голос мягко, но настойчиво, вклинился
   в патетические увещевания худрука:
  
  - Я прошу вас, Валерий Николаевич, не употреблять такого рода выражения
  относительно Александра Петровича. Вам прекрасно известно,
  почему он находится здесь.
  
  Стряхнув с себя остатки былой трагичности, худрук истерично заверещал:
  
  - Да, да...я ценю ваш благотворительный порыв, Любовь Евгеньевна,
  все мы, безусловно, скорбим по поводу несчастного случая, произошедшего
   с его дочерью, но заметьте, это не может служить единственным оправданием
   всех его вздорных поступков. В конце концов, он уже давно должен был
   выйти на пенсию. Да и со своими прямыми обязанностями он тоже уже давно
   не справляется, я точно знаю, мне говорили и не раз, что на уроках труда
   этот...э-э...педагог разглагольствует о политике, проповедует открыто
   коммунистические идеи (это в нынешнее-то время!), но и это ещё не всё,
  он может позволить себе ударить ученика, что вообще недопустимо с точки
   зрения педагогики... - худрук набрал в лёгкие больше воздуха, собираясь
   продолжить обличительный монолог, но снова вмешался женский голос.
  
  - Валерий Николаевич, а почему бы вам не поднять этот вопрос на педсовете?
  
  В голосе худрука послышалось беспокойство:
  - Гм...зачем же так прямо? Я с вами в частной беседе...
  
  Женский голос, бесцеремонно прервав худрука, обрастал стальными шипами:
  - Но от вас только что поступил сигнал о недопустимых методах
   педагогического воздействия, а я, как директор школы, не могу оставить
   этот сигнал без внимания.
  
  - Гм...простите, Любовь Евгеньевна, но я не автомобиль, чтобы подавать
   сигналы, я - творческий человек и у меня больное сердце. Я просто хотел
   посоветоваться с вами...э-э...рассказать о том...о том... как проходят
   репетиционные мероприятия.
  
  - И как же они проходят? - в голосе директора сквозила насмешка.
  
  - Замечательно! - голос худрука мало-помалу набирал былую трагичность. -
  Вот если бы...а впрочем, что об этом говорить - у вас свои задачи,
  у нас - свои. "Нет, человек не властен над собой! Пусть будет так,
  как решено судьбой". Великодушно извините, Любовь Евгеньевна,
  что отнял ваше драгоценное время, но вы же понимаете, вопрос
   очень существенный...
  
  Елена отошла от двери и медленно побрела по коридору.
  
   ...По прошествии двух недель, сидя в переполненном зале и глядя
   на бархатную ткань занавеса, Елена думала о том, что занавес представляет
   собой условную границу, разделяющую мир на две половины:
  одна часть принадлежит зрителям (таким, как она), другая - актёрам.
  
  Занавес раскрылся, и представление началось...
  ***
  
  - Надо переходить на другую сторону, - Елена оглянулась на друзей. -
  Эй, не спать, осталось совсем чуть-чуть.
  
  - Ага, "чуть-чуть", - заворчала Иринка, - до моря ещё вон сколько
   топать. Всё, надоело мне тут с вами ходить, я домой хочу!
  Всё равно не дойдём. Папка однажды нас с мамкой туда повёз -
  знаешь, сколько ехали? А тут пешком...
  
  - А тебя никто силком не держит, - процедил сквозь зубы Сашка, -
  разворачивайся и вали отсюда. Придёшь домой - компотику своего
   попьёшь и дрыхнуть завалишься - чё тебе ещё надо?
  
  - Сам иди! - Иринка обиженно засопела. - Это ты прицепился
   к нам, как репей. Тебе вон, мамке своей помогать
   надо, а ты тут с нами ходишь. Ох, и задаст она тебе:
  вырвет крапиву - и по жопе! - Нарисованная в уме картинка
  экзекуции привела Иринку в неописуемый восторг. - А потом
   и папка твой придёт с работы - добавит ремня, чтоб не шлялся
   по морям, а дела делал! Лентяй. Кто не работает, тот не ест, понял?
  
  - А тебе только и надо, чтоб пожрать! - вспыхнул Сашка. -
  Вот я и смотрю - какая ты жирная. Работаешь много, да?
  
  - Я не жирная!!! У меня такая фигура...плотненькая - в бабушку пошла.
  
  - "В бабушку пошла", - передразнил Сашка, - уже давно "перешла"
  и бабушку, и дедушку.
  
  - Заткнись!
  
  - Сама заткнись!
  
  - Да тише вы! - вмешалась Елена. - А то напугаете его.
  
  - Кого? - воскликнули хором удивлённые Сашка и Иринка.
  
  - Кого-кого... Ёжика, кого же ещё.
  
  Путники остановились и стали наблюдать.
  
  Ёж перебегал дорогу, направляясь в сторону лесополосы.
  Его крохотные серые лапки быстро мелькали из-под игольчатой шубки,
  а острая мордочка с блестящей пуговкой-носом слегка дрожала,
  готовая в случае опасности мгновенно скрыться в спасительных недрах шубки.
  
  - Ой, какая лапочка! - взвизгнула Иринка. - Давайте его поймаем.
  
  - Не трогай его! - в голосе Елены чувствовалась категоричность.
  
  - А я хочу, что тебе жалко? Я только поглажу - и всё.
  
  - Это тебе не кошка, - вклинился в разговор Сашка. - Не трожь ежа.
  
  - Чего ты всё время лезешь? - насупилась Иринка. - А я знаю,
  почему ты за нами идёшь, сказать? Сказать?
  
  - Что ты знаешь, жирная? - Сашка угрожающе сжал кулаки.
  
  - Ха! Все давно знают, что ты...а где ёжик? - Иринка растерянно
   озиралась по сторонам.
  
  - Удрал от тебя, жирная, - Сашка мстительно хохотнул. -
  Увидел, какая ты "плотненькая" - и удрал со всех ног.
  Всё - конец ёжику. Сдох от испуга.
  
  - Ты чего обзываешься? - глаза Иринки заблестели от навернувшихся слёз. -
  А ты...ты...здыхля неморуща! Всё, я - домой, а вы идите к своему морю, -
  она отвернулась от молчавших друзей и пошла прочь.
  
  Елена укоризненно посмотрела на Сашку:
  - Зачем ты так?
  
  - А-а, пусть идёт, без неё лучше, - Сашка покраснел, -
  а то будет всю дорогу ныть.
  
  Елена молча смотрела на удалявшуюся фигуру. Какое-то время
   она ещё колебалась, но приняв решение, уверенно шагнула вслед за Иринкой:
  - Ира, постой. Да погоди же...
  
  Иринка нехотя повернулась:
  - Ну, стою, гожу.
  
  - Ой, лучше сказать "жду".
  
  - Ну, стою, жду. Чего тебе?
  
  - Ты обиделась, да? - Елена старательно избегала её взгляда. -
  Не обижайся, это он нарочно тебя дразнит, - она перешла на шёпот, -
  мне кажется, ты ему нравишься.
  
  Лицо Иринки осветила неуверенная улыбка:
  - Правда?
  
  - Да, мальчишки всегда дразнятся, когда им девочка нравится...
  
  Иринка самодовольно хмыкнула, но тут же с подозрением покосилась на Елену:
  - А все говорят, что это ты ему нравишься.
  
  - Что за глупости, - поспешно отмахнулась Елена.
  
  - А вот и не глупости, - повысила голос Иринка, - так все говорят.
  
  - При чём тут все? - Елена тоже повысила голос. - Это сплетни.
  А здесь, как говорит папа, факт налицо.
  
  - Какое лицо?
  
  - Не важно. Ты мне веришь?
  
  Иринка с ещё большим подозрением взглянула на Елену:
  - Ты, Ленка, странная.
  
  Елена поморщилась:
  - Называй меня "Елена", пожалуйста. Так ты мне веришь?
  
  - Да верю, верю...
  
  - Хорошо. А по поводу моря - не беспокойся, -
  Елена взглянула на ручные часики, - дядя мой через полчаса будет проезжать
   мимо Немчиновки - и подбросит нас.
  
  - Как?
  
  - Вот так! - Елена улыбнулась, и показала руками, как дядя будет
   подбрасывать их вверх словно мячики.
  
  Девочки дружно рассмеялись.
  
  Во время их непродолжительного диалога, Сашка стоял поодаль и делал вид,
  будто любуется окружающим степным пейзажем, когда же девчонки перешли
   на шёпот - не выдержал, пробубнил себе что-то под нос и,
  обиженный, зашагал прочь.
  
  Быстро перейдя на другую сторону дороги, он углубился в лесополосу.
  
  - Ой! - спохватилась Иринка,- надо же Сашке сказать.
  А чего это он без нас пошёл? Са-аш, стой! Мне тебе сказать надо...
  
  - Не кричи ты так, - Елена нахмурилась.
  
  - А-а, - отмахнулась Иринка, - какая разница, я с ним радостью
   поделиться хочу! Са-а-ашка, ну стой, не бежи...
  
  - Беги, - поправила Елена.
  
  -...не беги-и! Лен, ой, Елена, я пойду его догоню, ладно? -
  и, не дождавшись ответа Елены, она помчалась (тяжело пыхтя) догонять Сашку.
  
  Песчаная тропа, ответвлённая от основной дороги,
  вела в начало лесополосы.
  Немногочисленные деревья, безжалостно опалённые солнцем,
  выглядели почти что неживыми, словно из них разом высосали
   все живительные соки, и теперь, опустошённые, они лишь сухо
   поскрипывали искривлёнными ветками, проклиная всё изнуряющую сушь
   вместе со своими младшими собратьями - колючими кустарниками,
  которые в знак солидарности потрескивали в ответ.
  
  На верхушках рассохшихся стволов виднелись пышные шапки птичьих гнёзд,
  а на земле лежали, утрамбованные тяжестью собственного веса,
  кучи-насыпи из свалявшихся сухих веток. Кучи эти по форме были схожи
   с гигантскими муравейниками. Считалось, и не без основания,
  что в них обитают змеи, поэтому опасные залежи старались
   при случае обходить стороной.
  
  И, конечно, Сашка уже резвился на одном из таких "муравейников".
  
  - Слезай, дурак, допрыгаешься! - Иринка опасливо поглядывала на кучу,
  не решаясь подойти ближе. - Здесь змей полно. Покусают.
  
  - Змеи жалят, - заметила подошедшая Елена.
  
  - Какая разница? - Иринка пожала плечами. - Всё равно будет больно.
  Давай, слезай, - она снова обращалась к Сашке, - надо колонку искать,
  я пить хочу - умираю прям!
  
  Однако Сашка, не обращая на неё внимания, продолжал прыгать наверху.
  
  - Ну и сиди там, дурак! - разозлилась не на шутку Иринка. -
  Нас дядька Ленкин заберёт, и мы на Косу поедем, правда, Лен...ой...Елена,
  а ты оставайся. Ты вообще не должен был с нами идти. Мы тебя в машину
   не возьмём, да, Лен...ой...Елена, пусть домой идёт.
  
  Сашка в один миг кубарем скатился вниз:
  - Чё, правда, дядька заедет? - он выжидающе посмотрел на Елену.
  Та утвердительно кивнула. - Классно! Слушай, а куда он подъедет?
  
  - К остановке, возле Немчиновки.
  
  - Слушай, а дядька твой не удивится, что ты так далеко от дома будешь?
  
  - Ну, во-первых, моего дядю трудно удивить (он сам кого хочешь удивит).
  А, во-вторых, он довезёт нас не до самой Косы, - Елена извиняюще улыбнулась, -
  так что придётся ещё немного пройти пешком...
  
  Воспользовавшись паузой в разговоре, Иринка торопится задать
   мучающий её вопрос:
  - А как же дядька узнал, что ты будешь в Немчиновке?
  
  - Догадался!!! - Сашка покачал головой, испустив тяжкий вздох. -
  Дай, думает, заеду в Немчиновку и заберу Ленку. Экстрасенс он,
  как Кашпировский. Видела по телевизору, как тот говорит: "Даю установку"?
  Дед мой после этого всегда засыпает, и ржать начинает.
  Папка ему: "Бать, а, бать, ты чего?" А дед всё ржёт и ржёт.
  Потом просыпается: "Нема установки". Так ему однажды дядька Колька,
  взял и штаны снял, когда он заснул под Кашпировского.
  Проснулся: "Нема установки", а тут дядька ему: "Батя, а где твои штаны?"
  Дед глаза выпучил, не поймёт, а потом как стал орать: "Эх, Христа Бога
   душу мать, Сталина на вас нема, он бы цього Кашпировського,
  зо всию установкою зараз бы у Сибирь загнал!" Еле успокоили деда.
  Он после этого к телевизору совсем не подходит, боится. Говорит,
  Кашпировского нам американцы заслали, как раньше заслали колорадского жука.
  
  Сашка рассмеялся, а вместе с ним и Елена.
  
  - Поняла, Ирка? Даю тебе установку: не жрать, не жрать...
  
  - Отстань от меня, - Иринка обиженно насупилась.
  
  - Да ладно, Ирка, я же тебе помочь хочу, ты, наверно, голодная,
  дом далеко, - Сашка хитро прищурился, - а нам идти до-ооолго.
  Вдруг дядька Ленкин не приедет или...нет, вдруг заблудимся, а?
  И кого же нам придётся съесть в первую очередь? Меня - нельзя,
  я - тощий, Ленка - отличница, остаёшься ты - жирная двоечница...
  
  - Ты что?! - возмущённо вскинулась Иринка. -
  Я не двоечница, я - хорошистка. Меня на "линейке" недавно хвалили.
  Ты дневник мой посмотри - там одни пятёрочки и четвёрочки.
  А ещё у меня примерное поведение. А ещё меня Валентина Андреевна
   постоянно хвалит и пишет в дневнике: "Молодец".
  
  Давясь от смеха, Сашка с трудом произносит слова:
  - Во-во...теперь...точно...начнём с тебя, а на могилке...напишем "Молодец!"
  
  - Дурак!!! - вскипает Иринка. - Елена, скажи ему!
  
  - Надо бы нам поторапливаться, - Елена снова посмотрела на часики. -
  Дядя Костя скоро будет в Немчиновке. Сейчас дойдём до конца,
  а потом свернём направо...
  
  - Зачем до конца? - перебивает её Сашка. - Давай срежем.
  Пролезем через кусты и пёхом через виноградник, как раз к кладбищу
   и выйдем, так короче.
  
  - Я не полезу через кусты, - категоричным тоном заявляет Иринка, -
  они колючие - я платье порву.
  
  - Кто тебя спрашивает, дура? - выдохнул Сашка, даже не взглянув в её сторону.
  
  - Успокойся, Саша, - Елена улыбнулась, - давай всё-таки дойдём до конца,
  здесь не так далеко.
  
  - Вот вы и идите прямо, а я пойду через виноградник.
  Встретимся на кладбище, у колонки. Всё, я пошёл, -
  с этими словами Сашка быстро исчез в кустах.
  
  Какое-то время было слышно, как он с трудом продирается сквозь
   колючий заслон, но затем всё стихло.
  
  - Какой же он всё-таки вредный, - Иринка опасливо огляделась
   по сторонам, - бросил нас одних, ведь страшно, да?
  
  - Перестань, чего нам бояться? - Елена в нетерпении повела плечом. -
  Пошли уже...
  
  - А можно я тебя за руку возьму? - Иринка плотнее придвинулась к Елене,
  судорожно вцепившись в рукав её платья.
  
  - Ну что ты, как маленькая? Отцепись от меня! Тебе совершенно нечего бояться.
  
  - Ага, а дух? Сашка - хитренький, вон как быстро удрал, потому что знал -
  здесь ЕЁ дух живёт.
  
  - Чей дух? - Елена в замешательстве остановилась, а Иринка,
  довольная произведённым эффектом, шёпотом добавила:
  - Дух дочки Александра Петровича...
  
  Елена усмехнулась, недоверчиво поглядывая на Иринку:
  - Ну и врушка ты, нет тут никаких духов.
  
  - Я - вру? - Иринка задохнулась от возмущения. - Да ты спроси у моей мамки,
  если не веришь, или тётку Зинку - все про это знают.
  
  - Про что?
  
  - Так убили его дочку. Здесь прям и убили.
  
  - Как убили? - растерянно улыбнулась Елена.
  
  - Я точно не знаю, но говорят, когда её нашли,
  она ещё живая была и успела сказать, кто её убил, вот.
  
  Елена пристально вгляделась в лицо Иринки:
  - Кто же её убил?
  
  - Папка мой говорит, что сын директора совхоза с дружками напились,
  привезли её сюда и убили, а мамка говорит, что она, Злата то есть,
  сама поехала с ними, что она была такая, - Иринка многозначительно
   посмотрела на Елену.
  
  - Какая?
  
  - Ну, гулящая...
  
  - А этих...кто убил, их наказали?
  
  - Не знаю, может и наказали.
  
  Постояв немного, девочки возобновили прерванный путь.
  
  - Я знала, что у Чертов... - Елена осеклась, - что у Александра Петровича
   дочка умерла, но я думала от болезни. А давно это случилось?
  
  - Сейчас вспомню, - Иринка наморщила лоб, - да, мы как раз Жизель резали...
  
  - Кого??? - испуганно заморгала глазами Елена.
  
  - Овцу нашу, - спокойно пояснила Иринка, улыбаясь.
  
  - А почему "Жизель"?
  
  - Другой у нас не было, она одна была...
  
  - Да нет же, - Елена нетерпеливо отмахнулась,- назвали, почему так?
  
  - А-а, так брат папкин, который на заработках,
  прислал на Новый год коробку конфет...такие вкусные были, -
  Иринка жадно сглотнула слюну, - а на коробке овца была нарисована,
  в юбочке, как у балерины, и подписано - "Жизель". Ой, такая смешная...
  Мы все так смеялись. Потом папка с фермы ярочку принёс, вот мы и назвали её,
  как ту овцу, с коробки.
  
  - Понятно, - Елена улыбнулась.
  
  Между тем, Иринку уже было не остановить:
  - Ну вот, мы как раз Жизель резали, вдруг прибегает тетка Зинка,
  вся белая, трясётся, нашли, говорит, Злату в лесополосе, мёртвую.
  А я тогда маленькая была совсем, ну, не совсем маленькая,
  мне было пять, нет, шесть лет... Потом похороны были, только меня туда
   не взяли, а мамка с папкой пошли. Мамка до сих пор забыть не может,
  что на похоронах, жена ПрокОпича (они в начале нашей улицы живут),
  так вот, Прокопичиха эта нарочно вырядилась в прозрачную кофту,
  и пришла она, как мамка говорит, не горе выразить, а покрасоваться
   перед всеми, и нет у неё ни стыда, ни совести. Представляешь,
  какие люди бывают?
  
  - А она красивая была? - опустив голову, Елена разглядывала свои
   стоптанные босоножки.
  
  - Кто? Прокопичиха?
  
  - Злата...
  
  - А ты её разве не видела?
  
  - Наверно, видела пару раз, но не запомнила.
  
  - Я тоже её плохо помню, маленькая совсем была. Помню только,
  волосы у неё были длинные, пышные такие. - Иринка замолчала,
  но ненадолго. - Ещё говорят, Чертовский после этого совсем дурной сделался.
  
  Елена вздрогнула, как от удара:
  - Это как понять?
  
  - Да говорят, злой он стал или обиженный. Пристаёт ко всем, ругается.
  Ну, ты же знаешь, какой он полудурАшный.
  
  - Нет, не знаю, - тихо произнесла Елена.
  
  Иринка с удивлением посмотрела на неё:
  - Да ты что, Елена? Все об этом говорят.
  
  - Что ты заладила: "все говорят, все говорят", у тебя что -
  собственного мнения нет? - Елена, сама не зная почему,
  разозлилась на Иринку. - Болтаешь какие-то глупости!
  Знаешь что, - она внезапно остановилась и заглянула
   в испуганные глаза Иринки, - а, может, тебе действительно
   вернуться домой? Родители приедут - тебя не застанут,
  будут волноваться. Иди-ка ты домой. Так будет лучше для всех.
  
  В глазах Иринки блеснули слёзы:
  - Ты что?! Я не пойду одна по лесополосе, - её нижняя губа смешно
   оттопырилась и задрожала, - я к морю хочу пойти. Ты же обещала...
  
  Черты Елены исказила злобная усмешка:
  - К морю хочешь? Нет, не пойдёшь, здесь останешься.
  Что ты там говорила про дух? Вот и проверишь: правду люди говорят или врут.
  
  Елена скинула босоножки, подхватила их на руки и, не оглядываясь,
  бросилась бежать вперёд. Вдогонку ей нёсся отчаянный рёв:
  "Ле-еенка, не бросай меня!"
  
  Она точно знала, что неповоротливой Иринке никогда не угнаться
   за ней и это заставило её на мгновение ощутить неизведанный доселе восторг,
  сложившийся под влиянием двух противоположных чувств: щемящей жалости
   и яростного злорадства. Этот восторг шумно бурлил и пузырился в крови,
  горяча стремительный алый поток до такой степени, что, казалось,
  по венам бежит уже не кровь, а настоящая лава. В висках бешено стучало,
  грудь теснила разбухающая почка радости, а сердце готово было разорваться
   от нахлынувших чувств.
  
  Добежав до середины лесополосы, Елена свернула куда-то вбок
   и вскоре совсем исчезла из виду.
  
  "Она сейчас вернётся, она сейчас вернётся", - твердила про себя Иринка,
  безуспешно пытаясь отогнать нарастающий страх, чья когтистая лапа
   уже вовсю щекотала волосы на затылке...
  
  
  ***
  
  
  "Дзиньк-дзиньк" - звук то удаляется, то приближается вновь.
  
  Иринка приоткрывает левый глаз и тут же поспешно закрывает: солнечный луч безжалостно царапнул по нежной, расслабленной сном, радужке.
  
  "Дзиньк-дзиньк" - продолжает что-то настойчиво шуметь под окном, и вскоре до Иринки доходит, что могло послужить источником таинственного звука. На значительном расстоянии друг от друга вбиты в землю два стальных колышка, к которым прикреплена проволока, а к ней надёжно прилажена цепь, удерживающая мохнатого пса от излишних посягательств на свободу. Когда пёс бежит от одного колышка к другому, цепь, соприкасаясь с проволокой, начинает издавать то самое "дзиньканье", разбудившее Иринку.
  
  Стряхнув остатки сна, девочка переворачивается на спину, сладко потягивается всем телом и, замерев на мгновение в неудобной позе (отчего становится похожей на ленивую кошку), прислушивается к звукам в доме. Тишина. Только слышно, как тикают старые часы на стене,
  в прихожей.
  
  Сегодня особенный день.
  
  Неделю назад родители Иринки удачно продали пару быков, и теперь, когда все невзгоды остались позади, семья готовилась к важнейшему ритуалу - поездке в районный центр для приобретения серьёзных покупок и разных пустяшных покупочек, позволяемых себе только в такой вот особенный день.
  
  Предвкушая будущую поездку, и, связанные с ней приятные хлопоты, Иринка радостно бьёт в ладоши.
  
  Чтобы почувствовать себя самым счастливым человеком на земле, ей необходимо было приобрести на рынке следующие вещи: во-первых, заколку для волос в виде больших английских букв, складывающихся в романтическое слово "LOVE" (желательно, чтобы заколка была с блёстками, и совсем уж желательно, чтобы Верка из параллельного класса, увидев это блестящее чудо, непременно лопнула бы от зависти); во-вторых, купить ещё одну заколку, но уже в виде жучка - об этой безделушке Иринка грезила с тех самых пор, когда Олечка С., гордо переступив порог класса, предстала перед ахнувшими одноклассницами во всей своей красе, особый блеск которой придавали необычные заколки-жучки.
  
  "Надо купить таких заколок три, нет, пять штук, - ликовала Иринка, переворачиваясь на живот и зарываясь лицом в подушку. - Что ещё...ах да! Пирожное "Корзиночка", пирожное "Птичье молоко", пирожное "Картошка"...
  
  Все эти сладости Иринка мечтала вкусить в местном кафе, воплощавшем собой, по наивным верованиям местной детворы, обитель рая на земле. Здесь же можно было отведать и чудо-напиток, завезённый из далёкой страны. Напиток разливался по пластиковым стаканчикам и продавался по цене, составлявшей стоимость двух "Корзиночек" и одной "Картошки", но, несмотря на это, желающих попробовать заморскую диковинку прибавлялось с каждым днём всё больше и больше. Новоиспечённый адепт, купив заветный стаканчик, осторожно, чтобы, не дай Бог, не пролить ни капли драгоценной жидкости, подходил к своему столику, садился, и с минуту блаженно наблюдал, как в стаканчике радостно шипят пузырьки, затем, с некоторой опаской, делал первый глоток и, уже посвящённый в тайну "Раскоканного Прикола", гордо озирался по сторонам, мол, и чем я хуже других; после этого, как-то совсем уж нарочито смело отхлёбывал тёмно-коричневую жидкость, морщась с непривычки от щекотавших нос пузырьков.
  
  Иринка ещё не успела оценить всех достоинств заморского напитка, и это обстоятельство её сильно угнетало, хотя, сказать по правде, угнетало её совсем другое: некоторые одноклассники уже успели приобщиться пузырьковых тайн и вовсю хвастали этим. Настала пора и Иринке прикоснуться к неведомому, а прикоснувшись, смело войти в сонм избранных.
  
  Конечно, пришлось долго убеждать родителей в потрясающих качествах напитка и целесообразности его покупки, но те никак не могли взять в толк, чем, например, компот собственного приготовления отличается от заморского напитка, пусть даже и трижды потрясающего, и если он и потрясает воображение, то только аховой ценой, и потому, никакой такой "заморыш" никогда не вторгнется на территорию семейного бюджета и тем самым, не прорвёт, хоть и грамотно выстроенную, но всё же хрупкую его оборону.
  
  Со стороны Иринки в ход пошли уговоры, слёзы, обещания и снова слёзы, просьбы, заверения, жалобы и опять слёзы, слёзы, слёзы. Так, мало-помалу, подтачивая неприступное, категоричное "нельзя", Иринка вскоре добилась своего - родители произнесли заветные три слова - "там видно будет", выступившие гарантом того, что любимое чадо всё-таки получит желаемое.
  
  Распластавшись на кровати, Иринка продолжает предаваться мечтам: "А ещё надо купить колечко с сердечком и лак перламутровый или красный, а лучше - и тот, и другой. Наверно, мамка не разрешит. Скажет "рано ещё" или "денег нет". А если у папки спросить...".
  
  В доме хлопнула входная дверь, и Иринка внимательно прислушивается к звуку шагов входящего. Она давно научилась различать шаги отца и матери: отец старался ступать как можно тише, словно боялся внезапно оторваться от земли и улететь в небо, а мать, напротив, громко шлёпала пятками по полу, без меры суетилась и порой, казалось, что мысли её с трудом поспевают за телом.
  
  Шаги быстро прошлёпали в кухню и вскоре оттуда послышались скворчащие звуки обжариваемого на сковородке сала.
  
  Не вставая с постели, Иринка заорала во всю мощь своих не по-детски крепких лёгких:
  - Мам!!! Мы в кафе заедем после рынка, ты обещала?!
  
  Из кухни долетел раздражённый голос матери:
  - Чего орёшь, как ненормальная, глаза сначала продери.
  
  Где-то в глубине двора раздаётся чахоточное пыхтение заведённого мотора - это отец выводил из гаража свой старенький "Москвич".
  
  Иринка мгновенно оказывается на ногах и бежит к окну, но успевает лишь заметить мелькнувший светло-голубой бампер. Шум мотора звучит теперь глуше и доносится уже не со двора, а со стороны уличной дороги.
  
  Схватив, висевшее на спинке стула платье, Иринка начинает суматошно напяливать его через голову, но, запутавшись в рукавах, окончательно теряет из виду горловой вырез и от этого запутывается ещё больше.
  
  - Дурацкое платье, - цедит она сквозь зубы и попутно прислушивается к тарахтению мотора за окном. Вот оно стало как будто глуше, а теперь и вовсе стихает. Сердце Иринки тревожно забилось. Так и есть! Машина отъезжала от дома в неизвестном направлении.
  
  - Мам!!! А куда это папка поехал?
  
  - К Грише Корнейчуку, за бензином, - выныривает совсем рядом спокойный голос матери. Оказывается, пока Иринка возилась с платьем, мать уже хлопотала в коридоре, примыкавшего вплотную к Иринкиной комнате. - Умывайся скорее, папка приедет - кушать будем.
  
  Иринке наконец-то удаётся справиться с платьем и, успокоившись, она выходит из комнаты в коридор.
  
  Мать сидела на корточках у серванта и вынимала из нижнего ящика какую-то посуду.
  
  - Я платье надену то, красное, что мне Валя подарила на день рождения, - рассуждает вслух Иринка, поглядывая в сторону гостиной. Там стоял большой полированный шкаф, в котором лежали вещи "на выход", то есть новые, ни разу не надёванные вещи, с любовью разложенные на полках. Иногда, правда, они вынимались из шкафа, чтобы продемонстрировать кому-то из знакомых, и тогда по комнате распространялся лёгкий цветочный аромат, сохранявшийся благодаря кусочкам мыла, разбросанным предусмотрительной хозяйкой по углам полок.
  
  - Нечего со сранья перед зеркалом крутиться, лучше бы матери помогла, вместо того, чтоб о тряпках весь день думать, - мать строго отчитывает Иринку, не забыв при этом бегло бросить взгляд на своё отражение в серванте.
  
  - Ага, а сама, вон в бигудях всю ночь спала, - укоризненно выпаливает дочь, тоже мимоходом оглядывая себя в зеркале.
  
  - Поговори мне ещё, сейчас по губам дам, - незлобиво обещает мать, исчезая в дверях кухни.
  
  Иринка нехотя плетётся за ней.
  
  - Ириш, - тон голоса матери сбивается на просительную интонацию, - сходи к курочкам, посмотри яички.
  
  - Не могу, - отмахивается Иринка, спеша к двери, ведущей на улицу, - мне умыться надо.
  
  - Всё папке скажу, не нервируй меня. Ты слышишь?
  
   Угроза матери возымела действие.
  
  - Вчера только смотрела, - обиженно повышает голос Иринка, но послушно плетётся к курятнику, ругая про себя несушек за их излишнюю производительность.
  
  - Ирина-а! - кричит вдогонку мать. - Захвати с огорода пару помидорок, лук и укроп - я салатик сделаю.
  
  - Ну, мам!!!
  
  - Я кому сказала?!
  
  В любой другой день Иринка, пожалуй, и заупрямилась бы, но сегодня был особенный день, а потому, продолжая бубнить себе под нос что-то нехорошее о курочках и помидорках, она, скрепя сердце, идёт на хоздвор.
  
  Вернувшись из "малого крестового похода", Иринка демонстрирует матери добытые трофеи: старый ковшик, по дну которого сиротливо перекатывалось, ещё тёплое на ощупь, яйцо, две крупные, по форме напоминающие сердце, помидорины, лохматый пучок укропа и длинные, хрустящие стебли молодого лука, общим числом 7 штук.
  
  - На вот, - торжественно произносит дочь, вручая матери добычу.
  
  - А чего так мало укропа принесла? - мать недовольно разглядывает жалкий пучок. - Иди, ещё нарви - побольше.
  
  - Ну, мам, - голос Иринки начинает жалобно дрожать, - папка скоро приедет - не успею ведь собраться.
  
  - Чего там собираться? - снисходительно улыбается мать. - Ладно, иди уж. Только смотри, вещи аккуратно вынимай из шкафа, а то после тебя - чёрт ногу сломит, ты слышишь, Иринка?
  
  Но Иринка её не слышит. Внимание девочки целиком сосредоточено на полированном гиганте, внутри которого томятся вещи, взывающие к тому, чтобы их поскорее освободили из шуршащих пакетов, сорвали яркие этикетки с китайскими иероглифами, и осторожно, боясь причинить им хоть малейший вред, надели бы на человеческое тело. Обоняние Иринки донельзя обострилось: ей кажется, что в комнате начинает витать цветочный аромат. Девочка жадно протягивает руку к дверце шкафа, чтобы поскорее ощутить этот аромат наяву, но в её грёзы бесцеремонно вмешивается голос матери:
  
  - Ирина, папка приехал!
  
  Иринка ойкает, и чарующая цветочная магия сразу исчезает.
  
  - Папка! - радостно верещит девочка, выбегая из дома.
  
  Отец уже заглушил двигатель и, улыбаясь, вылезает из машины:
  - Что, Ириш, по папке соскучилась?
  
  - Пап, ты бензин достал? - деловито интересуется Иринка, но отец её не слышит. Он бережно захлопывает дверцу машины, аккуратно поправляет дворники, и с нежностью проводит ладонью по лобовому стеклу. - Достал? - нетерпеливо повторяет свой вопрос Иринка.
  
  - Что? - отец отрешённо смотрит на дочь, не понимая, чего она от него хочет, но спохватившись, весело кивает. - Достал, достал. Не волнуйся, доча.
  
  Всё существо Иринки наполняется безграничной радостью и любовью ко всему миру - и так хочется разделить эти чувства с кем-нибудь:
  
  - Пап, давай я тебе машину помою.
  
  - Зачем? - удивляется отец, осторожно поправляя зеркало на дверце. - Я вчера мыл.
  
  - Идите кушать! - доносится из окна кухни радостный голос матери.
  
  - Идём! - в тон ей весело кричит отец.
  
  Настроение у всех просто замечательное.
  
  - Я сейчас, - Иринка неожиданно останавливается на полпути к кухне.
  
  - Ты куда? - отец нахмурился. - Мать же звала есть.
  
  - Надо мне, я скоро...
  
  - А-а, - понимающе подмигивает отец, - давай, давай.
  
  Во время разговора с отцом, Иринку внезапно осенила одна мысль, которую она сейчас же решила претворить в жизнь.
  
  Незаметно прокравшись в гараж, девочка начинает рыскать по многочисленным полкам с инструментами, выискивая что-то очень важное для себя и наконец, после упорных поисков, находит то, что искала: банку с эмалированной краской, пару кисточек нужного размера и листы трафарета.
  
  Давным-давно, кто-то из родственников, торжественно вручил Иринке на день рождения увесистую папку прозрачных трафаретных листов, сопроводив акт вручения нудной тирадой об успехах в учёбе. Впоследствии успехи, конечно, наблюдались, но утверждать, что этому способствовал подарок, увы, нельзя, так как Иринка с самого первого дня забросила злополучную пачку трафаретов куда подальше и долгое время совсем не помышляла о ней. Но наступил момент, когда она всё-таки вспомнила о кипе листов, на каждом из которых, стройными рядами располагались дырки-буквы русского алфавита, чья величина зависела от размеров листа: чем он был больше, тем крупнее была и буква.
  
  Все средства были найдены, оставалось только выбрать подходящий по размеру трафарет - и приступить к осуществлению задуманного плана.
  
  Осторожно, чтобы не заметили родители, Иринка прошмыгнула мышкой (а, учитывая её комплекцию, лучше сказать, упитанным хомяком) к стоявшему за воротами автомобилю, опустилась на корточки и попыталась открыть банку с краской, однако, неожиданно для себя, столкнулась с трудноразрешимой задачей: вследствие долгого затворничества, крышка изрядно заржавела и намертво прилипла к банке, поэтому пришлось снова возвращаться в гараж - за отвёрткой - при помощи которой проклятая крышка, с трудом, но всё же поддалась, пав к ногам измученной победительницы.
  
  Девочка обмакнула кисть в вязкую массу и, приложив трафарет к капоту автомобиля, начала старательно выводить букву за буквой. Так, постепенно на свет явилось Слово. Всего слов было четыре. Каждое из них имело своё значение, но, только объединившись, несли они в себе тот многозначительный смысл, распознав который, читатель, в зависимости от своего политического кредо либо начинал блаженно улыбаться, либо - морщиться, как от зубной боли, либо попросту вытаращивал глаза, не зная, что ему делать: улыбаться или морщиться.
  
  Все эти частности Иринку, в силу возраста, не интересовали. Сейчас самым главным для неё было то, чтобы буквы выходили ровными и красивыми, однако из-за испорченной краски они получались смазанными, нелепыми уродцами, вызывая у девочки приступы раздражения. И всё же смысл слов, выведенных на капоте, в целом был понятен.
  
  Закончив, Иринка напоследок пробежала глазами написанное, проверяя, не допустила ли она какой-либо ошибки и, не обнаружив таковой, расплылась в довольной улыбке - сюрприз для отца был готов!
  
  - Иринка! - донёсся из дома требовательный голос матери. - Иди кушать, стынет же всё...
  
  - Иду-у! - кричит в ответ Иринка, прошмыгнув на хоздвор и пряча кисточки, трафарет и банку в амбаре, однако, отчего-то засомневавшись, переносит их, в конце концов, в погреб.
  
  За право обладания амбаром и погребом издавна соперничали две "бандитские группировки": крысы и хомяки. Первые, предпочитая, по-видимому, белковую пищу, обитали, преимущественно, в амбаре и сараях; хомяки же довольствовались овощным рационом - то ли витаминов им требовалось больше, то ли крысы умело держали оборону - так или иначе, зверьки вольготнее чувствовали себя в прохладном погребе, который служил им кухней, в то время как основным местом обитания оставался сеновал, расположенный неподалёку. Чтобы пресечь комфортабельную жизнь вконец обнаглевших хомяков, в погреб изредка забрасывался кот Васька (именно-таки забрасывался, потому что добровольно исполнять свой кошачий долг он категорично отказывался, предпочитая находиться день-деньской в хозяйской кухне и терпеливо дожидаться милостивой подачки со стола). Вероятно, там, где овощам и хомякам было хорошо, коту Ваське - страшно и одиноко. Страдалец издавал такие душераздирающие вопли, что мать Иринки не выдерживала и выпускала его на волю, попутно обзывая "нахлебником" и "сволочью неблагодарной". Другой кот, Мурзик, рвался в бой сам, выказывая тем самым, свою кошачью благонадёжность. Мурзик смело нырял в погреб, мог находиться там часами и, если удача была на его стороне, появлялся с мёртвым хомяком в зубах. Кота поощряли лаской и молоком и ставили в пример нерадивому Ваське, который хитро щурил свои зелёные глаза и с надеждой поглядывал на стол - авось чего-нибудь перепадёт...
  
  Деление всей территории на строго очерченные границы носило условный характер. Однако в этом, хорошо налаженном, хозяйстве всё-таки можно было выделить одну зримую границу, чётко обозначенную дощатым забором и железными воротами; граница как бы вещала: вот это -дом, сад, огород - моё, родное, а всё, что за воротами - чужое, не имеющее ко мне никакого отношения.
  
  Окончив свои конспиративные дела, Иринка подошла к колонке, открыла на полную мощь кран и подставила под чахлую струйку воды испачканные руки.
  
  Любой человек, живущий в степной части Полуострова подтвердит, что самой насущной проблемой при наступлении лета в этих краях является вода, а точнее, её отсутствие. В целях экономии подача воды в определённые часы либо перекрывалась напрочь, либо подавалась такой тонкой струйкой, что нужно было обладать колоссальным запасом терпения, чтобы исхитриться и набрать её в достаточном количестве. Сельчане не хотели полагаться на милость природы, и поэтому придумали следующий обходной путь. В земле выкапывалась яма, глубиной примерно 1,5 метра, естественно, яма копалась не наобум, а в нужном месте - там, где под землёй пролегала труба (одна из тех, что вкупе с другими - образует единую сеть трубопроводной системы), которая, в свою очередь, была накрепко связана своими железными артериями с центральной водонапорной башней. К основной подземной трубе подсоединялась ещё одна труба - вертикальная - с двумя выходными отверстиями-кранами: один кран (запасной) располагался внизу, почти у самого дна ямы, другой (основной) - наверху. Летом, когда напор воды ослабевал, и подача из основного крана становилась проблематичной, тогда-то на помощь и приходил нижний кран. Для спуска в яму пролагались ступеньки, а сама яма изнутри облагораживалась цементным раствором.
  
  Иринке повезло: было утро, а по утрам напор воды хоть и был слабым, но всё же достаточным для того, чтобы можно было воспользоваться верхним краном, а не спускаться, гремя ведром, вниз.
  
  Рядом с колонкой стояли различные ёмкости (вёдра, тазы, кастрюли, банки), наполненные доверху водой - этот каждодневный утренний ритуал соблюдался неукоснительно в течение всего летнего сезона (как шутили местные жители: "Потому как без воды - ни туды и ни сюды").
  
  С трудом отмыв руки от краски, Иринка поспешила к дому, где в дверях столкнулась с отцом, на лице которого читалось недовольство:
  
  - Где ты всё шляешься, давай бегом на кухню! А лыбишься чего, как майская роза?
  
  - Папка, я там тебе сюрприз приготовила, только ты заранее не радуйся, ладно?
  
  - Ладно, - отмахнулся отец, закуривая сигарету и направляясь к машине.
  
  Стояло чудесное солнечное утро: синева неба застыла сапфировой чашей и лишь изредка плавно скользили по кубовой кромке нежные пёрышки облаков. В саду весело чирикали воробьи, а где-то в отдалении неслась протяжно-заунывная песнь сизокрылой горлинки, и уж совсем некстати раздался вдруг поблизости стрёкот сороки, видно, высмотрела своим острым глазом лёгкую добычу - цыплят - и ждёт не дождётся, когда жёлтые писклявые комочки отстанут от кудахтающей матери и окажутся в небезопасной для себя (и удачной для белобокой воровки) ситуации. Такое утро окрыляло и дарило надежду, от такого утра хотелось смеяться и петь - и глава семейства запел: "Атас! Ах, веселей рабочий класс...".
  
  Если бы он знал, что его ждёт впереди, то, возможно, он выбрал бы другую песню, потому как иногда в мире случаются забавные совпадения.
  
  Счастливая Иринка, пританцовывая, вплыла в кухню и уже было раскрыла рот, чтобы поведать матери о сюрпризе, как вдруг, на улице раздался оглушительный рёв отца.
  
  Мать и дочь, на секунду оцепенев от страха, растерянно уставились друг на друга, не в силах вымолвить ни слова. Первой опомнилась мать: кусая враз побелевшие губы, она опрометью выскочила из дома, воображая всё самое страшное, что могло случиться с супругом. Следом за ней неслась перепуганная Иринка.
  
  Отец семейства, обхватив голову руками, с ужасом разглядывал капот автомобиля, отказываясь верить собственным глазам.
  
  На голубой поверхности капота грязно-серыми буквами была выведена надпись: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". В конце предложения вместо восклицательного знака красовалось сердечко, пронзённое стрелой. Ещё одно сердечко, побольше и без стрелы, было нарисовано чуть ниже. Сердечки придавали известному выражению пикантный смысл, превратив пламенный призыв в не менее пламенное предложение.
  
  Не понимая, отчего отец не разделяет её восторга, Иринка скороговоркой попыталась разъяснить ситуацию:
  - Я эти слова в газете твоей нашла...они большими буквами в самом верху были написаны...
  
  Увидев, как в глазах отца вспыхнули огоньки гнева, Иринка завершила объяснение громким плачем. Обычно данное средство действовало на отца обезоруживающе, но только не в этот раз!
  
  - Идиотка несчастная!!! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит? - отец в отчаянии стиснул голову руками и застонал, казалось, ещё немного - и он будет биться головой о капот автомобиля. - Полудурка кусок! - бессильно выдохнул он, игнорируя Иринкины слёзы.
  
  - Ну, чего ты завёлся? - вступилась за дочь мать. - Попробуй керосином оттереть, пока краска ещё не засохла...
  
  - Я тебе щас попробую! - взъярился супруг, закрывая собой машину. - Давай ещё ты со своим керосином...идите обе отсюда, к такой-то матери!
  
  Схватив Иринку за локоть, супруга обиженно отвернулась, метнув напоследок "последнее слово":
  
  - Совсем рехнулся со своей машиной! Дочь не жалко, а железяку пожалел...
  
  - Ты покупала что ли, - огрызнулся муж и не без ехидства добавил, - или, может, мать твоя, а?
  
  Супруга резко, как по команде остановилась и, уперев руки в бока, решительно повернулась к мужу, намереваясь отстоять задетую фамильную честь:
  
  - А при чём тут моя мать? Что ты всё цепляешься к матери? Ехать не хотел - так и скажи. Деньги получил - спишь и видишь, чтоб шары свои бесстыжие залить!
  
   - Ты, Надька, как была дурой, так и осталась - вся в мать! И дочуру полудурком воспитала. Так что, удивляться тут нечему - генетика!
  
  Не стерпев таких "научных" аргументов супруга разошлась не на шутку:
  
  - А ты, значит, у нас умный? Купил на последние деньги развалюху и теперь, полюбуйтесь, носится с ней, как с писаной торбой: то карбюратор полетит к чёрту, то движок заглохнет. А деньги на запчасти у кого занимал? А? Забыл? Все деньги угрохал, паразит, и ещё язык поворачивается мою мать ругать.
  
  - Ты за своим языком лучше поглядывай, а то я тебе его так укорочу, мало не покажется.
  
  Угрожающие ли слова главы семейства возымели своё действие или что другое, но супруга внезапно замолчала, схватила дочь за руку и быстро исчезла в дверях дома.
  
  Захлёбываясь в рыданиях, Иринка силилась понять: отчего отец, всегда такой добрый и покладистый, стал в одночасье злым и нехорошим; отчего не обрадовался, когда увидел приготовленный для него сюрприз, ведь Иринка так старалась!
  
  Вспоминая снова и снова его разгневанный голос, Иринке стало так жаль саму себя, что она зарыдала с ещё большим надрывом - так обычно воют маленькие щенки, впервые открывшие для себя всю несправедливость и жестокость окружающего мира.
  
  - Ууу-у, и чего папка наорал на меня? - обиженно тянула она, не замечая, что говорит вслух.
  
  - А то не знаешь? - вспыхнула мать, выпуская руку дочери и отступая на шаг назад. - Ты зачем, бестолочь, к машине полезла, это же ВЕЩЬ, понимаешь ты или нет? Она денег стоит. Мы с папкой копили, работали день и ночь, чтобы купить её - и нА тебе, вырастили вредителя на свою голову.
  
  - Я папке сюрприз хотела сделать, - поспешно вставила Иринка, но мать грубо прерывает её нытьё.
  
  - Ума нет - считай калека! Сделала сюрприз. Папка вон, до сих пор не может в себя прийти от такого "сюрприза". Ну, что за ребёнок? Все дети, как дети, а эта... Тебя, может, кто подучил? (Иринка отрицательно мотнула головой.) Нет? Сама до такой пакости додумалась, это ж надо...
  
  Окно кухни, широко распахнутое, выходило во двор, поэтому глава семейства, снующий от гаража к воротам, занятый исправлением последствий Иринкиной работы, имел возможность не только слышать обрывки разговора, но и лично принимать в нём участие:
  - Поедешь ты теперь на рынок, ну, я тебе устрою лёгкую жизнь, коза дранная!
  
  Услыхав угрозы отца относительно поездки, Иринка мгновенно стихла, однако её внезапная перемена в поведении осталась никем не замеченной.
  
  Наконец, разглядев, что дочь вполне спокойна, к тому же, внимательно прислушивается к каждому родительскому слову, материнское сердце втайне возликовало, убедившись лишний раз в собственной мудрости относительно воспитательных методов.
  
  Каким-то образом главе семейства удалось смыть с капота воззвание к мировому пролетариату, но вот обиду в душе - он стереть так и не смог.
  
  Пока обиженный отец сновал вокруг автомобиля, мать, собирая в тазик грязную посуду, с напускной строгостью в голосе пытала нерадивое дитя:
  
  - Ты всё поняла? - и, получив в ответ робкое "да", удовлетворённо кивнула головой и уже на выходе мягко напомнила дочери "поесть картошечки, пока тёпленькая".
  
  Как только дверь за матерью захлопнулась, Иринка прилипла к окну, вся превратившись в слух. Несмотря на всю важность момента, она вдруг поняла, что голодна, а поскольку времени до отъезда оставалось совсем мало, нужно было спешить: покинув временно свой наблюдательный пост, девочка проявила чудеса ловкости - пара-тройка движений - и вот она снова у окна, удерживая в руках тарелку, в которой уместились: жареная картошка, овощной салат, котлета и солёный огурчик.
  
  Хрустя огурчиком, Иринка видела, как отец подошёл к матери, что-то тихо сказал ей и, указав в сторону кухни, добавил нарочито громко то, отчего у Иринки сразу же похолодели руки - "Дома пусть сидит, никаких рынков!" - вынес он суровый вердикт, показывая всем своим видом, что решение принято и обжалованию не подлежит. Мать попыталась было что-то сказать, но передумала и махнула рукой.
  
  Огурчик всей своей солёной сущностью встал комом в горле, усмиряя аппетит. Да и как тут думать о еде, когда счастье, помахав пушистым хвостиком, умчалось, повизгивая, прочь, унося с собой: и заколки-жучки, и пирожные, и шипучий неведомый напиток...всё умыкнуло жадное счастье за собой. Растаяли, как сладкая вата, мгновения ожидания.
  
  День перестал быть особенным.
  
  Впервые в своей детской жизни Иринка столкнулась с горечью разочарования. И не горькое оно вовсе - это чувство - а самое что ни на есть солёное, застревающее нестерпимым комом в горле, мешая свободно вздохнуть...
  
  ***
  
  Вдох...выдох...удар сердца...ещё один...
  
  "Она вернётся, обязательно вернётся", - твердила про себя Иринка, нервно оглядываясь по сторонам.
  
  Иссушенные ветки деревьев напоминали скрюченные пальцы неведомых чудовищ, готовых схватить свою жертву и растерзать в клочья. Любая, лежащая на земле, палка воспринималась как ползущая змея, разумеется, очень ядовитая и злобная, потому как не может ядовитая живность быть по натуре пугливой и настороженной, но непременно - безжалостной, гадкой тварью, мечтающей убить всех и вся. В каждом шорохе слышался шёпот таинственных духов (как они выглядят в реальной жизни Иринка не знала, но исходя из всего услышанного, прочитанного и увиденного по телевизору, вырисовывался смешанный образ существа, схожего с пушкинским Черномором, гайдаровским Мальчишом-Плохишом и мультяшным привидением Каспером).
  
  В любой момент дух мог выскочить из-за кустов и напугать до полусмерти или, того хуже, утащить под землю, где, по рассказам бабули, обитал рогатый дьявол, варивший в котлах грешников.
  
  Невероятный ужас охватил всё существо девочки.
  
  Поддавшись панике, она отчаянно бросается в самую гущу колючих кустов, и где трудом, а где и криком: "Мама!" - начинает прокладывать себе путь.
  
  Ветки яростно царапали по лицу, жалили острыми шипами, цеплялись за платье и больно дёргали за волосы - казалось, Иринке уже никогда не выбраться из их цепких объятий.
  
  Продираясь из последних сил сквозь колючий заслон, она вдруг услышала, раздавшийся совсем рядом насмешливый голос Елены:
  - Скорее, Ирина, скорее! - подбадривала Елена, давясь от смеха. - Дух сейчас тебя схватит!
  
  Выбравшись из жгучих объятий кустарника, Иринка продолжала по инерции бежать вперёд, не сразу разглядев на своём пути каменный столб, увитый виноградной лозой.
  
  Мгновение - и камень звонко чмокнул детский лоб.
  
  Лёжа на земле, Иринка ревела в три ручья: её несправедливо обидели, бросили одну среди страшных духов, в довершении всего, зло подшутили. Сейчас ей хотелось, как никогда, очутиться дома: напиться вволю вкусного компота, наесться до отвала, а, главное, поведать встревоженным родителям, изобилующую кровавыми подробностями, историю своего неудачного падения. Родители будут охать и ахать, может даже, отвезут дочь в районную больницу.
  
  "Купят чего-нибудь сладенького", - всхлипнула Иринка, поднимаясь с земли.
  
  Кто-то дотронулся до её плеча.
  
  Иринка быстро обернулась - и оказалась лицом к лицу с улыбающейся Еленой.
  
  Было в её улыбке что-то фальшивое, надуманное, так бывает, когда человек, стараясь нарочно придать своему лицу толику доброжелательности, самозабвенно растягивает кончики губ, забывая при этом о выражении глаз.
  
  В глазах Елены сквозило победоносное чувство собственного превосходства.
  
  - Ну, как ты, нормально? - участливо обратилась она к Иринке, продолжая улыбаться своей фальшивой улыбкой.
  
  Иринка, убрав чёлку со лба, продемонстрировала кровоточащую ссадину:
  - Я голову ударила сильно, вот смотри, кровь идёт.
  
  Елена перестала улыбаться:
  - Хорошо бы зелёнкой или йодом помазать, а то инфекция может попасть в ранку.
  
  - И что? - насторожилась Иринка.
  
  Елена пожала плечами:
  - Всякое бывает. Летальный исход, например.
  
  - Чего? - Иринка с испугом уставилась на Елену.
  
  - Исход летальный, - раздражённо повторила Елена. - Не понимаешь, что ли?
  
  Лихорадочно покопавшись в памяти, Иринка решила, что "летальный" происходит от слова "летать" и, соответственно, бояться ей нечего, наоборот, было бы просто чудесно, владей она этой замечательной способностью.
  
  - Да, летательный исход, - отвечая своим мыслям, произносит она вслух.
  
  - Что? - настал черёд удивляться Елене.
  
  - У меня будет летательный исход, - улыбнулась Иринка, поглядывая на небо. - Я буду летать, как ангел. Бабуля рассказывала - они на небе живут, вместе с Богом, - многозначительным тоном поясняет девочка, примеряя на себя роль всезнайки.
  
  - Не летательный, а летальный исход, дура! - вспыхнула в раздражении Елена.
  
  - Сама дура! - огрызнулась Иринка, готовая биться за свою идею "летательного исхода" до победного конца.
  
  В глазах её было столько решимости, что Елена невольно отступает:
  - Ладно, идём, а то - опоздаем.
  
  - Идём, - соглашается Иринка, в душе которой всё ликовало.
  
  Всю дорогу до кладбища они прошли молча.
  
   ...Оставив позади лабиринт бесконечных, симметрично разбитых, аллеек виноградника и перешагнув последний рубеж - земляной оросительный канал-траншею, - девочки ступили на территорию кладбища.
  
  Чаще всего, первое, что непроизвольно бросается в глаза при входе на любое кладбище - это наличие свежих могил.
  
  Среди потускневших, анемичных могил-старожилов, "новички" выделяются роскошным буйством красок, и это буйство и является тем страшным напоминанием о неизбежности надвигающегося забвения. Молоденькие могилки, словно хвастливо кричат: "Уж нас-то точно не забудут! Мы не станем такими, как вы!". Но проходит время - и их уже нельзя отличить от всех прочих...
  
  Размягчённая солнцем кладбищенская земля в нужный момент разевала свою пасть и поглощала на веки вечные очередное человеческое тело, плюхавшееся вкусным десертом на дно земляной утробы. Насытившись вдосталь, она изрыгала (в зависимости от прижизненных качеств "продукта") либо прекрасный в своей гармонии цветок, осаждаемый пчёлами, либо чахлую в своей дисгармонии поганку, точимую червями, либо неприглядный, охочий до собственного благополучия, малоприметный сорняк - эдакий своеобразный привет живым от мёртвых.
  
  Последний месяц земле доставался разве что шиш с маслом вместо привычного десерта: люди отчего-то не спешили умирать. Казалось, из-за жары сама Смерть ошалела и замедлила свой ход, устало волоча за собой затупленную косу.
  
  Блуждая от могилы к могиле, девочки скоро и неизбежно наткнулись на Сашку, сидевшего неподалёку от колонки и занятого тем, что с силой ударял один камушек белого кварца о другой. Из-под рук Сашки красиво сыпались жёлтые искры, которые тут же гасли, не успев долететь до мягкой, как пух, земли.
  
  Заметив девочек, Сашка отбросил в сторону камушки и живо поднялся на ноги.
  
  В том месте, где он сидел, дожидаясь Елену с Иринкой, валялись многочисленные обёртки от конфет и крошки от печенья. Все эти улики свидетельствовали о том, что Сашка даром времени не терял: проведя тщательную рекогносцировку местности, он нашёл оптимальный способ удовлетворения своих насущных потребностей, правда, не совсем чистоплотный с точки зрения морали.
  
  Обведя глазами смятые фантики, Елена помрачнела:
  - Это ты всё съел?
  
  Довольный Сашка ухмыльнулся, демонстрируя язык, на котором таяла карамелька.
  - Ты поступил подло, - твёрдо заявила Елена, отходя к колонке.
  
  Сашка, чуть не поперхнувшись карамелькой, удивлённо заморгал глазами.
  
  - Точно! - поддакнула, раскрасневшаяся от жары и долгой ходьбы, Иринка. - Всё сам сожрал, а с нами не поделился.
  
  - Да не в этом дело! - зло выкрикнула Елена, поворачивая ручку крана несколько раз и подставляя руки под тёплую, нагретую солнцем, струйку воды.
  
  Сашка, сконфуженный злым тоном Елены, растерянно перекатывал во рту конфету, не зная, как ему лучше поступить: выплюнуть её или проглотить.
  
  - Ты же украл, понимаешь? - продолжала свою обличительную речь Елена, гневно сверкая глазами.- Неужели тебе не стыдно?
  
  Подумав немного, Сашка понял, что ему совсем не стыдно и тайком проглотил карамельку.
  
  Иринка тяжело вздохнула, кляня про себя Сашку, Елену, жару, пыль, фантики, впрочем, последние навевали обратные чувства - сожаления и ностальгической грусти.
  
  - Всё, надо идти, а то не успеем, - решительно скомандовала Елена, желая поскорее покинуть пределы кладбища.
  
  Напившись воды, друзья снова двинулись в путь.
  
  Вскоре кладбище оказалось далеко позади, и они снова вышли к трассе.
  
  Теперь первоначальный замысел похода к морю, растеряв былые радужные перспективы, стал казаться попросту идиотской затеей, так как жара продолжала усиливаться, а вокруг не было ни одного деревца, в тени которого можно было укрыться от палящих лучей.
  
  Путники уныло брели вперёд, и с каждым шагом испарялась надежда на удачный исход.
  
  Когда с губ Елены уже готово было сорваться постыдное предложение повернуть назад, а с губ Иринки - попрёки и жалобы, - Сашка неожиданно запел.
  
  Безобразно фальшивя, он искренне старался приободрить девочек, умиравших со смеху, слыша его жалобное "Чао, бамбино, плачет синьорина".
  
  Мужественно допев песню до конца, Сашка с новым пылом принялся тянуть следующую. В ней угадывался мотив всенародно любимой "Ламбады", но слова принадлежали исключительно Сашкиному воображению.
  
  "Со-о-оре ми сифоль кея мио туро ни сора-а...", - орал на всю степь Сашка, наивно полагая, что чем громче, тем лучше.
  
  - Не было там никакой "сифоли", - хохотала Иринка. - Правда, Лен? - обращалась она к впереди идущей Елене. Та смеялась в ответ, забывая даже привычно одёрнуть подругу по поводу своего имени...
  
  
  В колеблющемся от жары воздухе, словно по волшебству, материализовались аккуратные, белоснежные домики.
  
  Немчиновка возникла на горизонте в тот самый момент, когда измученные зноем путники потеряли уже всякую надежду увидеть её.
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"