Мне было шесть лет. Неполным семейством - сестры на тот момент ещё не было и в проекте - мы жили в новеньком панельном многоквартирном доме. Однокомнатный мирок в свежем спальном районе вмещал нас четверых и кота.
Время от времени к нам в гости сметать мебель и разбрасывать игрушки приходили соседские дети. Некоторые из них посягали на папу. И немудрено. Он никогда не жадничал покатать на шее, пощекотать или, например, пораскручивать тебя каруселькой, держа крепко за руки. Я эту щедрость, честно говоря, недолюбливала. Все должны были чётко знать, что данный конкретно папа - мой. И кружить он будет только меня. И на шее катать. Ну, в крайнем случае, ещё и брата. Точка.
Но меня никто не спрашивал.
Такой папа был один на весь двор. А дети - народ смекалистый и бойкий. Поэтому мне приходилось порой бросать оборону и отступать в квартиру напротив, под сени папы чужого. Ромкиного. Николай Иванычем его звали. Сложением он был похож на коренастого карлика и так сильно хромал на обе ноги, что помогал себе ходить даже не одной, а сразу двумя тростями.
Чаще всего Николай Иваныч просто сидел в своём кресле в центре гостиной и, не отрываясь, скручивал между собой какие-то провода. Надомный труд, за который к пенсии прибавлялась ещё копейка. Но когда Ромка принимал меня в качестве гостьи, полагалось сперва заварить чай и подать к нему угощение в виде бутербродов с маслом, - в такие моменты Николай Иваныч делал усилие, поднимал своё тяжёлое тело с кресла и, раскачиваясь, перемещался на кухню. Из ломтиков батона и крошащихся треугольничков масла он, отставив свои трости в сторону, сооружал для нас парусные кораблики.
Ещё у Ромкиного папы был москвич на ручном управлении и целый гараж, построенный по специальному разрешению прямо во дворе. Когда моё поколение дворовых сверстников стало чуть старше, мы табунами скакали с крыши этого гаража в траву и оттого звонко радовались.
Тётя Маша - Ромкина мама - была и выше, и краше собственного мужа. Но по какому-то страшному недоразумению тоже сильно хромала. Я не понимала, как такое возможно, чтобы сразу оба. Но мне объяснили, что так бывает, ввели в тезаурус слово "инвалид" и добавили, что подобных людей нужно жалеть.
Я удивлялась, но жалела. Даже тогда, когда Николай Иваныч, дрейфуя по внезапно опускавшемуся алкогольному туману, причаливал к двери собственной квартиры пьяный до беспамятства. Много раз мне случалось переступать через раскиданные по бетону лестничной клетки трости и, зажимая двумя пальцами сморщившийся нос, обходить по стеночке его самого, оплывшего, мокрого и краснолицего. Пробираться к своим. Мааам! Там Николай Иваныч снова пьяный...
То было начало девяностых. Запойных в микрорайоне было с излишком. И они были мне отвратительны. Все, кроме Николая Иваныча.
Шестилеткой я пошла в первый класс. А Ромка не пошёл. Ему было рано. Несмотря на одинаковый возраст, мы всё же были разными. Я исследовала и щебетала, Ромка - стеснялся и не выговаривал половины звуков. Я состояла в дружеских отношениях со всем детским сообществом двора, а у Ромки в друзьях не было почти никого. И в то время мне это казалось странным.
Он был очень добрым и, в отличие от меня, совершенно не жадным. Ему не приходило в голову, что можно приревновать ко мне отцовские шедевральные бутерброды. Или не позволить качаться на гимнастических кольцах, которыми была оборудована его комната. Мы это делали по очереди, демонстрируя друг другу новые финты кордебалета, и каждый раз честно ждали конца выступления.
Мама видела, что мы с Ромкой ладим, и предложила тёте Маше записать его вместе со мною в школу эстетики, которую я посещала по выходным. Танцы, рисование, пение и английский в лёгкой игровой форме - всё это должно было сделать нас маленькими интеллигентами. Не парле ву франсе да музицирование, конечно, но всё равно неплохо. Тётя Маша согласилась.
Там-то меня и осенило. Хотя я могла сколько угодно не замечать Ромкиной речевой особенности - подумаешь, кой-чего не выговаривает, с кем не бывало. Всё перевернул случай на уроке английского. Увидев Ромку на своём занятии впервые, учитель попросила назваться.
- Ёма Юско, - тихо сказал Ромка.
- Рома Луско! - помогла с переводом я.
- Это сколько ж тебе лет? - поправив очки, насупилась тётенька.
- Семь, - покраснел Ромка.
- Хм, - резанула англичанка, и по этому "хм" я поняла, что с Ромой, по всей видимости, что-то неладно.
Вернувшись по домам после субботних занятий, мы встретились вновь за чаем с корабликами, и я спросила у тёти Маши:
- Тёть Маш. А ваш Ромка тоже что ли инвалид?
- Тоже инвалид? - переспросила она ошарашенно.
- Ну, да. Николай Иваныч инвалид, вы вот тоже. Получается, и Ромка?
Повисло молчание...
... Чай был выпит, от корабликов остался прилипший к бледной тарелке кусочек масла, а в детской печально покачивались гимнастические кольца. Таким запомнился мне последний мой визит в нашу с Ромкой дружбу. У мамы состоялся разговор с тётей Машей. После - у меня с мамой. И всё.
Через несколько лет мы мереехали из микрорайона в центр, освободив квартиру для бабушки. Потом годы понеслись болидами. Я забыла черты лиц бывших соседей, дважды отрастила и дважды же обрезала косы, выучилась на писаку и съехала от родителей в замужество. Калейдоскоп показывал разное. Нынче же передо мной маячит седьмой переезд. Такое знакомое чувство: заселение новостройки. Поделилась с бабушкой. Начала вспоминать, как это было много лет назад, и тут мне вспомнился Ромка...
- Бабуль, как они там? Ты ж их иногда видишь, да?
- Николай Иваныч умер давно. А Ромка женился. Живут у тёти Маши. Тихо, уютно. Такой малыш замечательный у них - сущий ангел...
... Три десятка лет - ещё не багаж. Но кое-что о жизни я всё-таки знаю. Наши испытания и воздаяния создаются одним и тем же небесным цехом. И - чем бы ни исчисляли глупые взрослые своё смертное счастье - Ромка теперь счастливчик. В лице нового маленького "Юско" он заполучил назад своё детство, и волен лепить из него что угодно. Оттого мне сейчас светло.