Аннотация: Раны совести никогда окончательно не зарубцовываются (с) Публий
Приходила ночью, под полный месяц, когда воют ведьмы дурные песни и за каждой тенью таится нечисть, и закрыты ходы в небесный храм, к алтарям поганым и древним склепам, и любые истины так нелепы, что на полушаге из были в небыль остаётся только напиться в хлам.
Говорила тихо, почти шептала, то ли жалко звуков ей, то ли мало, и казалось - лучше б она кричала и что лучше тысячи новых ран, захлебнуться болью, пока возможно... А она вливала свой яд подкожно и шептала: "Поздно метаться, поздно", ковыряла, стерва, заживший шрам.
И слова наотмашь как плетью били - или, может, плетью она и была? - и казалось - лучше б уже добила, а она смотрела глаза в глаза и держала крепко на этом свете, и когда касалась моих отметин, приходилось всё-таки ей ответить, потому что дальше молчать нельзя. Потому что дальше лишь крематорий, где без всяких таинств и аллегорий на остатках выжженных территорий догорает раненая душа.
И хотелось выть от стыда и боли, а она держала мои ладони, и казалось, что отступало горе, становилось легче чуть-чуть дышать, становилось легче расставить точки и решить, что хватит уже пощечин, и в объятьях этой безумной ночи получалось вновь обрести себя.
Уходила затемно, до рассвета, и казалось - может, приснилось это? Но, едва заря золотила небо, в зеркалах ловила её я взгляд.