Вот точка отсчета - идет снег. Крупные слипшиеся хлопья снега медленно падают в абсолютно прозрачном воздухе и попадают прямо мне в глаза, делая их все тверже и тверже. Земля грустно вздыхает, вздымается всем телом, представая себя под новым углом зрения для одинокого путника, и через время вновь опадает, окутывая небеса клубами сизого дыма, в котором прячутся злые промерзшие до костей вороны. Я чищу мушкет и задумываюсь о судьбе мира, мысли как рой насекомых разлетаются в разные стороны. Куда только не могут занести мысли,- думается мне, и я обнаруживаю, что я еду верхом на лихом коне, который галопом рассекает сибирские необжитые просторы. Ветер хлещет в лицо, и шпага бьется о худую волосатую голень. Ворот моей шелковой рубашки оттопыривается, и из него выглядывают два белесых толстых червяка, они разевают громадные пасти, обнаруживая неровные ряды полуметровых бивней, порядочно источенных древоточцами. Передо мной разверзается жадный зев Земли, и я лечу вниз, лечу как есть - на коне и в полном боевом обмундировании. Но куда я падаю? Я всматриваюсь в расстилающиеся внизу салатные фермерские хозяйства, в каком-то из них я должен буду рухнуть. Я перекувыркиваюсь в воздухе. Боинг, из которого я выпрыгнул на полпути то ли к Майами, то ли к Парижу, остался где-то сверху вместе с остальными пассажирами и несколькими террористами из их числа. Или меня круто контузило на войне, или я перебрал с содержащими алкоголь коктейлями во время ожидания посадки на авиалайнер, но зрение отказывается фокусироваться и, мало того, уверяет меня человеческим голосом, что оно этого в принципе делать не умеет. Я, как и всегда, беспрекословно верю. Вдруг что-то дергается внутри меня - ведь я же падаю, как будто я только что это заметил! Зрение, несмотря на то, что оно полностью отказало мне, сообщило, что рядом кто-то летит. Пытаюсь разглядеть и ничего не вижу - только размытое пятно непонятного цвета. Вглядываюсь - бесполезно, словно я вижу не зрением. Вспоминаю! Я же сверхсекретный агент испанской инквизиции. Так точно, господа, - в носке беретта с глушителем, в каблуке склянка с цианистым калием, в манжете шпора по алгебре, в левой ноздре - стратегическая заначка махорки на черный день. И на зубе нитка, значит, я делаю логический вывод, что я еще и подрабатываю наркокурьером в свободное от работы время. Взрыв. Это взорвался самолет. Террористы не успели дотерпеть до цели и отправились на небеса прямо сейчас. Я снимаю рубаху и рву тельняшку на груди. Холодно ужасно, но уже поздно сожалеть о столь нетерпеливом обнажении тела. Под одеждой скрывался миниатюрный парашют, который, по прилагающейся к каждому агенту инструкции, следовало носить вместо или вместе с нижним бельем при использовании воздухоплавательной аппаратуры. Я не был уверен, что миниатюризированный парашют способен выдержать двоих, но чувство ответственности перед обществом в совокупности с всякими сугубо личными мотивами призывало к спасению неизвестно как оказавшейся за бортом девушки. Стоп. Почему я решил, что это девушка падает рядом? Я снова вглядываюсь, и вообще ничего не вижу, даже пятен никаких не вижу, может быть, рядом и нет никого. Все же, распластавшись в воздухе тем самым необходимым маневром, обеспечивающим движение в нужном направлении вкупе с достаточным равновесием, я начал понемногу скользить в воздухе в ту сторону, где, по моему мнению, должна была находиться девушка. Да, на ощупь это оказалась девушка, и куда только подевались конь и обмундирование? Даже и не знаю, как незнакомка расценила поведение хватающего ее полуголого мужчины, но сопротивления процессу спасения не оказала, я перетянул лямки так, что она оказалась внутри конструкции из замысловато переплетенных ремней и головоломных замков, надежно прикрепляющей парашют к телу потребителя. Осталось немногое - дернуть за кольцо.
Я точно не лечу теперь в воздухе, значит - уже приземлился, однако, не лежу на земле, это кажется мне опасным и несколько подозрительным. Такие вот мысли приходят в голову. Простые логические утверждения подсказывают мне, что я должен быть в беспамятстве, и, наверное, в реанимации. Однако окружающая природа всеми доступными ей средствами убедительно утверждает, что я нахожусь в джунглях. Причем я сижу в луже с АК, гранатой и клубком змей под ногами. Миссия по искоренению шаманов из стран третьего мира идет полным ходом. В трех днях ходьбы находится место эвакуации, куда я и поспешил. Я отмахиваюсь от назойливых видений и пытаюсь очнуться на койке в реанимации, но ничего не выходит. "Эй, вы там, кто-нибудь слышит меня?"- кричу я в темноту с тайной надеждой, что бренное тело стонет достаточно громко, чтобы услышала медсестра, при условии, конечно, что я все же жив и в реанимации после неудачного приземления, - "Приведите меня в сознание... и быстро! Или хотя бы подушку поправьте". Но никто не отвечает, однако становится чуть легче, и я отправляюсь на северный полюс со стаей квадратных слонов с целью ломать льды и вмерзать в айсберги. Однако суммарная трезвость моего рассудка оставляет в поле зрения нить, напоминающую, что все вокруг - лишь плод моего не на шутку разыгравшегося воображения, то есть бред. Какого черта, я не буду бредить! Я открываю глаза, но ничего не происходит, я несколько раз то открываю, то закрываю глаза, но картинка окружающего мира для меня не меняется. Я безапелляционно заключаю, что я должен на самом деле находиться в реанимации, и вселенная с еле слышным хлопком развертывается во все стороны. Сначала появляется койка, потом комната, в которой я лежу, потом достраиваются коридоры и другие комнаты, образуя госпиталь, затем проявляются улицы города, затем дома, за остальными построениями я уже не могу и не хочу следовать. Тем не менее, лучше я видеть не стал. Я лежу на койке, которую уже могу чувствовать затекшей спиной, но перед глазами только картинки из калейдоскопа без разноцветных стеклышек и с треснувшим зеркальцем. Только периферийным зрением я могу видеть какие-то движущиеся предметы и точки, но к ним я предвзято отношусь как к галлюцинациям, и стараюсь не обращать на них внимание. На койку радом кто-то присел - во всяком случае, так я интерпретирую пришедший из внешней среды звук. Рядом заговорил доктор, я не слышу звуков его речи, но каким-то образом понимаю все, что он говорит, на самом деле у меня нет абсолютно никакой уверенности в том, что все это мне не мерещится. "Мне сказали, что вы уже почти очнулись, и даже пытались вставать",- именно такие слова использует доктор,- "Хочу вас попросить все же не вставать, иначе вы же потом ужасно пожалеете об этом, через несколько часов самочувствие к вам все равно полностью вернется, и вы еще забегаете по коридорам как миленький". Я поворачиваю голову, все пятна тени и света на моей сетчатке перекувыркиваются, однако не дают столь необходимой информации об окружающем мире. Я поворачиваю голову еще раз - пятна снова меняются местами друг с другом, но все так же я ничего не вижу. Мимолетно я вспоминаю, что не мог видеть еще при падении, значит, зрение отказало не в результате удара о землю и действия лошадиных доз обезболивающих препаратов, которыми меня накачали при операции. Про операцию - это доктор говорит где-то на заднем плане. Он рассказывает, что нам повезло свалиться на землю радом с фермой, а не в чистом поле. Привезли нас в больницу в критическом состоянии - тупоголовые идиоты придумали втиснуться вдвоем в один крохотный парашют. Мне повезло гораздо больше, чем неизвестной девушке - ее спасти не удалось - в основном из-за того, что при ударе о землю она оказалась внизу, и я упал уже на нее. Вот такие бывают в жизни повороты, я ведь, в отличие от несчастной девушки, не сломал себе ни одной кости, только незначительно повредил некоторые внутренние органы. Что же, думаю я, использовать-то шанс, чтобы спасти ее, я использовал, но, по-видимому, ничего хорошего из этого не вышло. А начиналось все так хорошо...
Я усаживаюсь в кресло со своим номером. В первый момент знакомства оно кажется мне очень удобным, но это чувство крайне обманчиво, я знаю, что уже через полчаса полета нахождение в этом кресле превратится в настоящую пытку. Я, конечно же, знаю, что произойдет через час - несколько молодых людей поднимутся со своих мест, чтобы объявить всем, что самолет захвачен, и теперь мы летим совершать священный обряд самопожертвования. Но знание это, как, впрочем, и любое знание во всей своей массе противоречивых вариантов, не дает о себе знать. Я действую, чувствую и размышляю точно так же, как делал это тогда, в прошлом, несмотря на то, что тогда и есть сейчас - в настоящий момент я гляжу в иллюминатор и даже не догадываюсь о том, что меня ждет впереди, все на самом деле - прошлое. Самолет разгоняется по взлетной полосе и взлетает. Я достаю из кожаного чемодана журнал за неизвестно какой лохматый год и приступаю к немудреному чтению, однако через некоторое время ритм этого чтения сбивается, натолкнувшись на статью о "Большем Взрыве", да, да, именно так, с большими буквами. Среди вальяжных рассуждений о преимуществах одних видов отдыха над другими и проблемах восстановления поголовья вымирающих тварей статья, кишащая математическими моделями и физическими доводами, выглядит, по крайней мере, дико. Преодолев желание пролистнуть всю эту научную галиматью, я, в надежде хоть как-нибудь просветлиться, внимательно читаю статью два раза подряд. Мой порыв к знаниям закончился крахом, и не принес ничего, кроме потери двадцати минут драгоценного времени из моей жизни. Я зашвыриваю успевший замяться журнал обратно в чемодан и откидываюсь в кресле. По-видимому, никогда мне не понять теории этого большого взрыва, поскольку все попытки к этому я отбросил. Еще через некоторое время бездумного разглядывания обстановки я начинаю ерзать в кресле изготовленном как будто специально для того, чтобы терзать скучающих пассажиров своей неудобной формой и необычайной жесткостью. Устроившись наименее неудобно, я пытаюсь заснуть, но ничего не выходит, тем более, если ты надел парашют под тельняшку.
Я медленно иду по коридору, опираясь о стену рукой, и в каждый момент норовлю рухнуть на пол, распластаться там никчемной грудой зловонной плоти и больше никогда не вставать, хоть пинайте меня ногами. Невидящие глаза устремлены вдаль - туда, где по здравому смыслу должно было располагаться продолжение коридора. Четыре плоскости стен, пола и потолка, тошнотворно раскачиваясь, призывают к неудержимой рвоте, но я стойко иду вперед, выполняя важную миссию. Вперед, только вперед, в сортир. Не срать же посреди палаты? Хоть бы утку выдали больному человеку что ли. Я дохожу до конца коридора. Мгновенное расслабление, когда я упираюсь макушкой в торцовую стену коридора, нагоняет дикую тошноту. Все чувства превратились в одно - чувство абсолютной мерзости. Я оглядываюсь по сторонам - вокруг невнятные серые одинаковые прямоугольники дверей. Какая из них ведет в мужской туалет? Да хотя бы просто в туалет, тут не до физиологических предрассудков. Призвав на помощь интуицию, я рухнул всем телом на ближайшую дверь, понимая, что выйду я оттуда уже опорожнившийся. Дверь поддается, справа в поле зрения оказывается еще одна дверь, я ломлюсь в нее, разворачиваюсь, сажусь и откидываюсь. "Не забыть снять штаны, не забыть снять штаны",- твержу я себе, переводя сбившееся от марш-броска по коридору дыхание. Удивительным образом удача снова дала о себе знать, приведя меня хотя бы в туалет. Я делаю свои дела (писаю и какаю), и снова вылезаю в коридор, хватаясь руками за углы, и также - по стеночке - бреду в палату, непонятно как сдерживая резкие приступы тошноты. Дохожу до дверей палаты, вижу доктора, здороваюсь, чувствую, как теплый пот стекает по лицу, что-то ломается внутри меня, о чем свидетельствует резкая тупая боль в диафрагме, и я, полуотвернувшись от доктора, обрамляю завтраком косяк двери, долго обрамляю.
Какое-то странное у этого террориста произношение, он говорит на английском языке, но, забывая некоторые слова, после секундной паузы быстро выговаривает их на французском. Это я просыпаюсь от звуков щелканья затворов. Полусонная теплота, гудение из головы и привкус тошноты во рту еще не ушли, а ужасное положение, в которое я попал, уже открылось передо мною во всей его беспощадности. Несколько кубинских наемников приятной наружности, тряся автоматическим оружием, заняли ключевые позиции в самолете и грозили неминуемой смертью любому, кто им по какой либо причине не понравится. Рядом со мной, в соседнем кресле, лежит труп с перерезанной шеей и пускает на пол кровь. Мой сосед оказался агентом службы безопасности на авиалиниях, за что и поплатился. Нет, вскочить с кресла с намерением всех убить - это не выход. Надо найти способ выбираться отсюда окольными путями. Плотно облегающий парашют создавал давно забытое с детства чувство окутанности, когда я, в очередной раз серьезно обидевшись на родителей и весь остальной мир заодно, оборачивался несколько раз плотным покрывалом так, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и ложился в угол. Я лежал там и плакал, не обращая внимания на мольбы родителей простить их, и разворачивался только тогда, когда родители, исчерпав терпение, уходили, приходил мой брат и начинал меня, недвижимого, бить, посмеиваясь, ногами по почкам. Однако в иллюминатор ломиться нелепо, а чтобы выбраться другими путями придется проявить чудеса хитрости. Жить хочется, я подсознательно перехожу в режим показа чудес и показываю эти самые чудеса хитрости и изобретательности.
"Да не стони ты так страшно..."- прохладная рука ложится мне на лоб, боль как будто утекает из головы сквозь поверхность соприкосновения, абсорбируясь прохладой ладони. Я боюсь открыть глаза, боясь, что рука исчезнет, и кошмарная пытка непрекращающейся болью продолжится. Через время я все же открываю глаза, рука отдергивается, и два лезвия в моем мозгу снова начинают описывать полукруги, разрезая плоть и продолжая пытку.
- Я думала ты спишь,- послышался откуда-то издалека женский голос, я поворачиваю голову, но, как всегда, не вижу ничего внятного.
- Хорошо, что разбудила, я даже и не знаю, сколько уже времени всякие кошмары терзают меня. Да и не только кошмары, вот все время чудится, что я выписываюсь из больницы, долго собираю вещи, говорю с врачами, еду домой. Затем я на мгновение просыпаюсь, снова засыпаю, и снова - врачи, сборы, снова под дождем бреду домой,- я останавливаюсь, сомневаясь, интересно ли собеседнику, ведь я не могу видеть реакции. Да и есть ли он - ведь голос тоже может быть лишь частью еще не выветрившегося сна, содержимое которого я уже забыл.
- Да уж, мне тоже когда-то снилось что-то вроде этого,- слышу я ответ,- Тяжелое тогда для меня было время, может быть как у тебя сейчас. Хотя, может быть, и нет... Похоже, что ты раз за разом переживаешь случившееся тогда вперемешку с неестественными бреднями.
- Извини, но у меня в последнее время почти полностью отказало зрение, вот я и хочу спросить... Ты вообще кто? Извини, если не узнал по голосу, но для меня сейчас все звуки доносятся как будто издалека. Или ты - медсестра?
- Нет, я не медсестра. Но у меня есть причина сидеть с тобой, все-таки ты спас мою жизнь. Хотя я вначале подумала, что ты сошел с ума, и только потом поняла, что ты меня спасал.
- Разве? Ты и есть та девушка? Доктор сказал, что ты разбилась насмерть.
- Ты что? Опять бредишь?
- Наверное. То был только сон... А я говорил во сне?
- Да, много чего интересного.
- А ты можешь рассказать, что именно я говорил в беспамятстве?
- Ну... в общем, ты не сказал ничего особенно интересного.
- А что говорит доктор? Жить буду?
- Он говорит - "положение нестабильное", мало ли что это значит. Слишком сильно ты приложился головой.
- А еще что-нибудь интересное расскажешь?
- В принципе ничего особенно интересного не происходит... Вот только утром ты наложил себе в штаны, а потом тебя начало рвать, и ты чуть не захлебнулся.
- Да, пожалуй, не стоило спрашивать... А тебе не стоит сидеть здесь. Мне, конечно, приятно, что хоть кому-то не все равно, но я спасал тебя не для того, чтобы ты ухаживала за мной. У тебя наверняка своих дел полно.
- Ну уж нет, ты меня спас, теперь ты от меня так просто не отделаешься. Подушку поправить?
- Не надо,- но она все же поправляет подушку и вокруг повисает неприятная тишина, в которой через некоторое время появляются надувающиеся и взрывающиеся цветные мыльные пузырьки. Чтобы не заснуть, я продолжаю разговор первой попавшейся фразой,- Вообще говоря, я не уверен, что сейчас я не сплю и все вокруг не плод фантазии.
-Правильно делаешь, что не уверен, может быть, мы все находимся в какой-нибудь матрице, и не только сны нам снятся, но снится и реальная жизнь.
- В матрице? Что, тебе понравилось кино?
- Да.
- А, по-моему, полное гавно...
- Да нет, классное кино. Конечно, можно было бы сделать и лучше, но главное - это сама идея. В одном журнале читала, что в какой-то там религии на востоке считают, что существует только один человек, что весь окружающий мир ему снится, и что этот человек живет в этом мире. Я вот сразу подумала - прямо как в Матрице.
- И что это за тип за такой? - спрашиваю я, и, не в силах дождаться ответа, засыпаю.
У меня есть только один шанс, я иду вдоль рядов кресел, сзади один из террористов подталкивает меня стволом в спину. Надо думать быстро. Вообще говоря, это удача, если по просьбе сходить в туалет террористы не убивают тебя сразу, и это еще большая удача, если тебе разрешают туда сходить. Выйдя в небольшой коридорчик, я вижу еще двух террористов, пристающих к стюардессе и несколько дверей, в кабину пилотов, обратно в салон, в туалет и на выход. Сейчас меня очень интересует именно дверь, выходящая на свежий воздух. Один из террористов, проследив за моим взглядом, что-то произнес на непонятном языке, на что двое других хором расхохотались. Я молюсь, чтобы террористы оказались отморозками и выкинули меня за борт. Мои мольбы услышаны, кубинцы откупоривают дверь наружу, исходя из своего знания языка, я понимаю, что они собрались помочь мне с облегчением. Теперь я уверен в том, что мой ход сработает, и, пока террористы медленно перестают верить в здравый смысл, я спокойно беру стюардессу за руку и выхожу вместе с ней в дверной проем. Дым рассеивается и мой взор натыкается на ничто. От удивления я перестаю играть на саксофоне. Я восседаю в центре пламени, которое и есть я. Пламя разрастается во все стороны видоизменяя пустоту. "Ага, так вот он значит какой - большой взрыв",- догадываюсь я, - "Оригинальное конструкторское решение". Вдруг появляется голос: "И нет возможности отделить истину ото лжи, ибо все - ложь, реальности нет, весь мир вокруг люди выстраивают, руководствуясь историей, которую им нашептывают на ухо. Только самые отчаянные решатся взглянуть в глаза тому, кто рассказывает им эти истории... И вот ты поворачиваешь голову и смотришь прямо на него". Тут-то я и увидел источник странного голоса. Маленькая гранитная горгулья сидела у меня на плече. Мы встретились взглядами. Мгновение назад она что-то говорила, скрипя каменной челюстью, а сейчас неподвижно застыла. Около десяти минут мы смотрим друг другу в глаза, а затем я говорю: "Хорошо, рассказывай. Что же было дальше?" Каменная челюсть вновь приходит в движение, и история продолжается. Мы встречаемся снова в незнакомом городе. Она вся в красном, я - в непонятном. Я достаю из воздуха букет цветов и дарю ей.
- Это для тебя, единственная моя.
- Мерси боку,- говорит она и кладет букет в воздух.
- Вот мы снова встретились.
- И, наверное, еще не раз встретимся именно так, как и сейчас, в первый раз, но каждый раз по-разному.
- Как это так? Первого раза больше не будет.
- Ну ты и балбес,- она смеется, вынимает букет из воздуха и бьет меня этим букетом по голове, бутоны разрываются, и лепестки рассыпаются вокруг меня.
- Не понял... - только и могу сказать я.
- Намек номер один - где мы?
- Не знаю... К чему ты ведешь?
- Намек номер два - откуда у тебя цветы?
- Не знаю, нет, постой, я их купил для тебя!
- Хм... Намек номер три - ты спишь!- кричит она прямо мне в ухо.
- Ну конечно я сплю, почему бы и нет, говори по существу!
- Ну вот, все даже хуже чем я думала. Тупой и еще тупее. Хорошо, пошли грустить,- она хватает меня за рукав пальто и тащит куда-то.
- Грустить-то чего?- недоумеваю я.
- Проснешься - узнаешь чего.
Мы входим в осенний парк, и некоторое время молча бредем по нему, взявшись за руки. Все кажется мне ужасно знакомым, я тысячу раз видел эти черные деревья и листья, кружащиеся по дорожкам, выложенным потрескавшейся и посеревшей старой плиткой. Я даже знал, куда вела каждая тропинка и как выйти на ту самую поляну, где сильный ветер подбрасывает прямо вверх все новые охапки листьев, и, кажется, что низвергающийся поток этих листьев никогда не иссякнет. И если очень сильно захотеть и высоко подпрыгнуть, то оттуда можно взлететь прямо в небо и летать еще долго-долго наперегонки с воронами в теплом осеннем воздухе, причем ни один прохожий не заметит тебя.
- Дежа вю,- говорю я,- когда-то я уже здесь был, по-любому был.
- Тогда это случилось в первый раз, точнее, в первый раз, который я помню. Мне надо тебе сказать что-то очень важное... Во-первых, мы созданы друг для друга.
- Ну... Это я уже догадался.
- И, во-вторых, наши души притягиваются друг к другу... как магниты. Вот посмотри на меня,- она ждет, пока я пытаюсь различить ее контуры своим невидящим взором,- ты не видишь никого конкретного, только абстрактный образ девушки своей мечты. Помнишь наш разговор о сне и о реальности? Каждый сон - это как отдельная реальность, я не умею возвращаться в один и тот же сон, мне все время снятся разные сны. Но в каждом своем сне я встречаю тебя - мою абстрактную любовь. Конечно, ты сугубо конкретен, но только не для меня, во всяком случае, сейчас. Каждый раз сила притяжения сводит нас вместе, и каждый раз, просыпаясь, я снова и снова теряю тебя, не успев даже увидеть твоего истинного облика. С тобой наверняка происходит то же самое, просто ты воспринимаешь это по-другому. Я решила прекратить это раз и навсегда. Я просто больше никогда не проснусь.
- Разве можно не просыпаться?
- Можно, нужно просто захотеть этого,- она прижимается ко мне и шепчет что-то на ухо, я чувствую толчки ее теплого дыхания в ушной раковине, и, непроизвольно сконцентрировавшись на них, пропускаю смысл сказанных ею слов.
- Не расслышал,- честно признаюсь я, она снова прижимается и шепчет, на этот раз громче:
- Самое смешное в том, что ты тоже можешь не просыпаться, и мы будем вместе навсегда.
На некоторое время мешанина, непрерывно крутящаяся у меня в голове, вертится еще быстрее, меня как будто пронзает разряд тока, и зрение возвращается ко мне. Деревья пугающе быстро приобретают резкие очертания, я теперь могу видеть каждый отдельный лист у себя под ногами. Я гляжу в ее лицо и понимаю, что это Она, что она и есть Она.
- Так значит ты это ты, как я раньше этого не видел! Как ты была права, так больно просыпаться, зная, что все произошедшее было всего лишь сном,- я обнимаю свою истиною любовь, опасаясь, что иллюзия развеется,- еще больше я боюсь того, что снова проснусь и снова потеряю тебя.
- Мы просто не проснемся,- улыбается она.
"Просто не проснемся, как все просто. Боже мой, неужели такое счастье возможно?"- думаю я, еще крепче обнимая ее, и чувствую как что-то глубоко внутри меня начинает дрожать и как подкашиваются ноги,- "Ну вот, не хватало только еще и в обморок грохнутся от счастья".
Мама несильно, но настойчиво трясет меня за плечо. Пора одеваться и отправляться в детский сад. Хотел бы я сейчас заболеть, чтобы лежать весь день дома и смотреть телевизор. Но я не болею. Я поднимаюсь с кровати, и мама начинает меня одевать.
- Мама, а часто у тебя так бывает, что просыпаешься, и лучше бы не просыпался?
- Постоянно. Иди быстрей, там тебя папа уже ждет, на санках в садик поедете. Я надеваю шапку и выхожу на улицу, там идет снег.