Аннотация: Да в общем-то и затевал этот рассказик для того,чтобы выяснить что же. Ан нет не вышло!А ещё он сырой, я его только один раз читал. (Хотя сюда по моему в основном заходят мои знакомые, так что не очень-то и страшно)
Ведь всё же было чудесно! Мы шли себе по тропинке, которую сами протаптывали, точно на север, отсчитывая свой миллион и один шаг. И тут он падает на землю и начинает корчиться в судорогах, как тот наркоман, привязанный верёвкой к стальной раскладушке.
-я больше не могу!- Захлёбывается, встаёт на четвереньки.
-Ты что, ты что скоро стемнеет. Ты знаешь, как темнеет, когда нет фонарей и освещённых окон! Мы собьемся, мы ничего не найдём!- Но с ним что-то не так, я бью его по лицу, но он мне не отвечает ударом на удар, как всегда. Я сажусь рядом с ним, жду. Проходит время и он говорит: " Мы заблудились, раньше... Возможно, когда ещё только вышли, возможно, ещё раньше, когда связались с этой картой.... Её нарисовал сумасшедший! Или....Или просто какому-то человеку было нечем заняться. Я даже это себе отлично представляю. Такой, знаешь, спортивного телосложения подросток сидит на чердаке и от нечего делать рисует её углём на стене".
Я говорю: " Брось, карта выведена пером на пергаменте. Пергамент не терпит лжи". Нет, он меня не слышит. К чему ему рациональные объяснения? Он орёт только, что ему стыдно, что нельзя было принять в себя все семь смертных грехов из-за клочка бумаги, и скрывающегося за ним призрака большого счастья.
" Есть такие люди, которых собственное говно затопило до такой степени, что они уже даже не могут любить. Их любовь это выброс каши из собственных комплексов, неудолитворённости. Я боюсь этих людей, им слишком тяжело нести это в себе, они слишком злы. Часть той силы, что всегда творит добро, желая зла. Только наоборот". Я слышу эти слова, но не могу понять, кто их произносит. Я? Нет, я молчу, я только подумал что-то такое мимолётное, уже забытое. Эти слова уже были здесь. Я пытаюсь вспомнить, что я думал потому, что здесь, в этих странных местах, мысли оживают, становятся ещё опаснее, чем обычно. Если бы можно было совсем выключить свой мозг.
Рука, мне больно. Моя рука! Я вижу кровь на своих ладонях. Я очнулся. Он, наконец, очнулся. " Что со мной?", спрашивает он. "Ничего, ничего просто ты потерял сознание в очень опасном месте, нас врасплох застала ночь, но мы всё равно должны уйти отсюда. Я чувствую, иначе будет хуже. Куда уж хуже? Поверь мне, надо уходить".
Мне немного стыдно за то, что я порезал его ладонь, поэтому я незаметно выкидываю нож в траву. За кустами, вставшими вдоль дороги, бегают голубые огоньки, время от времени слышатся пьяные крики загулявших кампаний, низко-низко пролетают совы, круглые блюдца глаз, под ногами начинают появляться цветные фантики. Сначала их очень мало, но потом их становится всё больше и больше. Тише и тише, лес вырвался вперёд и упал на огромное белое поле, и наступила полная тишина. Страх охватывает меня всего от этой тишины, хочется разрушить её, но я не могу: Вдруг мой товарищ собьётся со счёта наших шагов и нам придется вернуться назад и начать всё снова.
Мне так захотелось отвлечься от настоящего, что я решаюсь на отчаянный шаг - я начинаю вспоминать. Нас было трое, но одного почему-то не стало, и мы остались вдвоём. Хотя нет, изначально нас было именно двое, и мы уже искали клад, и у нас уже была эта карта. Мы проходили по петляющей туда-сюда асфальтированной дороге, справа за редкими деревьями была видна река. Ёще был обрыв! Обрыв предварял реку. Слева - яблони, а за ними высокое-высокое здание, серое с чёрными окнами. Потом мимо нас проплывали маленькие избушечки, священники, коровы, трактора, и опять священники, люди, гулящие и гуляющие, прочее, прочее. Но вот река обступила нас со всех сторон, кроме одной, той, откуда мы пришли. Кладбище, старое, но не древнее, старое оттого, что неухожено. Такое, на котором половина могил провалилась, дорожки позарастали травой, где удивительно странно смотрится одинокий букет цветов у ржавой ограды. Откуда и почему именно в этот момент возникло оно тут? И как нам продолжать путь? Мы развернули нашу карту, что бы посмотреть, не могли ли мы ошибиться. Тут подошёл третий и начал говорить: " По чему бы не побереубивать всех ублюдков, которых я каждый день вижу по телевизору? Заткнуть, наконец, эти мерзкие глотки. Бесконечные сопли, приветы родителям, стихи, когда к первой строчке приписывают вторую только ради весьма и весьма сомнительной рифмы, или патриотические песни, после прослушивания, которых хочется лишить гражданства певца и отправить его куда-нибудь в Арктику. Однако же целые залы встают и глубокомысленно смотрят в даль!! Глубокомысленный взгляд - это лучшая маскировка слабоумия, в стране уж точно обречённой на что-то там такое важное, но самый главный начальник очень любит гоп-стоп. Когда я слышу слово "массовая культура" моя рука тянется к пистолету, которого у меня нет , но я его обязательно куплю, когда мы с вами ребята найдем клад.". Я долго недоумевал, но потом собрался с мыслями и сказал что-то вроде того: " Пункт первый. За что убивать столько людей, виноватых лишь в том, что они тупые сволочи? Они не ведают, что творят ( я так полагаю), и поэтому чисты перед богом, как дети", но он не дал мне довысказаться, и , довольно , истерично прервал меня. Надо отметить, что парень вообще был на взводе: переминался с ноги на ногу и ломал руки , в прочем я его никогда раньше не видел, может он всегда такой. " Как ужасно! Убивать! Разве я говорил о убийстве! Я решительно не понимаю, почему люди не могут все быть братьями, любить друг друга честно и бескорыстно... Ах да вспомнил, вспомнил, как я мог забыть! Этого не может быть оттого, что найдётся кто-то, кто развратит их. Я же знал, хе, хе". Мой товарищ, сё это время изучавший карту, вдруг словно очнулся " Послушай, - начал он,- мой друг не договорил, но я договорю за него. С чего ты взял, что мы ищем клад? Если два человека сидят у могил и изучают какую-то карту, разве это повод утверждать, будто они ищут клад? Да и сам посуди. Если бы мы были кладоискатели, то разве не поспешили бы мы уничтожить тебя, прознавшего о наших планах, и даже рассчитывающего получить свою долю? А раз мы спокойно говорим с тобой, то разве не оправдывает это уж нас целиком и полностью в твоих глазах?". Третий ухмыльнулся и, мигом раскусив хитроумный план моего товарища, прыгнул на него и резким движением свернул шею. "Теперь я второй, а не третий, теперь мы идём с тобой. Тебе же нет никакой разницы, ты всё равно уже решил поделиться второй половиной клада. Я тоже не жадный, не жадный, я не буду тебя убивать, если ты не убьёшь меня. А главное без обид. На обиженных цистерны с нефтью возят.... Эй, эй очнись, пошли, нам надо идти"... Так значит, я иду ночью в поле с убийцей моего друга, друга лучшего, мы с детства мечтали только о том, как вырастим и пойдём за кладом. Всё это долбаное детство! Между родительскими порками, между драками, драками чтобы в кровь (только в детстве можно без злобы кинуть в человека камень, ударить головой об асфальт), между унижениями от "больших мальчиков" сидели с ним напротив его дома, на дереве и мечтали о кладе! Ещё раньше были оба индейцами, скакать на лошади весь день напролёт и всё такое, и я обзывал дурой соседскую девчонку, а он доблестно меня бил, гнал до угла, жал руку и говорил, что всегда будет готов ответить услугой на услугу. Наши матери гуляли коляска к коляске, но о чём они говорили, я уже не могу припомнить, так же как не могу припомнить, мечтали мы тогда уже о нашем кладе или нет.
И вот всё становится ясно. Разве мог мой друг биться в истериках и говорить, что всё напрасно, это мог сделать только человек с совестью убийцы. Не смотря на то, что всё стало вдруг так ясно, я чувствую во всём этом что-то не то. Я вглядываюсь в лицо считающего шаги, но не могу разглядеть его, ночь слишком темна. Что-то не так, воспоминания слишком живы, но одновременно как-то не естественны.... Я вижу себя в них со стороны! Но это не играет большой роли или? Это не воспоминания! Я не могу помнить того, чего не могло произойти. Невозможно увидеть себя со стороны!
"Возможно,- поворачивается он ко мне,- я давно уже перестал считать шаги и поэтому мог слушать тебя. Знай же, что невозможного нет, я, например, услышал твой мысли. Я не хочу сказать, что всё так и было, как ты говоришь. Всё было совсем не так, по крайней мере, для меня. Но воспоминания твои очень для меня оскорбительны, как мог ты мой лучший друг принять меня за убийцу меня? Нет, я не менял лица, я это я. Твои самооправдания кощунственны, я хотел простить тебе твой проступок. Но теперь это невозможно, ибо я окончательно убедился, что у каждого из нас свой клад. Вместе мы ничего не найдём."
И он долго идёт молча, возле меня. Кажеться, протяни руку и можно дотронуться. Но становится дальше и дальше. Сначала больно, потом страшно, потом легко. Иду в поле ночью, по обрывкам газет, осколкам дисков. Что-то ждёт меня.