Полувековая традиция проводить конференции и встречи первых лиц государств в Ливадийском дворце сохранилась и по сей день. Роскошный парк, царские пенаты и южное солнце, блещущее над морем, настраивают любые делегации позитивно, и важные соглашения подписываются легко и непременно с оптимистическим взглядом в будущее. Тем более приятно оказаться в группе редакционно-технической подготовки решений и протоколов, пользоваться всеми привилегиями высоких гостей, ни за что, по сути, не отвечая.
- Да, да, - раздался вкрадчивый голос за моей спиной, - именно по этой лестнице взбегал молодой Боярский к Тереховой.
- А я-то думаю, откуда мне знакома эта, увитая виноградом, ротонда?
Я обернулся и встретился глазами с представителем секьюрити.
- Игорь Иванович, - обратился тот ко мне уже официально. - Завтра свободный день и мне поручено собрать список гостей для экскурсии по горному Крыму с посещением развалин древнего пещерного города Эски-Кермен.
- Какого города? - свёл брови я.
- Я знаю, многие отказались от поездки. Здесь бассейн в летнем павильоне с морской водой и окнами, пропускающими ультрафиолет, но...
- А сколько человек в списке? - поинтересовался я.
- Пока только девять, но программа интересная, с пикником на свежем воздухе.
- Записывайте и меня.
Перспектива хоть на день оказаться без галстука и вдали от начальства привлекла меня больше всего, и я готов был ехать куда угодно, в любые пещеры и каньоны, лишь бы хоть на время расслабиться и сменить обстановку.
- Так, пишу: Коренев И.И.
Петляя из стороны в сторону по узкой дороге, проложенной по самому дну глубокого ущелья, среди тенистого тоннеля из ветвей зелёных крон, наш автобус неожиданно вырулил возле большого зеркального озера, от которого брала своё начало тропа к руинам древней крепости Мангуп-Кале. Водитель притормозил, мы придвинулись к окнам, но путь наш лежал дальше, через посёлок с чудным названием Красный Мак, к другому памятнику древней цивилизации - остаткам пещерного поселения Эски-Кермен. Возле деревянного шлагбаума на небольшой каменистой поляне нас уже встречали представители местной администрации, экскурсовод и патрульная машина ГАИ. Выйдя из автобуса, я поднял голову вверх и увидел, парящую над поросшими скрюченным можжевельником скалами, птицу с большим размахом крыльев. Крутой продолжительный подъём среди валунов, покрытых лишайником и мхом, обернулся для многих участников нашей экскурсии одышкой и привалами; мы, вместе с сухопарой женщиной-гидом, ушли далеко вперёд от основной группы.
Руины древнего города, облизанные ветрами и ливнями, появились как-то неожиданно и словно перенесли меня сразу в иной, сказочный мир. Я заглянул в скальный проём, служивший кому-то окном несколько веков назад, и увидел просторное помещение, будто выеденное в скорлупе яйца, только каменного. Шагнул на ступени ведущей вниз лестницы, выложенной из отполированных миллионами сандалий камней, и мне послышался странный шёпот, исходивший откуда-то изнутри. Наклонив голову, я переступил небольшой каменный порог и очутился в округлом помещении с колонной по центру и двумя большими окнами. Приблизившись к одному из окон, я в ужасе отшатнулся, - прямо подо мной зияла пугающая пропасть глубиной в несколько сотен метров. За моей спиной повторился загадочный шёпот, я обернулся и заметил небольшой лаз в глубине зала. С замиранием сердца я приблизился к этому проёму и заглянул в узкое отверстие. Мерцающий огонёк свечи выхватывал из темноты силуэт старухи в цветных одеждах, сидевшей прямо посреди небольшой комнатки.
- Заходи, чего смотришь? - спокойно сказала она, продолжая раскладывать прямо перед собою какие-то странные карты большого размера.
- Здравствуйте, - нерешительно протиснулся в узкую дверь.
- Ну что, будет союзный договор? - спросила старуха.
- Нет, - твёрдо ответил я.
- И карты о том же говорят. - Старуха подняла голову и показала передёрнутое глубокими морщинами лицо восточного типа.
- Откуда вы знаете...
- Людей насквозь вижу, даже не интересно жить. - Узкие щёлки глаз татарки прятали любые эмоции. Зрачки понемногу привыкали к темноте, и я уже отчётливо различал толстый красный ковёр под гадалкой, чёрные карты с загадочными рисунками и узорчатый балахон, покрывавший её седую голову, - слипшиеся длинные пряди выбивались по бокам, на уровне плеч.
- Чепуха всё это, - сказал я и присел без приглашения на край ковра. - Люди сами вершат свои судьбы и пишут историю.
И вдруг старуха хрипло расхохоталась, да всё громче и громче. Испугавшись, что от её хохота может произойти землетрясение и пещера окажется под завалом, я поспешил сгладить ситуацию:
- Нет, я учил философию. Канта, Гегеля. И читал Булгакова, о том, что если Аннушка уже разлила масло, то...
- Дело не в этом, - перебила меня старуха, вытирая слёзы на глазах. - Есть ключевые, особенные моменты в жизни каждого человека, которые изменить невозможно, как ни старайся. Все другие, обычные, не ключевые моменты могут меняться сколько угодно, окрашивать события разными оттенками. Вся эта ваша служебная и домашняя возня, ремонты и усадьбы, все командировки и путешествия, все эти фотографии у красивых водопадов и возле знаменитых скульптур, всё это - пыль придорожная, и её легко сдуть. И тут же осядет другая, с похожими картинками. Но, только редкие, ключевые моменты могут перевернуть жизнь человека, изменить ход истории и даже решить судьбу всей цивилизации!
Похожие рассуждения приходилось слышать не раз, но меня почему-то цепляли слова старухи, хотя в какой-то момент показались обычным шарлатанством, ведь нетрудно было заранее узнать о визите нашей делегации, подстроить встречу. 'Сейчас предложит погадать за деньги!' - задумал я, чтобы окончательно разоблачить старую татарку.
- Ты думаешь, я аферистка и хочу выманить у тебя деньги, - затараторила старуха, будто прочитав мои мысли. - Нет, я только хочу избавиться от камня, в последнее время он стал тяготить меня. Может, тебе пригодится? Хотя, вряд ли. Был у тебя совсем недавно единственный шанс повлиять на возрождение единой земли славянской, но ты не разглядел его. Доклад своему боссу в Ливадии паршивый написал, - ни нашим, ни вашим. Вы там со своими дружками-советниками живёте припеваючи и дальше своего носа ничего не видите. На простых людей вам начхать! Всё, что было накоплено столетиями, всё просрёте и прогуляете!
- Но, я только готовлю документы, - зачем-то стал я оправдываться. - Решения принимают политики, мы - всего лишь пешки!
- Неправда твоя! - резко перебила меня старуха. - Вам всем так удобно! И политики - не Боги, а простые слабые люди, за которыми спрятались такие, как ты. Попробуй отстоять своё мнение, возрази, напиши документ от сердца, а не по заказу хозяев, и ты увидишь, как можешь повлиять на политику!
- От меня ничего не зависит! Меня вышвырнет система, если я буду отсебятину писать, а на моё место придут другие!
- Держи! - почти закричала гадалка и выкинула передо мной раскрытую ладонь, а на ней сверкающий красный камень.
- Что это? - испугался я.
- Неграненый рубин. Чистый. Это особенный камень. Если его потереть, то можно перенестись во времени и пространстве в узловые моменты своей судьбы. Можно даже повлиять на неё. Но, берегись! Чем чаще ты будешь это делать, тем труднее тебе станет жить привычной жизнью, влияние на ключевые моменты прошлого обязательно отразится на настоящем! И не всякий выдержит! Я вот, - не смогла! Забирай! Ты всё равно живёшь, как заблудшая овца.
Я внутренне протестовал против 'овцы' и против сомнительных магических свойств рубина, но почему-то схватил камень со сморщенной ладони и сунул в карман. На руке осталось странное жжение, а сердце забилось чаще.
- Чего спрятал? - улыбнулась старуха и я впервые увидел её чёрные глаза. - Три, не бойся! Сразу узнаешь: шарлатанка я, или нет.
Никогда не считал себя трусом, но тут меня охватило неведомое волнение, и реально затрясло в ознобе.
- Неужели, снова ошиблась с выбором? - подразнила меня старуха.
'Быть такого не может! - пронеслось в мозгу и я, запустив руку в карман, стал неистово тереть большим пальцем одну из граней. - Быть такого не может!'.
'Быть такого не может!', - исступлённо повторял я уже в который раз, теребя в руках секретное донесение из области. Передо мной коптила керосиновая лампа и тлела потухшая папироса. В списке обвиняемых по пятьдесят восьмой и подлежащих аресту сегодняшней ночью был мой закадычный друг Васька Коренев. Как же так? За что? Да и остальные, из списка, вроде, толковые мужики. Тогда, что же это? Чистка? Но, приказ есть приказ, надо выполнять! Я взял со стола фуражку, встал и подошёл к зеркалу. Капитанские погоны сотрудника НКВД ещё непривычно резали глаз, но обязывали оправдывать оказанное доверие командования. Твёрдой рукой сунул список 'врагов народа' в карман гимнастёрки, - пальцы упёрлись во что-то горячее. Что это? И тут я вспомнил, - пещеру, старуху, - всё вдруг вспомнил, ноги стали ватными, - еле доковылял до стула и тяжело опустился. Неужели это происходит на самом деле? А я, - 'чекист', призванный арестовать по политической статье своего собственного деда, Василия Коренева? Стоп! Почему: арестовать? Может, наоборот, - спасти? Но, я не помнил в историях про деда эпизодов с арестами или ссылками. Ташкент, кажется, был самой большой разлукой деда с семьёй. Да и тот, - ради заработков в голодное время.
Я снова подошёл к зеркалу и внимательно вгляделся в отражение незнакомого мужчины в форме капитана. Чёрные тонкие усики, острый нос и карие глаза. Как такое возможно? Мысли мои, а отражение - чужое! Бред какой-то! Или это и есть тот ключевой момент, в который нужно вмешаться? Что будет со мной, если я помешаю планам ареста? Расстреляют? Но, кого? Меня, Игоря Коренева, или этого капитана НКВД с орлиным взглядом? Я ещё раз потрогал камень через карман гимнастёрки, решительно надел фуражку и вышел в темноту деревенских улиц. Зачем-то же я оказался в этом месте и в это время? Значит, наверное, могу кое-что подправить в судьбе деда, а значит, - и в своей судьбе?
Где-то лаяли собаки, слышался скрип деревянных ворот и над всем этим - чёткие удары моих сапог о пыльную, каменистую дорогу. А вот и знакомый по старым фотографиям дом номер семь. Сердце забилось чаще и я уверенным движением, перекинув руку через забор, открыл калитку. Несколько шагов к крыльцу, потом вправо, к светящемуся окну и вот уже звонко стучу костяшками пальцев по стеклу. Занавеску одёрнула чья-то рука, окно распахнулось и ко мне выглянуло молодое лицо моего родного деда.
- Степан, ты что ль? Случилось чего?
Оказывается я - Степан.
- Случилось, Вась, пусти в хату!
Как передать переполнявшие меня чувства? Я жадно вдыхал этот кисловатый запах, разглядывал стены с полками и висевшими низками сушёных грибов, но особенно внимательно - лица моих предков, которым ещё и сорока-то не было. Мать поторопила детей спать. Дверь за старшим из сыновей - моим будущим отцом? - захлопнулась и дед Василий сел возле меня на лавку, а баба Маша поставила на стол две чарки. Да какое там 'баба'? Молодая привлекательная женщина!
- Нет, Вась, - я отставил стопки в сторону, - давай, потом как-нибудь выпьем. Дело серьёзное!
Я достал из кармана 'чёрный' список и развернул перед насупившим брови дедом. Тот внимательно пробежал бумагу глазами и спокойно сказал:
- Это ошибка какая-то, Стёпа. Ты, разве, сам не видишь? Ну, ладно я, а Гришка Науменко, Петька Косых и другие? Они же колхоз наш на своём горбу поднимали! Это ошибка, Стёпа! Там разберутся! - И дед поднял вверх задрожавший указательный палец. Марья присела рядом, взяла секретную бумагу в руки, потом перекрестилась и скороговоркой прошептала:
- Оно, может, и ошибка, Васенька, да пока там разберутся, тебя на Соловки успеют отправить, а там, поди, возвернись потом.
- Я тоже думаю, что это какое-то недоразумение, но в полночь мне приказано встретить два "воронка" из области, и обеспечить тихие аресты по указанным адресам. А это уже не шутка, Василий! Схорониться бы тебе на недельку где-нибудь, а там видно будет, - настойчиво советовал я, находясь в облике капитана НКВД.
- Чтобы я, честный работяга, да по задворкам хоронился?! - вспылил дед и стукнул кулаком по столу. - Ну, может, где и сказал крепкое словцо за власть нынешнюю, так это же свобода мнений! Вот! Разве за это сажать надо? Ну, пожурить, в крайнем случае!
- Тише ты, разошёлся, - зашипела Марья, - если машины присылают, значит, обязательно увезут. Кто ночью машины зазря гнать будет? Бери, Вася, деньги, все которые есть, сумку тебе соберу походную, и торопись на станцию, на Ташкентский поезд! Поживёшь у сестры моей троюродной, пока всё образуется.
- Да ты что, Мань? Чтобы меня в трусы записали? Сразу же заподозрят, что я утёк, искать станут! Хуже будет!
- Миленький мой, - запричитала Марья, схватив деда за руки, а я сидел рядом и ничего не мог посоветовать, комок подступил к горлу. - Прошу тебя, ради меня, ради деток! Беги сейчас же!
- А что ты людям скажешь, как сыновьям в глаза будешь смотреть?
- Я придумаю что-нибудь, объясню как-нибудь. Скажу, что ты к этой, рыжей убежал...
- Какой ещё, рыжей?
- Ну, к этой, бухгалтерше из города. Помнишь, летом переучёт у нас в конторе делала? Ты там, говорят, всё клинья к ней подбивал, зажимал её в коридорах.
- Я? Да ты что, слушаешь болтливых баб? Ну, а, ежели и столкнулся с кем в узком коридорчике, так это ещё ничего не значит! Ишь, "клинья"!
- Вот и хорошо! Значит, люди поверят быстрее! А ты ещё записку для верности напиши, мол, прости, Марья, не судите, сыночки, а спутался я грешным делом с одной женщиной...
Светало, один за другим будили всё вокруг голосистые петухи и только в некоторых деревенских домах уже давно не спали, а причитали и тихо плакали, собирая наспех своих кормильцев. Ничего не соображая, сонные и растерянные метались люди по своим жилищам, зажигали лампы и дивились организованным действиям милиции в красивой форме и кожаных куртках.
Возле дома номер семь только вышла самая длительная задержка. Проверили подпол, все сараи и чуланы, мальчишек испуганных подняли с кроватей и печи, всё перерыли вверх дном, а Василия Коренева нигде не было. И только жена 'врага народа', размахивая разлучным письмом, рыдала горько на широкой лавке, всё более разжигая подозрение майора особого отдела Гальцева.
- А ведь он был твоим дружком закадычным, а, капитан? - сверлил меня колючим взглядом Гальцев.
- Бабник он, товарищ майор, загулял. Лично займусь розыском! - объяснял я.
- Поедешь с нами! Будешь писать рапорт! Там и расскажешь, кто бабник, а кто...
Уже на улице, возле набитых угрюмыми мужиками воронков, я попытался сослаться на усталость и переполненность машин, сказал, что готов написать рапорт через день, а потом передать нарочным. Но майор подал знак кому-то из подчинённых и тот подошёл ко мне сзади вплотную, как бы блокируя путь к любому отступлению.
- Табельное оружие при себе? - холодно спросил Гальцев.
- Так точно! - ответил я и полез в карман за заветным камнем. Сил моих больше не было участвовать в этом душераздирающем кошмаре, и пальцы стали судорожно тереть острые грани.
- Оружие! - скомандовал майор.
- Ты меня достал!
- Что?! - завопил майор на всю улицу...
- Ты меня достал, - повторил я и откинулся на высокую спинку стула. Выпуская сигаретный дым, я оглянулся по сторонам, на красивых улыбающихся девушек в вечерних платьях, подвыпивших офицеров и польских панов. Даже привокзальный ресторан здесь, в Варшаве, выглядел приличным заведением, куда можно захаживать не только по случаю проводов боевого товарища.
- Ну, прости, если достал, - Ванька Коренев обиженно скривил губы и опрокинул фужер сливовицы. - А с кем мне ещё посоветоваться, как не с лучшим другом?
Стоп! Что происходит? Он же похож на меня, как две капли воды! Вернее, я на него... Это что, мой отец? Я затушил сигарету, встал и, захватив со стола фуражку, с волнением вышел в просторное мраморное фойе в обрамлении тяжёлых бордовых штор. Бомбёжки города давно прекратились, самолёты советской авиации всё больше летали домой, на восток, а город быстро оживал и отстраивался, словно соскучившись за весёлой сытой жизнью. Из огромного зеркала в резной деревянной раме на меня смотрело совершенно незнакомое, смуглое лицо капитана артиллерии. Теперь я всё понял: волшебный рубин зачем-то перенёс меня в последние дни Великой Отечественной, в освобождённую Варшаву, где была расквартирована дивизия, в которой служил отец. Но зачем? Война почти закончена, отец, насколько я помнил, должен был вернуться на родину, сделать успешную карьеру биолога и прожить долгую творческую жизнь. В чём же моя миссия? Значит, что-то должно будет произойти, подумал я и поспешил в зал, к столу, общаться со своим будущим отцом.
- Ты хоть сам-то, любил когда-нибудь? - спрашивал возбуждённый молодой парень с лейтенантскими погонами, и меня бросало в дрожь, казалось, тронулся мозгами и вообще, разговариваю сам с собой.
- Я? Ну, нравились мне девчонки, всякие...
- Точно, что 'всякие', - передразнил меня Иван. - А так, чтобы ни дня не думать о ней не мог, чтобы сердце выпрыгивало и, чтобы ни на кого больше смотреть не хотелось? Чтобы нанюхаться, надышаться не мог, чтобы болтал, без умолку, и целовал по сто раз каждую частичку её тела?
- Ну, болтаешь ты и впрямь, не умолкая, - осторожно вставил я. - А кто она?
- Ванда, дочь моих хозяев на постое. Чем ты слушал?
- Прости, Вань, ну а она-то хоть тебя, любит?
- Только и ждёт, чтобы я сделал предложение! И родители её обо всём догадываются, и мне кажется, я пришёлся им по нраву. Да и войне конец, жизнь новая начинается! А здесь всё не так, как у нас, на родине. Дворцы, замки, костёлы, - культура! У Ванды в доме огромная библиотека, картины, бассейн, звонок электрический! Представляешь? Да всего не расскажешь!
- Звонок, это - да... Так что же тебя останавливает? - я насторожился.
- Понимаешь, не по-людски как-то получается. Я же должен благословения у своих родителей в деревне спросить, а от них уж полгода никаких вестей. Если я женюсь, то останусь здесь, и смогу ли потом вернуться? Ванда предлагает обвенчаться, для этого ни у кого не надо разрешения спрашивать, только у Бога. А я не могу так... Я должен спросить у отца с матерью! Понимаешь? Я сплю и вижу дом свой родной, братьев меньших, сад наш вишнёвый! Отец только перед самой войной из Ташкента домой вернулся! Я с ним даже наговориться не успел!
Теперь я понял, в чём дело. Если я всё-таки родился не в Польше, а в Москве, то пазл будущего должен сложиться правильно, и мне не о чем волноваться. Пусть всё складывается, как есть, и едет себе молодой лейтенант на Родину, а там, глядишь, и забудет свою польскую любовь. Но... зачем же, тогда, я здесь? И тут я понял, зачем. За соседними столиками офицеры как-то все враз повернулись в одну сторону, по залу пронёсся небольшой гул, где-то звонко упала на пол вилка, а мой будущий отец Иван Коренев вдруг подскочил, торопливо вытер белой полотняной салфеткой рот и широко выдвинул свободный стул за нашим столиком. Высокая эффектная девушка в роскошном алом платье и длинных чёрных перчатках, грациозно, через весь зал, проплыла к нашему столику и подняла вуаль. Иван бросился целовать ей руку, а я привстал и сухо кивнул.
- Это капитан Колосков, мой боевой товарищ, я тебе рассказывал, - принялся представлять меня гостье оживившийся лейтенант. - А это - Ванда, моя невеста!
"Какая, к чёрту, невеста! Не бывать этому никогда!" - пронеслось у меня в мозгу.
- Может, выпьем за знакомство? Мы пьём сливовицу. А ты что будешь, дорогая? - засуетился мой будущий папаша.
- За сепарацию и я може пич сильне налевки, - мрачным голосом произнесла Ванда.
- Почему же, за сепарацию, Вандуся? Какая же это разлука? Мне дали всего семь дней увольнительных, я мигом, покажу твои фотографии отцу с матерью, надаю тумаков младшим, к деду с бабой на могилку съезжу, и сразу назад, к тебе, моя ягодка!
Оркестр заиграл лёгкую музыку и по залу, между столиков, закружились несколько пар. Я наполнил фужеры и подмигнул Ванде:
- За знакомство!
Она внимательно посмотрела мне в глаза, кивнула в ответ, пригубила настойку и спросила:
- Поведте, капитан, всишчи росийсчи залишают своих дзевчин?
- Я же не бросаю, Вандуся! - клялся Иван. - Я туда и назад, солнышко!
- Мам зле предчустия, - опустила ярко накрашенные губки полька.
- Ну, хочешь, я никуда не поеду? - неожиданно, со страдальческим выражением лица, заявил мой отец.
- Он - туда и назад! - соврал я, а Иван схватил руку невесты и стал жарко покрывать поцелуями.
"Нет, этот так просто не уймётся, - подумал я. - И, как можно касаться губами перчатки? Бр-р!"
- Товарищ лейтенант, можно вас на минуточку? - твёрдо попросил я своего будущего родственника.
- Говори здесь, Колосков, у меня от Ванды нет секретов.
- В фойе, всего на два слова! Пока не приказываю, а прошу, - настоял я и тут же ожёгся пронизывающим взглядом Ванды.
- Послушай, Иван, - внушал я плохо слышавшему меня лейтенанту, поправлявшему причёску возле большого зеркала в резной оправе. - Не вздумай ломать личные планы! У тебя все документы уже оформлены! Вызовешь гнев командования, - могут и звания лишить!
- Меня? Фронтового офицера? Победителя? - усмехнулся Иван и, одёрнув гимнастёрку, выпрямился, любуясь своим отражением.
- Берлин взяли, но война ещё не закончилась! Да и остынешь немного, повидаешь батяню, мамку, на заимку свою любимую сходишь, поразмыслишь обо всём хорошенько...
- Я тебе разве рассказывал про заимку? - насторожился Иван.
- А полька никуда не денется, если любит, - напирал я.
- Я боюсь потерять её. Может и вправду, повенчаться, чтобы наверняка ждала?
- Это обычный бабский шантаж! Фигня! Дождётся! - продолжал я, повышая тон. - Да, она симпатичная, согласен, но мне показалось, она...
- Что? Что?! - занервничал Иван.
- Глуповата чуть.
- А-а, пустяки! Меня это абсолютно не волнует, - улыбаясь, отмахнулся Иван. - Идём к столу, а то как-то неудобно. - И, уже заходя в зал, добавил мне на ухо: - Ты же знаешь, Колосков, что все девушки, по большому счёту, бывают двух типов: прелесть, какие глупенькие, или ужас, какие дуры!
Мы выпили ещё пару фужеров и Иван, придав своему лицу серьёзное выражение, вдруг заявил:
- Ванда, любимая, я клянусь при старшем товарище и командире, что женюсь на тебе сразу же после возвращения! - а, глянув на моё изумлённое лицо, добавил: - Даже, если мне это будет стоить погон. Но сейчас, я сяду в поезд и поеду на родину. Всего на несколько дней! Давайте же выпьем, друзья, за удачу, за хорошую дорогу и за предстоящую свадьбу!
Пить за свадьбу моего будущего отца со смазливой полькой мне категорически не хотелось, я глянул на часы и с тревогой произнёс:
- О-о! Мы уже не успеваем выпить! Поезд отправляется через десять минут! Быстрее - на перрон! Там ещё комендантская проверка будет!
Прорываясь через столпотворение солдат и офицеров, через патрули, груды ящиков и баулов, мы, наконец, разыскали нужный вагон, и я решил покурить в стороне, чтобы не видеть приторной сцены прощания. Подул рваный ветер и заморосил мелкий дождик.
- Нет ни одной причины, чтобы я не вернулся! Я жить без тебя не смогу! - доносились до моих ушей обрывки фраз с порывами холодного ветра. - У меня предписание в Варшаву ещё на три месяца! Вандуся! Не плачь, кохана! Всё будэ добрэ! Вот увидишь! Не скучай! Можешь с капитаном Колосковым в кино сходить! Он гарный парень, только выглядит суровым! Я люблю тебя! Я кохам на тэбэ!
Знал бы тогда, окрылённый чувствами лейтенант, что это были его последние слова, сказанные польской девушке! Не мог тогда знать он и того, что сразу после пересечения границы сотрудники особого отдела отберут у него документы и табельное оружие, а потом ещё целых полгода будут водить на допросы в подмосковном следственном изоляторе, наряду с другими офицерами, расквартированными на освобождённых территориях соседних держав. Похожие вопросы: с кем общался?, имел ли продолжительные интимные связи?, кому и что рассказывал?, хотел ли остаться и почему?, - задавали всем и помногу раз. Некоторые из допрашиваемых не выдерживали такого давления, а особенно - резкой смены статуса, с героя-фронтовика, на подозреваемого в измене Родине. И вставал тогда человек, и кричал в ярости тыловым крысам прямо в лицо: Да! Хотел остаться! Дурак, что не остался! Знал бы, что перед такой гнидой, как ты, оправдываться придётся, так лучше бы остался или пулю в лоб себе пустил! И получал человек пулю, или, в лучшем случае, - пятнадцать лет строгого режима...
Лейтенант Коренев сумел достойно продержаться на допросах и не сболтнуть ничего лишнего. Через полгода его, опустошённого и растерянного, но не сломленного духом, выпустили, и отправился он первым делом в родные края. Но вместо отчего дома нашёл лишь развалины, да могилки родителей. Про судьбу братьев младших и спросить-то было особо не у кого...
Ну, а тогда, на перроне, как только скрылся из виду последний вагон уходящего на восток поезда, мягкая женская рука неожиданно подхватила меня под локоть и вкрадчивый голос прошептал:
- Иван поручил меня вам, капитан, и сказал, чтобы ухаживали за мной! Вы же не такой суровый с дамами, как кажетесь? Хочу шампанского! Идёмте, знаю один погребок!
- Ванда, но вы же только что говорили на ломаном польском! А теперь отлично говорите по-русски!
- О! Это я, когда волнуюсь, путаю слова. А с вами, капитан, я спокойна!
Нет, только не это! Только не с любимой девушкой моего отца! Такого развития событий я уже точно не выдержу! Я сунул свободную руку в карман, стал интенсивно тереть камень, а вслух произнёс:
- Вообще-то, я на службе не пью.
- Ну как же! Вы при мне только что пили сливовицу, врунишка! - закапризничала Ванда и наклонилась, чтобы заглянуть мне в лицо.
- Вообще-то, я на службе не пью! - утвердительно повторил и виновато улыбнулся. - Ну, разве что газировку с сиропом...
- Ну, разве что газировку с сиропом.
Глаза щурились от яркого летнего солнца.
- Вот и хорошо! Тогда нам две газировки с вишнёвым сиропом и три мороженых! - объявила девушка, повернулась и позвала кого-то из-за большого куста лавра, выстриженного в форме шара: - Велосипедистам надо заехать в гараж и подкрепиться мороженым.
Резвый белобрысый малыш на трёхколёсном велосипеде стремительно въехал на площадку кафе откуда-то из-за плотных зелёных кустов, росших по периметру, залихватски спрыгнул с сиденья, поправил залезшие в попу шорты и подошёл к столу, с опаской посматривая в мою сторону.
- Игорёк, у тебя руки грязные? - строго спросила моя визави, и я обомлел. Сомнений быть не могло. Красивая молодая девушка в ситцевом платье с распущенными почти до пояса тёмными волосами и выразительными сверкающими глазами была моей матерью. Белые жемчужные бусы, широкий браслет и крошечные часики... Я хорошо помнил эти детали маминого гардероба по старым фотографиям. А маленьким мальчиком трёх с половиной лет, с веснушками на щеках и золотистым вихрем на лбу, несомненно был я. Невозможно словами передать те чувства, нахлынувшие бурным потоком, ту дрожь, охватившую всё тело, при виде себя, совсем маленького, и матери, в расцвете своей красоты. Я отлично помнил свои детские чёрно-белые фотографии, помнил снимки матери в девичестве, но совсем другое - увидеть всё это рядом, живьём и...
Я посмотрел на свои руки, которые были на самом деле чужими, и неприятно поразился тёмному волосяному покрову. На мне была парадная белая гимнастёрка и, конечно же, - капитанские погоны.
- У вас такой чудный малыш, Анна! - чужим голосом произнёс капитан мои слова, разглядывая с улыбкой свою детскую физиономию, вымазанную пломбиром. - Может, стоит помириться и не спешить с разводом?
- Помириться?! - вскипела моя мать, после того, как мальчуган, то есть я, снова отбежал к велосипеду. - Потрогайте эту шишку на моей голове! От сковороды, между прочим! Когда мужчина распускает руки, он сжигает все мосты! Вы женаты, Артур?
"Артур? Только Артуром ещё не приходилось быть!"
- Нет, мы пока только встречаемся.
- Запомните, никогда не поднимайте руку на свою девушку! Слышите? Ни-ког-да! Если не хотите её потерять, конечно же. Ни одна девушка на свете не сможет этого простить! А зачем с этим жить? Вот вы, я вас пригласила, как участкового, чтобы вы повлияли, наказали, а вы...
- Поймите, Анна, Иван Васильевич уважаемый человек, его здесь все знают, он основал этот фантастический парк с этими экзотическими растениями, ему сам Никита Сергеевич орден вручал, и я не могу так просто... Нет, если вы официально напишите заявление и снимите побои, то мы будем обязаны реагировать. Но, нужно ли это вам? Поможет ли?
- Я подам на развод и уеду! - неожиданно выпалила моя мать.
- Куда? А ребёнок? - я кивнул в сторону пронёсшегося мимо трёхлетнего гонщика.
- За мной ухаживает один мужчина. Весёлый, добрый... Чуть старше меня. А у нас с Ваней слишком большая разница, - двадцать лет. Между нами пропасть, мы слишком разные. Мне ещё хочется бегать на танцы, а его вечером из дому не вытащишь и от приборов своих, этих, как их... осциллографов, - не оторвёшь!
- Какой мужчина, Анна? Да вы такого мужа как Иван Васильевич больше не найдёте! Да и сыну нужен родной отец, а не отчим!
- Да? А сковородкой по голове не хотите?!
Из глубины кипарисной аллеи к нашему столику быстрым шагом приблизился высокий статный мужчина с блестящей на солнце лысиной. Я сразу же узнал властную поступь своего отца и как-то весь съёжился.
- Анюта, что ты здесь делаешь? - сурово спросил он. - Идём домой! А вы, молодой человек, всегда на службе с дамами по кафе расхаживаете? - Это уже было адресовано мне. - Я позвоню начальнику милиции и спрошу, кто вам дал такое поручение.
Отец взял в свою широкую ладонь руку подбежавшего малыша, то есть меня, маленького, свободной рукой легко подхватил велосипед, развернулся и, направился в сторону кипарисной аллеи. А я, словно окаменевший и приколоченный к стулу, долго смотрел вслед этой троице, пока она не исчезла из виду в тенистой глубине густого парка.
И только тогда отчётливо понял: почти всегда можно повлиять на решение мужчины, даже переубедить его; но ничто, никакие весомые аргументы и логика, никакие уговоры не смогут изменить решение женщины, если она его для себя уже твёрдо приняла. Вот и всё. Два раза мне удалось изменить ход событий, вмешаться в судьбу, заглянув в прошлое. В этот раз ничего не вышло.
Мне сделалось плохо от собственного бессилия и невозможности повлиять на ситуацию, - расстегнул воротник и стал часто глотать жаркий воздух. Стало невыносимо более находиться здесь, в этом парке, в это время. Я судорожно достал из кармана камень и принялся тереть его, что было сил.
- Извините, товарищ капитан, вам плохо? - ко мне подошла и заботливо наклонилась испуганная официантка.
- У меня... что-то... голова кружится, - промямлил я слабеющим голосом.
- У меня что-то голова кружится!
- Здесь так бывает! Горный воздух! К тому же вы, Игорь Иванович, слишком быстро побежали вверх за экскурсоводом. Давайте, я помогу вам подняться! - молодой плотный мужчина в белой рубашке и галстуке подхватил меня под руки.
- Где я?
- В Эски-Кермен. Вы что, не помните? Давайте на воздух, здесь сыро и душно!
Я внимательно посмотрел на свои руки, на светлые волоски, бледноватую кожу и с радостью понял, что наконец-то вернулся в своё тело, своё время. Мы вышли в просторное помещение, высеченное в скале, и через большие отверстия-окна в глаза ударил яркий солнечный свет. Охранник всё ещё поддерживал меня за предплечье.
- А где гадалка? - спохватился я, оглядываясь.
- Какая гадалка? Здесь никого нет, кроме вас. На время нашей экскурсии пещеры закрыли для посторонних туристов. Вас уже ждут внизу, там приготовили плов и шашлыки с вином.
Я вышел на каменные ступени древней улочки и прищурился от слепящего после пещерного полумрака света. Может, мне просто стало там плохо и всё привиделось? От нехватки кислорода. Я вдохнул чистый можжевеловый воздух полной грудью. Или, от переизбытка кислорода? И тут же сунул руку в карман. Дрожь пробежала по всему телу, когда я вытащил из кармана, сверкающий красными лучами, рубиновый самородок.
Последующие два дня прошли, как в кошмарном сне. Я нервничал, спорил с руководством, нёс на совещаниях всякую неформатную чушь, был неуступчив и твёрд в принятии резких решений, и меня, естественно, временно отстранили от участия в международном ялтинском форуме.
Со спокойной душой я летел в Москву обычным рейсом, обычным пассажиром, но твёрдо знал, что из аэропорта поеду сразу не домой, а в маленький подмосковный городок Ивлево. Удивлённый непривычным, новым маршрутом шофёр вёз меня в служебном 'Вольво' через высокий хвойный лес, а я, глядя в окно, вытаскивал из памяти обрывки юношеских картинок.
Как часто в своей жизни я стоял на распутье, выбирая путь! И сколько раз потом жалел о принятом решении, по крайней мере, прокручивал в своём сознании другие возможные варианты, восклицая все эти бесконечные 'ах, если бы!', и 'чтобы было бы?'.
Я с детства, как и тысячи мальчишек того времени, мечтал стать космонавтом, исступлённо изучал физику и астрономию, хотел создавать ракеты и когда-нибудь полететь в космос. Но отец настоял на моём поступлении в МГИМО. Интересно, как бы сложилась моя судьба, пойди я тогда наперекор родительской воле? Всё так же, с тоской, смотрел бы в ночное небо на бесшумно летящие в тёмном пространстве маленькие светящиеся точки?
Или вот, история с Ирочкой Коваль...
Почему я поддался тогда уговорам, что мне, мол, нужно делать карьеру, что ещё рано обзаводиться семьёй, и, что Ирка вообще мне не пара? Зачем? Чтобы потом всю свою жизнь искать похожих на неё девушек? Заводить всё новых и новых любовниц, разводиться, сходиться и снова, как слепой котёнок, тыкаться в чужие лица и ласкать чужие тела в поисках родного запаха, родного голоса? Ира тогда стала моей первой женщиной. Я, как сейчас, помню тот влажный тёплый воздух подвала нашей многоэтажки, тусклый свет одинокой лампочки над теплотрассой и большой толстый матрас в углу бетонной каморки. А рядом - трёхлитровая банка с букетом ромашек. Все наши неуклюжие движения, поцелуи, и дрожь... от страха, от неведомого блаженства и ещё... стыд, безумный стыд оттого, что любимый человек, волшебный поэтический образ, вдруг перевоплотился в жарко дышащий, трепещущий и ранимый комок с гранатовыми капельками крови внизу живота. Разве думали мы тогда о правильном будущем, разве могла потревожить наше хрупкое счастье сама мысль о какой-то предосторожности?
Частокол из корабельных сосен закончился, и мы свернули с трассы по синему дорожному указателю 'Ивлево 2км'.
Зачем она тогда взяла распределение сельской учительницы? Зачем уехала из столицы в этот захолустный посёлок? И разве бросился я тогда на поиски, разве не оправдывал себя, что это судьба нас развела, и, не я ли тогда купался с головой во всех прелестях и удовольствиях дипломатических 'мажоров'?
Мелькают простые деревенские дома, кривые улочки. Вот, наконец, дом номер семь! Я выбегаю из едва притормозившей машины. Щёлкает засов и входная дверь со скрипом отворяется, а на пороге... стоит она, совсем не изменившаяся, даже выше ростом. В шерстяных носках, халате, кутаясь в большой пуховый платок. Как такое может быть? Неужели я опять телепортировался?
- Вам кого? - спросила девушка знакомым голосом, вот только... это нехарактерное 'аканье', или... показалось.
- Ира, привет, - сказал я самое дурацкое, что только могло прийти в голову.
- Вам маму? Заходите! Только она болеет.
Ах, вот оно что! Дочь! У неё есть взрослая дочь! И снова это протяжное 'а-а'. Я буквально ворвался в дом и застыл, резко развернулся к девушке и пристально заглянул ей в лицо. Неужели...
- Я знала, что когда-нибудь ты придёшь. - Ира Коваль лежала на простой железной кровати возле окна. - Знала и ждала. Хочешь чаю?
- Что с тобой? - Я сделал несколько тяжёлых шагов, присел на край кровати и коснулся Ириной руки.
- Ерунда, пройдёт, - отмахнулась женщина, чуть привстала и заулыбалась. - Как ты? Как живёшь? На встречи с одноклассниками не ходишь, загордился. Стал капитаном?
- Что? Каким капитаном?
- Ну, помнишь, ты всегда мечтал стать капитаном дальнего плавания? Или - капитаном межгалактического корабля! Я и Дашке маленькой всегда говорила: твой папка капитан корабля и плавает в далёких морях, но скоро вернётся. И стишок она любила: матросская шапка, верёвка в руке...
- Это наша дочь? Боже мой! У меня для тебя подарок, Ирочка! Вот, этот камень! - я поспешно вытащил рубин и зажал его в ладони, лежавшей передо мной милой женщины, у которой, мне показалось, стали разглаживаться морщинки, да и все другие изменения внешности я как-то вдруг перестал замечать, лишь только зазвучал её голос.
- Зачем мне драгоценности, Игорёк? У меня всё необходимое для жизни есть. И теперь я спокойна. Если со мной что случится, ты же Дашку не оставишь? Ведь, правда, не оставишь? Иди ко мне!
Я наклонился и хотел поцеловать её в пересохшие губы, но она обхватила мою голову руками и сильно прижала к своей груди. Я слышал, как громко колотится её сердце, чувствовал давно забытый запах её кожи. С каждым новым вдохом её грудь поднималась, а вместе с ней - и моя бедовая голова на мягком ложе. Какое-то приятное забытьё и спокойствие вдруг овладели мной, может я даже задремал от усталости и с дороги, но совершенно чётко, как озарение, осознал, что по-настоящему счастлив был всего лишь три раза в жизни.
Когда мама поправляла мне в детстве одеяло перед сном и целовала в лоб, приговаривая, что будущие капитаны должны крепко спать.
Когда забирал из рук медсестры дочку в роддоме и до самой квартиры, до самой кроватки не отдавал никому это маленькое чудо, мирно спавшее в конверте из одеяла.
И сейчас, в этом простом деревенском доме, на груди женщины, с которой впервые почувствовал себя мужчиной, а не виделся почти двадцать лет...