Дорога домой всегда была для меня такой простой, такой правильной. Не сворачивая, здороваясь со знакомыми, игнорируя остальных; звон ключа, скрип двери - или с порога уснуть в кресле, или на диване, не раздевшись, или, если совсем не повезет - кухня, полупустой холодильник, лень, снова сон. Вся жизнь так похожа на сон. Но во сне ничего необъяснимого или всерьез пугающего, как правило, не происходит. В норме сны - это отражение жизни.
Сегодня я не спал.
Слово "всегда" часто используется неправильно. Признаться в этом - значит, признать себя лжецом, ведь говоря "всегда", и отрицая факт существования исключительных событий, мы лжем чуть намереннее обыденного - правда не дремлет, ожидая любой возможности напомнить о себе, бросить в нас камень, поджечь факелом. Это не расплата за лживость, а всего лишь способ напомнить о том, что неизведанное и пугающее существует, что ночь промозгла, а за плечами на самом деле есть нечто кроме пустоты - что-то неопределенное, жутко-манящее, липкое, это - паучья сеть, ткущаяся броня. Кажется, я попал не туда, неправильно свернул - я помню, где спрятал товар, но где я забыл сердце? Сквозь закрытые окна робко просачивается дым - понятное дело, это горят мои следы. Я иду домой и...
Происходит что-то необычное, что-то странное. Мне не хотелось бы примечать странности, которые творятся вокруг меня, возводить их в культ - проще жить в страхе неизвестности, пусть даже он появился внезапно и остался навсегда. Я иду той же дорогой, что и раньше, и все должно быть в точности так, как я привык, но все не так - я чувствую чужой взгляд на себе, чужой... Не такой, которым провожают меня обычные прохожие, которые не знают меня и не могут желать мне зла. Чужой, следящий, как-бы-ничем-не-примечательный взгляд, но мне мнится, что за ним что-то кроется, в нем есть цель, миссия. Это не паранойя, быть может, внимательность, осторожность... Мне не нужны рядом лишние глаза и уши. Я не настолько чист.
Ускоряю шаг. Человек, который следит за мной, даже не думает прятаться - это мужчина, судя по совсем не бойкой походке, он старше меня, но больше о нем нечего сказать. Такие, как он, вылупляются в количестве миллион за минуту и расползаются по всему миру, заставляя таких, как я, быть более ловкими, более быстрыми. Может быть, за это он заслуживает благодарности. Но сейчас мне нечем ему отплатить.
Ступеней, соседок, уборщицу с высоко поднятым задом и банку с дымящимися окурками я на этот раз не заметил. Все, что я успел угадать - замочная скважина, доски пола, легко открывающие нутро, несложная головоломка - пакет, полный белого порошка, и еще один, черный, непрозрачный; ящик стола, второй, третья попытка - ничего, только набор охотничьих ножей. Кто их туда положил? Неважно. Кажется, меня щедро кто-то одарил. Поиск окончен. Теперь я хоть как-то вооружен.
***
Все же носить с собой оружие - самое разумное, чему я научился за всю свою жизнь. Никогда не знаешь, какому хорошему человеку вздумается на тебя напасть - обкрадут, или захватят в заложники, или сумасшедший захочет снести тебе голову - потому что у него сегодня выдался хороший день, только поэтому. По этой причине у меня лет с -надцати всегда есть с собой что-нибудь наготове. Еще в школе я начал всюду таскаться с ножом в кармане - банально, но это казалось мне действенным. Помню, как брал ножи с кухни, подумать только, обычные кухонные ножи, у матери под носом - узнай она тогда об этом, защищаться пришлось бы уже от нее. Но, даже учитывая мои замашки, я был безобидным для окружающего мира, как муха для туго свернутой газеты. Рука ребенка, даже если в ней дремлет жажда крови, не приносит вреда и не вызывает страха - она не направлена и не бьет в цель, а если и бьет, то ей не хватает силы, чтобы принести хоть какой-нибудь вред, это - дело случайности, следствие того, что зоркий глаз задремал и кто-то нечестно взял первенство... Слабая, жалкая, хрусткая ручонка. Справедливее будет сказать - моя.
Вскоре у меня появились первые собственные деньги. Тогда-то я и приободрился, потому что понял, что деньги - вот настоящее оружие, ведь только ты знаешь, ты сам решаешь, кокой облик они примут. Мой выбор остановился на первой доступной пушке. Для самозащиты сойдет что угодно вместо ничего. Но теперь после не особо продолжительного знакомства с огнестрельным оружием я впадаю в детство - у меня есть только нож, хотя я не вполне уверен, что его наличие хоть как-то меня обезопасит. В умелых руках оружием может стать все, что угодно - мне же придется решать свои проблемы без помощи насилия и попытаться не быть параноиком.
С недавнего времени угроза, которую я чувствовал на протяжении всей сознательной жизни, приобрела реальную форму. Лучше бы это была беспричинная паранойя. Не думал, что скажу это, но лучше бояться собственной тени, чем реального человека - на тень хотя бы можно наступить или плюнуть. Но теперь на противоположной стороне доски появился второй игрок, которого нельзя игнорировать, он ходит черными, и нарушает правила - ведь он забрал себе первый ход. И он, если только я не чокнулся, он действительно преследует меня.
Следует объясниться. Когда я говорю "преследует", я имею в виду, что он опережает меня, где бы я ни был, словно приятель, заранее приходящий на нашу встречу, только нет никаких встреч, и он явно не на моей стороне, и мы оба об этом знаем. Об этом хлещут инстинкты и об этом трещит подкорка. У меня есть еще глаза на затылке, слышишь? Это я на тебя смотрю, только поэтому я знаю, что позади - не пустота. Так мы убеждаем себя в реальности этого мира.
Когда я утром, порой весьма ранним, забредаю в какое-нибудь заведение, чтобы перекусить, то сразу вижу его - иногда он разделяет со мной одну очередь на кассу, иногда стоит в стороне, спокойно запивая чаем свои бутерброды. Какое бы место я не выбрал, чтобы поесть, а я делаю это спонтанно, он встречает меня именно там - и это выглядит так находчиво, что я невольно задумываюсь, достаточно ли хорошо ему платят за это. Идя на сделку, даже не оглядываясь по сторонам, я знаю, что он рядом. Его фигура маячит за каждым деревом, возле телефонных будок и мусорных баков. Он сидит в сточной канаве, в безмолвной засаде, и глядит на меня сквозь решетки стоков. Когда я гуляю по парку (теперь я не выхожу даже ночью), я знаю - это он сидит на скамейке, изучает свежую газету так внимательно, будто в ней написано что-то такое обо мне, чего не знаю я сам. У меня с собой есть только нож, а если бы и была пушка, я бы не стрелял в него - боялся бы чужой смерти. Наверняка быть убийцей весьма неприятно.
И все же...
Он будто бы мне знаком. То есть не он сам, а его цели, его работа. Думаю, он из полиции. Наверняка лучший полицейский в городе - тих, пускай и заметен, и настолько сливается с толпой, что ему даже не нужно выпячивать своего присутствия, чтобы пугать меня одним своим видом. Он - клешня толпы, или хлыст правосудия, мерзкий, серый и голый, будто крысиный хвост, он безмолвно и угрожающе предупреждает меня: "я все знаю". А может, мы с ним старые знакомые, и, таскаясь за мной по пятам, он пытается заставить меня бежать отсюда, иначе - баста! - может, меня повесят? И существует ли в нашем регионе до сих пор смертная казнь? И если да, светит ли она мне за торговлю наркотиками? Думаю, нет. Это было бы слишком. Вероятнее, пара машин с мигалками приедут прямо к моему дому. Какая честь. Я никогда не надеялся прокатиться на такой. Многие, наверное, в детстве мечтают быть полицейскими, или, как минимум, хотят стать похожими на своих бравых отцов. Что касается меня, я просто хотел оказаться где-нибудь в другом месте, в котором меня бы никто не достал.
Мой отец был очень странным, я понял это почти сразу, как начал осознавать себя. Он часто говорил, что места, в котором мы живем, на самом деле не существует. Реальность исчезает без нашего взгляда, вышедшие из моей комнаты люди исчезают навсегда, перешагнув порог, и настоящая жизнь начинается тогда, когда все засыпают. Чем дольше сон, тем насыщеннее жизнь, но, проснувшись, о жизни ничего толком не помнишь, и засыпаешь там, где действительно необходим, умираешь у кого-то на руках, чтобы утром сделать себе кофе, унять гудящую голову и рвануть из одинокой квартиры - новое дело или что еще. Не знаю, что он имел в виду, может, он подразумевал ночную жизнь с неоном, таблетками, жаром в любую погоду и крепкими, глянцевыми на вид проститутками - такое бывает разве что в дурацких фильмах, но только не в нашем городе, где даже нормальную пушку трудно достать. Как говорил отец, с молчания начинается настоящий разговор - в таком случае, он за всю жизнь не сказал мне ни слова, разве что после того, как я повзрослел. Все рано или поздно взрослеют и затыкаются, и как только я научился говорить, я больше не способен был его услышать. Только замолчав окончательно, избавившись наконец от его философских сказок, так непохожих на проповеди, я понял, что он был сумасбродом - правда, это совсем не оправдывало его в моих глазах.
Изменяя сознание, засыпая, умирая, попадаешь в куда более блеклый мир, плоский, как стена, и больше не живешь. Если тебе привиделось небо там, где наяву ты видел потолок, то небо не появится; ничего не зависит моего от слова, и мир не рассыплется без моего участия, словно уроненная на пол кружка; занятное заблуждение, что я значу в этом мире хоть что-то, чуть было не увлекло меня, настолько, что почти обмануло, и я предпочел полностью ослепнуть, чем выяснить, кто из нас двоих был прав. Преждевременный уход, можно сказать, побег отца объяснил мне все предельно ясно. Яблоко далеко улетело от яблони; удар по Ньютону.
Хорошо, что он не знает, кто я есть. Он назвал бы меня лучшим сыном на свете.
Если этот человек и впрямь из полиции, то у него найдется множество поводов, чтобы засадить меня. Признаться, это не совсем то, чего я хочу от жизни, но то, чего я ожидаю от нее. Один день - одна несвобода, пошейте-ка для меня очередной оранжевый комбинезон. С детства ненавижу оранжевый цвет, он похож на рвоту и напоминает о психбольных. Цвет бешенства и слетевшего с катушек солнца. Нездоровый цвет лица моей матери.
Несмотря на род деятельности, которой я занимаюсь, мне сложно назвать себя преступником. Притом, что я, по моим личным ощущениям, закономерно пришедшим после начала этой отвратительной слежки, не просто нарушил или преступил закон, а размозжил его и перепрыгнул, как лужу, покрытую бензиновой пленкой. Я не наркодилер, а продавец. Барыга, если грубо говорить. Самый простой способ заработать - продавать товар дорогой и хоть сколь-нибудь редкий. В маленьком городе не так много торговцев вроде меня, и я просто пользуюсь моментом. Да я практически фармацевт - порошки и таблеточки, все чистое и проверенное, все работает, и я ничего не оставляю себе, сохраняя, так сказать, чистоту товара. Мне приятнее думать, что я просто несу людям эдакую спорную радость, и представлять себя звеном огромной преступной сети мне совсем неохота. И все же, я преступник. Но не все так плохо. Говорят, плохие парни пользуются успехом у женщин. Что ж, до сих пор я эффекта не замечал.
Моя квартира похожа на склад всего, что, по мнению блюстителей закона, дома держать не стоит, и если кто-то доброжелательный натравил на меня ментовку, то самый простой выход - уносить отсюда либо товар, либо ноги. На второе я пока не решился: перемены я не люблю, а ведь я только привык к этой квартире; но если я еще несколько раз столкнусь с этим типом, то за себя не ручаюсь.
Зато теперь моя входная дверь запирается на два замка. Нижним я раньше не пользовался - не было особого повода. И ночью почти не смыкаю глаз.
***
- Что почем?
- Двести, - показываю один пакет. - Пять сотен, - показываю другой.
Нужный человек не задумывается.
- Беру оба.
Я кивнул.
- Только если в следующий раз цены такие накрутишь - не получишь ни хрена.
"Скажи спасибо, что я вообще пришел, с таким-то жирным хвостом позади", - проглотил я.
- Беру только потому, что товар чистый. Все знают, что у тебя проблемы.
"Хочешь такого спутника себе? Забирай, мне не жалко!".
- У меня все на мази. Обращайся, для тебя всегда есть.
"Чтоб вас всех повязали, наркоманы чертовы!"
Кажется, он что-то заметил. Хотя волочащегося за мной от самого дома преследователя едва ли пропустишь - скорее всего, он уже здесь, рядом, в паре метров. Или его жучок прицеплен у меня на брючине. Удивительно, что этого мента еще кто-нибудь не пристрелил, если он ко всем подозреваемым так липнет - хотя кому кроме меня нужны проблемы. Страшновато идти к боссу, к нему следует обращаться только в крайних случаях, но, видно, этого не избежать. Сейчас самое время мне использовать эту свою привилегию. Должен же у меня быть хотя бы один друг.
Улицы сменяются мимолетно - я быстро оказываюсь на пороге небольшого симметричного дома со стенами молочного цвета. Особняк довольно просторный, но настоящий достаток хозяина явно скрывается. Стучать желательно трижды, чтобы услышал. Нет никаких секретных шифров - мне просто нравится число три. Даже не знаю, почему.
Открывают не сразу - а вот и босс, очкастый, плотный, похожий скорее на офисного работника и завсегдатая ресторанов быстрого питания - по нему и не скажешь, что важный человек. Хотя когда это первое и второе исключало третье? Конспирация.
- Что тебе надо? Позвонить нельзя было?
Он слегка не в духе, но у него это хроническое. Наверное, трудно покрывать преступников - словно сам свой дом заминировал.
- Я войду? - я говорил неуверенно, будто сжевывая слова, но впредь решил быть красноречивее.
- Говори, зачем пришел.
- В доме поговорим.
Он уступил. Все-таки для того, чтобы жить так, как он, нужно быть терпеливым. Хотя бы слегка.
Мы вошли в холл. Половицы грязно-песочного оттенка ощутимо скрипели. За дверью, на улице, меня поджидал сопроводитель.
- Ну, что у тебя?
- Кажется, за мной следят.
- И ты не нашел ничего лучше, чем привести его сюда?
Это было справедливое замечание, но не мог же я сказать ему об этом.
Он снял очки, дыхнул на одно стекло, на другое; протер их рукавом.
- Давно?
- Да с неделю уже.
- Кто?
- Не знаю, - я правда не знал. Он смотрел на меня, как смотрит училка младших классов на ученика, не сделавшего домашнее задание. С той разницей, что училки редко хотят прикончить своих учеников. - Он один, ходит за мной постоянно, вынюхивает, иногда караулит за дверью. Поначалу скрывался, но теперь осмелел, видно, так что его сложно не заметить. Всегда в курсе моего местонахождения. Ездит на светлой легковушке. Вроде все.
- Мент?
- Откуда мне знать? Я с ним в бар не ходил. Может, и мент.
- И что ты предпринял, чтобы он за тобой не следил?
- Предпринял? - вопрос застал меня врасплох. - Все как положено. Перепрятал товар, опять таскаю с собой оружие, наблюдаю за ним в отместку. Что я еще могу сделать?
- Я не спрашиваю, что ты сделал для своей безопасности. Что ты сделал, чтобы от него отвертеться? Переехал? Пристрелил его, может?
- Если он мент, то нам всем не поздоровится. А к адресу я привязан.
Я впервые понял, что он напоминает мне бульдога; морщинистый, с вечно недовольной рожей. Похож то ли на бульдога, то ли на жабу. Непонятно, как человек может походить одновременно на собаку и земноводное, но у него это получалось. Если бы ситуация не была щекотливой, я бы засмеялся.
- Ты торговал при нем?
- Нет, - соврал я. Хуже уже не будет. - Затихарился.
- Хорошо еще, что привел его сюда, а не ко мне домой, - сказал он, и мне показалось, что сейчас он снесет мне голову. - Ну ладно. Вот как поступим, - нет, все же голову мне, кажется, сносить не собирались; я перевел дух. - Мы прикроем тебя, но ты должен сидеть дома. Не выходи, даже если что-то понадобится. Спрячься, чтобы тебя вообще не было видно. Сдохни. Ну, то есть, для внешнего мира, конечно.
С этими ободряющими словами он пересек холл и скрылся водной из комнат; я только сейчас обратил внимание на обстановку, которая делала дом изнутри похожим на жилище старой девы на пенсии, не утратившей с возрастом страсть на поприще коллекционирования. В довольно просторном холле, на бледных стенах, висели вызывающие самые разные чувства, от безразличия до отвращения, картины: натюрморты, походившие на пейзажи и портреты, похожие на натюрморты, в основном - абстракционистские выходки, которым самое место на помойке или в частной коллекции человека с ЗПР. Дополняли впечатление темные деревянные стеллажи, уставленные внутри декоративной посудой, фигурками людей и животных, какими-то недо-индийскими и недо-китайскими оберегами, гипсовыми бошками древних греков и прочими занимательными предметами интерьера, от количества которых глаза быстро устали и начали требовать отдохнуть взглядом на бетонных стенах тюрьмы или мягких стенках психбольницы. И ни одной, черт, ни одной фотографии, ни одного не-расплывающегося-кривыми-мазками лица, ни одной приятной человеческой морды, даже слепок головы Аполлона - кривой и убогий. Конспирация, чтоб ее; здесь было ее царство, ее убежище, самое ее логово.
Создавалось ощущение, что босс позаимствовал этот дом у своей престарелой тетки, или, более печальное предположение - получил его после смерти старухи. Возможно, после насильственной смерти. Возможно, тетка не была ему родственницей. В любом случае, он решил использовать жилплощадь в профессиональных целях. Надеюсь, старая дама все-таки жива. С таким типом опасно вести знакомство, чтоб она была здорова.
Он вернулся, прервав непоследовательный ход моих мыслей. Вовремя, а то я уже был близок к тому, чтобы поинтересоваться о здоровье пожилой хозяйки дома, само существование которой было под сомнением - а ему бы такой вопрос не понравился.
В его руке осталась телефонная трубка, удостоверяя меня в том, что он имел с кем-то непродолжительный разговор о моей маленькой проблеме. Приятно, когда о тебе помнят и скорбят.
Наш разговор продолжался.
- Завтра примерно в десять вечера к тебе придет курьер. Отдашь ей весь товар, который у тебя остался, и тщательно проверишь, чтобы квартира осталась чистой. Утром она уйдет - останется у тебя на ночь, чтобы ее не засекли. Вроде как она твоя подружка, сам разберешься. После этого ты больше никому не откроешь и сам наружу не выйдешь. Все необходимое доставят вечером следующего дня. И скажи мне спасибо, условия, считай, очень приятные.
Не удосужившись спросить, откуда он знает, что именно мне необходимо и приятно, я ответил:
- Спасибо. Что это за девушка?
- Ты ее знаешь. Ее зовут Юла.
- Юля?
- Юла.
- А, конечно. Помню, - соврал я. Никого не помню, не знаю и знать не хочу. Сейчас от этих знакомств никакого толку.
- Вот и славно. Понял порядок действий?
- Понял, не дурак.
- Ни с кем не разговаривай, кроме нее. И не отключай телефоны - я позвоню через пару дней и дам новые указания.
- А что с хвостом?
- Попробуем выяснить, что за он. Потребуется - приберем твой мусор.
Он снисходительно смотрел на меня поверх узких очков, будто бы, и, придется признать, на самом деле оказывал мне большую услугу. Явно нехотя и немного лениво, но все же быстро и почти не сдирая до мяса, он спасал мою потрепанную шкуру.
- Дорого мне обходишься, сынок.
- Можешь меня пристрелить.
Я рисковал, шутя вот так. И шутил ли я? Шутим ли мы вообще, когда говорим подобные вещи человеку, у которого явно за мазней на стене припрятана пушка, как в детективной фикции, и в комнате для гостей скорее всего мирно спит отморозок, в любое время готовый закапывать трупы на заднем дворе рядом с телом старухи - как в той же детективной фикции?
Наверное, когда человеку выбивают мозги, от него остается лишь чувство юмора.
- Этого я делать не буду, хотя мог бы, конечно, - теперь он смотрел не на меня, а в гипсовые глаза урода-Аполлона, чей кривой уже совсем не по-гречески нос так и умолял к чертям его расквасить. Надеюсь, он думал именно об этом, иначе пришлось бы уличить его в дурновкусии. - Думаешь, чего я с тобой церемонюсь? Подводишь меня, приносишь сюда грязь всякую. Таких, как ты - каждый второй мальчишка. Но твой папаша бы не одобрил, пристрели я тебя. Неплохой он человек, твой папаша. - Он не удержался, подошел к полке, и, ухмыльнувшись, щелкнул греческого божка по носу, отчего сразу стал выглядеть в моих глазах более одухотворенно. - Но на носу себе заруби: не будь мы с ним знакомы, лежал бы ты уже или сидел тихо, как тебе больше нравится. Как и многие до тебя. Понял?
Ответ показался мне очевидным, и я промолчал. Больше мне здесь было нечего делать. Обстановка этого дома грозилась вот-вот меня раздавить: не знаю, как пожилая леди и босс умудряются жить в окружении всего этого хлама. В глазах плыли полосы и пятна, сильно хотелось блевать, но я сдержался. Из-за присутствия босса с этой стороны входной двери и портящего мне жизнь шпиона - с другой, мне становилось как-то не по себе. Внятного ответа я не получил - чего еще ждать от босса? - одни только указания, инструкции по применению одиночества. Это был максимум того, что я мог от него ожидать, так что, если не принимать во внимание, что после этой встречи мне хотелось выблевать свой желудок, я был доволен.
Медленно, стараясь не смотреть на стены, я пошел к выходу. За мной следили стекла очков.
Дом выпустил меня быстро, с отвращением выплюнув мое тело на улицу. Отойдя достаточно далеко для того, чтобы оставить позади чужую территорию, я все-таки позволил себе излить ртом еще не переваренный завтрак прямо на тротуар, не заботясь о том, что преследующий меня человек, вероятнее всего, наблюдает за мной прямо сейчас и может даже конспектирует происходящее в свой блокнотик. Куда катится мир. Пусть видит.
***
Худшие мысли всегда ждут дома - особенно в том случае, если дом становится местом без выхода. Тогда дом становится конурой, достаточно удобной разве что для собаки, но не для человека, тюрьмой, из которой есть только один путь для чистого воздуха - его первооткрывательницей была незнакомка, обязавшаяся придти ко мне вечером. Ее визит была единственной приятной деталью из всего плана, и весь день для меня тянулся в беспокойном ожидании. Я считал минуты и часы, будто девчонка каким-то образом может повлиять на решение моих проблем - а проблемы назревали нешуточные. Я уже не мог с уверенностью сказать, кого я ненавижу сильнее: преследователя, держащего меня в страхе, или босса, загнавшего меня в клетку не скорее ради своей, а не моей, безопасности. Желание побыть в полном одиночестве, которое, как известно, невозможно в случае, когда за тобой постоянно кто-то следит, боролось во мне с ожиданием временной сокамерницы, и второе чувство явно побеждало, поскольку я знал, что после того, как утром дверь за спиной девчонки захлопнется, я снова останусь один.
До ее прихода оставалось еще много времени, но за дверью уже был слышен шум. Мало ли, кто мог придти сюда: соседи по лестничной площадке, бомжи, кто угодно - меня же этот звук привлек исключительно потому, что он явно сигналил о прибытии надзирателя. Я посмотрел в глазок - почти без страха; стыдно бояться человека, которого видно только сквозь дырку в двери, прячась, как трус. Мой глаз пристально изучал доступный обзору кусок коридора сквозь выпуклую линзу: пусто. Пришлось ждать. Из-за стойки "смирно" и плотно прижатого к двери лица тело у меня затекло - я не мог долго стоять на одном месте, но мне пришлось сохранять неудобное положение тела и даже не дышать - думаю, все люди могут смотреть сквозь стены - стоит только вести себя тихо - но не все этим пользуются. Подозрительность сыграла мне на руку на этот раз: несмотря на то, что в коридоре за дверью было темно, мне удалось заметить фрагмент тени, трепещущей слева; секунду спустя меня у двери уже не было. Сквозь потолок и пол можно было различить дыхание спящих соседей.
Проявляя неуместную невозмутимость, я зашел в захламленную комнату, сел на пол. Отодвинул драное кресло. За досками пола обнаружил средних размеров дыру; вытащил оттуда пакет с белым порошком, надорвал, макнул палец: алмазная крошка, сокровище новой эры, не иначе. "Оставь квартиру чистой", ага. Обчистить меня хотят, облапошить, оставить ни с чем. Лишить меня самого дорогостоящего, что есть в этой комнате. Пусть. Пакет положил на видное место, на стол, чтобы видно было почти с самого порога. Можно просто взломать входную дверь, тогда и выискивать ничего не придется. Вот он я, весь на виду, словно разделся. Сбросил с плеч вулкан.
Если он войдет, будет трясти пушкой - я уже сдался. Пусть уводит меня или пристрелит. Наручники не так болезненно трут, если они заслуженны и добровольны (это, конечно, неправда).
Все равно я боялся, как бы ни пытался скрыть это от себя - боялся этого человека, того, что он сопит мне в спину, и этой вежливости, которая не позволяет ему скрутить меня прямо сейчас; обманчивая манерность - а может, у него пока просто нет ордера на арест. Копит информацию, вынюхивает, собирает... до определенного лимита всего накопленного недостаточно. Зато потом можно пить и пить. Это выводило меня из себя - сидеть здесь, когда можно жить как обычно, стоять в очереди за воспоминаниями, которые ничего не стоят... Променять серые сны на разумные будни - там хотя бы свет настоящий. А если и нет, то не все ли равно? Удавитесь, мечтатели! Эй, ты, за дверью, если ты - мечтатель, то прекрати юлить и не рыпайся. Иди сюда и делай то, что должен. Собака в проигрыше, если она не кусает.
А вот мой отец говорил... Кажется, я слишком часто начал о нем вспоминать. В этом, конечно, босс виноват, специально мне о нем сказал, чтобы лишний раз тыкнуть мне в брюхо воображаемой палкой. Странно думать об отце после стольких лет добровольного отчуждения. Расползлись в стороны, будто края одного берега, расплескали всю общую кровь. У некоторых родителей общего с отпрысками ничего быть не может. У него под ногами, наверное, грязь и черный песок, а у меня на зубах скрипит белый, но вызванные им грезы не сильнее реальности - можно остаться в их искушенном мире, можно увидеть огни, но ни об удовольствии, ни о себе самом ничего нового не узнаешь. Поздно. Это хуже, чем отупение. Пробуешь то, что тебе нужно и стремишься к известному. Когда ничего нового узнать уже невозможно.
Где-то сегодня я оставил свой нож. Может, выронил где-то. Можно сказать, что я безоружен, но это не совсем правда. Зато я абсолютно чист, так что пусть приходит.
***
Звонок. Я все простил и даже успел забыть, кто я.
За дверью стоит девчонка в мужской рубашке и, кажется, мужских джинсах. Длинноволосая, без пятен косметики на лице.
Юла.
А, точно. Спасибо, что зашла.
Ну, проходи.
Она молча зашла, я жестом указал дорогу. Она ничего, я будто бы тоже, хотя между нами явно ничего особенного не может быть. Я впервые ее вижу, что не может не радовать. Она берет пакет с наркотой, снимает рубашку - грудь маленькая. Могла бы и не одевать лифчик. Чего стесняться? Я хмыкаю, а она прикидывает, как бы спрятать пакет под рубашкой. Все подготовлено: эластичная лента привязывает ношу над животом, а рубашка достаточно широка, чтобы все выглядело естественно. Интересно. Я что, действительно ее знаю?
- Мы знакомы?
- Вертимся в одних кругах.
- И кто ты?
- Я курьер.
Понятно, что курьер. Поэтому у тебя в каждой штанине - по ножу. И бритва вместо зубов.
Не похоже, что я ее знаю. Такую я бы запомнил. Хотя и трудно сказать, какую "такую".
- Мне придется побыть у тебя какое-то время, чтобы этот тип не подумал, что мы что-то от него скрываем.
- Он уже так подумал.
- Даже если ты прав - у меня инструкция.
Вся эта бесполезная шифровка имен уже мало меня раздражала. Скоро я так и свое имя забуду. Да и зачем мне имя, в самом деле.
- Неважно.
Когда разговариваешь с людьми, иногда приходится смотреть им в глаза. Ее глаза, кажется, были зелеными.
- Я не должна этого говорить, но ты не ожидай от них слишком многого, - она убрала прядь волос за ухо слишком женственным жестом, который я приравнял бы к атаке на мое воображение. С какого-то момента я слишком много внимания стал уделять мелочам. - Не исключено, что они помогут тебе, но знаешь, как это бывает...
- Можешь не продолжать.
Конечно, зачем я им теперь нужен. Теперь можно оставить меня на съедение стервятникам - не знающего имен и адресов, просравшего всю партию, спасовавшего перед женщиной. Дурак. Она зачем-то взяла меня за руку. Это взволновало бы меня немного сильнее, если бы перед глазами в этот момент не стояла собачья морда босса. Перед смертью иногда хочется разбить кому-то лицо.
- Надолго ты останешься? - я знал ответ, но больше нам говорить было не о чем. И не хотелось.
- До утра.
До утра. Что же можно делать с девушкой до утра, если вы (предположительно) не знакомы, ты не можешь выйти из своей квартиры, она тоже не может уйти, и за вами обоими, возможно, наблюдают в замочную скважину? Надо бы заколотить дверь.
Я попытался вспомнить, не осталась ли у меня в холодильнике еда или выпивка. Не вышло. Впрочем, решил я, и так сойдет.
Пакет опять лежал на столе, ее рубашка упала на пол. Давно мне не попадались женщины выше 160 и легче 70 килограммов. Но над этим смеяться не стоит.
- Что будем делать? - спросила Юла, или как ее там. Имена хуже ценников - не несут в себе никакой информации. Я бы назвал ее по-другому.
- Не знаю, - соврал я. - Хочешь, сыграем в одну игру?
Улыбка. Все ты знаешь.
Темно-русые волосы загородили мне кругозор. Больше мне не на что жаловаться.
***
Ее следы из моей квартиры исчезли слишком быстро, бегло, я бы сказал. Превосходный навык - обольстить, обчистить, удовлетворить, уйти. Оставить с самим собой. Нам с ней удалось узнать друг друга получше - спина в родинках, тонкая талия, что было особо приятно, маленькие квадратные ногти - такие обычно у музыкантов. Ничего особенного в произошедшем не было, встретились - распрощались, разве что потом чуть было несколько более одиноко, чем обычно - но даже рядом с ней я до самого утра чувствовал страх, к которому никак не мог привыкнуть. Страх только усилился, когда она ушла: он не мог ее не заметить и он точно все понял; в моей квартире больше ничего не осталось. Я еще чище, чем был до ее прихода. А может, он пошел за ней? - был мой вопрос надежды, уже получивший ответ, поскольку целью слежки был только я.
Трудно вспомнить момент, когда к страху присоединилась злость. Я не хотел оставаться наедине с этим типом больше ни минуты - гуманнее было бы подорвать нас обоих вместе с этим зданием, предварительно выгнав соседей, соседок и их питомцев, в противном случае это превращалось в затянувшуюся игру с противником, которого не видишь, но который, даже оставаясь анонимным, вызывает ненависть. Только фанатики не спят, блюдут посты и не отходят ни на шаг от того, к кому их привязали - нормальный человек уже вынес бы дверь, позволил бы мне сбежать, а не охранял бы мое беспокойство, реализуя мой ранее дремавший страх неизвестности. В этом спокойном мире, в гармонии, он заставил меня вспомнить о страхах смерти - но боязнь остаться в дураках и с проломленной головой уступало место ужасу, вызванному шпионом - это был страх вторжения, страх познания извечных вопросов. Он довел меня до того, что хотелось открыть ему дверь, впустить, поговорить по душам, вместе прикончить босса, если это будет необходимо - я не делал этого потому, что отобедать за одним столом со своим страхом означало бы уничтожить его, избавиться сразу же; настолько простым выход быть не мог. Всегда нас сдерживают инструкции, полезные связи, обрезать их - уйти в горы - попасть в лапы, те или другие; мы должны были с ним увязнуть в разных гробах.
Глазок. Теневая рука совсем не двигается. Быть может, он уснул?
***
Глазок - годное окно, если обычное использовать нельзя. Он так часто меня выручает, что пора бы внести его в список моих самых любимых вещей в этом доме. Ну, кто у нас там? Если я не ошибаюсь, никого нет, даже тени. Легко успокаивать себя и быть несерьезным, когда не находишься с предметом своего страха один на один, в одном помещении, когда привык к угрозе и она становится постоянной переменной - но стоит вам остаться наедине, и ты умрешь. Нет тени. Она права, босс солгал: никто не будет меня защищать, меня даже не поставят в известность о том, как там идут дела. Он не позвонит мне. Свинья. Впрочем, что ему меня держаться - такие, как я рождаются миллиард в минуту, и чем с большей скоростью мы будем исчезать - тем быстрее появимся снова. Кажется, я это уже говорил кому-то, но не помню, когда и зачем.
(Откуда ты? Кто ты? Куда ты идешь?).
Шторы были плотно задернуты, как мне велели - я тихо отодвинул одну и посмотрел в образовавшуюся щель, наблюдая внутренний двор во всей его живописной посредственности. Не исключено, что это был обман зрения, но возле парковки кто-то стоял - и, если только это не полуночный пьяница, которых здесь водится в избытке, то это может быть только он. Насколько я мог судить, он совсем не изменился - он был все той же молчаливой глыбой, торчащей на моем пути к нормальной жизни. Он явно заметил меня - я неосторожен, следить за мной просто, преследовать - еще проще.
Я быстро сошел с небезопасной позиции и сунул руку в карман. Разный мусор, обертки, ручка. Достав весь накопившийся хлам (чеки, мелочь, пара презервативов; ухмылка), я нашел кое-что занятное. На пластиковой визитке, прямо поверх какого-то неважного для меня номера телефона, были нацарапаны в спешке (когда она успела?) пара слов, весьма однозначных: "ул. Независимости, дом 4, кв. 32. Приходи, не подстава. Юла".
Беспокойство не ушло - только прибавилось. Кажется, меня всерьез принимают за идиота - подкармливают записками в духе "приходи - пристрелим", караулят сразу всеми дохлыми легионами. Отлично. Меня решили убрать. Ничего не дается задаром, никогда девица, которой надо провести у тебя всего ничего, за просто так, даже по знакомству, не ляжет с тобой в постель - если только не желает переспать с мертвецом. Это было частью хитрого плана или актом доброй воли? Надеюсь, мне не доведется этого узнать.
Бесполезные подсказки, намеки. Почему нельзя сказать все сразу?
Глазок в двери заменяет мне зрение и все остальные чувства - преследователя не видно, не слышно, можно только гадать, где он стоит, ушел он или все еще здесь. Конечно, не ушел, остался, словно дел у него больше нет - сделал меня целью номер один. Я располагаю разоблачающей информацией о главах всех стран, я - шпион, главный наркодилер мира и единственный поставщик незараженных шлюх. Еще я делаю фальшивые марки. Печатаю их в подвале на старом принтере, и не плачу за проезд. Да, у него есть все основания следить за мной.
Я стал частью стены, но не такой, как он - следящая стена, слышащая за версту, стена без бьющегося беспокойного сердца, без возбужденной вот уже больше двух суток крови, без взбудоражено взъерошенных волос. Не могу сказать, что страх сковал меня - я был готов бежать в любую минуту той ночи, но меня что-то удерживало, будто чужой голос в голове твердил: "погоди, не время". Придется признать, что у меня есть интуиция. Но о том, когда наступит время бежать, она не сказала.
Насколько бы вжавшимся в стену я ни был, я мог видеть, как не застелена моя постель, как пуст заветный ящик - ты забрала и мое оружие тоже, ха-ха. Ты думала, я не выпущу тебя, я убью тебя? Скорее, ты меня убьешь, и я уже почти поверил, что это было бы всем выгодно, ведь теперь, когда товар упущен, нет не единой причины, по которой я был бы им нужен. Зачем прикрывать пешку, посылать королеву более чем на шесть часов, если моя смерть - оправданна и совсем не печальна, если она - первый возможный ход? Но я не уверен в этой смерти, в том, что она вообще когда-нибудь придет; вот наступил новый день, но она не стала ближе, будто я бессмертен (вот оказия!) или этот некто, застывший перед моей дверью, заморозил нас во времени с непонятной мне целью.
Мне не хотелось открывать ему и прямо спрашивать, что ему нужно, страх - вот самое рациональное, что у меня сейчас есть. Честно говоря, я предполагал, что босс пошлет ко мне другое "К" вместо "курьер" - проще убить, чем помочь, хотя помогать мне он как раз и не собирался; обрек на голодную смерть. Страшная догадка вскружила голову: вдруг это босс приставил ко мне этого парня, запер меня в моей же пустой квартире, чтобы отделаться? И плевать ему на долги перед моим отцом: наш мир по сути преступен, так к чему эти пляски с честью, и, чтоб ее, гордостью? Но тогда что мешает наемнику прямо сейчас взломать дверь и дальше-по-плану, или, когда я решусь бежать, толкнуть меня под поезд? Бросить мину мне под ноги? Придется немного подкорректировать всем известное положение о "пугающей неизвестности" - здесь "неизвестность" касается лишь того, какой из страшных исходов выпадет на мою участь. Формулировка "то, что невозможно вообразить" подошла бы куда лучше - потому что я сейчас не могу представить себе даже отдаленно, чего он от меня хочет. Срывание скальпа или сожжение заживо были бы еще не самыми худшими вариантами моего будущего.
От моей стены отделилась рука и образовала почти прямой угол. Наручные часы. Всего полдень, а в моей квартире темно и я засыпаю. Некоторые только так и защищаются.
***
Самая броская темнота - за глазами, там, где открывается второе зрение, когда видишь сквозь потолок и собственный затылок. Где ты стоишь? Я тебя узнал...
Иногда разлепить глаза - достаточно болезненная операция. Особенно в тех славных случаях, когда засыпаешь прямо на полу, слушая, как кто-то другой за стеной не спит.
Он меня домогается. Наслаждается моим постепенным умиранием, оглушает, он может оставаться здесь до тех пор, пока мой дух не покинет планету. Пока я не ушел - он жив.
Я осмотрел свою тюрьму, и мне захотелось разбить ее вдребезги. Размолотить. Пусть произойдет наводнение и град размером со сливу разобьет окна, пусть одна градина пулей пробьет... Не важно. Это слишком далеко заходит. Трудно быть убийцей, даже когда дело касается собственной независимости.
Независимости, 4.
Чего?..
Карточка выпала во время сна из моих рук, я поднял ее с пола. Девушка. Адрес. Медленно, пытаясь не нарушать тишину, я подошел к двери. Снова тихо. Как долго я спал? Ни шагов соседей, ни собачьего лая - ну того, лабрадора из квартиры выше. Все спят. Вторая ночь пошла. Или третья. Ну, и кто из нас дольше выдержит?
В нерешительности, которой не было раньше, я застыл, положив руку на дверную ручку - неуверенно, словно это была, например, женская нога или большой паук. Непонятно, что легче перенести - тянущийся резиной страх, который вот-вот порвется, или ярость, болезненный приступ ярости, следующий за ним, и что обойдется дороже? Медленного гниения заживо здесь я себе не позволю. Независимости, 4.
Нажав на ручку двери, которая показалась непривычно-тяжелой, я вышел и застыл с новой силой. Глаза не подводят меня, даже если смотрят на мир сквозь щель - вот он, человек, тело которого стоит в тени и отбрасывает тень, а может, он сам по себе и есть тень - я поверю в это, если совсем свихнулся. Это же мой сопровождающий ждет меня, старый товарищ, которому я сильно задолжал. Я сглотнул накопившуюся слюну, произведя самый громкий звук на планете; он разбудил соседей, теток, детей и старушек, преимущественно проживающих в этом многоквартирном доме, больше походившем не на притон, а на богодельню. Где-то наверху заскулил пес. Это был сигнал - раз уж все очнулись ото сна, то больше не нужно соблюдать обет молчания - я ринулся по пролетам вниз, подальше от этого страшного человека, хотя знал, что наши пути еще не раз столкнут нас лбами. Мои предусмотрительно обутые ноги громко стучали, сам я пыхтел, будто весил не менее полутора центнеров. Я понял значение слова "адреналин" в третий раз за жизнь - о прошлых разах я предпочел бы не вспоминать. Нельзя быть одновременно быстрым и спокойным - эти двое существуют только по раздельности, а моим направляющим был страх, и я лихорадочно передвигал ногами, спеша по адресу, написанному известной мне рукой.
У моего подъезда стояла его машина, готовая везти его за мной куда угодно. Я плюнул в ее сторону.
Ночью, в самом начале ночи, общественный транспорт еще работает, и это - наилучшее время для него, в это время он царствует. Почти нет пассажиров, водитель автоматически повторяет один и тот же маршрут, и машин на дороге слишком мало - неважно, насколько сильно он хочет спать, он все равно довезет, куда нужно. Из пассажиров поздних рейсов - работяги, засыпающие в тепле, не спешащие домой пьяницы, поздние гуляки и такие, как я - уносящие ноги от преследователей к независимости. Я перевел дух в этом драном салоне, провонявшем людьми. В таких салонах всегда драные кресла, но в этом их трепали с особой любовью. Если мне везет, то во всем и сразу.
Едва присев в попытке восстановить сбившееся дыхание и слишком частое сердцебиение, я тут же вскочил - я забыл что-то важное, жизненно важное. В самом конце салона, за окном, меня ожидал волнующая картина, уже знакомая - светлый автомобиль, зверь бежевого цвета, катился за нами, показывая чудеса старой закалки - на поворотах его здорово заносило, а на ухабах он слегка подпрыгивал - впрочем, это не мешало ему не отставать и сверкать фарами, словно смеясь и говоря: "ты попался". С этим я был не согласен.
Следующая остановка. Не моя, ну и черт с ним. Тебя не проведешь, ведь так? Неважно, что я выбежал и пошел по более затемненным улицам, ты все равно дышишь моими следами - проходимец, ты всегда знаешь, где меня найти! Знать бы мне, как потерять тебя.
Было темно, но горящие фонари помогали сориентироваться. Вокруг не было автомобилей, но я все равно пытался быть предусмотрительным, постоянно петляя и избегая слишком широких или ярко освещенных улиц - мест концентрации унылой ночной жизни. Используя свое неплохое знание этой части города, но так и не узнав, сколько я выиграл времени и выиграл ли вообще, я прибыл к пункту назначения - дверь подъезда была уместно незапертой, а может, сломалась - игнорируя лифт и громкими шагами вымещая свое возбуждение, я очутился у нужной двери. Меня встретила грязно-белая (я бы сказал, бежевая) кнопка звонка. Цвет молочной рвоты, как он меня достал.
Но мой палец уже давил на грязную кнопку.
Сонное "Да?".
- Юла?
Тощая полоска света - от двери к стене. Мое лицо освещено, ее - в тени.
- Ты кто?
Мне доводилось слышать разное от девушек, с которыми я когда-то спал, но это, признаться, было неприятнее всего.
- Какого хрена ваша шайка оставила меня одного?
Зеленоватые глаза после этих слов едва разлепили веки. Кажется, она спит на ходу.
- Проваливай отсюда. - Сказала она уже громче; сонливость, видимо, улетучилась. - Я тебя не знаю.
- Не ломайся! Босс меня кинул, а ты, кроме прочего, сперла мою пушку.
Она смотрела на меня, как на умалишенного - со страхом, и, пожалуй, не без презрения. Дверь бы тут же закрылась у меня перед носом, но моя нога, засунутая в дверную щель, исправила положение.
- Мы так не договаривались. И зачем ты оставила мне этот адрес, если сейчас не хочешь помочь?
Я ощутил сильный удар: дверь со всей силы хлопнула, и мне показалось на секунду, что о правой ноге можно уже не беспокоиться. От боли я отдернул ногу и дверь снова грозила запереться, не впустив меня, но не успела захлопнуться; миг спустя я был уже в квартире, глядя на возмущенную Юлу; она была одета в ту же рубашку, которую я запомнил. Кроме хозяйки квартиры, похожей на не выспавшуюся лохматую ведьму, я приметил кое-что странное. Квартира изнутри показалась мне подозрительно знакомой.
Девушка вскрикнула; я шикнул, анализируя невообразимый сюжет: светло-серые стены, окрашенные настолько давно, что трещины в краске казались вполне живописными, наборный паркет на полу - единственная роскошь, впрочем, местами протертый и видавший всякое; далее, в одной из комнат - кресла с дурацкой обивкой в полоску, комод с царапинами, замазанными фломастером, небольшой телевизор, какие-то книги, одежда и всякая мелочь - кто-то скажет, что это была обычная квартира, ничего особенного. Так и было, и мне пришлось бы согласиться с этим утверждением, только вот дело в том, что это была моя квартира, или кто-то с плохим чувством юмора скопировал ее обстановку и воссоздал здесь, организовав эдакий музей мистера Почему, памятную доску имени меня размером Х на Х метров. Мебель я приобрел по дешевке, лично замазал все трещины коричневым маркером, и на этом стуле висит моя рубашка - будто я отошел на пару минут и скоро вернусь.
- Кать, кто там? - послышался из спальни знакомый мужской голос.
Это окончательно ввело меня в ступор. Я посмотрел на нее, уже не возмущавшуюся, а только смотрящую на меня как-то озабоченно - сон исчез без остатка, ее полностью отрезвило. Она даже не заметила, как с ее плеча немного сползла рубашка, а только пялилась на меня, приоткрыв рот, словно большая задыхающаяся красивая рыба.
Проверять, кто или что находится в спальне, я побоялся. Вместо этого я зачем-то сел на пол, разобрал знакомые доски - злополучные пакеты - ровно столько, сколько у меня было примерно с неделю назад, лежащие так, как я их положил, будто их никто больше не трогал. Не соизволив сложить доски на место, я взял из ящика (это ведь мой ящик, не так ли?) пистолет. Только тут я осознал, что мои руки покрыты белой пылью; должно быть, один из пакетов порвался, рассыпался порошок. Воздух после этой оплошности на тысячную процента состоял из наркоты и паники. Я не мог понять, что произошло с нами в этой квартире, но то, что ожидало меня вне нее, было во много раз опаснее.
Выбежав из своей квартиры, заодно ощутив сразу несколько дежавю, я спустился к ожидающей меня, словно я вызвал такси, машине. Что-то удержало меня от скорого побега; видимо, автомобиль был пуст: фары потухли, но, что было более важно - ощущение присутствия преследователя в моей жизни заметно притупилось, хотя, вероятнее, было притеснено неожиданным открытием, сделанным по адресу Независимости, 4.
Здесь я не ошибся: пусто. Ключ зажигания будто специально оставлен для меня. Это уловка, гнусная уловка, чтобы заманить меня и расправиться. Наверное, я должен был убежать в аэропорт, сесть в самолет и отправиться на другой континент - но я лучше буду законопослушным и помогу кровавому правосудию, чем смогу, только бы закончились времена неопределенности и страха - существование, к которому я успел охладеть.
Неизвестно, какого производства был предоставленный мне автомобиль - только не самого лучшего; я подскакивал на сидении всякий раз, когда на дороге оказывалось углубление - но это было все же более быстрое путешествие, чем на автобусе или пешком. Запах в салоне (кресла обтянуты синей тканью) был мне знаком - может, я и не помню этого, но раньше, где-то, от кого-то... Резкий, бьющий в ноздри запах одеколона в смеси с запахом табака. Впрочем, слишком слабый, чтобы выудить из меня хоть какое-то воспоминание.
Черная улица, дорога будто бы без конца, чужая машина, этот едкий запах - все вокруг пыталось ввести меня в забвение, из которого не выходят, но я был полон решимости добраться до своей крепости, неважно, сколько пеших преследователей спешило бы за мной. Мне приходилось давить на газ, выжимая из автомобиля даже больше скорости, чем было возможно. Я был уверен, что этот человек все же находится у меня за спиной и вот-вот догонит, но оглянуться не решался. Не так умирают простые безобидные люди. Не от страха.
Наконец я въехал в свой двор; бросил машину прямо у крыльца. Его не было видно нигде, а зря; я почти уже был готов убить его. Хотя, увидь я его в ту минуту, я бы сбежал.
Бегом я взлетел на свой этаж. Сколько еще лестничных пролетов мне сегодня придется преодолеть? Открываю дверь - пора отдышаться. Ничего, что хоть как-то ухудшило бы мое положение, не произошло. Если людям порой встречаются их двойники, то что же мешает существовать двойнику квартиры? Жестокие воспоминания, в особенности парадоксальные, имеют тенденцию быстро исчезать, словно они берут начало из снов. Надеюсь, с моими воспоминаниями будет так же.
Но это был не двойник, а грабитель. Потому что пол в моей настоящей квартире был непривычно голым, мебели не было, словно за время моего недолгого путешествия бригада строителей методично привела мою квартиру в первозданный вид, такой же, как до самого первого жильца, не спросив, что думаю об этом я. Образовалась пустая площадка для значительных умозаключений, до которых мне больше не было дела.
Окно спальни - раньше я не замечал, какое оно широкое; открывалась панорама. Больше никакого прикрытия, никаких тебе занавесок, я на виду. Интересно, почему они пощадили дверь?
Сквозь это окно с улицы было видно все, что происходит со мной. Верхний свет выдавал меня, и я не придумал ничего лучше, чем стоять, наблюдая в окно за тем, что происходит в мире. Никто не бродил по улице; пустой двор; его автомобиль там, где я его оставил, возле него - преследователь, провонявший одеколоном. Так просто и симметрично. Он смотрел на меня, зная, что я больше не прячусь. Я поднял дрожащую руку в приветственном жесте и помахал ему. За время, проведенное нами в бессовестных спешках, начало светать; первые тонкие желтые лучи уже окропили землю. Я достал из кармана телефон и набрал единственный номер, который помнил наизусть - босс жаворонок, это его не разбудит. Из трубки раздался его как всегда недовольный голос:
- Алло?
- Босс?
Голос, поперхнувшись, замолчал.
- Кто это?
- Он меня доконал, - сквозь легкий тремор я улыбнулся; никогда не нужно никому верить. - Надеюсь, он принесет тебе мою голову.
- Кто говорит, мать вашу?
- Передавай всем приветы. Особенно девушке.
- Что за шутки? Алло?
Гудки. Разграбленная квартира. Тень отделилась от меня и теперь у нее моя жизнь, дела, дом. А у меня - демон, молчание, ступор погони. Некуда бежать, и, если он не вскроет дверь, мы навсегда останемся здесь, станем высеченными из камня; выдержим второе пришествие.
Трубка выпала из руки, я остался стоять у него на виду. Усилием воли я заставил себя отойти в сторону, и он, вероятно, этого ждал, потому что за своей спиной я услышал звон битого стекла, потом еще и еще. Испуганный неожиданностью атаки, я уставился на дождь из осколков; пока я прятался за стеной, мне удалось увидеть, кто и чем бьет мне окна. Кто - было понятно сразу, а в качестве снарядов служили яблоки, которым было неоткуда взяться в нашем дворе - бессмыслица, окончательно сделавшая ситуацию непригодной для осмысления - только для безоговорочного принятия. Ненавижу яблоки, ненавижу камни. И непрошеные вторжения - тоже. Грохот гораздо хуже тишины, в молчании можно ничего не предпринимать, но когда оно заканчивается, пора совершать ритуалы, которые в размеренной жизни, лишенной каких-либо неожиданностей, ты вряд ли стал бы предпринимать. Это все - принуждение, предугаданная схема - он все рассчитал, и я слишком устал, чтобы терпеть его компанию.
Ноги снова несли меня вниз - наконец закончится заточение! - я ощутил себя тараном, непререкаемым, я был способен разрушать; он стоял у автомобиля, как ни в чем ни бывало - таким может быть только старый черт; с криком, с долгим воплем в ореоле из белой пыли и света едва восходящего солнца я ринулся на него - сбив его с ног, я побежал дальше, мне было неизвестно, куда - через лесопарк, ломая шагами разбросанные по земле ветки. Я оглянулся назад - сколько в нем прыти! - он идет за мной, словно бы не падал; он идет, я бегу, но расстояние между нами угрожающе сокращается, - предсказуемый финал, как у дурной киноленты, - я падаю, споткнувшись, лицом вниз, болью отдает колено, а человек, встречи с которым я всеми силами пытался избежать, возвышается надо мной. Я не хочу больше открывать глаза.
Кто-то схватил меня за руку и потянул вверх. Чтобы не выглядеть хотя бы в конце погони жалким, трусливым, я открываю глаза, и мое лицо меняется - в тот момент страх вышел за пределы страха, став гимном всех на свете противоречивых чувств. Я врал ранее, говоря, что боюсь: не так страшно то, чего не можешь себе представить, как увидеть в этом прилизанном, добром мире человека, которого ты меньше всего ожидал и хотел здесь встретить.