Аннотация: роман-памфлет об известных событиях последних лет
На другой стороне идейной лодки покачивался еще один замечательный гражданин нашей страны - кандидат в президенты Семен Андреевич Опенько.
Сенечка Опенько принадлежал к тому типу людей, о которых в мирное время в народе говорили "не рыба, не мясо", то есть непонятными или незаметными, неяркими. Но сейчас, в разгар предвыборной кампании, когда решалась судьба этого самого народа, Опенько был фигурой номер один - тем, о ком не могли молчать или равнодушно говорить ни враги, ни друзья. У первых одно его имя вызывало нервный тик, подергивание века, блеск в глазах и даже щелканье зубов. У других напротив - имя Сенечки Опенько (в народе его ласково окрестили Сопенькой, то ли от душевной теплоты, то ли от предвыборной краткости, к которой тяготели листовки и газеты, где Сенечку звали С. Опенько) - стало символом всего самого лучшего, самых светлых надежд, самых радостных иллюзий, с которыми расставаться не хочется. И лишь для срединного, не определившегося меньшинства, которое колотили враги и поклонники кандидата, Сопенька оставался тем, чем являлся на самом деле - не рыбой, ни мясом.
"Предатель" и "отщепенец", "долгожданный избавитель" и "освободитель", "совесть нации" Сопенька сидел на собрании своего штаба и думал о том, насколько все-таки мало они все - члены его команды - сдружились друг с другом, насколько мало они знакомы. Когда команда обсуждала образ, который должен был явить миру Сопеньку как кандидат в президенты, на миг ему показалось, что в эти дни они играют в маскарад, что вся политическая кампания - это огромный дорогостоящий карнавал, бьющий по нервам простого избирателя.
- Друзья, остановитесь! - хотелось тогда ласково сказать Сенечке своим товарищам. - Вы меня не так поняли! Вы меня совсем не знаете! Я вовсе не такой!
Но он этого не делал, потому что стеснялся, потому что не любил спорить, когда видел, что это бесполезно. А сейчас, за два месяца до выборов, бесполезным было все. Понурив голову, кандидат сидел и слушал, как его обряжают в тогу "сильного лидера", "мощного политика", "титана мысли", "оплота демократии", и от этих страшных титулов хотелось куда-нибудь деться, где тепло, уютно и хорошо кормят, например, домой. Под слабое урчание живота, Сенечка думал о том, как люди все-таки ошибаются в нем - простом, сельском парне, чуждом всякого титанизма и мощи. Будь избирательная кампания в его власти, он ни за что не вышел бы на трибуну с теми агрессивными речами, которые написали для него журналисты из разных демократических газет: "Бандитам - тюрьмы! Убийцам - тоже! Взяточников - под суд!"... "Ну, разве это годится!" - думал Сеня, вспоминая, как в молодости ездил с отцом поступать на бухгалтера - тогда они взяли с собой молодого нежного, вчера только освежеванного кабанчика, и приемная комиссия осталась очень довольна его ответами. - "Пересажать полстраны - разве с этого нужно начинать свое правление?"
Конечно, эти мысли кандидата, начавшего, как добрая половина населения страны, свой жизненный путь со "взятки", не должны были слышать те, кто готовил из него при жизни изваяние, памятник борцу за демократические ценности. И когда все же это удалось сделать, когда Опенько застыл на трибуне с вытянутой рукой, как это делают великие вожди и реформаторы, образ вдохновенного оратора и борца, почти Че Гевары, тут же покрылся трещинами, стоило поднести к его подножию цветы, переданные расчувствовавшейся пенсионеркой.
- Я вас цёмаю!" - донеслось до многотысячного собрания, перед которым секунду назад рисовались страшные картины уродливого правления Леонида Ильича Кучки - настоящего президента страны - первого врага Опенько ... И монолит с облегчением отошел от трибуны, чтобы запечатлеть поцелуй на морщинистой, залитой слезами восхищения щеке "бабуси".
- Я вас всех очень сильно цёмаю! - вернувшись на политический эшафот, воскликнул Опенько и чмокнул микрофон. Раздался визгливый звук - зафонило, но никто не обратил на это внимание. Все ликовали, потому что нацию "поцёмали" - такое с ней случалось впервые. Кучка был более сдержан в своих чувствах и показывался перед народом не часто, и если делал это, то лишь для того, чтобы поздравить людей с Новым Годом, сообщить, что в десятый год его правления страна по-прежнему далека от угрозы войны, а валовый национальный продукт стабильно прирастает... Но нации этого было мало! Ей хотелось больших чувств, большой любви! Ей хотелось, чтобы в этой любви правители признавались ежечасно и подтверждали это делами! Ей хотелось оформить свои отношения с президентом и, в конце концов, увидеть плоды от этого союза - нормально работающую экономику, хлеб на столах, сало - на прилавках, деньги в карманах... Ей хотелось любви, а не реформ, поцелуев, а не указов-отписок, она мечтала о робких признаниях, робких надеждах, галантности и обходительности. Одним словом, нация переживала вторую молодость и была донельзя романтично настроена.
И даже когда революция - этот дикий запущенный сад, в котором она лишилась невинности - стал частью ее жизни, а избранник, которого она на руках вознесла на брачное ложе, стал хозяйничать в хате и, как всякий молодой хозяин, делал это неумело, нация не забыла эпохального "Я вас цёмаю!" и верила ему до конца.
Когда министры нового президента разругались с кем-то, цены на нефть выросли, а в городах выстроились автомобильные пробки, бывший кандидат снова вышел к народу и звонко поцеловал его - нация вострепетала и простила все.
Когда поползли вверх цены на газ, потому что снова драчливые министры-неумехи не смогли договориться, поцелуи прозвучали опять, и опьянение пришло вновь - вновь весело побежала кровь по жилам, вновь в душе расцвела весна и вспомнилась любовь.
Прощали все, прощали долго, потому любовь не помнит зла... Этого не учли в штабе, этого тем более не учли те, кто готовил революцию...
О том, что стране суждено увидеть революцию - первую в нынешнем столетии - кандидат Опенько узнал не сразу. В последний момент ему сообщили, что официально возглавлять ее будет он. Опенько по началу опешил. Он думал, что все пройдет цивилизовано - он выйдет на трибуну, обличит существующий строй, укажет на его видимые недостатки, предложит их устранить, пожелает всем благополучия и мира в домах, сойдет с трибуны и на этом все закончится.
- Ви плохо понимает свой рол и свой народ, - объясняли Опенько . - Этот страна не есть демократический. Этот варварский страна есть авторитарный советский режим. Революшн - зе бест. Ви должен это понимать, господин Опенько .
- Я могу и по-английски... - холодно сказал Опенько собеседнику.
- Мы не сомневаться в этом, - ответил господин и широко дружественно улыбнулся.
С одной стороны, ему нравилось, что работа кандидата оказалась не пыльной - речи писались, программа предвыборной кампании была кем-то выстроена за него. Но сейчас, когда он разобрался во всех нюансах этого действа и готов был внести свои предложения, его отодвигали в сторону, ему прикрывали рот, не давая сказать и слова, кроме тех, которые уже были записаны. Сопротивляться он не мог - слишком многим он был обязан этим людям, которые говорят на его языке с таким ужасным акцентом. За ними стояла не просто организация, за ними была культура, цивилизация, к которой его приобщили. Причем совершенно бесплатно.
Случилось это давно - больше десяти лет назад, в период сумятицы, когда его страна находилась у края бездны - когда деньги ежедневно теряли в весе, а товаров становилось все меньше, а их качество - все хуже, заводы стояли, фабрики работали в полсилы, колхозы и совхозы разорились. Именно тогда, в эпоху вялой реформации, когда никто не знал, как с этой разрухой и бесхозностью поступить, как ее остановить, появились они - люди с акцентом, которые знали, что делать. Нет, они не стали у руля власти, потому что были гражданами другого государства, но помочь стране они согласились. Приехав на семинар, организованный улыбчивыми господами, Опенько понял, как он жил, и как надо жить! Тогда он был еще председателем районного отделения сбербанка в небольшом провинциальном городке Учудиеве. Зайдя в светлый просторный кабинет, где должен был пройти семинар для таких, как он, председатель, обомлел от увиденной роскоши. Это сейчас, будучи искушенным кандидатом, он привык к виниловым обоям, оргтехнике: факсу, беспроводному телефону, принтеру. А тогда он был просто очарован тем, что увидел в бывшем здании одной из столичных библиотек, которое выкупил зарубежный фонд с трудным, не запоминающимся названием. Это сейчас Опенько мог без труда произнести его, потому что вот уже пятнадцать лет был связан с этим фондом, изменившем его жизнь. А тогда, неграмотный, нецивилизованный варвар, молодой банкир Опенько Виктор Федорович, ничего не понял в названии фонда и даже не смог ответить на ласковый вопрос одной из приятных девушек:
-What is your name?..
"Как вас зовут?" - сейчас Опенько было стыдно вспоминать этот конфуз, но все-таки это было частью его жизни, началом его пути в демократию.
Семинар прошел быстро и увлекательно. Опенько и его коллеги - главы районных администраций - познакомились с учеными и политическими деятелями Америки, услышали о планах сотрудничества Соединенных Штатов с правительством их страны, о тех щедрых денежных инвестициях, которые готовы предоставить гости нуждающейся в обучении прогрессивной молодежи.
- Вы - завтрашний день этой державы! - проникновенно вещал переводчик, рядом с которым сидел гость из Колумбийского университета - автор речи. - Без ваших и наших усилий построить в этой стране настоящее демократическое государство будет сложно, практически невозможно! Поймите, то, что сегодня у вас называется демократией, не является таковой на самом деле. Мы здесь для того, чтобы помочь вам стать на ноги, помочь вам влиться в цивилизованный мир, вдохнуть воздух свободы и окончательно свергнуть с себя гнет тоталитарного прошлого!
И все это с улыбкой, не поддаться очарованию которой было невозможно.
"Чем они чистят зубы?" - подумал тогда Опенько , который еще не знал, что такое хорошая стоматология и здоровое питание.
Гости сообщили, что следующий семинар по проблемам демократии состоится ровно через неделю, а пока они просят председателей поспособствовать организации у себя в городах небольших американских центров, где все желающие смогут учиться английскому языку и пользоваться за символическую плату книгами на английском языке.
- Желательно создавать их при высших учебных заведениях и училищах, где учится много талантливой молодежи, которая, конечно же, заинтересуется бесплатной американской библиотекой и захочет узнать больше об Америке и демократии, - объяснили им.
Что касается самих приглашенных, то всем желающим гости готовы были предоставить по персональному учителю, с которым в любое время можно было заняться изучением языка.
- Все это добровольно! Мы ни к чему вас не принуждаем! - улыбались американцы и ласково пожимали руки собравшимся.
Сенечка смутился от необычного обращения - до сих пор коллеги и вышестоящие пожимали его руку грубо: просто дергали кисть, хрустя костяшками пальцев, и без всяких улыбок смотрели в глаза. Здесь все было по-другому.
- Пожалуй, можно! - ответил он симпатяге-американцу. Тот снова улыбнулся и протянул ему визитку с золотым обрезом. Слабо знавший немецкий Опенько разобрал лишь одно слово - "professor". Но этого было достаточно.
Ровно через два дня к нему в кабинет пришла молодая девушка - бывшая школьная учительница английского языка, которая работала теперь с американцами и теми, кто к ним примкнул. Зубы у Опенько в тот день были вычищены мелом, и потому он не постеснялся широко улыбнуться визитерше. Та вздрогнула, но тут же взяла себя в руки: она знала, что каждый ее ученик - это драгоценность в глазах американцев, а этот, судя по улыбке, уже начал проникаться правильными идеями и взглядами на жизнь. Поэтому Вики (как звали Викторию Павловну в ее нынешнем кругу) тоже улыбнулась и открыла учебники. Спустя несколько занятий, они выучили не только "Май нэйм из Виктор", но и другие фразы. Теперь после скучного рабочего дня, посвященного бесполезным бумагам и совещаниям, где все говорили только о плохом, наступал "вечер с Вики", где говорили только о хорошем.
-Ай..- повторял за ней Опенько , переполняясь восторгом от собственного красноречия.
- Love! - продолжала Вики.
- Лав! - снова повторял Опенько , смутно припоминая что-то знакомое, словно он когда-то уже слышал эту фразу и даже знал ее продолжение.
Видя, как старается председатель, Вики покачивала головой, тихонько повторяя "yes!yes!", что означало одобрение. Поэтому Опенько , не задумываясь, выпалил то, что подсказала память:
- Ай..лав..ю! - и обрадовано захлопал в ладоши.
Вики смутилась и покачала головой в другую сторону.
- Not me! Freedom! -поправила она Опенько . - I love freedom! Я люблю свободу!
- Фри-дом.. - повторил он незнакомое слово по слогам.
- And democracy! - закончила мысль Вики. - И демократию!
- ...крыси, - подытожил Опенько .
- И теперь всю фразу целиком! - как дирижер Вики взмахнула рукой.
- Ай лав ...- бодро начал Опенько и запнулся, вспоминая новые для него слова. - Ай лав...дом и крысы...