В сугробе стоял Башмак. Стоял и ужасно мерз на пронизывающем январском ветру. Да, это был обычный башмак. Ему было далеко до изысканных лакированных ботинок с золочеными пряжками, до казенных сапог, до дамских туфелек на высоком каблуке, - это был башмак грубой работы, из коричневой потемневшей от времени кожи, на сношенной деревянной подметке с торчащими из нее гвоздями... Словом, тот самый Башмак, который носил тогда рабочий Петербург. Носил, стирал ноги, рвал, ремонтировал, снова рвал и выбрасывал, покупая новые такие же башмаки, - никуда, никуда не мог он уйти от них, этих старых "рабочих" башмаков-оков... Они стали его судьбой, его жизнью...
Шел 1905 год, а Башмаку - третий десяток, - возраст по обувным меркам не малый. Он много видел, много знал и гордился этим знанием. Золоченые туфельки-однодневки, фавориты одного бала, одной ночи, не ведали и сотой доли того, что помнил он. Иногда он жалел, что у него нет родственников, особенно бабушек, которые могли бы ему рассказать о совсем уже далеком прошлом. Не было у него и последователей, которым можно было бы передать свои знания. Да, у башмаков нет родственников, все они творения рук Мастера...
Своего Мастера Башмак помнил смутно, - только руки, большие, теплые, нежно-сильные, мозолистые. Руки, которые подобно матери, дали начало его многотрудной жизни. Эти руки, забив последний гвоздик, впервые и вычистили-выгладили его. Коричневый, пахнущий маслом, стружками и кожей, он был счастлив... От Мастера помнил он еще и запах, неповторимый чуть пьяный запах. Иногда Башмаку казалось, что он весь пропитан пьянящим ароматом, и только время выветрило этот запах из его кожи, шнурков и подметки...
Шел уже 1905 год... А совсем недавно восторженно и радостно встречали новый век. Башмак прекрасно помнил, какое радостное настроение носилось в воздухе, ожидание чего-то лучшего, гадание о будущем. Замечу, что башмакам легко передается настроение их хозяев, их чувства и желания... Его Хозяин до встречи Нового года все бегал куда-то: то в шикарные магазины, где Башмака поражали своей гладкостью и своим узором полы, то в беднейшие лавочки, где некуда было ступить от грязи, луж и мусора. Всюду Башмак встречал новых знакомых. Он не чурался ни сапог, ни лаптей. Он всегда узнавал от них что-то новое, интересное... Хозяин что-то покупал, расплачивался и убегал дальше, а старый Башмак получал большое удовольствие от таких прогулок по городу. Это было для него подобно первому выходу в свет.
Конечно, он не питал радужных иллюзий, что в новом веке он станет лучше, новее, или обращаться с ним будут по-другому - в соответствии с его почтенным возрастом. Нет, старый Башмак знал, что в новом веке, он станет "моделью прошлого столетия", и прохожие дамские туфельки, и всегда-то не больно жаловавшие его, при встрече будут презрительно морщить носик. Так и произошло - его наспех небрежно вычистили и опять пошли колесить по городу с праздничной толпой... Радостно, весело.
Башмак радовался один, он ни с кем не мог поделиться той радостью, которую он переживал за своего Хозяина. Ни с кем. Даже с правым ботинком своей пары, с которым они, казалось бы, связаны родственными узами навек. Нет, с напарником-соседом ему очень не повезло. Правый неизвестно где нахватался великосветских манер и веяний и с самого рождения пытался ставить себя выше левого сотоварища, говоря ему, что тот неуч и вообще "лапоть деревенский". А сам часто разговаривал с важными ботинками и сапогами, весьма образованной публикой, цветом общества, куда Башмака не пускали, - уж больно уродлив он получился у Мастера, да и доставалось ему больше правого собрата - был весь изодран, исшит. Пополняя так свою образованность, правый спорил с "дурнем деревенским" часто до хрипоты, до обид. "Шумим, братец, шумим, - говорил ему старый Башмак, - ...шумим" В конце концов, Правый вообще перестал общаться с Левым, да и тот встал в глубокую оппозицию собрату, - так и жили, точнее сожительствовали, они почти всю жизнь. Правый при каждом удобном случае общался со "знатью", казенными многознающими ботинками и сапогами, а Левый с "лаптями",- кесарю кесарево.
Старый Башмак стал чаще задумываться, думать... А на дворе был 1905 год...
Вот и сейчас, замерзая в сугробе, он думал и вспоминал, ведь кроме этих дум и воспоминаний у него ничего не осталось: ни шнурков, чтобы завязаться и согреться, ни пары, ни, что самое страшное, Хозяина. Хозяина Башмак потерял нелепо, сам не понял что произошло...
Это было совсем недавно, в начале января 1905 года. Он оказался в толпе таких же старых, истоптанных башмаков, сапог и даже лаптей. В воздухе, как и несколько лет назад, когда встречали новый век, витала радость и веселье. Был какой-то праздник. Все куда-то шли, радостные, пели песни, громко разговаривали, кричали... Кругом мелькали флаги, плакаты... Башмаки, подхватив настроение Хозяев, тоже шагали радостно и легко, на ходу переговариваясь между собой.
Вдруг впереди что-то грохнуло и затрещало, как новогодняя трещетка-хлопушка... Хозяин рванул в сторону, вдруг вскрикнул и стал медленно оседать на колено. В Башмаке стало сыро, какая-то густая жидкость заполнила его, - так он впервые почувствовал вкус крови, крови Хозяина. Толпа заметалась, убежали башмаки-товарищи, сапоги и лапти... К Хозяину же подошло несколько грубых тупоносых сапог, Башмак видел их однажды на параде,- это были солдаты. Сапоги обругали и его, и его изысканного правого товарища. Они были резки и вызывающи, что-то говорили еще, но старый Башмак их уже не слушал, - его Хозяина куда-то уводили... Тот не хотел идти, его били и заставляли шагать... Да, 1905 год...
Башмак помнил и последний свой приют... Темное помещение с заплеванным грязным полом и нелепой решеткой на окне, - сюда привели его Хозяина, уже с трудом переставлявшего ноги. Здесь они и расстались навсегда. Какой-то человек, нагнувшись над Хозяином, снял его с ноги, ставшей такой родной, и брезгливо выбросил за окно в сугроб. Хозяина он больше не видел...
Башмак понял, что это конец. Теперь им будут играть детишки или занесет его снегом до весны, а там... А ведь он помнил как мальчишка, будущий Хозяин, схватил его с полки и крепко прижал к груди, он помнил, как они танцевали на каком-то балу, помнил... Он стоял в сугробе и беззвучно, бесслезно плакал. Шел 1905 год.
К вечеру разыгралась метель, и башмак стало медленно заносить жестким январским снегом - до весны... Холодало.
* * *
Шел 2000 год, - в сугробе от лютого мороза замерзал старый Башмак. Он лежал в сугробе прямо под фонарем, тот освещал его скрюченную от холода кожу. Над фонарем светили звезды, - ночь была ясная. И глядя на эти звезды, он вспоминал... Сколько он мог бы поведать о своей жизни, да кто его спросит... Пролетающие мимо легковушки засыпали его снегом и грязью, не выражая ни малейшего почтения к его старости... Холодно...