- Что это ты читаешь?
Железная дева, также гаррота называема - сосуд в подобие тела человеческого размером и формою, изнутри шипами стальными и вострыми пренаполненный. Шипами этими тело человеческое, в железную деву, также гаррота называему, помещаемое, пронзаемо будет.
Иурен Фландрский, "Мизерианиус".
Данкан и Изольда. Звучит, словно имена героев из любовной легенды. Впрочем, они и есть любовники. И, пожалуй, когда он схватит и убьёт их, какой-нибудь сладкоголосый бард сложит душещипательную балладу о прекрасной леди, её жестокосердом муже и его честном и благородном брате. Какой чудный треугольничек, и впрямь точно для баллады. Да только в балладе не будет ни слова о хамстве и наглости Данкана, об истериках Изольды, о позорном долготерпении Двейта, о его почти добровольной слепоте. Он мог бы многое им простить. Он хотел. Я знаю. В конце концов, они были самыми близкими ему людьми. Его брат и его женщина. Конечно, он давно подозревал, что между ними что-то есть. Почти с самого начала. Он пытался говорить с ней... с ними обоими. Данкан всё отрицал. Изольда снова закатила истерику. И он подумал: пусть. Всё равно. Пока она здесь, пока отвечает на его поцелуи - всё равно.
И это продолжалось чертовски долго. Дольше, чем он мог сейчас поверить. А потом он не выдержал. Он хорошо помнил, что стало последней каплей. Рассказывал об этом Тонвену и другим... Мне в том числе. В той самой башне, которая сейчас трещала и плевалась обугленными щепками в сотне ярдов над его головой. Запирал двери, садился возле камина... и рассказывал мне, снова и снова, как однажды вечером, вернувшись с прогулки верхом, он вошёл в спальню и увидел в своей постели Изольду и Данкана. Они занимались любовью и даже не заметили его. Данкан был сверху, Изольда обхватила его руками и ногами и выгнулась, запрокинув голову назад. Двейт стоял у входа, словно окаменев, слушая стоны своей жены и глядя на крупные капли золотистого пота, сверкавшие на её коже. Потом она открыла глаза и увидела его. Выпрямилась, чуть отстранилась от любовника, не снимая рук с его плеч, нахмурилась. Взяла пальцами светлый локон, упавший на лицо, заправила его за ухо и сказала: "Выйди вон!"
"Выйди вон".
Он вышел и прикрыл за собой дверь. Земля пьяно плыла у него под ногами, в мыслях было пусто. Глухо и пусто, словно в бездонном погребе.
"Выйди вон".
Он пошёл в оружейный зал, снял со стены меч, которым его пятнадцать лет назад посвятили в рыцари, и вернулся в спальню. Он хотел их убить. Но не смог. Тогда - не смог.
Они сбежали. Он не пытался их удержать. Ему хотелось лечь на смятые простыни, ещё отдававшие жаром тел, недавно их покинувших, отвернуться лицом к стене и подтянуть ноги к груди.
Так он мне рассказывал. Смотрел в пустоту... и повторял, снова и снова: "И она сказала мне: "Выйди вон". В пустой тёмной комнате, у камина, со стаканом вина в судорожно стиснутой руке. В башне, которая сейчас догорала.
Они сбежали, но очень скоро вернулись. С огромным войском, под знамёнами их рода. Данкану было мало его жены. А Изольде было мало его бесчестия. Они оба не смогли простить ему пощёчин, которыми он сшиб их с кровати в ту ночь, ворвавшись в спальню с мечом в руке. Двейт не был готов к атаке и спешно покинул крепость. Но вернулся тоже... Он возвращался снова и снова. Иногда они разбивали его, иногда он - их. Это была война. Он привык к войне.
Больше всего меня пугает то, что в нём ни на миг не проснулась ненависть. Даже ярости не было - ни когда он ринулся на повергнутые на пол голые тела с занесённым над головой мечом, ни когда солдаты Данкана взбирались на стены замка, ни когда он видел Изольду на том холме, где стоял сейчас сам: высокую, стройную, в тонких латах, рассеянно поигрывающую арбалетом, с тонким серебристым водопадом волос, кончики которых трепал ветер. Не было гнева, не было злости. Была только эта книга. Она всегда была с ним. Давно... С того самого дня, когда он впервые поймал взгляды Данканы и Изольды, скрестившиеся во время непринуждённого семейного ужина, словно два меча, увидел искры, брызнувшие от зазвеневшей стали, увидел, как эти искры падают на шелковую бахрому скатерти, как тлеют, как разгораются, увидел родившееся из них пламя... В тот же вечер он пошёл в библиотеку и отыскал эту книгу. Стёр с неё слой пыли, провёл пальцами по рельефной обложке. Но не стал открывать. Тогда.
Прошло несколько месяцев, прежде чем он открыл её. И с тех пор открывал часто. Очень часто. А с ночи, когда Изольда сказала ему "Выйди вон!", он читал эту книгу ежедневно. Каждый час. Каждую минуту.
И сейчас она была с ним.
Бык - сосуд, подобный до железной девы, также гаррота называемой. С шипами бывает и без оных, но с местом для жаровни под сподней непременнейше. Человек, в быка помещаемый, доколе пламя под сосудом розведено, без воды варим будет.
Иурен Фландрский, "Мизерианиус".
- Эх, башня не уцелеет, - с сожалением сказал Тонвен. Он, видимо, вспомнил весёлые пьянки, не раз сотрясавшие это хрупкое строение в лучшие времена, и в его старом чёрством сердце зашевелилась ностальгия.
- Чёрт с ней, - коротко ответил Двейт. - Меня больше волнуют подвалы.
- Подвалы? - Тонвен непонимающе приподнял бровь. - А что там такого ценного в подвалах?
Двейт пожал плечами. Ничего ценного там, конечно, не было. Вино и ткани не в счёт, это вполне восполнимая потеря. Но у него было такое чудное подземелье. С прочными стенами, без окон, с хорошей системой вентиляции, со стоком для крови в каждой камере. Последние пятнадцать лет подземелье пустовало, так как Двейт предпочитал убивать своих врагов на поле боя, а не возиться с ними после битвы. Но тот, кто владел этим замком до него, похоже, был большим любителем подобных забав. Получив замок вместе с рыцарским титулом, восемнадцатилетний Двейт только раз заглянул в подвалы, окинул взглядом громоздившиеся там машины для убийства и, чуть скривившись, велел смотрителю немедля спалить всю эту дрянь. В тот день у него не было ни желания, ни времени рассматривать эти игрушки - в пятидесяти милях к югу его ждала никогда им прежде не виденная невеста, леди Изольда...
- Там даже канализация была, - вполголоса проговорил он. - Никакой крови, никакого дерьма. Так удобно.
- Ты же ими всё равно не пользовался, - возразил Тонвен.
- Да, - механически ответил Двейт и вдруг улыбнулся. Тонвен бросил на него тревожный взгляд и с деланной небрежностью проговорил:
- Брось, старик, ничего с твоими подвалами не станется. Они на славу сделаны. Их разве что засыпать может, но это вряд ли. Ядра туда не долетали. А вот башня...
- В данный момент, - медленно произнёс Двейт, - башня интересует меня только в одном контексте. Я хочу знать, там ли они.
- Ты бы этого хотел?
Двейт вздрогнул, резко повернулся к Тонвену, заставив того отпрянуть от неожиданности. Книга коротко хлопнула в его дрогнувших руках. Его взгляд был страшен. В его взгляде был страх, и этот взгляд был страшен.
- Хотел бы я этого? - прошептал он. - Хотел бы? Нет. Нет, Тонвен, нет. Нет.
Стул ведьминский - трон со спинкою высокою, шипами длинными да вострыми унизанною, и местом для жаровни в подножии. Человек, на стул ведьминский сажаемый, шипами пронзён будет, доколе ноги его на железе раскалённом без воды варимы будут.
Иурен Фландрский, "Мизерианиус".
Башня рухнула в сумерках, уже после того как село солнце. Она падала медленно, неторопливо, камни лениво отлетали в стороны, горящие балки неохотно проталкивали себе дорогу среди густого и яростно дождя сухой щебёнки. Прошла почти минута, прежде чем острая каменная стрела уступила место кривому столбу чёрной пыли. А потом и пыль осела, и стало ясно, что битва кончена.
Были ли они там, думал Двейт. Он и она, наверху, в самом мощном укреплении их подлости, в последнем оплоте их любви. Было ли одно из тел, с неслышным на холме воплем летящее в бездну, телом его младшего брата Данкана, который в семилетнем возрасте сломал ключицу и плакал до тех пор, пока не пришёл Двейт и не сказал: "Эй, все нормально", а потом перестал и улыбнулся, которого он учил фехтовать, стрелять и ездить верхом, и который учил его флиртовать с женщинами, который был его оруженосцем и в день самой страшной битвы в их одной на двоих жизни вынес раненого Двейта из красно-чёрного ада, который спал с его женой, который собрал войско наёмников и пошёл штурмом на замок, где они оба выросли? Была ли чёрная фигурка, рассыпающаяся прахом в оранжевом аду башни, удивительным, чудным, дивным телом его возлюбленной жены Изольды, руки которой он впервые коснулся под тополем в саду замка её отца, которую он тревожно спросил, заглядывая в её смеющиеся голубые глаза, в самом ли деле она хочет стать его женой, которую он страстно и изумлённо целовал, получив положительный ответ, которая подарила ему столько восхитительных ночей, которая перевязывала его раны, гладила его волосы и изо всех сил старалась родить ему ребёнка, которая все эти годы лгала и смеялась ему в лицо и в спину, которая заправила за ухо золотистый локон и, не снимая ладони с плеча любовника, сказала: "Выйди вон!"?
Были ли они там?
Хотел ли он, чтобы они были там?
Да, конечно. Ведь такую смерть - смерть в огне, в дыму, в копоти, когда с губ вместо "Люблю тебя" срывается лишь сиплый каркающий кашель - можно пожелать только таким бездушным подонкам, как эти двое.
Нет, конечно. Ведь подвалы почти наверняка в целости, ведь там такой чудесный сток для крови, ведь у него есть эта прекрасная мудрая книга, которая очень подробно и увлекательно рассказывает о том, как надо поступать с врагами. Рассказывает ему, тому, кто этого никогда не знал.
Башня стала столбом чёрного пепла.
Хочешь, чтобы они были там, в этом пепле, Двейт, хотелось мне спросить у него. Ты этого хочешь?
Нет, конечно. Ведь тогда он не сможет познакомить их с дыбой, железной девой, также гарротой называемой, с быком, со стулом ведьминским... Как он может позволить им пропустить столь волнующее знакомство? Они могли бы на него обидеться.
Да, конечно. Потому что ему не хотелось быть сводником в этой ужасной встрече. Потому что ему не хотелось убивать их, не хотелось причинять им боль, жуткую боль, адскую боль, боль, которая наконец заставила бы их слаженно, в один голос кричать: "Прости!"...
"Выйди вон".
Чёрный пепел стал столбом мутно-серой дымки. Дымка колыхалась в густом синем небе и таяла, как сон. Сквозь этот сон Двейт МакЛендон увидел человека в подранной одежде, человека с мечом, на который он опирался, словно на костыль, человека, взбиравшегося на холм.
- Это Хьюберт! - воскликнул Тонвен и бросился вперёд. - Ну, как там? Что?
Человек с помощью Тонвена вскарабкался на вершину холма. Поднял голову. Из-под упавших на лицо слипшихся волос блеснуло пылкое яростное торжество.
- Победа, милорд, - хрипло сказал он. - Форт наш.
Тонвен повернулся к Двейту, слегка улыбаясь - тревожно, вопросительно. И со страхом, который жил в его сердце уже давно. Тонвен думал, что Двейт ничего не знает об этом страхе, но ошибался. Жестоко ошибался.
- А мой брат и моя жена? - проговорил Двейт.
Хьюберт передёрнул плечами, сплюнул. Мокрота, вязко хляпнувшая на сухую траву, была красной.
- Мы взяли их во время штурма башни, милорд. Они обгорели, но живы.
Улыбка сбежала с губ Тонвена. Вернулась - поспешно, виновато, опасливо, в надежде, что хозяин не заметил её недолгого отсутствия.
- Ну вот, - с лёгким смешком сказал он.
Двейт опустил голову и посмотрел на закрытую книгу, которую сжимали его руки. Гневная книга, злая книга. Умная книга. До чего же умная.
"Прости меня, Двейт! Ради всего святого, прости меня!!!"
"Выйди вон!".
"Двейт, я люблю тебя, прости меня!"
"Выйди вон!".
Сизо-синее небо озарилось ярким сполохом последней вспышки последнего пожара. Теперь во всём замке остался лишь пепел.
"Дыба для него, - подумал Двейт. - Для неё - железная дева".
"Выйди вон".
Она скажет ему это. Коснётся обгоревшей рукой изорванного плеча Данкана, заправит за ухо обугленный локон, улыбнётся растрескавшимися до крови губами и скажет.
Выйди. Вон.
Дыба! Для него! Для неё! Железная дева! И все остальное - МНЕ!
Я встаю, я хватаю "Мизерианиус", я рву его на части, с хрустом разламываю корешок, дёргаю страницы, швыряю вперёд и вверх, в небо, и они разлетаются с вкрадчивым шорохом, лениво и насмешливо, мелкими сухими брызгами, как белый пепел.
Я так хотел, чтобы они погибли. О Господи, я так просил тебя, чтобы они погибли! Я ведь никогда ни о чём тебя не просил! Только сегодня! Только об этом! Так сильно просил.
- Двейт, - чуть слышный голос Тонвена.
Я смотрю на свои ладони. На них следы красной краски. Я поднимаю эти ладони и касаюсь ими своего лица. Совсем чуть-чуть. Едва ощутимо.
- Двейт.
Чего ты хочешь от меня? Чего вы все хотите от помешанного, развлекающегося разговорами с самим собой в ожидании вестей с поля боя? А что, с вами такого никогда не бывало? Вы не сходили с ума от безысходности, зная и не зная, какое из возможных известий вас убьёт? Вы не проклинали себя за то, что можете и не хотите, что должны и не можете ненавидеть? Нет?
Тогда убирайтесь отсюда, слышите? Убирайтесь вон!
Это мой ад.