Я хочу себе ответить на вопрос: зачем я взялся писать? Я смолоду хотел само выразится, но боясь прослыть графоманом, и, как говорил Л.Н Толстой, не имея тех недостатков при которых можно стать писателем, я иногда, писал для себя, потом эти записи (боюсь назвать "рукописи") терялись, но память долго держала написанное, а потом понемногу стиралось. Но иногда я случайно находил их, и перечитывая, волновался, как будто ещё раз переживая написанное.
Сейчас я помещу сюда статейку, которую я написал в 1972 году и разослал по журналам. Она написана коряво (не хуже чем сейчас) и в чисто Советише Юнион стиле. Но я тогда так думал. У нас не было никакой информации, кроме негативной, но и та давалась в ограниченном количестве.
ВСТРЕЧА
Два года тому назад мне пришлось быть в служебной командировке в Москве.
Вышло так, что я задержался здесь на субботу и воскресенье. Был конец лета. Погода была сухая и ясная. С утра до полудня бродил по залам музея Советской Армии" Музей поразил меня своим величием и скромностью. Не величиной залов и стендов и не скромностью своих экспонатов, а величием подвига советских людей и скромностью, с которой этот подвиг совершался и совершается сейчас. в мирные дни"
Особенно запечатлелось Знамя Победы, поднятое над Берлином, и распростёртая, нет -раздавленная сапогом Советского солдата эмблема Третьей империи.
После музея захотелось ещё раз взглянуть на Красную Площадь, откуда в грозном сорок первом уходили прямо с Октябрьского парада в бой защищать Москву, умирать, но оставаться вечно ЖИВЫМИ простые люди нашей Родины.
На площади Революции, возле музея Владимира Ильича Ленина, купил билет в театр Эрмитаж. Мне там не приходилось быть раньше.
Приехав заранее, я гулял по саду, ожидал начала выступления Ленинградского мюзик-холла.
Небольшой, чистенький, чем-то напоминающий старую Москву, сад был очень хорош. Листья уже начали желтеть и изредка падать на землю. Я присел на скамейку, на которой сидела молодая, ничем не отличающаяся от других женщина, и рядом с ней старушка лет 60-ти, а может быть и 70-ти. Старушка была маленькая сухонькая и на ней была, так не вязавшаяся с теплой погодой меховая накидка. Они о чем-то беседовали. Я невольно прислушался к их разговору. Молодая говорила на чисто "московском" языке, а старушка говорила по-русски с акцентом и по задаваемыми друг другу вопросам стало понятно, что старушка туристка, приехала из США, штата Массачусетс.
На молодой женщине были белые туфли.
- Сколько стоят, например, Ваши туфли?
- Двадцать пять рублей.
- А сколько Вы делаете денег ? Нет, извините, это у нас там так принято говорить. Сколько Вы получаете зарплаты ? Слово "зарплата" звучало из её уст как-то странно.
- Сто рублей.
- В неделю ?
- Нет, в месяц.
- А как же Вы живёте, если туфли так дорого стоят? Ведь Вам же нужно несколько пар. - Нет. я обхожусь тремя.
- Все равно, необходимо платить за квартиру. одеваться. откладывать на жизнь.
- Да,. расходы конечно есть. но квартира стоит не так дорого, а на жизнь мне откладывать не к чему.
Я почувствовал какую-то тень недоверия, туман" невидимую стену, разделяющую этих. так непохожих друг на друга женщин.
- Извините пожалуйста, я хочу подключиться к Вашей беседе, -вмешиваюсь я в разговор, не так часто приходиться встречаться с чистокровной американкой, - пошутил я.
- Нет, нет, я не чистокровная американка, - засмеялась она. Я русская и родные мои эмигрировали в Америку еще задолго до той, как её? - Октябрьской Революции. Мне тогда было пять лет, но я ещё не забыла русский язык и понимаю, что мой выговор далёк от Вашего.
- Скажете, а как у Вас в Америке с питанием? - спросила молодая женщина.
- 0! у нас продукты продаются не так, как у Вас. У нас мясо продается без единой жилочки - здесь она оживилась, повернувшись ко мне и жестикулируя руками стала объяснять:
- Понимаете, у нас едят сытно, вкусно, но не так, как у Вас. То что у Вас съедает один человек за обедом, у нас хватит троим мужчинам на день.
- Как же они бедненькие живут? - засмеялся я.
- Да нет, я не шучу, у нас так много не едят.
- Вот видите, а Вы спрашивали свою соседку, как она живет на свою зарплату - она экономит на пище.
Беседа приняла оживленный характер" нам захотелось узнать друг у друга как же живут люди по ту и по эту сторону океана.
Она рассказала, что любой средней американской семье приходится платить половину заработка за квартиру, платить за учебу / не помню, после какого класса/ и откладывать на жизнь. Остальное ежедневные расходы.
Нет, у них платят пенсию, но она очень мала, а лечение так дорого. У неё взрослый сын в Калифорнии, он имел машину, жену, детей, прекрасную квартиру / последовательность имущества привожу из её уст дословно/. Но у него была сложная операция по поводу аппендицита, и он два месяца пролежал в больнице. Пришлось продать машину и уйти в плохую квартиру. Помогать им она не могла.
-Ведь я работаю в гостинице /кем, я так и не узнал/, хотя и получаю пенсию. Да, болеть очень плохо, особенно старикам, - в глазах её я прочитал страх перед будущим. - А как Вам нравится у нас, где Вы были ?
-Я была в Ленинграде, хотя мне и непривычно так говорить. Мне с детства говорили - Петербург. Какой город. Вы знаете, я там даже видела человека, который в парке собирает листья, чтоб было чисто. Вот посмотрите, здесь на фонаре шесть ламп и все целые, а у нас если бы и была одна, да и та не нужна, У нас вечером в парке не гуляют. Могут обидеть эти... длинноволосые... хиппи - вспомнила она.
А вот если я расскажу дома, что у вас платят студентам за то, что они для себя, она подчеркнула это "для себя" -учатся, меня сочтут за красного агитатора. У нас там этому не верят.
Мы помолчали.
Видно, не так хорош, расхваливаемый в начале разговора этой старушкой "свободный американский мир", если нужно бояться выйти вечером из дома, если в парrах не убирают, если с ужасом думают о будущем, и как кажется для нас, даже безобидного аппендикса.
Звонок позвал нас в зал. Слева и впереди от меня села моя знакомая американка.
Играл оркестр, веселое и безобидное представление мюзик-холла было в полном разгаре, когда на сцену вышел мим, весь в черном, и под звуки бравурного марша перед зрителями появился во всей своей наглости, жестокости и подлости американский солдат, разоряющийся во Вьетнаме.
Но вот этот вояка струсил и распластался в страхе перед возмездием. И вот оно наступило и, корчась в судорогах, он уполз со сцены.
Зал разразился аплодисментами.
Слева впереди кто-то встал, и я не сразу сообразил, что это моя "знакомая" Она как-то сгорбившись вышла из зала.
Я дальше уже не слышал и не видел сцену.
Что с ней? Или ей стыдно за свою Америку, или у неё кто-то из родных или близких погиб во Вьетнаме, или она просто устала?
Окончился спектакль. Я вышел под теплое звездное небо Москвы. Дышалось свободно, легко. И здесь я вспомнил ещё один экспонат, валявшийся на полу на одном уровне с фашистским орлом в зале музея Советской Армии. Обломки самолета летчика Френсиса Паулюса, вторгшегося в наше спокойное мирное небо.
Обломки и позор Америки.
Анатолий Отян, инженер-строитель.
г. Кировоград. Ул.Карла Маркса д. 16/9 кв. 23 июнь 1972 г.
Я получил ответы из журналов, один из них говорил, что материал заслуживает внимания, но надо указать Фамилию и все координаты этой женщины, и кто была вторая женщина? Второй писал, что нужно шире развернуть тему тяжёлой судьбы американских женщин и т.д. Как будто я мог составить план и поехать в Москву, где в парке Эрмитаж, ждёт меня американская старушка чтобы дать мне интервью. Ну, о поездке в США я не то что мечтать, думать не мог. На Луну было ближе.
Но три года тому назад я опубликовал в интернете свой рассказ "Письмо матери, полученное через 55 лет", и получил много хороших отзывов от друзей, знакомых и незнакомых людей, которые говорили, что мне надо писать дальше. Я с улыбкой отношусь к тому, что говорят: "Вы талантливы", но где-то внутри тлеет честолюбивый огонёк, которому я не даю разгораться дальше. Но, признаюсь, что перечитывая этот рассказ, несколько раз переживал всё до слёз.
Кстати, о мужских слезах. Нас всегда воспитывали так, что было, чуть ли не позорно прослезиться от переполняющих тебя положительных или отрицательных эмоций. Конечно, неприятно видеть мужика, по любому поводу пускающего слезу. Но когда мужчина плачет от переполняющей его жалости к ребёнку, другому человеку, и даже к животному, это говорит о том, что этот человек ещё не осатанел, что несмотря на свои недостатки, он способен на хорошие, благородные поступки. И не надо стыдиться слёз, исходящих от доброты душевной.
Ещё одна причина, по которой мне интересно оставить о себе память, это то, что в свои шестьдесят шесть я хотел бы знать о семье моих родителей, о семьях моих предков как можно больше, но мои родители выросли в детском доме, а о своих они очень мало знали, да и рассказывать о своих корнях было тогда не принято. Много было на это причин. Нужно признаться, что меня в молодости это мало интересовало, а сейчас уже некого спросить. У меня сейчас двое внуков, вот я и хочу, чтобы они знали о своих корнях, хотя бы то, что знаю я, ведь не так далеко то время, когда и им не будет кого спросить. Если мои записи прочтут только мои внуки, то уже этим будет награждён мой труд .
Детство до войны.
Родился я в городе Кировограде (бывшем Елисаветграде, Зиновьевске, Кирово, Кирово-Украинском) и думаю, что названия ещё будут, в "славном" 1937 году 13 марта. Жили мы тогда на улице Пушкина в доме Љ 72. До революции эта улица называлась Нижняя Быковская, а район города Быковской, по фамилии офицера основавшего этот район. Но улицу Пушкина и после войны называли Быковая (ударение на о). Параллельно ей, выше по склону была улица Чапаева (Верхне Быковcкая) , а ниже, за дворами текла, немного извиваясь, река Ингул. Дом был кирпичный, в плане П-образный. Он стоял на откосе, и цокольный этаж был высоким. На улицу выходили два бывших парадных подъезда, двери которых были всегда закрыты. Входы в квартиры, которые все были однокомнатными -со двора.
Описываю всё это для того, что бы дальше было понятно, где проходило то или иное действие, жизнь моя протекала в основном во дворе, на речке и улице. И как увидите, дальше она протекала достаточно бурно.
Помню себя с того дня, когда меня мама оторвала от груди. Мне в тот день исполнился один год, и мама решила мне преподнести такой оригинальный подарок. Надо сказать, что я не очень расстроился, повернулся на другой бок и уснул. Хотя, наверное, это было для меня первым потрясением, что я запомнил на всю жизнь этот момент. Мама стояла и гладила бельё , а я попросил у неё сиси. В ответ услышал: "Сиси нет и не будет". Смешно, наверное, слышать от старика об этом, но нет старика , который не был бы ребенком. Гениальная мысль, не правда ли? Вы, пожалуйста, не удивляйтесь, что я иногда впадаю в досужие рассуждения, но таков мой характер.
Мебель нашей квартиры была вся, кроме металлической кровати сделана руками отца. На стенах висели небольшие картины тоже написанные отцом. Хорошо помню, что на одной из них были изображены лошади. Клеёнчатый коврик возле моей кроватки был тоже нарисован масляными красками. На нём изображалась девочка, едущая с горы на санках. Она был в белой шапочке, с развивающимся на ветру шарфом и в чёрной шубке. А рядом с девочкой, ближе ко мне, на переднем плане, бежала симпатичная собачка с высунутым красным языком и хвостом, загнутым вверх "бубликом". Глядя на эту картинку я засыпал, и первое, что я видел просыпаясь- девочку на санках и собачку. Мне этот коврик очень нравился, но просуществовал он лет шесть: краска на нём облупилась и его пришлось после войны выбросить.
А вот шкаф и легендарный наш стол просуществовали до 1993 года, до нашего отъезда в Германию. Шкаф остался на маминой даче, а стол у мамы на кухне. Этот стол был сделан из сосны. Это был главный станок в доме, на котором и рубилось мясо, и крутилась мясорубка. На нём была метка: выжженная, глубиной миллиметра три и диаметром сантиметров пять лощинка. Когда-то, ещё до войны, отключили электроэнергию и пришлось пользоваться свечкой. А так как подсвечника не было, её поставили просто на стол. Я спал, сестра была в детском саду, а мама вышла к соседке и зашла тогда, когда стол горел. Приди она несколькими минутами позже ... и никто не писал бы всего этого. Представляете, что, или кого потеряло бы человечество. Поверьте, я себя не переоцениваю, но давно, очень давно пришёл к мысли, что каждый человек уникален. Это целый космос, и не имеет значения кто этот человек - учёный, писатель или дворник. И никто и ничто не вправе распоряжаться его жизнью. Эта мысль мне пришла в голову, когда в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов существовала теория, что от атомной бомбы уберечь нужно руководство страны и рабочий класс, дескать тогда социализм выживет. Что-то подобное существует и сейчас, когда в военных сводках из Чечни сообщают о погибших - около стольких - то человек. Точной цифры - будь это 10, 20, 100 ил 1000 никогда не назовут. А ведь за этими цифрами стоят люди, каждый человек из них неповторим и должен прожить столько, сколько ему отпустила природа, и, если хотите, Бог.
Так этот стол был так добротно сделан отцом, что за пятьдесят лет он даже не расшатался. Может и сейчас он ещё кому-то служит. Не знаю.
Пришло, наверное, время рассказать о моих родителях.
Мой отец- Отян Василий Терентьевич. Родился он в молдавском селе Бабанка, в 70 км. на юг от Кировограда в 1910 или в 1911 году. Точной даты своего рождения отец не знал.
Я не знаю, как исторически шло переселение молдаван на Украину. Но в Кировоградской области было несколько молдавских сёл. В некоторых из них (село Грузкое) по сегодняшний день слышна молдавская речь. Отян - фамилия его матери, а у его отца была фамилия Лашкул. В этом селе, расположенном в очень живописном месте на реке Ингул, и сейчас, у проживающих там селян, фамилии если не Лашкул, то Отян. В 1991 году я с мамой и женой поехал впервые посмотреть родину отца, и первые две встретившиеся женщины были одна Отян, а вторая Лашкул. Отец сменил фамилию, когда сбежал десятилетним, или чуть старше мальчишкой из села в Кировоград, попал в детдом, где уже находилась моя мама, и назвался Отян, рассчитывая, что под этой фамилией его не найдут. А его младший брат Владимир, который позже попал в этот же детдом, так и остался Лашкулом.
Есть две версии причин побега отца из дому. По одной, он, прислуживая богатому крестьянину (кулаку, как тогда говорили), разобрал его часы, а собрать не сумел, по второй - искупал его обделавшегося сына в баке с грязной водой, и, в обоих случаях боясь физического наказания, или попросту ремня или розог, сбежал. Так я слышал от своей матери, а она, естественно, от него. Я уже говорил, что отец и его брат имели золотые руки. Кроме того, они оба были талантливы. Прекрасно рисовали, а дядя Володя после войны, работая в Киеве на заводе "Ленинская кузница" модельщиком в литейном цеху, после работы, за мизерную плату изготовлял модели кораблей и яхт, производившихся на этом заводе. Эти модели выставлялись на выставках, в том числе и международных, дарились членам и главам правительства. Я видел его модели на Всесоюзной выставке в Москве и республиканской в Киеве. И ещё он изготавливал прекрасную полированную мебель, и инкрустировал её разными породами деревьев.
Оба они учились на модельщиков, но отец стал шофёром, тогда это было очень престижно и модно, а брат его стал пограничником, остался в армии, дослужился до капитана, был начальником погранзаставы на Дальнем востоке, где "На границе тучи ходят хмуро, край суровый, тишиной объят...", воевал в 1945 с японцами, был демобилизован и после войны жил в Киеве сначала на Рыбальском острове возле Подола, рядом с заводом, их там затапливало во время весеннего разлива Днепра. Их потом отселили в район Севастопольской площади, а в семидесятых годах, как ветеран войны, получил вдвоём с женой двухкомнатную квартиру в Оболони. Это новый район Киева, прямо у реки Днепр. У него было двое детей. Довоенная, на год или два младше меня, дочь Светлана, и родившийся после войны, сын Феликс. Я в 1954 году поехал к нему в гости на попутной машине, "полуторке", которая ехала в командировку от "Сахсваеклотреста", где работала машинисткой моя мама. Молодым людям невозможно представить себе эту поездку. Во первых, ехать можно было только в кузове, в котором стояла бочка с бензином, потому что заправочных станций тогда ещё не было. Дорог тогда тоже не было, ехали по так называемой грунтовке и за нами тянулся шлейф пыли. Пыль от встречных машин, если ветер дул в нашу сторону, накрывала нас с головой. Ну а если ветер дул в сторону встречных машин, доставалось глотнуть пыли и им.
Мне много пришлось в своей жизни поглотать пыли. Особенно в Узбекистане, где я работал после техникума. Там, в отсутствие ветра, пыль стоит очень долго, как будто нет земного притяжения. Она густая и при жаре за сорок градусов по Цельсию, ею приходилось дышать. Пыль на Украине, в Узбекистане, в Росси имеет похожий, но разный запах.
Ехать тогда надо было более четырехсот километров, через Доьровеличковку, Умань, Белую церковь, и если где попадалась булыжная мостовая, то машина так прыгала на камнях, что надо было иметь достаточно мужества и сил, чтобы вынести эту тряску.
В Киев приехали под вечер, я трамваем добрался до Подола и на катере переправился через рукав Днепра на Рыбальский остров. Переправляясь через Днепр, увидел как с берега, из трубы диаметром не менее метра, сливалась в реку городская канализация. Тогда понятия не имели об очистных сооружениях. Удивительно, как мы все не передохли от разных болезней. Ведь ниже по Днепру были пляжи, на которых купались тысячи людей.
Несколько следующих дней я изучал понравившийся мне на всю оставшуюся жизнь древний город. Опишу пребывание в Киеве позже. Скажу только, что привёз с собой домой чемодан продуктов и кирпич из стен Святой Софии, которой было 900 лет. Cейчас это считается не просто некультурно, а варварством, а тогда я привёз его в строительный техникум, в котором учился на четвёртом курсе и подверг кирпич испытанию. Он оказался намного прочней и качественней, чем те кирпичи, которые впоследствии выпускали кирпичные заводы под моим руководством. Вот такие "кирпичи".
Во время учёбы моего отца с его братом на модельщиков произошёл такой случай.
Цех, где отец с братом обучались, находился на углу улицы Островского. Это было кирпичное здание дореволюционной постройки. Не знаю, что в нём тогда находилось, но думаю, что тяговая электростанция для трамвая, который был в Елисаветграде и построен он был четвёртым в Российской империи в 1896 году бельгийской компанией. Знай наших!
После войны, там поочерёдно находились цеха Местпрома . В начале восьмидесятых здание снесли и на его месте построили четырнадцатиэтажный жилой дом, в котором до отъезда в Германию жил мой сын Сергей. Когда-то это был Пиковский сквер, а сейчас площадь Богдана Хмельницкого.
Так вот, когда там обучались отец с братом, а это были двадцатые годы прошлого столетия, там было много крыс. Мальчишки слышали где-то, что если одну убить и дать другим крысам возможность убедиться в опасности, грозящей им, то они уйдут. Я уже говорил, что братья были талантливы. А талантливые люди талантливы во всём. Вот они и придумали лучший вариант демонстрации своей силы перед полчищами крыс. Они не стали гоняться за ними, убивать их палкой или чем-то другим. Нет! Они решили поймать её живьём.
Вначале они сделали хитроумную крысоловку. Крысы, как известно, очень умные твари, и вначале на разведку посылают простую крысу-разведчицу. Но её решили не брать. Так пропустили несколько других, наверное чином постарше, и только на пятый день охоты пришла громадная, убелённая сединами крыса "Барон", как выразился дядя Володя, рассказывая мне эту историю в 1954 году, когда я первый раз приехал в Киев. Они захлопнули ловушку, вытащили с большими предосторожностями крысу из ловушки, привязали к её хвосту тряпку, облили тряпку и крысу керосином или бензином, подожгли и... отпустили. Обезумевшее от боли животное стало метаться по цеху, в котором на полу было много стружек, деревянных заготовок моделей и просто отходов сухой древесины, и всё это враз запылало. Все мальчишки выскочили на улицу, и к их счастью разразилась гроза. Цех она не потушила, но спасла мальчишек, а больше всего их начальство от репрессивных органов (пожар списали на молнию), которые тогда боролись с "вредителями" и "врагами народа". А крыс там долго не было. Правда, и цеха тоже.
Что меня удивляло и даже изумляло в обоих братьях, так это их чистоплотность. Когда я гулял в Киеве с дядей Володей по парку, он подбирал брошенные на землю окурки, складывал их в кулёк и в конце прогулки выбрасывал кулёк в урну.
Отец был очень красивым парнем и потом мужчиной. Я это сейчас понимаю, глядя на его довоенные фотографии. Мой сын Сергей, глядя недавно на них впервые, сказал, что отец красавец, как Делон, известный французский актёр. На мой взгляд он был похож на Марка Бернеса и немного на Шукшина. Он был среднего роста, любил красиво одеваться. У отца была одна врождённая странность. У него глаза были разного цвета. Один глаз зелёный, а другой светло-карий, но это не портило его лица, а привлекало к рассмотрению. Отец очень за собой следил. Особенно он лелеял свои руки. Смазывал их постоянно из-за отсутствия крема глицерином, ухаживал за ногтями да так, что работая шофёром в СИБИРИ, в морозы сохранял руки, что можно было подумать, что это руки и пальцы скрипача или хирурга.
Естественно, его любили женщины. Думаю, что и он их тоже любил. Забегая вперёд, скажу, что он был три раза женат, два раза официально, а с последней женой не официально, но прожил с ней 30 лет, и... всех троих жён звали Мариями.
Надо сказать, что отца уважали и мужчины. Уже когда я был взрослым мне о нём говорили с уважением люди, знавшие его до войны..
Но чудил мой батя и сам и с друзьями всю жизнь.
Однажды, когда он уже был женат на моей матери, и жили они уже на улице Пушкина Љ72, отец вечером вышел в галошах закрывать ставни и... его не было дома три дня. Мать, конечно, напереживалась, а он возвратившись через три дня, сказал, что ходил к своим родичам за сорок километров в Бобринец, в гости. Как было в самом деле, уже никто, никогда не узнает.
Когда моей сестре, Вале был всего один год, отца призвали в армию. Служил он в Азербайджане, в городе Гянжа, а позже Кировобад, сейчас, кажется, опять Гянжа. Служил он шофёром. У нас долгое время была фотография, на которой был сфотографирован отец в военной форме, опирающийся на крыло своей машины - полуторки -ГАЗ-АА. Фотография мне очень нравилась. Куда её мама потом дела, я не знаю.
Так .вот, прослужив один год, он прислал телеграмму, что сломал ногу и ему нужна мамина помощь. Мать берёт на работе отпуск, дочку оставляет на попечении чужих людей и едет за несколько тысяч километров, с несколькими пересадками в Гянжу. Поезда ходили тогда медленно и плохо, и добираться нужно было несколько суток. С горем пополам, добравшись до места, мать увидела отца... пышущего здоровьем и улыбающимся. А телеграмму он объяснил тем, что сильно соскучился по матери и хотел её видеть. Вот такое легкомыслие. В этом весь отец.
Моя мама, в девичестве Мерьям Хармач родилась 14 декабря 1913 года. Её мама, моя бабушка, в девичестве Соня Дашевская родилась в селе Сентово, сейчас Родниковка. Там берёт начало река Ингул. Мы все родились на берегах Ингула, только в разных населённых пунктах.. Бабушка была красивой девушкой, но она была без ноги. Я не знаю, как она её потеряла, но косточки от ампутированной ноги она хранила завёрнутыми в тряпочку.
Я раньше не понимал, зачем бабушка хранила эти косточки. У евреев есть мечта, что когда придёт Мессия, из могил поднимутся и оживут все мёртвые. Бабушка считала, что, когда она умрёт, косточки положат с ней в могилу и, воскреснув, она будет снова как все люди на двоих ногах. А большего счастья ей и не нужно. Мне мама рассказывала, что она помнит, когда в Гражданскую войну (1918-1922) к ним пришли грабители, не то белые, не то махновцы и полезли в шкаф, они нашли там эти косточки и смеялись.
Пишу об этом, а сердце сжимается от жалости к молодой женщине, присутствующей при надругательстве над её самым интимным, личным. Нам трудно представить, чем для неё были эти косточки. Это и потеря красоты, и мечты о хорошем замужестве, счастливой семье, и обо всём другом, о чём может мечтать девушка.
А из-за инвалидности вышло так, что она вышла замуж поздно, за вдовца, имеющего двоих взрослых дочерей, которые, зная её беспомощность и кротость, издевались над ней, а моей маме говорили что не дождутся когда её мама умрёт. Дед мой был сапожником, но видно, неудачником. Семья жила очень бедно. Голодали и вынуждены были мою маму в пятилетнем возрасте отдать в детский дом. Мама иногда бегала навестить родителей и тётушек, у одной из которых была дочь Маня, которую мама любила и они были очень дружны. Это она сохранила мамино письмо, ставшего началом моего жизнеописания...
И можно себе только представить, что думала и чувствовала бабушка, глядя, как глумятся грабители при том, что и грабить не было чего.
Бабушка с дедушкой умерли поочерёдно в 1922 году от голода. И я не знаю положили ли с ней в могилу её косточки. Никто не знает, где их могила, и была ли она. Тогда умирало так много людей, что наверное свозили их в одну яму и сбрасывали. Умерла почти одновременно с дедом. Но большевики уже тогда знали, что придётся отвечать перед историей, и о причинах смертей писали совсем другие диагнозы. Так ей поставили диагноз порок сердца, а деду воспаление лёгких. Мы об этом узнали через 70 лет, когда понадобились их похоронки. Сколько мне пришлось потратить времени на поиски всевозможных документов?!
Хочу посоветовать всем молодым людям: берегите все свои документы, документы ваших родителей, и их родителей. Это сегодня кажутся ненужными, скажем, школьные табеля за 3 или 5 классы, или конверт с вашим именем и почтовым штемпелем. Но через 30-40 лет, ох, как они могут пригодится!!!
Мама осталась в детдоме.
Детдом первое время, как и до революции принадлежал православной церкви. Тогда ещё, несмотря на гражданскую войну, содержание сирот было сносным. Позже, когда детдом перешёл под руководство партии эсеров и все воспитатели были её членами, в жизни детей мало что изменилось. Но когда большевики избавились от конкурентов по власти и заменили всех воспитателей на своих, на второй день не стало не только постельного белья, нижнее бельё куда-то исчезло. Дети зимой, босиком выскакивали на минутку во двор и спускались с ледяной горки на голых попах. Мама показывала мне ту горку и место, где был детдом. Он находился тогда на Ковалёвке, за нынешним парком Ленина.
В четырнадцатилетнем возрасте мама оставила детский дом и пошла работать. Начинала она ученицей машинистки в Горсовете. Получала она копейки. Её заработка хватало уплатить за квартиру, а на еду уже не хватало. Позже, начав самостоятельную работу, стала получать чуть побольше, но зарплаты машинистки никогда не хватало, и она всю жизнь брала сверхурочную работу, если такая попадалась. Мама всегда бедно жила, но была гордой и независимой женщиной. Никогда она ни у кого ничего не просила и приучила к этому меня и сестру.
Когда-то, в шестидесятых годах , когда я уже был более- менее обеспечен, мы с мамой встретили нашу бывшую соседку по квартире на ул. Пушкина 72 Зинюкову тётю Шуру.
В доброжелательном разговоре она сказала:
- Толя такой интересный молодой мужчина, и вы так хорошо выглядите. А ведь вы нищими были.
- Мы были бедными, а нищими никогда не были.
Ни отнять не добавить к этому нечего, может только то, что мама только здесь, в Германии , живя на социальном обеспечении впервые в жизни ни в чём не нуждалась, но жить времени уже почти не оставалось.
Я посещал детский сад, который был расположен на углу улиц Декабристов и Московской (Впоследствии ул. Дзержинского). До революции это был красивый особняк богатого человека, а после войны там жил начальник КГБ.
У меня был звонкий голос и я читал стихи. Один из них начинался так:
"Утром однажды,
В день выходной,
Кот Федот со своей женой
Кошкой Матрёшкой
На базар собрались.
Увидали на базаре
Много лавок и возов,
Услыхали на базаре
Много разных голосов.
Вот свинка Аринка
Гладкая спинка,
Вот петух разинул рот
И орёт: "Ку-ка-реку,
Ку-ка-реку, брюквы нету!"
Я читал с интонацией и после слов "...брюквы нету" разводил руками и все смеялись. А я сейчас смеюсь и вспоминаю того петуха, когда во Франкфурте, в центре города, возле лотков с овощами и фруктами вдруг во всё горло заорёт продавец-турок:
- Ananasen, Bananen, Äpfel, fast kostenlos! (Ананасы, бананы, яблоки, почти даром!)
Я эти стихи читал на новый год под ёлкой на площади Кирова.. А в садике к новому году нам устраивали маскарад. Я очень хотел морскую форму, но она досталась другому мальчику. Мне не знакомо чувство зависти, но я тогда обиделся на воспитательницу, которую звали Неля Степановна. Она меня очень любила, и встречая маму после войны, рассказывала ей про мою тогдашнюю обиду.
А в семидесятых годах мама встретила эту женщину. Она всю жизнь была одинока и только дети в садике были для неё смыслом жизни. А вышла она на пенсию в 30 рублей и этих денег ей хватало только на хлеб и молоко.
Весной 1941 года Валя забрала меня из садика и мы шли домой. Когда мы подошли к Пиковскому мосту через реку Ингул, я увидел что вода поднялась и быстро течёт, почти переливаясь через мост. Мне так захотелось увидеть, как поплывёт пущенная моей рукой лодочка, что я снял недавно купленные лаковые туфельки и пустил их по воде. Они быстро поплыли, а я стоял в носочках на мосту и радовался своей находчивости. Вдруг я увидел, как к нам приближается автомобиль отца. Вернее отец был только водителем этой машины. Это был чёрный блестящий, на тот мой взгляд, самый шикарный чёрный автомобиль. Он назывался Эмка. Правильное название М-1. (Отец тогда, перед войной возил заведующего облфинотделом Позаненко. Мы ещё встретим эту фамилию)
В машине оказалась и мама. Это они увидели, что в реке прибывает вода, и боясь, что она нам отрежет дорогу домой, поехали за нами. Они очень удивились, увидев меня стоящим на мосту в носках. Спросили почему? И я им так радостно объяснял, что у них не поднялась рука меня отшлёпать. Нужно сказать, что тогда каждая вещь стоила дорого, да и "достать" её было сложно. "Достать"- это слово было синонимом социалистической экономики и планового ведения хозяйства.
Мама мне дома долго объясняла принципы этой экономики, но я внимательно её слушал, а видел как туфельки плывут по реке. Я и сейчас вижу, как, крутясь на небольших водоворотах и поблескивая лаком, они от меня уплывали всё дальше и дальше. И напрасно я радовался, потому что это была моя последняя хорошая обувь на ближайших двадцать пять лет. Уже когда я работая в СМУ-8 ко мне приехал по какому-то вопросу заведующий областной обувной базой и взамен моего решения предложил зимние французские ботинки, которые я носил лет десять. Тогда я и вспомнил те уплывшие туфельки. Я сказал своей маме, что они ко мне приплыли, только выросли и на них от возраста вырос мех. Мы долго обыгрывали эту тему. Мы так долго не носили нормальных вещей, что, увидев что-то приличное, хапали на много лет вперёд. Вот и привёз я в Германию десяток пар разной обуви и ношу её до сих пор..
Ещё одна забавная история произошла в июне 1941 года.
К нам в гости, в Кировоград, приехал родной брат отца, офицер пограничник, дядя Володя Лашкул. В воскресенье отец взял на работе машину, и мы всей семьёй поехали за город, в село Фёдоровку, в 20 километрах от Кировограда. Там был небольшой лесок и пруд, по-украински ставок. Дорога была грунтовая и по ней перебегали суслики, приводя меня своим видом в восторг. Я то и дело кричал:
- Суслик, суслик!
Через 13 лет там будет аэродром аэроклуба, и я проведу на нём много лет, занимаясь парашютным спортом. А в тот день мы загорали, купались. Родители были молоды, дурачились, веселились. Мне тоже всё было интересно. Трава, жуки, деревья, лягушки. Кое-кто ловил удочкой рыбу. Дядя Володя руками, под корягами в ставке, наловил раков. Меня ними пугали, но мне было не страшно, ведь рядом была моя мама. Небо было синим и безоблачным. И вдруг я ни с того ни с сего заявил: "Сейчас будет маленький дождик". Взрослые стали змеятся и спрашивать меня откуда я это взял. Я говорил, что, не знаю, но дождик будет. Посмеялись и забыли. А напрасно, потому что минут через двадцать пришла грозовая чёрная туча, и хлынул ливень. Отец волновался, как он доберётся по бездорожью домой, но через полчаса ливень кончился, выглянуло солнышко, дорога подсохла и мы без приключений добрались до Кировограда. Мне тогда было 4 года.
Вообще, я считаю, что дети многое чувствуют инстинктивно, гораздо лучше взрослых. Это у нас от наших далёких предков. С возрастом эти чувства притупляются, мы полагаемся больше на опыт и знания. А напрасно. Детей и животных очень трудно, почти невозможно обмануть ложной лаской. Они очень остро, подсознательно чувствуют фальшь.
Ещё хочу рассказать об одном детском предсказании, правда, не моём. В это трудно поверить, но всё было именно так.
До войны, рядом с нами, в доме Љ70 жила семья прокурора Савченко. У него была дочка Света, 3 лет. Очень хорошенькая девочка. Она и сейчас живёт в Кировограде, но уже на ул. Карла Маркса, кстати в том же доме, где до отъезда в Германию жила моя мама. По профессии она санврач, как и её мать. Но вскоре, во время войны, её отец умер. Это была первая смерть, которую я видел и запомнил.
И вот после освобождения Кировограда от фашистской оккупации (7 января 1944г.-православное Рождество), некоторые жители ушли в соседние сёла, потому что немцы ещё два месяца очень сильно обстреливали и бомбили город. В сёлах было безопасней. Ушла и Света с матерью. Тогда ей было 5 лет.
Однажды ночью Света проснулась и стала просить маму выйти во двор. Мать её стала успокаивать и пыталась её приспать, но та в слёзы: "Ма-а-ма, давай выйдем". Мать оделась, одела Свету и вышла с ней во двор. Вдалеке слышалась канонада. Света продолжала тянуть мать дальше от дома. И вдруг грохнул взрыв. От хаты, в которой они спали, осталась куча глины и соломы. Все, кто был в ней, погибли. А набилось туда человек 10-12.
Я, вообще, не люблю слово "верю". Я люблю слово "ЗНАЮ". Но эта история абсолютно правдива. Кто мог надоумить пятилетнего ребёнка, что единственный снаряд или бомба, упавшая на это село за всю войну, упадёт в то место, где они спали? Бог? Но почему Бог не подсказал тысячам и миллионам людей уходить от фашистской оккупации. НЕ ЗНАЮ. Вообще, чем я становлюсь старше, тем больше я НЕ ЗНАЮ.
А Света лет 10 назад, рассказывала, что у неё в квартире завёлся Барабашка. Не знаю, не знаю.
Помню многое, что было до войны, а с начала войны помню всё, как будто это было вчера, нет, дня три назад. Моя старшая сестра Валя закончила в 1941 году третий класс. Помню, она выходила во двор с книжкой, и читала вслух рассказ Антона Павловича Чехова "Ванька Жуков". Слушать, а больше посмотреть на меня собирались и взрослые и дети. Мне было очень жалко Ваньку, и я всегда, сколько раз она читала, столько раз я плакал навзрыд. Все вокруг смеялись надо мной, а я рыдал ни на кого не обращая внимания. Я и потом, через много лет мог продемонстрировать слёзы уже для смеха, вспомнив грустную историю или песню.
На работе у отца подобрали выпавшего из гнезда галчонка. Он был оперившийся, но ещё не летал. Когда я был там, кто-то из шоферов подарил его мне. Я галчонка забрал домой. Кормил его хлебом, ловил во дворе бабочек, стрекоз, мух и давал ему. Насекомых он ел не всех, а я сердился, пока мне не объяснили что он такой умный и знает кого кушать, а кого нет. Галчонок уже подлётывал, меня знал и на мой крик: "Галочка, Галочка!" подбегал или подлетал ко мне.
В один прекрасный день мимо нас пролетали несколько галок, и моя птица присела на моём плече, оттолкнулась и полетела. Как я ни звал её, она не возвращалась. Ещё очень долго при появлении стайки галок я кричал:
- Галочка, Галочка!, - но тщетно Она улетела навсегда.
Удивительно, как всё в жизни повторяется.
Во Франкфурте на Майне мы получили квартиру в шестнадцатиэтажном доме, на верхнем этаже. Дом построен из крупных блоков и облицован был мелкой галькой. На балконе я посадил цветы и однажды увидел разбросанную на его полу землю. Я стал смотреть и в одной из цветочниц обнаружил закопанный грецкий орех. Я стал следить и однажды увидел гостью. Это была тёмно-рыжая белка. У меня всегда есть масса разного инструмента, вплоть до циркульной пилы и соорудил белке домик в надежде, что она в нём поселится. Ждать пришлось недолго. Через пару дней мы увидели, как новая наша жиличка таскает в домик сено. Интересно, что она предварительно скручивает его в снопик. Оборудовав себе жилище, она стала жить рядом с нами, но нас продолжала остерегаться и, когда кто-то выходил на балкон она стремительно выскакивала из гнезда и по стене уходила. Но постепенно она стала привыкать к нам и даже брала у меня еду из рук и заходила к нам в комнату. Моя внучка иногда выходила на балкон и звала, как и я когда-то галчонка:
- Белочка! Белочка!, - и та высовывала симпатичную мордочку из домика.
Белка три раза выводила потомство, по пять-шесть бельчат. Когда они подрастали, она уводила их и больше они в гнезде не появлялись. Но через три года нашему дому сделали наружный ремонт. Поменяли деревянные окна и балконные двери на пластиковые, утеплили стены и оштукатурили их так, что белка не могла по ним лазить. Но мы живём у зоопарка и часто видим бегающих по улице белок. Их, правда, и в других местах много.
Когда Саша видела белку, она звала её:
- Белочка! Белочка!, - но та не обращала на Сашу внимания, а я вспоминал своё
детство и свою Галочку.
Мы повторяемся в наших детях, внуках, правнуках и это радостно, но одновременно и горько, что ушли твои годы.
"А молодiсть не вернеться,
Не вернеться вона".
Мой первый прыжок.
Мне было 4 года, когда я заявил, что я парашютист. Объявив об этом, вылез на табурет, прыгнул, зацепившись носками за край табурета, и разбил себе нос.
Так мы жили до 22 июня 1941 года. А потом в нашу жизнь вторглась
ВОЙНА
Она шла четыре года, но осталась в нас навсегда. И сейчас, через шестьдесят лет, она мне снится в разных вариантах. Но не только в снах она приходит. Война к нам приходит в виде болезней, преждевременных потерь близких и горьких воспоминаний о том, как она искалечила наши жизни, оставив сиротами, бездомными, больными и всего не перечислить Сейчас я вставлю ранее написанное
ПИСЬМО МАТЕРИ ПОЛУЧЕННОЕ ЧЕРЕЗ 55 ЛЕТ
или просто
СТАРОЕ ПИСЬМО
Когда я писал комментарии к маминому письму, пришедшему через 55 лет, не мог всего вспомнить, что было с нами во время войны и после неё, а сейчас в памяти всплывают отдельные эпизоды, и я их буду записывать, а по мере повествования буду их вставлять в текст
Я держу в руках письмо. Оно было отправлено в 1944 году моей мамой, Отян Марией, своей двоюродной сестре Марии Плинер под Тулу, в посёлок Скуратовуголь, который находится рядом с Ясной поляной, бывшим имением графа Толстого Льва Николаевича, великого русского писателя. Письмо мне прислала в конце 1998 года моя троюродная сестра Инна Фрадкова, которая училась в Яснополянской школе, основанной Толстым. Спасибо ей и её маме, что они его сохранили.
Привожу это письмо почти целиком, убрав только незначительные детали, которые вряд ли кому-то будут интересны. По ходу, я буду комментировать письмо, добавлять деталями, разъяснять. Итак, письмо:
Здравствуй, Манюша. Только вчера я послала тебе письмо, вернее открытку, но написала тебе очень мало, ведь в открытке вообще ничего не напишешь. Манюша, я понимаю, что тебя интересует вся моя жизнь за эти три года и, вообще, как случилось то чудо, что я осталась жива.
Так, вот, Манюша, я напишу тебе все то с тех пор, как мы расстались с тобою 5го мая 1941 года (помнишь когда я была у вас).
До войны семья Плинер жила в Кривом Рогу который находится в 120 км. или сейчас полтора часа езды на машине от Кировограда, а тогда надо было добираться поездом с одной или двумя пересадками, на что уходил целый день.
Мама взяла в поездку меня и сестру, и мы были там на Первомайские праздники. Я запомнил из этого, как мы стояли на балконе, а под нами шёл на демонстрацию с красными знамёнами и транспарантами горняцкий Кривой Рог.
Когда я приехала к вам, я тебе рассказывала, что мои отношения с Васей не совсем хорошие, но когда я приехала, я застала Васю совсем больным, я, конечно, отнеслась к нему, как положено жене к мужу, Васю это очень тронуло, потому что он конечно этого не заслуживал, и мы помирились, и вот с 5-го-мая мы с Васей жили даже лучше, чем когда либо за все наши 11 лет совместной жизни, но не долго. 22-го июня объявили войну,...
Вася - мой отец Отян Василий Терентьевич.
...с первого дня он был мобилизован, но я работая в воинской части добилась того, что его освободили, но опять же не в мою пользу, его командировали по отправке семей и тогда он был у вас. Я же осталась одна, правда Вася меня очень хотел отвезти за Днепро, тогда, когда он отвозил те семьи, но я не захотела, я думала ехать, но вместе с ним. Итак, я осталась совершенно одна и не знала, что с собой делать, и тогда только 1-го августа Вася вернулся из командировки, я была уже собралась ехать эшелоном, но в этот же день приехал Вася, и я от этого отказалась. Мы остались дома. Эти несколько дней мы (я, Вася, дети и тётя) прятались от бомбежки в поле, ночевали, а днем были в городе, я жила у Васи в гараже в полном сборе, т.е. все вещи и постель, за исключением Васиных вещей (он мечтал еще вернуться в город) мы забрали особой на машину...
Я помню много эпизодов довоенных лет, но с начала войны я помню уже очень много, почти всё, и с такой ясностью, что кажется, что это было вчера, хотя то, что было вчера, мне нужно напрячься, чтобы вспомнить. Так куда же ездил отец? Работая в Облфинотделе шофёром, он какое-то имущество, а главное семью начальника и его шмотки отвёз, как пишет мама, за Днепро.
Мама пишет, что от бомбёжек уезжали за город, но иногда всё же, когда оставались дома, вместе с соседями прятались в выкопанной во дворе земляной щели. Немцы в ту пору не бомбили жилые кварталы, и разрывы ухали на окраине, там, где располагались военные объекты.
Отец носил на руке красную повязку с надписью МПВО (Местная противовоздушная оборона) и чувствовал себя небольшим командиром. Он в этой связи сделал какое то замечание соседу из другого дома, а тот будто бы ждал, на ком можно было согнать свою злость, и орал во всё горло, что вот, наконец, придут немцы, и отца - коммуниста, расстреляют.
Весь трагизм этой казалось бы пустяковой истории в том, что сосед был евреем. Фамилия его была Теплицкий. Он был уже пожилым человеком, до революции его семья была очень богатой - владели мельницами. Я не знаю, как он уцелел при коммунистах, но когда пришли немцы, которых он ждал, видимо надеясь вернуть своё богатство, его расстреляли одним из первых. Когда я вспоминаю это и многие другие случаи измены, подлости, предательства..., мне хочется кричать: "Люди-и-и-и!!! Не желайте и не делайте другим зла! Ибо это зло обернётся против вас. Возмездие рано или поздно вас настигнет!" Но не внемлют люди.
Были и в моей жизни случаи, когда я по недомыслию, или даже с благими намерениями, делал кому-то зло, то я уже тем наказан, что не могу себе этого простить ни сейчас, и, видимо, до конца дней вина камнем будет висеть на моём сердце. Прости меня Боже.
Так вот, у Теплицкого было два сына: Шурка, по прозвищу "Хмурцун," лет четырнадцати, и Колька, по прозвищу "Машка", лет двенадцати. Хотя мать у них была украинка, но им тоже пришлось несладко. Но об этом чуть позже.
З-го февраля(здесь описка, правильно сентября) мы выехали из города ночью, в час ночи, а тётя ехать, с нами не захотела.
Тётя-это единственная в Кировограде мамина родственница по материнской линии. Родная сестра моей бабушки Сони. Звали её Уля.
Итак мы выехали. Машина-Газ АА, "полуторка". За рулём отец, мама с большим животом (8 месяцев беременность) с ним рядом. Я с сестрой в кузове. Машина перегружена. На ней почти нет наших вещей, все вещи "хозяина": завоблфинотделом Позаненко. Я укрыт его шубой. Едем на восток, в сторону Аджамки, Новой Праги, Александрии.
Позаненко после войны был первым секретарём Кировоградского Обкома ВКП(б). " Первый" человек в области. Кавычки не кавычки, а власть у него была колоссальная. Нынешние губернаторы могли бы им позавидовать. Но и убрать их могли в мгновение ока. Так, Позаненко сняли за то, что он не разрешил присутствовать на бюро обкома корреспонденту газеты "Правда".
...Мы отъехали 15 км. от города и машина дальше не пошла, так как тогда всю ночь и, вообще, все время шли дожди, мы мокрые, все вещи мокрые, не знали что делать. Простояли мы весь воскресный день под ливнем,...
Дорога - грунтовка и льёт дождь. Машину то носит из стороны в сторону, то она еле передвигается в глубокой колее. Заехали в ложбину. Справа лесок, слева поле. Буксуем. Мимо нас идут по щиколотку и выше угрюмые, уставшие наши солдаты.
Мне сейчас очень горько об этом вспоминать, и, хотя, я во многом согласен с концепцией Виктора Резуна, нашего разведчика-предателя, бесстыдно присвоившему себе псевдоним Суворов, о причинах поражения Красной Армии, но меня зло берёт, когда он пишет, что виноваты и наши солдаты , якобы не хотевшие воевать. Видел бы он тех солдат, "что под берёзами лежат"...
Они ещё и толкают воинские машины, которые больше наших, это ЗиС 5. И они потихоньку, с помощью солдат, обходят нас. Это про них песня -..."шли мы дни и ночи, трудно было очень, но баранку не бросал шофёр. Эх путь, дорожка фронтовая"...
Мы стоим рядом с машиной, и солдаты, увидев беременную женщину и детей пытаются помочь, толкают машину, но она садится всё глубже, и тогда командиры подгоняют солдат: "Вперёд, не отставать". Строя, конечно, нет. Бредут ребятки вереницей и поодиночке. И вдруг затряслась земля и прогремел страшный взрыв. Отец схватил меня на руки, и побежал в лесок, он подумал, что началась бомбёжка, а солдаты даже не падали на землю, а продолжали идти. Это были уже обстрелянные бойцы, которые могли различить бомбежку от подрывов на земле и артобстрелов. Они показали нам в сторону поля. Там поднимался громадный столб дыма, который тоже отклонялся ветром на восток. Отец знал, что там находится аэродром "Канатово" и догадался, что там взорвали боеприпасы, чтобы они не достались немцам. Опять и опять солдаты толкали нашу машину, но она не двигалась с места.
Я навсегда запомнил этих ребят, которые натужно кричали: "Раааз, двааа, взяли! Ещё рааз взяли!". Вероятность, что кто-то из них дожил до конца войны ничтожно мала, впереди у этой пехоты было ещё почти четыре года войны. Оставшимся в живых, вечная слава, павшим - вечная память.
Кто-то из военных сказал отцу, чтобы он выбросил к какой-то Фене (я сейчас понимаю к какой) всё это барахло, и тогда он может увезти жену и детей. Но отец ответил, что его за это расстреляют. Лучше он машину бросит, а мы уйдём пешком.
Только через много лет я понял смысл этих слов. Если бы отец приехал с пустой машиной, его бы за утерю госимущества, а фактически шмоток Позаненко (а может он их продал, или припрятал для себя. И как это он мог остаться живым не довезя имущество? А жена и дети? У всех жёны и дети), его бы отдали под суд. А там штрафбат позор, судимость и " ...если не получишь в грудь свинец, медаль на грудь получишь за отвагу. Высоцкий". Такое это было страшное время, страшная власть, и страшная мораль. Я ни сколько не обвиняю отца за его выбор, но поступи он иначе, вся наша жизнь могла пойти по-другому, и мы не пережили бы того двухсполовинойлетнего ежедневного ужасного ожидания смерти. Прошло уже 60 лет, и я не знаю (опять не знаю), как бы я поступил, будучи на его месте.
Я уже будучи взрослым человеком, и до самого последнего времени много раз проезжал это место, и если ехал один, останавливался, выходил из машины и вспоминал тот день. Тот же лесок, та же лощина, слева аэродром. Только дорога раньше была булыжная, позже асфальтовая. Да и машины других марок проезжают мимо меня. Над головой проносятся с рёвом МиГи, включив на взлёте форсаж. Но для меня время останавливалось, и возвращалось в тот день - 4 сентября 1941 года. Я опять видел всё что было тогда; и бредущих по грязи солдат, и буксующие машины, и нас вижу уже со стороны. И першит в горле, и щемит в груди. Глядя на сегодняшних детей, мне кажется сейчас, с высоты моих лет, что именно в этот день, который разделил мою жизнь на до войны и во время войны , закончилось моё детство.
Немного забeгая вперёд, скажу, что когда через несколько дней мы возвращались в город, то наша машина, вернее, обгоревший её скелет одиноко стоял там же, где мы его оставили.
... и тогда Вася говорит: "Бросай все и идём пешком", я очень не хотела, но пришлось идти, другого выхода не было. Прошли мы 5 км. до одной деревни, т.к. больше я идти не могла. Это было 4-го числа. Утром у проходящих последних красноармейцев я узнала, что немцы около города. Я разбудила Васю и говорю ему, что мол такое положение, Вася схватился и говорит, идем, но я идти не смогла, он, правда, меня просил, что идем, я буду нести тебя или детей, а я говорю: "Ты иди, а я останусь, я не хочу, чтобы тебя расстреляли у меня на глазах, ведь он тоже был коммунист. Тогда Вася согласился и говорит мне: "Ты же смотри никому не говори что ты еврейка, скажи, что ты армянка". Я так и сделала...
Деревня называлась Весёловка, не знаю, как она сейчас называется. Мама потом говорила, что отец поцеловал меня спящего, и Валю и ушёл. Я помню только, что я проснулся от маминого крика. Она стояла на четвереньках на пороге входных дверей и истошно кричала, рыдая при этом: "Вася , не уходи! Вася не уходи!". Это был уже даже не крик, а вопль беременной самки, попавшей в капкан. Пусть простит меня моя покойная мама за такое сравнение, но когда ещё в Кировограде наша кошка- Мурка упала в лифтовую шахту овощного магазина, и не могла вылезть, она кричала оттуда таким же молящим, полным отчаяния криком, зовя на помощь. И я её вытащил оттуда.
Но мама понимала, что уже никто не может её вытащить из той пропасти, в которую она только падала и ещё неясно было, где конец этой пропасти, и кричала до полного изнеможения.
Я же увидел в метрах пятидесяти от нас отца, бегущего за подводой. Через несколько секунд он запрыгнул на неё и уехал на войну. С этой секунды наши с отцом судьбы разошлись. У него был впереди фронт, война, ранение под Сталинградом, госпиталь...
А у нас оккупация и жизнь в постоянном страхе.
...Просидела я неделю в деревне...
Дождь закончился. В деревне пару дней никого не было. Немцы не умели и сейчас не умеют ездить по грязи. Наши дороги, а, вернее, бездорожье задержало немцев. Думаю, будь у нас дороги, хотя бы такие, как сейчас, немцы ещё до октября были бы в Москве. Шутка это из серии чёрного юмора. Я знаю, что Гитлер, как и Наполеон, проиграли войну в тот же день, когда они её задумали. Народ войной победить нельзя. Можно на какое-то время иметь успех, но навсегда это невозможно. История тому доказательство. Вообще, у Жизни свои законы. Человек не может менять законы. Их нужно познавать.
Дом, в котором мы расположились, был на краю деревни. И хотя был уже сентябрь, хлеб стоял неубранный. Мы с сестрой и деревенскими ребятишками пошли в поле. Пшеница или рожь, не знаю, была выше меня ростом, и мы играли в ней в прятки. К нам приближался какой- то гул. Мы поднялись и стали смотреть в сторону гула. И как-то мгновенно показался самолёт. Я видел только крылья, вращающийся пропеллер и два вспыхивающих на крыльях, рядом с ним, "цветочка". Я ничего не понял, и побежал за детьми в деревню. Они всё рассказали взрослым, но те и мысли не могли допустить, что лётчик будет стрелять по детям. Рассудили так: сверху ничего не видно, и немец принял нас за солдат. Но в поле нам запретили ходить. Но я много лет уже знаю, что с воздуха, даже неопытный глаз, может свободно отличить ребёнка от взрослого. Просто эта сволочь в самолёте решила поохотиться на детей, ну вроде как на зайцев.
А на следующий день мы были во дворе, когда появились два немца. Мы, дети не испугались, потому, что это были молоденькие, весёлые солдаты, только форма и оружие у них были другие. И лица какие-то другие, не наши. Не могу объяснить, но и здесь, в Германии, мы почти безошибочно узнаём своих по внешним признакам. И нас узнают.
Нет надобности описывать их внешний вид. Они были такими, какими мы много раз видели в фильмах. Стоя на середине двора, они потребовали: "Матка, курку, яйка давай." Никто не побежал им нести "курку, яйка". Взрослых по моему, во дворе не было. Тогда они с хохотом попытались поймать кур, но у них ничего не получилось, и сняв с плеч автоматы, они несколькими очередями настреляли себе штук 5-6 кур. В общем, стандартная картина, много раз описанная в книгах и показанная в кинофильмах. Затем они опустились в погреб и вылезли оттуда с перепачканными сметаной лицами, и глядя друг на друга, хохотали. Смеялись и мы. Немцы также быстро исчезли, как и появились, наверное побежали догонять своих. А так беззаботно хохочущих немецких солдат, я больше не помню. Скоро, очень скоро им будет не до хохота.
... и пришла в город, а дети остались в деревне, я зашла к тёте, она очень обрадовалась и говорит, приходи в город, немцы никого не трогают, а даже к евреям лучше относятся, чем к русским, я, правда, ей сказала, что мне кажется, что это временно, но всё же я пошла домой, квартира моя была взорвана / окна/ сделали переворот, но забрали очень мало, кое- что из Васиных вещей. Соседи мне помогли перенести детей и кое какие мои вещи.. Все, что у меня было, пропало на машине, но некоторые платьица остались. Приехала я в город. Через неделю объявили всем евреям одеть повязки, не ходить по улицам, не бывать на базаре, но я всему этому не подчинялась и ходила себе, где мне вздумается. И вот 20-го сентября я должна была родить, ты можешь себе представить, что я рожала совершенно одна, и даже не могла слова изо рта выпустить, потому что в коридоре, в другой квартире, жил немецкий офицер. Когда я почувствовала, что ребенок идет на свет, я выползла в коридор на четвереньках и стукнула соседке в дверь, она зашла ко мне / но ребёнок уже родился /, она перерезала сама пуповину, итак это существо начало жить...
Когда я сейчас читаю эти строки, меня переполняет жалость к своей маме. Не могу описать своих чувств, просто предлагаю всем, кто прочитает это, закрыть на минутку глаза и представить, если это возможно, свою мать в таком же положении, рожающую, молча ползущую на четвереньках по коридору, и тогда только немного поймёте весь ужас её тогдашнего положения. А ведь это было только начало нашей жизни "при немцах", как мы тогда и после говорили.
Я не знаю, где я с сестрой находился это время, но когда я пришёл, мама сказала, что это моя сестричка Тамарочка, по имени отцовой сестры.
Я не запомнил лица своей младшей сестрички, но когда в 1968 году у меня родилась дочь Римма, мама посмотрела на неё и сказала, что она очень походит на не живущую сейчас из-за той проклятой войны Тамарочку.
Соседку перерезавшую пуповину звали Полина. Она была тихая женщина. У неё была дочь Нила, и в то время ей было лет 15. Это Нила 30 сентября спасла от смерти мою старшую сестру Валю. А тётя Поля - так мы её называли, была человеком необычной судьбы. Она была сослана на север со всеми своими родичами - кулаками. Все они там сгинули, а ей удалось каким-то образом спастись. Она никогда никому об этом не рассказывала, хотя при немцах могла бы получать какой-то пайок и какие-то льготы, как репрессированная советской властью.
Маме моей она доверительно рассказала, что в Гулаге она жила с каким-то начальником, (Наверное, Нила была его дочь?) и он помог ей оттуда бежать. Но всю жизнь я поражаюсь тому, что эта женщина, обиженная советской властью, совершенно искренне ждала прихода Красной Армии, или как тогда говорили, наших. А ведь узнай наши о её кулацком прошлом, и ей бы опять быть там, откуда она сбежала. Хотя жизнь у неё тоже была горькой. Уже после войны её дочь Нила умрёт ещё совсем молодой девушкой от туберкулёза. Сейчас кое-где можно встретить досужие рассуждения, что народ украинский из-за недовольства большевиками не желал победы Красной Армии. Всё это ложь. Были подонки и мерзавцы, которые служили в полиции, участвовали в расстрелах и как могли помогали фашистам. Это в большинстве своём, бывшее хулиганьё, пьянчуги, воры и т.п. Но таких было относительно немного.
Приведу один пример. Начальником кировоградской полиции был назначен некий Колька М. Не называю фамилию, что бы не ошибиться. Это был хулиган, алкаш ещё с детства. Из школы его выгоняли за неуспеваемость и недисциплинированность. И вот, когда он был уже при своей "высокой" должности, к нему привели пойманную девушку еврейку. Она была красавицей и круглой отличницей в школе, из тех о ком говорят: гордость школы. Полицаи доложили ему, что она сама попросилась к нему на приём. Когда она зашла, он увидел в ней свою одноклассницу, но не подал вида, что узнал её и спросил, чего она хочет. Девушка со слезами стала просить его, чтобы он дал команду отпустить её, ведь он, Коля, знает её. Но тот сказал: "Ага жидовка, сейчас ты просишь меня отпустить тебя. А раньше в мою сторону и не смотрела. А ну, хлопцы, отведите её в гараж, и хором трахните её". Она разрыдалась, а он наслаждался её отчаянием и беззащитностью.
Поиздевавшись над ней, её расстреляли. Мама всё это слышала от самой этой девушки, когда была арестована. При маме её и отвезли на расстрел.
Справедливости ради, надо сказать, что попадали на службу в полицию, в общем и не плохие люди, по принуждению или из-за куска хлеба, Они, как могли, пытались вести себя как порядочные люди, но их повязали с преступниками кровью, и им уже советский суд, как правило, давал 25 лет, и редко кто потом дожил до "холодного лета 1953" года и до 1956 года, когда объявили амнистию.
...Я же в этот день встала и начала все делать потому, что никого не было, а детки тоже еще были маленькие. С тетей мы договорились, что она ко мне заходить не будет, а только я ходила к ней. Она сама мне это предложила, я, правда, до этого не додумалась, но всё же согласилась. Так мы жили до 30 сентября, 30 сентября я пошла за 7 км, достать молока, потому что в городе ничего не было. И вот я возвращаюсь и вижу, что везут людей; женщин и детей, мужчин забрали раньше, я догадалась, в чем дело. Когда я стала доходить до своих ворот, меня встретила одна женщина, она жила у нас во дворе, а потом ее муж стал полицаем и она выбралась , и говорит :" Скорей прячься, потому что евреев расстреливают" но я сказала, что никуда прятаться не буду, ничего не поможет и пошла к себе в квартиру.
Через час пришла полиция. Как раз у меня была одна из дочек Броунов. ты их не знаешь - еврейка, и говорит мне: "Маня, собирайтесь, пойдем вместе", а я сказала ей что у меня всё белье мокрое, и я пойду когда высохнет белье. В это время прибежала её сестра и говорит: "Идём, за нами уже пришли" и они ушли , а я осталась и думаю, что мол, я пойду позже, пусть мол за мной придут отдельно. Валечка была на дворе и её забрали вместе с еврейскими детьми, но русские соседи (Нила) начали кричать, что она русская, куда вы ее берете и её отпустили...
Я тоже был во дворе и всё это видел. Мама называет фамилию Броун, но у одной из их дочерей была по мужу фамилия Резницкая. Муж её был на фронте. У них было двое детей. Сын Толик был моего возраста, а дочь Поля- ровесница моей сестры, то- есть на 4 года старше. Помню, что она разбила мне кирпичом нос из-за того что я ломал её домики из песка. За дело, значит.
Так вот, когда уже их грузили на машины, крытые брезентом, Толик бился на руках у матери, и кричал: "Мама, я жить хочу". Не знаю, как он узнал, что их повезут убивать, но его крик до сих пор стоит у меня в ушах.
После войны вернулся без ноги их отец. Я его часто видел до самого последнего времени, и каждый раз переживал виденное в сентябре 1941. Я иногда порывался рассказать ему, но останавливал себя вопросом- а зачем? Причинить ему боль? Он и так её много перенёс. Всего увиденного, услышанного в то время и о том времени, не рассказать.
В этой связи хочу поделиться сомнениями на счёт Бога. Я бы в него поверил, если бы кто-нибудь дал мне вразумительный ответ на вопрос: чем провинились перед ним дети, что он не защитил их от смерти. Мне иногда, отвечали, что за грехи их родителей. Но это объяснение не лезет ни в какие ворота. Ведь живы дети Бормана, Гесса, Айхмана (Ейхмана) и многих других фашистских преступников. Правда, мне говорят, что бог не нуждается в чей-то вере. А у меня возникает ещё больше вопросов. Ну да Бог с ним, с Богом.
А в одном из соседних домов жила семья, где отец двоих детей был русским, а мать еврейка. Когда её забирали, он н не отдавал детей, но их силой у него забрали, погрузили вместе с матерью на машину и повезли на смерть, то он догнал машину, запрыгнул в кузов, и ушёл в небытие вместе с ними. Не мог этот человек допустить, чтобы он жил, а его жена и дети погибли.
"С той поры любовь и смерть повсюду, ходят неразлучно, словно сёстры"... М.Горький.
...Ровно через три дня за мной пришла полиция, стала у меня спрашивать документы, я конечно, сказала, что паспорта у меня нет, мол, я его утеряла, то они потребовали у меня брачную, которую я с перепугу также не могла найти, да что вообще, что мне могла дать брачная, когда там тоже было мое настоящее отчество и фамилия девичья. Тогда пом. начальника полиции говорит: "хорошо, если кто-нибудь придет проверять документы, скажите, что я уже проверил" и зашёл к соседям и говорит: "она .армянка, а не жидовка* (от них поступило заявление) и ушли. Но сидеть дома мне нельзя было, потому, что все соседи говорили, что если она не жидовка, почему она прячется, и я вынуждена была пойти работать. Я устроилась в немецкой воинской части на кухню...
Эта воинская часть находилась на углу улиц Ленина и Калинина, там, где после войны, и сейчас были НКВД, МГБ. КГБ, а сейчас тоже какой то "Безпекi" Украины. Там одним из поваров был немец, который иногда подкармливал детей работниц. Но нам было странно, почему, когда мы кушаем, он сидит напротив нас и плачет.
Мне мама объяснила, что он человек верующий, баптист, и у него в Германии остались пятеро малых деток.
Я тогда не понимал, что такое баптист, но запомнил это слово с уважением. И когда я уже работал, а партийные органы всячески издевались над баптистами, у меня возникал внутренний протест. Кроме этого, этот немец показал, что не все немцы плохие. Но это уже другая тема.
В 1942 году по нашей улице немцы гнали громадную колонну военнопленных. Она была настолько большой, что сейчас мне кажется, что шла она, нет не шла- двигалась она целый день. Это было жуткое зрелище. Пленные были измождены. Некоторые из них не могли сами идти и шли, опираясь на плечи товарищей. Колонну сопровождали немецкие солдаты, некоторые из них были с собаками, немецкими овчарками. Наши женщины выходили на улицу и давали пленным еду. За куском хлеба бросались сразу несколько человек, и от этого шеренги в строю сбивались в толпу, и конвоиры начинали на женщин орать, прогоняя их, собаки рвались с поводков и лаяли. Над всем этим иногда звучали выстрелы. Это пристреливали тех, кто не мог уже двигаться самостоятельно. Пленные оттаскивали трупы на обочину дороги, к тротуарам, чтобы не мешали движению. В один из таких суматошных моментов из колонны выскочил красноармеец и заскочил в толпу людей, смотревших на всё это. Почти у каждого из нас в колонне пленных мог быть отец, муж, брат, любимый.
Толпа его впустила, не подавая вида немцам, а он побежал к нам во двор. Когда я через некоторое время зашёл в дом, то увидел, что он сидит на табурете, что-то бормочет и моет в тазу разбитые в кровь ноги. Мать меня отправила во двор и наказала никому не говорить об этом, хотя большинство соседей знали. Никто из наших людей не пошли выдавать пленного. Несмотря на то. что через некоторое время по дворам ходили немцы и полицаи и спрашивали, не видел ли кто сбежавших пленных. А мать тем временем накормила несчастного человека, переодела в отцовскую одежду и отправила его на чердак через люк в нашем коридоре. Она нам позже говорила, что он был, наверное, нацмен, или не в себе, потому что на вопросы отвечал мычанием.
Вечером к нам пришли соседи и сказали матери, чтобы она избавила дом от пленного, так как если его обнаружат, то расстреляют всех жильцов. И мама с наступлением темноты сказала этому человеку, чтобы он уходил. Он ушёл и один только бог знает, что с ним сталось. Впереди была целая вечность войны, и уцелеть в этой мясорубке было суждено далеко не каждому.
...с таким расчётом, чтобы не пойти в гражданское учреждение, где много местных жителей; меня могут знать. Я работала, кое-как жила. Манюша, мое письмо скорее похоже па отчёт, чем на письмо, поэтому ты меня извини, ведь ты просила написать всё, и я пищу вcё как было, милая, ты можешь себе
представить, какое было мое состояние, каждую минуту, каждую секунду ждать что за тобой придут, и с какой целью. Я была почти полу идиотом, но нужно было крепиться, и я крепилась.
Однако, скоро меня на улице увидел бывший шофёр Облисполкома, а меня он знал, так как я работала в Обкоме партии, он же теперь был в Гестапо агентом и меня арестовали, отобрали документы, но меня выпустили, документы остались, последствия этого я понимала и поэтому начала действовать, я связалась с кое- какими людьми и мне сказали, что для этого нужны деньги, у меня ещё остались Васины вещи, которые я продала за 12 тысяч рублей, и этим я откупилась. Мне отдали документы, и я снова
стала жить. Но как жить... ты сама понимаешь. О моральном моём состоянии я больше писать не буду, ты сама можешь понять. И вот через несколько месяцев, в 4 часа утра снова меня снова арестовали . В это время уже ничего нельзя было сделать, и я была в полной уверенности, что меня расстреляют, но
судьба сделала совсем другое...
28 человек подписалось, что я не еврейка и не коммунистка. Были мне допросы, вели все время следствие..
Милая моя Манюша, ты можешь меня понять, когда всех остальных евреев расстреляли, а мне по секрету сказали, что, мол ,меня должны расстрелять через два дня, и меня однажды ночью вызвали вместе с ними, что бы увезти на расстрел, но меня один мужчина-полицай вернул: "Ты куда, дура, прёшься, это не тебя вызвали. " Я так до сих пор не знаю, или я что-то не дослышала, или он просто решил меня спасти. Говорили потом люди, что он был подпольщиком. Детей в это время прятали люди, и они тоже хорошо настрадались. Один раз в тюрьму привезли двух еврейских детей, и кто-то сказал, что это мои дети. Я стала кричать и просить показать мне их, и когда мне их показали, я увидела, что это не мои. А этих деток расстреляли на второй день.
Мне предлагали бежать, но бежать я не решилась, так как, ты ведь знаешь, что опыта у меня ещё в этом не было. Я осталась в тюрьме, и, когда меня вызывали, я держалась очень стойко и вводила их всё время в заблуждение и меня выпустили. Я ещё пробыла дома с детьми З дня, и тогда мы скрылись до