Шри Ауробиндо
САВИТРИ

Книга  Вторая
КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ

Песня VIII
МИР ЛЖИ, МАТЬ ЗЛА И СЫНОВЬЯ ТЬМЫ

И вот он (Ашвапати) смог увидеть спрятанное сердце Ночи:
Работа не прикрытого завесой несознания
Явила нескончаемое, страшное Ничто.
Царила бездуховная, пустая Бесконечность;
Природа, что не принимала вечной Истины,
В хвастливой показной свободе мысли
Хотела упразднить Всевышнего и царствовать одна.
Туда не приходил ни Свет-свидетель, ни высокий Гость;
Без всякой помощи она желала выстроить свой собственный бесцветный мир.
Её большие, но незрячие глаза, следили за делами демонов,
Её глухие уши слушали ту ложь, которую её немые губы говорили;
Её огромное заблудшее воображенье принимало множество различных форм,
Её бездумная чувствительность дрожала от неистового самомнения;
Так, насаждая грубый принцип жизни,
Мучение и зло произвели на свет чудовищную душу.
И поднялись Мятежники бесформенных глубин,
Великие Титаны, демонические силы,
И мировые эго, что терзаются от вожделенья, мысли и желания,
И многочисленные жизни и умы без духа, что живёт внутри:
Нетерпеливые строители жилищ ошибки,
Руководители космического беспокойства и невежества,
И спонсоры страдания и смерти
Там воплощали тёмные Идеи Бездны.
Неясная субстанция заполнила незанятое место,
Туманные ночные формы родились в бездумной Пустоте,
Их вихри встретились и создали враждебное Пространство,
В чьих чёрных складках Бытиё вообразило Ад.
Его (Ашвапати) глаза, пронзив трехслойный мрак,
Отождествили виденье с его незрячим взглядом
И обнаружили, привыкнув к неестественной, кромешной тьме,
Сознательную Ночь и Нереальность, ставшую реальной.
Неистовый, свирепый и ужасный мир,
Древнейшая утроба необъятных, вредоносных грёз,
Он извивался, как личинка в этом мраке,
Спасающем его от острых копий звёзд Небес.
Он был воротами фальшивой Бесконечности,
И вечностью губительного абсолюта,
Безмерным отрицанием божественных вещей.
Всё, прежде самоозарённое в духовной сфере,
Здесь становилось тёмной противоположностью:
Существованье падало в бесцельное ничто,
Которое, однако, было изначальным прародителем миров;
И несознанье, поглощавшее космический, широкий Ум,
Из гибельного сна построило вселенную;
Блаженство, что упало в чёрную бесчувственную кому,
Свернулось снова в самоё себя, а вечно существующая радость Бога
Пройдя мучительный и ложный образ боли и страдания,
Так до сих пор висит, печально пригвождённое к кресту,
Вколоченном в земле немого и бесчувственного мира,
Там, где рожденье стало острой болью, смерть - агонией,
Чтоб слишком быстро всё не превратилось заново в блаженство.
Мысль восседала, жрица Извращённости,
На чёрном собственном треножнике - на триедином Змее,
Читая перевёрнутыми символами вечное писание,
Колдунья, заменявшая порядок жизни, опиравшийся на Бога, противоположным.
В темнеющих проходах с злобными глазами-лампами
И гибельными голосами, монотонно певшими с апсид,
В неясных, странных инфернальных базиликах
Произнося речитативом дьявольское Слово магии,
Вселяющая ужас, Посвящённая в глубины бездн
Там исполняла ритуал своих Мистерий.
Страданье в этом мире было повседневной пищею Природы,
И привлекало к острому мученью сердца, плоти;
Там пытки становились формулами наслаждения,
А боль была пародией небесного экстаза.
Добро, неверный и изменчивый садовник Бога,
Там поливало добродетелями мировое дерево-анчар,
И, аккуратная во внешних фразах и делах,
Она там прививала лицемерия цветы к родному корню зла.
Там всё высокое своей служило низкой противоположности:
Культ демона поддерживался формами Богов,
А лик Небес стал маскою и западнёю Ада.
И в самом сердце проявленья этой пустоты,
В объятом корчами ядре чудовищного действа,
Увидел он Фигуру, беспредельную, неясную,
Сидевшую верхом на Смерти, поглощающую всё, что рождено.
Холодное застывшее лицо со страшным, неподвижным взглядом,
Её трезубец жуткий - в призрачной простёршейся руке
Она пронзала все создания одной судьбой.

Когда существовала лишь Материя, не знавшая души,
И бездуховное ничто там было сердцем Времени,
Тогда впервые Жизнь коснулась той бесчувственной Пучины;
Желая пробудить застывшее Ничто для горя и надежды,
Её неяркий луч ударил по бездонной Ночи,
В которой Бог скрывал себя от собственного взгляда.
Во всех вещах она искала дремлющую в них мистическую истину,
И Слово непроизнесённое, что вдохновляет бессознательные формы;
Она искала в глубине его невидимый Закон,
В неясном подсознаньи для него нащупывала ум,
Боролась, чтобы найти для духа способ быть.
Но из Ночи пришёл совсем другой ответ.
В той низшей матрице посеяли зерно,
Немую неизученную оболочку извращённой истины,
Ячейку неодушевлённой бесконечности.
Чудовищное, страшное рождение готовило свою космическую форму
В Невежестве, огромном титаническом зародыше Природы.
Затем в какой-то роковой, решающий момент
Неведомое Нечто выпрыгнуло из окоченевшего сна Несознания,
Невольно порождённое немым Ничто,
Поднявшись со своей зловещей головой на фоне звёзд;
Гигантским телом Рока затеняя землю,
Оно своим опасным ликом леденило небеса.
Неописуемая Сила, сумрачная Воля появилась,
Безмерная, чужая для вселенной нашей.
В непостижимом Замысле, что невозможно охватить умом,
Обширное Не-Бытие себе придало форму,
А безграничное Незнанье бессознательных глубин
Накрыло вечность мелким и ничтожным.
Так поиски Ума сменили виденье Души:
Жизнь выросла в огромную и жаждущую смерть,
Блаженство Духа заменилась на космическую боль.
И пользуясь нейтралитетом самоустранившегося Бога
Могучая, влиятельная оппозиция завоевала Космос.
Властитель, правящий всей этой ложью смертью и страданием,
Установил своё жестокое главенство на земле;
Внося разлад в гармонию первоначального изящества
Архитектуры замысла её судьбы,
Он извратил первичную космическую Волю
И привязал к борьбе и страшным обстоятельствам
Неспешную и длительную поступь терпеливой Силы.
Вселив ошибку в сам материал вещей,
Из мудрого во всём Закона сделал он Невежество;
Расстроил скрытое и безошибочное ощущенье жизни,
Интуитивного руководителя он запер и держал немым во сне Материи,
Он извратил инстинкты насекомых и животных,
И исказил рождённую мышлением гуманность человека.
Тень пала поперёк простого верного Луча:
В пещере сердца потускнел свет Истины,
Что незамеченным пылает в тайной нише алтаря
Скрываемый за тихою завесой тайны,
Сопровождая Божество в том храме.
Так родилась ужасная враждебная Энергия,
Что имитирует могучий образ вечной Матери
И пародирует её сверкающую бесконечность
Кривым и серым силуэтом посреди Ночи.
И сковывая страсть взбирающейся вверх души,
Она навязывает жизни нерешительную медленную поступь;
Задерживая, отклоняя в сторону, её тяжёлая рука
Ложится на мистическую направляющую эволюции:
Извилистую траекторию её обманчивого, отводящего глаза ума
Не видят Боги и не может видеть человек;
Так, заглушая искру Бога, что внутри души,
Она толкает человека пасть обратно к зверю.
И всё-таки своим умом, огромным, инстинктивным 
Она всё время ощущает как растёт Единый в сердце Времени
И видит как Бессмертный всё сильней сияет через оболочку человека.
За власть свою тревожась, страхом, яростью полна,
Она свирепо рыщет около любого света, что блестит сквозь темноту,
Бросая луч из одинокого жилища духа,
В надежде подойти неслышной и жестокой поступью
И в колыбели задушить небесное Дитя.
Неисчислима сила в ней и хитрость;
Её прикосновенье - обольщение и смерть,
И убивает жертву наслаждением;
Так даже из Добра она сооружает крюк, чтоб утащить им в Ад.
Из-за неё мир катится к своей агонии.
И часто странник на дороге Вечного,
Что еле освещается из облаков неяркою луной Ума,
Или блуждающий один окольными тропинками,
Иль потерявшийся в пустынях, где не видит он пути,
Бывает, падает прижатый львиною её атакою,
Став побеждённым пленником под страшной лапой.
От жгучего её дыханья опьянённый, 
Всё более влюбляясь в гибельную пасть,
Когда-то компаньон священного Огня,
Тот смертный погибает и для Бога и для Света,
Природа, что враждебна Силе Матери, 
И Дьявол, забирают мозг его и сердце.
Дух жизни уступает собственные инструменты
Титану, демоническим могуществам,
Что раздувают и уродуют земное естество:
Одетый в рясу внутренний предатель - стал наставником для мысли;
Его искусный ропот пораженца убивает веру
И, поселившись у него в груди или нашёптанное извне,
Обманчивое вдохновенье, падшее и тёмное,
Божественный порядок подменяет на другой.
Забвенье опускается на пики духа,
Из скрытого святилища уходит Бог,
Пустой, холодной стала комната Невесты;
Не виден больше золотистый Нимб,
И не горит духовный белый луч,
И навсегда смолкает тайный Голос.
А после - Ангел на Дозорной Башне
Вычеркивает имя в регистрационной книге;
То пламя, что когда-то пело в Небесах, погаснув, падает и умолкает;
В развалинах встречает свой конец эпическая длинная история души.
Трагична внутренняя смерть,
Когда утрачен элемент божественного,
И только ум и тело доживают, чтобы умереть.

   Всё потому, что Духом допускаются ужасные посредники,
И есть огромные, хотя и еле различимые для нас Могущества,
Укрывшие себя покровами Невежества.
Потомки бездн, агенты тёмной Силы,
Что ненавидят свет, не терпят мира и покоя,
И передразнивая перед мыслью нашего сияющего Друга и Руководителя,
Сопротивляясь в сердце вечной Воле,
Они скрывают в нас оккультного, растущего к вершинам Музыканта.
Из откровений мудрости его они сплетают наши узы;
Ключами убеждения они замкнули двери Бога,
При помощи Закона преградили путь его неутомимой Милости.
Вдоль всех границ Природы понаставили они свои посты
И перехватывают караваны Света;
Везде, где Боги действуют, там возникают и они.
Ярмо наложено на затуманенное сердце мира;
Замаскирован пульс его высокого Блаженства,
А наглухо закрытые окраины сверкающего, как алмаз, Ума
Блокируют прекрасные врата небесного Огня.
Всё время кажется, что эти тёмные Авантюристы побеждают;
Они в Природу вводят институты зла,
Победы Правды превращают в пораженья
И объявляют ложью вечные законы,
Обманом колдовства утяжеляют кости Рока;
Они святыни мира захватили и сидят на каждом троне.
Смеясь над тающими шансами Богов,
Они творенье требуют как завоёванное феодальное поместье,
Себя возводят на престол, провозгласив железными Властителями Времени.
Эксперты по иллюзиям и маскам,
Изобретатели паденья и страдания Природы,
Они возводят алтари победоносной Ночи
В построенном из глины храме жизни человека.
В пустых покоях, у священного Огня,
Пред ширмой алтаря, в мистическом обряде,
Лицом к бесформенной непроницаемой завесе,
Певуче произносит мрачный гимн носящий митру жрец,
Их страшные присутствия он призывает в собственную грудь:
Он наделяет их ужасным Именем,
И распевает по слогам магические тексты,
Выстраивая акт незримого общения,
Пока меж ладаном и бормотанием молитвы
Все яростные беды и страдания, терзающие мир,
Не станут перемешанными в пенящемся кубке человеческого сердца 
И не прольются на людей как будто освящённое вино.
Наклеив на себя божественные имена, они ведут и правят.
Как оппоненты Высочайшего, они пришли
К нам из миров бездушной мысли и могущества,
Служить своей враждебностью космическому плану.
Для них Ночь - и убежище, и стратегическая база.
Спасаясь от светящегося Ока, от меча Огня, 
В кольце из бастионов и в массивных фортах мрака, 
Они живут спокойно и уверенно в своих укрытиях без солнца:
Туда не проникает ни один блуждающий луч Небес.
Укрытые бронёй и защищённые своими гибельными масками,
Как будто в студии, где правит творческая Смерть,
Гигантские, рождённые от Тьмы сыны сидят, планируют
Ход драмы на земле, трагические их подмостки.
И всякий, пожелавший бы возвысить этот падший мир, обязан появиться
Под угрожающими сводами их силы;
Всё потому, что даже помрачать сияющих детей богов -
Их привилегия и устрашающее право.
Не может тот достичь небес, кто не прошёл сквозь ад.

   На это тоже нужно было путешественнику по мирам решиться.
Как воин в вечном, незапамятном дуэльном споре,
Вошёл он в безнадёжную немую Ночь,
Бросая вызов темноте своей сверкающей душой.
Тревожа поступью своей преддверье тьмы,
Пришёл он в страшное и горестное царство,
Где жили души, никогда не знавшие блаженства;
Невежественные, как те, что рождены слепыми, отроду не зная света,
Они могли здесь худшие злодейства приравнять к высокому добру,
И добродетель в их глазах была лишь обликом греха,
А зло и нищета - естественными состояниями.
Там уголовный кодекс этого зловещего правления,
Что делало из боли, горя общепринятый закон,
Предписывавший всем всеобщую безрадостность,
Жизнь превращал в стоический обет,
А пытку - в ежедневный фестиваль.
Был проведен указ наказывать за счастье;
Смех с удовольствием здесь были прокляты как смертные грехи:
Не задающий никаких вопросов ум ценился словно мудрое согласие,
А молчаливая апатия тупого сердца - как покой:
Никто не знал там сна, и лишь оцепенение давало передышку,
Смерть приходила, но не приносила ни отсрочки, ни конца;
Душа всё время продолжала жить и мучилась всё больше.
Всё глубже изучал он (Ашвапати) это царство боли;
И ужас мира нарастал вокруг него,
Одна агония сменялась на другую, что была ещё страшнее,
И в этом ужасе великое и злое удовольствие,
Встречало с радостью свою беду и беды остальных.
Там жизнь и мысли были долгим наказанием,
Дыхание - тяжёлой ношей, всякая надежда - карой,
А тело - полем пыток, собирающимся в кучу беспокойством;
Там отдыхом служило ожиданье новой резкой боли.
Таков был здесь закон вещей, его никто и не мечтал сменить:
Тяжёлое нахмуренное сердце и неулыбающийся, жёсткий ум
Отбрасывали счастье словно надоевшую всем патоку;
Спокойствие там было скукой и тоской:
И лишь в страдании жизнь наполнялась красками;
Необходима ей была приправа в виде горя, соль из слёз.
И если бы это можно было отменить, всё стало б лучше;
Иначе лишь неистовые чувства придавали хоть какой-то вкус:
Безумье ревности, что жжёт терзаемое сердце,
Укус смертельной злобы, ненависти, вожделения,
И шёпот, что заманивает в западню, удары вероломства
Бросали пятна красок на наполненные болью тусклые часы.
Следить за драмою несчастья,
За корчами существ под бороною рока,
Смотреть на их трагический взгляд горя посреди ночи,
На ужас, и на сердце, что стучит от страха -
Всё становилось здесь ингредиентами в тяжёлой чаше Времени,
Что приносили удовольствие и помогали наслаждаться горьким её вкусом.
И из таких неистовых вещей был сделан долгий, медленный ад жизни:
Из них сплеталась тёмная паучья сеть,
В которую ловили душу, трепетную, полную восторга;
И это было здесь религией, правлением Природы.
В жестоком храме беззакония,
Чтоб поклониться чёрному безжалостному лику Силы
Необходимо было на коленях проползти по тем жесткосердным каменным дворам,
По мостовой, подобной дну худой судьбы.
И каждый камень здесь был острым краем беспощадной силы,
Облепленный застывшей кровью душ, забитых в пытках.
Сухие сучковатые деревья здесь стояли словно умирающие люди,
Окоченевшие в своей агонии,
Из каждого окна глядело злобное лицо священника,
Поющего 'Тебя, о Боже, славим', той молитвою венчая и кровавую резню,
И города, разрушенные начисто, и взорванные мирные дома,
И скорченные, обгоревшие тела, и массовую бойню под бомбёжкой.
'Враги все наши пали, пали', - пели после этого они,
'Все, кто мешали нашей воле - уничтожены, мертвы;
О как мы велики, о как Ты милосерден.'
Так думали они достичь бесстрастного престола Бога,
И править Им, которому все их дела противны,
Превознося свои деянья, прикоснуться к небесам,
И сделать Бога соучастником их преступлений.
Там не могло быть места для смягчающего сострадания,
Там правили безжалостная сила и жестокий дух,
И вековое полновластье ужаса и мрака:
Оно предстало тёмным Божеством,
Державшим в рабстве тот несчастный мир,
Которого там почитали жалкие, измученные существа, им сотворённые,
А беззащитные сердца, прикованные к беспрестанному мученью, 
Любили ноги, что их втаптывали в грязь.
То место было миром ненависти и страдания,
Страданье с ненавистью - было здесь единственною радостью,
А ненависть с мучением другого - праздником;
Измученные рты кривили горькие гримасы;
Трагическое бессердечие ловило свой зловещий шанс.
В том царстве ненависть была подобна чёрному архангелу;
Она горела, тёмный драгоценный камень в сердце,
И обжигала душу злобными лучами,
Барахтаясь в своей жестокой пропасти могущества.
Казалось, эти страсти исходили даже из предметов, -
Так ум переполнялся в неодушевлённое,
Что отвечало той же злобностью, что принимало, -
И против тех, кто пользовался ими применяли пагубные силы,
Что причиняли вред без рук, внезапно, странно убивая,
Став инструментами невидимой судьбы.
И также делали они себя тюремным роковым застенком,
Где человеку не давали спать в теченье долгих медленных часов,
Отсчитывая их зловещим звуком колокола.
И злое окруженье делало ещё чернее злые души:
Всё было там осознанно и всё извращено.
В том адском царстве он (Ашвапати) отважился настаивать
И даже в глубочайшей яме этих мест, в темнейшей сердцевине,
Тревожа мрачную основу, он посмел поспорить
С той древней привилегий и правом, с абсолютной силой:
Он в Ночь он нырял, стремясь познать её ужаснейшее сердце,
В Аду искал он корень и причину Ада.
Измученные бездны открывались в собственной его груди;
Он вслушивался в крик переполнявшей это царство боли,
В его пульс гибельного одиночества.
Над ним была холодная глухая вечность.
В неясных страшных переходах Рока
Он слышал Голос гоблина, ведущего затем, чтобы убить,
Встречал там чары дьявольского Знака,
И обходил враждебного, лежащего в засаде Змея.
В тех угрожающих местах, в мучительном безлюдье,
Он одиноко брёл пустынными путями,
Там, где багровый Волк ждёт около реки без брода,
И Смерти чёрные орлы пронзительно кричат над пропастью,
Встречал он свору бед, которая охотится за сердцем человека,
Преследуя его пустынями Судьбы,
В нехоженых полях сражений Бездны
Вёл призрачные битвы посреди незрячих и немых глубин,
Выдерживал атаки Ада и удар Титана,
Терпел ужаснейшие внутренние раны, что долго заживают.
Он был там узником магической, укрытой капюшоном Силы,
Бывал он пойман и затянут в смертоносную сеть Лжи
И часто удушаемый в петле беды и горя,
Иль брошенный в неумолимую трясину поглощающего всё сомнения,
Попавший в западню ошибок и отчаяния,
Он пил её отравленные дозы, пока уже не оставалось ничего.
Так в мире том, куда ни радость, ни надежда не могли придти,
Терпел он испытанье абсолютной власти зла,
Но сохранял нетронутой сияющую правду собственного духа.
То не способный ни к усилью, ни к движенью,
То запертый в тюрьме пустого отрицания Материи и этим ослеплённый,
То пригвождённый к чёрной косности основы человека,
Он как сокровище берёг и нёс в руках свою трепещущую душу.
Так существо его отважилось пойти в бездумное Ничто,
В невыносимые пучины, что не знали мысли, чувств;
Остановилась мысль, исчезло чувство, но душа всё видела и понимала.
В дробленьи Бесконечного на атомы,
Вблизи немых начал утерянного 'Я',
Он чувствовал смешную мелкую ничтожность
Творенья из материального.
Бывало, задыхаясь в сумеречном Несознании,
Он измерял бездонную и тёмную мистерию
Огромных и бессмысленных глубин,
Откуда в мёртвую вселенную, борясь, поднялась жизнь.
Там, в совершенном тождестве, которое утрачено умом,
Он ощутил сокрытый смысл того бесчувственного мира
Немую мудрость в той незнающей Ночи.
Он подошёл к глубокой, словно пропасть, тайне,
Где тьма глядит со своего матраса, голая, седая,
И встал на запертом, последнем, плане подсознания,
Где спит, не сознавая мыслей, Бытиё,
И строит мир, не зная, что оно возводит.
Там, ожидая часа своего, лежит грядущее, неведомое нам,
Там - летопись давно погасших звёзд.
Там в дремоте космической огромной Воли
Он обнаружил ключевую тайну изменения Природы.
И свет был вместе с ним, незримая ладонь
Легла и на ошибку, и на боль,
Пока они не стали трепетным экстазом,
И потрясеньем сладости объятий.
Он смог увидеть в Ночи призрачное покрывало Вечного,
И познал смерть как подпол дома жизни,
В уничтоженьи ощутил он быстрый шаг творения,
Познал утрату в качестве цены за будущий небесный приз,
И ад - как самый краткий путь к воротам в небеса.
Затем в оккультной фабрике Иллюзии
В магическом печатном доме Несознания
Были разбиты гранки первобытной Ночи
И вдребезги разнесены Невежества стереотипы.
Ожив и перейдя к глубокому, духовному дыханью,
Природа зачеркнула механический застывший кодекс,
Статьи контракта связанной души,
Ложь отдала обратно Истине её измученную форму.
Отменена скрижаль закона Боли,
Сверкающие буквы появились вместо них.
Незримый перст искусного Писца чертил
Интуитивную и быструю каллиграфическую вязь;
Земные формы становились там его божественными документами,
И мудрость воплощала то, что ум не мог открыть,
И Несознание изгнали из груди безмолвной мира;
Изменены теперь фиксированные схемы рассуждений Мысли.
Сознанье пробуждая в том, что оставалось до сих пор инертным,
Он наложил на тёмный атом и немую массу
Алмазный почерк Нерушимого,
И начертал в неясном сердце всех существ, что пали
Победный гимн свободной Бесконечности
И Имя, основанье вечности,
И вывел на ликующих и пробуждённых клетках
В идеограммах-символах Невыразимого
Лирический сонет любви, что ждёт на протяженьи Времени,
Мистические фолианты Книг Блаженства,
Посланье сверхосознающего Огня.
Затем, в телесной оболочке заструилась новая, очищенная жизнь;
Луч инфернального погиб и больше убивать не мог,
Ад раскололся вдоль огромного неровного фасада,
Разрушилось его магическое здание,
А Ночь раскрылась и исчезла, словно бездна сна.
В пробитую насквозь брешь бытия, и в ставшее пустым Пространство,
В котором Ночь, в Его отсутствии, заняла место Бога,
Потоком хлынула блаженная, широкая и сокровенная Заря,
И исцелилось всё, что натворило раненое сердце Времени,
Страданье больше не способно было жить в груди Природы:
И разделения не стало, потому что здесь был Бог.
Душа лучами света залила сознательное тело,
Материя и дух объединились, став единым целым.

Конец восьмой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова 
2000 фев 26 сб - 2005 июнь 16 чт, 2007ноя 29 чт - 2008 июнь 09 пн,
2014 сент 06 сб - 2014 сент 23 вт