Оверчук Алексей Николаевич : другие произведения.

По следам Тита Ливия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Давным-давно, в стародавние времена, когда пала знаменитая Троя, когда отгремели бои за Елену Прекрасную, когда истлели останки воинов на полях сражений, на берег древней Италии высадился народец.
   Если присмотреться к нему повнимательней, то можно узнать в них предков знаменитых римлян. У народа не было ничего кроме кораблей, штанов и мечей. Как сказали бы современные барышни - материально не обремененные женихи.
   Родни в чужих краях никто не имел. Идти им было некуда. Поэтому они порешили поселиться там, куда глаза их смотрят.
  
   Погоды стояли в древнем мире просто чудные. Экологии всякой навалом. А уж дикая, нетронутая природа так и лезла в окна своими буйными ветвями, бывало и медведями, но это впрочем, редко.
   Вот посреди этой благодати и зажили будущие римляне.
   Царствовал тогда над этим народом Амулий.
   Как говорит Тит Ливий, царек этот был самым младшеньким в семье. Но до того смышленым и способным ко всяческим интригам, что оттер он от трона своего старшего брата Нумитора, истребил всех его детей - мальчиков, а единственную лапочку дочку, Рею Сильвию, назначил весталкой в монастырь. От мужиков подальше. И замуж ей не светило и с парнями на сеновале - тоже нельзя было. В общем, стала жить она среди женского коллектива, да среди статуй всяческих богов.
  
   И вот лежит как-то этот самый царь Амулий попой к огню, винцо потягивает, пузо волосатое почесывает, на танцы живота смотрит и слушает, как музыка райская тренькает.
   Расправился он, значит, со всеми. На душе у него тепло и уютно.
   Но приходит тут к царю депутация:
   - Вот, - говорят, - Ваше сиятельство, племянница-то Ваша, того.
   И пальцами этак многозначительно крутят.
   - Чего это - ТОГО? - спрашивает царь, а сам жмурится как кот.
  -- Да с Богами чей-то у ней ни того, напортачила че-то она с ними.
   И жмутся этак неловко, словно в туалет хотят.
   - Чего это напортачила? - спрашивает уже раздраженно царь.
   - Да, - говорят, - вроде как технику безопасности работы с богами нарушила - и того.
   - Не понял! - воскликнул царь, - Выражайтесь яснее, вы мне вино мешаете пить. Сами знаете как у меня: либо пить, либо трепаться. Так чего там с племянницей?
   - Да так, двойня у нее родилась.
   Тут царь подавился, вино расплескал, вскочил и закашлялся. Посетители покраснели, кто со стыда, кто со страху.
   - Вот и мы думаем - многовато что-то, - подхватили они в смущении.
   Царь меж тем откашлялся, отдышался и спрашивает змеиным голосом:
   - Папашу, надеюсь, уже нашли?
  -- Дык, это, - говорят, - сложновато искать-то. Она говорит, что от самого Марса понесла-то. У него ж не спросишь.
   И снова покраснели все, засмущались, глазками в пол уставились.
   - Мда-а-а-а, - протянул царь в задумчивости и открыл новую бутылку винца.
   Всем тоже захотелось и вздохнуть, и выпить. Но никто не решился.
   Амулий помолчал немного, отпил из свежего бокала и начал так:
  -- Я, конечно человек древний, по понятиям далеких потомков, человек и вовсе необразованный и темный. Чего греха таить. Многого, конечно не знаю. Льва Толстого не читал, про Бориса Акунина и Дарью Донцову вообще не слышал, не знаю, например, что у планеты Марс есть спутник Фобус, да и вообще есть ли жизнь на этом самом Марсе - мне неизвестно.... но уж откуда дети берутся - это-то я уж наверняка знаю! И что? я должен поверить, что моя племянница Рея, сиротинушка и можно сказать кровинушка, - понесла от невесть кого? От Марса? От планеты? Да надо мной все потомки и их друганы просто хохотать будут!
   И Амулий с размаху шмякнул кубок на стол.
   - Дык это, - робко вмешались посетители, - че делать-то тогда? Отечество-то в опасности. Че о нас тогда все эти потомки, как вы говорите, подумают. Позор на всю Древнюю Европу с блоком НАТО в придачу.
   Вздохнул царь Амулий. Рукою дал знать, что танцовщицы с музыкантами свободны и после заговорил:
  -- Вы братаны и друганы мои - свидетели. Не хотел никого трогать. Сами видели: лежал, винцо попивал, двадцать восьмую серию танца живота смотрел, а тут вы с этими родами. Некстати.... Некстати все это. В общем давайте побырому, эту сиротку в наручники и под охрану, пока она нас на всю округу не ославила, а детей ентих - в корзинку и в пруд, то бишь в реку, в Тибр. Только смотрите никому ни гу-гу. А то Гаагский трибунал, ОБСЕ и все-такое. Сами понимаете.... рейтинг у меня должен быть стабильным.
  
  
   И завертелось тут, завелось. Пришли к жрице Рее тайные агенты царя, наручники ей - КЛЯМС - на ручки тонкия и тихонько так в сырой тюремный закуток, где одна солома под голову, да крысы в друзья.
   Слуги повздыхали, сложили детей марсовых в корзинку, рогожкой прикрыли сверху, что б неприметно было и так посвистывая, словно они по грибы собрались да ягоды - пошли к речке детоубийство учинять.
   Но Тит Ливий (наш древний историк) пишет нам из глубины веков, что в ту пору Тибр разлился широченно. Слуги бродили с корзинкой по колено, вздыхали и ругались меж собой тихонько: где топить-то, а? Во работа: они контрацепцию не соблюдают, а нам последствия топить приходится. Вот мать-перемать, и утопить-то никого нельзя сейчас по-человечески.
   Да, думают, меняется климат-то е-мое. Глобальное видать потепление. И так за разговором о погоде, о виде на урожай положили они корзинку с детями на какую-то кочку (пусть мол - надо будет - сами утопнут), и пошли домой. Рабочий день у них к тому же закончился.
   Место, где они оставили корзинку потомки прозвали Руминальской смоковницей.
   Вот что случилось дальше. Как пишет Тит Ливий: "Пустынны и безлюдны были тогда эти места". А от себя добавим: и только шпана всякая шарилась тут в поисках заблудших прохожих.
   Рассказывают, что, когда вода схлынула, лоток с детьми очутился на суше. Волчица, проживавшая аккурат на соседнем холме, бежала, как-то к водопою. Хвостиком виляет, глазками по сторонам стреляет - и тут - ЕПРСТ! Встала столбом:
   - Мясо! - подумала мать-волчица.
   Но тут дети как завопят из корзинки.
   - Маугли! - дошло до нее.
  -- Хотя, нет. Их же двое. Мдя-я-я. Какая-то непонятная сказка, - подумала волчица, - Двое Мауглей - это чересчур.
   Почесала она себе задумчиво задней лапой за ухом и вспомнила:
  -- Да это ж основатели Рима! Эти два сосунка, ну-да, ну-да - все сходится. Фу-у-у, - перевела волчица дух, - Аж перепугалась от неожиданности. Ну, ладно с этим разобрались. А че мне дальше-то надо делать?
   Присела она опять и почесала другой задней лапой за ухом другим ухом. Смотрит кругом: ни тебе Красного креста, ни "Врачей без границ", даже Британского географического общества поблизости не видать.
   - Ну, - думает, - Придется самой что ль кормить оглоедов? Вот всегда так!
   Дала она братьям свои сосцы, и зачмокало тотчас по всей округе эхом. Минут через пять шел теми местами "смотритель царских стад". А проще говоря, пастух шел с барской свинофермы. Звали его Фавстул. Идет он по безлюдному месту, вдруг слышит: кто-то что-то громко жует, глотает да причмокивает. Похолодело у него все внутри. Проснулись в душе суеверия всякие. Огляделся пастух осторожно, глядь - волчица кормит детенышей.
   Фавстул вздохнул облегченно:
   - Чуть не околел зараза.
   Волчица, увидев пастуха, решила, что с нее достаточно и побежала на водопой, навсегда исчезая из этой сказки.
   Взял Фавстул корзинку и понес детей к себе домой. Воспитанием братьев-сироток занялась, естественно, его женушка по имени Ларенция.
   Правда, альтернативные историки древности (не стоит удивляться, завистники существовали всегда) так вот кое-кто из них стал язвить, что это Ларенцию звали "волчицей". Мол, от пастухов пошло прозвище. Ларенция жила с ними можно сказать по очереди. Да и вообще, мол, за шашлычок - с кем угодно. Но мы эту некрасивую версию с негодованием отметаем.
  
   Лишь только сорванцы подросли, стали они работать в хлевах, пасли коров и охотились по окрестным лесам. Накачались и закалились они за этой работенкой не хуже, чем в спортивной секции. Говорят, имели склонность к языкам. Особенно к телячьим. Натерпелись от них все. И не только зверушкам невмоготу стало в окрестных лесах, но и разбойникам влетало порой по первое число.
   Всякий раз, как шпана ограбит кого-нибудь на темной тропинке, идет себе, посвистывая, и гигикая добро пропивать, тюки здоровенные так и тянут к земле, а тут эти близняшки из кустов - ТЫГДЫМ-ТЫГДЫМ и промеж рогов им давай стучать до слез и слюней кровавых.
   Отберут они добро и поделят его среди пастухов, с коими творили труды праведные.
   Шайка близнецов, сказывают, богатела и расширялась с каждым днем. Осерчала шпана. Проходу им братья не дают, воровской промысел с авторитетом подрывают. И стали замышлять они коварный план отмщенья.
   Предание гласит, что в те времена на Палатинском холме каждый год справляли празднество Луперкалии. Во время него молодые юноши стыдно сказать, бегали нагишом по холму, трясли срамными местами и вообще прикалывались всяк на свой манер, чествуя Ликейского Пана. Обычай этот (срамной по нашим понятиям и непотребный) был известен всем.
   Обозленные разбойники подстерегли братьев на том холме и в самый разгар утехи бросились на них с кулаками. Затруднение вышло у братьев: то ли биться, то ли срамное место прикрывать. В общем, Ромул сверкая кулаками и ягодицами кое-как отбился. А вот Рема разбойники схватили, кое за что (впрочем, история не уточняет за что именно) и передали его царю Амулию.
   Царь надо сказать к тому времени ужо изрядно поистаскался и постарел. Верил всему, как дитя неразумное. И рассказали ему разбойники, что Рем с братом во главе шайки угоняли скот.
   Рема передают брату царя: землевладельцу и плантатору, фермеру и барину Нумитору.
   Рема решают казнить, как разбойника.
   Приемный папаша Фавстул с самого начала подозревал, что в его доме воспитываются царские отпрыски. А еще Фавстул прочел где-то в секретном справочнике царских указов о выброшенных младенцах. Он не хотел болтать об этом раньше времени. Мало ли чего?
   Но тут надо вроде как спасать сорванцов. Оставил он свой теплый диван. Сложил газетку и позвал Ромула. Так и так говорит. Не родной ты мне. Нашел я вас среди кочек и кочережек. Помню мол, волчица была там еще. А сами вы с братцем царской крови.
   - Ну-у-у-у, - думает Ромул, - Спятил, значит, папаня наш. Работа на свиноферме без выходных совсем мозги ему набекрень поставила. Жаль. Во, мля, время настало! Братана заточили, папаня сбрендил. Не иначе как экология портится, значит продукты немытыми руками есть и вправду нельзя.
   Но тут случилось так, что барин Нумитор, которому отдали Рема для расправы, любил все подсчитывать-рассчитывать. Дебет с кредитом сводить. Недаром помещиком был. Подсчитал он на досуге, на мешках с наворованным богатством, что по летам братья-то и взаправду могут быть царской крови. Задумался барин. Воля царская что трость на ветру колеблемая, что зыбь по воде, что дым из печи. Сегодня казнить - завтра обниматься-лобызаться лезет. Не поймешь вобчем этих аристократов.
   Решил Нумитор не трогать сорванца. Царю-то батюшке все равно помирать скоро. Старенький он, мозги одрябли, руки дрожат. А этот - молодой. Да и братан его с друганами поблизости шляется. В общем было ему над чем задуматься.
   Тем временем Ромул попросил друзей своих пастухов собраться по утру возле царского дома. Причем идти туда надо было разными тропками. Чтобы не вызывать подозрений. А из Нумиторова дома пришел на помощь Рем с другим отрядом.
   Так еще до утреннего кофе бубликами и расслабляющего душа старенький царь-батюшка оказался в окружении.
   Поднялось тут на улицах смятение. Застучали закрываемые ставни и ворота. Побежали с полей крестьяне. Нумитор, завопил, как резаный: враги, мол ворвались в город и напали на царский дом. Он увел всех мужчин города Альбы в крепость, которую-де по его словам надо срочно занять и удерживать оружьем.
   Потом смотрит, выходят из царского дома Ромул и Рем.
  -- Ну, думает, - капец царю батюшке, ихнему дедушке, брату моему подлому. Кровопролитье свершилось. Преступленье налицо.
  
   А юноши меж тем идут, балагурят, руки об фартук вытирают, мечи в ножны пихают и уже издалека орут Нумитору:
   - Ну, ты, мля дед даешь. Старый-старый, а в крепость сиганул, как будто всю жисть легкой атлетикой занимался и чужие яблони обворовывал. Проверить бы тебя на допинг, ну уж ладно. Заслужил, - сказали они с улыбкою и похлопали его по плечу.
  
   Нумитор смотрит братья вроде, как подобрели. Смягчились. Собрал тогда дед Нумитор сходку народную и все о братниных преступлениях рассказал как на духу. Говорил он громко, с придыханием, точно его прорвало и дали всем свободу слова. Покаялся в общем он за брата. А о себе не забыл помянуть, как о зачинщике всего бунтарского дела.
   Тут на сходку народную братья заглянули. Ромул с Ремом спорить с дедом не стали. Поздоровкались, почмокались, почеломкались по их старинному обычаю и давай деда при всех царем называть: все царь да царь, ваше высокородие, не угодно ли, шарфик подверните -застудитесь, счастья вы наш учредитель, царь царей над царями царскими. И все в таком духе.
   В общем заморочили народу голову. Ну, вот люди-то и привыкли. Стали и сами Нумитора царем называть. А расходясь по домам чесали затылки, репу морщили и спрашивали друг друга:
   - Если Нумитор царь, тогда кого ж этим утром прибили в царском доме?
   А потом сказали:
   - Ну, да ладно, люди мы маленькие, не по нашей зарплате вопрос и вообще пора домой идти. А то скотина не кормлена, жена не доена. А может и наоборот все. Тьфу ты - заморочили голову этими царями. На ровном месте спотыкаться уже начали.
   *********************
   Получил значит на старость лет Нумитор царство Альбанское. Собрались Ромул с Ремом и говорят дружка дружке:
  -- Ну вот получил дедулька царство. И че? О том ли мы братан мечтали? Дедок старый. Мы сами живем чисто, как в доме престарелых. Пора основать свой город. В котором потом будут жить всякие великие люди: художники, писатели, поэты, актеры, может даже философы. Туристы, наверное, толпами будут шляться по нашим древним улицам. Короче, пора жилье себе отдельное подыскивать.
   И такое желание охватило их, такая тоска, что даже кушать они не могли, на девчонок совсем не смотрели, засыпали с трудом и часто ворочаясь.
   Поутру, выйдя за город, братья направились к тому месту, где когда-то их не добила царская охранка. Буйными волнами колыхалась трава по холмам, как всклокоченные головы торчали тут и там головки репейника. Шумели не стриженые кроны деревьев. Небо, словно свеже нарисованное, переливалось и проваливалось ввысь, тащились лениво клубчатые облака.
   У братьев сердце защемило от таких красот и ностальгии. Сошлись на том, что город надо основать непременно здесь.
   Как рассказывает древний историк Тит Ливий, у альбанцев и латинов было много лишнего народу (совсем как в России). И вообще им мало, кто был нужен. Собрали братья переселенцев и стали решать, кто станет отцом основателем их города.
   Вдвоем быть отцами основателями было им вроде как неловко. Меж переселенцами слышались на этот счет смешки, ухмылки украдкой, и вырывались даже словечки "групповуха" и "разврат". Темные люди.
   Впрочем, братьям самим хотелось единолично царствовать. Тут еще одно непреодолимое обстоятельство мешало этому делу. Ромул и Рем были близнецами. Их по трезвому-то люди с трудом отличали один от другого. А выпимши так и вообще народу казалось, что в глазах двоится. Одному царствовать так же не было никакой возможности. Второй близнец из озорства всегда бы сограждан дурил и отдавал противоречивые приказы.
   Решили тогда братья испытать судьбу свою гаданием. Самой модной методой было гадание на птицах. Отчего последние весьма страдали. Так как редко могли понять, что от них хотят. Уже тогда птицы и люди жили разной жизнью. Птицы расстраивались, когда люди порой начинали драться и швыряли в них, чем ни попадя, стоило им приземлиться на чью-нибудь крышу.
   Старинный способ гадания таков: испытуемый намечал мысленно пределы и действия, которые должны произвести птицы в этих местах.
   Вышли переселенцы с братьями в поле и расселись, как в кинотеатре.
   Ромул местом наблюдения за птицами избрал холм Палатин, а Рем - Авентин.
  
   В тот день в сторону зрителей летели две стаи коршунов. Два враждующих семейства. Одна стая была вдвое больше другой. Надо сказать, что коршуны эти не дружили настолько, что как люди на одном поле ни за что не присели бы.
   И вот спикировали они из-за облаков и приготовились к посадке, как видят: два холма, посередке люди сидят и таращатся вверх. Коршуны посмотрели назад: может на небе, чего показывают? Небо молчало. Оглядели себя: может у них расстегнулось чего-нить? Но перья сидели, как влитые.
   Тогда снедаемая нехорошим предчувствием, маленькая стая первой спикировала на холм Авентин. Люди молчали.
   Наши источники из глубины древних веков подтверждают, что Рему явилось именно это знамение. Шесть коршунов сели на его холм. Через несколько секунд толпа взорвалась криками, вскинулись к небу руки, полетела чья-то тюбетейка. Коршуны занервничали.
   Но тут вторая стая из 12 коршунов устала парить и решила сесть на соседний холм - Палатин. И тогда толпа завопила еще пуще. Сторонники Ромула ликовали. Коршуны забеспокоились еще больше. Предчувствие их не обмануло.
   Каждого из братьев толпа приверженцев провозгласила царем. Одни орали, что придают значение только первенству знамения, другие посылали их на римском матерном, и брызжа слюной от волнения говорили, что в количестве коршунов и есть суть знамения.
   Началась перебранка. Потом, как всегда, кто-то кого-то толкнул. Кто-то упал и не встал. Кто-то кричал и онемел навсегда. Появились палки, ножи, брызнула кровь.
   Коршуны с удивлением смотрели вниз, как люди мутузят друг друга и все из-за того, что они, коршуны не захотели присесть друг с другом на одном холме. Сидят они по разным холмам и думают:
   - Опять, ведь, эти древние историки все на нас свалят.
   В сумятице Рем получил от кого-то исподтишка смертельный удар. Причины спора за трон отпали сами собой.
   **********************
   Оппоненты римских историков заявляют, что все на самом деле было по-другому. Рем в насмешку над братом перескочил через новые стены и Ромул в гневе убил его, воскликнув при этом: "Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены".
   Как бы там ни было, но единственным властителем остался Ромул. Новый город получил названье от имени своего основателя.
   Воздав должное богам, Ромул созвал толпу на собрание.
   - Приходите сыны нового, молодого отечества. Я вам кое-кто приготовил!
   Прошел слушок по народу, что будут раздавать подарки. Повалили новые граждане, стали в очередь выстраиваться. Вышел Ромул на середину с мешком. Там что-то глухо гремело. Все жадно напряглись. Подались вперед.
   - Выпивон, - понеслось чуть слышно, - Нет, украшения. Ишь, как брякает, - беззвучно удивлялись другие.
   Запустил Ромул руку в мешок и достал каменную табличку. В оглавлении кто-то из полу грамотных прочитал по слогам: "за-ко-ны".
   Толпа оторопела.
  -- Ничем, кроме законов, не могу я сплотить вас, - сказал Ромул, - Кому не нравится, может спросить у моего братца, как я поступаю с недовольными.
  -- Да мы сами тебя щас отправим за братцем, - понеслось вокруг. Кто-то даже замахнулся на Ромула первой статьей налогового кодекса.
   Так разрозненная толпа превратилась в сплоченный народ.
   Ромул успел бежать. Он понимал, что для неотесанного люда законы святы, когда есть власть. Поэтому Ромул пошил себе шевроны, галуны, эполеты и много чего всякого отличающего знатного барина от простого холопа.
   Ромул стал держаться более важно, говорил растопыривая пальцы в стороны. Он уже не пил из горла, не сморкался при всех на улице, зажав одну ноздрю пальцем, не чесал прилюдно яйца, разговаривая о делах государства. Кроме того, он обвешался золотыми цепями, стал причесываться по утрам и мыть ноги на ночь. Более того, граждане заметили как-то, что Ромул пошил себе костюм хорошего сукна, не рыгал за столом. Так что подданные еще больше дивились и говорили:
   - Барин-то наш поди еще и стишки про любов сочиняет.
   Но тут они явно хватили. Не сочинял Ромул никакой литературы кроме законодательной.
   Чем дольше народ смотрел на своего царя Ромула, тем более диву давался, говоря меж собой: "во, мля, новая аристократия нарождается, а говорят: что господа давно в Париже. Ну, погоди, ужо устроим мы тебе борьбу труда и капитала".
   Чтобы Ромула случаем не побили его беспокойные сограждане, за выпендреж и презрение к коллективу, он завел себе 12 не менее буйных помощников. И назвал их "ликторами".
   *********************
   Город рос и расширялся. Занимая укреплениями все новые и новые места. Вообще-то укрепляли город больше в расчете на будущее многолюдство. Многие кварталы представляли собой пустырь, где собиралась всяческая шпана. Чтобы огромный город не пустовал, Ромул воспользовался старой хитростью основателей городов: стал созывать всех кому надоел их прежний образ жизни, кому опостылели цари, кому нужна была отдельная квартира, свобода и новая жена. В Рим от соседних народов сразу же сбежались все, как говорит Тит Ливий: "жаждущие перемен - свободные и рабы без разбора,- и тем была заложена первая основа великой мощи".
   Когда о силах тревожиться было уже нечего, Ромул учредил сенат. Чтобы в случае политических неудач можно было все свалить на него. Избрали сто старейшин. Прозвали их Отцами. Потомство их получило имя "патрициев". Все остальные сделались у них холопами - то есть плебеями по-римски.
   *******************
   Теперь Рим стал так силен, что мог на равных воевать с любым из соседних городов. Люди радовались, пили винцо, ковыряли пятерней в носу, торговали, дрались, опохмелялись, спали до обеда, в общем вели себя свободно и непринужденно. Однако, некоторые из них стали тосковать по вечерам. Пить-то можно было сколько угодно, а вот по бабам ходить некуда.
   Ромул, глядя на эти грустные попойки, думал примерно о том же: срок этому могуществу - человеческий век. Риму позарез нужны роженицы, то есть женщины. А их в городе мало и на потомство римляне надеяться не могли. Брачных связей с соседями тоже не было. Ромул посовещался с отцами и послал по окрестным племенам послов.
   Приходят одни такие в соседний город, лыбу давят, на баб заглядываются и говорят: хотим с вашими отцами за жисть покалякать. Поклоны от наших графьев передать. Спросить кой-чаво.
   Привели этих послов в государственное учреждение. Они встали, ножку отставили и говорят:
   - Отцы радетели, основатели и учредители счастия народного! Послали нас к вам послами, чтобы мы объяснили вам, как тяжело складывается у нас будущее Рима. Города, мол, как все прочее, родятся из самого низменного, а потом уж те, кому помогою собственная доблесть и боги, достигают великой силы и великой славы. Римляне хорошо знают, что не без помощи богов родился их город и доблестью скуден не будет. Так пусть не гнушаются люди с людьми мешать свою кровь и род.
   Переглянулись отцы и спрашивают:
   - Чего с кем мешать? И вообще-то мы и так никогда не смешиваем. Пьем все в чистом виде. И вообще че хотите то от нас? Нация вы новая как мы поглядим. Ясно выражаться еще не умеете. Но так и быть даем вам вторую попытку. Итак?
   Тут выступил один из посольства:
   - Короче я не Сократ, но попытаюсь донести до вас основную так сказать мысль. Вы вино пьете?
   Отцы переглянулись и дружно закивали.
   - Дык, вот мы тоже пьем. А когда выпьете, то чего вам, например хочется?
   Отцы тут загалдели:
   - Чтобы спинку почесали! Рыбки соленой схрумкать! По бабам естессно тянет!
   - Ну вот, нас тоже тянет, а баб то и нету!
   Отцы говорят:
   - А мы то тут причем?
   - Ну как же? Это ж просто! Жениться мы хотим. Хотим, чтобы детишки мал-мала бегали, чтобы носки нам стирали, чтобы завтрак, обед, ужин готовили, что бы там танец живота и все прочее смотреть. Телехвизоров-то нету. Да и не скоро будут.
   Тут до отцов доперло.
   - Какой это такой танец живота? Чтобы наши дочери стирали ваши вонючие носки? А внучата что б вам за пивом бегали?
   Посольские насупились, покраснели.
  -- Да не бывать такому! - орали отцы. - Голь безродная, псы помойные! Сами вы сукины дети и даже могила вас не исправит. И вообще вам надо презервативы бесплатно выдавать, как вы, размножаться вообще не должны.
   В запальчивости хотели этих посольских даже побить, но вовремя вспомнили о дипломатической неприкосновенности и отпустили, плюнув им только вслед.
   И так повсюду. Ни одно посольство нигде не нашло благосклонного приема. Иным советовали нанять проституток. Другим тренировать руки. Третьим использовать животных.
   Римляне были тяжко оскорблены. Все говорили друг другу:
   - Это что ж значит всем можно по бабам шляться, а нам нельзя что ли? У них значит танцы живота кажный вечер, а у нас что? Кукишь иноземный? Мы ж не педики. Не извращенцы какие-нибудь. Нам тоже хочется дедовскими методами размножаться.
   Галдели они так галдели и дело явно клонилось к насилию.
   Ромул, тоже затаил неподъемную обиду на соседей. И стал усердно готовить возмездие.
   Вскоре объявили в Риме торжественные игры в честь Нептуна Конного. Горожане назвали его Консуалиями.
   Ромул собирает этих же послов и говорит им:
   - Раз вы с бабами облажались, - идите теперь в рекламные агенты. То бишь, про праздник слышали? Идите, туда откель пришли и зазывайте на праздничное гуляние. Объясните, что у нас город новый, беспошлинной торговли, низкие налоги и все такое. Не забудьте рассказать, что будут всякие там фокусы-покусы, барышник это любят. Рулетка будет и покерный салон, призы за стрельбы из лука и метания топора. Мол, все настолько красиво и красочно и по такой дешевке - что просто грех не пойти. Кто не придет - сам потом жалеть будет и рвать себе волосья во всех местах. Уяснили?
   Послы все тщательно записали, хоть и не знали грамоты, и пошли снова соблазнять соседние народы.
   *********************
   Развлечений в древние века было не так много. Да еще многие соседи попутали основание Рима с основанием Лас-Вегаса. Поэтому пришли на праздник безбоязненно, с женами и дочерьми. Некоторые гости хотели просто посмотреть новый город. Особо много народу пришло из ближайших мест. Были там: ценинцы, крустуминцы, антемняне. Все многочисленное племя сабинян явилось с детьми и женами. Их гостеприимно приглашали в дома, наливали помногу, беседовали за жисть, обсуждали курс акций и все такое. Так как женщин у римлян не было, то на площадях устроили танец мужских ягодиц. Кто-то из гостей спьяну ухмылялся глядя на это, дородные матроны, конечно плевались в негодовании, дочки вроде тоже не одобряли, но так незаметно для мамань стреляли глазками с интересом.
   В общем, к вечеру все набрались основательно. И тут, когда подошло время игр, которые заняли собою все помыслы и взоры, тут-то, как было условлено, и случилось насилие. По знаку римские юноши бросились похищать девиц. Хватали без разбора. Особо красивых, приносили в дома простолюдины, которым за это было заплачено. Одну из девиц, самую красивую и привлекательную, похитили, как рассказывают, люди некоего Талассия, и многие спрашивали, кому несут эту крошку, а те, опасаясь потерять добычу, то и дело выкрикивали, что несут ее Талассию; отсюда и происходит этот древнейший свадебный возглас.
   Проснулись обманутые соседи поутру кто-де: в канаве, на сеновале, в бочке с рассолом и прочих неожиданных местах. Голова трещит, глаза еле размыкаются, даже губы схватило, как при морозе: ни слова не вымолвить, ни водички попить.
   Гости вокруг себя руками шарят, а жен с дочерями найти не могут. Правда стоит сказать, что некоторых жен (особенно страшных и кривоногих) гости потерять так и не смогли.
   Похмельный страх вдруг полоснул по ранимым душам алкоголиков - гостей Рима. Мир показался жестоким и черствым на ощупь, слишком резким на свет. С проклятиями бежали они домой. Проклинали преступников, поправших закон гостеприимства и собутыльства. Взывали к богам, в чью честь они нажрались в усмерть.
   У похищенных девиц тоже был некоторый шок. Но сам доблестный Ромул общался с каждой в отдельности и объяснял, что горевать не стоит. Какая, мол, разница чьи носки стирать: отцовы или мужнины. Ноги у всех мужиков воняют одинаково, в чем они (невесты) вскоре убедятся самолично и, мол, поймут, что он, Ромул, их не обманывает. А еще отец римской нации приводил в пример недавний праздник: отцы-то ваши сами, мол видели, как нажрались. Так какая вам разница с какими алкоголиками жить? Зато будут жить они в законном браке, общим с мужьями будет у них имущество, гражданство. Можно будет отбирать у мужей всю зарплату, и тратить ее на красивые шмотки и духи. Можно будет разводить детей в доме, и получать от правительства бесплатные молочные продукты. Можно будет пилить мужа с утра до ночи и изводить его глупыми просьбами и советами. А с отцами - попробуй так. Сразу оплеух навешают. Пусть, мол невесты смягчат свой гнев. А то все это может нехорошим закончиться. А тем, кому жребий отдал их тела, пусть отдадут и свои души, чего мелочиться-то?
  
   Невесты горевали, конечно. Глазки закатывали, вздыхали тайком, пуговки на платьях боязливо теребили. Но слушали очень внимательно. Особенно им понравилось то место, где Ромул помянул шмотки, зарплаты и бесплатную помощь правительства.
   Царь продолжал:
  -- Со временем, из обиды часто родится привязанность, а мужья у Вас будут тем лучшие, что каждый будет стараться не только исполнить свои обязанности, но и успокоить тоску жены по родителям и отечеству. (При этих словах кто-то загромыхал пустой посудой за стеной, послышался мат, а потом лихое пение).
   Потом присоединились к речам своего царя и новые мужья. Сколько царская охрана не отгоняла их от двери кому-то из них удалось пролезть в окно. Глазки у них были пьяненько-слезливые, говорили они вкрадчиво, обещали любовь до гроба (при этом почему-то хихикали в кулачок) и страсть всамделишную, с бриллиантами. В этом месте невест совсем повело. Они уши сразу растопырили и римляне не долго думая, любовной лапши им сразу навешали килограммами. Так у них слюбилось и зажилось помаленьку. Без бриллиантов пока что.
   ************************
   Похищенные уже совсем смягчились. Особенно те, для кого секс был в новинку. А в это самое время их родители, облачившись в скорбные одежды, сеяли смятение в городах слезами и упреками местным властям и районным префектам. Отовсюду собирались они к царю сабинян Титу Тацию. Имя его было в тех краях самым громким.
   Негодующие разделились на два лагеря: первые были недовольны, что у них украли жен и дочерей красавиц, вторые (у которых жены с дочерьми были страшными как Годзилла ночью) негодовали почему у них ничего не пропало? Раз уж злодейство, так должно быть для всех одинаково.
   Особенно страдали племена ценинцев, крустуминцев, антемнян. Этим трем народам казалось, что Таций с сабинянами слишком медлительны, и они стали готовить войну сами. Однако, перед пылом и гневом ценинцев недостаточно расторопны были
   даже крустуминцы с антемнянами, и ценинский народ нападал на римские земли в одиночку. Шли они беспорядочно, разоряли поля, глумились над ни в чем не повинными животными и тут ХРЯСЬ! - лоб в лоб встречают они Ромула с войском.
   - Чегой-то вы творите безобразие на моих полях? - спросил Ромул.
   - Дык, это, жены где наши? - ответили ценины, и друг дружку вперед пихали.
   - Какие жены? - удивился Ромул, - Чьи? Наши жены - дома сидят, а ваши где - я не знаю, я в ваш гарем не нанимался.
   - Хорош дурака включать! - осмелели ценины, - Это наши жены и дочери у вас сидят, возвращай их взад, или мы за себя не ручаемся!
   - Ха-ха-ха! Все это враки. Если вы сейчас не пойдете искать своих жен в другом месте, я начну зверствовать! И вообще я вас впервые вижу. Может вы педики, и никаких жен у вас никогда и не было?
   Не стерпели ценины такой обиды и как бросятся на римлян с мечами наперевес. Но Ромул уже обучил своих людей знаменитой римской фаланге. Сшиблись они, инда треск и вопль по земле римской пошел. И ценины получили в тот день по мордам изрядно.
   Царя ценинов вообще догнали и убили на фиг. Ромул снял с него доспехи. А затем направил войско на город ценинов. Разорил его слегка и поглумился немножко над теми, кто спрятаться не успел.
   Возвратившись с победоносным войском, Ромул, взошел на Капитолий. Доспехи убитого неприятельского вождя, развесил на остове, положил их у священного для пастухов дуба. И тут же определил тут место для храма Юпитера. К имени бога прибавил прозвание: "Юпитер Феретрийский".
  -- Юпитер,- сказал он,- Я, Ромул, победоносный царь, приношу тебе царское это оружье и посвящаю тебе храм в пределах, которые только что мысленно обозначил.
   Тут все жрецы поперхнулись от неожиданности. Кто ж знает: чего он там себе представил?
  -- А обозначил я дофига. Поэтому народ мой еще покарячится, чтобы не изнывал от безделья.
   Тут уж народ насторожился: чего он там, на холме орет?
  -- Да станет Храм вместилищем для тучных доспехов, какие будут приносить вслед за мной, Первым, потомки, убивая неприятельских царей и вождей".
   Концовка всем очень понравилась, и народ зааплодировал от души.
   ***************************
   Война с сабинянами из-за барышень пришла последней и оказалась самой тяжелой. Сабиняне не стали пускать слюни и канючить, а основательно подготовились к мордобою.
   Начальником над одной римской крепостью был Спурий Тарпей. Царь сабинян Таций подкупил золотом его дочь, чтобы она впустила воинов в крепость (она как раз вышла за стену за водою для священнодействий). Сабиняне, которых она впустила, умертвили ее, завалив щитами. Пока они удерживали крепость, римское войско выстроилось по тревоге на поле меж Палатинским и Капитолийскими
   холмами. Сабинянское войско тоже вышло на битву.
   С обеих сторон вожди повели войска в атаку. С сабинской - Меттий Курций, с римской - Гостий Гостилий. Невзирая на невыгодную местность, Гостий без страха и устали бился в первых рядах, одушевляя при этом своих:
   - Мужи Рима! Терять нам нечего! Акромя своих жен. Вот до чего женщины доводят!
   Он бы еще сказал чего-нибудь ободряющего, но неожиданно получил промеж ушей чем-то тяжелым. Строй римлян тут же дрогнул и подался. Воины в беспорядке кинулись к старым воротам Палатина. Ромул, влекомый толпою бегущих, поднял к небу свой щит и меч и возопил к небесам:
   - Юпитер! ЕПРСТ! Я ж повиновался твоим знамениям! И здесь, на Палатине, заложил я первые камни города. Но сабиняне ценой преступления завладели крепостью, теперь они с оружием в руках стремятся сюда. Но хотя бы отсюда е-мое, отец богов и людей, отрази ты врага. А то ведь потом их не вытащишь из наших кабаков! Освободи римлян от страха, останови постыдное бегство! А я обещаю тебе здесь храм Юпитера Становителя, который для потомков будет напоминаньем о том, как быстрою твоею помощью был спасен Рим, - и добавил при этом Ромул много непечатных римских слов по поводу бегущих воинов.
   Вознеся эту мольбу, Ромул, как будто почувствовал, что его молитва услышана и снова завопил на всю округу:
   - Здесь, римляне, Юпитер Всеблагой Величайший повелевает вам остановиться и возобновить сражение!
   И действительно. Все остановились. Заслушались, как виртуозно кроет Ромул врагов нехорошими словами.
   Ромул поспешил к передовым фалангам. С сабинской стороны первым вышел Меттий Курций и рассеял потерявших строй римлян. Теперь он был уже недалеко от ворот Палатина и громко кричал:
   - Мы победили этих бабских похитителей, волков тряпошных! Вероломных хозяев, малодушных противников, любителей порнухи и клубнички. Знают они теперь, что одно дело девицам лапшу вешать и совсем другое - биться с мужами.
   И при этом он сделал замысловатый знак руками.
  
   Пока он так бахвалился, на него налетел Ромул с горсткою самых
   дерзких юношей-приколистов. Меттий как раз был на коне. Ромул поднял кобылке хвост, и она от неожиданности, подумала, что сейчас прямо на поле битвы над ней с особым цинизмом надругаются римляне. Кобылка заржала и рванула прочь. Ромул с юношами побежали безобразничать дальше. И все римское войско, воспламененное храбростью своего царя, рассеяло противника. А кобылка, испуганная топотом многих ног и шумом погони, понеслась не хуже Шумахера на гонках. Вместе с ней Меттий влетел в болото. Все остановились и стали смотреть, чем кончится болотная эпопея героя.
   Меттию сабиняне кричали, что бы он поскорее вылезал, делали даже ободряющие знаки. Сочувствие толпы придало ему духу, и он решил выбраться.
   Посреди долины, разделяющей два холма, римляне и сабиняне вновь сошлись в бою. Но перевес теперь оставался за римлянами.
   Сабинские женщины, из-за которых и началась война, видя как их браться, отцы и мужья колют и пыряют друг друга чем ни попадя, калечат и убивают, поняли вдруг чем все обернется, если они потеряют всех разом. Ни тебе мужей, ни пенсий.
   Женщины распустили волосы (отчего стали еще страшнее), разорвали одежды пониже талии, и позабывши страх, отважно бросились прямо под копья и стрелы наперерез бойцам, чтобы разнять два строя:
   - Что же это вы удумали ироды! Сами нажрались, детей нам наделали, а теперь убивать дружка дружку? Без денех и пособий хотите нас оставить? Слинять от нас на тот свет решили? Вот значит как?
   Войска остановились.
   - Да вы чего дочурки? - заговорили в сабинянском строю, - Мы ж вас освобождать пришли.
   - Да? А детей нянчить, одевать, обувать, кормить, вы что ли потом будете? Да вашей пенсии папаши, нам на помаду даже не хватит! Если вы считаете, что не можете быть родственниками друг другу - тогда мы сами уйдем от вас всех: е...итесь как хотите, нас не ищите!
   - Да они ж над вами глумятся! - вновь заговорили папаши, - Танец живота заставляют показывать, спинку чесать, носки вонючие стирать!
   - Да у них и носок-то нету! - захохотали женщины, - Не носят они! Мы ж у них всю зарплату отбираем и себе шмотки прикупаем, а они не то что носок, исподнего купить не могут!
  
   Растроганы были не только воины такой речью, но и вожди. Все вдруг смолкло и замерло. Даже птицы со смеху падали с неба. Потом вожди вышли, чтобы заключить договор, и не просто
   примирились, но из двух государств решили составить одно. Царствовать порешили сообща, средоточьем всей власти сделали Рим. Так город удвоился, а чтобы не обидно было и сабинянам, то по названию их города граждане получили имя "квиритов".
   Война, столь горестная, кончилась вдруг радостным миром. И в квартиру к римским мужьям переехали их многочисленные родственники из сабинянской провинции.
   Оттого, замечает древний историк Тит Ливий: "сабинянки стали еще дороже мужьям". А прежде всех - самому Ромулу.
   Когда стали делить народ на тридцать курий, то куриям Ромул решил дать имена сабинских женщин. Без сомнения, их было гораздо больше тридцати, и по старшинству ли были выбраны из них те, кто передал куриям свои имена, по достоинству ли, собственному либо мужей, или по жребию, об этом преданье молчит. Но вся история Рима говорит о том, что женщины стали просто исторической причиной всего происходящего в государстве.
   В ту же пору были составлены и три центурии всадников: Рамны,
   названые так по Ромулу, Тиции - по Титу Тацию, и Луцеры, чье имя, как и происхождение, остается темным.
   *******************************
   Оба царя правили не только совместно, но и в согласии.
   Что было несколько подозрительно окружающим. Несколько лет спустя, родственники царя Тация обидели лаврентских послов. Лаврентяне стали искать управы законным порядком, как принято между народами, но пристрастие Тация к многочисленным родственникам взяли верх. Тем самым он обратил возмездие на себя. Приехал он как-то в Лавиний на ежегодное жертвоприношение. И как бы невзначай его убила толпа фанатиков.
   Ромул легко перенес эту утрату. То ли меж царями дружба ненадежна, то ли считал это убийство дипломатически демаршем.
   Но от войны он воздержался, а чтобы оскорбленье послов и убийство царя не остались без искупления, договор меж двумя городами, Римом и Лавинием, Ромул заключил заново.
  
   Годы бежали скоро, как эти строчки перед глазами. И вот созвал как-то Ромул, сходку на поле у Козьего болота. Провел смотр войск, отдал распоряжения и тут, внезапно с громом и грохотом поднялась буря. По словам древних историков, она окутала царя густым облаком, скрыв его от глаз. Все чихали, кашляли, но строя не покинули. Когда же мгла рассеялась, а пыль осела, римляне увидели царское кресло пустым и теплым. Словно он отошел на время.
   Отцы нации вернулись в город и сказали народу, что царь был унесен вихрем.
   Потом провозгласили Ромула богом, богом рожденного. Стали молить его о мире. Чтобы всегда хранил он свое потомство.
   Но уже в ту пору, затесался в народные души червячок сомнения. Кое-кто втихомолку, не так чтобы явно, но и не особенно скрываясь говорил, что царь был растерзан Отцами. Что Ромул хотел пресечь власть олигархов, хотел бороться с коррупцией, но ему не дали.
   Отцы, правда, избежали смерти. И спас их простой римский человек.
   Как-то раз, когда сидели Отцы и особенно сильно горевали о случившемся, явился к собранию некто Прокул Юлий.
   - Чего тебе, - спросили Отцы и вздохнули. У них было предчувствие, что народ за них очень скоро возьмется своей пролетарской рукой.
   - Я может быть слово сказать желаю.
   - А зачем? Шибко умный? Или че-нибудь дельное Отцам хочешь присоветовать?
   - Ну, не знаю, таперича вам спорить некогда. Слыхал я, возьмутся за вас скоро. Каждого разъяснят в отдельности и окончательно. Токмо, пока этого не случилось, хочу доложить, что видение у меня было.
   - Тебе здесь, что - клуб сновидений что ли? - спросили Отцы уныло, - Или ты нас с литературным кружком перепутал?
   - Дело в том, что я видел сегодня Ромула.
   Все как-то напряглись сразу.
   - И чего?
   - Квириты, шел я сегодня, по нашим не мощеным загородным улицам, похмелье душило меня, и обуревала только одна мысль, как бы мне не расплескать остатки своего здоровья по этим выбоинам и канавам. Вдруг, ХРЕНА-АК! Пыль столбом, дым коромыслом, молния крест-накрест, гром стереофонический....
   - Это у тебя в голове ХРЕНАК! - прервали его Отцы. Давай, покороче.
   - Не могу я покороче. Задание у меня.
   При этих словах все честное собрание опять напряглось. И уже почудилось кому-то, как мозолистая пролетарская рука берется за ручку входной двери, чтобы вершить расправу.
   - Ну, ладно не можешь покороче, давай, как есть.
   - Так вот я и говорю ХРЕНАК! Все вздрогнуло кругом и подпрыгнуло. Ромул, отец нашего города, внезапно сошел с неба и говорит мне: "привет! квиритянин".
   - И что все?
   - Зачем все. Встал он передо мной и говорит: - "Не бойся! Пред тобой Ромул, отец всех римлян, а также тех козлов, которые сидят у себя в собрании и думают, что они тоже Отцы нации".
   - Да разве такое мог Ромул сказать? - зароптали вокруг.
   - Да он и раньше не особо церемонился с гражданской администрацией! - ответил кто-то.
   - Дайте человеку закончить!
   - Так вот, - говорит он, - Перед тем, как опохмелиться иди и возвести римлянам: угодно богам, чтобы мой Рим стал главой всего мира. А посему пусть будут усердны к военному делу, пусть ведают сами и потомству передают, что нет человеческих сил, способных противиться римскому оружию. Да смотри, говорит, не пей перед этим. Прошу тебя. А то нажрешься, и тебе эти Отцы - фиг поверят. И с этими словами удалился Ромул на небо.
   Казалось, тишину в собрании можно было пощупать руками.
   Прокол Юлий кашлянул:
   - Ну, вот вроде и все.
   - Больше он про нас ничего не говорил? - спросили Отцы.
   - Про вас - нет. Он все больше про Рим разорялся.
   Обнюхали вестника: действительно не опохмелялся. Весь вспотел, руки дрожат, колени гнуться, но точно не пил.
   - Хорошо, - говорят в честном собрании, - Мы тебе поверим. Вот тебе денежка - иди хлебни чего-нить для здоровья. Потом придешь перескажешь поподробней. Может, даже выступишь перед народом, если в состоянии будешь.
   Видно было, как Отцы повеселели. Стали разговорчивыми. Тотчас велели записать рассказ очевидца Прокола Юлия и поместить в газеты, а сами газеты бесплатно раздать народу.
   Злые языки утверждают, что именно с этого момента взяли свое начало все мировые средства массовой информации.
  
   А Отцы меж тем с вожделением думали о царстве и терзались скрытой враждой. Каждый клан боялся потерять преимущества.
   Выходцы из сабинян, чтобы совсем не затеряться и не превратиться в политиков второго сорта (после смерти Тация с их стороны царя не было), хотели поставить царя-выдвиженца из своих. Старые римляне и слышать не желали о царе-чужеземце.
   Спорили они, терзались, назначали преемников, правили вдесятером. Но народ начал роптать. Вновь замаячила у тощей шеи аристократии мозолистая пятерня. Вновь потянуло в воздухе сената портянками и немытыми туниками. Общественность заговорила о междуцарствии. О коррупции в верхах. Говорили, что рабство умножилось - сто господ заменили одного.
   Наконец Отцы постановили: кого народ назначит царем, а Отцы утвердят, тому и править пока не умрет.
   В те времена славился справедливостью и благочестием некий Нума Помпилий. Он жил в сабинском городе Курах. О нем говорили, как о величайшем знатоке всего божественного и человеческого права. Его рейтинг популярности бил всех местных политиков.
   Пригласили его в кандидаты.
   Нума шел по городу, смотрел на прохожих, жмурился и довольно кряхтел:
   - Хе-хе, дети Рима, безбожники. Ужо проучу я вас.
   Нума не стал устраивать голосование. По примеру Ромула, он повелел провести птице гадание. Испросить волю богов на царствование. Птицегадатель-авгур, старый пройдоха, чье занятие стало почетной и пожизненной государственной должностью, привел Нуму в крепость и усадил на камень лицом к югу.
   - Садитесь, Ваше величество, сейчас будем птичек пускать.
   Авгур, покрыл голову плащом, сел по левую руку, держа в правой руке кривую палку без единого сучка.
   Помолившись богам и взяв для наблюдения город с окрестностью, авгур сказал:
  -- Смотрите, я разграничил участки от востока к западу. Южная сторона, - пусть будет правой. Северная - левой. Напротив себя, далеко, насколько хватает глаз, я мысленно наметил еще один предел.
  -- Ты что, коммунист? - спросил Нума.
  -- Господь с Вами, Ваше сиятельство, с чего Вы взяли?
  -- Да я смотрю, ты все: тут отрежу, тут поделю, там межу проведу.
  -- Да нет же, это я так, колдую так сказать. Теперь надо помолиться.
   - И давно ты так промышляешь? - спросил Нума.
   - Да как сказать? Вы первый, кого я во власть привожу.
   - Ну, давай, давай, пиарь мене. Только осторожно. Не навреди.
   Авгур переложил жезл в левую руку, а правую положил на голову Нумы и раскачиваясь запричитал:
   - Отец Юпитер, если боги велят, чтобы этот Нума Помпилий, чью голову я держу, был царем в Риме, яви надежные знаменья в пределах, что я очертил.
   И он подробно описал те предзнаменованья, какие хотел получить. И они были ниспосланы! Нума встал с камня уже царем.
   - Ну, мастер, мастер! - сказал Нума, - Надеюсь больше ни с кем ты так вот о царствии гадать не будешь.
  -- Как можно, Ваше сиятельство! Упаси меня Бог.
  -- Ну смотри, - и Нума ушел царствовать.
   ********************************************
   Первым делом Нума связал союзными договорами всех соседей. Он решил вселить в них страх перед богами. Самое верное средство предотвращения войны. Кроме того, Нума притворился, будто по ночам сходится с богиней Эгерией. И якобы по ее подсказке учреждает священнодействия.
   Вскоре народ забыл об оружии и войнах. И поскольку римляне хорошо усваивали нравы своего царя, то даже соседние народы, несколько растерялись от такой перемены и сочли нечестием обижать государство, всецело занятое служеньем богам.
   Величайшая из заслуг Нумы в том, что на протяжении всего царствования он берег мир не меньше, чем царство. Так два царя к ряду, каждый по-своему - один войною, другой миром, возвеличили Рим. Ромул царствовал тридцать семь лет, Нума - сорок три года. Государство было не только сильным, но одинаково хорошо оказалось приспособленным и к войне, и к мирной жизни.
  
   Когда Нума умер, народ избрал царем Тулла Гостилия. Внука того самого Гостилия, который получил промеж ушей во время войны за женщин. Новый царь не только не был похож на предшественника, но борзотой и наглостью превосходил даже Ромула. Он стал повсюду искать повода к войне. Придирался ко всем кого встречал. Ему бы давно накостыляли, но царя бить опасно. Могут обвинить в измене Родине.
   И тут случай к войне представился. Как-то раз римские поселяне угнали скот с альбанской земли. Альбанцы не долго думая, тоже украли стадо коров у римлян. Властвовал в Альбе тогда Гай Клуилий.
   С обеих сторон были отправлены послы требовать возмещения убытков. Своим послам Тулл Гостилий приказал не пить, на женщин не смотреть, а прямиком ступать к царю и требовать удовлетворения. Иначе, мол, бои без секундантов и разбирательство без понятых. Гостилий знал, что альбанцы откажут послам. И тогда можно будет с чистой совестью объявить войну. Альбанские послы были раздолбаями, действовали беспечно. Пришли к Туллу, он им выпить поставил, девиц подогнал. Ну, те и повелись. Пировали с царем, играли в карты. Вот римские послы первыми и потребовали удовлетворения, и отказ получили первыми и объявили альбанцам войну тоже первые.
   Утром, после очередной ночной попойки, Тулл пригласил к себе
   послов и спросил, а чего собственно они хотят?
   Ну, они мнутся, гнутся, потом вроде решаются: пришли, говорят,
   за возмещеньем убытков, а если получат отказ, им велено объявить войну.
   А Тулл в ответ:
   - Передайте вашему царю, что римский царь берет в свидетели богов.
   Послы заволновались:
   - А чего сразу богов? че сразу в свидетели? Мы ж не в Гаагском трибунале? Да, впрочем, и до такого еще жить да жить.
   - Вы меня не перебивайте, - сказал Тулл, - Так вот: чья сторона первой отослала послов, не уважив их просьбы, на нее пусть и падут все бедствия войны.
   - Ой-ой-ой, - стали язвить послы, - Вы ж благочестивый народ-то, у вас еще этот был, как его? С птичками все баловался? Они его царем еще назначили?
  -- Вы мне Помпилия не трогайте, это бесчеловечно. Иначе сами знаете, как страшен я в гневе.
  -- А Вы нам, Ваше сиятельство, кулаком-то не трясите перед носом. У нас неприкосновенность дипломатическая может быть есть.
  -- А я Вам говорю: не трогайте, это бесчеловечно.
   - Во-во! А подымать людей спозаранку, не дать им похмелиться и грозить войной - это человечно?
   - Так вы меня поняли? Мы с вами в состоянии войны.
   - Да поняли, поняли, воинственный ты наш. Ща выпьем малость и пойдем.
  
   Весть о войне альбанцы уносят домой вместе с тяжелым похмельем. И вот обе стороны стали напротив, и давай друг дружку матерком пушить. Граждане, глядя на это безобразие, назвали войну гражданской. Ведь битва намечалась между отцами и сыновьями. Обе армии были потомками троянцев: Лавиний вел начало от Трои, от Лавиния - Альба, от альбанского царского рода - римляне.
   Но до сражения не дошло. Альбанский царь Меттий Фуфетий отправил посла своему оппоненту и, поручил передать ему, что, прежде чем сражаться, надобно переговорить. Он, мол, уверен: если полководцы встретятся, то у него найдется сообщение, не менее важное для римлян, нежели для альбанцев.
   Вожди с приближенными вышли на середину. Меттий сказал Туллу:
   - Я, конечно, понимаю: коров угнали, послов ваших послали, наши послы выпили у вас весь годовой запас. Обиды большие, но по-правде, то это жажда власти толкает к войне два родственных и соседних народа. Жажда золотых цепей на шею, колец в ухо и прочей распальцовки. Оно нам надо? Ну, побьем друг друга, а потом и победителей и побежденных поработят этрусски. Лучше как-то иначе решить этот спор и сохранить наши армии.
   Тулл согласился:
  -- Действительно. Мало ли чего?
   Порешили уладить спор так: в каждой армии служило тогда по трое братьев-близнецов. Равных и возрастом, и силой. Звали их: Горации и Куриации.
   Цари подзывают близнецов и говорят им:
   -Ну, вот братаны, попали вы конкретно! Будете биться друг с другом за честь нашего отечества. Мы тут посовещались и решили: кто из вас кого перебьет - той армии победа и достанется. То государство и будет главенствовать во веки веков и ваще!
   Ну, близнецы не знают смеяться им или плакать. Да делать нечего. Отечество в опасности.
   Заключили договор. Полководцы расписались. Понятые тоже приложились. Вышли близнецы на середину, хвать за оружие и давай друг в дружку пырять мечами. Все смотрят кругом, покрякивают, да посвистывают от удовольствия. Шесть юношей сошлись грудь на грудь и только пыль столбом, клинки блещут, флаги трепещут, кости трещат, бабы верещат....
   Тут глядь: кирдык, кирдык - выпадают из свалки двое римлян.
   Волею случая оставшийся боец был невредим, а трое альбанцев - поранены. Получается, если против всех вместе - римлянин бессилен, но каждому порознь может накостылять. Чтобы разъединить противников, римлянин начинает убегать. Отбежал, оглянулся, увидел, что погоня растянулась, как следует. И по одному уложил их в грязь навсегда. Да еще сверху попрыгал.
   Римляне встретили оставшегося Горация ликованием и поздравлениями. Первым в город шел Гораций, неся тройной доспех. Перед Капенскими воротами его встретила сестра-девица, которая была просватана за одного из погибших Куриациев. Она узнала на плечах брата плащ жениха (она оказывается сама его выткала). Сестрица в голос, волосы распустила, окликает жениха по имени.
   Видя такое дело, братец, которого этот самый жених пять минут назад чуть не порезал, как подушку в пух и перья на потеху царям, выхватывает меч и эдак ПЫРЬ! - заколол девчушку насмерть. Да еще сказал при этом:
   - Я тут, понимаешь, за родину кровь проливаю мешками, можно сказать на римско-альбанских фронтах, братьев потерял, самого чуть не запыряли до смерти. Да еще мать-перемать смотрю плащик-то что-то знакомый - а оно вон оно значится как. Женишков извергов прикормила.
   Сестрица БРЯК - в лужу. Только брызги взлетели. Все кругом заткнулись разом.
   - Мдя-я-я! - подумал народ. Мы ему ужо дырку на парадной тунике под орден просверлили - ан вон оно как, синдром ветерана на него напал.
  
   Гораций был схвачен и приведен к царю. Тулл не любил щекотливых случаев, созвал народную сходку и сказал:
   - В согласии с законом, назначаю дуумвиров, чтобы они вынесли Горацию приговор за тяжкое преступление.
   А закон звучал так: "Совершившего тяжкое преступление, да судят дуумвиры. Если он от дуумвиров обратится к народу, отстаивать ему свое дело перед народом. Если дуумвиры выиграют дело, обмотать ему голову, подвесить веревкой к зловещему дереву, засечь его внутри городской черты или вне городской черты".
   В общем, ветеран Гораций обвел всех взглядом и подумал: всего-то какие-то дуумвиры. Они Карлы дель Понте не знают. ОБСЕ вообще б меня со свету сжило. А так еще можно на дурку закосить.
   Дуумвиры как-то изначально считали, что если человек попал к ним, то нет такого закона, по которому можно подсудимого оправдать. Даже невиновного. Когда они вынесли приговор, то один из них объявил:
   - Собратья! Вы знаете, что в этом государстве испокон веков всякая фигня происходит из-за женщин.
   Народ взволновался:
   - Точно! Точно!
   - Гораций, потерял двоих братьев в бою, сестра его оказывается якшалась с врагами Отечества, и во время победы стала оплакивать поражение супостата. Фронтовая душа Горация, конечно, не вынесла обид. Заколол он сестрицу на виду всего честного народа. Прискорбно, конечно.... никто б с собой не совладал на его месте.
   Народ молчал.
   - Так вот властью данной мне царем осуждаю тебя Гораций за тяжкое преступление на лютую смерть. Сейчас, ветеран, тебе станет страшнее, чем на фронте. Ступай, ликтор, свяжи ему руки. Будем вершить лютую расправу.
   Ликтор подошел и стал уже ладить петлю. Но Гораций, по совету Тулла, сказал:
   - Ввиду моего пролетарского происхождения, обращаюсь к народу!
   В народном суде публику особенно сильно тронул Публий Гораций-отец. Он сказал так:
   - Граждыне римляне и им сочувствующие! Извините, что обращаюсь к вам с не совсем стандартной просьбой. Дочку мою убили правильно. Случись по-иному, я сам бы запырял сына, а потом еще и дочку и вообще всех бы запырял будь моя воля. Но тут! Неужто ветерану станете руки крутить, погоны срывать? А хто мне Горацию-старшиему будет помогать? Коли бездетным оставите?
   Он обнял юношу и тыча пальцем в доспехи Куриациев, говорил:
   - Квириты! Соплеменники и собратья! А также тысячи незаконно въехавших мигрантов, проживающих у нас без прописки и регистрации! Неужели вы осудите фронтовика-передовика? Накинете ему колодку на шею, сможете видеть его связанным, сможете видеть его под плетьми? Ступайте, товарищ ликтор, свяжите руки герою и ветерану, который недавно принес римскому народу господство. Обмотай голову освободителю нашего города, подвесь его к зловещему дереву, секи его, хоть внутри городской черты, хоть вне. Чего там дальше? Ах, да! Но непременно убейте его меж могил погибших врагов наших Куриациев.
   Ликтор вроде бы уже двинулся к Горацию, по призыву отца, но из толпы на него зашикали, и он застыл.
   Народ не вынес ни слез отца, ни спокойствия самого подсудимого. Он стоял и нюхал ромашки.
   Героя оправдали. А чтобы явное убийство было все же искуплено очистительной жертвой, отцу повелели, чтобы он совершил очищение сына причем на общественный счет.
   Совершив особые очистительные жертвоприношения, которые с той поры завещаны роду Горациев, отец перекинул через улицу брус и, прикрыв юноше голову, велел ему пройти словно бы под ярмом.
  
   Рим правил дальше в своих пределах. Долгие годы он воевал с соедями, снискав у них уважение и славу. Государство росло и крепло, мужи государственные старились и сбавляли в весе.
   Тут на землю римскую пришло моровое поветрие. Оно принесло с собой нежелание воевать, (появились даже первые мысли об альтернативной службе и сокращений сроков воинской повинности). Но воинственный царь не разрешал выпускать оружие из рук. Он был уверен, что здоровью молодежи военная служба полезней, чем пребывание дома. Так длилось до тех пор, покуда его самого не разбил паралич. Так вместе с телом был сломлен и его свирепый дух. Царь стал покорен всему. Полюбил благочестие, обратился к жалким суевериям. Народ также стал богобоязненным и слегка дерганым. На всех углах уже толковали и тосковали по временам Нумы. Народ считал, что надо испросить у богов мир и прощенье.
   Древние источники передают Титу Ливию, что царь сам, разбирая записки Нумы, узнал из них о неких тайных жертвоприношениях Юпитеру Элицию и всецело отдался этим священнодействиям.
   Но то ли он начал не так. То ли подвело его зрение и дрожание рук при опытах с веществами. Только ему не было явлено ни одного знамения. Во время одного такого обряда Тулла вдруг остановился и потянул воздух. Запахло свежестью, как перед дождем. Потом словно что-то сгустилось - и ШАРАХ-ТАРАРАХ! - блеснула молния и поразила царя в самую макушку. Он сгорел вместе с домом на глазах сбежавшихся граждан.
   Царствовал он с великой воинской славой тридцать два года.
   ***********************************
  
   Царствие меж тем потихоньку развивалось. Цари сменяли царей. Отцы нации старились и умирали. Плебеи тоже кое-как жили. При этом слава Рима, как-то росла, государство год от года мужало.
   Настало царствие Сервия Туллия. Он старался укрепить свое положение как мог. Чтобы у сыновей прежнего царя Тарквиния Луция и Аррунта, не зародилось в мыслях чего-нибудь нехорошего, он женил их на своих дочерях.
   Но слаб человек перед судьбой. Слаб перед вожделением власти. В доме Сервия завистливая жажда трона все пропитала неверностью и враждой.
   В очередной раз победив врагов государства, Сервий начал налаживать гражданскую жизнь. Перво-наперво он учредил ценз. При котором, все повинности, и военные и мирные, распределялись не подушно, а по имущественному положению каждого. Именно тогда учредил он и разряды, и центурии (сотни), и весь основанный на цензе порядок. Сервий Туллий разделил город по населенным округам и холмам на четыре части и назвал эти части трибами.
   Произвел общую перепись населения и тем самым покончил с цензом (для ускорения этого дела был издан закон об уклонистах, который грозил им оковами и смертью).
   После всего Сервий Туллий объявил, что все римские граждане, всадники и пехотинцы, каждый в составе своей центурии, должны явиться с рассветом на Марсово поле.
   Выстроив там все войско, он принес за него очистительную
   жертву - кабана, барана и быка. Этот обряд был назван "свершеньем очищенья". Передают, что в тот раз переписано было восемьдесят тысяч граждан. Древнейший историк Фабий Пиктор (древнейший даже для Тита Ливия) добавляет, что таково было число способных носить оружие. Каково было число неспособных носить оружие - никто не знает. Но кушали они тоже много, говорят древние историки.
   Поскольку людей стало много, решили увеличить и город. Сервий присоединил к нему два холма: Квиринал и Виминал. Затем расширил Эсквилинский округ. И сам же там поселился, чтобы внушить уважение к этому месту и поднять цены на окрестные дома и квартиры.
   Город он обвел валом, рвом и стеной. Раздвинув таким образом "померий".
   Померий, согласно толкованию тех, кто смотрит лишь на буквальное значение слова,- это полоса земли за стеной. Некогда этрусски, основывая города, освящали птице гаданьем пространство по обе стороны намеченной ими границы. Чтобы изнутри к стене не примыкали здания (у римлян это повсюду вошло в обычай), а снаружи полоса земли не обрабатывалась человеком. Этот промежуток, заселять или запахивать считалось кощунством, дурным тоном. И всегда при расширении города насколько выносится вперед стена, настолько же раздвигаются эти границы.
   **********************************************
   Сервий уже на деле обладал несомненною царскою властью, но слуха его порой достигала чванная болтовня молодого Тарквиния, что, мол, без избранья народного царствует Сервий.
   Царь решил пропиарить себя, вынести вопрос на референдум и окончательно снять все претензии. Сперва, он угодил простому народу подушным разделом захваченной у врагов земли. А потом, как бы невзначай спросил: желают ли простолюдины, чтобы он над ними царствовал? Сервия провозгласили царем единодушно.
   Но и это не остановило молодого Луция Тарквиния.
   Каждый день римский царский дом лихорадило от зависти и плелись вокруг царя удушливые нити заговора.
   У Луция Тарквиния был брат - Аррунт Тарквиний, юноша от природы кроткий. Замужем за двумя братьями были две Туллии, царские
   дочери. Характерами тоже совсем непохожие друг на друга. Вышло так, что два крутых нрава в браке не соединились.
   Туллия-свирепая тяготилась тем, что не было в ее муже никакой страсти, никакой дерзости, не было жажды власти. Она устремилась к другому Тарквинию. Туллия-свирепая стала им восхищаться по всякому поводу, а иногда и без повода. Называть его настоящим мужчиной и порождением царской крови. Иногда чесала его при этом за ушком. Свою сестру Туллия-свирепая презирала за малодушие. Зло злу под стать. И как издревле завелось в римском отечестве, виной всему опять оказалась женщина.
   Опять смута и преступления приготовляются женской рукой. Зреют планы свержения трона и пролития неповинной крови.
   Часто беседовала мигера-Туллия наедине с мужем своей сестры Луцием Тарквинием. Поносила своего супруга и сестру последними словами. Луций Тарквиний думал иногда: "так даже центурионы, наверное, не ругаются, когда им по одному месту топором попадут. Ну, просто зверь-баба".
   А Туллия свирепствовала, махала руками, брызгала слюной и даже сучила ножками сидя на скамейке в царском саду:
   - Да лучше мне вдовой остаться, а тебе вдовцом! - и эдак ТЫРК! пальцем в Луция. Он аж отпрянул и чуть с лавки не упал.
   - Связались мы с тобой с бездарями! Если б дали мне боги такого мужа, какого я заслужила, - то очень скоро, у себя в доме увидела бы я царскую власть, что сидит сейчас в доме у отца!
   - Кто сидит?
   - Власть сидит! А должна у меня сидеть!
   - Так ведь нас самих посадят!
   - Ты что сдрейфил? - она недобро прищурилась.
   Луций думает: если, я ее сейчас прикончу, мне ж ничего за это не будет! Меня ж оправдают! И, может, наградят. Хотя нет. Папаша будет рад, конечно, но и меня расстреляет на всякий случай из лука или томагавком по темечку.
   - Нет, не сдрейфил. Наоборот, я полон сил и надежд. И происхождение мое свербит мне душу негодованьем, - а сам думает, - Вот привязалась, и не пошлешь ведь, родня как никак.
   В общем, задурила Туллия-свирепая Луцию головной аппарат и его царскую соображалку окончательно.
   Лихой ночью, когда лишь одинокая звезда висела в высоте, отравили они не свежими продуктами своих супругов.
   В те времена не было ФБР, криминальной полиции, ФСБ и прочее. А потому никто не обратил внимание: чего это вдруг супруги у двух пар в один день, вдруг схватились за горло во время ужина и произнесли примерно следующее: УА-УА-УА! КХЕ-ЕПРСТ - на пол БРЯК - ногами ДРЫГ и затихли.
   В общем, закопали их на царском кладбище. И не прошло еще достаточно времени, как Луций Тарквиний и Туллия-младшая побежали в местный ЗАГС сочетаться браком.
   Царь предпочел это смертоубийство не заметить и по поводу брака промолчал.
   ****************************
   Но это был только первый шаг коварной мегеры.
   Ни днем, ни ночью Туллия не давала покоя своему новому мужу. Бывало присядет он в царском туалете поутру, а из дырки шепоток:
   - Пока ты облегчаешься, Сервий облегчает нашу будущую царскую казну.
   Туллий выскакивает. Бежит в умывальню, чтобы забыться под струей прохладной воды. Вода журчит, а из крана доносится:
   - Пока ты тут отмываешься, Сервий отмывает денежки от контрабандной торговли и переводит их в заграничный банк, чтобы нам ничего не досталось.
   Туллий как заорет. А тут женушка с полотенцем:
   - Чего случилось, милый? Я тебе кушать приготовила. Ну, не совсем я, конечно, рабыни там всякия.
   Идут они завтрак кушать, садятся, салфетки белые прилаживают. Луций себе в блюдо приправы подкладывает.
   А жена продолжает:
   - Смотрела я тут: не подсыпали чего рабыни, например в твой любимый оливковый майонез. Даже кошке дала попробовать, она все слизала, а потом затихла. Представляешь, я думала она околела, хи-хи, а она просто задремала на солнышке.
   Луций ложку бросил и говорит:
   - Не могу я так больше, дорогие товарищи мучиться! Совсем меня этот Сервий достал. Никакой управы на него нет. Пойду пожалуюсь на него в НАТО, тьфу блин, в Сенат!
   Жена как вспылит:
   - Достал! Либо жри, либо иди Сервия свергать! Нечего тут канючить!
   - Да, дай поесть-то спокойно.
   - Ты же сын Тарквиния Древнего!
   - А он что, не жрал что ли никогда?
   - Когда я выходила за тебя замуж, то я готова была тебя назвать и мужчиною, и царем. Но если нет - тебе хана: ведь теперь я не только за трусом, но и за преступником. А как законопослушный гражданин я такого стерпеть не могу и иду доносить на тебя батяне, то есть Сервию. Потом буду смотреть, как тебя в царских подвалах будут ногами бить.
   - Слушай, а чем тебе твой батя-то не угодил? Ну, я то ладно. Конкурирующее, так сказать, генеалогическое царское древо. А тебе что защемил этот царь?
   - Не твово ума дело. Небось, знаешь, что мы - римские женщины - очень загадочны, поэтому не суйся.
   Вздохнул Луций, меч на попу приладил и пошел в Сенат, не покушавши и кофею не отпивши.
   По дороге собрал Луций всех охочих до перемен и переворотов. Вооружил их и захватил форум, где заседали за чаем и всякими государственными делами не менее государственные люди.
   Всех объял ужас, даже чай расплескали. Тарквиний принялся класть матерком Сервия от самого его корня: раб, рабыней рожденный, он
   получил царство после ужасной смерти Тарквиниева отца - получил без объявления междуцарствия (как это делалось прежде), без созыва собрания, не от народа, который его избрал, не от отцов, которые утвердили бы этот выбор. В общем, заклеймил царя по всем статьям избирательного кодекса.
   В это время заходит на форум Сервий. Его позвали гонцы. Из дверей кричит:
   -Это что здесь за шпана? А это ты Тарквиний? Чего дома не сидится? Или жена выгнала? И чего это ты в моем кресле расселся? Забыл, что ли где твоя камера, то бишь, скамеечка не тесанная стоит?
   Отцы во время этого разговора только головами по сторонам КРУТЬ-КРУТЬ, да глазками ШАСТЬ-ШАСТЬ.
   А Тарквиний:
   - Это кресло отца моего! А ты холопский сын и барский выкормыш довольно ужо поправил барями, пора и честь знать.
   Поднялся тут гвалт. Каждый свое орет. Кто "долой!", кто "да здравствует!" Тарквиний видит - хана. Будучи моложе, и много сильнее, он схватил Сервия в охапку, вынес из курии, как стеклотару ненужную и сбросил его с лестницы.
   Слышат Отцы: ДРЫНЬ-БРЫНЬ-ШМЯК-УА!. Это Сервий по ступенькам слетает. Заходит Тарквиний, все глазки долу опускают. Эдак, не при делах никто. Оглохли. И вообще вроде как играли в хоккей, зашли погреться. Царские прислужники и провожатые бочком-бочком и ШМЫГ - в дверь. Легко так и неприметно, что даже пыль за собой не подняли.
   *********************************
   Падая с лестницы, Сервий потерял много крови. Едва живой, без провожатых, кое-как поднялся он и поплелся домой. По пути его нагнали преследователи, посланные Тарквинием. Они нанесли еле живому царю несколько добивающих ударов и тихо разбежались. Сервий так на дороге и затих.
   Его дочь подстрекательница Туллия-свирепая, приехала в это время на колеснице на форум и, не оробев среди мужчин, вызвала мужа из курии.
   - Чего еще? - спросил муж недовольно, - Кого я добить забыл?
   - Ваше величество! Вас-то нам только и не хватало! - закричала Туллия, и хлобысть ему в ноги.
  -- Слышь, ступай домой, хорош уже, прикалываться - прервал ее Тарквиний.
  -- Итак тут непотребство всякое происходит. Наворотили на два уголовных дела минимум.
   Она губки поджала и поехала прочь. Когда Туллия достигла самого верха Киприйской улицы, где еще недавно стоял храм Дианы, и колесница уже поворачивала вправо к Урбиеву взвозу, чтобы подняться на Эсквилинский холм, как возница в ужасе осадил лошадь.
   - Ваше сиятельство, кормилица наша, - запричитал он пугливо, - Смотрите, кто на дороге прилег!
   Весь в пятнах запекшейся крови, смешанной с грязью, из пыли поднимался Сервий.
   По преданию, Туллия поступила нехорошо. А именно:
  -- Ну-ка, отъедь назад, - сказала она.
   Возница отвел колесницу.
   - А теперь врубай на всю мощь! - закричала она страшным голосом, и птицы шарахнулись с полей.
   С разгону она прогнала колесницу прямо по отцовскому телу. И слышно было как хрустит под колесами.
   К дому Туллия-свирепая подъехала на окровавленной повозке, сама забрызганная отцовской кровью. Глаза ее безумно вращались. Но это было только начало страшной истории.
   Говорят, разгневались боги, и дурное начало царствования привело за собою дурной конец.
   Сервий Туллий царствовал сорок четыре года и так, что даже доброму и умеренному преемнику нелегко было бы с ним тягаться.
   ************************
   Луций Тарквиний, которому дали прозвище Гордый, не дал похоронить своего тестя. Он твердил, что Ромул тоже исчез без погребенья. А потому нечего и на тестя деньги тратить.
   Затем Луций перебил на всякий случай всех знатнейших среди отцов.
   Понимая, что он первый подал пример свержения власти, который может быть применен теперь и его противниками, Тарквиний окружил себя телохранителями.
  
   Правил он долго. Вел войны, расправлялся с оппозицией. Дети его подросли и возмужали. Но судьба готовила ему новый женский подвох.
   Народ Рутулы, обитатели города Ардеи, были одним из самых богатых в тех краях. Их деньги и золото римский царь решил конфисковать без остатка в пользу своего государства.
   Тарквиний очень хотел поправить собственные дела - ибо дорогостоящие общественные работы порядком истощили казну.
   Попробовали взять Ардею приступом. Не получилось. Началась долгая и нудная во всех отношениях осада.
   В военных лагерях, при затяжном конфликте боевой устав Сухопутных сил разрешал свободные отлучки. Для начальников, конечно, а не для солдат.
   Царские сыновья славно проводили время в пирах и попойках.
   Свинячили и безобразничали, как все царские дети. Посреди ночи разъезжали на колесницах с гармоникой. Орали, как оглашенные. Каждый вечер, осажденные горожане, специально выходили на стены. Они смотрели на попойку барских детей как на выступления бесплатного выездного театра.
   На одной вечеринке, когда царские дети с друзьями пили у Секста Тарквиния, разговор, как всегда зашел о женах.
   Каждый хвалил свою сверх меры. В пылу спора друг царя Коллатин и говорит:
   - А чего трепаться? Бахвалится и праздно трясти причинными местами? Всего пара часов и мы дома, а там посмотрим: чья жена, чем занимается.
   - Правильно, правильно! - заорали все, - Неожиданный приезд мужа только обрадует жен. Пущай только скроят недовольную мину, мы им покажем экспроприацию женского счастья!
   В сумерках они прискакали в Рим. В Коллации, поздней ночью застали они Лукрецию за прядением шерсти. Совсем не похожая, на царских невесток, которые вместо благочинных и богоугодных занятий под стать мужьям бухали и матерились на какой-то очередной пирушке.
   В состязании жен первенство осталось за Лукрецией.
   Приехавшие муж и Тарквинии находят радушный прием: победивший в споре супруг дружески приглашает к себе царских сыновей. Тут-то и охватывает Секста Тарквиния грязное желанье обесчестить Лукрецию. И красота возбуждает его, и несомненная добродетель.
   Недоброе дело он замыслил и затаил.
   Но пока молодежь как ни в чем ни бывало, возвращается в лагерь.
  
   Несколько дней спустя, втайне от Коллатина Секст Тарквиний с
   единственным спутником прибыл в Коллацию. Он был радушно принят не подозревавшими о его замыслах хозяевами. После обеда его проводили в спальню для гостей, но, едва показалось ему, что вокруг достаточно тихо и все спят, он, распаленный страстью, зашел с обнаженным мечом к спящей Лукреции и, придавив ее грудь левой рукой, говорит:
   - Молчи, Лукреция, я Секст Тарквиний!
   Она ему:
   - Да уж вижу, а в руке чего? Брелок от ключей?
   - В руке моей меч, умрешь, если крикнешь.
   - А чего орать-то? И вообще чего это ты на мне делаешь с мечом в руке? Может, ищешь кого?
   - А че не ясно? - прищурился развратник.
   - Ну, не знаю, я в армии не служила. Может у тебя синдром войны и ты по ночам ходишь врагов ищешь. Может ты вообще извращенец какой-нибудь. Может кантузило тебя....
   - Так, хватит трепаться, - прервал ее Таркивний, - Ты отлично знаешь зачем я пришел.
   Тарквиний стал развязывать на ней бретельки всякие, шнурочки там, пуговки.
   Лукреция смотрит - ее кажись, обесчестить хотят:
   - Вы хотите меня? Или просто женское белье изучаете?
   Тарквиний долго и муторно начал объясняться ей в любви.
   Уговаривает, с мольбами мешает угрозы. Со всех сторон ищет доступа в женскую душу.
   Но Лукреция непреклонна и неприступна.
   - Бретельки мои вы еще можете развязать, но сама я вам не достанусь и не дамся! Грязный деспот. Рукокрут, душитель свобод!
   Тогда Тарквиний пригрозил ей позором:
   - Я тебя до смерти запыряю, а к тебе мертвой подброшу в кровать труп здорового негра. Пусть все скажут: ее убили в грязном прелюбодеянии.
   Лукреция думает: ну, мля, шантажист царский сын. А ведь так и сделает, козел!
   Этой ужасной угрозой он одолел ее целомудрие. Похоть как будто бы одержала верх, и Тарквиний вышел, упоенный победой над женской честью.
   Лукреция, сокрушенная горем, послала вестников в Рим к отцу и в Ардею к мужу, чтобы они приехали с верными друзьями.
   Есть, мол, страшная нужда в них, пусть поторопятся, случилось непредвиденное, страшное дело.
   Спурий Лукреций прибывает с Публием Валерием, сыном Волезия, Коллатин - с Луцием Юнием Брутом - случайно вместе с ним возвращался он в Рим, когда был встречен вестником. Лукрецию они застают в спальне, сокрушенную, горем. Со слезами на глазах.
   При виде своих, женщина разрыдалась еще пуще и рассказала все как на духу.
   - Поклянитесь друг другу, что не останется прелюбодей без возмездия.
   Все по очереди поклялись отомстить. И пока они ляля-тополя и лясим-трясим обсуждали, Лукреция берет нож и ХЕК! - всаживает клинок себе под ребра.
   Пока муж с отцом предавались скорби, Брут, выдернул из тела Лукреции нож. Вытянул руку с кровавым кликом перед собой и сказал:
   - Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь - и вас, боги, беру в свидетели, что отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме.
   Затем он передает нож Коллатину, потом Лукрецию и Валерию, которые слегка пришиблись, недоумевая, откуда это в Брутовой
   груди незнаемый прежде дух.
   Они повторили слова клятвы, и общая скорбь обратилась в гнев. Брут призывает всех немедленно идти войною на царскую власть, и незаметно так становится вождем.
   Тело Лукреции выносят из дома на площадь. Собирают народ, привлеченный, как водится, новостью. Каждый, как умеет, жалуется на преступное насилье царей. Все взволнованы, машут руками, сыплют проклятьями, потрясают кулаками, жгут чучело царя.
   Брут призывает мужчин поднять, как подобает римлянам, не что-нибудь, а оружие. Храбрейшие юноши, вооружившись, являются добровольно, за ними следует вся молодежь.
   В Коллации они оставили отряд и к городским воротам приставили стражу, чтобы никто не сообщил царям о восстании.
   Все прочие под водительством Брута с оружием двинулись в Рим.
   Когда пришли они туда, то вооруженная толпа, где бы ни
   появилась, повсюду сеет страх и смятенье. Но вместе с тем, люди видят, что во главе идут виднейшие граждане. Всем становится понятно:
   - Началось, мать твою ети! Давно пора, свинское племя забить мешалкой от говна!
   Столь страшное событие и в Риме породило волненье не меньшее, чем в Коллации. Со всех сторон города на форум сбежались люди. Едва они собрались, глашатай призвал народ к трибуну "быстрых", а волею случая должностью этой был облечен тогда Брут.
   И тут он произнес речь, показавшую в нем и дух, и ум, и честь, и совесть - какие не знали еще в этой древней эпохе.
   Брут говорил о самоуправстве и похоти Секста Тарквиния, о несказанно чудовищном поруганье Лукреции, и ее жалостной
   гибели, об отцовской скорби Триципитина, для которого, страшнее и
   прискорбнее смерти дочери была причина этой смерти.
   К слову пришлись и гордыня самого царя, и тягостные труды простого люда, загнанного в канавы и подземные стоки. Римляне, победители всех окрестных народов, из воителей сделаны чернорабочими и каменотесами. Упомянуто было и гнусное убийство
   царя Сервия Туллия, и дочь, переехавшая отцовское тело нечестивой своей колесницей; боги предков призваны были в мстители.
   В общем, ничего не забыли. Вспомнив обо всем по порядку и о еще более страшных вещах, которые подсказал ему живой порыв негодованья, но которые трудно восстановить историку, Брут воспламенил народ и побудил его отобрать власть у царя. А затем вынести постановленье об изгнании Луция Тарквиния с супругою и детьми из пределов государства.
   Брут набрал отряд из младших возрастов - причем записывались добровольно - и вооружив их, он отправился в лагерь поднимать против царя стоявшее под Ардеей войско. Власть в Риме он оставил Лукрецию, которого в свое время еще царь назначил префектом Города.
   Среди этих волнений Туллия бежала из дома, и, где бы ни появлялась она, мужчины и женщины проклинали ее, призывая отцовских богинь-отмстительниц. Когда вести о случившемся дошли до лагеря и царь, встревоженный новостью, двинулся на Рим подавлять волнения, Брут, узнав о его приближении, пошел кружным путем, чтобы избежать встречи. И почти что одновременно прибыли они разными дорогами Брут к Ардее, а Тарквиний - к Риму.
   Перед Тарквинием ворота не отворились, и ему было объявлено об изгнании. Освободитель Города Брут был радостно принят в лагере, а царские сыновья оттуда изгнаны.
   Двое, последовав за отцом, ушли изгнанниками в Цере, к этрусскам. Секст Тарквиний, удалившийся в Габии, будто в собственное свое
   царство, был убит из мести старыми недругами, которых нажил в свое время казнями и грабежом.
   Луций Тарквиний Гордый царствовал двадцать пять лет. Цари правили Римом от основания Города до его освобожденья двести сорок четыре года.
   На собрании по центуриям префект Города в согласии с записками Сервия Туллия провел выборы двоих консулов: избраны были Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин. Это был 509 год ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. Так наступила эра демократии и народной власти. Так одна женщина поработила римский народ, смерть другой - освободила его.
   ********************************
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"