Одного садху англичане посадили в тюрьму, в одиночную камеру за бродяжничество. Когда пришел его срок выходить, он отказался. "Какие замечательные у вас здесь условия для садханы, - сказал он выталкивавшим его прочь тюремщикам. - Спокойно, тихо, никто не мешает, да еще и кормят!"
Илья Беляев
Пространство сознания
опыт практики
Для итальянского мафиози одиночество стало страшнее тюрьмы.
Член итальянской мафиозной группировки обратился в полицию с просьбой арестовать его, поскольку в тюрьме он чувствует себя не так одиноко. Бывший серийный грабитель, неоднократно судимый также за похищение людей и контрабанду наркотиков, позвонил в полицию в рождественский сочельник (24 декабря - прим. ред.). Он заявил,что "устал от преступной жизни" и хочет сознаться в нескольких преступлениях. Когда полицейские приехали, чтобы арестовать его, мафиози начал их обнимать и сообщил о том, что за решеткой ему будет не так одиноко, как на свободе. Обозреватель Украинский портал
В тюрьмах в Средние века и ранее содержались кроме преступников, душевнобольные и люди, неугодные власти.
По некоторым оценкам, в 2006 году по всему миру в заключении содержалось по меньшей мере 9,25 млн. человекcite World Prison Population List (Seventh Edition http://www.kcl.ac.uk/depsta/law/research/icps/downloads/world-prison-pop-seventh.pdf Walmsley, Roymonth.
Статистика по заключённым
* Количество заключённых на 100.000 жителей http://www.ojp.usdoj.gov/bjs/abstract/pjim05.htm:
** США 725
** Россия 713
** Украина 400 (2005 год) http://korrespondent.net/ukraine/events/133803
** Великобритания 124
** Канада 102
** Германия 98
** Италия 92
** Франция 80
** Швеция 64
** Дания 61
** Исландия 29
Самый длительный срок пребывания в камере смертников: Садамичи Хирасава ( 1893-1987 ) провел 39 лет в японской тюрьме Сендай вплоть до своей смерти в возрасте 94 лет. Он был осужден за отравление 12 банковских служащих цианистым калием с целью похищения 100 ф. ст. в 1948 г.
Самый длительный срок пребывания в камере смертников 31 октября 1987 г. в Джакарте, Индонезия, были расстреляны Лионг Ви Тонг (52 года) и Тан Тиан Тхуен (62 года), осужденные за ограбление и убийство. К моменту казни преступники провели в камере смертников по 25 лет.
Самые длительные сроки тюремного заключения Чамой Тхипьясо - жительница Таиланда, известная как королева "подпольного бизнеса", и 7 ее сообщников были при- говорены судом Бангкока к 141 078 годам тюремного заключения 27 июля 1989 г. за многомиллионные махинации в банковских операциях.
На суде над 22 -летним испанским почтальоном Габриэлем Марчем Грандосом, состоявшемся 11 марта 1972 г. в Пальма-де-Майорке (Испания), обвинение потребовало приговорить его к 384 912 годам лишения свободы (по 9 лет за каждое из 42 768 не доставленных по его вине писем).
Самый длинный срок - 21 пожизненное заключение - плюс 12 смертных приговоров получил серийный убийца Джон Гейси, кото- рый с 1972 по 1978 г. совершил 33 убийства мальчиков и молодых людей в шт. Иллинойс, США. Казнили преступника 10 мая 1994 г.
Самый длительный срок пребывания в тюремном заключении 5 сентября 1911 г. 17 -летний носильщик одной из нью-йоркских гостиниц по имени Поль Гейдель был. осужден за убийство второй степени (по американскому закону - убийство при смягчающих обстоятельствах). Он вышел из исправительного учреждения Фишкилл в г. Бикон, шт. Нью-Йорк, США, лишь 7 мая 1980 г. в возрасте 85 лет, отсидев в тюрьме 68 лет 245 дней.
Самый старый заключенный Билл Уоллес ( 1881-1989 ) последние 63 года своей жизни провел в психиатрической больнице в Арарате, шт. Виктория, Австралия. В декабре 1925 г. он убил человека в одном из ресторанов Мельбурна, однако его признали невменяемым и в феврале 1926 г. передали дело в Управление психиатрии. В результате Уоллеса поместили в психиат- рическую лечебницу, где он и пребывал вплоть до своей смерти 17 июля 1989 г., случившейся незадолго до его 108- летия.
Самый длинный срок за политические убеждения
Ким Сан Мьюн находился в тюрьме Сеула в течение 43 лет 10 месяцев. Арестовали его в 1951 г. за выступления в поддержку Се- верной Кореи, а выпустили в августе 1995 г. За все время, пока Ким находился в тюрьме, он ни разу не читал газет и не смотрел телевизор.
Тюрьма Шпандау в Берлине, построенная в 1887 г. в расчете на 600 заключенных, в течение долгого времени использовалась для содержания лишь одного нацистского военного преступника Рудольфа Гесса ( 1894-1987 ), который про- вел там последние 20 лет своей жизни. При этом содержание штата из 105 сотрудников ежегодно обходилось в 415 000 долл. (в ценах 1976 г.). После того как Гесс покончил с собой, повесившись в камере, тюрьму снесли.
'В одиночных камерах у заключенных развивается острая паранойя. Чем меньше стимулируются органы чувств, тем острее симптомы, и говорят даже, что полное пресечение внешней информации приводит к остановке деятельности мозга. Для человеческого выживания необходима меняющаяся среда. Кристофер Верни, долго сидевший в одиночке,: "Разнообразие - это не дополнительная острота жизни, это сама ее суть".
Процесс умирания, в ходе которого растущий беспорядок в организме препятствует получению чувственных стимулов, это процесс постоянного сокращения чувственного восприятия.
Встает вопрос: как далеко может зайти такое сокращение внешней информации, прежде чем само понятие личности и индивидуальности потеряет смысл?
Во втором томе "Автобиографии" Артур Кестлер рассказывает, как он сидел во франкистской тюрьме в Испании, ожидая смертной казни. В одиночке он наяву почувствовал, что "мое Я перестало существовать".
'Общая камера не меньше одиночного заключения приучает уходить в себя, в свой воображаемый, мир... Туда погружаешься так глубоко, что начинаешь жить вымышленной жизнью. Отключившись от окружающего, рассудком и, сердце.м дереживаешь приключения, уже не подвдастные твоей воде. Это, род
сновидений, но без. их нелепостей и провалов и, как они, бесплодных. И все же это - чудесное свойство. Для заключенного - дар Провидения. Воображай себе невозбранно - солнечный мирный край, ласковое море, музыку, стол, за которым дорогие для тебя лица, или трибуну, откуда кто-то - может быть, ты - неопровержимо доказывает гибельность злых путей... Можно пережить целый роман...
Быв потревоженным и возвращенным к действительности, я спешил вернуться к порванной цепочке грез. И вновь оживали знакомые лица, прерванные отлучкой разговоры, общения, милые сцены... И когда позади уже накопилось много тюрем, пересылок, лагерных землянок и бараков, я умел покидать их в любое время - среди камерного неспокойства, на тюремном дворе, у костра на лесосеке. Я переставал видеть
то, что было перед глазами, слышать шум и уходил в свои вольные пределы. Нередко сочинял длинные обращения к человечеству - мне казалось, с каждым годом я могу сказать нечто все более серьезное и нужное, почерпнутое из познанной изнанки жизни. Я бился над рифмами, низал строки статей.
Со временем все меньше заглядывал в будущее, а обращался к воспоминаниям.
... Но отчаянна была участь слабых, пожилых, одиноких - даже в тюрьмах и на этапах, с упомянутой мною тенью заступы охраны. Ее и признака не могло быть на Заяцких островах, где вохровцы боялись заходить в барак к заключенным. И там долю вброшенного к штрафникам интеллигентного человека,
тем более немощного, тем более кроткого нравом духовного лица, я опять сравню с долей христиан, вытолкнутых на арену цирка к хищным зверям. Позади - палачи с бичами и заостренными палками; впереди - клыкастые пасти со смрадным дыханием. Вот только тигры и львы были милосерднее: не терзали
подолгу свои жертвы. Штрафникам с Заяцких островов - матерым убийцам и злодеям, татуированным рецидивистам - была полная воля издеваться, бить, унижать: они знали, что охрана не заступится. Потому что "фраеров" швыряли к ним для уничтожения...'
Олег Васильевич Волков. Погружение во тьму (Белая книга России; Вып.4) 1.07.05.
'Мука лагерной жизни не кончалась в бараке - наоборот, там она превращалась в пытку размышлений о смерти. Но в этом была таинственная - одновременно притягательная и отталкивающая - прелесть страдания наедине с самим собой. Одиноко лежа на нарах, можно было наконец-то почувствовать себя свободным - от работы, от товарищей по заключению, от времени, которое тянулось, как стынущая смола. Только взаключении легко понять, что жизнь без ожидания чего бы то ни было не имеет ни малейшего смысла и до краев переполняется отчаянием. Дожидаясь одиночества, мы в то же время боялись его. Оно было единственной заменой свободы - заменой, за которую в минуты полной расслабленности платили
облегчающим и почти физически болезненным плачем. Но таков уж всегда первый рефлекс безнадежности: вера, что в одиночестве страдание закалится и возвысится, как в очищающем огне. Немногие способны действительно вынести одиночество, но многие мечтают о нем как о последнем прибежище. Как и мысль
о самоубийстве, мысль об одиночестве - чаще всего единственная форма протеста, доступная нам, когда все обмануло, а смерть пока еще больше ужасает, чем влечет. Мысль, только мысль, ибо отчаяние, порожденное сознанием, куда страшнее тупого отчаяния. Если бы можно было себе представить, что чувствует жертва кораблекрушения, последним усилием доплывая до необитаемого острова, это были бы чувства, очень близкие к нашим за час до возвращения в зону: в них еще была надежда. Но может ли быть
большая пытка, чем внезапно осознать, что эта надежда была только обманом возбужденных чувств? Быть твердо уверенным, что ты на необитаемом острове, без всякой перспективы спасения, - вот воистину мука. Плыть же к нему из последних сил, сражаться с захлестывающими волнами, мучительно сжавшимися
легкими глотать воздух, слышать учащенный стук своего сердца, напрягать все мышцы рук и ног - приближаться, приближаться! - вот ради чего еще стоит жить. ...
Идя извилистыми узкими тропинками, мы выглядели щупальцами гигантского черного осьминога, морда которого, пробитая в зоне четырьмя гарпунами прожекторов, ощерила в небо зубы поблескивающих в темноте
окон бараков. В абсолютной вечерней тишине только и было слышно, как скрипит снег под ногами, да ударами кнута раздавались окрики конвойных: "Скорей, скорей!" Но мы не могли скорей. Мы тащились молча, почти опираясь друг на друга, словно, сросшись, было легче добраться до уже освещенных лагерных
ворот. Еще несколько сот метров, еще усилие, а там и зона, черпак баланды, кусок хлеба, нары и одиночество -- желанное, но сколь же иллюзорное одиночество...
....
Теперь я куда сильнее, с интенсивностью, которая граничила и с болью, и с радостью, чувствовал все свое унижение, всю нищету каторжной жизни. Но в то же время я воскрес в тишине и одиночестве и не раз, как о величайшем счастье, грезил о переводе в одиночную тюремную камеру.
Больница была единственным в лагере и тюрьме местом, где на ночь гасили свет. И именно там, в темноте, я впервые в жизни осознал, что только одиночество - то состояние в жизни человека, которое граничит с абсолютным внутренним покоем, с обретением личности. Только во всепоглощающей пустоте одиночества, в темноте, стирающей контуры внешнего мира, можно почувствовать, что ты есть ты, вплоть до пределов сомнения, которое внезапно порождается нашим ничтожеством перед страшно нарастающей безграничностью вселенной. Если в этом состоянии есть нечто от мистики, если оно толкает человека в объятия религии, значит, тогда я был религиозен, в душе кощунственно молясь: "Господи, дай мне одиночество,
ибо я ненавижу людей". Потому что одновременно с этой эйфорией воскресения личности я чувствовал, что во мне погребено все, что связывает с другими людьми. Я не думал о лагере, не думал о тех, кто погибает за бортом спасательной шлюпки больницы, не думал о близких, о друзьях -- ни о ком, кроме себя самого. Воскресая, я умирал. С накипавшей изо дня в день ненавистью я думал о том заключенном, который завтра придет занять мое место здесь. Горькое это торжество -- отвалить надгробный камень над выжженной,
бесплодной пустошью. Те мгновения, когда ночь касалась моих запекшихся губ росой темноты и я слышал в тишине биение своего сердца, подобное шагам, отмеряющим бесконечность, возвратили мне уверенность в собственном существовании, отнимая уважение к существованию других. Я был как слепой,
который, прозрев, очутился в пустоте, наполненной зеркалами, отражающими лишь его собственное одиночество.
Перспектива расстаться с жизнью и чувство бесполезности поддержания каких-либо связей нередко приводили к тому, что осужденные проявляли все меньше желания встречаться сродственниками и друзьями. Утрата связей с внешним миром и изоляции осужденных в камере смертников порождали чувство покинутости, что приводило к состоянию, которое Р. Джонсон назвал "смертью личности"; в ряде случаев такое состояние возникало задолго до момента казни. Для этого состояния характерны глубокая депрессия, апатия, потеря чувства реальности, физическая и умственная деградация. Это - опыт США, где приговоренные к смерти ждут исполнения приговора в среднем 7-8 лет. В бывшем СССР этот срок равнялся полутора - двум годам ".
Самые емкие и ужасающие впечатления о лагерной жизни ГУЛАГа дает в 'Колымских рассказах' Варлам Шаламов: 'Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели - инженеры, геологи, врачи, - ни начальники, ни подчиненные.
Каждая минута лагерной жизни - отравленная минута.
Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть.
Заключенный приучается там ненавидеть труд - ничему другому и не может он там научиться.
Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом.
Возвращаясь на волю, он видит, что он не только не вырос за время лагеря, но что интересы его сузились, стали бедными и грубыми.
Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону.
Оказывается, можно делать подлости и все же жить.
Можно лгать - и жить.
Можно обещать - и не исполнять обещаний и все-таки жить.
Можно пропить деньги товарища.
Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить!
Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.
Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винит весь мир, оплакивая свою судьбу.
Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно - он просто его не понимает, не хочет понимать.
Скептицизм - это еще хорошо, это еще лучшее из лагерного наследства.
Он приучается ненавидеть людей.
Он боится - он трус. Он боится повторений своей судьбы - боится доносов, боится соседей, боится всего, чего не должен бояться человек.
Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не замечает этого.
Начальник приучается в лагере к почти бесконтрольной власти над арестантами, приучается смотреть на себя как на бога, как на единственного полномочного представителя власти, как на человека высшей расы.
Конвойный, в руках у которого была многократно жизнь людей и который часто убивал вышедших из запретной зоны, что он расскажет своей невесте о своей работе на Дальнем Севере? О том, как бил прикладом голодных стариков, которые не могли идти?
Молодой крестьянин, попавший в заключение, видит, что в этом аду только урки живут сравнительно хорошо, с ними считаются, их побаивается всемогущее начальство. Они всегда одеты, сыты, поддерживают друг друга.
Крестьянин задумывается. Ему начинает казаться, что правда лагерной жизни - у блатарей, что, только подражая им в своем поведении, он встанет на путь реального спасения своей жизни. Есть, оказывается, люди, которые могут жить и на самом дне. И крестьянин начинает подражать блатарям в своем поведении, в своих поступках. Он поддакивает каждому слову блатарей, готов выполнить все их поручения, говорит о них со страхом и благоговением. Он спешит украсить свою речь блатными словечками - без этих блатных словечек не остался ни один человек мужского или женского пола, заключенный или вольный, побывавший на Колыме.
Слова эти - отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным диалектом и начинается сближение фраера с блатным миром.
Интеллигент-заключенный подавлен лагерем. Все, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура слетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями.
Аргумент спора - кулак, палка. Средство понуждения - приклад, зуботычина.
Интеллигент превращается в труса, и собственный мозг подсказывает ему оправдание своих поступков. Он может уговорить сам себя на что угодно, присоединиться к любой из сторон в споре. В блатном мире интеллигент видит 'учителей жизни', борцов 'за народные права'.
'Плюха', удар, превращает интеллигента в покорного слугу какого-нибудь Сенечки или Костечки.
Физическое воздействие становится воздействием моральным.
Интеллигент напуган навечно. Дух его сломлен. Эту напуганность и сломленный дух он приносит и в вольную жизнь.
Инженеры, геологи, врачи, прибывшие на Колыму по договорам с Дальстроем, развращаются быстро: длинный рубль, закон - тайга, рабский труд, которым так легко и выгодно пользоваться, сужение интересов культурных - все это развращает, растлевает, человек, долго поработавший в лагере, не едет на материк - там ему грош цена, а он привык к богатой, обеспеченной жизни. Вот эта развращенность и называется в литературе 'зовом Севера'.
В этом растлении человеческой души в значительной мере повинен блатной мир, уголовники-рецидивисты, чьи вкусы и привычки сказываются на всей жизни Колымы'.
Варлам Тихонович Шаламов
Колымские рассказы. 1959
в бесплатной электронной библиотеке RoyalLib.ru
Что чувствует приговоренный к смерти? Этот вопрос следует разделить на две части. Большинство осужденных на смерть воспринимают приговор как глубочайшую трагедию, но бывает и диаметрально противоположная реакция. Когда американец Леонард Лоус (штат Миссури) узнал о смертном приговоре, его охватил неудержимый смех. Он отказался подавать прошение о помиловании или какие-либо апелляции по своему делу. Долгое ожидание казни иногда приводит к парадоксальным случаям. Так, в ноябре 1986 года на Ямайке двое осужденных, которые ждали казни более 5 лет, покончили с собой в своих камерах. Американец Перри Смит, ожидавший казни в тюрьме штата Канзас в 1960-1965 годах, пытался покончить с собой путем голодовки. С. П. Мельгунов пишет о татарине в Бутырской тюрьме, который перерезал себе горло куском стекла в минуты ожидания увода на расстрел. Как отметил в 1988 году в докладе Комиссии по правам человека специальный докладчик по вопросу о пытках, если "приговоренным к смерти приходится ждать длительное время, прежде чем они узнают, будет приговор приведен в исполнение или нет", и "если неопределенность... продолжается несколько лет... Психологические последствия этого могут быть сравнимы лишь с сильными душевными страданиями, которые часто приводят к серьезным физическим расстройствам..."
А.П.Лаврин По книге "1001 смерть", М., 1991
Литератор Мейер-Марвиц пишет : 'Тот, кто стоял на пороге смерти - неминучей, 'наверно', вернувшись к жизни, какими глазами он смотрит или - каким кажется его обрезанным глазам наш серенький мир. Все обыкновенные краски погасли и все будничные звуки заглохли - всё стало ярче и громче: слух проник в первозвук и глаз в глубь света. И все движения изменились, и то что за год - минута, а 'сейчас' - как вихрь. Отпущенный назад в жизнь с порога наверной смерти и не может писать иначе: в его глазах пожар'.
КОНТЕКСНАЯ ГАЛЕРЕЯ
Владимир Рудинский (38 ) - священник. Погиб 29 апреля 2009. Cвященник Свято- Александрийского епархиального подворья в Ростове-на-Дону. Покончил жизнь самоубийством в Ростове-на-Дону, где в его собственной квартире также обнаружены трупы его жены Елены (34 года) и сына (8 лет). Священник застрелил из ружья жену и ребенка, после чего покончил с собой. Со слов друзей священнослужителя стало известно, что в последнее время тот находился в депрессии, вызванной материальными сложностями. Ранее, восемь лет служил в тюрьмах и колониях, исповедуя преступников. По словам служителей церкви, близко знавших Владимира, видимо его психика больше не могла этого выдержать. lenta.ru