Иногда мне кажется, что эта зима никогда не кончится. Виной тому не снег и не мороз, а как раз наоборот, наверно, почти полное их отсутствие.
Я смотрю в окно вагона электропоезда и лишь изредка наблюдаю белые снежные островки. Бóльшая часть земной поверхности покрыта серо-коричневой слякотью. К вечеру обещали похолодание. Тогда слякоть подмёрзнет, а завтра, скорее всего, опять оттает. Такое вот чувство вечного перехода слякоти из жидкого состояния в твёрдое и обратно.
Я еду с двумя сумками и рюкзаком. В вагоне я единственный пассажир. Ехать мне далеко, до конечной. Снова пялюсь в окно, потому что ничего более интересного придумать не удаётся. За окном всё так же проплывают в вечернем сумраке редкие островки снега, правда, уже не белые, а светло-фиолетовые. И вдруг я вижу ЕЁ!
Боже! Сколько лет моим воспоминаниям!
Она ходит вдоль путей, что-то осматривает и проверяет. На ней всё та же старая пуховая куртка, как в тот день. Поверх куртки - форменная жилетка, оранжевая с серой полосой поперёк.
Когда-то, очень давно, я поскользнулся на свежевымытом линолеуме в её кухне и, падая, разбил себе бровь об угол табурета. Она достала аптечку, маленький серебристый ящичек, и я заметил на нём эмблему, которую носят машинисты на своих красивых фуражках - два скрещённых молоточка и свисток. Так я впервые узнал о её работе.
Значит, она до сих пор работает на железной дороге. Сколько же лет прошло?
Стучу в окно, потом открываю форточку и кричу в неё. Она поворачивается на звук и видит меня. На её красивом лице появляется грустная улыбка. Я скожу с ума от её улыбки. Так улыбаться может только она. Я вижу, что она рада меня видеть. О, а я-то как рад!
Конечно, такая встреча почти совершенно невероятна и даже, наверно, невозможна. Будь я трезвым, я бы не поверил своим глазам. Но я пьян от радости. В такие моменты я не думаю. Я просто тону в её солнечном взгляде, в её грустной и прекрасной улыбке, и ничего больше нет.
Поезд начинает замедлять ход перед станцией. Она жестом показывает, что будет ждать меня на улице, около овощного магазина (излюбленное место наших давних встреч), и предлагает сойти. Я хватаю сумки...
Её жесты всегда были точны и безупречны. Если в них и была двусмысленность, то только та, которую она сознательно в них вкладывала. Наблюдая за ней, можно было буквально видеть, как мир молча и легко раскладывает себя по полочкам. Самые элементарные понятия - любовь, протест, согласие, разные настроения, простые повседневные действия, желания, чувства - укладываются в один-два жеста и не требуют озвучивания. Более сложные и многоуровневые концепции - ирония, сарказм, спорные и неоднозначные ситуации, смесь эмоций, причинно-следственные парадигмы - чаще всего обозначаются одним чётким и цепким словом. И, наконец, развёрнутые описания событий, толкования феноменов или передача информационного букета (букет надо ещё заслужить, ага), окрашенного в радужные цвета её сияющей личности, её философии и её мира, который намного шире и глубже мира кубиков-слов и шариков-атомов (единиц материи), - легко и непринуждённо осуществляется посредством одного, редко двух-трёх коротких предложений. Её слова хлестали, гвоздили, припечатывали, как припечатывает таракана к стене удар шлёпанца. Всякий, кто осмеливался с ней спорить, являл собой жалкое зрелище.
Итак, я хватаю сумки. Двери открываются, я с сумками устремляюсь к выходу. Ах ты чёрт, рюкзака-то нет! Вон он, стоит под сиденьем, как же я про него забыл!
Бросаюсь назад, тащу рюкзак к дверям. Тут моя нога поскальзывается на линолеуме вагонного пола, я теряю равновесие и роняю сумку. Нагибаюсь за ней. Другая нога предательски скользит. Я падаю и тут же вскакиваю, хватая все сумки в охапку.
Но двери уже беспощадно закрываются.
Проклятье!
Всё падает из рук. Я стою, убитый, уничтоженный, раздавленный. Поезд уже мчится дальше среди дебильных фиолетовых лишаёв снега. Проклятье!!!
Мы же договорились, она меня ждёт там, внизу!!! Так не бывает, не может так быть! Как долго она будет меня ждать? Что мне делать?
Я кричу в пустом вагоне. Вою, реву, верещу. Это катастрофа, трагедия! Нелепая, смешная. УУУУ-У-У-У-У-УУУ!!!!! Я реву, вою, бью эти нелепые, смешные стены.
Куда я еду, зачем? Для чего я живу, существую? Кто я?!
Выхожу где-то, без сумок. Бреду в темнеющем воздухе, среди чёрных сугробиков. Вопрос самоидентификации отпадает, мысли спутались, их нет.
Захожу в какую-то дверь и спускаюсь в подвальное помещение по грязным ступенькам, обитым облезлым линолеумом. Не всё ли равно?.. Сижу на каком-то стуле, вокруг меня компьютеры, люди (оказывается, я попал в интернет-кафе). Теперь уже точно можно не думать.
Слева от меня - очередь к маленькому грязному окошку. Под потолком - мутные часы, показывающие какое-то время. Встаю в очередь и вскоре(?) оказываюсь перед окошком.
- Я вас слушаю, - зачуханное создание неопределённого пола поднимает на меня взгляд, источающий ленивую ненависть.
Я уже забыл, где я, и мне всё равно. Взгляд хочет, чтобы я начал говорить.
- Я не знаю и знать не хочу, что вы здесь делаете, что они все здесь делают {движение головой вбок} и кто вы все такие. Но я заявляю сразу, чтоб не возникло никакого взаимонедопонимания: мне ничего от вас не нужно. Можете относиться ко мне, как к репродуктору, если вам нужен звуковой фон. Но вы не можете относиться ко мне, как к световому табло или учебнику геометрии. Во мне пустота, как в этих часах. А что в вас? Вы когда-нибудь смотрели в себя?
Взгляд "зачуханного" деревенеет.
- В детстве я часто любил слушать радио, - говорю я в окошко. - Я очень мало помню, конечно, но одну деталь я запомнил хорошо: по вечерам раздавались звуки сирены, почти каждый вечер. Я к ним привык, хотя поначалу пугался и залезал под кровать. А пугался я не оттого, что звуки были громкие и резкие, тем более, что громкими и резкими они как раз не были. Это даже и не совсем звуки были, а, скорее... как давление, что ли. Давление на мозг. Не знаю... Короче, я шёл в подвал, а там - такие же, как я. Тысячи, сотни тысяч... вот так же, как сейчас, почти... Улавливаете мысль? Но что самое страшное, после бомбёжки всегда было как-то... пусто, что ли... какое-то время. Как сейчас. Ну и вот. Вот эта вот пустота и есть самое страшное... Потом, конечно, всё как-то налаживалось, страх забывался... Но когда включали телевизор, и я видел Генерального Секретаря, читающего по бумажке, снова накатывалась пустота. Всё сначала. Каждый раз. Вы ведь не знаете, как это... НЕ ЗНАЕТЕ!!!
Последние слова я произношу шёпотом. Но ещё раньше "кассир"(?) нажимает какую-то кнопку.
Пустота, отчуждение, отсутствие. Что я могу ещё сказать? Я ничего не могу и не хочу говорить, не говорил и не буду.
Иду вверх по лестнице, но там, на заплёванном крыльце, меня уже ждут :)
- Капитан Морозов.
- Сержант Козлов.
Капитан похож на Лукашенко.
- Ну что, доигрался?
Я смотрю на усы "Лукашенко". Ничего на самом деле нет, всё нарисовано на грубом, грязном линолеуме.
- Я... не доигрался...
Линолеум на мгновение застывает.
- Давай поговорим, - неожиданно доброжелательно говорит капитан, жестом руки приглашая меня отойти от входа, так как я мешаю людям входить и выходить.
Мы сходим с крыльца.
- Тебе не стыдно?
- Стыдно, - соглашаюсь.
- Она ведь тебя ждёт.
- Всё ещё, - добавляет сержант.
Линолеум можно порвать. Но что делать, если за ним тоже пустота? От неё не уйти: она живёт во мне.
- Правда?
- Правда.
Но кто тогда я сам? Сосуд для хранения пустоты, нарисованный на линолеуме? Порвать?
Теперь я знаю, как легко совершить самоубийство. Слишком легко. Когда порван линолеум, а за ним - ничего... Вы не знаете, вы ничего не знаете...