Ему всегда нравилось рисовать узоры на стекле, особенно в морозное утро, повторяя контур причудливых завитушек, творений мороза. Рассматривая, вглядываясь в каждый кристаллик, замечая как ложиться на контур, отливая иногда всеми цветами радуги. А еще он любил запах меда: терпкий, сладкий, обволакивающий. В такие моменты всегда вспоминалась старая кухонька в бабушкиной квартире, потертая клеенка, почему-то всегда липкая, на белом столе с грязноватыми подтеками на ножках, вздутый паркет, переживший , кажется пятый или , уже возможно шестой, потоп, потому что железная раковина регулярно засорялась, а бабушка забывала выключать воду. На подоконнике всегда белело накрахмаленное полотенце, наверное, самая чистая вещь в кухне, пол которой был усыпан крошками, а кое - где виднелся толстый слой пыли. Еще там был фикус. Зеленый. В глиняном горшке, который он же самолично разрисовал акварелью, правда кончики листьев цветка всегда были жухлыми, но было забавно отрывать их, слушать сухой шелест, а потом сдувать с ладони коричневые кусочки, словно цветной конфитюр, наблюдая за их полетов в воздухе, как они смешивались с пылинками, отвоевывая себе место, кружились в безумном танце, чтобы подарить хоть немного радости, а может просто так казалось? Он забирался с ногами на подоконник, прижимая колени к груди, опустив на них подбородок и вдыхал морозный воздух, проникающий сквозь щели в раме, дарил свое дыхание, словно подарок, стеклу с отпечатками пальцев, губ... Следил, как черный, тяжелый ворон с видимым усилием перебирается с ветки на ветку, изредка открывая клюв, бросая взгляд полный презрения на человеческое существо, которое неотрывно следило за каждым движением, восхищаясь неуклюжими передвижениями.
Когда нос замерзал, а оттопыренные уши, краснели на кончиках, двигаться становилось совершенно невозможно, потому что все тело затекало в одном положение, даже замерзало, и было совершенно не охота двигаться, на улице появлялись первые дети, тащившие за собой санки, поправляющие пушистые варежки на ладошках, ими же и утирали сопли. Вот только он не любил детей. Они все портили, ломали, топтали искорки снежных ковров, оставляли грязные, однотипные следы , сгоняли рыжего кота, так забавно теребившего кончиком хвоста, с насиженного место на пеньке, кидали снежками в ворона. Сложно было сказать, что еще подпитывало его ненависть. Возможно, потому что они были слишком шумные, грязные и...
- Эй, он опять наблюдает! Отвернись, чудик!
- Позорище!
- Гомик!
- Плакса!
Опять начинается. Он осторожно слез с подоконника и схватил пуховый платок, который покрывали редкие ворсинки. Сложно было сдерживать слезы, еще сложнее было возвращаться в комнату, но ведь не вечно же ему слушать оскорбления, тем более, что рыдать было лучше всего забившись в темный угол, а не на глазах у маленьких подонков.
Запах гниения, смешался с приторно сладким крови. От него тошнило, но еще можно было терпеть, тем более, что желудок уже третий день выл от голода, словно раненый зверь. Это тоже можно было терпеть, пока еще можно было. Мошки бегали по руке трупа, несколько мух уже давно поселились на лбу, а вот этот белый комок, который копошился в середине живота - глисты. Скорей всего, тем более, что черви вряд ли могли завестись здесь, хотя почему нет? Он уже ничему не удивился бы. Ворс на ковре был мягкий, редкие пятна крови создавали что -то вроде узора на кремовом покрытие. Рассматривая брызги, проводить линии между точками, чертить рисунки, пытаться хоть как-то оправдать испорченный ковер. Все что можно было сделать. Возможно, если бы кто-то из тех детей знал, что у него на диване лежит труп женщины, в котором копошится белый комок глистов, то все было бы иначе. Хотя кого он обманывает? ' Урод! Даун! Придурок! Безродышь!'- в его голове все звучали эти крики, хотелось опуститься на паркет и закричать, что есть сил, чтобы услышали, чтобы поняли. Но кому он нужен? Хоть кому-нибудь он нужен?
Мальчик растер слезы по щекам , опускаясь на ковер. Он давно уже потерял ощущение реальности, словно все это было каким-то дурным сном, который приснился ему однажды. Цепкие лапки воспоминаний хватались за пушистый платок, окружая его, пытаясь забрать его к себе, помочь забыться...