В те дни фольклорного фестиваля в Винья-дель-Мар самым важным для нас оказалось не получение с такими ухищрениями премии, а другое событие, которое наложило отпечаток на всю нашу работу тех лет. Иногда случайность и неизбежность трудно различить, событие, которое в своё время нам показалось почти не имеющим значения, со временем превратилось в наших глазах в волю провидения, без которого уже нельзя представить дальнейшую историю. Судьба таинственным образом плетёт нити человеческих жизней, никто не может распознать её знаки при их появлении, лишь позднее, когда семя со временем приносит плоды, случайность растворяется, давая дорогу неизбежному, и тогда всё кажется ясным, всё понятным, произошедшим в порядке вещей, подчиняясь законономерностям, которые было невозможно предвидеть или вычислить в начале, но которые теперь всё сводят воедино. Такого рода событием была и наша встреча с Виктором.
Однажды, во время одной из наших поездок в Вальпараисо, мы увидели объявление в газете, что сегодня, в субботу в пенье будет выступать фольклорист Виктор Хара. Мы о нём уже слышали, так как, хотя его песни еще не были записаны, но его выступления в пенье "Лос Парра", которые проходили уже в течение нескольких месяцев, не остались незамеченными в среде "Новой песни". Некоторые из спетых им там песен, такие как "El Cigarrito" и "La Cocinerita" начали даже распространяться в исполнении подражателей, которые в то время постоянно находились в поисках новинок. Так как наше собственное выступление в Казино заканчивалось не слишком поздно, мы решили зайти послушать его, как освободимся.
В тот вечер в пенье было очень много людей, и мы с трудом нашли свободный столик. К счастью, когда мы приехали, Виктор ещё не начал петь, и мы смогли послушать почти все его песни. Говорю "почти", так как царящее вокруг веселье большого количества людей мешало следить за тем, что происходило на маленькой сцене, где Виктор, аккомпанируя себе на гитаре, пел с огромной скоростью. Мы сами, как всегда после собственного выступления взволнованные почти до психоза, были не чужды всеобщему возбуждению. Выступающий имел проверенный репертуар и прекрасно умел завоёвывать публику. Когда он закончил петь, мы, как и все вокруг, были в восторге, кричали и свистели, требуя, чтобы он ещё вышел на сцену. Виктор, там, вдалеке от нас, с лёгкой улыбкой поблагодарил за такой тёплый приём. Исполнив после бурных аплодисментов еще несколько песен, он быстро направился к выходу, к тому возле которого располагались мы. Среди непрекращающихся криков мы жестами пригласили его присесть с нами на минутку. Мне знакомы такие ситуации, и я уверен, что скорее для того, чтобы поскорее раствориться среди анонимных зрителей, а не из-за того, что мы его действительно интересовали, он ответил на нашу просьбу и сел, наконец, за наш столик. Мы же, со своей стороны, чувствуя себя в своей тарелке и считая себя бывалыми артистами, не обращая никакого внимания на шум окружавшей нас публики, начали с ним разговор.
Надо сказать, что оба наши Хулио, которые, как уже отмечалось, были у нас отменными юмористами, когда вновь находили аудиторию и кто-то, неосторожно обнаруживший смешливость, попадал им в руки, преображались под действием неопродолимых сил. Из их самых потаённых запасов извлекались такие шутки и весёлые куплеты, которые поражали даже нас, самых их верных почитателей. Виктор был человеком застенчивым и довольно сдержанным, но присоединился к нашей клоунаде с такой естественностью, как будто был давним её участником. Вскоре после того как мы оказались вместе, взрывы хохота стали настолько громкими, что организаторы пеньи, в которой продолжались выступления других артистов, стали умоляли нас продолжить веселье в другом месте. Так как насторение было праздничное, мы уже уговорили изрядную бутылку вина, а затем за разговором и ещё одну, и не хотели слушать ничьих призывов быть посдержанней, то решили уйти оттуда и продолжить гулянку в другом месте. Дом, где мы остановились, был довольно далеко, но, как могли, мы до него добрались, настойчиво повторяя, что мы друзья, что ночь длинная, что Чили самая прекрасная страна в мире и нет лучше места чем Вальпараисо, чтобы петь и пить вино... Да здравствуют фольклористы! Мы всю ночь пели и смеялись, как будто всегда были с ним в одной команде . Виктор взял гитару и спел весь свой цикл пикантных песен, это было одним из его направлений, эти песни выйдут в свет во всём своём блеске только в последние дни правления "Народного единства", когда будет издан его диск "Песни для озорства" ("Canciones por Travesura"). А в то время, одна из этих песен "La Beata" ("Благочестивая") ("Однажды благочестивая женщина заболела любовной болезнью, а виноват в этом был свещенник, что её исповедовал") вызвала настоящий скандал в определённой прессе, где расценили этот текст как "неуважение к религиозным чувствам чилийцев". На нашей гулянке такие интересные ценности не принимались во внимание, поэтому постепенно прибавлялось количество соли и перца, и, в итоге, пошли такие песни, что заставили бы покраснеть многих девушек лёгкого поведения, которые в то время не были редкостью на улицах порта.
Как уже говорилось, мы всё ещё находились в поисках руководителя; нам было крайне сложно организовывать репетиции, и мы пришли к выводу, что только человек не являющийся одним из исполнителей, может обеспечить хоть минимум объективности и прекратить тот гвалт, что поднимался каждый раз, когда надо было решить, какой голос должен сделать это или то, или что должна играть гитара или кена, сопровождая пение. Этот зуд установления внутреннего порядка, вместе с пережитым только что опытом общения с почти небожителем, большим знатоком фольклора, к тому же обладающим чувством юмора, хорошо сочетавшимся с нашей склонностью к шуткам, убедили нас, что Виктор просто рождён, чтобы взять на себя руководство нашей группой, и мы должны поторопиться, чтобы убедить его взять на себя эту ответственность. Еще до того как взошло солнце, мы скурпулёзно изложили наши аргументы, и как результат хорошей ночи и дружбы, которая так спонтанно зародилась, его назначение было отмечено последним бокалом закончившегося вина. Это я хорошо помню, потом мы все вышли на роскошную террасу, которая была в том доме, наблюдать рождение нового дня, убеждённые, что таким образом мы скрепляем важнейшее соглашение. С этого у нас и появилось обыкновение возрождать старинные обряды, о чём поговорим в дальнейшем.
Виктор действительно оказался человеком как раз подходящим для того, чтобы принять на себя управление группой в то время. Нам, с нашими вечными дискуссиями, удавалось достигать согласия только в теории, но по-прежнему, при реализации наших планов на практике возникали проблемы. Мы ясно понимали, какую музыку хотим исполнять, мы ясно понимали какую политическую направленность должны иметь наши песни, мы решили некоторые вопросы связанные со сценическим образом, такие как чёрные пончо, сдержанность и другие мелочи, также нам было ясно, что наша музыка должна быть и инструментальной и вокальной, но всё это вместе не образовывало единый стиль. Мы добились успеха на фестивале благодаря воодушевлению и раскрепощенности с которыми выступали там, но было ещё много того, что нам не давалось.
Виктор, со своей стороны, уже имел опыт работы с другими музыкальными группами, он был участником ансамбля "Кункумéн", испонявшего народные песни и танцы и деятельность которого представляла целое направление работы в сфере чилийской народной музыки. Эта группа работала и с Виолетой Парра, и из неё вышло несколько прекрасных фольклорных испонителей и авторов... Также как и мы, он никогда не изучал музыку, его понимание музыки было интуитивным и возникало из прямого, живого общения с народными певцами и сочинителями: его мать была народной певицей в окрестностях города Чильян, недалеко от тех мест, где жила сама Виолета. Он сам родился на той земле, там прошли его первые годы и там возник у него интерес к исследованию фольклора. Это дало ему глубокие знания крестьянских песен, которые во время нашего знакомства составляли значительную часть его репертуара. С другой стороны, он уже начал карьеру театрального режиссёра и уже познал первые успехи, поставив пьесы о крестьянской жизни. Театральный опыт вооружил его навыками групповой работы, которые были сразу же использованы и в нашей деятельности, что стало одним из главных его вкладов в наше развитие. Все эти качества отмечали его, как отличного товарища для совместной работы, который скоро для нас превратился в пятого члена состава, так как наши устремления становились общими и наш совместный опыт начал основательно влиять на результативность нашего труда. Он был нашим художественным руководителем несколько лет: за это время окончательно выковался наш стиль и мы научились многому из того, что обязательно надо освоить, чтобы превратиться в серьёзную группу, чтобы стать настоящими артистами.
Я представляю себе, как начиналась жизнь Виктора. Его отец был арендатором в земельном владении Мария дель Кармен и вероятно именно там Виктор появился на свет. Точно неизвестно ни когда, ни где, потому что его рождение было зарегистрировано позднее, когда семья переехала в Сантьяго. Когда ему было двенадцать лет, его родители переместились в Лонкéн, рядом с Талаганте, недалеко от Сантьяго, в прекрасном районе, через который протекает река Майпо. В этом месте его отец нашёл работу в имении Руис-Тагле, аристократической семьи из этого региона, там Виктор провёл большую часть своего детства. Этот сельский пейзаж, обрамлённый горами, которые обступили долину, лежащую в центре нашей страны, всегда украшенный тополями и плакучими ивами, всегда будет появляться на заднем плане, в качестве иногда пропетого, иногда безмолвного фона его крестьянских песен. Надо представить маленькие домики крестьян этого поместья, глинобитные или деревянные постройки, как будто вросшие в землю на которой возведены. Рядом с ними всегда небольшие участки земли, право пользования которыми часто бывает единственным вознаграждением, которое получает селянин за свой труд. Дальше - небольшая глиняная печь, в которой каждый день выпекается хлеб, основное питание семьи. Во дворе повсюду куры, гуси, утки и другие домашние животные, живущие в необыкновенной гармонии с обитателями дома, как будто все они были единым племенем. Собака, спящая в углу, кот на крыше, и иногда в небольшом загоне свинья, коротую забьют, когда придёт подходящий случай. На черепичной крыше импровизированного курятника сохнет на солнце кукуруза, чеснок, сплетённый в косы, свисает с побелённых известью стен. Всегда хватает разного шума: лай, гогот гусей, кукареканье петуха и крики матери, зовущей сына, чтобы послать его за покупками в сельский магазин. Перед домиком грунтовая дорога, по которой проходят то овцы, то чьи-то коровы, то волы тянут повозку, которая связывает семью с тем далёким миром, который виднеется там вдали. Дорога из трумао, горной породы из вулканического пепла, об этой дороге Виктор в своё время будет петь.
Я представляю также песни, которые были в начале его жизни: женщина выходит из дома с гитарой на плече и таща за руку сына. Затем - она же поющая на крестинах, на свадьбах, на поминках, на деревенских праздниках, в церквях, под импровизированными навесами, чтобы люди танцевали, чтобы они пели, чтобы радовались, чтобы забывали, чтобы помнили, чтобы смеялись, чтобы мечтали...Затем - возвращается по пыльной дороге, с растрёпанными волосами и усталым лицом, гитара снова помещена в сшитый их тряпья футляр, отсутствующий взгляд, редкая слеза орошающая землю, редкий вздох при остановке на мгновение, чтобы затем снова продолжить нескончаемый поход... Мальчик, висящий на её дрожащей руке и безмолвно на неё смотрящий...
Вот так в Ньюбле он приходит к песне: однажды мать куда-то ушла. Мальчик, побеждая свои страхи, осторожно приближается к футляру, хранящемуся в углу; призраки рассеиваются. Он берёт предмет, кладят на пол и открывает его. В его руках наконец оказывыается чародейка, которая рассыпает свои звуки в пустынной комнате как волшебные огни. Своей маленькой рукой он беспорядочно перебирает струны, пытаясь имитировать действо, которое столько раз молча наблюдал. Звук, открывающий двери в неведомый мир. Молчание - это неправда: есть только голос и гитара. Вот что освещает несчастный мир, свет засиял в его восторженных глазах.
Позже, много времени спустя, придут Виолета Парра, Марго Лойола, и прежде всего Омар, друг, живущий по-соседству, который играл на гитаре и начал учить Виктора музыке, что определит его судьбу : "я всегда ходил с матерью, которая была певицей и сопровождал её на праздниках и поминках. Потом мы поселились в Сантьяго, и там Омар Пульгар научил меня на слух играть на гитаре"
Для Виктора, как и для Виолеты, пение было средством для восстановления памяти об истоках. Вдали от деревенской жизни, превратившись в горожанина, в студента, обучающегося театральному искусству, среди столичной кутерьмы, начнёт он искать эти потерянные корни; вот почему много общего между его первыми театральными работами и его первыми песнями, они все проходят через борозды его родной земли, которые будут вновь и вновь возвращаться к нему до конца его прерванной жизни.
Группа "Кункумен", в которой он начал заниматься пением более серьёзно, также была очень близка к крестьянской среде: художественными средствами они пытались воссоздать картину селького праздника, основываясь на серьёзных исследованиях чилийского фольклора и придерживаясь крайнего пуризма, стараясь строго соответствовать всем канонам во время представлений. Пастухи, пастушки, крестьяне, сидящие вокруг воображаемого зала, воспроизводили самые важные в крестьянской жизни обряды, с песнями и танцами, рассказывающими о севе, о сборе урожая, о сельском пейзаже или о любви. С краю часть группы пела под аккомпанемент гитар или арфы: мужские и женские голоса были разделены на первую и вторую партию. В центре - пары, расставленные по-разному в зависимости от танца, в типичных народных костюмах: цвета, лёгкие гармонии, непосредственность, озорство, движения, не лишённые определённой красоты. Виктор пел и танцевал - он был прекрасным исполнителем народных танцев - оттуда его атлетичное и крепкое телосложение. Именно работая в этой фольклорной группе он начал в 1959 году сочинять свои первые небольшие песни, неотличимые от своих фольклорных сестёр, некоторые из них и теперь, вероятно, рассыпаны по сборникам анонимных народных песен. Так всегда бывает с материалом для укореннённого в народе искусства, это анонимная глина, которая медленно обретает форму, пока внезапно не появится на свет в виде глубокой и совершенной поэзии. К счастью, при этом чистота фольклора не будет никогда забыта, а послужит материалом для той мастерской мечтаний, где будут ткаться песни, что придут потом.
Виктору выпало прожить в деревне почти десять лет: свет, свежий воздух, деревья, река, ночь, нужда, голод, страх... Босыми ногами пробежать по полям, собирать хворост на дрова там, у берега реки, усесться рядом с ручьём, купаться там с друзьями, промокнуть, смеяться, гоняться за птицами, залезать на ореховое дерево, воровать апельсины или персики, вырезать сандалии из старой шины, устанавливать западни, играть в разбойников, ездить верхом на лошади, прятаться от "больших ребят", порхать как счастливый воробей, ловить ящериц, чтобы пугать ими сестру, и больше всего бегать, бегать, убегать как заяц, когда мать из дома громко зовёт его, чтобы отругать. Убежать как можно дальше, туда, за холм, за пределы того мира в котором живёшь, к заколдованной горе, к "следу дьявола", где стоит крест, который отпугивает злых духов и служит защитой для тех, кто от них убегает. И там долго валяться на камнях, глядя на небо, которое меняет цвета, пока всё не потемнеет и страх не заставит снова искать человеческого общества... И тогда, направиться к дому, время от времени оглядываясь назад и прося "ангела-хранителя" составить приятную компанию и защитить своим присутствием... Но опасность ждёт его впереди, когда мать, наконец, его обнаруживает и слышится в воздухе ужасный звук кнута.
Дома Виктор спит с братом, в одной комнате с родителями: нет больше кроватей, нет больше места, нет денег...почти нет еды. Иногда среди ночи, забившись в угол, он слышит как спотыкаясь входит в комнату отец. Бедный человек, уставший от жизни, от нужды, ничего уже не ждущий, пытается заглушить своё разочарование алкоголем. Мать, которая с трудом пытается придать хоть немного устойчивости своему почти разрушенному семейному очагу, встречает его руганью. Тот, совсем пьяный, начинает не глядя махать руками. Удары и еще удары. Некоторые попали в цель. Крики, слёзы, оскорбления... тишина...ужасная тишина жутких ночей, в слепых поисках выхода из ужасного лабиринта.
В других случаях это была уборка урожая: пока лошади скачут по свежескошненным колосьям, отец и помогающие ему соседи большими вилами ворочают пшеницу. Все пьют, отмечая праздник земли. Вечером, после тяжкой работы, каждый по такому случаю получит вкусную еду и красное вино, а мать, главное действующее лицо этого часа, со своей гитарой, извлечённой из забвения, раскрасит тёмное небо искрами куэки. Крестьянская песня, отвержение тормозящей силы религиозных предрассудков, обличение народной нужды и, наконец, сокровенные надежды на братство людей, - это всё не придумано Виктором, это идеи возникшие в тяжёлой борьбе за жизнь. Боль может порождать песню, быть необходимым шагом на её пути к жизни, условием для её роста и движения.
Его первой встречей с театром стал театр мимов Нойсвандера, который был настоящей школой этого искусства, ведущей свою родословную напрямую от великого Марселя Марсо, который пробудил в Чили интерес к этому искусству. Виктор работал там в течение всего 1956-го года. В 1957-м его интерес к театральному искусству привёл его к поступлению в Школу Театра, где он проучился до 1962-го года. Первыми важными его работами как режиссёра стали "Мандрагора" и "Похоже на счастье" чилийского драматурга Алехандро Сивекинга, который станет одним из самых верных его друзей. В качестве экзамена по актёрскому мастреству он сыграл одного из персонажей в спектакле по пьесе Питера Устинова "Любовь четырёх полковников". Большим вкладом в развитие чилийского театра стала постановка им пьесы "Духи светлого дня" , которая впервые была представлена в декабре 62-го года. Эта работа была важна для него, так как эта пьеса основывалась на народной мифологии Талаганте, которую Виктор знал как свои пять пальцев, ведь в этой местности прошло его детство. Это позволило ему использовать в постановке всё что он пережил и узнал там, придав этой работе достоверность, которой по-другому невозможно было бы добиться. В дальнейшем придут и другие театральные успехи: в 1965-м он получит две премии, присуждаемые театральными критиками, а в 1966-м его выберут для осуществления чилийской постановки пьесы Петера Вайса "Марат-Сад". В его театральной деятельности обнаружилась явная тенденция к социальной тематике и к массовым зрелищам, при постановке которых он проявлял выдающуюся творческую изобретательность.
Из того ужасного, что он пережил в детстве, возникало его искусство. Некоторые давясь проглатывают жестокость жизни, их крик застревает в горле, увлажняя глаза и затрудняя шаги, но не выражая себя в словах. Страдающий человек часто пытается найти другие выходы, он пытается забыться, замыкаясь в пространстве в котором нет музыки, нет поэзии. Часто это бегство к вину, к судорожному блаженству на несколько часов, которое не приносит никаких открытий. Но в Викторе все его разочарования выражают себя в искусстве. Не так было с его сестрой, которая, как и он, выйдя из тьмы, не нашла сил выбраться из колеи. Нужда преследовала её как страшный призрак, и шаг за шагом она себя разрушала, погружаясь в такую же грязь от которой бежала, постоянно убивая саму себя. Её драма была невыносимой: после того, как её изнасиловали в тринадцать лет, её неуравновешенность подтолкнула её трём попыткам постучаться в двери к смерти, она была спасена только чудом. У неё были дети, которые оставались брошены, когда она впадала в безумие. Алкоголь уничтожал её, пока однажды она, наконец, не закончила свою несчастную жизнь. Переживая такое Виктор учился сочинять песни.
Затем пришла любовь, родившаяся вместе с песнями в 1960-м. Он влюбился в балерину. Всё, казалось, указывало, что этот роман будет недолговечным, таким же приключением, как другие, с мимолётными поцелуями и нежностями, обычными сценами из жизни извечно существующих коллекционеров воспоминаний. Но неожиданно дело приняло серьёзный характер. Волшебные силы сдесь сработали по-другому и Джоан навсегда вошла в его жизнь. Для Виктора эта любовь на долгое время станет самой нужной для него опорой. Из неё он будет черпать силы, чтобы противостоять маленьким и большим жизненным трудностям. После этой встречи всё станет для него более прозрачным. По этой причине, во время первой разлуки, в 1961-м году, когда "Кункумен" отправился в длительный гастрольный тур по Европе, родилась первая песня о любви, "Palomita verte quiero"("Голубка, хочу тебя видеть"), что стало поворотной точкой к большему проявлению личных переживаний в его творчестве.
Наряду с этими событиями, которые касались его творческой судьбы, пришёл и первый политический опыт. С самого раннего возраста Виктор имел контакты с молодёжными революционными организациями. Членство в них было мимолётным, но это оставило свой отпечаток, жизнь со всех строн требовала ответа, который будет с годами формироваться, пока не проявит себя в виде определённой политической позиции к середине шестидесятых годов. Очень важно когда вы принимаете решение делая первые шаги в жизни, которым остаётесь верны до последнего мгновения.
"Песня шахтёра" ("Canción de minero"), которая стала одной из первых наших песен, подготовленных вместе с ним, дала начало долгому ряду песен борьбы. Наверняка Виктор читал книги Бальдомеро Лильо, его описания сцен из жизни шахтёров, драматические свидетельства безжалостной эксплуатации, которой подвергались чилийские рабочие. И это, должно быть, пробудило солидарность с ними. Песня впервые была записана ансамблем "Кункумен" и была отнесена к жанру, который Виктор окрестил "бунтарские стихи".
В нём политическое сознание рождается как естественное чувство братства со страдающими, которое берет своё начало в его первом образовании, которое было христианским. В одиночестве среди полей сеятель обращает взор к небесам. Его собственные руки не смогут ему дать того, что он хотел бы от жизни. Мир огромен, владычество Солнца простирается далеко за пределы мыслимого, и ночь так же непостижима, как и день. Посреди этих бескрайних просторов он со своими семенами в руке не более чем тусклый знак. Где рождается боль? Где жизнь? Кто засеивает борозды радости? Удручённый человек уткнулся взглядом в землю, а птицы уносятся, чтобы скрыться там вдали, за холмами. Тогда ничего не остаётся, как обратиться к тем может дать ответы. Только дева Мария исцелит мою больную старуху, умерший сын ушёл к младенцу Иисусу, только всесильный боженька спасёт нас от нужды.
Виктор много раз видел своего отца в церкви: грубый мужик, со свечкой в руке подходил к изображению девы Марии, чтобы смиренно попросить у богородицы помощи и покровительства, которых не получишь от людей. Наверное, он и сам, закрывая глаза, с добротой и самопожертвованием просил милости для всех. Но всё всегда оставалось по-прежнему. Бог являлся только иногда, зимними вечерами, когда завывали собаки и мать рассказывала им о встречах Педро Урдемалеса с дьяволом. В такие минуты, если в дом пытались проникнуть призраки, благочестивые воззвания к богу не позволяли демонам войти. Среди скрипящих звуков, слышашихся отовсюду, он, его брат и сестра заканчивали день, задремав у очага, в то время как мать с этих историй переходила на чтение молитв.
В дальнейшем , этот деревенский и обнадёживающий бог собрал в себе всё его стремление к справедливости, к равенству, к счастью и этот порыв к благочестию и мистицизму приведёт его к желанию посвятить свою жизнь религии. Я думаю, его прежде всего притягивала её театральная сторона, обряды, облачения, благовония, священные слова, магические книги, предметы используемые в богослужениях, но кроме этого также и ощущение своего призвания к к любви, братству и дружбе. Позже, в семинарии, куда он поступит учиться, его будут ждать большие разочарования: жёсткая дисциплина повсюду, больше для формальности, чем настоящая, атмосфера запретов и предписаний, царящее лицемерие, скоро вынудят его в ужасе бежать оттуда. Морализаторство одних наставников, при несоответствии этой морали других, превратили религиозный пыл в отвращение к клерикализму, которое окончательно пройдёт только через годы. Что никогда не исчезало в нём, так это религиозный дух, который не переставал отчетливо проявляться в некоторых песнях, хотя и не был при этом связан с каким-то конкретным вероучением. "Молитва к землепашцу" ("Plegraria a un Labrador") явлется примером этого.
Когда мы встретились с Виктором, все эти аспекты его жизни уже нашли пути для своего выражения, поэтому он мог более легко делиться с нами своим бесценным опытом. Вместе с ним мы проанализировали всё, что было нами сделано до этого момента, заново перерабатывая многие песни, которые до того считали своими безукоризненными достижениями. Для работы мы переместились в место, которое совместно использовали вместе с другими фольклорными группами, в Дом Культуры городской коммуны Ньюньоа. Наша бывшая репетиционная, в которой у нас бывало столько смеха, была преобразована в небольшую гостиную, где мы иногда собирались для бесед, но где уже нам не приходилось скерьёзно работать. У окон огромного здания где Виктор давал уроки народных танцев, подсматривали мы за его работой, пока она не заканчивалась и мы, наконец, не наблюдали, как танцоры покидают зал. Тогда входили мы и расположившись рядом с электорообогревателем, который никогда не прогревал в достаточной мере такую огромную площадь, мы принимались за работу. Что было примечательно в этом помещении, которое иногда использовалось как выставочный зал, так это эхо, эффект, который мы использовали, чтобы услышать самим себя, и здесь оно идеально соответствовало нашим потребностям.
Первое, чему Виктор нас научил, - это работать дисциплинированно, серьёзно подходя к своему делу. Если бы не он, мы пришли бы к тому, что образовали чего-то вроде циркового коллектива, или ансамбля музыкальной буффонады, но не подвинулись бы дальше этого. Посмеяться, вот что было для нас главным, и до такой степени, что первое, что сделал Виктор - это дисциплинировал смех. Так как совсем его запретить было делом совершенно невозможным, он предложить установить для смеха опроеделённое время. Во время работы категорически запрещалось шутить, обращать в шутку сказанное другими или изменять тексты песен с шутовскими целями. То есть, когда я говорю, что с Виктором началась работа всерьёз, это должно пониматься буквально. Мы установили точное время начала и конца репетиций, а также приняли ряд небольших правил, которые с тех пор всегда оставались с нами, и хотя , может быть, этому трудно поверить, стали самыми важными основами для нашей работы. Золотое правило, например, гласило, что отправной точкой для начала музыки должна быть тишина. Очень просто, но очень действенно: когда музыканты репетируют, обычно не прекращается шум от разговоров, беспорядочных реплик, подстройки инструментов, смеха и прочего, и в этом шуме и начинается музыка. Если же вместо этого устанавливается тишина, то достигается полная концентрация. Не следует забывать, что в любом временнóм, динамическом искусстве, концентрация является фундаментальным условием для выразительной силы исполнения. Извлечение музыки подобно созданию скульптуры из такого летучего материала как время, связь каждого мгновения с другими настолько важна, что если мы не захвачены звучанием с первого же момента, после будет невозможно переделать то, что уже прошло. Мы понятия не имели о таких вещах, и Виктор, уже имеющий опыт работы в театре, научил нас строго соблюдать такие правила. Несмотря на то что мы не принимали и не могли принять никакой диктаторской власти , работа с ним приучила нас к полной собранности. Всё это дало нам глубокое осознание того, что мы артисты и что в нашей работе нам не обойтись без дисциплины. В конце часа был перерыв и мы достигли такой степени совершенства в удовлетворении своих потребностей в соответствии с правилами, что в течение секунды мы снова становились такими как раньше: с первой фразой сказанной после окончания музыки, как будто мы ждали момента освобождения с уже заранее приготовленными шутками на кончике языка, процесс веселья запускался с обычной силой. После завершения перерыва со всех лиц исчезал даже малейший намёк на улыбку и из сосредоточенной тишины снова появлялась музыка. Хотя наши творчество было пока совсем маленьким, хотя наши поиски были отмечены лишь небольшими гармоническими находками, которые, по сути, являлись просто изобретением велосипеда, в нас зародилось осознание себя художниками, которое требовало от нас совершенствовать наши музыкальные навыки. Таким образом, мы находили внутри себя новые выразительные средства, которые хотя и не приводили к тому, что мы перестали бы быть любительским музыкальным коллективом, но придавали нам звучание достойное настоящих профессионалов народной песни. Остался далеко позади период хобби, развлечения на выходные дни. Хотя мы пока не зарабатывали себе на жизнь пением, мы были требовательны к себе как серьёзная группа, и хотели избавиться от какой-либо расслабленности и посредственности. Поэтому, всё что было сделано раньше, приходилось пересматривать, чтобы опять возвести на новом фундаменте.
Для Виктора эта работа тоже стала открытием. Работая с "Кункумен" или другими ансамблями, он был солистом, и это не заставляло его раскрывать весь свой талант, как музыканта. То что он делал стало для него очень полезным опытом, который состоял из небольших находок, новых мелодий, появляющихся каждый день, и новых идей для песен, которые соответствовали бы нашим потребностям как группы. Интересно отметить, что многие песни, созданные им в это время, не предназначены для сольного исполнения как предшествующие песни, в них предполагается хоровое пение, перекличка разных голосов, более сложное инструментальное сопровождение. Поэтому не будет преувеличением сказать, что на протяжении всего этого периода происходило взаимное влияние интенсивное музыкальное и поэтическое сотрудничество. Хотя он не знал музыкальную теорию, он очень тонко чувствовал музыку и был безошибочен в своём художественном чутье. Это и было очень важным для результативности нашей работы: возможно, если бы он был высокообразованным музыкантом, наше собственное развитие сдерживалось бы, он бы ограничился навязыванием своих аранжировок и своих произведений. Но всё было не так, это позволяло нам вносить свой вклад в общую работу, в заданном им русле, но раскрывая и свой творческий потенциал. При соответствующей методологии работы это возможно: результат коллективная работы принципиально зависит от порядка, от установления иерархии, используемых с целью реализации лучших идей выдвигаемых всеми членами коллектива. Такой подход и позволил нам найти свой собственный путь.
То что мы открывали для себя в то время, если смотреть из нынешнего времени, было простыми вещами, но именно они помогали очень эффективно решать встающие перед нами задачи с неоспоримыми творческими музыкальными находками. Виктор превосходно играл на гитаре, он был единственным из чилийских артистов того времени, кто сумел выработать собственную манеру игры на этом инструменте. Это было полезно для нас, так как показывало нам до какой степени сила воздействия любого искусства зависит от мельчайших деталей, в данном случае от напряжённости руки над струнами, от подвижности руки при движении вниз и при движении вверх, от ловкости каждого пальца, от положения локтя и тому подобного. Позже, это понимание будет перенесено на все аспекты нашей работы, побуждая нас обнаруживать волшебные секреты в каждом из приёмов используемых нами на сцене.
Этот время работы с Виктором стало одним из самых плодотворных наших периодов, не столько из-за конкретных результатов, таких как количество песен или из-за достижений в овладении техническим мастерством, сколько из-за того, что именно тогда был заложено основание для нашей последующей художественной эволюции. С Виктором мы обнаруживали подлинные корни чилийской песни, которые в то же время были и путями для её творческое развития: даже в одной только мягкости с какой он брал гитару, чтобы начать петь, открывали мы для себя то, чему не могли научить ни в каких консерваториях и возможно никогда не смогут. У нас до сих пор остаются в репертуаре песни того времени, это показывает, что несмотря на время и долгий путь пройденный за все эти годы, те находки всё ещё сохраняют свою значимость.
Виктор был таким руководителем, который и был нам нужен: не таким, что навязывает идею, уже имеющуюся у него в голове и которую он реализует, используя других как свои инструменты, а соработником, участвующим в реализации общих замыслов и направляющим ход вещей туда же, куда ведёт их собственная естественная эволюция: подобно той силе, что побуждают семя превращаться в то дерево, которым оно и должно было стать, а не вовсе не в то, что решила бы эта сила по своей прихоти. Это и есть настоящая коллективная работа, в ходе которой каждый из участников наращивает свой творческий потенциал.
Будучи человеком театра, он научил нас ещё многому; например, что ансамбль, состоящий из таких мужественных голосов, агрессивно запевающих и откликающихся не может размещаться на сцене как придётся, что позы принимаемые телами должны соответствовать содержанию того о чём поётся, что далеко не всё равно каково будет освещение и каков будет задник сцены, что надо стараться, чтобы у зрителей создавались нужные впечатления, что выразительность исполнителя зависит, конечно, от его внутренней силы, от его собственной убеждённости в том, что он хочет донести, но, кроме этого, и от многочисленных факторов, ничего не имеющих общего с намерениями поющего и с его искренностью. Все эти вопросы были включены в сферу нашего внимания при работе на сцене и это до сих пор являются отличительной чертой нашего стиля. Искусство заключается не в массивности: грубо что-то такое могут сделать многие люди, что отличает работу подлинного художника, это владение всеми факторами, влияющими на достижение им своей цели, контроль над всеми аспектами влияющими на передачу мыслей и чувств, над всеми имеющими значение деталями. От этого зависит раскроет ли поэзия свою силу на сцене, от этого зависит сделается ли песня правдой или нет. Странно, что способности создавать иллюзию и видимость, позволяющие душой и телом изображать реальность, в сущности и определяют настоящее призвание к искусству.
В тот период мы также хотели пересмотреть и более чётко определить нашу идею, и именно Виктору было доверено это сделать. Мы чувствовали, что можем свободно обращаться со своими собственными творениями, стремились даже отойти от того, что тогда считалось характерным для популярной народной песни, но, с другой стороны, мы хотели сохранять верность фольклорным корням, и поэтому очень чтили их первозданную чистоту. Свою свободу мы не понимали формально, как лицензию на то, чтобы делать нашу музыку более "народной", мы в то время относились к массовым вкусам без всякой снисходительности. Насчёт них у нас имелись большие сомнения, и причина этого в том, что "народный" массовый вкус игнорировал или не признавал, то что мы ценили как самое подлинное, аутентичное. В дальнейшем эти наши понятия стали более приспособленными к окружающему. Результатом этого стал наш первый диск, записанный на фирме "Odeon" (ныне "EMI"), куда нас привёл и представил лично Виктор.
Наши действия на сцене стали очень точными и выверенными: поначалу нам было трудно добиться, чтобы выглядели естественно те позы и движения, которые были тщательно отработаны на репетициях, настолько, что мы были подобны своего рода часовому механизму, в котором каждый выполняет определённую роль. В какой-то части песни мы должны были смотреть прямо перед собой, после поменять позу, затем надо было взять гитару таким или иным образом, должны были закрыть глаза и открыть их на определённом слове, затем перемещение назад инструменталистов, чтобы на переднем плане остался тот, кто будет объявлять следующую песню, ключевые фразы, которые мы должны были выучить и т.д. и т.п. Эта кропотливая работа постепенно подготавливала сольный концерт, и поэтому с тех пор место наших выступлений постепенно переходило с пеньи на театральную сцену, где, безусловно, было более подходящее место для реализации наших художественных замыслов. Хотя часто бытует представление, что "Килапаюн" это группа для больших массовых манифестаций, для скоплений людей с поднятыми вверх сжатыми кулаками и с лозунгами, такие ассоциации, от которых мы не отрекаемся, не совсем отражают всю глубину нашей миссии. Это правда, что жизнь подтолкнула нас к тому, что стало важной частью нашей работы, но правда и в том, что стихийно мы более всего тяготели к театру, к сценическому пространству, на котором действуют законы фантазии и грёз, где царит воображение, где мы воплощаем придуманные нами образы, и где максимально проявляет свою силу поэзия. "Килапаюн" это коллектив почти театральный, и это действительно так, до такой степени, что при записи дисков мы всегда испытывали трудности из-за недостатка выразительных средств, которые у нас никогда не получалось полностью преодолеть. Это театральное мироощущение, которое сегодня утвердилось ещё сильнее, начало формироваться при нашей работе с Виктором, поэтому так важны для нас те годы первых достижений.
Забавно то, что все эти наши замыслы и находки, которые мы отрабатывали на наших репетициях, чаще всего оставались внутри нашего ограниченного круга, так в Чили в то время было чрезвычайно трудно найти зал, заинтересованный в предоставлении сцены для наших выступлений. Это нас вынуждало по-прежнему использовать для выступлений пеньи, в которых возможности для реализации наших замыслов были сильно ограничены. Почти каждую субботу мы собирались у кого-нибудь дома и отправлялись на чьей-нибудь "ситронете" с Виктором за рулём на поиски площадки для выступления. За один вечер мы бывало охватывали нашим неутомимым музыкальным караваном до трёх или четырёх пеньий. Пели мы, пел Виктор и в конце пели вместе. Если кто-то из нас не мог присоединиться к паломничеству, его заменял Виктор. Таким образом у нас складывался общий репертуар. При работе над нашим первым диском, когда записали половину и один из нас заболел, то в записи некоторых песен участвовал Виктор, а на первом его диске, который он записывал когда мы только начали работать вместе, мы также аккомпанировали ему в некоторых песнях. Это взаимообмен всегда был доброжелательным и дружеским. У нас никогда не было никаких трений по поводу его сольной карьеры. Некоторые пытались объяснить наше последующее разделение, выдумывая конфликт между нами из-за предполагаемого давления, которое мы, якобы, оказывали на него, чтобы он вошёл в состав ансамбля. Это совершенно не так: мы никогда не рассматривали такую возможность. Наоборот, и нам, и ему было ясно, что наши дороги идут параллельно, но они не могут сливаться в одну; превратить Виктора, который был превосходным сольным артистом в одного из участников ансамбля было бы непростительной ошибкой. На сцене он был самодостаточен, и хотя сотрудничество с нами могло в какой-то мере содействовать его работе, оно не было незаменимым. Позже, когда Виктор работал с другими группами и его музыкальное творчество находило новые направления, это было наглядно продемонстрировано. Единственное реальное противоречие, которое было в тот период у Виктора, - это конфликт между двумя направлениями в его деятельности, он разрывался между театром и песней: по какой-то причине, которую мы не вполне понимали, он не мог спокойно принять, что не все его силы были направлены на продвижение по одному единственному пути. Вероятно, работа в театре так затягивала его, что оставляла всё меньше места для других занятий, где он до того времени в полной мере раскрывал свои творческие способности. Много раз он спрашивал у нас совета, но мы не могли ему ничем по-настоящему помочь. В любом случае, если бы он выбрал театр, оставив в стороне песню, мы бы его прекрасно поняли, и хотя и были бы огорчены разрывом, который подразумевался в результате такого выбора, поддержали бы его решимость идти этим путём. К счастью, он продолжил свой путь, занимаясь двумя своими любимыми делами, и успешно развивал свой талант и в том, и в другом направлении вплоть до конца своей жизни.
Для тех, кто никогда его не знал, скажем, что это был человек среднего роста, довольно лёгкий в движениях, с неколько угловатым телом, с головой, крепко посаженной на мощной шее, с чёрными вьющимися волосами и горбинкой на носу. На лице, имеющем что-то индейское, но не типичном для арауканов, бросалась в глаза его улыбка, его довольно толстые губы и идеальные зубы. Тёмные глаза, тонкие черты, всегда несколько отстранённый, как будто задумчивый, вид. Самый харктерный его образ, который встаёт перед глазами: пасмурным зимним или осенним вечером, он одетый в зелёный сюртук "монтгомери", с гитарой в руке и всегда один. Он больше любил одиночество, не искал общества людей и не был человеком легко доступным. Несмотря на природную грубость его характера, он одновременно стремился и к сохранению дистанции, и к близости, как будто в нём сосуществовали две противоположные силы, в результате чего, те, кому удавалось преодолеть барьер, встречали необыкновенную человеческую теплоту: сочувствие преодолевающее неприязнь. Его закрытость, которая в некоторых случаях могла привести и к откровенной враждебности, в сочетании утончённостью его внутреннего мира, делали его человеком, способным на глубокие чувства, существом, не желающим идти на уступки, но опасающимся показать миру свою хрупкость. Он очень заботился о своей приватности, в нём было мало богемного, в редких случаях он оставался после выступлений, чтобы пообщаться с людьми, он не сидел в ночных кафе, и как только заканчивал петь, сразу садился в свой автомобиль и уезжал. Он также не был таким человеком, чтобы каким-то образом использовать в своих целях известность и успех. Такие вещи его скорее беспокоили, и когда кто-то приближался, чтобы попросить автограф, в большинстве случаев он старался поскорее скрыться; он открывался для очень немногих людей, и всегда, казалось, оберегал границы своего личного пространства. Хотя во многих песнях он рассказывает о своей жизни, это всегда делается со сдержанностью и осмотрительностью, как будто он скрывал какую-то часть своей территории. Он очень много работал, и к этому его побуждало истинное призвание, так как результаты его усилий редко приносили материальное вознаграждение. За многие годы ему удалось посотрудничать почти со всеми группами того времени исполнявшими чилийские песни, он чувствовал потребность делиться результатами своих исследований, ему нравилось подталкивать людей к творчеству. Что нас больше всего озадачивало в нём, это его постоянно меняющийся темперамент, который мог измениться с одного состояния на совершенно противоположное, при том, что никто не мог объяснить причину этого: внезапно он мог превратиться в замкнутого медведя, не желающего ни с кем разговаривать, а потом вдруг стать весёлым и эмоциональным, озаряющим своим светом всех вокруг себя.
С другой стороны, он был человеком крайне щепетильным в моральном отношении, настолько, что был прямо-таки одержим сохранением моральной безупречности. Всегда ставил под сомнение малейшие детали своих действий: иногда это настолько было чрезмерным, что создавало для нас проблемы. Помню, например, как он рассердился, когда при оформлении альбома "Por Vietnam" мы включили и его имя в список музыкантов участвовавших в записи. Он забыл, что перед отъездом в Англию участвовал в работе над аранжировками некоторых песен, и считал, что если он не принимал участие в работе над диском, то совершенно неприемлемо, чтобы упоминалось его имя. То что для нас выгдядело незначительным, как волосок на хвосте, для него оказывалось мучительным конфликтом. Все такие ситуации он очень остро переживал, и в сущности, ни про что на свете нельзя было сказать, что ему на это наплевать. Где Виктор раскрывает себя полностью, это когда он играет на гитаре: его звуки чистые, почти без паразитных шумов, создаётся впечатление, что он почти не касается струн, что звуки сами собой разлетаются из инструмента . Он был человеком арпеджио, прозрачных вопопадов из льющихся нот, в его музыке нет никакой тяжести, отсутствует какая-либо небрежность или неуклюжесть. Утончённость самая примечательная черта его личности, которая, несмотря на навязанные жизнью темы его творчества, вела его прежде всего в направлении импрессионизма в музыке. Из всех нас и вообще из всех артистов того времени, Виктор в наибольшей степени проявлял себя как противник военщины со свойственной ей жестокостью.
Нам нравилось устравивать вечеринки вместе с нашими самыми близкими друзьями на которых мы всегда веселились как дети. Использовали любой предлог: выход нового диска, конец года, день рождения у кого-нибудь из нас, возвращение из гастрольной поездки, объявление следующих гастролей или же находили ещё какой-нибудь повод. На одной из таких вечеринок зародился обычай, который у нас сохранился до сих пор: мы были тогда в гостях у Виктора. Так как отец Джоан, его жены, был когда-то антикваром в Лондоне, в доме хранилась большая коллекция редких инструментов, африканские барабаны, бонго и прочие, которые после нескольких рюмок начали звучать. На этот раз воодушевление вышло за границы диктуемые здравым смыслом и мы в необыкновеном общем порыве были захвачены музыкой и ритмами, образовали большой круг и стали танцевать и петь, в негритянской манере истерично выкрикивая заклинания. Когда наэлектризованность, создаваемая выкриками в сопровождаемии ритмов, достигла высокого напряжения, танец превратился в совершенно безумные движения тел, мы, сами не понимая как, внезапно всей компанией очутились на улице, полностью поглощенные барабанными ритмами, среди лающих собак, детей, подключающихся к нашему буйству, и испуганно выглядывающих соседей, не понимающих, с чего это вдруг такой небывалый переполох. Только когда уже закончилось это помешательство, которое продолжалось достаточно долго, чтобы растревожить весь район, и мы попытались понять, что же подтолкнуло нас к такому шумному бесчинству, то не нашли никакого другого объяснения кроме происхождения инструментов, которые нас околдовали: мы стали бьющимися в судорогах выразителями откровений африканских богов. Они пробрались на нашу вечеринку и избрали нас в качестве беснующихся передатчиков их экзальтированного послания. С того случая, каждый раз, когда у нас возникает непростая ситуация, и нам в качестве лекарства требуется побеситься, мы вызываем этих демонов, и они проявили себя как надёжные друзья и всегда помогали нам вернуть спокойствие в трудные моменты.
В чисто профессиональном отношении мы вместе проделали немалый путь. Наши первые сольные концерты, которые, как я понимаю, были первыми в Чили концертами такого рода, проходили на сцене театра Института музыкального развития Чилийского университета. После них, наряду с еженедельными разъездами нашего музыкального каравана по пеньям в Сантьяго или Вальпараисо, мы начали давать сольные концерты в учебных центрах различных факультетов в университетах. Наши выступления складывались в единое представление, и наша публика привыкла видеть нас вместе. Мы жили тогда в период обострения социальных конфликтов и старались учиться у артистов, обращающихся к народным массам, отражающих волнения происходящие вокруг. Позднее это движение, частью которого были и мы, привело нас в рабочую среду, что сделало нас известными по всей стране. Мы выступали перед профсоюзными активистами, на предприятиях, на политических собраниях, на всяких митингах. Наши концерты организовывались рабочими союзами, студенческими объединениями и всевозможными организациями, которые возникали повсюду в то время, придавая движению чилийских народных масс характерную для него спонтанность. Наш поворот к участию в социальном движении был продуманным планом, который мы долго обсуждали и чётко сформулировали. К этому нас привёл опыт, приобретённый в борьбе за унивеситетскую реформу. От той борьбы остались некоторые музыкальные свидетельства, такие как песня "Movil Oil Special"(игра слов из названий транснациональной корпорации и подразделения полиции разгоняющего демонстрации), в которой звучит прямая запись сделанная во время одного из тогдашних столкновений с полицией, которые почти каждую неделю устраивали студенты.
Так как Театральная школа также была частью Чилийского университета, Виктору не были чужда эта борьба. В то время мы совместно с ним совершили несколько гастрольных туров, добравшись даже до Пунта-Аренас, города на крайнем юге страны, где мы пережили приключения настолько безумные, что ввиду их несуразности их придётся обойти пока что молчанием.
Об одной поездке стоит рассказать, чтобы показать ещё одну особенность личности Виктора, которую мы до сих пор не упоминали. Если вы поговорите с каким-нибудь жителем города Вальдивия, вы сразу поймёте, что у тех кто там живёт сложился самый ужасный образ ансамбля "Килапаюн". Сейчас я объясню причину этого.
В те далёкие времена, когда жители какой-нибудь провинции могли свободно браться за организацию концертов, у группы наших восторженных почитателей возникла прекрасная идея организовать в Вальдивии специальный комитет, чтобы ознакомить тамошних жителей с нашим, вечно до конца не отлаженным, представлением. Инициатива получила широкую поддержку. Местные власти оказывали всяческое содействие: намечался большой концерт, где кроме нас должны были участвовать и местные артисты. Собранные средства пошли бы на прекрасные благотворительные цели. Они связались с нами, мы радостно согласились, и всё было должным образом подготовлено для того, чтобы эта похвальная инициатива увенчалась успехом. Мы уже окунулись в приготовления к этой поездке, когда Виктор вдруг появился на репетиции с письмом в руке и с таким таким сокрушённым видом, что все мы были заинтригованы. Он объяснил ситуацию: утром он получил письмо из города Лос-Áнхелес на юге Чили (в книге Джоан Хара "Прерванная песня" написано, что это был город Виктория, который находится километров на 100 южнее чем Лос-Áнхелес) , в котором сообщалось об организации большого фестивали латиноамериканской песни, где уже выразили намерение выступить многие известные артисты со всего мира и в котором просят принять участие и нас. Это всё было хорошо; плохо было то, что этот фестиваль должен был состояться в тот самый день, когда наши друзья из Вальдивии запланировали наш визит. Чтобы еще больше заморочить голову, организаторы фестиваля предлагали Виктору войти в состав жюри вместе с лучшими исполнителями Латинской Америки, которые все также соответствующим образом приглашены.
Он так загорелся этой идеей, что просил нас отменить наши договорённости с Вальдивией, чтобы мы все смогли поехать в Лос-Áнхелес. Доводы были очевидны: это фестиваль международного уровня, куда приглашены, по информации которую нам предоставили, лучшие артисты континента, печати на бланке письма и подписи известных личностей региона вселяли в нас уверенность, что действительно дело серьёзное. Мы горячо обсуждали все аргументы за и против. Нам было трудно отменить выступление, насчёт которого уже договорились: оставалось всего несколько дней, и организаторы концерта в Вальдивии уже не могли найти нам замену. Вопрос был очень щекотливый. С другой стороны, мы никогда не участвовали в международных фестивалях, и до смерти хотели познакомиться со всеми этими артистами, которые в большом количестве съедутся из разных стран, чтобы впервые выступить в Чили. Мы были в полной растерянности. Что делать? Какое из двух событий выбрать?
Аргументы Виктора становились всё более убедительными, и его настойчивость становилась всё более упрямой, так что мы в итоге решили не противоречить ему и попытаться объяснить проблему нашим друзьям из Вальдивии. Они не только не отнеслись с пониманием к тому, что мы не сможем явиться на концерт из-за того, что должны ехать на фестиваль в Лос-Áнхелес, но и пригрозили судебным иском и тем, что развернут кампанию по нашей дискредитации. Телефонный разговор закончился на том, что наши бывшие поклонники послали нас в то место, через которое наши матери нас родили... Но мы всё равно были полны решимости поехать на этот вожделенный фестиваль, где покажем нашим латиноамериканским коллегам на что мы тут в Чили способны... Всё было готово... только в последний появилась проблема: у организаторов не было времени урегулировать вопрос с билетами на поезд и они попросили нас их купить самим. Как только мы прибудем в Лос-Áнхелес, нам вернут деньги. Так как всё уже казалось решённым, мы так и сделали, и однажды утром отправились на поезде на фестиваль на который так стремились. Чтобы туда добраться надо ехать несколько часов и мы ими воспользовались, чтобы внести последние штрихи в песни, которые мы собирались представить такой замечательной аудитории. Уже уставшие от поездки, замерзшие и проголодавшиеся, увидели мы, наконец, что поезд подъезжает к перронам города Лос-Áнхелес. Мы вглядывались в окна, надеясь найти тех, кто нам помог бы вынести из вагона наш обременительный арсенал гитар, бомбо, барабанов, флейт и всего прочего, но мы не увидели никого, кто бы нас встречал. С огромными трудностями мы выгрузились из этого проклятого поезда и были немного расдосадованы некоторой непредусмотрительностью организаторов. Мы стояли на перроне возле своего багажа, когда рядом с нами вдруг возник мальчик лет тринадцати, очень хорошо одетый и причёсанный. С манерами солидного сеньора он неторопливо обратился к Виктору, сказав "Добрый день, привествую вас от имени класса "Б" пятого года обучения Лицея Лос-Áнхелеса, организатора первого фестиваля латиноамериканской песни". Мы ошеломлённо глядели на него. Это было учебное заведение, где готовили священников, и дети, пригласившие нас в эту выдумку с громким названием, сами удивились, что мы так легко согласились приехать. Они и на самом деле пригласили всех латиноамериканских артистов, но единственными, от кого пришёл положительный ответ, оказались мы. Всё что случилось дальше, было сплошной катастрофой. Разумеется, мы так ничего и не смогли выяснить насчёт денег за билеты. Мероприятие проходило в актовом зале колледжа и самое нелепое было то, что, так как там командовали священнослужители, наши песни подвергались обструкции. Возле рубильника были поставлены монашки, которые отвечали за включение и выключение света. Когда мы пели "¿Que dirá el Santo Padre?" , "Что скажет Святой Отец?" , песню Виолеты Парра посвящённую Хулиану Гримау, возмущённые монахини отключали нам электричество, в том месте, где мы должны были петь "Что скажет Святой Отец, что живёт в Риме, если отрежут голову его голубю мира?" оставляя нас в темноте и без звукоусиления. Эта цензура, которая более всего была просто комичной, подталкивала нас ускорять своё выступление, которое закончилось необычным образом: на нас напали такие приступы смеха, что мы уже не могли дальше петь. Монахини, которые очень серьёзно относились к своему крестовому походу, были этим довольны, и , чтобы окончательно нас проучить, загрузили все наши инструменты в автомобиль и сразу же отвезли нас на вокзал. Это было в восемь часов вечера. А наш поезд отправлялся в четыре утра! Около двенадцати опять появился разряженный гном, тот самый, что нас встречал, и принёс нам бутерброды и напитки. Он торжественно пожал нам руки, и, с таким же важным видом как при встрече, ещё раз поблагодарил за наше участие в фестивале от имени своего класса и исчез. До четырёх утра мы пожирали глазами Виктора, который расхаживал из стороны в сторону погружённый в себя более чем когда-либо.
Он был человеком упрямым, но, к счастью, это не было его главным качеством. Гораздо чаще он был великодушным. То что случилось с песней "Молитва к землепашцу" является примером этого.
В 1969-м году журналист и радиоведущий Рикардо Гарсия, один из самых авторитетных пропагандистов чилийской песни, выступил с замечательной инициативой по организации фестиваля, на котором впервые собрались бы вместе все авторы и исполнители новой музыки. Мероприятие было названо фестиваль Новой Песни Чили и отсюда такое имя получило и всё движение. Это могло осуществиться с помощью проректора по связям с общественностью Католилического университета Сантьяго, в котором в то время также проходили бурные реформы , как и во всех чилийских университетах. Предполагался самый широкий спектр участников фестиваля, но руководство университета, опасаясь чрезмерной политизации этого события, вычеркнуло из списка приглашённых тех артистов, которые казались слишком опасными. В их числе были и мы. Незадолго до этого был выпущен наш альбом посвящённый Вьетнаму, который создал нам образ революционеров и превратил нас в ансамбль имеющий высокий авторитет, но весьма спорный для тех, кто не симпатизировал левым. Вот поэтому мы были исключены из числа участников фестиваля.
Сам Виктор был приглашён. С тех пор, как он уехал в Англию для изучения театрального искусства, мы начали работать без него, и после его возвращения наши отношения изменились. Он по-прежнему направлял нас, но гораздо меньше работал непосредственно с нами. Наше помещение для репетиций опять поменялось, мы переехали в маленькую комнату над гаражом, неуютное место, которое мы как могли украсили привычными для нас декорациями. Чтобы туда залезть использовалась лестница, которая затем поднималась наверх, а после опускалась сверху, когда мы её не поднимали за собой, то бывало, внезапно, посреди репетиции, из служащего входом отверстия внизу появлялась голова какого-нибудь визитёра. Нам пришло в голову, что паутина в некоторых местах может иметь декоративное значение, и мы её там оставили, испытывая привязанность к семья пауков, которым долгое время никто не мешал заниматься своим ткачеством. Через небольшое круглое окошко в стене мы могли сверху рассмотреть кусочек улицы, но, к сожалению, этот иллюминатор не позволял нам увидеть, что происходит у входа. Если кто-то стучался, приходилось спускаться вниз, чтобы посмотреть кто это. Единственной ценностью там была стена, на которой Хосе Мария Аргедас, перуанский писатель, написал нам длинное стихотворение на языке индейцев, выражая почтение нашей музыке. А остальное - старая мебель, расшатанные кресла, матрас, на котором никто не хотел сидеть, так как его шерсть похоже служила пристанищем для всех окрестных блох, новое колесо от телеги и старые бутылки со свечами в горлышках, без которых нам не представлялось возможным петь.
Когда туда приехал Виктор, его появление предварялось последовательностью звуков: шум мотора "ситронеты", повернувшей из-за угла и остановившейся перед входом, хлопок дверцы, звон связки ключей, когда он закрывал автомобиль, приближающиеся шаги, скрежет металлической двери, сначала открывшейся, потом закрывшейся, скрип спускаемой с помощью верёвки лестницы и вот уже звуки шагов по лестнице, прерываемые иногда ругательствами, когда нога соскальзывала со ступеньки. Наконец появилась кудрявая голова улыбающегося Виктора.
В тот вечер он пришёл очень взволнованным и принёс с собой гитару. Хороший знак, значит поработаем над чем-то новым. Он сразу стал рассказывать, что написал песню специально для фестиваля, и что сейчас её нам покажет, так как хочет, чтобы мы её спели вместе. Он собирался добиться участия ансамбля. По правилам установленным организаторами автор мог исполнять свою песню с кем сочтёт нужным. Песня и возможность её исполнить так нас воодушевили, что мы сразу принялись за работу, и не более чем через час всё было готово, для того, чтобы мы могли её представлять. Мы попали в яблочко с невиданной прежде лёгкостью, обычно нам требовались недели, чтобы прийти к окончательному варианту. На этот раз песня была подготовлена в мгновение ока. В тот вечер мы расходились по домам счастливые, с уверенностью, что предстоящее испытание будет успешным.
Не возникло серьёзных проблем, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто препятствовал нашему участию. В назначенный день, чтобы обеспечить наш триумф, мы пришли домой к Виктору и совершили памятное воззвание к нашим африканским богам. Был проведён обряд "макумба" и наши духи-покровители сообщили, что мы можем спокойно идти на фестиваль, потому что они уже всё устроили в нашу пользу. Пророчество сбылось. Когда мы вышли на сцену перед несколькими тысячами студентов заполнивших зал, нас встретили бурными аплодисментами. Когда мы закончили петь, овации подтвердили, что вне зависимости от того что случится дальше, мы уже выиграли сражение. "Молитва к землепашцу" - одна из тех песен, которые в себе содержат гораздо больше, чем то, что говорится в словах. Публика это сразу же ощутила, и эта песня закрепила нашу репутацию как исполнителей. Для Виктора она стала ещё более важной, так как продемонстрировала его несомненный талант, как автора песен . Сразу же эта песня стала нести в себе символические смыслы, которые со временем не утрачивались, а только подтверждались. Правда, органанизаторы, возможно, чтобы снизить значимость произошедшего, или, может быть, с благородными намерениями, чтобы заслуги и других артистов были отмечены, поделили первую премию фестиваля между нами и Ричардом Рохасом. Его песня "La Chilinera" была прекрасна, а её автор это превосходный артист, чья работа до сих пор не получила должного признания. Нам хватило и того успеха, которого мы так неожиданно добились.
Как всегда бывало с фестивалями на которых мы побеждали, рекламный эффект от этого был минимальным. Об этой премии, которая сначала объявлялась с большой помпой, говорилось очень мало. Газеты почти не писали о ней и у нас возникали те же трудности, что и всегда, с тем, чтобы заявить о себе в средствах массовой информации. Но это для нас уже не имело такого значения, мы уже могли не сомневаться в том огромном воздействии, которое наши песни могут оказывать на публику, мы поняли, что можно преодолеть барьеры между людьми с разными политическими воззрениями, если то что поётся делается понятным, тем кто нас слушает. Чтобы дело пошло, главное не в том, чтобы усвоить такую простую и от этого и ложную идею, как будто достаточно обозначить политическую позицию поддерживаемую публикой. На самом деле на фестивале всё произошло с точностью наоборот: студенты Католического университета Сантьяго были в основном христианскими демократами, но песня, позволившая нам победить, была чем-то бóльшим, чем просто выражением политических взгдядов левых по какому-то вопросу. Движение чилийской песни несло в себе национально-патриотические идеи и та обострённая чувствительность, которая привела к его появлению, также выражала коллективное бессознательное, говорила о глубоком смысле новой культуры, о духе социальной справедливости и других идеалах, которые поддерживались не только лишь революционными левыми. Когда мы пели "Молитву", мы понимали, что за нами стоит что-то большее, чем наши собственные политические чаяния, и поэтому пели с такой убеждённостью, с такими эмоциями, что смогли передать свою убеждённость такой широкой аудитории.
Премия, полученная нами вместе с Виктором, была большим успехом, причём в среде, которая до того не особо воспринимала нашу музыку, и которую мы, в конце концов, завоевали. Даже будучи отодвинутыми от традиционных средств массовой информации, теперь наши песни становились известными всем чилийцам. В "Молитве" была характерная для того времени эпичность, и также в ней присутствовало и религиозное восприятие мира, что придавало этому посланию особое величие. Это, видимо, стало тем, что люди сразу уловили, и мы пережили вместе с ними эти незабываемые мгновения. В дальнейшем мы выступали на многих фестивалях, но ничто не может сравниться с воспоминаниями о том незабываемом дне.
Виктор стал одним из тех артистов, что постоянно выступали в пенье "Лос Парра" вскоре после её создания и никогда не переставал участвовать в этих фольклорных вечерах, которые проходили три раза в неделю: по четвергам, пятницам и субботам. Это было не просто попыткой возрождения старинной забытой музыки, там старались создавать нечто новое, авторы исполняли свои собственные произведения. Надо представить Виктора на маленькой сцене, в окружении людей, с гитарой наизготове, приветливо разговаривающего с аудиторией. В промежутках между песнями он рассказывал какие-нибудь забавные истории или говорил о том, что побудило его написать ту или иную песню, вспоминал старика, сидящего возле своей лачуги и плетущего лассо из кожанных ремешков; Анхелиту Уэнуман, индейскую женщину, ткущую ковры и одеяла из разноцветной шерсти; мальчика по имени Лючин, играющего с конём, который живёт в одной хижине с их семьёй, и других персонажей своих песен.
Он приходил вечером, незадолго до концерта, и как только переступал порог, направлялся по коридорам к своему убежищу, одному из помещений в глубине дома, где, усевшись на соломенный стул, начинал тщательно настраивать свою гитару. Он двигал колки так осторожно, что создавалось впечатление, как будто малейшая неточность в движениях угрожает ужасной катастрофой, сапер обезвреживающий бомбу с часовым механизмом, едва ли был бы более аккуратен. Он крайне внимательно вслушивался в звучание своего инструмента, устраняя малейшую неточность, и только когда гитара казалась ему идеально настроенной проводил рукой по струнам. Первые звуки, что наполняли полумрак той комнаты были похожи на потоки чистой воды, и хотя они возникали в результате спонтанных движений пальцев, никогда не казались случайными. Затем, пробуя голос, повторял песни, которые собирался петь этим вечером. Когда заканчивал, он молча ожидал своей очереди или вполголоса отвечал назойливым людям, которых всегда хватало, спрашивающим его о чём-нибудь, с целью завязать разговор. В таких обстоятельствах Виктор мог показаться довольно нелюдимым человеком. Он серьёзно подходил к своему делу и стремился сосредоточиться перед выступлением. Только когда он уже оказывался на сцене к нему возвращалось весёлое настроение и он снова становился тем открытым и эмоциональным существом, которым он и был в глубине души.
Когда кто-то приходил в пенью "Лос Парра" с желанием пообщаться у него было два пути: один путь вёл в угол Чабелы (как звали Изабель) где можно было выпить "тесито" , то есть чашку чаю, а другой путь вёл в угол Áнхеля, где можно было выпить "винито", то есть бокал вина. Виктор частенько бывал и там и там, особенно если были новости, которые хотелось обсудить или требовалось уладить какие-то проблемы. Но обычно он уединялся и погружался в отшлифовывание своих песен или сочинение новых. Мы почти всегда его обнаруживали в глубине дома, в маленьком помещении вроде кладовки, где наблюдали, как он, склонившись над гитарой, укрощал, наконец, мятежный аккорд, который не давался весь день. Довольный, он нам показывал свою находку, всегда с некоторой застенчивостью, как будто этим он раскрывал потаённые стороны своего внутреннего мира.
Наша работа с ним продолжалась три года, или чуть больше, с 1966-го до конца 1969-го года. Мы записали вместе несколько альбомов. Наверное самым значительным из них был "Кладу в твои раскрытые ладони" ("Pongo en tus manos abiertas"), записанный вскоре после его возвращения из Англии. В него Виктор включил в последнюю минуту свою песню, очень повлиявшую на чилийское общественное мнение, "Вопросы о Пуэрто-Монтт", в тексте которой возлагалась ответственность на тогдашнего министра внутренних дел Эдмундо Переса Суховича за бойню учинённую в этом южном городе. Уже пользующиеся дурной славой чилийские карабинеры, напали на поселение беззащитных людей, пытавшихся занять пустырь, чтобы там соорудить себе жилища. Как часто в таких случаях бывает, в ходе столкновения погибло несколько невинных жертв, хотя подвергшиеся нападению не применяли в ответ никакого насилия. Это убийство беззащитных людей оказало драматический эффект на общественное мнение, которое, вполне справедливо, возлагало вину на правительство. Виктор подхватил эту тему и написал очень смелую песню, в которой он назвал фамилию министра и призывал его к ответу за произошедшую трагедию.
Спустя некоторое время этот министр стал жертвой террористического акта и некоторые из его родственников организовали провокацию против певца во время одного из его сольных концертов, несправедливо обвиняя его в подстрекательстве к насилию. Атмосфера была в то время наполнена агрессией и требовалась огромная сила духа, чтобы окунуться в социальный конфликт, который с каждым днём обострялся и приобретал новые грани, всё более драматичные. Участие артистов в борьбе происходящей в обществе не ограничивалась просто обозначением той или позиции, было недостаточно ставить подписи под коллективными обращениями или делать обличительные заявления не влекущие за собой серьёзных последствий. Ситуация накалялась пока конфликт не достиг такой остроты, что из него было трудно выйти тем, кто явно встал на чью-то сторону. Виктор прошёл долгий путь к тем убеждениям, которые выработались у него к тому времени и он не мог уклониться от того к чему они его вели. Поэтому в его судьбе была некоторая предопределённость, цепь событий, которая превратила его в один из самых притягательных символов движения народных масс, и этого ему в дальнейшем не простят его враги. В его собственных песнях тоже присутствует необычное предчувствие своей будущей судьбы. Мы попытались показать насколько личность Виктора и его творчество были чужды всякому насилию, до какой степени его художественное чутьё направляло его к братству и к уважению прав других людей, как сила его обинений порождалась не ненавистью или обидой, а созидательным стремлением к миру и справедливости. Его восхищение Че Геварой, боливийскими партизанами, как и у всех нас, было вызвано этим романтизмом: перед всеми нами вставал выбор между невыносимой реальностью полной нужды, эксплуатации и произвола и светлой мечтой, напоминающей об идущей с древних времён христианской праведности.
Но певец сам до конца не осознаёт всё то, что он поёт. Никто не знает как далеко могут завести собственные слова. Слова и мысли певца не знают страха, его мечты дерзки.
В песне "Somos pájaros libres" ("Мы вольные птицы"), одной из первых спетых нами с Виктором и включённой в наш первый диск есть такие слова
" Сколько дорог пройдёт человек не зная отдыха?
И умирает в пути так и не обретя свободы.
Сколько раз за ночь заплачет солдат?
Он должен выполнять приказ, его научили убивать"
А позже, в альбом "Quilapayún 3" мы включили песню "Canción del Soldado", которую Виктор написал специально для нас:
"Солдат, не стреляй в меня, солдат.
Я знаю дрожат твои руки, когда ты стреляешь, солдат.
Кто вручил тебе эти медали?
За сколько отнятых жизней?
Скажи мне справедливо ли
Кто-то наживается на этой крови,
На этом неправедном убийстве?
Зачем ты убиваешь брата?"
Певец не осознаёт до конца всё то, что он поёт. Или иногда осознаёт?
Во всяком случае в то время начинаний, надежд, первых успехов, дружбы и товарищества мы не могли это осознать.