Аннотация: Четвёртая история из цикла "Алинины миры".
Доктор Бурнабеш хотел свою пациентку мадам Вернэль, в чём не решался себе признаться. Он называл это "испытывать симпатию". В первый раз она пришла к нему на приём два года назад - с пожилой родственницей, которая нуждалась в интенсивном курсe лечения в связи с тяжёлой формой ревматизма. Кажется, это была бабушка её мужа. C тех пор приходила не реже, чем раз в месяц, так как старушка часто болела и была очень требовательна к вниманию и заботе о себе.
Мадам Вернэль - маленькая задумчивая шатенка с бледным ясным лицом и ярким ртом - любила носить короткое. Её по-девчоночьи тонкие ноги особенно нравились степенным мужчинам средних лет, которые по каким-то причинам не сумели в юности реализовать свои плотские порывы с ровесницами. Проходили годы, они обзаводились семьями и положением в обществе, компенсируя недостаток любовных переживаний карьерными свершениями, но не изжившие себя страсти оставались, и немолодые уже мужчины, верные своим предпочтениям юности, продолжали заглядываться на маловешних девушек. Мадам Вернэль не была маловешней девушкой, она уже семь лет как была замужней дамой, просто в её цветущей женственности всё ещё просвечивали девичья неловкость и ландышевая свежесть юности, придававшие облику обманчивую невинность и необъяснимую притягательность.
До встречи с мадам Вернэль доктор Бурнабеш никогда не позволял себе думать в неприемлемом ключе о своих пациентках: он был порядочным, уважаемым врачом, честным мужем и вообще правильным человеком. Однако с мадам Вернэль всё было иначе: строго говоря, она не являлась пациенткой доктора, а её женская грациозность в сочетании с девичьей хрупкостью были до того пленительны, что казалось неестественным и странным оставаться равнодушным к её красоте. Каждый раз, когда доктор Бурнабеш смотрел на неё, он думал, что для здорового, ещё нестарого мужчины нет ничего зазорного в том, чтобы испытывать симпатию к молодой, красивой женщине. И он стал разрешать себе иногда по выходным, в часы сиесты, сдержанные романтические фантазии с участием мадам Вернэль.
Доктор Бурнабеш жил в маленьком городе на юге Франции, расположенном в двадцати километрах от морского побережья. Город начинался в низине, возвышающейся над уровнем моря всего на восемьдесят метров, и карабкался ввысь по склонам холмов, ограничивающих его с севера, пока не доходил до приальпийского плоскогорья, на котором немногочисленные постройки (кроме прочего, тюрьма и обсерватория) стояли уже на высоте тысячи метров. Из окон вилл, расположенных в верхней части города, открывался панорамный вид на зелёную долину, усыпанную мелкими светлыми домиками, на дымчатые шары оливковых деревьев и пики кипарисов, на холмы, заслоняющие собой юго-западную часть горизонта, и, конечно, на гигантское зеркало моря, вслед за небом менявшее свой цвет от фиолетово-сизого до молочно-розового, а во время ненастья исчезавшее за поволокой тумана, постепенно проявляясь из-за войлочных клочьев тёмной сталью. Для жителей зданий, что стояли чуть ниже, море тянулось вдали узкой полосой, которая тоже по-разному окрашивалась небом, иногда сливаясь с ним в белой, пронизанной светом мгле так, что нельзя было различить линию горизонта. Обитатели же низины видели только зелёные склоны, застроенные жилыми и нежилыми сооружениями.
Доктор Бурнабеш работал врачом общей практики в этом городе уже больше двадцати лет. Его кабинет, его ежедневник с расписанием назначенных встреч и утренние обходы больных были осью, вокруг которой строилась вся остальная жизнь. Несмотря на то что пациенты часто обращались с похожими жалобами, доктор не считал свою работу рутинной: каждый из больных был для него особым случаем. Сложность была не в том, чтобы поставить диагноз (за точным диагнозом, если в том была необходимость, он направлял своих клиентов к специалистам узкого профиля). Важнее для него было понять личность пациента, почувствовать его настроение, найти слова, которые человек хотел услышать. Такова была особенность отношений, сложившихся между доктором Бурнабешем и его пациентами: часто люди приходили к нему за моральной поддержкой, видя в нём наперсника. И доктор умел дать людям то, в чём они нуждались на самом деле: понимание и сочувствие. Одинокие, непонятые, недооценённые, потерянные записывались на консультацию, чтобы получить рецепт на микстуру от кашля или таблетки от бессонницы, а ещё пятнадцать или двадцать минут дружеского участия и человеческого внимания, которые обходились им всего в двадцать три евро, возмещаемых на две трети медицинской страховкой.
- Что случилось, месье Лоран? У неё поднялась температура? Нет? Не волнуйтесь, мой визит к вам запланирован на завтра, а сейчас я не могу: у меня консультации до вечера, а потом я ухожу на дежурство в больницу, - говорил по телефону доктор Бурнабеш. - Вашей супруге нужен отдых, не позволяйте ей подолгу стоять! А завтра мы увидимся и я осмотрю её.
Доктор был нужен сразу всем, и очень срочно, и каждый раз он терпеливо объяснял, почему не может находиться одновременно на консультации у себя в кабинете и у постели занемогшей старушки, живущей на другом конце города. Люди звонили и приходили, всем им доктор Бурнабеш уделял пятнадцать или двадцать минут внимания, а в обеденный перерыв он прогуливался по кипарисовой аллее, ведущей к его кабинету, со своим коллегой - доктором Анри.
- Что скажешь о последней книге Синтии Флёри? - завёл привычный разговор во время одной из прогулок доктор Анри, слывущий среди коллег человеком начитанным и эрудированным.
- Я ещё не читал, - ответил доктор Бурнабеш.
- Завтра же принесу тебе свой экземпляр. Обязательно прочитай. Мне пришла в голову занятная параллель: тезис автора о важности индивидуации в становлении и упрочнении демократии перекликается с христианскими "возлюби ближнего своего как самого себя" и "спаси себя - и ты спасёшь тысячи других". Забота о собственном благе, любовь к себе в них являются первичным ориентирoм, на основе которого строится общество ответственных людей, то есть гражданское общество, потому что в конечном счёте личное благо и благо всего общества - это вещи взаимосвязанные.
Доктор Бурнабеш слушал коллегу с рассеянной почтительностью. Он тоже старался много читать, поскольку полагал, что чтение так же важно для мозга, как и физические упражнения для тела. Он заставлял себя читать регулярно, вдумчиво, отмечая полезные цитаты, которые можно было бы вставить в разговоре, oднако за книжными новинками не следил и ограничивался чтением тех книг, которые рекомендовал ему доктор Анри.
- С удовольствием почитаю, - ответил он вежливо и подумал: как было бы хорошо оказаться сейчас у себя в саду, устроиться в своём любимом сером шезлонге из акации под седой громадой старого оливкового дерева, укрыться мохеровым пледом и подремать, чувствуя тепло мягкого ноябрьского солнца и мечтая о прогулке вдоль набережной в компании мадам Вернэль.
В ближайший субботний выходной доктор Бурнабеш проснулся позднее обычного - неторопливое осеннее солнце давно успело подняться. Его жена Леа уже открыла ставни и ушла в парк через дорогу от дома прогуливать их керн-терьера Энзо. Увидев в окне голубой прямоугольник неба, доктор подумал, что такая ясная погода как нельзя лучше подходит для безмятежной сиесты на свежем воздухе, и он уже предвкушал, как после обеда спустится в сад и уютно закутается в тёплый плед, растянувшись в любимом шезлонге. Он медленно поднялся, заставил себя сделать двадцать пять отжиманий и съесть сухие хлопья с орехами, которые ему регулярно покупала жена в магазине, предлагавшем клиентам исключительно биопродукты. Доктор с удовольствием бы съел хрустящий тост со сливочным маслом, макая его в горячий шоколад, но такая диета не способствовала поддержанию приемлемого уровня холестерина в крови. Вместо горячего шоколада он пил горький кофе, потому что так повелось с самого начала его супружеской жизни: по утрам они с женой пили кофе. После завтрака он принял контрастный душ, оделся и спустился в гараж, чтобы помыть машину; ещё до полудня успел зайти в булочную за свежим багетом, потом на почту за марками. Когда вернулся домой, супруга уже накрывала на стол. Она приготовила рис, зелёный салат и филе индейки. Всё, как обычно, без соли. Салат Леа заправляла оливковым маслом и бальзамическим уксусом.
Во время обеда Леа делилась утренними впечатлениями:
- Сегодня в парке встретила соседку, мадам Верон. Она жаловалась, что её Лулу не перестаёт чесаться, хотя блох у неё нет. Я предположила, что у собаки аллергия, и посоветовала сменить корм. Я предложила ей попробовать такой же, какой мы даём Энзо: однобелковый с овощами. Потом мы разговорились, и выяснилось, что мадам Верон никогда не водила Лулу на удаление камней с зубов. У меня волосы дыбом встали от возмущения! Как можно? Ведь отсюда и неприятный запах изо рта может образоваться, и выпадение зубов...
- Некоторым людям надо запретить заводить у себя животных, - согласился с супругой доктор, а после обеда сразу отправился в сад.
Удобно разместившись в своём шезлонге, он с досадой подумал о предстоящем горном походе с женой. Они yходили в горы почти каждое воскресенье, инициатором всегда выступала мадам Бурнабеш, доктору же длительные, утомительные переходы казались скучными. Он говорил себе, что в них есть свои интересные стороны: в его возрасте было необходимо поддерживать здоровую физическую активность, к тому же ходьба помогала избавиться от накопившегося за неделю стресса. Однако такое самовнушение было не очень действенным, и от скуки доктора клонило в сон. Он уже почти задремал, как внезапно ясной вспышкой его полоснуло воспоминание о голых коленках мадам Вернэль. Тут же следом он представил, как кладёт ей на колени руки и разводит их, цепенея от страшного предчувствия перед неизведанным жестоким наслаждением. Доктор Бурнабеш запаниковал: он никогда не позволял себе раньше с таким бесстыдством мечтать о женщине. Он попытался избавиться от вязких образов, но они с яростной настойчивостью вторгались в сознание, отчего всё нутро обдавало ледяным кипятком. Доктор резко встал и направился к дому.
- Леа! - позвал он жену, войдя в гостиную. - Леа!
- Я на кухне. Что случилось? - отозвалась она.
Доктор Бурнабеш подошёл к ней и притянул к себе.
- Мы так давно не были вместе, - сказал он, прерывисто дыша.
- Что ты имеешь в виду? - растерялась мадам Бурнабеш.
Она посмотрела на мужа с беспокойством, но сразу улыбнулась:
- Подожди немного, мне нужно кое-что закончить, - сказал она мягко.
- Нет, сейчас. Я соскучился по тебе. Пойдём в спальню.
В тот выходной супруги Бурнабеш решили по обоюдному согласию отложить горный поход и остаться дома.
Утром понедельника доктор Бурнабеш решил про себя, что случившееся безрассудство не должно больше повториться, но в начале рабочей недели к нему на приём записалась мадам Вернэль. На консультацию она пришла одна, без родственницы: на этот раз ей самой требовалась помощь.
- Мами чувствует себя значительно лучше. Но вы же знаете, как с пожилыми людьми: они всё время жалуются на здоровье и говорят о болезнях. Под её влиянием я и сама, кажется, становлюсь ипохондриком! - торопливо объясняла мадам Вернэль. - И в то же время, я говорю себе, что лучше перестраховаться, чем пропустить начало серьёзной болезни.
Доктор Бурнабеш делал вид, что внимательно слушает свою пациентку, на самом же деле он думал только об одном: как провести осмотр, не выдав себя? И он решил, что будет благоразумным осмотреть молодую женщину одетой: в конце концов, ни на что серьёзное она не жаловалась, просто общее недомогание.
- Садитесь на кушетку, я прослушаю вас, - обратился к ней доктор.
Мадам Вернэль села на кушетку и принялась расстёгивать блузку, но доктор Бурнабеш остановил её:
- Раздеваться не обязательно.
Осторожно прикладывая кругляшок стетоскопа к лёгкой ткани, он слышал равномерное биение её сердца, видел в просвете блузки белую припухлость груди, вдыхал ягодный запах её духов, и жесты его сами собой приобретали чувственную медлительность. Беря руку мадам Вернэль, чтобы померить давление и проверить пульс, доктор сам не заметил, с каким деликатным вниманием расстегнул и засучил её рукав, как жадно прижал пальцы к её запястью, с какой нежностью коснулся тонких голубых вен, проступающих через её бледную кожу. Мадам Вернэль притихла и вопросительно смотрела на него, но этого доктор тоже не заметил. Ему казалось, что его действия выверены и профессиональны, и он уже мысленно хвалил себя за самообладание, но когда осмотр был окончен, он не удержался и на секунду скользнул жалящим взглядом по голым коленям мадам Вернэль. Женщина тут же встала и оправила юбку.
Доктор Бурнабеш прошёл к своему столу. "Неужели заметила?" - подумал он с тревогой. Ему очень не хотелось быть уличённым в чём-то неприличном. А смотреть с вожделением на пациентку было не только неприлично, но и непрофессионально. Эта мысль неприятно задела его. Тем временем мадам Вернэль снова заговорила о родственнице, момент неловкости рассеялся, доктор начал задавать ей вопросы, чтобы уточнить диагноз. В конце приёма он выписал ей рецепт, проводил до двери и поклялся себе больше никогда не допускать подобных вольностей даже в мыслях. Он не предполагал, что вечером того же дня вожделение захлестнёт его с такой силой, что он до самого утра будет обрушивать на супругу неистовство набегающей внутри него горячей волны, а воображение будет рисовать всё новые и новые образы обнажённой мадам Вернэль с её тонкими ногами и её красным, будто воспалённым, припухшим ртом.
Спустя всего две недели после того памятного выходного в оливковом саду доктор Бурнабеш уже больше не стыдился откровенности своих фантазий. Он говорил себе, что это всего лишь несбыточные мечты, о которых никто никогда не узнает и от которых не может быть никакого вреда. Однако сила несбыточного желания была такова, что оно неудержимо вырывалось из воображаемого мира наружу, несмотря на преграды, выставленные сознанием на защиту устоев. После того как рухнул барьер стыда, на его руинах вырос новый - барьер вины. Сцены близости с такой ясностью представлялись доктору, что иногда ему казалось, будто роман с мадам Вернэль - настоящий, и им овладевало чувство вины перед женой. Доктор всегда осуждал супружескую измену. Когда до него долетали слухи о похождениях кого-нибудь из коллег, его коробило от пошлости и мелкости происходящего. Оказавшись в положении человека, уязвлённого соблазном, он уже не был так категоричен в оценках. Его собственный опыт не казался ему ни пошлым, ни мелким, а представлялся уникальным и ни с чем не сравнимым переживанием, и чувство вины доктора постепенно растворилось в захлестнувшем его несбыточном желании. Что же до мадам Бурнабеш, то она не задумывалась о причинах перемен в поведении мужа. Какая разница почему? Для неё началась вторая весна, она снова чувствовала себя женщиной впервые за долгое время, только это и было важно.
Доктор Бурнабеш забросил книгу Синтии Флёри, которую посоветовал ему коллега. Теперь он перечитывал "Доктора Паскаля", а по воскресеньям стал ездить на велосипеде, получая особое удовольствие от мучительно долгого преодоления подъёма, ведущего к приальпийскому плоскогорью, достигнув которого он разворачивался и мчался вниз, оглушённый ветром и скоростью. Ему казалось, что теперь у него есть неизвестное ему будущее и завтрашний день готовит ему что-то новое, ещё не постигнутое; он больше не заставлял себя жить, следуя заведённому ритуалу, а рвался навстречу жизни, просыпаясь каждое утро в нетерпении, спеша покинуть постель и начать день, чтобы узнать: а что же дальше? Так, несбыточное, сокровенное желание доктора Бурнабеш всё настойчивее заявляло о себе, оставляя видимые оттиски в его реальной жизни, но вырваться наружу оно по-прежнему не могло, не в силах преодолеть барьеры страха.
Больше всего доктор Бурнабеш боялся разоблачения. Его пугала вероятность быть отвергнутым мадам Вернэль, но ещё больше пугал возможный скандал, который разрушил бы его ладную, умело выстроенную жизнь. Он слишком много работал, от многого отказался, чтобы сегодня с гордостью и удовлетворением ставить перед своим именем буквы Dr. С ранней юности, год за годом, десятилетие за десятилетием доктор совершал каждодневное усилие, поступая не по зову сердца или плоти, но по требованию разума, делая вещи, которые не нравились ему, но были правильными. Вкус к усилию ему привили родители. Они говорили, что дорога к успеху лежит через постоянное преодоление себя. " Дисциплина, усилие и работа - вот залог достойного и успешного пути ", - говорили они и были правы. Вся жизнь доктора представляла собой отлаженный механизм, никогда не дававший сбоя. Ставить его на кон ради минутного сближения с совершенно чужой ему женщиной было бы неблагоразумно. Поэтому доктор Бурнабеш продолжал мечтать о мадам Вернэль, ничего не предпринимая. Тем временем мысли о мадам Вернэль стали занимать доктора Бурнабеша даже во время рабочего дня.
- С тобой бывало такое, - спрашивал он доктора Анри во время прогулки, - что в тот самый день, когда окончательно решаешь про себя, что ждать от жизни больше нечего, случается то самое сокровенное, о чём мечталось в юности, и кажется, что жизнь только-только начинается, а прошедшие годы всего лишь прелюдия к чему-то настоящему? Бывало с тобой такое?
- В юности я мечтал стать пожарным. Вряд ли моя мечта осуществится в ближайшее время, - отвечал с улыбкой доктор Анри. - Хотя, если разобраться, не так уж я далеко ушёл от своей мечты. Я помогаю людям тушить их душевные пожары, а это, скажу тебе, занятие не менее рискованное и увлекательное, чем работа спасателей.
Доктор Бурнабеш с удивлением и недоверием смотрел на коллегу. Рассказать ему? Поймёт ли? Стояла бесснежная южная зима; студёный воздух, разбавленный горячими лучами кроткого зимнего солнца, приятно обдавал щёки бархатистой прохладой. Доктор Бурнабеш поднял голову и увидел, как по густо-зелёным кипарисовым веткам скачет белка. Он смотрел на неё с весёлым любопытством, которого не испытывал уже очень давно, и ему захотелось побежать за ней, как в детстве, чтобы приманить поближе спрятанным в кармане орехом или печеньем. Но в карманах у доктора ничего не было, да и к чему это ребячество?
- Так что же случилось, Серж? - прервал молчание доктор Анри.
- Да так, не обращай внимания. Я стал не в меру сентиментальным в последнее время. Значит, ты собирался стать пожарным? А я, представь себе, хотел стать профессиональным спортсменом. По прыжкам с трамплина. У меня неплохо получалось, но родители отговорили меня и убедили выбрать серьёзную профессию.
Приближались новогодние праздники. Мадам Вернэль приходила ещё несколько раз: то ей были нужны справки для занятий спортом, то рецепты для лекарств. Она казалась рассеянной и говорила больше обычного. Доктор Бурнабеш держал себя с ней подчёркнуто сдержанно, все его действия во время консультации были машинальными, а произнесённые слова - формальными и ничего не значащими. Зато вечером, вернувшись домой, доктор вспоминал в мельчайших деталях минуты, проведённые вблизи мадам Вернэль, пытаясь увидеть тайные знаки и скрытый смысл в её взгляде и в её жестах. И находил их в несвойственной для неё разговорчивости, в её опущенных глазах и даже в самом факте своей безудержной тяги к ней: доктор был уверен, что притяжение такой силы может быть только в случае взаимного влечения. Эта уверенность укоренилась в нём и преодолела страх быть отвергнутым. Но вслед за этим страхом появился другой - страх сближения.
Мечтая о мадам Вернэль, доктор Бурнабеш часто спрашивал себя: какая она? Он представлял её покорной и робкой, настырной и развязанной, иногда холодной и безответной, но ни один из придуманных им образов - он чувствовал это - не совпадал с настоящей мадам Вернэль. Доктор Бурнабеш не знал, какой она была на самом деле, и боялся узнать: он боялся, что настоящая мадам Вернэль разочарует его, он перестанет о ней думать и его жизнь снова станет тусклой и безынтересной; но он боялся также, что настоящая мадам Вернэль окажется притягательнее любой мечты и что жар его вожделения разгорится до страшного пожара, который уничтожит их обоих. Он не хотел знать, что за женщина кроется в маленьком, хрупком теле, которое так его возбуждало. Он не видел ни её безыскусности, ни её беззащитности, а видел только её воспалённые губы и голые коленки, которые раскрывались перед ним с доверчивым бесстыдством, чтобы принять мучительность его животного исступления. Оглушенный болезненным возбуждением своих фантазий, доктор брал за руку жену и тянул её наверх, в спальню, шепча ей, как сильно соскучился по ней за день.
Однажды ранним вечером доктор прогуливался с супругой по рождественскому рынку. Уже давно стемнело, над головами мигали узоры рождественских гирлянд, в торговых рядах теснились люди, все они что-то оживлённо обсуждали, или смеялись, или торговались с продавцами сувениров, создавая вокруг себя атмосферу наступающего праздника, когда так легко верится, что чудеса возможны и всё лучшее ждёт впереди. Доктор Бурнабеш загляделся на лотки с янтарными украшениями, как вдруг заметил с другого края палатки мадам Вернэль в компании высокого темноволосого мужчины. Доктор Бурнабеш знал супруга мадам Вернэль в лицо. Темноволосый незнакомец, с которым она разговаривала сейчас, не был её мужем. Пара не стала задерживаться у янтаря и прошла дальше, слившись с толпой. Всё произошло так быстро, что доктор Бурнабеш даже не был уверен, была ли это мадам Вернэль, но мысль о том, что эта женщина доступна и ей может обладать другой мужчина, впилась в него ядовитой иглой и засвербела в висках. До настоящего момента доктор Бурнабеш был почему-то убеждён, что мадам Ревель принадлежит только своему мужу и что она верна ему. Теперь же эта уверенность пошатнулась. Вслед за неожиданным открытием доктор ощутил укол ревности, что показалось ему совершенно нелепым.
- Серж, посмотри, какой оригинальный браслет, - обратилась к мужу мадам Бурнабеш, беря его за руку. Доктор отстранился, отдёрнул руку.
- Где тут выход? Я устал, давай вернёмся домой.
Он начал пробираться к выходу, Леа шла за ним, пытаясь поймать его руку, но он всё время отдёргивал её.
- Серж? Серж?! - в голосе Леа слышались слёзы. - Я чем-то обидела тебя?
Доктор не оборачивался. Он шёл всё быстрее, ему хотелось оторваться от жены, оставить её далеко позади, но она не отставала, бежала где-то совсем рядом и звала его.
- Серж?! Ты думаешь, я не знаю, что с тобой что-то происходит? Ты думаешь, я ничего не замечаю?
Доктор неожиданно остановился, развернулся, схватил жену за плечи и притянул к себе.
- Прости, - сказал он.
Абсурдность происходящего и собственное бессилие вызвали в нём приступ душевной тошноты. "Так больше не может продолжаться. Я должен поговорить с ней. Я взрослый человек, ответственный человек, так больше не может продолжаться". Но никакого разговора не состоялось. Ночью доктор снова мечтал о мадам Вернэль и любил свою жену.
Проверяя почтовой ящик своего кабинета в начале последней перед рождественскими праздниками рабочей недели, доктор Бурнабеш обнаружил десяток поздравительных открыток от своих пациентов. Он вошёл в кабинет и быстро просмотрел их, с удовольствием отметив, что на одной из открыток стояла подпись мадам Вернэль. В нём мятным холодком колыхнулась мимолётная надежда, и тут же в голове вспыхнул образ хрупкой и покорной мадам Вернэль, лежащей на кушетке. Доктор представил, как она ласкает саму себя, а он склоняется над ней, накрывая её руку своей. Утробная волна вожделения набирала силу, поднимаясь к диафрагме, груди, к самому горлу, пока не разбивалась на тысячи тонких, колких струй, которые растекались по всему телу, наполняя его живительной силой до самых кончиков пальцев. И доктору казалось, что эта волна и есть сама жизнь, её источник, её божественная сущность и что он наконец постиг смысл бытия. Хмелея от захвативших его видений, доктор решил, что позвонит ей сегодня же вечером и всё объяснит. Нет, лучше назначит встречу где-нибудь вне кабинета и тогда откроется ей. "А как же Леа?" - мысль о жене охладила его. "Я могу позвонить, - подумал доктор, - чтобы поблагодарить за открытку, ничего странного в этом нет".
Доктор Бурнабеш взял телефон, но его вдруг oхватило волнение, схожее с тем, которое он испытывал, стоя на вершине трамплина. Каждый раз, когда он сидел на длинной скамье перед стартом и глядел на круто падающую вниз белую полосу, у него учащалось дыхание. Главное - сделать первый шаг. Оттолкнуться и броситься вниз. Скорость оглушит мгновенно. На разгон уйдёт всего несколько секунд - он и не заметит их; а потом будет этот непередаваемый момент, когда он оторвётся от твёрдого снега, и наступит освобождение, и он будет лететь вперёд, дальше, выше, потому что всё возможно, мир безграничен, он так любит его... Кто-то постучал в дверь, и доктор Бурнабеш очнулся.
- Да? - ответил он.
В кабинет вошёл доктор Анри.
- Не беспокою?
- Нет-нет, проходи, - дружелюбно ответил доктор Бурнабеш.
Доктор Анри прошёл к столу, но садиться не стал.
- Я на минуту. Хотел пригласить тебя с женой к нам на Рождество.
Доктор Бурнабеш часто бывал в гостях у коллеги. Он легко представил его массивный прованский дом из розово-серого камня, удобные диваны перед жарким камином, маленькую элегантную мадам Анри, накрывающую на стол, и его заволокло сонное, тёплое ощущение уюта. И уже не хотелось никуда лететь и никому звонить, а хотелось только замереть, и смотреть бесконечно на тёплое оранжевое колыхание в камине, и слушать приятный голос мадам Анри, рассказывающей о новом сорте бонсай, которые она выращивала у себя в зимнем саду. А ещё хотелось снова попробовать её фирменные блюда: тартар из морских гребешков и фуа-гра с трюфелями и домашними бриошами, которые она готовила только по особым случаям и благодаря которым за ней закрепилась репутация домохозяйки с выдающимися кулинарными способностями.
- Спасибо за приглашение! - с энтузиазмом ответил доктор Бурнабеш. - Будет кто-нибудь ещё?
- Нет, захотелось отметить небольшой компанией. Дети не приедут в этом году, так что...
- С удовольствием. Думаю, Леа будет рада. С тех пор как дочь вышла замуж, мы перестали отмечать Рождество дома.
- Тогда ждём вас в районе семи! И не вздумайте приносить с собой вино! Мы откроем что-нибудь из нашего погреба.
- Договорились!
Доктор Анри вышел.
На следующее утро доктор Бурнабеш возвращался к себе в кабинет после обхода пациентов, которые по состоянию здоровья должны были соблюдать постельный режим. Часть пути пролегала через кипарисовую аллею. Доктор ступал по мелкому гравию, прислушиваясь к зернистому шуршанию под ногами, и смотрел, как его тень ровно движется по светло-жёлтой узкой дорожке, всегда на один шаг впереди. Было до странности тихо, только горлицы иногда перекликались, скрытые густыми ветками кипарисов. Дойдя почти до самого конца аллеи, доктор Бурнабеш уловил боковым зрением миниатюрную фигурку в синем, стоящую чуть в стороне. Он хотел уже пройти мимо, как вдруг понял, что это мадам Вернэль, она говорила по телефону. Потрясённый моментом узнавания, доктор остановился. Mадам Вернэль заметила его и улыбнулась, помахав рукой. Он тоже улыбнулся, продолжая стоять и смотреть на неё. Его глаза не спеша обводили её девчоночий силуэт в синем коротком плаще, её тонкие ноги, обутые в крошечные узкие балетки, и доктор поражался, как совершенно и точно очертания мадам Вернэль совпадают с не осмысленным до сегодняшнего дня дорогим, вожделенным образом женственности и красоты, живущим в его подсознании с юности. Когда женщина закончила разговор, доктор обратился к ней:
- Я не узнал вас. Вы сменили причёску?
- Да, перед праздниками решила порадовать себя, - ответила мадам Вернэль, не переставая улыбаться. - Можно, я запишусь к вам на приём в конце недели?
- Конечно-конечно. Позвоните мне, и я запишу вас.
- Тогда до скорого, - попрощалась она.
- До пятницы, - ответил доктор Бурнабеш.
Оставшуюся часть пути доктора не покидала мысль о том, что его симпатия к мадам Вернэль, очевидно, взаимна. Мадам Вернэль улыбалась не из вежливости, и не потому, что хотела произвести хорошее впечатление, но потому, что была искренне рада встречи с ним. И разве не странно, что в последнее время они так часто пересекаются? Это не похоже на простое совпадение. От этой мысли сладко ломило в груди, и доктору казалось, что пятница безумно далеко. Но из-за нахлынувшей эпидемии гриппа кабинет всю неделю был переполнен пациентами, работать приходилось допоздна, и доктор в течение трёх дней жил машинально. По вечерам он не испытывал никаких других эмоций, кроме усталости и тянущего, неодолимого желания спать.
Однако вечером накануне пятницы доктор Бурнабеш ощутил непривычную саднящую тревожность. Причин её он осознать не мог: его отвлекала жена, не перестававшая задавать вопросы по поводу приближающихся праздников. Когда же доктор остался наедине с собой, он понял, что тревога возникла из-за предстоящей встречи с мадам Вернэль. Он волновался так, будто речь шла о настоящем свидании, и эти юношеские неуверенность и дискомфорт, дополненные накопившейся за рабочую неделю усталостью, вдруг разозлили его. "Не хватало ещё так переживать из-за какой-то девчонки, - пытался образумить себя доктор Бурнабеш. - Я уважаемый в городе человек, врач, у меня безупречная репутация. А она - просто очередная вертихвостка". Он вспомнил тех своих пациенток, скучающих домохозяек, которые приходили без признаков какой-либо болезни, охотно разоблачались, демонстрируя откровенное нижнее бельё, и многозначительно улыбались, пристально глядя ему в глаза. Южные красавицы отличались стройными, но иссушенными злым летним солнцем телами, и кожа их напоминала покровный лист сигары, а в глазах шевелилось что-то необъяснимое и неприятное. Доктор с насмешливой брезгливостью воспринимал их попытки соблазнить его. Теперь, охваченный внезапным раздражением, он убедил себя, что мадам Вернэль относится, должно быть, к той же категории женщин. От этого вымученного, нелепого сравнения доктору сделалось неловко за себя, но зато тревога его рассеялась, и наступающий день представился ему ни чем не примечательным, обыкновенным днём рабочей недели.
В назначенное время мадам Вернэль ждала его в приёмной. Доктор Бурнабеш отметил, что одета она была не так, как обычно: тонкие ноги закрывал длинный зимний плащ, вместо балеток - классические туфли на высоком каблуке. "Впечатление хочет на меня произвести. Ну что же, я впечатлён, жду продолжения спектакля", - иронизировал про себя доктор, протягивая ей руку для приветствия. Но ощутив в своей руке маленькую ладонь мадам Вернэль, он утратил насмешливую невозмутимость, которую нагнал на себя.
В кабинете доктор Бурнабеш сразу же приступил к привычному расспросу, цепляясь за неизменную стабильность рабочей рутины, чтобы обрести потерянное равновесие:
- На что жалуетесь? Что вас беспокоит?
Мадам Вернэль посмотрела на него отчаянно открыто.
- Со мной всё в порядке, - сказала она.
- Вот как? - удивился доктор.
- Я записалась к вам на приём, - продолжила она, - чтобы пригласить вас на свидание. В последнее время я часто думала о вас.
Мадам Вернэль вдруг смутилась и отвернулась к окну.
- Кажется, я влюбилась в вас, - тихо произнесла она.
Доктор Бурнабеш ожидал чего угодно, но он не был готов к тому, что самая желанная для него женщина сделает первый шаг и откроется ему с ошеломляющей, невозможной, почти недопустимой прямотой. Смущение мадам Вернэль передалось ему, и доктором овладело сначала нестерпимое чувство неловкости, а потом - панической беспомощности. За одну секунду перед глазами пронеслись Леа, дочь, его дом посреди оливковых деревьев, доктор Анри, ежедневник, пациенты, рождественский ужин, поздравительные открытки, горные походы, кипарисовая аллея... Вся его уютная, устоявшаяся, размеренная жизнь, которую прямо сейчас он мог обменять на ещё не изведанное им наслаждение, на мечту, на самое сокровенное, что дремало в нём все эти годы, а теперь проснулось и вырывалось наружу.
Мадам Вернэль продолжала смотреть в окно, выходящее на аллею. Доктор Бурнабеш проследил за её взглядом и увидел белку, сидевшую на светло-жёлтой дорожке. Она замерла и, казалось, только и ждала, что её позовут и предложат угощение. Доктору захотелось подбежать к окну, распахнуть его и поманить зверька кусочком хлеба. Только как-то глупо всё это, и хлеба под рукой не было.
- Мадам Вернэль, - начал доктор. - Прошу вас, извините меня за то, что случилось.
- Вас? Но это я...
- Позвольте мне договорить. Я имел неосторожность дать вам повод думать, что вы нравитесь мне. И это правда - вы нравитесь мне.
Мадам Вернэль подалась вперёд и еле заметно улыбнулась.
- Вы красивы, - продолжал доктор, - и глупо было бы отрицать, что ваша красота оставила меня равнодушным.
Доктор Бурнабеш замолчал, в лице его читалось сожаление и сомнение. Однако он сказал то, что должен был сказать.
- Я женат. Моя жена - это вся моя жизнь. Моя работа - это тоже моя жизнь. А ваша жизнь - вся перед вами. Я не хочу рушить ни свою жизнь, ни вашу. Простите меня.
Мадам Вернэль дрогнула ресницами и замерла на секунду, задержав взгляд на репродукции, висевшей над головой доктора. На ней был изображён светлый женский силуэт, сливающийся с тёмным небом, тающий в нём, озаряя его последними отблесками перед закатом. А рядом - угрюмая фигура мужчины в чёрном, который уже слился с наступающей ночью, уже стал частью прошлого, частью вечного мрака. Мадам Вернэль молча поднялась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
"Вот и всё". Доктор Бурнабеш подошёл к окну. На тропинке, ведущей к его кабинету, никого не было.
Настало время обеденного перерыва. Откинувшись на спинку своего кресла, доктор закрыл глаза. Он пытался ни о чём не думать, но мыслями невольно возвращался к только что закончившемуся приёму. Он видел перед собой сначала отчаянный, а потом погасший взгляд мадам Вернэль и слышал свой ровный, спокойный голос: "Простите меня". Доктор убеждал себя, что всё сделал правильно. "А как же Леа? Мои пациенты, коллеги, моя работа? Перечеркнуть всё это ради минутной похоти? - недоумевал он. - Как хорошо, что я сумел сдержать себя. Неизвестно, к чему бы это привело. Хватит с меня глупостей". Доктор встал, взял из шкафа пальто и отправился домой обедать.
Доктор Бурнабеш боялся непредвиденных ситуаций, в которых требовалось действовать быстро. Он был человеком обстоятельным и спешки не любил, особенно когда речь шла о принятии решений. Ответив отказом мадам Вернэль, он интуитивно занял непогрешимую с точки зрения морали и здравого смысла позицию, полагая, что таким образом обезопасил себя. Доктор Бурнабеш пытался вернуться в спасительную повседневность, намеренно загружая себя работой, но поступок мадам Вернэль подорвал его устойчивый, предсказуемый мир, и привычные, отработанные механизмы, помогавшие раньше убегать от себя, больше не действовали. Он не переставал думать о мадам Вернэль, и его стали донимать сомнения в правильности сделанного выбора. Теперь он знал, какая она. Своим признанием она не только открыла ему свои чувства, но и всю себя, представ перед ним ещё притягательнее в своей доверчивости и своём бесстрашии.
Прошли новогодние праздники; холмы, закрывающие горизонт на юго-западе, покрылись жёлтой пыльцой - это зацвели мимозы. Довольно скоро они пожухли, зато яблони и сливы заклубились облаками первых белоснежных цветов. Наступила южная весна с едким солнцем и холодным ветром. Доктор Бурнабеш принимал до позднего вечера и даже по выходным, он чаще обычного брал дежурства в больнице, но заглушить завладевшее им сомнение не получалось. Мадам Вернэль больше не появлялась.
Как-то на приём к нему записался новый пациент, месье Демаре. Заполняя карточку пациента, доктор обратил внимание на его адрес: он показался ему знакомым.
- Вы живёте на Рю-де-Шен? В резиденции "Каскады"? - спросил он.
- Да, мы только что заселились.
- Там живёт одна семья, мои пациенты...
- Случайно не мадам и месье Вернэль?
- Да! Именно о них я и говорю, - оживился доктор Бурнабеш. - Вы знаете их?
- Конечно! Мы заняли их квартиру, а они переехали в другой город, кажется где-то в Нормандии. Красивая пара. Ждут прибавления. Собственно по этой причине они и переехали. Теперь им нужно жильё попросторнее.
- Да, - растерянно ответил доктор. Ему вдруг стало всё неинтересно. Он механически вписал недостающие данные в карточку, выдал нужные рецепты и проводил месье Демаре до двери.
Доктор удивился своей реакции на отъезд мадам Вернэль. Сколько уже было таких пациентов, покидающих их маленький южный город, о которых он потом больше ничего не слышал? Никогда он не сожалел об их отъезде. Но сейчас душу что-то царапало. Обида на то, что она не пришла попрощаться? "Дурак, - корил себя доктор Бурнабеш. - А ведь я поверил, что она влюблена в меня. Как всё-таки хорошо, что я проявил благоразумие". Но было что-то ещё, кроме обиды. Доктор Бурнабеш всегда считал, что в жизни ему повезло: он занимался престижной работой, у него была крепкая семья, он пользовался уважением среди коллег; пациенты его ценили, жена - любила, здоровье его позволяло надеяться на долгие безмятежные годы жизни после выхода на пенсию. Одним словом, доктор Бурнабеш был абсолютно всем доволен. Но с появлением мадам Вернэль дежурное довольство жизнью уступило место более сильному переживанию, которого он уже очень давно не испытывал. Последние два года доктор Бурнабеш, сам того не осознавая, каждый вечер засыпал с позабытым и теперь вновь обретённым чувством ожидания чуда; он жил тайной надеждой на то, что привычная колея повседневности со всем её благополучием однажды прервётся, и в его жизни ещё будут сюрпризы. Доктору не требовалось видеть мадам Вернэль каждый день. Он знал, что она где-то рядом - маленькая хранительница секрета наивысшего блаженства, - и этого знания было достаточно, чтобы тайная надежда на чудо, ставшая жизненно необходимой, не угасала. Но теперь - доктор понял это с безысходной уверенностью - всё кончено. Чуда не случится. Сюрпризов не будет.
А солнце тем временем набирало силу, приближая лето с его изнуряющей жарой и заливающимися в судорожном стрекотании цикадами. Доктор Бурнабеш почти со страхом ждал наступления сезона летних отпусков. В их маленький городок хлынут толпы туристов, на дорогах начнутся пробки, из-за которых невыносимый зной будет казаться пеклом, а солнце будет продолжать светить и жалить, оставляя на коже красные метки. Доктор Бурнабеш плохо переносил жару, поэтому каждое лето они с женой уезжали на время отпуска в Норвегию, где у Леа жила двоюродная сестра. Однако в то лето самочувствие доктора ухудшилось настолько, что от поездки пришлось отказаться. Он выходил из дома только по утрам и поздно вечером, чтобы проплыть несколько кругов в бассейне. В течение дня он оставался в гостиной под кондиционером, читая книги, которые посоветовал ему доктор Анри.
Летняя пора незаметно сменилась осенней. Погода стояла тёплая, деревья по-прежнему пестрели всеми оттенками зелёного, но солнце больше не разъедало кожу, воздух не звенел от щекочущего цыканья цикад, и сумерки теперь наступали значительно раньше. Доктор Бурнабеш был рад вернуться к работе и возобновить привычные прогулки по кипарисовой аллее.
В начале октября, во время очередной прогулки, доктор Анри поделился новостью: его дочь выходила замуж.
- Передай молодым мои поздравления, - вежливо отозвался на новость доктор Бурнабеш.
- Безумно счастлив за неё, - радовался доктор Анри. - Мой будущий зять - адвокат-фискалист. Они познакомились на сайте знакомств. Знаешь, я раньше с предубеждением относился к такому способу знакомиться, но, должен признать, это очень эффективный инструмент для выбора подходящего партнёра.
Доктор Бурнабеш уже собрался по своему обычаю машинально согласиться с коллегой и сказать какую-нибудь дежурную банальность, но вдруг помрачнел.
- Предсказуемо, стерильно и по этой причине неинтересно, - неожиданно раздражённо ответил он. - Tребовательный партнёр выбирает себе требовательную партнёршу, предварительно заполнив анкету на совместимость из девяноста вопросов на элитарном сайте знакомств. Нет-нет, я верю, что такая схема работает и семьи могут получаться долговечные, но где во всём этом жизнь?
Доктор Анри посмотрел на коллегу с изумлением.
- По-твоему, лучше, когда после кратковременной страсти, случайно закончившейся беременностью, супруги поубивать друг друга готовы? - спросил он, усмехнувшись.
- Я думаю, что любая живая, настоящая эмоция лучше стерильного алгоритма.
- Похотливый зов лучше крепкой здоровой семьи?
- Называй это как хочешь: похотью, страстью, безумием... Но это глоток свежего воздуха в фальшивом и бесплодном вакууме общественного comme il faut. Только этот живой, мощный порыв способен смести искусственно нагромождённый каркас социальных приличий и пробить барьер, разъединяющий людей и обрекающий их на благополучное одиночество.
- А как же дети? Лучшие условия воспитания для них - это как раз семья, где отношения родителей предсказуемы и спокойны.
- Знаешь, чего дети не любят больше всего? Скуку. Знаешь, от чего бегут взрослые, прячась в лучшем случае за работой и спортом, а в худшем - за алкоголем, азартными играми и развратом? От скуки. Знаешь, откуда берётся скука? Из умело составленного плана на будущее, в котором жизнь твоя стабильна и предсказуема на ближайшие двадцать пять лет. И потом начинается эта бесконечная суета, хлопоты, беготня... Тут главное - не останавливаться, а то как бы правда не накрыла, что ты не живёшь, а выполняешь написанную кем-то программу по выполнению каких-то целей, смысл которых тебе не очень понятен.
- Речь не идёт о плане или программе, как ты говоришь. Это всего лишь необходимая дисциплина, которую человек навязывает сам себе, чтобы обуздать деструктивные инстинкты и порывы, присущие человеческой природе. Если поддаваться каждой беспримесной, мощной эмоции, то вся жизнь, не успев начаться, полетит в никуда.
- Извечный спор прагматичного муравья, который хочет уютно прожить до ста лет, и резвой стрекозы, попавшей в эту жизнь всего на одно жаркое лето. Что за одержимость долгожительством? Откуда тяга пожить подольше? Посмотри вокруг! Человек мыслящий и адекватный, способный осознавать происходящее, не может хотеть оставаться в этом мире слишком долго.
- Ты зациклен на негативном. Хорошего в жизни тоже хватает. Несмотря ни на что, люди в большинстве своём склонны видеть в жизни её притягательную сторону.
- И я её тоже вижу. Я тоже хочу жить, но именно что жить, а не подколачивать всё время доски и подкручивать шурупы, постоянно сверяясь с инструкцией, чтобы машина продержалась подольше.
- Да что нашло на тебя сегодня? - почти с тревогой спросил доктор Анри.
Доктор Бурнабеш отвернулся, ничего не ответив. Он прибавил шаг, оставив коллегу позади. До конца обеденного перерыва оставалось ещё двадцать минут, но в приёмной его уже ждали пациенты, и доктор начал приём незамедлительно.
***
Прошло пять лет. Доктор Бурнабеш по-прежнему много работал, в обед гулял по аллее, иногда собирался с коллегами за ужином, а по выходным дремал в своём любимом шезлонге или уходил с женой в поход по горам. Недавно у него родился внук - мадам Бурнабеш теперь много времени проводила у дочери. Доктор планировал сократить врачебную практику и начать наконец путешествовать по миру. Но в остальном всё было как прежде: размеренно и благополучно. Правда, близкие находили, что за последние годы доктор заметно постарел.
Доктор Бурнабеш и сам чувствовал, что начал сдавать. С некоторых пор его стал донимать один и тот же страшный сон: будто он мечтает участвовать в чемпионате мира по прыжкам с трамплина, но его не допускают, требуя какие-то справки, сертификаты... Он хлопочет, бегает туда-сюда, собирая их, пока дело не доходит до медицинского осмотра, во время которого пожилая врач говорит ему: "Да вы что? Какой чемпионат? У вас же ног нет!" И он с ужасом обнаруживает, что сидит в инвалидной коляске и у него действительно нет ног. Ужас сменяется сначала недоумением: как же раньше-то не заметил? А потом тоской, причём такой силы и правдоподобности, что доктор сразу просыпался. Тяжело дыша и растирая грудь, он лежал с открытыми глазами, проверял на всякий случай, на месте ли ноги, и постепенно успокаивался, но тоска отпускала не сразу. Её отголоски преследовали его даже днём в виде чувства тревоги и неприятного ощущения, будто он забыл сделать что-то важное.
Как-то зимним вечером, отдыхая у себя в гостиной за чтением, он натолкнулся на любопытный рассказ о том, что после смерти люди сами выбирают свой рай. Им становится место, где они испытали самое большое счастье, и рядом обязательно будет человек, который разделил этот момент счастья с ними. "Какая нелепость", - подумал доктор, но в голове невольно стал перебирать события и места, которые были дороги ему. Он сразу представил себя на вершине трамплина. Каждый раз перед стартом волна страха обдавала его холодом, и каждый раз он находил в себе смелость, чтобы броситься вниз. Этот момент преодоления себя был так же важен для него, как и момент освобождения, когда он отрывался от снега и летел вперёд, навстречу победе, навстречу жизни. Сейчас, по прошествии стольких лет, доктор уже не был уверен, что испытывал тогда счастье. Скорее, это было обещание счастья, которого он так и не достиг. Однажды наступил день, когда он не смог преодолеть себя. Не захотел. Решение о его поступлении на медицинский факультет уже давно было принято родителями, которые объяснили ему, что мечты - это прекрасно, но взрослые люди должны трезво смотреть на вещи. Кроме того, родители очень надеялись, что их Серж создаст семью и у них наконец появятся внуки.
Доктор Бурнабеш всегда знал, что нравится женщинам, однако в личной жизни он был человеком несчастным. Событие, которое предопределило личное несчастье доктора, случилось сорок лет назад, и было связано с его родителями: мэтром Бурнабеш и его супругой, мадам Бурнабеш, урождённой Шордон де Корсэль. Доктор Бурнабеш был тогда просто Серж, он заканчивал школу, активно занимался спортом, ходил с друзьями в кино и на вечеринки, и страстно мечтал выиграть чемпионат Европы по прыжкам с трамплина. Юность запомнилась доктору ощущением беззаботности и свободы. Жизнь казалась понятной и счастливой. Сержа никогда не покидала спокойная наивная уверенность в том, что так будет всегда.
Однажды осенью, во время традиционного семейного обеда в лучшем ресторане города по случаю дня рождения отца, Серж обратил внимание на молоденькую официантку, которая обслуживала соседний столик. Во всём, что она делала, проскальзывала трогательная старательность первоклассницы, которая стремилась сделать всё, как надо, на пятёрку с плюсом, чтобы взрослые похвалили, но из-за недостатка опыта получалось не всегда, и тогда её тонкие руки принимались перебирать складки на фартуке, а глаза молили: "Только не ругайте, я не хотела!" Серж смотрел на неё, забыв про родителей, про ужин и про день рождения отца. Минуту назад всё это было важно, и вдруг теперь было важно только одно: девочка-официантка и её тонкие руки, беспомощно перебирающие фартук. "Интересно, сколько ей лет? Как звучит её имя? Какой у неё голос?" - спрашивал себя Серж.
- Только посмотри на него, дорогая. Да он глаз не сводит с этой официантки, - усмехнулся отец.
Сержа неприятно кольнул насмешливый тон отца. Он уже собрался ответить ему что-нибудь в том же тоне, но тут в разговор вступила мать.
- Серж, милый, - обратилась к сыну мадам Бурнабеш, - ты удивляешь меня. Я всегда полагала, что у тебя хороший вкус. Неужели я ошибалась?
Мадам Бурнабеш и не думала насмехаться над сыном, она говорила серьёзно. Серж посмотрел на неё. Мысль о том, что он разочаровал эту красивую благородную женщину, отозвалась в нём болью. Он с лёгкостью сумел бы противостоять язвительности отца, но против холодной строгости матери Серж был безоружен. Вслед за болью его накрыла обида. Юноша не мог понять, на кого и за что, он только чувствовал горячую влагу в глазах и изо всех сил старался не заплакать. Мадам Бурнабеш смотрела на сына с вопросительной настойчивостью, и тогда Серж сказал слова, которые навсегда предопределили его дальнейшую жизнь:
- Я никогда тебя не разочарую, мама.
Мадам Бурнабеш взяла руку сына в свою и крепко сжала её:
- Я никогда в тебе не сомневалась.
С того памятного вечера в ресторане безмятежная юность для Сержа закончилось. За что бы он ни брался, он всегда задавал себе один и тот же вопрос: "А что скажет она?" И делал только то, что одобрила бы мать. Так же было и с девушками: Серж старательно выбирал таких, которые, он знал, понравились бы мадам Бурнабеш. Ей нравились девушки высокие, статные, из приличных семей. Когда настало время выбрать супругу, Серж уже в точности представлял, как будет выглядеть его будущая жена.
Доктор Бурнабеш подумал о первой встрече с женой, и ему отчётливо представилась гастрономическая лавка в закоулках прибрежного курортного города, где они познакомились. Доктор зашёл в ту лавку, чтобы купить бутылку "Сент-Эмильон". Продавец - темнокожий улыбчивый старик - суетился около единственной клиентки, предлагая ей попробовать вино. Женщина взяла бокал и стала рассматривать его на свет; в него попал луч солнца, и неожиданно на её щёку выпрыгнул рубиновый солнечный зайчик. Этот блик, так внезапно вспыхнувший на щеке незнакомки, был редкого, даже тревожного в своей красоте, оттенка, и доктор невольно засмотрелся на него. Женщина почувствовала его взгляд и улыбнулась, а он улыбнулся в ответ. Он видел тот день в мельчайших подробностях: видел пестреющие повсюду сувенирные лотки с яркой бижутерией и цветастой одеждой; узкие улочки, на которых теснились невысокие разноцветные постройки, а между ними пробирались тенистые мощёные дорожки; смуглое доброжелательное лицо старика-продавца, трещину на стеклянной двери, которую местный художник превратил в оливковую ветку. Он даже сохранил в памяти ассортимент той гастрономической лавки: кроме вина в ней продавались всякие специи с тимьяном, базиликом и розмарином, а также масло, мёд, тапенад и оливки. Единственное, что ему не удавалось вспомнить, - это лицо жены. Никаких других воспоминаний, связанных с женой, у доктора не было. "Но ведь она всегда рядом, - думал доктор. - Она часть моего настоящего, а не прошлого".
B голове стали проноситься другие памятные события: рождение дочки, недавнее появление внука, праздник в честь получения диплома врача, участие в марафоне, недельный круиз по Средиземному морю на яхте с друзьями... Доктор Бурнабеш мысленно вернулся к путешествию на яхте, от которого остались, пожалуй, самыe яркие впечатления. Тогда он впервые ощутил на себе сокрушительный эффект изменения масштабов: в городе он был человеком, имеющим вес и значение, а в море, посреди синей необъятности, вдруг стал бесконечно малой точкой, беспомощной и ничтожной. Доктору в его размеренной жизни такое потрясение было необходимо. Позже нечто подобное он научился испытывать и в горах, но с меньшей силой. Это позволяло ему сохранять трезвый взгляд на вещи, почувствовать условность мира и своего места в нём. Но какое это имеет отношение к раю, счастью? Всё не то. Было ли что-то ещё? Да, работа, благодаря которой он сумел занять достойное место в жизни, добиться уважения и любви окружающих.
Доктору было дорого то чувство комфорта и защищённости, которое возникает только в атмосфере общественного одобрения. Для того чтобы заполучить его, нужно было поступать так, как того ждали люди. Именно это доктор и делал в течение всей своей сознательной жизни. Он до того привык угадывать и удовлетворять чаяния окружающих, что, если бы его спросили: "А вы сами чего хотите?", он не нашёлся бы, что ответить. Сказал бы, что всем доволен. Теперь он думал о том, не слишком ли высокую цену заплатил за хорошее мнение людей о себе? Все эти годы работы с утра до позднего вечера - не было ли это попыткой убежать от самого себя? Забыться и не думать о чём-то важном? Неужели он никогда не был по-настоящему счастлив?
Доктор Бурнабеш подошёл к комоду, уставленному семейными фотографиями, и долго рассматривал их. Родные лица, застывшие улыбки, оставшиеся в прошлом мгновения, о которых он помнил лишь потому, что видел их на фотографиях. Конечно, он был благодарен Леа за дочь, за домашний уют и заботу, за её восторг в глазах каждый раз, когда она смотрела на него. Однако ни чудесный дом, ни любящая жена, ни всеобщее уважение не могли заглушить назойливую нестерпимую мысль о том, что он был несчастным человеком. А ведь всё могло сложиться совсем иначе: он мог бы работать лыжным тренером, жить в горах, есть горячие тосты со сливочным маслом, кормить орехами белок и любить маленьких красивых женщин, из-за которых за ним закрепилась бы репутация ветреного распутника. У него, скорее всего, не было бы семьи и большого уютного дома, вероятно он разорвал бы отношения с родителями и жестоко переживал из-за этого, но зато он точно бы знал, где и с кем был по-настоящему счастлив, потому что в той упущенной, несостоявшейся жизни он поступал бы только так, как хотел того сам.
Доктор открыл окно. Bечерний воздух приятно холодил лицо, из сада доносился запах мяты, который напомнил ему недавнюю поездку к родственникам жены, жившим в Провансе. Когда возвращались в город, доктор чуть не задел бампером машины фазана, сидевшего на обочине дороги. Крупный, с синеватой грудкой и длинным пёстрым хвостом, он и не думал улетать. "Красивый, и не боится совсем. Долго не проживёт", - заметила Леа. Доктора неприятно задели её слова тогда. Сам не зная почему, он вдруг вспомнил мадам Вернэль и их случайную встречу на кипарисовой аллее пять лет назад. Он запретил себе думать о ней и уже почти забыл её, но вернувшись мыслями к мадам Вернэль столько лет спустя, доктор неожиданно для себя почувствовал отраду, будто встретил дорогого друга. Он улыбнулся и подумал, что всё сделал правильно тогда, и что сегодня она наверняка счастлива, и что в его жизни тоже всё хорошо. Доктор Бурнабеш с удивительной отчётливостью представил эту маленькую красивую женщину в синем коротком плаще, которая улыбалась и махала ему рукой. Он вспомнил, как остановился и любовался ею, как в нём зародилась надежда на что-то, что он и сам не мог определить тогда. Он заново пережил тот день, чувствуя прохладную бархатистость воздуха, слыша, как шуршит гравий под ногами, ощущая на затылке тепло от мягкого зимнего солнца. "Поразительно, но я помню каждую черту её лица, - недоумевал доктор. - Столько времени прошло... Осталась ли онa такой же юной? Алина, её звали Алина. Странно, что я помню её имя, я никогда не обращался к ней по имени". Она стояла и махала ему рукой. Так было приятно вспоминать ту встречу, что сознание доктора всё время цеплялось за эту картинку, прокручивало её в голове снова и снова, припадало к пережитому, как припадают к холодной воде в жаркий день. Тогда, пять лет назад, этот эпизод казался ему такой малостью, и вот сейчас - не в море, не в горах, а в собственном доме - он заново испытал потрясение от изменения масштабов: мимолётная сцена из прошлого вдруг стала самым дорогим его воспоминанием. Доктор совершенно точно знал, что в нём не было любви к мадам Вернэль, что она была просто чужой женщиной, не имеющей отношения ни к нему, ни к его жизни. Тогда почему та встреча на кипарисовой аллее так дорога ему? Мадам Вернэль стояла перед его глазами и махала ему рукой. Доктор вспомнил, как много лет назад, мальчишкой, он стоял на пристани в Каннах в надежде попасть на паром, перевозивший туристов к острову Святой Маргариты. Отец обещал показать ему место заключения Железной Маски. Они подошли к пристани ровно в тот момент, когда паром уже отчаливал. Туристы смотрели на них сверху и махали им, словно приглашая подняться. Серж тянул отца за руку и умолял поторопиться. Он знал, что будут и другие паромы, но почему-то было важно попасть именно на этот. Может быть, из-за той девчонки в ярко-синем купальнике. Она махала рукой живее остальных, и смеялась, и что-то выкрикивала. Серж так хотел быть рядом с ней на том пароме. Теперь вместо девчонки перед его глазами стояла и махала ему рукой мадам Вернэль, будто сказочное создание из другой жизни, проплывающее мимо него на огромном корабле. Неужели нет возможности попасть на тот корабль? Ему не нужна мадам Вернэль, а только тот корабль. Он должен попасть на тот корабль, - вот в чём разгадка!
Доктор закрыл окно и начал расхаживать по комнате, охваченный волнением. Ему не терпелось что-нибудь срочно предпринять, но он пока не представлял, что именно должен сделать. "Я должен поговорить с женой и освободить её и себя, наконец. Леа моложе меня, она обязательно встретит кого-нибудь. А я куплю дом в горах и буду жить один. Снова встану на лыжи и, может быть, вернусь на трамплин. Но сначала я должен найти мадам Вернэль. Надо обязательно её найти и всё ей объяснить, - говорил себе доктор. - Я знаю фамилию, имя... Она наверняка есть в социальных сетях..." Внезапно доктор остановился перед зеркалом, висевшим над комодом. Он подался вперёд, смахнув неловким жестом несколько рамок с фотографиями, и замер: в отражении он увидел старика. В висках чудовищным гонгом забило: "Какой чемпионат?! Да у вас же ног нет! Ног нет! Нет! Нет!", и страшное чувство безысходной тоски, точно такое же, как во сне, навалилось на него.
Доктор Бурнабеш опустился в кресло, ему стало нехорошо. Послышался голос жены:
- Серж, завтра утром я уезжаю к дочке. Не забудь написать несколько слов для неё, ей будет приятно.
Нет-нет, ничего он писать не будет. Доктор Бурнабеш чувствовал усталость, сейчас ему хотелось одного: закрыть глаза и снова очутиться на кипарисовой аллее, воскрешая в памяти малейшие подробности того дня. Мысль об упущенном счастье разъедала его. "А ведь её бы никогда не было, если бы тогда в ресторане на дне рождения отца я попросил телефон у той девочки-официантки", - подумал доктор. И к его безысходной тоске добавилась мýка сожаления, сожаления о том, что он прожил чужую жизнь, а свою упустил. Сожаление мучило невыносимо, и, чтобы забыться, доктор снова представлял ту аллею, зимний солнечный день, воркование горлиц, бегущую впереди тень, светло-жёлтый зернистый гравий и маленькую женщину в синем коротком плаще. Только это была не мадам Вернэль, а девочка-официантка. Она улыбалась и махала ему рукой. "Ну конечно, я могу ещё всё исправить. Вот прямо сейчас, прямо сейчас, пока не поздно", - улыбался доктор, идя навстречу маленькой фигурке в синем.
- Серж? - звала его жена. - Серж? Почему ты не отвечаешь?
Он слышал голос жены, но у него не хватало сил, чтобы заставить себя вернуться в реальность: так сладостно было смотреть на фигурку в синем, которая махала ему рукой. "Всё-таки мне повезло, что в моей жизни был такой день", - подумал доктор.
Мадам Бурнабеш рассказывала потом, что, когда нашла безжизненное тело мужа, больше всего её поразило выражение его лица:
- Меня утешает только то, что Серж умер лёгкой смертью. Я никогда не видела его таким безмятежным и умиротворённым.
- Он был удивительным человеком, дорогая, и умер со спокойной совестью. A ты была ему хорошей женой, Леа, он был по-настоящему счастлив с тобой, - утешали её подруги.
Мадам Бурнабеш кивала головой, грустно улыбаясь, и отвечала:
- А я - с ним. Если бы вы знали, как я была счастлива с ним.