Александр Пальчун
СБОРНИК СТИХОТВОРЕНИЙ
* * *
Нет, почему нас все-таки влечет
Две жарких особи, два отголоска пола
В объятия друг к другу, и не в счет
Ни воспитанье, ни, тем паче, школа?
Чем далее разводится магнит,
Тем тяга одержимей и громадней.
Какой-нибудь бедняга возомнит
Себя влюбленным, а ее прохладней,
Так сразу понесется вкось
Его судьба. Терзанья и обиды.
Исследуют "макаровыми" кость
В районе лба на прочность индивиды.
Кровь и поныне - реками из вен!
А слезы, слезы, милостивый Боже,
Будь трижды ты благословен,
Безгрешен, и могуществен, но все же
Какой несоразмерною ценой
Твой план осуществлен по разделенью пола!
Порхают херувимы за спиной
Со стрелами для меткого укола.
Все уязвимей на груди броня
Для выстрелов и губ прикосновений.
Вздымаются от сладкого огня
Соски, и пламя закипает в вене.
А в перечне изведанных наук
Лишь эти и желанней и бездонней:
Родная речь неторопливых рук,
И телогеография ладоней.
За ними - всхлипы воспаленных губ.
В ложбинах тела скопленная влага
Уносит оступившегося вглубь
Грехов постельных и Господня блага.
И наплевать, что рядом за стеной,
В двух-трех шагах от тел переплетенных,
Свирепо свищет ветер ледяной,
Из дыр вселенной вырываясь темной.
Не думайте о нем. Пусть полог простыни
Да жар сердец, все распаляясь в теле,
Вас защитит на считанные дни
От круговерти бешенной метели.
Не думайте... Но слезы по щеке
Текут и проникают солью
По лимфе, сухожилиям, к руке,
Лежащей на груди, внутри которой с болью
Сжимается от судорог комок,
И в ребра бьет, кричит, обезголосев
Любимому, который бы помог
Не видеть зиму, отодвинуть осень.
ВОРОБЕЙ
От слов, произнесенных напоследок,
От равнодушья в голосе твоем,
Возьму билет и в Индию уеду,
Где после смерти стану воробьем.
Обзаведусь кафтанчиком пернатым,
На лапах заимею коготки,
И сделаюсь отъявленным фанатом
Лепешек из маисовой муки.
Выискивая маленькие крохи
В жаровнях раскаленных площадей,
Я позабуду жалобы и вздохи,
Что издавна преследуют людей.
Но как-то на рассвете, спозаранку,
Заметив воробьиную борьбу,
Мне корку хлеба бросит индианка -
Красивая и с пятнышком во лбу.
Я вспомню все. И так мне станет худо,
Что даже небо потемнеет днем.
Зачем мне этот иностранный Будда?!
Гори она, вся Индия, огнем!
Я улечу в бескормицу и зиму,
Туда, где вечно лютые бои,
И где над коркой зло, непримиримо
Чирикают по-русски воробьи.
И будут от морозного тумана
Трещать углы обледенелых изб.
А я без сил, голодный, бездыханный,
Комочком опрокинусь на карниз.
Теплом своим последним отогрею
На убеленных стеклах полынью.
Увидишь ты и бросишься скорее
На помощь бедолаге-воробью.
Внесешь домой. И смолкнет надо мною
Холодный посвист леденящих струй.
И напои, пожалуйста, слюною --
Я выстрадал заветный поцелуй.
* * *
У лавочки - весенняя фиеста,
Бразильский ежегодный карнавал.
Цветущая черемуха - то место,
Куда Господь наш двор поцеловал.
Таким путем безбожникам доносит
Он милость всемогущую свою.
Когда умрем, мы Господа попросим
Такую ж точно высадить в раю.
Вкопаем немудреные скамейки
И даже стол, чтоб забивать "козла".
И пусть она над нами в кои веки
Там зацветет, как на земле цвела.
* * *
Воспитатели и няньки
До сих пор убеждены,
Что за праведность нам пряники
С неба сыпаться должны.
Словно есть вверху контора -
По грехам палата мер,
И учетчики, которые,
Смотрят, как ты, например,
Забавляешься в кровати
с той, что вовсе не жена.
Бухгалтерия вся в ауте,
Виденным поражена!
Срочно ищут тяжеленный,
Обязательный для всех,
Нумерованный, проклеенный,
Черный том с названьем "Грех".
И, конечно, жирной тушью
Под графой "На страшный суд"
Там, где в столбик предыдущие,
Эти шашни занесут.
Я уверен, все иначе
Будет в небе решено.
Ангел, пальцы разминаючи,
Скажет: "Так бы и давно!
Волоките том греховный!"
Вырвет перышко с крыла,
И за то, что исцелована
Мною женщина была,
Все грехи, по всем статьям,
Вычеркнет ко всем чертям!
* * *
Есть закон у птичьих стай:
Хочешь выжить -- улетай
От осенней холодины
И бескормья голых мест.
Мы же здесь, подставив спины,
Понесем тяжелый крест.
Потихоньку как-нибудь
Дошагаем этот путь.
Ведь еще совсем неясно,
Что кому отведено.
Может быть у ленты красной
Мы находимся давно.
Не хочу рыдать вдали
От утерянной земли,
По всему по белу свету
Неприкаянно летать,
Два нерусских кубометра
Под землею занимать.
Пусть меня на страшный суд
По родным местам несут.
И, пожалуйста, не верьте,
Что ведут дороги в Рим.
Мы при встрече на том свете
Кто был прав, обговорим.
ШИПОВНИК
На сквозняке небесного теченья
Перед последней ягодой куста
Я, восхищенный, стану на колени
И приведу уместное сравненье:
Есть женщины - осенние сорта.
Они полны сияния и света,
По их глазам - по этим двум прудам,
Гуляет зной настоянного лета,
Достигший вдруг заветного расцвета
Совсем уже ни к девичьим годам.
Я без ума от осени, а вами
Лишен своей беспутней головы.
Как в том бреду, с горячими словами
Стою перед шиповником. Увы,
Я перепутал ягоды с губами,
А шорох платья с шорохом травы.
* * *
Зачахнув без любви, как дерево без влаги,
Как цыган-вор в темнице без коня,
Я все равно участочек бумаги
Взрыхлял пером сильнее кетменя.
Срывал бугры, закапывал овраги,
Без выходных и праздничного дня.
И как всегда, прикладываясь к браге,
Дурак смотрел с издевкой на меня.
"Кропай, писатель, мучайся над словом,
Прославишься, но все-таки боюсь,
Из нас двоих добротней проспиртован,
Я после смерти лучше сохранюсь".
Ты прав, дурак. И слава и хула
Уйдут со мной. Останутся дела.
ЧИСЛА
Я достаточно стар, и достаточно сед,
Прочитал восемнадцать гектаров газет,
Сорок восемь рубашек порвал и протер,
Две поэмы свои переправил в костер.
Изготовил добротную тысячу фраз,
И влюблялся навеки... четырнадцать раз.
Двадцать пятый начальник качал головой,
Сорок записей в книжке прочтя трудовой.
Трехлитровую банку истратил чернил,
Свой последний бульдозер сто раз починил,
Миллионы кубов передвинул земли -
Семь Швейцарий бы в ней уместиться могли.
Но сегодня пятнадцатый шторм без руля.
Арифметику всю начинаю с нуля,
Где один на один в лазарете ночей
Вспоминаю запретную пару очей,
И где трижды молюсь, и где брежу больной
Об одной, об одной, об одной, об одной.
* * *
Когда в могиле заржавеет гвоздик,
Что возле самой головы вогнали,
И время человечьи гнезда
Сметет с небрежностью цунами,
И в переулках незнакомых
Знакомый выветрится запах
Тех тополей, что возле дома
Качались на корявых лапах,
Когда громадные строенья
Укроют шар, как дно моллюски,
И утеряется последний,
Кто разговаривал по-русски,
А жизнь одним сплошным гуляньем
И ликованием пойдет,
И на пластмассовой поляне
Диод кузнечиком поет,
Когда научится наука
Людей из клеток собирать,
И все поймут, что просто глупо
И некультурно умирать,
Я вновь рожусь.
Я сяду, как бывало,
Спиною прислонясь к стене,
В застиранной и трижды полинялой
Рубахе, что топорщится на мне.
Неандертальцем сумрачно и хмуро
На это благоденствие взгляну,
С тяжелым вздохом жеваный окурок
Заученным движением стрельну.
И по щеке, по рытвинам морщин,
По этим оттискам страданий у мужчин,
Сквозь буреломы миллионов дней,
И временем изглаженных могил,
Глубоким руслом памяти моей
К вам всем, кого я так любил,
Прозрачная покатится слеза.
Не знаю как, природе вопреки,
За гранью и границей света
Скупая соль морщинистой щеки
Достигнет вас. И вы поймете это.
А ныне ваши, под ребром толчки
Ко мне уже отправились ответом.
БУМАГЕ
Я с потрохами продался перу,
Я отдан на заклание бумаге,
И белый лист как магию беру
С тем трепетом, который на ветру
Испытывают флюгеры и флаги.
Она меня, беднягу, избрала
В маратели квадратного надела,
В пахатели треклятого стола,
Ото всего отбила, увела,
И... наградила, сколько захотела.
С людской семьей разлучница и связь,
Кривой изгиб и вечное правило.
Как на песчаник дождики, лиясь,
Уходят внутрь, не оставляя грязь,
В нее вместилось все, что было.
АВТОПОРТРЕТ
Брадобрей по утрам, метеоролог немножко,
Пассажир на последней трамвайной подножке.
В проходной для вертушки перед работой
Я скрипучая четверть ее оборота.
Постоянный участник лихой перепалки
Под хрустение роб в заводской раздевалке.
О футбольных страстях, приключеньях субботних.
А до трех тридцати - неустанный работник.
После душа - вторично новорожденный,
Как в аквариум выпущен в город зеленый,
Где под шорох подметок и окрик клаксонов
Дождевалки гнут радуги через газоны,
Где, подобно пернатым, все новости света
Из киосков выпархивают газетой,
Где у детского садика перед крылечком
Я всегда ожидаем одним человечком.
И пока объявляются новости в спешке,
Ветер бантики сносит к дверям "Сладкоежки".
Там, отведав коктейль, петушки уминаем.
За копейки - создатель воспоминаний.
Воробьиною стаей годам разлететься,
Но вернется на палочке привкусом детство,
И, как ясное солнце, заглянет в окошко -
Утопала в отцовской ладони ладошка.
В нашем городе, может, путь особо приятен:
Каждый третий прохожий - давнишний приятель.
Собираю приветов букет до двери я,
Здесь и птицы щебечут "пе-ри-фи-рия".
* * *
Не накликать бы мне горя,
Роль сменить бы, а не то...
Вдоволь в русской поэтории
Кровушки то пролито.
Слаще всякого нектара
Ствол в поэта навести.
На Руси дремуче старые,
Если после тридцати.
Секундант на черной речке
Отмеряет им стези:
Александры свет Сергеичи
Появитесь в прорези
И сомкните свои губки.
Вьются ангелы вверху.
Вас талантливых и глупеньких
Щелкали без роздыху.
Всем наследникам арапьим
В дело круглая печать.
Поэтрупье, поэтапье --
Чтоб не смели вольничать.
От Воронежского сыска
От Елабужской шлеи
Поднимались в небо высоко
Гении российские.
Ну а коль предчувствий уйма --
Из провидцев, все равно
Доконают неминуемо
После в Переделкино.
* * *
О.Э. Мандельштаму
Калечит души праведникам падким
На яркий свет чадящая свеча.
Поэзия положит на лопатки
Любого из... И даже сгоряча
Поставит пять убогому умельцу
По четверо завязывать узлы.
Пройдохи, горемыки, погорельцы,
Холодной ворошители золы!
Не все провозглашаемое - слово,
Не все сладкоголосое - стихи.
Расплавленное олово былого
Проломит слой пустяшной шелухи
И явит нам: кто рифмовал на горнем,
На птичьем, на газетном языке,
Кто веточкой мимозы, а кто корнем,
Зажав пред смертью, с глиною в руке.
* * *
Я смерти не боюсь -
Я прости жить привык!
Я к этому занятью пристрастился,
И тороплюсь, пока еще не слился
Мой первый и последний крик.
Пока старик, истерзанный судьбою
Не вытеснил из облика меня,
И бабочкой трепещет голубою
Душа у исполинского огня,
Я за три дня растрачиваю месяц
И выжигаю годовой запас
Моих неперечтенных околесиц,
И нежных фраз, написанных о Вас.
И в поздний час вечерней благодати,
Когда весь мир покоится во сне,
На краешек отверженной кровати
Вы ангелом слетаете ко мне.
И я вполне реальные картины
В то время осязаю наяву,
И не пойму: я сплю наполовину,
Иль в этих снах я только и живу?
* * *
Заколю прищепкой брюки -
Правую штанину,
Я ведь езжу не на "Бьюике",
А на лайбе "Украина".
Упрощение с деньгами -
Не копить, не занимать.
Буду воздух мять ногами,
На груди его ломать.
Пусть серебряные спицы
Растворятся в колесе.
Кто на чем по жизни мчится --
Прибывают к месту все!
* * *
Я весь состою из сплошного изъяна,
Я грек, переехавший через реку,
Косноязычный, как первая обезьяна,
Получившая диплом человека.
Несчастный калека с параличом слова
Я двигаю челюстями-жерновами.
Я рыбка, попавшая в сеть рыболова,
Которая хочет быть съеденной Вами.
Влюбленный с правами ежевечерне
Вымаливать профили у занавесок,
У этих далеких потомков дочерних
Театра теней и бесхитростных фресок.
Я прах перед мессой житейского храма,
Пред этим стоглазым скоплением гула,
На фоне которого крестиком рама
Вашу любовь ко мне зачеркнула.
* * *
Я все равно ведь, между прочим,
В светелке окажусь твоей,
Ведь после смерти там, где хочет
Душа летает девять дней.
Как легкомысленный повеса,
Войду в окно, неразличим.
И только полог занавесок
Чуть колыхнется без причин.
Ты удивишься: что за чувство
Весенний ветерок принес?
И станет жалобно и грустно,
Как после музыки и гроз.
* * *
Жизнь, словно щепочка между волнами,
Самое светлое - парусом в ней.
Выгребу ворох воспоминаний
Из невозвратного хаоса дней.
Ленту Воронежа, где пацанами
Дергали щучек и окуней,
Первых симпатий за партами с нами,
Первую бездну дорожных огней.
В парке прощальном вечернее небо
Сверху колодезной глубиной.
Памятный ломоть армейского хлеба,
И, как напев неземной,
Самое светлое - то чего не было
Между тобою и мной.
СОН
Мне недавно утром свежим
Сон приснился чист и зыбок:
Тело Вам руками нежу,
Рай по поводу улыбок.
Сны малиновкою певчей
Заливаются из клети.
Что услышали под вечер,
Исполняют на рассвете.
Безо всяких неувязок
Оживают ежедневно
Окончания из сказок
Про царевича с царевной.
Может Вам и неудобно
О себе такие вещи,
Только сон такой подробный,
Что не иначе как вещий.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Я для вас слагал слова
Двадцать лет без малого.
С шевеленьем губ некстати,
Как сомнамбула бредя,
По былой стране, читатель,
Потолкался загодя.
Рвали с жадностью клоки
Лапами шиповники.
Получал совсем по-русски
Влажной лапой по лицу,
Выходя из чащи хрусткой
Летом на околицу.
Проводов могильный вой
Ночью знал неласковой.
Там метель в окно ломилась,
Заметала до конька,
И хатенка становилась,
Как та банька махонька.
Есть что, Господи прости
Вспоминать на старости.
Ну а выводы? Итоги?
Что прибавилось к уму?
Кроме сладких дум о Боге
Так же глуп по-прежнему.
* * *
Я любви хотел, как блага.
Жизнь пройдет, сгорит бумага,
С золоченных колоколен
Отольется звуком медь.
Станет всяк живущий волен
В свое время умереть.
Восемь раз иссохнут реки
Памяти о человеке.
Только я в небесной выси
Миллионы этих дней
Возвращаться буду в мыслях
К каждой родинке твоей.
Незапахнутый халатик -
Познавание галактик.
Я давал планетам имя,
Напрочь голову терял,
Расстоянье между ними
В поцелуях измерял.
Мы с тобою как хотели
Эту жизнь прожили в теле.
Ну а то, что станет с духом
Не изведано пока.
Очень сдержанно и сухо
Вести шлют издалека.
КАНАРЕЙКЕ ФЕНЕ
На последние рубли
Канарейку завели.
Из посылочной фанерки,
Что Союз пересекла,
Изготовили без дверки
Ей подобие угла.
Из пяти вязальных спиц
Получился домик-блиц.
И теперь она меж всеми
Припеваючи живет,
Канареечное семя
С удовольствием жует.
Есть на письменном столе -
Это вам не на земле!
По разложенным тетрадкам
Как хозяйка семенит,
На меня косясь украдкой,
Склюнуть букву норовит.
Или сядет на карниз
И поглядывает вниз.
Наблюдает в отдаленье
Как затылок я чешу,
Про нее стихотворенье
Желтохвостую пишу.
А то нервно весела,
Суетится у стекла.
И с таким потешным видом
Смотрит в чистое окно,
Словно видит Фенаида
Там индийское кино.
Где, конечно, руку ей
Предлагает соловей
Разодетый как картинка
Из соседнего леска.
Ты вздыхай о нем пока,
Ну а я рубли, полтинки
Наскребу из кошелька
И пойду на птичьем рынке
Пригляжу тебе дружка.
* * *
Не дай вам Бог такие беспорядки
В душе переживать когда-нибудь.
А этот стих на листике тетрадки
Вы можете корабликом свернуть.
Все слезу мои хлынули вовнутрь.
Я мог бы рассказать вам для примера,
Как бегал на свидание, боясь
Вас не застать на лавочке у сквера.
Какую надо мной имели власть!
Да ручка плакать кляксами взялась.
Переломив написанное вдвое,
Конвертной пасти жертвую листок.
В нем строки напрягутся тетивою,
Губительный предчувствуя итог.
Ударит сверху штемпель-молоток.
И лишь затем всему чистописанью,
Полученному в Вашей стороне,
Отверженному, смятому заранее,
Пылать вовсю, как грешнику в огне,
Конечно же по авторской вине.
А грешен в том, что не ценил, имея,
И журавлю предпочитал синиц.
И вот теперь все горше и сильнее,
Все явственней распластываюсь ниц
На паперти оплаканных страниц.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Опадает календула в лето,
Коготки, как у птицы, тверды.
И склоненный к земле небосвод фиолетов
От обильного лёта воды.
Запыленным и резким предвестником влаги
Земляной налетел холодок.
И душа из восторженной этой баклаги
Отхлебнула целебный глоток.
Тополиные ветви сгибаются луком.
Как в предчувствии плети сжимается плоть,
И в любую минуту чудовищным звуком
Может чашу небес расколоть.
* * *
Я годы жег средь недругов и близких
В бараках общежитиях, балках,
Но самые святые -- без прописки
Я прожил сам, витая в облаках.
Не в славное именье родовое
Подбадривал дорогою коня,
И не в турне из Англии к секвойям
На "Боинге" затрачивал полдня.
Укроюсь одеялом с головою -
И нет уже в наличии меня.
По собственным подсчетам на дорогу
Минуты три расходую в году.
Недалеко от пазухи у Бога,
С собою и соседями в ладу,
Тихонько привыкаю понемногу
Куда и впрямь когда-то попаду.
Там все поэты в царственной короне,
Что пожелают, то и говорят.
И никакое чудище не тронет,
На каторге за слово не сгноят,
И сколько видит соколиный взгляд
С химической отметкой на ладони
Редакторы-просители стоят.
Там в облаках стреноженные "ИЛы"
Пасутся, колокольцами звеня,
(Компания полеты отменила,
небесную идиллию храня).
И не было еще такого дня,
Чтобы девчонка та не приходила,
Что в воздухе нашептывает "милый",
А на земле сторониться меня.
* * *
На землю упала небесная мгла,
Как с плеч полушалок у жаркой цыганки.
И темень взялась золотить купола,
По дальнему краю галактики жгла
Невзрачные звезды-времянки.
Алмазная россыпь тиранила взгляд,
Царапала яблоко глаза.
И вдруг я подумал: не зря говорят,
Кому эти звездочки благоволят,
Счастливым становится сразу.
А если Всевышний откроет тетрадь,
Где значится каждая особь,
И там, отыскав меня, станет карать
За то, что я брал, что не велено брать -
Счастливым был, грешник, без спроса.
"И как это ты умудрился, наглец, -
Он скажет, - родясь на закланье,
В беспутное время, в стране наконец,
Где праведных резали пуще овец,
Избегнуть судьбы наказанья?"
Ну что мне ответить? Плечами пожму,
Поникну главою повинной.
"Как так получилось и сам не пойму,
А может быть, Господи, все потому,
Что прожил всего половину?
Ведь завтрашний день - ненаписанный лист,
В нем может быть столько несчастий".
Да вот опасаюсь, обрушится вниз
За молнией голос: "Да ты оптимист!
Кто ж делит на равные части!"
НОЧЬ
Играли, кололи, сияли огнями
Соленые звезды в брильянтовой яме.
Горел полированный месяц-мачете
Украденным ломтем с турецкой мечети,
И лента речная, объявшая лес,
Светила из мрака, как мрамор телес.
Взобравшись на всхолмье высокого брега,
Смотрю на тропинку небесного снега,
Что выпал с далекой чешуйки-подковы.
Вдыхаю всею грудью напиток сверчковый,
Пытаясь убавить в ней стук кетменя,
И горечь полынная жалит меня.
Столико, наглядно, разъято, детально
Открыто лежит глубочайшая тайна
Еще не на том, на теперешнем свете.
Умей лишь "поняти, уразумети",
Доверчиво взять с милосердной руки,
Но мысли текут, как душа коротки.
Средь празднеств и буден, забавы и лени
Не в том развивалась она направленьи.
Сметлива, корыстна, на сладости падка,
Гореть не горит - дотлевает лампадка,
И копоть угарная, ночи темней,
Преградою стала меж светом и ней.
* * *
Как удивительно светло
Стучится в мокрое стекло
Капель перстом оледенелым.
И, растревоженный весной,
Карниза бубен жестяной
Мне исполняет тарантеллу.
Щека светла и горяча
От преломленного луча
И памятки крахмальной складки.
А новоявленные сны
В начало дня занесены -
На первый лист ее тетрадки.
Еще не отворяя глаз,
Я счастлив стал в который раз.
Полночный гость иного света
Вернулся из небытия.
Еще назад меня ладья
Переправляет через Лету.
Спасибо ей, летящей вниз,
Воде, стучащей о карниз,
Прерывной ленточке хрустальной,
Как телеграфною строкой,
Меня вернувшая с такой
Опасной заграницы дальней.
* * *
Прелестные женщины - вечный магнит.
Крылатая фраза - награда поэту.
Я буду сто лет на земле знаменит,
Придумав лишь строчку короткую эту.
Бесчисленно сменится осенью лето,
Несчитанно выйдет светило в зенит.
Но этому быть до скончания света -
Прелестные женщины - вечный магнит.
* * *
Мне нравится в блаженстве беспредельном
На облака засматриваться всласть.
Вон Южная Америка отдельно
От северной сестрицы подалась.
За нею следом ветерок уносит
В такую даль заброшенный букет.
Из наважденья хлопьев и колосьев
Угадываю милый силуэт.
Но все напрасно. Странные картины,
Диковинные перья и зверьки,
Дрейфуют, как отколотые льдины
По середине медленной реки.
И наконец, охватываю взглядом
Твой ясный лик. Но омрачает взор
Случайное ли, облачко, что рядом
Красуется, как бравый гренадер.
ГОРОДСКИЕ ЗАРИСОВКИ
Осенний дождик мелко льет.
Стоит нахохленный народ
На привокзальной остановке,
В сердцах чистя за будь здоров
Начальство и диспетчеров
За мокрые свои обновки.
Когда же горсточка снежка
Летит на землю свысока,
Тогда совсем иное дело.
Они приплясывая ждут,
Носы и уши свои трут
Перчаткою заиндевелой.
Всегда со скукой показной
Автобус ждется в летний зной.
По установленной программе
Стоят, и с места - никуда,
Газетными лишь иногда
Обмахиваясь веерами.
В вот весеннею порой
В сердцах живет иной настрой.
Размягчены небесным светом
И влажной брагою тепла,
Не поминают всех со зла,
А на скамейке разогретой
Сидят и слушают куплеты
Солиста местного - щегла.
* * *
В стороне от пилястры-колонны,
Что меж тучами луч обронил,
Наклоняется свод небосклона
В фиолетовых пятнах чернил.
По нему от избытка фантазий
Облака шевелятся в раю,
С намерением выплеснуть наземь
Водяную обузу свою.
Преподать графоманам уроки,
За какой-нибудь час, например,
Сочинить гениальные строки
Сверху вниз - на китайский манер.
Занести эту клинопись неба
В тополиные листья, шурша.
Больше всяких там зрелищ и хлеба
Этой милости просит душа.
Есть какая-то странная прелесть,
Прожитому итог подводя,
И уже ни на что не надеясь,
Обливаться слезами дождя.
* * *
Поклоны бьют, как те магометане
Два воробья пшеничному зерну.
Спасибо, что и мне на пропитанье
Подкинули метафору одну.
Я вас люблю, взъерошенные черти,
За сотворенный на балконе крик,
За то, что от рожденья и до смерти
Вам все невзгоды -- попросту чирик.
За то, что на обновочку не тратясь,
Вы серою одежкой обошлись,
И мерзнете, сердечные, хохлатясь,
Вы в тех краях, которых родились.
* * *
Когда за грех, отнюдь не первородный
Перед судом оправдывался я,
То речь держал районный и народный,
И всеми уважаемый судья.
Он вдохновенно, прямо не без лоска,
Как греческий философ говорил:
"Я сам его б переодел в полоску,
И собственною бритвою обрил.
И засадил бы с радостью, каналью,
На сотню лет, как в амфору вино,
Чтоб прочие и помнили и знали,
Но есть тут обстоятельство одно.
На следствии грозился подсудимый,
Что в заключеньи, верного верней,
Он околеет за день без любимой --
Придется бегать ежедневно к ней.
Охраны кровь начнет рекою литься,
Он пустит в ход и пулю и кинжал.
Товарищи! Вы видели девицу?!
К такой и я бы, верьте, убежал!"
* * *
Синее-синее небо,
Белые-белые тучки,
Бросьте мне корочку хлеба --
Не дотяну до получки.
Строят мне булки с изюмом
Черные хитрые глазки,
Лезут карасики в думы
И колбаса в опояске.
Лапами куры из гриля
В небо стреляют зениткой.
Требуя, чтоб их сварили,
Зайцы толпятся у плитки.
В корытах взбиваются кремы
На вавилонские торты.
Как тут напишешь поэму?!
Как тут прославишься к черту?!
* * *
Ах, какой красоты здесь посажены клены!
Сколько в парке бегоний и розмаринов сплелось!
Даже сердце болит от любви неделеной,
Восемь раз превозмогшей и горечь, и злость.
Майский день - это плаха вдовцам и нелюбым,
Это так не ко времени налитый плод,
Где усталое тело стремится на убыль,
А душа не согласна: в мешок и под лед.
Не в такие ль когда-то и мы забрались карусели?
И пока билетеры возились с дверьми,
Отсидели, спились, разошлись, полысели,
Но ей-Богу, как прежде, остались детьми.
И не те ли деревья гуляют в крылатках зеленых,
И веселье горланит картаво динамика пасть?
И такой же молебен из нежности неутоленной,
Словно нежность вчера, а не вечность тому родилась.
Увядают тела, каменеют улыбки и лица,
Сухожилья и вены под кожей сплетают морские узлы.
Только где-то внутри, в самом сердце, в телесной столице,
Как и прежде надеждой торгуют из-под полы.
* * *
Эта странная память людская,
Как услышит из юности зов,
Потихонечку отпускает
Воспоминания с тормозов.
И вот видится: в городе дальнем,
Под вечерний неоновый свет
Я веду по витринам зеркальным
Отраженье семнадцати лет.
У светильников желтой окраски
Золотистые дождики льют,
Из-под зонтиков меткие глазки
В мое сердце без промаха бьют.
Что же вы, молодые Наяды,
Не бежали за мною вослед,
Ведь на кончики вашего взгляда
Натыкался душою поэт.
Под задиристый смех без умолку,
И намеренно пристальный взор,
Уносил в своем сердце наколку,
Ту, что ищите вы до сих пор.
Ему жарких восторгов излишки
Просто некуда было девать,
Он с блокнота, как с чековой книжки,
Мог небрежно сонет оторвать.
Не бросался словами на ветер,
И по праву печатанный стих,
Изучай ревниво в газете,
Говорил: далеко до моих.
Не годами, вовек, ни делами,
Не укроется память моя.
Добирается вброд через память
Семнадцатилетний судья -
Паренек, что невызрелым словом
В заводскую газету не лез,
А без устали снова и снова
Приседал под чудовищный вес.
* * *
Я твердил Пастернака,
Словно пил из родника,
Словно слушал свист артельный
Соек в зелени куста,
Видел травы, что постелены, -
Хоть ложись пожалуйста.
Слушал цоканье коня,
Стук о камень кетменя,
Торопливый бег пролеток
По булыжной мостовой,
Где грозился в околоток
Отвести городовой.
Жизнь во всей звучащей гамме
Вечной музыкой лилась,
Треском льда меж берегами,
Где речушка маялась.
Хрустом белого снежка
Стих дышал Пастернака.
Этот свежий хруст капустный,
Мятый валенками скрип,
К его письменности вкусной
Несмываемо прилип.
* * *
Н. Гузенко
Давайте преклоним колено
Пред воздухом - синим огнем,
Ведь умерших и убиенных
Все души покоятся в нем.
Лишаясь телесного груза,
Они в предначертанный час,
Как в водной стихии медузы,
Невидимы стали для глаз.
Пронзенные солнечным светом
Летают, не ведая бед.
А то, что они незаметны
Не значит, что вовсе их нет.
Таланты вручая сторицей,
Природа не все нам дала.
Быть может, их слушает птица,
Быть может, их видит пчела.
А мы, книгочеи, надменно
На истину право берем.
А разве мы видим рентгены,
Когда и болеем и мрем?
А может, в коморочке тесной,
В квартирном моем уголке,
Какой-нибудь дух бестелесный
Катается на сквознячке.
И так, от безделья и скуки,
Веселья и озорства,
Диктует мне под руку звуки,
Слагает вот эти слова.
Витает повсюду незримо,
И даже в полуночный час,
Когда я склоняюсь к любимой,
Бесстыже глазеет на нас.
Он Лету, как мелкую речку,
Играя, форсирует вброд.
Замолви где надо словечко.
Пусть всех нас Господь бережет!
ХОДИКИ
Как тот привратник, маятник часов
Мгновенья закрывает на засов.
Размеренно, аптекарски и четко
Откалывает порции времен,
И каждый день, как узник за решеткой,
Железным громыханьем заклеймен.
Расшатывает слабое здоровье
На вытяжке под гирей метроном.
И стрелки две, две сросшиеся брови -
Гримасою на личике больном.
Кладут секунды голову на плаху,
Уверенно работает палач,
И заводная маленькая птаха
За ставенками сдерживает плач.
С висячим окончанием завода
Уляжется грудное колотье,
И вечность, стерегущая у входа,
Кошачьей лапой выгребет ее.
* * *
Летим, летим напрополую
В страну любви во весь опор.
Давайте скрепим поцелуем
О нашей встрече уговор.
Оттиснем яркою помадкой
Губную четкую печать.
Свела играючи с ума таки,
Чтоб понимал с кем ерничать.
Ах, девушка, цветочек стройный,
С изящной талией ферзи!
Да из чего же вы устроены,
Что я уже на привязи?
На голубином поводочке
Вишневых губ и синих глаз.
Командуйте и ставьте двоечки -
Душа служить вам принялась.
СЕВЕРНЫЙ ВЕЧЕР
Затуманенный, как поволокой,
Наш поселок в морозном дыму.
Одинокие крестики окон
Беспорядочно метят тьму.
Стынет в воздухе лай собачий,
Фонарем помутневшим луна,
И семейным уютом охвачен
Звук мелодии из окна.
* * *
Помню осень, помню осень
В легендарном Хатынгнахе,
Где на прииске неблизком,
На окраине земли,
Мы, два юные созданья,
Две ощипанные птахи,
Свое гнездышко лепили,
Обживали как могли.
В бывшем лагерном бараке
Возле угольной котельной
Мы, обоями оклеив
За полдня коробку стен,
В кои веки получили,
Свой, действительно отдельный,
То ли угол, то ли тигель,
На вулкане перемен.
Постоянно приходили
Вездесущие соседки --
Не догадывались двери
Назначению замка.
Барабанили, как сливы,
Опадаемые с ветки,
Каблуки их по настилу
Деревянного лотка.
Там за ветхою калиткой
Начиналась власть оврага:
Там на привязи собачьей,
Громыхая день за днем,
Землю грызла неустанно
Ордена кого-то драга -
Удивительная помесь
Крокодила с кораблем.
Разъедала перешеек
Между банькой и провалом.
Поднимая накрест руки,
В яму падали столбы.
И то место, где мы жили,
К сентябрю отвалом стало.
Нашу молодость за лето
Сгрызли челюсти судьбы.
* * *
Мне это состояние знакомо:
В какой-нибудь залесенной глуши
Одолевает благостная дрема -
Святое равновесие души.
Густая тень печатает на теле
Ветвей своих пятнистый негатив,
Размякшего и сонного в постели
Бездельника с поличным прихватив.
Там, вздрагивая, смеженные веки
Сквозь сеть ресниц улавливают свет,
И кажется, в лежащем человеке
Разлада со Вселенной нет.
И кажется, что сказки не нарушив,
Не удивляя чудесами лес,
Вселенная выманивает души
И приобщает к таинству небес.
* * *
Я счастлив тем, что все изведал,
Тем, что аукались и мне
Все огорчения и беды,
Происходившие в стране.
И вовсе не с Григорианским
Сверялся я календарем,
А от получки до аванса:
Займем - вернем, займем - вернем.
Мне открывались с колыбели
Не виды на Москву-реку.
Мои ботиночки скрипели
По захолустному снежку,
По неустроенной России,
По следу МАЗов и телег,
По той грязи, что все месили,
И что отбеливала всех.
* * *
Когда слова мертвы, как числа,
А стих -- несказанная мука,
Я выбираюсь в лагерь смысла
На поводу простого звука.
По острию, по самой грани
Ясновидения и бреда,
Иду, уверенный заранее
В свою словесную победу.
Ныряя в давнее былое,
Передвигаясь без запинки,
Своим пером, как той иглою
По борозде на грампластинке.
* * *
Ах, сколько приносит разлада
В глубины наморщенных лбов
Классическая триада:
Слава, деньги, любовь.
Сколько наломано копий,
Сколько повержено в прах,
В тяге такой остолопьей --
Быть у молвы на устах.
Но силой змеиного взгляда
Все манит к погибели вновь
Классическая триада -
Слава, деньги, любовь.
* * *
По небесной милости
Мы ходили в штапеле.
А потом как выросли,
А потом как запили!
В плащике болоньевом,
И в штанах лавсановых
Столько проворонили -
Хоть рождайся заново.
ТРИПТИХ
1
Общежитейский холостяцкий быт
Представленный, естественно, графином,
Стаканами - один наполовину
Надтреснут, а второй разбит,
Клоками нашпигованной тоски
Во чреве полосатого матраса,
Чье ватное продавленное мясо
Сошлось в куски.
Убогость штор с языческим клеймом,
Косых шкафов и тумбочек без ручек,
Да худосочный запыленный лучик,
Что на столе валяется хромом.
Пятирублевый нищенский уют,
Заполненный святыми и шпаною,
Где вечно дебоширят за стеною
И слезы льют.
Казенный дом, вместилище судеб,
Гудит в ночи разгоряченным роем,
Чернягой с баклажанною икрою
Полулитровый заедая хлеб.
Здесь всхлипами наполнился бетон,
Здесь криками исходят половицы,
Но стоит лишь к подушке прислониться,
Приходит сон.
2
В опальные области дальние,
В барачного типа домишки,
Втянула их тяга вокзальная
Во время повальной подвижки.
В младенчестве книги прочтенные
Под сенью каштановых улиц
Тюменями, Оймяконами,
Алданами обернулись,
Местами с чудесными видами,
С холодным полярным сияньем,
Что сделало их инвалидами,
Утратившим счастье по пьяне.
С обмерзшими напрочь обрубками,
В проказе татуировок,
С их жалкими страшными муками
У трассовских грязных столовок.
Отправьте же в эти столовые,
Потребные им до зарезу,
Хоть капли какие спиртовые,
Хоть крестик, хоть матерь Терезу.
3
Я на улицу утром выйду,
Упущу что-нибудь из виду,
Мне, как всякому индивиду,
Так присуща дыра в уме.
То ли зонтик в дверях забуду,
Когда небо клокастое худо,
Когда дождик висит, зануда,
Весь в прорехах и бахроме.
Поздороваюсь с другом встречным
Ежедневным немым наречьем,
Зябко кутая в куртку плечи,
Только руку и подниму.
По отсутствию слов и лоска,
По сухому лицу из воска,
По тому, как дрожит папироска,
Все увижу, и все пойму.
Он рассеянный еще более.
Свои зубы сцепив до боли,
Вдруг запамятовал в алкоголе,
Как же выйти ему из пике.
Мы сидели за партой в классе,
Ныне ж он без азарта квасит
В этой дикой и странной массе,
Где придурок на дураке.
Узок выход - с ушко иголки.
В небе ангелы все умолкли,
Жалят змеи с крутой наколки,
И не в рюмку пускают яд.
Он оделся, поел, проснулся,
Теплит вены подобье пульса,
Но со временем разминулся, -
Все часы в его доме стоят.
* * *
Блестело, как натертое стекло,
Невольным расхитителям награда --
Живым магнитом яблоко влекло
Из-за ограды старенького сада!
Как провожали взглядами вослед
И восхищенно трогали за ручки
Соседского Витька велосипед -
Его отец не пропивал получки.
Теперь и яблок миллион сортов,
По гастрономам - горы шоколада,
В витринах торты россыпью цветов,
И деньги есть.
Да ничего не надо.
* * *
Не столь уж и важно, где поднял свой вес,
Какие подмостки скрипели,
Какую хвалу с голубиных небес
Веселые ангелы пели?
И как ты там жил, и что ты там ел,
В отрепьях ходил, или в злате,
Какие награды и ленты надел
На бархат парадного платья.
Все тлен и тщета - суета из сует!
Ведь там, где следят за судьбою,
В зачет принимается сладость побед,
Одержанных лишь над собою.
* * *
Люблю когда в глазном овале
Уже затеплен интерес
И по запальчивости взвален
Превосходящий силы вес.
Когда неясное движенье
Вдруг получилось на авось,
И побеждает притяженье
Не столько сила, сколько злость.
Когда пошло на чет и нечет,
И годы ставятся на кон,
Когда узнал: нечеловечий
Довлеет над тобой закон.
Когда вдруг понял: боже правый,
В какие игрища залез!
Где деньги к черту, к черту слава,
А только б вырвать новый вес!
* * *
Слоится воздух - жидкая слюда.
Как фимиам курятся испаренья,
И соловей у зеркала пруда
Мне щелкает свое стихотворенье.
Кремнем и плеском дрожи горловой,
Облавой звуков, выстроенных кряду,
Хрустальной потрясает тетивой,
Невидимый восторженному взгляду.
Мелодии придумывает вмиг,
Авторитетам признанным не вторя,
Упрямый и строптивый ученик,
Отчисленный из всех консерваторий.
Твори, малец, сердечный перебой -
Высокомерным бездарям наука.
И пусть стоит, колеблясь над тобой,
Волшебный храм построенного звука.
ОСЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ
За бороздою тракторного следа
Сигает грач, черней, чем кочегар.
Показывает роща напоследок
Свой золотой и бронзовый загар.
Пасутся в небе крохотные тучи,
Еще совсем незрелые для гроз -
У каждой легкомысленно закручен
Белесый клок нечесаных волос.
Звенят вдали наклепанные косы,
Блестят над пахотою лемеха,
И, опершись на луч свой, как на посох,
Взирает солнце оком пастуха.
СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ
Над изломами рельефа
Ястреб виснет знаком трефа.
Бросишь взгляд с отметки той -
Горы слева, горы справа,
А по ним стекает лава
Пышной зелени густой.
Накипь пятен - свет и тени,
Вакханалия растений,
Беспорядочный отбор,
Неучтенный праздник сучьев,
Культпоход лиан колючих
На крутые склоны гор.
Здесь расщелины слоисты,
Как меха у гармониста,
Как весной разломы льда.
Зря разглядывают дети
Минералы в кабинете,
Лучше б ехали сюда.
Здесь лучи тепло и сухо
Прилипают оплеухой
К нежной тельной белизне.
Здесь играючи за лето
Норма ультрафиолета
Поглощается извне.
А когда взойдешь на кручу,
А внизу сияют тучи,
На восток идя гуртом,
То неясно, в самом деле,
В облаках ты, на земле ли,
Этом небе или том.
ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД
Нехватка слов и тяжкое дыханье,
Лица и рук почти землистый цвет.
Товарищи, колхозники, дехкане,
Всей той страны, которой больше нет,
Оставьте плач. И вечером в квартире
Нетопленой, у ящика сидя,
И видя тех, кто в дважды два - четыре,
Вас глупых вокруг пальца обведя,
Очередную сказку-ахинею
О будущем отечества несет,
Махнем рукой. А Родина? А с нею?..
Ее и нас ничто уж не спасет!
Историю читайте, Геродота -
Одни стенанья, крики и мольба:
Вселенское кольцо водоворота,
Куда и наша ввергнута судьба.
* * *
Залягу с головой, согреюсь и укроюсь,
И как топа зевак, меня обступит тьма.
И мысли потекут, несвязанные, то есть,
Начнется колдовство - страданье от ума.
Назойливый багаж - мой ежедневный опыт,
Как стая диких коз повадится в слова,
И столько принесет парнокопытный топот
Хлопот, что, матерясь, я выдержу едва.
И лишь затем в их торопливом стуке
Появятся стихи, и хлынет благодать
Особого чутья и смелости на звуки.
И лучшего в сей жизни пока что не видать!
* * *
Как в мир пришел, так и уйду нагим --
Поэтому не окажусь в накладе.
А то, что нацарапано в тетради,
То - Бога ради -
Отдаю другим.
Ходок из ниоткуда в никуда
Я лишь дорогу называю целью.
Поэтому я радуюсь в апреле
Как пахнет прелью
Талая вода.
Как повторенье молодости, май
Изводит мою душу цикламеном,
Толкает ароматом к переменам,
Где непременно
Обещает рай.
И понимаю -- хочет обмануть,
Сокрыть общеизвестные итоги -
Каков тот Рим, где сходятся дороги
Под некрологи
С ладанкой на грудь.
Но все равно доверчивым юнцом
Впадаю в блажь неведенья и веры.
Пусть до могилы грезятся химеры.
Не будут серы
Дни перед концом.
* * *
Вот этот клен меня переживет
И вряд ли опечалится потере.
Всего и дел то - в неметеном сквере
Не будет появляться пешеход -
Любитель от
Безделья землю мерить.
Младенец в мир явившийся нагим,
Имея перевернутое зренье,
Бродил он, увлеченный намереньем,
Зачем-то исповедаться другим,
Как будто им
Нужны стихотворенья.
А, впрочем, он иного не умел.
Бродил по свету перекати-полем,
Туманных истин нахватался в школе,
И в знак того, что вроде поумнел,
Явился мел
На поредевшей смоли.
Ни вверх расти, ни приютить грача,
Ни выстоять и парочку столетий,
Ни шелестеть, улавливая ветер,
Ни тополю достать хоть до плеча,
Что, как свеча,
Всему живому светит.
ПРИЯТЕЛЮ
Как ты -- старый волк тамбовский
В ту Америку попал
И картаво, матка боска,
С ляпами залопотал?
Где твои супонь и лапти?
Где двуручная соха?
Вы так нацию ослабите,
Истребитесь наглухо.
Кто в отеческих овчарнях
Будет местных драть овец?
Кто заглатывать отчаянно
Красну Шапку наконец?
Полиняешь с пепси-колы
Потускнеет блеск очей,
Всяка дурь полезет в голову
С аппетитных сэндвичей.
Не завоешь в чистом поле
На щербатую луну.
Супермаркеты построили,
Но нет снегу-савану.
Разрыхленного, по пояс --
Дай бог ноги унести.
В дальнем штате Иллинойс
Нет тамбовской волости.
Нету скрипа по утрянке,
Хруста возле каблука.
Там, наверно, сладки пряники,
Только нету яблока
Снегириного налива:
Запах - обморок в саду!
Тянет сила до земли его
Вроде бы без поводу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
Я на родине своей,
Промельк солнца меж ветвей.
Дальновидная тропинка
Телом крапчатой змеи,
Выволакивает инока,
Из закрытой келии.
Мыслей взмах неукротим,
Рухнул, как вода с плотин.
Насыпь памяти непрочной
Разметалась средь жнивья.
Шел тропинкой укороченной,
Вспоминалась длинная --
Жизнь, простертая в длину
Трижды через всю страну.
Если ж брать по вертикали,
Сорок лет - как сорок лье.
Намерзали, снова таяли
Наледи четырехцветные?
Сколько их отведено?
Кто ответит правильно?
Долго ли стоять в приемной
С жалким лепетом: прости,
Думать про себя: ах, ё-мое,
Неужели вскорости?
Снимут двери те с петель,
И ложись-ка деятель
На оструганный матрасик
Под простыночку плашмя.
К ней все время собираешься,
А придет не вовремя!
Но теперь не страшно мне,
Я уже на Родине,
На равнинной лесостепи,
Пусть и сирой и хмельной,
Без примет великолепья,
Но моей единственной!
* * *
Я еще живу покамест,
Наблюдаю Апокалипсис
Вроде как со стороны,
Где нисколечко не каясь,
Друг на друга люди, скалясь,
Своим слабостям верны.
От эпохи Авраама
Безустанно длится драма:
Греясь змеями в клубке,
Страсти жалят нас упрямо,
Ведь не зря споткнулась дама
В допотопном далеке
На каком-то яблоке.
Знать испытывал праматерь
Змей не килькою в томате!
Знал с чем к бабе подойти.
И сегодня они, кстати,
Этой сладкой благодати
Этак лет до ста пяти
Все хотят без памяти.
Завлекательная сказка.
По щеке стекает краска,
Оставляя влажный след.
Смотрят в зеркало с опаской,
Намечается фиаско:
Есть Адамы, змея нет,
Что плодами ведает!
* * *
Я Родину свою не продавал,
Ее любил не как кормушку,
И мозолями добывал
Свой черствый хлеб, свою горбушку.
И там, где трудности -- горой,
Там, где немеряно работы,
Я становился в общий строй
Под всенародные заботы.
Не рвался вверх по головам,
Не прятался позауглами,
И, отдавая дань словам,
Судьбу свою писал делами.
ДУША
сделает так, как давно хотела,
Стерва, выпорхнет вон из тела,
Еще и потешится: "Осточертело
Мне маяться с вашими телесами.
Отныне таскайте все горести сами
Авосками и туесами.
А я не желаю ютиться в тавернах
Средь выгнутых досок сколоченных скверно,
Когда-то сгодившихся на благоверных.
Не дело лишенной физической массы
Сидеть в ожидании смертного часа
Комочка стучаще-вопящего мяса.
Вовек не бывало упряжки нормальной
Из тех, кому "вира" и тех кому, "майна".
Уж лучше я спрыгну с подножки трамвайной
В пустынную улочку на повороте
Без всяких там воплей и криков. Напротив:
Все ладненько будет - вы просто умрете.
А я бесконвойная, то есть, счастлива
Вселюсь по амнистию в мокрую иву,
А лучше - в кусты придорожной крапивы,
Где, вас поминая, смогу наконец-то
За то, что ютилась в узилище мерзком
Праправнука вашего жалить в отместку.
Май 2015
ГОРНАЯ ДОРОГА
Здесь шоссе -- крутого нрава
Вертит влево, вертит вправо,
Поднимает вверх и вниз.
А оступишься, то, право,
Станешь вычеркнутым из
Списков мистеров и мисс.
Здесь прямая не короче --
Пропасть в должности обочин.
В нее МАЗ ушел, весом,
Попирая, между прочим,
Все наборы хромосом
Правым лысым колесом.
И мои пути-восьмерки
Серпантином вьются с горки --
Все вихляют по кривой.
Неуместны отговорки,
Коль придется головой
Отвечать за промах свой.
ПАВШИМ НА ВОЙНЕ
Осенний ветер в этот бор приносит
Из-под небес необъяснимый зов.
Поднимешь голову и колыханье сосен
Доносит эхо ваших голосов.
Они, как луч космического света,
Через года летят издалека.
Без промаха, щелчком из пистолета
Ударит в память ветка сушняка.
История, как писарь, деловито
В те времена трудилась за двоих:
Вносила вас на мраморные плиты,
Вычеркивала с племени живых.
Вы для себя вселенную теряли,
Но Родину для внуков берегли.
Здесь по утрам на хвойном одеяле
Вскипают слезы матери-земли.
Здесь только стоит голову забросить,
Как трогается бор без парусов,
И, словно эхо, в колыханье сосен
Слышны обрывки ваших голосов.
СЛОВА ДЛЯ ПЕСНИ
Целый день пою
Я в чужом краю
Эту песенку
Мной придуманную.
Припев:
Лас-точ-ка,
Как живется Вам?
Вот бы крылышки
Да моим словам.
Пусть летят домой,
Чтобы голос мой
Прозвучал в тиши
За твоей спиной.
Обернешься ты -
Никого там нет.
И ко мне лететь
За словами вслед.
Припев:
Лас-точ-ка,
Как живется Вам?
Вот бы крылышки
Да моим словам.
Пусть летят домой,
Чтобы голос мой
Прозвучал в тиши
За твоей спиной.
СОРОКОПУД
И хоть карман до неприличья худ,
Девчонка со мной рядом хороша.
И заливается поет сорокопуд,
И чувствуется рай без шалаша.
Хотелось бы пернатого увидеть --
Насколько он красивей соловья?
Но в темноте, как говорится, не в обиде --
Шепнула мне девчоночка моя.
* * *
Огородный сжигается ладан,
Пепелится сухое жнивье.
Наступает еще не прохлада -
Только первая свежесть ее.
Непомерно громадные тени
За спиною ложатся верстой,
И на лапах отцветшей сирени
Загорается блик золотой.
Сараюшки глазок слеповатый
Полыхает закатным огнем.
Разнотравье с добавкою мяты
Настоялось, как в чайнике, в нем.
Сеновальною душною брагой
Я как прежде сражен наповал.
До рассвета беспечным бродягой
Ворох сена облюбовал.
В темноте, как безмолвные осы
Колют стебли сухого жнивья.
И вагоном, летящим с откоса
Обрывается память моя.
Обретенный в младенчестве запах,
Эта горькая сласть чебреца,
Мою душу баюкает в лапах,
Как упавшего с ветки птенца.
УРАГАН
Всю неделю злые ливни
Проливали море слез,
А потом вдруг "осчастливили" -
Стали буйствовать всерьез.
Как в той песне наломали
Столько веток, столько дров.
Ходят люди, словно Маугли,
Средь поваленных стволов.
Изучает корневища
Гражданин-натуралист.
Надо же такая силища,
Словно мамонты дрались.
Как впоследствии попойки
Тополя лежат пластом.
Их на беленькие нолики
Пилы разгрызут потом.
* * *
Царя поднебесного олух
Хожу по земле, бормоча.
И катится сверху подсолнух
На стебле луча.
В четыре горластых колена
Скворец разевает уста,
Взбивая вишневую пену
Лопаткой хвоста.
На фоне пчелиного гула,
Из белых ветвистых краев,
Вдруг по небу кучно пальнула
Шрапнель воробьев.
На славное глядя приволье,
Шинельками чуть шевеля,
Несут караул гладкоствольный
В строю тополя.
* * *
В ближайший лес - нечаянную сказку,
Где пеночка щебечет на суку,
Я, как солдат в санчасть на перевязку,
Прихрамывая, душу волоку.
Там дятел свою вечную долбежку
Оставил и глядит издалека,
Как розгами встречает понарошку
Идущего толпа березняка.
Палящий зной. В безоблачном зените
Вселенское скопление огня.
Заигрываете, прутики, казните,
Берите в плен размякшего меня.
Приговорите к длительной отсидке
На ложе трав в полуденной тени.
И ты, паук, в серебряные нитки
Зеленую округу затяни.
Опутывай расслабленное тело,
Как Гулливера в Свифтовой стране.
По правде говоря, осточертело
Ютиться в плитах и бетоне мне.
Хочу туда, где осеняют ветки --
В пернатую певучую семью,
Где упорхнув из каменистой клетки,
Глядишь, и сам я лучше запою.
* * *
Вы плохие стихи не ругайте со зла.
Не поэт в происшедшем повинен.
Горсти сказанных слов - это просто зола
От костра, что сгорел в середине.
Это темная копоть былого огня
Это сажа на жертвенном блюде,
Это пепел судьбы, и любви головня,
Это прах всех трудов на безлюдье.
* * *
Когда я оставлю дурную привычку
Дышать, говорить, и ходить по земле
Взамен эпитафий прибейте табличку
На крест деревянный в янтарной смоле.
Она мне заменит и бронзу и мрамор
И все многопудье чугунных оград.
Я прожил на свете без позы и срама,
Зачем начинать у распахнутых врат?
Тому, кто родился из праха и тлена,
И знает, что снова отправится в прах,
Какое там море, вся жизнь -- по колено.
Напрасно взрываете камень в горах.
Единственной метой, единственным знаком,
Привязкою душ к топографии мест,
На грешной Руси был всегда одинаков
Из трех перекладин сколоченный крест.
СТАРИКАМ
Живите подолгу. Уроки
В сей школе не пропускайте.
Самые лучшие строки
Пишутся на закате.
Самые светлые вещи
Способно испытывать тело,
Когда на ветру трепещет
Листиком пожелтелым.
Все то, что омыто слезами,
Как океанами суша,
Глубже вместе с глазами
Нам западет в душу.
И ничего, что саженьи
Прежние плечи покаты,
А руки - лишь продолженье
Палицы сучковатой,
И беззащитную кожу
Щупальцы режут оврага.
На мятую стала похожа
Гладкая прежде бумага.
И ничего, что глазами
Малость подслеповаты.
Важно, что примет экзамен
Милостивый экзаменатор.
УТРО
Когда в чудесной сноплавильне
Все очертания ясны,
И как бульдозером будильник
Хрустальные ломает сны,
Крушит невидимую стену,
И под обломками ее
Все путешествие мгновенно
Из сновидений в бытие.
Еще бы спать на мягкой вате.
Отодвигать заботы дня,
Но ищет тапок у кровати
Наощупь сонная ступня.
Полуживых в истоме сладкой,
Не пробудившихся вполне,
Качает нас дорогой шаткой,
Кидает от стены к стене.
Прохладу зыбкую несмело
Пускаем в пригоршни свои.
И свежесть утренняя в тело
Перетекает из струи.
Спешащим как всегда мужчинам
Ко всем несчастьям остальным
Рыча вгрызается в щетину
Электробритва псом цепным.
Мы перед выходом в минуту
Переправляем как-нибудь
Кто завтрак свой на дно желудка,
Кто едкий дым клубами в грудь.
В прихожей рвем шнурки некстати.
Спросонок хлопоты опять!
Напрасно сердишься, читатель,
Дай Бог их вечно повторять.
ЛЕД
В мелких впадинах лекалом
Выгибается вода,
Образуются помалу
Безвоздушные провалы --
Пустота под коркой льда.
Изрефленные колеса
На бензиновых парах
Окунаются в торосы,
В этот ломкий, стоголосый,
Ледяной хрустящий прах.
А за городом тисками
Гладь озерную свело.
Детвора меж рыбаками,
Как алмазами, коньками,
Режет хрупкое стекло.
Полыханье искр каленых
Неземной голубизны.
Праздник тверди наслоенной
Наблюдают удивленно
Окуни из глубины.
ПОСЛЕ ПЕРЕСТРОЙКИ
На прошлые субботы и четверги
Теперь в ожесточении плюют.
Неумных слов напрасны фейерверки,
Эпоху одевают без примерки,
И носят ту, которую дают.
Сегодня в озлоблении не стоит
Ее безостановочно хулить.
Ведь времечко, с судьбой перевитое,
Не выжечь, как наколку, кислотою,
И никаким ножом не соскоблить.
Теперь меняют прошлому оценки.
И меряют страдальцев ореол.
А я в те дни скакал на переменке
И первый раз по девичьей коленке
Дрожащею ладошкою провел.
И пусть хоть трижды вор сидел на воре
И руку мыла грязная рука,
Я в этом не участвовал разоре,
Годами истирался на мозоли,
И жизнь моя - не место для плевка.
* * *
Гусиною рябью озябшего зверя
Дрожит помаленьку река-невеличка.
В ней рак путешествует задом на перед,
И рыбий свой век коротает плотвичка.
По старой привычке зеленою ряской
Все плесы ее изобильно одеты.
Качаются, будто Дюймовочки в сказке
Стрекозы на лилиях у очерета.
Ка те сигареты, точнее сигары,
Дымятся качалки серебряным пухом.
И звонкой струной лилипутской гитары
Комар хабанеру играет над ухом.
Диковинно сухо исполнила птица
Две нотки свои с неподдельным стараньем,
И долго-предолго от этого длится
Во мне, словно эхо, очарованье.
ГЛУБИНКА
Мне б сидеть и читать у камина,
А я в эту глубинку залез.
Налипает осклизлая глина,
Разверзаются хляби небес.
Там, где прежде змеилась дорога,
Водяная лежит колея.
Третий день за неверие в Бога
Поливает деревню Илья.
Здесь домишки убоги и сиры,
Как из древности, если бы не
Две связующих ниточки с миром,
Что прилеплены к каждой стене.
Алюминиевых пару поводьев
Прицепили на тело избы,
И крестом свои руки разводят,
Как лихие возницы, столбы.
Живописные нищие хаты,
Чьи окошки у самой земли
В эту слякоть глядят виновато:
Мы опять не туда забрели.
Стой, деревня, приехали видно,
Не из этих ли трогали мест?
Все такая ж осклизлая глина,
Да разверстые хляби небес.
СЛЕТАЕТ ЛИСТ
Безветрие. Осенняя пора.
Кленовый лист в замедленном паденьи,
И редкое, святое единенье
Души и слов, бумаги и пера.
Изящным бра, приколотым к закату,
Светило вниз отбрасывает свет.
В такие дни считаются цыплята,
И очень многих в переписи нет.
Все ярче бред, все сдержаннее страсти,
Вся явственнее зреет изнутри,
Что далеко не в нашей это власти
Сказать себе: живи или умри!
Жизнь попурри - сплошная мешанина,
Чудовищно несыгранный оркестр.
И кто ответит: все ли, половину
Сыграет он, и скоро ль надоест
Широкий жест бесплатных представлений
С овациями, браво и ура?
И ждать ли нам от старости добра?
А тут еще как раз под настроенье
В красноречиво медленном паденьи
Слетает лист. Осенняя пора.
* * *
Весенний полдень склеенный из влаги,
из местного растопленного ила,
как на свободу, просится к бумаге
голубизной небесного чернила.
С блаженною улыбочкой вбираю
Чумазых воробьев скороговорку,
Которые с поспешностью пираньей
Терзают недоеденную корку.
Сверкают оловянистою рябью
Стоячие подошвенные блюдца,
Те самые, что в слякоти и хляби
За каждым из бредущих остаются.
От них походка делается хлипкой,
И водными становятся прогулки,
Где жители от мала до велика,
Что тот Сиваш, форсируют проулки.
И вечная картинка городская,
Где "Жигуленок" мчится, бесподобен,
Уверенно сограждан полоская
Обильными сюрпризами колдобин.
А рядышком в метровом отдаленьи
От так внезапно окатившей лужи
Душа земли, колеблясь в испареньях,
Прилюдно источается наружу.
БУРУНДУК
Тот, кто первый день рожденья
Встретил в южной стороне,
А потом за горсткой денег
Не летал по всей стране,
Тот почти наверняка
Не встречал бурундука.
Это северный грызунчик
Вроде суслика у нас.
Он все время колет, лущит,
То, что в пищу Бог подаст.
И, как истинный артист,
Издает приятный свист.
Шелушит кедровый стланик,
Поправляет слабый мех.
Для него как сдобный пряник
Этот северный орех.
Уминает в две щеки -
Там июли коротки!
Опадут поляны ягод,
И держись - пришла зима!
Он три месяца бедняга
Наполняет закрома.
Собирает в старый пень
Провиант на черный день.
Здесь беда извечно в силе --
Это вам не южный край!
Без запасов, как в могиле,
В своем доме помирай.
Если склада не иметь -
Это медленная смерть.
И вот если в день осенний,
Сам не зная, что творит,
Кто-нибудь его спасенье
Жадной лапой разорит,
Он пред бывшей кладовой
Постоит едва живой,
А затем рогульку-ветку
Подберет среди ветвей
И, подобно человеку,
Жизнь свою решит на ней.
СЕВЕР
Колымским бульдозеристам
Врачую несмолкаемые раны
Бинтом твоих просторов снеговых.
Не с "Клуба путешествий", не с экрана,
Ты к нам вошел -- со стекол лобовых.
Мы встречу эту обмывали потом:
От рычагов - ладони в желудях.
Солярой согревал нас и капотом
Железный бог отъявленных бродяг.
Нам не сиянье грезилось в морозе,
То светом фары в облака трубя,
Рвал мерзлоту, как недруга бульдозер,
Тот самый, что гребет не до себя.
* * *
Нас разделяет не эпоха,
Не расстоянье в шесть нулей,
Не та стена, что смерть построит,
Влюбившись в одного из нас.
Мы прорастаем через время
Одной весной, в одной меже.
Один калейдоскоп событий
Слагается у наших глаз,
И одинаково заботы
Морщинками бичуют нас.
Акации знакомый аромат,
Над нами трогает мечту
Одну, как звон на два бокала.
У нас глаза, как флюгера,
Всегда повернуты друг к другу,
Ведь расстоянье между нами
Всего какой-то километр.
Я при желаньи, не дыша
Сумел бы пробежать его -
Ведь применил бы новый способ:
Ногами не касаться до земли.
Но сердце все равно меня
На километр опередит.
* * *
Все подростковые обновки,
И крой армейских мастеров,
Сносила юность на спецовки
За рычагами тракторов.
Я был отчаяннее многих,
И оправдают с головой
Хоть переломы, хоть ожоги,
Хоть сорок пунктов в трудовой.
И головою, и руками
Навороченные дела
Мой хроникер - седая память
На киноленту отсняла,
И все, что жито-пережито,
В одну смонтирует главу,
Расположив по алфавиту
От буквы "Р" до буквы "У".
ГРОЗА
Такое впечатление, как в сказке:
Невидимо, над самой головой,
Архангелы в окованной коляске
Катаются по гулкой мостовой.
Из магниевой трещины клокочет
Неукротимой молнии хаос
Прожилками не лепестке у ночи,
Корнями, пьющими огонь у звезд.
А вот и громыхание обрушил
От молнии зажженный аммонал
И не в одну испуганную душу
Панического ужаса нагнал.
Но через время лучиков солома
Протиснется у облака в пазах
И вытрет у испуганного дома
Невысохшие слезы на глазах.
* * *
Не мелькают вихры, банты,
Не встречаем Новый год.
Не двенадцать бьют куранты,
Это... жизнь идет.
Кто прямою, кто окольной --
Все намерены вперед.
Не звенит последний школьный,
Это... жизнь идет.
Окружают словно в поле
Стаи хлопот и забот.
Потихоньку слева колет.
Это... жизнь идет.
Поднажать, поторопиться,
Незакончены дела.
Но слеза щекой катится,
Это... жизнь прошла.
СТАМБУЛ
Здесь звук от стен отскакивает гулко,
Жаровнями пылают минареты,
И поднимает ветер в переулках
Измятые обертки и пакеты.
На каменном распятье перекрестка
Живою иллюстрацией Гомера
Ушастый ослик в маленькой повозке
С колесами слоновьего размера.
Калейдоскоп и птичий гвалт базара,
Смоленый блеск на закопченных лицах.
Ручьями покупатели товара
Стекают вниз, в торговую столицу.
Рябая пестрядь запашных халатов,
Измятых шорт и выцветших футболок,
Зазывный блеск немыслимых агатов
Смешливых путешественниц-креолок.
Какой-то пыльной и соленой взвесью
Убелена палящая округа.
В сияющем эмалью "Мерседесе"
Проехал турок со своей подругой.
В порту над коркой брошенного хлеба
Клювастых чаек слышно голошенье.
И взмах волны, - перемещенье щепок -
Остатков корабельного крушенья.
* * *
Ручьи по трубам говорят,
Лопочут без умолку,
И дождик застилает взгляд,
Как та соломенная челка.
На пряди длинные волос,
Зачесанных наклонно,
На этот ливень и хаос
Гляжу из-под балкона.
У человечьего жилья
Я отыскал укрытье.
В лепешку плющится струя
С неистребимой прытью.
Но минет максимум часок,
И снова -- день погожий,
И будет в крапинку песок,
Как из гусиной кожи.
Умерят верткие ручьи
Свою игру-веселье,
Свежайшим колером лучи
Отлакируют зелень.
И я по-молодецки свеж
От зонтика балкона
Шагну в сполоснутый манеж
Прохладного озона.
ЖИЗНЬ
Невозмутимо медленный возница
Однажды книгу обронил в листву.
Я пролистал в ней первые страницы,
Перечитал начальную главу.
Вот парусник в молочном опереньи
Отходит вдаль, волне наперерез.
Какое поэтичное вступленье!
Какое обещание чудес!
Что музыка звучит на клавесине --
Напевы благозвучных строк.
К добротно отбеленной парусине
Попутный прилетает ветерок.
Веселая и дружная команда
Сомнения в дорогу не берет.
Никто и не прощается, как надо,
Всем хочется отправиться вперед.
Взволнованные выкриками чаек,
Как позывными из волшебных мест,
Не видят, как отчаянно крепчает
До этого умеренный норд-вест.
Уж близок рай из пальмовых колосьев
По берегам струится фимиам.
Но ветер, как соломину, уносит
Кораблик в разъярённый океан.
И там, где раньше музыка звучала,
Вдруг появился воспаленный крик.
К чему тогда запевное начало?
Быть может повесть - только черновик?
Быть может перечтенные страницы,
Всего лишь дилетантская тетрадь?
Но вижу, возвращается возница
Утерянную книгу забирать.
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
Широка в селе земелька,
Необъятен ровный дол.
Бабы здесь, катя на велике,
Бью коленями подол.
Крутят медленное сальто
Спицы в гнутом колесе.
В деревушки этой на лето
Седла выбирают все.
Казакуют и доярки,
И свинарки - все подряд.
Пятки, крепкие как яблоки,
Стоп-сигналами горят.
Только бедный председатель,
Лезет в "бобик", зол и нем.
Тяжело, поди, всегда идти
В ногу то со временем.
* * *
Когда прослыть мечтаете поэтом
И чтимым быть на многие века,
То попросите Господа об этом, -
И будет вам дано наверняка.
Он все второстепенное отринув,
Преподнесет желаемое вам,
И по мольбе, безвременной кончиной
Прибавит веса сказанным словам.
* * *
Мы всю жизнь играем роли
Неприступных на балу.
Ну и что же понастроили?!
Подойдите к зеркалу.
В этот странный лист овальный
Протокольно внесены
Все изъяны той развалины,
Что глядит из глубины.
Средь квартирных декораций
Проступает старец в нем.
Мне отчетливей не нравится
Этот малый с каждым днем.
Спору нет, такого редко
Где увидишь дурака.
Что ж ты вертишь, гадость этака
Пальцем около виска.
* * *
Слегка затейлив и ветвист
Покоится поодаль
Рябиновый семейный лист
На фоне небосвода.
Как флюорография грудной,
Пронзенной светом клетки,
Пятнашки крепятся к одной
Светло-зеленой ветке.
Приподнимают ветерки
То лиственной бремя,
Как опахало у щеки
Правителя в гареме.
И я, бездельнику сродни,
Насвистываю лежа,
Послав в копеечной тени
Пятнистую одёжу.
Вот из Муравии своей,
Из мест благословенных,
Восходит бравый муравей
На Эверест колена.
С рельефом местности вполне
Освоившись, негодник,
Победно шествует по мне,
Как по своим угодьям.
Но я слегка на удальца,
Подую, чтобы не лазал.
Не будет края и конца
Потом его рассказам.
"Друзья мои, - он скажет, -- так
Был ураган ужасен,
Что даже горы, взяв пиджак,
Убрались восвояси".
ЖИЗНЬ
Сменю шанежку
На денежку,
Ванечку - на Сенечку,
Свой смешок без устали -
На подковку грустную,
Время без заботы, золотые ночки -
На внученькино фото,
Пятачки в платочке,
На слова и семечки -
Свою песню звонкую,
А зеркало на стеночке
Заменю иконкою.
* * *
Отчего среди пирушки
Изнываю от тоски,
Будто вьется локон стружки
С гробовой моей доски.
Будто ладится у деда
Тот кораблик смоляной,
На котором напоследок
Уплывают в мир иной.
Много лет по этой речке
Плыть и неба не видать.
Что же мне помимо свечки
И цветов в дорогу брат?
Нажитому - ялик тесен,
Деньги - вроде ни к чему.
Положите томик песен
К изголовью моему.
* * *
Сквозь пространство и времени круговорот
В обозначенный крест подземельной души
Планирую семьдесят килограммов аминокислот
На парашюте души.
Известно, что все мы в положенный срок
В эту мишень попадем.
Сносит от детства меня ветерок,
Солнечным моет дождем.
И все различимей в музыке гроз
Рокочет судьбы барабан.
И чувство такое, что кто-то поднес
Седой одуванчик к губам.
ПЕРЕД ДОЖДЕМ
Вприпрыжку под сальто свои круговые
Мимо сорняк проскакал егозой.
Завинчены в землю шурупы из пыли,
Слышно, как воздух полнеет грозой.
Ветер, что тот хулиганишка в школе,
Озорничает в котле перемен,
Школьницам юным вздымает подолы,
Те их ладонями жмут до колен.
С неба срываются первые капли.
Влажный в песок загоняется гвоздь.
Стонет земля под коврижками шляпок,
Запахом пыли прошита насквозь.
* * *
Я во чистое полюшко выйду
Где густым, как резиновый клей,
На горячее блюдце обиды
Дует запахом из полей.
То не влага на солнышке тает,
То обиды, что мучили, жгли,
С разомлевшей земли улетают,
Как парок от согретой земли.
РОДСТВО
Видать были предки в письме не проворны,
Не знаю, не ведаю, где мои корни.
А правнук, возможно, вполне откровенно
Заменит себе архаичные гены,
И прадеда имя - минутное дело -
С компьютерной памяти вытрет умело.
Кому же я родственник? Вам миллиарды,
В пучине времен оказавшимся рядом,
Всем тем, кто со мною спасаясь от смерти,
Вцепился в плывущий обломок столетья.
Нас черных и белых, святых и убогих,
Браслеты часов приковали к эпохе.
Мы больше чем родственны, если вглядеться.
В больницах уже трансплантируют сердце.
* * *
Звуки музыки далекой,
Каблучки прохожих,
Промывает возле стекол
Шелестящий дождик.
Разговаривают свистом
Всяческих расцветок
Тонконогие солисты
Под зонтами веток.
Выступают до полночи,
Словно в перекличке,
Оперенные комочки
На двух малых спичках.
ПЛЯЖ
Золотой апельсин,
Откушенный челюстью синей воды,
Леденец под ее языком,
Горсти теплого счастья в сандалии.
Здесь тугой ветерок ивам пряди волос
Заплетает у самой воды,
а воздух настоян на гомоне детворы,
на звуках старинного танца,
зигзагом плывущего из магнитофона
под нежные аплодисменты берега и волны.
О ПОЭТАХ
Почти шутка
Они, наверное, в обиде
Меня поймают и убьют,
Но изо всех, кого я видел,
Поэты самый глупый люд.
В окне полуденное лето
Или прелестный зимний вид,
А он во склепе кабинета
Задернет шторы и творит.
Себя изводит и пытает,
Казнит на жернове стиха.
А утром все перечитает, -
Какая вышла чепуха!
Как будто выйдя из аварий,
Болит измятая душа.
А нет, чтоб с кружкою в пивбаре
Сидеть, а рядом кореша.
И выдавать бы изреченья,
Что не вмещает алфавит.
Все о своем предназначеньи,
О вечных истинах твердит.
Сорвется в майке среди ночи
И ну, давай листы марать.
Он, вишь ли, след оставить хочет,
Как все не может помирать.
Силенок видно маловато.
Да хоть подумал бы о том,
Где прошлых лет лауреаты, -
Одних фамилий целый том.
Глупцы, глупцы -- уж это верно!
К тому ж еще недружный люд.
Да вот боюсь, что опровергнут,
Поймают скопом и побьют.
* * *
Пусть хоть за то в конце дороги
Сыграют мне хвалебный гимн,
Что я ни разу не был строгим,
Прощая слабости другим.
Не объяснить пути Господни,
Не угадать на чет не чет.
Какая речка на сегодня
Прямою линией течет?
Какая редкостная доля
Ложится выстрелом просек,
Когда безумствует раздолье
Запретных благ, греховных сект?
Избави Бог, чтоб человеку
Я был когда-нибудь судья.
По тем снам, по тем же рекам
Моя спускается ладья.
* * *
Над деревеньками и городками
По небу синему, словно ручей,
Гладь его, вспенивая облаками,
Катится солнце на спицах лучей.
Катится денно, не зная поломки.
Катится месяцы, катится год.
И от его золотой шестеренки
Вечное время привод берет.
* * *
Ко вздохам просьбам и укорам
Патологично нем и глух,
Торгует первым помидором
Мой наилучший школьный друг.
Мы с ним в отроческие лета,
Закоренелые дружки,
Носили в местную газету
Свои наивные стишки.
Там умудренный завотделом,
Оставив срочный матерьял,
Его стихи читал распевом,
В моих же что-то исправлял.
Была, была в нем искра Божья.
Немало утекло воды.
Ты по какому бездорожью
Забрел в базарные ряды,
Что эти мятые деньжонки
Стал переслюнивать всерьез?
И от мечты, как с лягушонка, -
Лишь только брызги от колес.
В СТАРАТЕЛЬСКОЙ АРТЕЛИ
Отчего, как по весне,
День хрустально суден?
Или ты приснишься мне,
Или почта будет?
Или за ночь фильмов семь
Мы прокрутим в среду?
Или выгонят совсем,
И ДАМОЙ ПОЕДУ!
О ПОЭТЕ
В каких приемах ухищрялся он,
И столько голову морочил нам,
А в старости явился на поклон
К простым словам.
К словам простым, где Родина и мать,
Где детство через много лет
Приходит ночью к старости гулять.
И ничего талантливее нет!
* * *
Гляжу на бескрайнее это раздолье
И влага слезы поднимается к веку.
Спасибо за то, что Господнею волей
На свет появился степным человеком.
За то, что треть века ее многотравьем
Из пары бокалов - утро и вечер -
Поили такою сладчайшей отравой,
Что вряд ли теперь и могила излечит.
Хмелею от речи между полями
И вороным решетом небосклона.
Сверчки в него метят очередями,
Как партизаны из чащи зеленой.
Внутри потаенной и сонной вольеры
Живет миллион обитателей тихо.
Соломинки носит слоновьих размеров
Изящно двухталиевая муравьиха.
Подальше от лиха хвосты прицепные
Лазутчицы-ящерки прячут, робея.
И сутками трудятся, как заводные
Степные Сизифы - жуки-скарабеи.
Мне все, что имею, вернется с лихвою
От чести быть в землю положенным эту.
И пусть надо мною сомкнется травою,
Как волны над душами канувших в Лету.
* * *
Я этой жизни отхлебнул глоток!
Я слышал детский смех,
И в детские смотрел глаза.
Я бегал босиком и грелся на песке --
Просвечивало солнце через веки,
И свежий прикасался ветерок.
Акации вдыхал я аромат,
И тополиный пух цеплялся за одежду.
Я слышал моря шум и плеск волны о тело лодки.
Весенний дождь пропитывал меня,
И осень грустью столько раз поила.
Я видел солнечное дно прозрачной каменистой речки,
Кружилась голова от запахов весны.
При выходе на трапе самолета
В родном дому наверстывались слезы.
Я женских губ испробовал напиток,
И в темноте просверленной кузнечиками ночи,
Как наважденье тело для меня белело.
А вечерами, когда лай и прибавляют громкость соловьи.
Впивался в небо звездное глазами
И силился хоть что-нибудь понять.
Но приходило смутное волненье
И что-то от звериной грусти.
Я видел, как лосось нанизывает реку на себя,
Как журавли озвучивают небо.
Сухое тело сотни раз болело
И сладко ныло от вчерашнего труда.
Я возвращался за полночь с работы,
Тихонько в спальню детскую входил,
Где разметались по постели две маленьких дочурки,
И, слушая их ровное дыханье,
С улыбкой поправлял им одеяла.
Я этой жизни отхлебнул глоток.
* * *
Я верую в одну из теорий,
Что есть справедливость на свете,
Что горе виновнику горя,
Что, слезы принесший, ответит.
Напрасно изменник смеется,
Напрасно рыдает подруга.
Пусть каждому воздается,
Господи пронеси! по заслугам.
ДОРОЖНАЯ ЭЛЕГИЯ 94-ГО ГОДА
По базарам и вокзалам, что построены Хрущевым,
Как в тайге Дерсу Узала, прет хохол мешок холщовый.
Гражданину для прокорма миллиона не хватило.
Где положенная норма -- сало к ужину -- полкило?
"До чего же поезд гарный
пассажирский. Стал товарный.
Выпил в тамбуре вина --
этака хреновина".
В электричку лезут с боем, как мешочники в двадцатом,
То толпою, то гурьбою, но всегда с отборным матом.
И всегда одни препоны путешественникам, то есть,
Если хочешь за купоны -- полезай в товарный поезд.
"Ехал в Липецк, вот те на,
Глядь -- Берлинская стена!"
"Пэрэтягнэм помалэньку
у оклунках ридну нэньку".
С беспартошною оравой на таможне шутки строги.
"Провозить имеешь право то, что съедено в дороге!
Я тебе под глаз достану, как по паспорту печатью,
Будешь знать, как капитана лейтенантом величати!
Я тебе, хохлацька сука,
И Джульбарс, и Карацупа,
Адвокат и атташа!
Власть тебе не хороша?!
"Прима" фабрики "Прилуки" нам теперь уже не надо.
Закрутите ему руки, проучите его, гада!
Не вопи, не будет спуска нарушителю закона,
Объяснение по-русски напиши, а не в купонах!
Будешь знать святую Русь!
Закусить подайте". Хрусть.
"Мы ж с тобой в одном полку..."
"Так и надо дураку!"
За карбованцы в сортире ничего снимать не можно.
В Таганроге рэкетиры бьют мешочников безбожно.
"Вы бы лучше своим салом торговали в Аризоне,
Эдак вас поразбросало по рублевой вашей зоне".
"Киевской зовется Русь!
Вот тебе -- разоружусь.
Тоже мне нашелся витязь!
Своим газом подавитесь".
"А в Дрогобыче поймали, били Витю Иванова,
Он, дурак, не понимает по-другому ридну мову.
А парламент? Половина на работе спит все время.
Даже в слове "Украина", где, не знает, ударенье".
"Там у каждого мандаты".
"Не ругаться!" "Виноваты".
Скажешь слово депутат,
А в ответ -- отборный мат.
Так, ругаясь по привычке,
Заняв место в электричке,
Кое-что с бельишка продав,
В рынок мчит семья народов.
* * *
Я в этой жизни плыл не по теченью,
Я не щадил ни рук, ни головы,
Искал себе большого назначенья.
А это назначенье только вы.
А прочее - ненужное на свете.
Я отличил зерно от шелухи.
Умрем с тобой, - останутся лишь дети,
Да их любовь, да эти вот стихи.
ДОЖДЬ
Испарился сам собою
Голубой ультрамарин,
Донимает дробный боем
Подоконник-тамбурин.
Вакханалия карниза
Предлагает мне уйти,
Словно сказочная виза
В государство памяти.
Сколько раз глаза ловили
Вниз скользящую змею -
Чистых капель изобилье -
По стеклу фантазию.
Через сколько влажных окон
Мне рассматривать пришлось
Панораму с поволокой -
Эту сказку-матовость.
Но гляжу, и как впервые
В подоконник капли бьют,
И волокна дождевые
Местность ретушируют.
* * *
При этом желанном святом рафинаде
Хранителем всякий бы стать захотел.
Я вас обниму, поцелую, но знайте:
Любовь на земле обитает вне тел.
Как взгляду невидимый ангел-хранитель,
Она в оболочке не мыслит житья,
Как общий тот множитель или делитель,
За скобки выносится из небытия,
И сверху, оттуда, счастливым наитьем,
Чтецом-кукловодом без рук и лица,
Уверенно дергает крепкие нити,
Продетые сквозь человечьи сердца.
* * *
Внучке Ане
Муравей свалился в реку
И кричит он "кукареку!".
Петухи ему ответ:
"Кукареки больше нет".
Но не сдался муравей,
Тонкой лапкою своей
Он соломинку схватил,
Как веслом заколотил,
Перебрался через реку
И кричит им "кукареку!"
* * *
Ах, память, память - светлая вода,
Стремнинное и ясное теченье,
В чьей глубине спасаемся когда
Несчастья нас берут на попеченье.
В его святой и пестрой глубине
Мы веселы, как малые плотвицы.
Ныряем беззаботные, но не
Дано ко дну, приблизиться, пробиться
В те мутные и смутные слои,
В неясное течение начала,
Куда и свет от вешней полыньи
Не проникал. Где музыка молчала.
Там очертанья мраком сметены,
Беспомощно расхваленное зренье.
Там порвана картина, только сны
Обрывки ее ставят на арене.
* * *
Возможно всех оставить на погосте,
Но, как дитя, того не разуметь,
Что и к тебе заявится не в гости,
А навсегда сожительница-смерть.
Сольется с визгом окрика дверного
Ее объятий сатанинский хруст,
И окончанью начатого слова
Не вылететь из онемевших уст.
Она в глазах сияние остудит
И понесет сердечного туда,
Где радость называется "не будет",
А счастье именуют "никогда".
Представьте: понемногу холодея,
Впервые сознаете вы,
Что искрометным хворостом идея
Не запылает в топке головы.
Теплом своим не отягчит предплечья
Не ублажит вам душу, как вино,
То чудо, что у нас в простонаречьи
Ошибочно ребенком названо.
Не окунетесь следующим летом
В их голубые телескопы глаз,
Посредством коих, преломляясь светом,
Рассматривает будущее нас.
Нежданная пришелица из мрака
Всю вашу плоть с собою заберет,
И даже тень, как верная собака,
Тоскуя по хозяину, умрет.
Мне лет и бед не переспорить травлю,
Рецепта выжить я не подглядел,
Но все равно в наследие оставлю
Весом слиток завершенных дел.
Мои стихи - не то, что остальное,
Их темные и светлые струи
Изо всего содеянного мною,
Единственные полностью мои.
Они одни за жизненным пределом
Расскажут всем живущим вдалеке,
Что суть их слов не расходилась с делом -
Я пел и жил на общем языке.
* * *
Приходит всякому черед -
И молодым и старикам.
Меня, конечно, приберет
Господь к рукам.
И только смолкнут в стороне
Рыданья похорон,
Положит память обо мне
На жернова времен.
Ее, истертую в ручей,
Развеют времена,
И в стрелах солнечных лучей
Поселится она.
Пылинок этих миллион
Заполонит жилье,
На стол осядет как хитон,
Как мягкое белье,
И ты на нем, из всех имен
Вдруг выведешь мое.
(с) Александр Пальчун