После обеда все собрались на луг. Пёстрые, как полевые цветы, сгрудились в тесный кружок на склоне. Карл пристроился выше со скрипкой; начинать не спешил, степенно положил её на колени и только смеялся, когда его подначивали. Казалось, он так и просидит здесь до самой Вечерней молитвы, и скрипка его будет молча слушать болтовню.
Здесь, наверху, веял терпкий пряный ветер, бередил листву и оглаживал камни. Лина прислонилась к древнему шершавому боку валуна, думая, как глубоко уходят его могучие корни - глубже и крепче, чем у самого старого дерева, до самого далёкого, горячего сердца мира. Думая, чем пахнут те вершины, на которых ветер сворачивается на ночь отдохнуть. Ни разу она не слышала, чтобы кто-то туда добирался.
Лине было почти тринадцать; её уже никто бы не прогнал, попросись она на танцы вместе со взрослыми девушками. Вообще-то танцевать она любила. Просто там, внизу, луг был просто лугом; оттуда не видно, как он безбрежным мягким полотном стелется внизу, в долине, неразглаженными складками подпрыгивает на холмиках и бугорках, прорехами серебрясь по руслам ручьёв.
Здесь было второе из её любимых мест - и самое любимое с тех пор, как сосны над морем окончательно утонули во тьме. Из-за высоты - Лина обожала высоту - а ещё из-за ботинок. Они висели прямо над покатой макушкой камня подошвами вверх, запрокинувшись в безбрежное небо, синие на синем. Лина ложилась на траву, поднимала вытянутые ноги и смеялась, глядя, как солнечные брызги стекают по двум парам одинаковой обуви - только та, что у неё на ногах, ярко-оранжевая.
Впервые она взобралась на камень в семь лет, но ростом оказалась маловата: как ни тянула, поднимаясь на цыпочки, к небу короткие ещё ручонки - и близко не подобралась к висящему над головой чуду. У неё получилось только в одиннадцать. Лина сильно вытянулась в тот год; на шестой попытке подряд пальцы левой руки чуть-чуть задели белый колпачок шнурка. Тот закачался в воздухе, а девочка сжала руку, помнившую его прикосновение. Настоящие, думала она. Всё-таки они настоящие.
Тем вечером, вытянувшись на кровати и сминая в ладошках край одеяла, она вдруг представила, что небесные ботинки кто-то нашёл. Долго лежала без сна и сверлила тёмный потолок сухим взглядом, гадая, почему никогда не задумывалась об этом раньше. И о том, что будет, если завтра - или когда завтра - в ясном небе над вершиной холма она найдёт две неровные дырки в форме подошв и свисающие с их краёв клочья синевы.
На следующий день, сидя на нагретой ароматной траве и чувствуя, как ночной страх ледяной струйкой утекает в землю, Лина поклялась парящим над ней ботинкам, что никогда в жизни ни одной душе ни за что о них не расскажет.
...Она лежала на животе, болтала ногами и наблюдала, как пляшут внизу луговые цветы. Потом они разошлись, солнце спряталось за камень. Бок лизнул прохладный язычок тени. Приближалась Вечерняя молитва. Лина осторожно высунулась из-за края откоса, подождала, пока яркие платья перейдут второй ручей, отряхнула с одежды подсохшие травинки и стала спускаться с холма.
Полый холм изнутри был весь источен длинными унылыми коридорами; все они безжалостно вели только в одну сторону и все, как один, Лине не нравились. Но дом у неё был только один; приходилось мириться.
В неровном красноватом свете мимо проплывали двери. До квадратных окошек в их верхней части и непонятных крупных букв ВКПР, выведенных рядом с номером, ей ещё недавно было не достать, но находчивые дети давно расцарапали каждый вход подробными указаниями - иные надписи не помещались поперек двери, спотыкались о косяки и вылезали на стены.
Девочка остановилась у седьмой. Окошко блестело ровным чёрным квадратом, но она всё равно подошла ближе, а потом тихонько отщёлкнула замок. В щель просочилась чернота. Лина вздохнула, прислоняясь лбом к холодной двери. Она заглядывала сюда и вчера, и позавчера, и месяц назад, каждый раз так же привычно вздыхала и загадывала вернуться сюда назавтра; может быть, тогда вместо безвидной ночи её встретит дыхание тёплого моря и потрескивание старых сосен.
- Эй! - пронеслось по коридору, звякая о стены. - Ты чего тут?
Лина скривилась.
- А тебе чего?
Милош привалился к девятой двери - той, за которой развалины, - с таким видом, как будто просто так сюда зашёл.
- Смотри. Вечерняя молитва скоро. А ты опаздываешь.
Она сердито захлопнула дверь.
- Да ты сам опаздываешь! И по развалинам лазаешь.
- Лазаю? А ты видела? - осведомился он язвительно.
- А что, - ответила Лина, - ты просто погулять сюда пришёл? Или за мной следить?
- Ещё чего, - проворчал мальчишка, пока она с достоинством шагала мимо него. - Только мне и надо - следить за тобой...
Девочка нарочно громко топала, и неясное эхо его последних слов догнало её не сразу. Она как раз миновала последний перекрёсток. В глубине бокового коридора была только одна дверь, здоровенная, совсем не похожая на другие, да и на дверь-то не похожая. Её открывать было нельзя. Никому. Никогда.
Услышав, Лина застыла на месте, нахмурившись, а когда повернулась, его уже не было. С ней осталось только эхо:
- ...а я знаю, куда ты ходишь.
Перед Молитвой Лина всё-таки задержалась на минутку в кладовке. Сунула в рот сладкое печенье из пакета, в карман ещё одно. Ежевечерний ритуал - дело долгое, нудное и мало кому понятное, да ещё и до ужина - чтобы особо разомлевшие не задремали во время священного действа. Кто поглупее - ёрзал, считал минуты до конца Молитвы, а сообразительные запасались.
В просторном низком зале уже толпился весь дом; колышущиеся головы заслоняли неяркий свет. Кто-то подтаскивал из других комнат стулья, дети сгрудились в углу на пирамиде из пустых ящиков. Мелкая решётка, зачем-то укреплённая над полом, позвякивала под ногами; под ней, увы, навсегда утерянные, блестели когда-то уроненные безделушки.
Лина покосилась на Милоша и, подумав, подсела к нему.
- Эй. Правда видел, где я была?
Соврал. Скорее всего, соврал. Из вредности.
- Видел, - ответил он, не оборачиваясь. Торчащее из светлых волос оттопыренное ухо ничем не выдавало, правду он говорит или нет.
- И что ты видел?
- То же, что и ты.
- А, ну так что угодно можно говорить...
- Они синие, - прошептал вредный Милош тихо и даже ласково. - Как небо. Что, веришь теперь?
...Голос раздался из громадной чёрной коробки у дальней стены. Нет, на самом деле он, конечно, возникал из самого сердца дома, но Лине всегда почему-то казалось, что говорит коробка. Многие смотрели туда; кто-то опускал глаза, малявки вертели головами, когда гудящий голос отскакивал от стен:
- Всем, кто нас слышит. Говорит модуль Артемис - Три - Семь - Один...
- ...Три - Семь - Один, - бормотали склонённые головы вокруг. Иногда Лина спрашивала папу, что такое Артемис - Семь - Три - как-то там, но он сказал, что про такое спрашивать неприлично. Поэтому она достала припасённое печенье, тихонько, чтоб не хрустнуть, откусила и продолжала с набитым ртом бубнить непонятные священные слова:
- Совершена аварийная посадка, координаты: сектор Солариус, триста сорок восемь - семнадцать - двадцать девять и тридцать две сотых, система Игрек - Тэта - восемьдесят две пятьдесят семь, четвёртая планета. Повреждение двигателей - семьдесят пять процентов. Внешних условий для жизни нет. Системы жизнеобеспечения в норме. Виртуальные камеры психологической разгрузки в норме. Требуется эвакуация. Всем, кто нас слышит. Говорит модуль Артемис - Три - Семь - Один...