В центре города стоит старый кирпичный дом, сам по себе расколовшийся от фундамента до чердака. Треть его стеной накренилась на сторону и скоро упадёт. Сплачивать, ремонтировать такое очень дорого по деньгам и по времени немыслимо долго. Проще снести и на этом месте построить хорошее новое.
По своему нормальному воспитанию вы с детства знаете, что писатели - это умные, высоко культурные люди. Многие из них в русской истории стали выдающимися, делая сподвижничество литературное не обязательно в Москве или Петербурге, открывая новые её достижения кто в Ясной Поляне, кто в сельском доме на Дону. Человек украшает место, а не место - человека. В двадцатом веке получилось так, что именно в Москве и Петербурге собрались постепенно лучшие мастера слова, наверное, один Шолохов оставался верным своей земле, из великих писателей, и из Москвы писатели приезжали к нему. И надо бы посмотреть, чем провинция литературная отличается от столиц в самом конце двадцатого века.
Вы, привыкший заранее к писателям относится с уважением и почитанием, допустим - занялись литературным творчеством. Не мемуарами, а художественной литературой. Написали и выпустили несколько книг, вас по вашему творчеству знают писатели многих городов России и столичные, известные в стране авторы, предлагающие вам вступить в Союз писателей России. Для исполнения их просьбы согласно Уставу вы пришли на писательское собрание в провинции. Вы входите в убогое полуразвалившееся здание, на дверях вас встречает оповещение: "здание работает в аварийном режиме". В самом деле, в комнатах по стенам пробежали глубокие трещины, потолки провисли и готовы рухнуть во всякую минуту, под ними прикручены какие-то шкворни, сдерживающие окончательный распад брусья. Здесь и заседает местный начальник писателей, и сюда члены Союза писателей России, местные, собираются на своё собрание. Вы входите, здороваетесь, как принято по простейшей норме бытовой культуре общения. И видите, и слышите, что половина из них с вами вообще не здоровается, и друг с другом они здороваются только выборочно; тому и кивка головой нет, а тому руку жмут и давят.
Нравственность - это нравы, показываемые людьми. Ну что ж, время у вас есть, вы наблюдаете нравственность этой части общества, вроде должной быть по занятиям своим передовой своей культурной и мыслительной деятельностью. Конечно, если таковая присутствует. Пока они молчат, пока насчёт мыслительной деятельности вы узнать ничего не можете. Пока вы наблюдаете их внешний вид.
Вы сразу отличаете мужчин при галстуках, в пиджаках не измятых, в брюках отглаженных и начищенной обуви. И женщин, одетых приятно для глаза. Дальше - штаны, ни разу не видевшие утюга, свитера с пузырями на локтях, что-то мятое, жёваное, и вы удивляетесь, - да неужели Иван Сергеевич Тургенев мог подобно этим, через называние себя писателями приравнивающихся к нему, явиться в благородное собрание, выглядя так же? Или Анна Ахматова? В юбке, лоснящейся и сзади, и спереди? Ну, нет, для вас не сопоставимо, вы воспитаны иначе. Для вас мятые пиджаки и штаны - что-то с базара, где продают картошку, грибы, капусту наехавшие из деревень и одевающихся соответственно для сельской работы. Далее вы стараетесь не видеть, в упор не видеть неприятное, как в автобусе городском, где кpого только не бывает от остановки до остановки.
Ещё один из имеющих удостоверение писателя приходит с бутылкой водки и сразу ставит её на стол начальника со словами, предлагающими "начать". И другой предлагает сразу начать с водки. Начальник писателей их увещевает, бутылка ставится на пол рядом со столом. Такие нравы тут, куда вы пришли. Позже вы узнаете, что и от вас ждали водки, сразу несколько бутылок. Кстати, из общего разговора вы замечаете, - они, посторонние для вас люди, к вам обращаются в основном на "ты" и эти собравшиеся, - не все, само собой, - понятие не имеют и привычки, как с человеком всяким разговаривать на "вы", и называя его по имени и отчеству. Отсутствие простейшей культуры общения напоминает вам, - многие из собравшихся, подобно персонажам из одного чеховского рассказа, приучены на "вы" и по имени с называнием отчества разговаривать только с начальниками, только пребывая в зависимости от решений начальника. Такая культура этих, желающих приравняться кто к Николаю Рубцову, кто к Пришвину или же Александру Пушкину...
По схеме "а я чем хуже их?"
Свободные предложения по выбору председателя собрания отсутствуют. Демократией здесь не пахло никогда, как и уважением к личности. Вы это знаете потому, что десять лет назад, после падения власти коммунистов, многим из присутствующих здесь именно вы объясняли, - время цензуры и тотального запрета на свободное творчество, время издевательств над творческими личностями закончилось, и им не удалось людей свободно мыслящих отправить в лагеря и психушки. И сегодня вам интересно, прекратились ли здесь затхлость и скудоумие, как они усвоили уроки современной Российской истории и хорошо ли исполняют новые законы, например, о запрете цензуры на территории страны.
Вы тогда запомнили, стая правду ненавидит. А в стаю всегда сбиваются немощные, когда само творчество требует от личности силы.
Так как демократии нет и происходящее копирует комсомольское или же партийное собрание образца ещё года тридцать пятого, - в двухтысячном году, - фамилию председателя называет сам начальник имеющих удостоверение писателя. Названый начинает отказываться, жалуется, что вечером сидел в компании за столом с водкой и голова его с похмелья не совсем в порядке, - говорит всему собранию без стеснения, - но, покапризничав наверное для удовлетворения личной значительности, садится за стол начальника, "скромно" пересевшего "в народ", и становится председателем, то есть начальником часа на два, - временщиком. Для вас появляется, - неожиданно, - чудная возможность понаблюдать, как здесь будет, когда старый начальник, давно пенсионер, по дряхлости окончательно отойдёт от дел и вот этот, возможно, станет здесь уже не временщиком, а начальником постоянным сроком до пенсии, как обычно в провинции случается. Что же, возможность прекраснее некуда, посмотреть его сразу в деле...
Собрание начинается. На иных лицах глаза блестят радостной злостью, как у гончих перед охотой. Они дождались часа, "имеют право" схватить за горло и грызть, и злобствовать, терять последние капли человеческого достоинства при сведении счетов, ими накопленных для вас. Каких? Чего вы им должны? Ну, куда вам спешить, узнаете... Оно, собрание, с первыми словами становится похожим на суд, а не на сходку людей, объятых общим делом. И вы сразу вспоминаете грибоедовское, вечное: - "А судьи кто? За древностию лет..."
В углу сидит какой-то старик в возрасте за семьдесят, вы его видите в первый раз. И потому, что собрались наикультурнейшие, ни вас ему, ни вам его не представили. Собрание названо областным, значит, он приехал из какого-то дальнего района. А значит, написанное вами не читал никогда, что и подтвердится в ходе собрания, ведь в районы изданные за последние семь-восемь лет книги не поступают. Вы, не зная, что он написал вообще, какова философия его творчества и темы каковы, не представляете, что он способен понимать в ваших произведениях. Может и способен. Но любой творческий человек имеет право знать, а что сотворил тот, кто берётся говорить о творчестве? Здесь же он, книг ваших не читавший, вам известный только своим внешним видом и всё, дела, как говорят в судах, не изучивший, "имеет право" решать вашу судьбу, вмешиваться в вашу личную жизнь - творчество в стороне от неё не бывает, - и "принимать в писатели." Он будет голосовать, как ему на ухо скажет местный начальник, потому что люди из деревень привыкли мнения своего не иметь.
Вошёл и сел на стул, со всеми поздоровавшись, - о, наконец-то, - человек вежливый, самостоятельный, независимый, получивший удостоверение писателя не от них. Книги он издаёт за собственные деньги и для многих - чужак.
Вы смотрите на способного говорить: - "Михаил Булгаков назывался писателем и я по удостоверению писатель. По удостоверению я называюсь писатель, как Михаил Булгаков." Далее рассказывать не надо, его круговую фразу можно слушать в продолжении полдня. Ну что он не написал ни одного произведения на уровне даже близко к Булгакову, итак понятно, вся страна знала бы его.
Вдруг вы вспоминаете: на крыльце этого дома под вывеской "Союз писателей не так давно стоял дипломат, советник по культуре одного из посольств, и с ним местный учёный. Что написали эти писатели? - спросил дипломат. А то, что никто не читает, - ответил учёный. И, говорят, в каждой шутке есть доля истины. Среди собравшихся нет ни одного, известного на всю страну. Хотя сидят и люди, чьи произведения под любыми предлогами не печатали и стараются не печатать. А иных даже в городе просто по фамилиям и в лица не знают. После невозможности продать их книги при власти коммунистов, финансировавших тогда писателей, списывались в макулатуру.
Да шут с ними. Отвлечёмся от кривой трещины на стене, не станем пугаться - сейчас потолок провисший обрушится. Посмотрим, кто сидит следующий.
Вы видите человека, автора пары брошюрок. Ему нравится изуродованные недотумканым произношением слова возводить в общерусскую нормативную лексику, доказывать, например, что слово "бугор" правильно должно произноситься и писаться словом "взбугор", и что название деревни "Нижние пердуны" не может вызывать брезгливости потому, что оно "народно". Он так и пишет брошюрки, вот это да... В Париже бы ему печататься, принимали бы за современного футуриста. Какое у него образование и воспитание, ни по поведению то коричневому то жёлтому, ни по беседе с ним не понять. Такие природно злы на всех впереди себя, и на всех рядом с собой, они обгонять не способны, В спорте, где всё виднее, у таких обычно сдают нервы и они начинают хватать за майки, за руки до кого достанут.
Присутствует поэтесса. Вы знаете её стихи, лёгкие, лирические. Написание, а не "сделанные". Ни одной подхалимской строчки в сторону любой власти, что коммунистической, что ельцинисткой. Над её стихами здесь издевались, она чувствовала себя облитой помоями, после того как подала заявление для приёма в Союз писателей. Тогда она быстро убедилась, на месте союза находится обыкновенный волчатник. Унизив, наиздевавшись, снизошли до выдачи ей удостоверения, то ли со второго, то ли с третьего раза.
Сидит числящая себя в поэтессах. Стихи - безвзлётные "кровь-любовь", рифмованные километры постоянной посетительницы литературных курсов для начинающих. В самый разворот перестройки в город неожиданно приехал потомственный дворянин, из-за границы приехал посмотреть на современную Россию, - сын последнего перед семнадцатым годом боевого капитана Небольсина, командовавшего до издевательств над ним революционных матросов крейсером "Аврора". Дворянин встречался с "разными слоями общества", попросил показать ему современную творческую интеллигенцию. Вот тогда встала на встрече с дворянином культурнейшим эта самая и без стыда, чести не имея прямо на людях попросила доллары на очередную книжку своих очередных километров стихов. Небольсин ответил как дворянин, - в России интеллигенция должна оставаться примером для всех остальных и не попрошайничать, что стыдно. Человек без чести и достоинства и сегодня способен оставаться примером для народа местного, народу через километры рифмованные объясняя, как правильно жить?
Хихикает пробовавший стать и учёным, и каким-то образом добывший себе удостоверение писателя. Вы читаете много, но написанное им вами нигде не виделось, в продаже. Вы помните, в самое трудное время бешеной инфляции вы сидели и дописывали роман. Против ваших окон директорствовала его жена, на дурные деньги разбогатевших на периоде большого воровства-приватизации устроив какой-то пансионат для детей. Он ходил туда каждый день, в обед. Вы думали, что-то там преподаёт детишкам разбогатевших на воровстве. И скоро для вас уточнили: он ходит туда обедать. Как в романе о дюжине стульев, "капусту хряпать". Но одновременно морочит студентам института головы, уча их быть в жизни честными, достойными уважения. Вам уточнили и такое; в одном из домов уважаемых он заявил хозяину после выпитой рюмки водки: - "я - самый первый, самый великий учёный нашего города". Хозяин выгнал его тут же. Что хихикающий, вертящейся на стуле понимает в художественной литературе - вам неизвестно и нельзя узнать при всём желании.
Скромная поэтесса. Она из семьи, хранящей настоящую культуру уже во втором поколении. Здесь она чужеродна, а вынуждена приходить на собрания да потому только, что второго общества литературного в городе нет. Как уничтожили коммунисты все свободные, параллельные общества по интересам, так ситуация сохраняется при губернаторе, и может быть из расчёта: одной конторой всегда командовать проще. Зависимой материально. Налево скомандовал - они туда, направо - они сюда. Ну, некуда отсюда нормальным, достойным иного к себе отношения культурным людям...
Как мало приходится отмечать хорошего в жизни реальной, как редко оно, если не врёте себе и другим. Ничего, гальки в природе всегда кучи и кучи, а золота - капельки...
На вас поглядывает тихоня, непостижимым образом и неизвестно когда заимевший удостоверение писателя. Во времена крутые он никогда ничего не требовал, и - пролез. Стихи его невозможно запомнить наизусть потому, что этого никогда не захочется, как и во второй раз перечитать их. Вы не смеете верить человеку, пошедшему на преступление против самого себя. На то преступление, что по вере христианской не прощается. Да ведь что такое христианство он не знает, дальше телевизионно-поверхностного, когда комментаторы разжёвывают смысл проводимой службы а сбоку живыми подсвечниками торчат вчерашние коммунисты-обкомовцы со свечками не в той руке.
Заранее осчастливленным выглядит постаревший над морем написанной бумаги. У него странная манера "работать": сначала женится, в очередной раз разводится, в очередной раз самым гадким образом описывает очередную жену и веек её родственников, и в очередной раз бывшая очередная жена и бывшие очередные родственники ищут его с желанием "за всё набить морду". По утрам ему нравится выходить из квартиры и подробно учить дворника, приводя примеры из своей практики, как правильно убирать снег. Ответное посылание его матом не смущает. Лет несколько назад местные старцы почему-то придумали его через профанированные "выборы" назначить начальником писателей. За два месяца он так испоганился окончательно в отношениях со всеми - старцы его выгнали. За десять последних лет он не смог напечатать ни одной книги, поучая весь мир, "как надо и положено писать правильно", и, радуясь возможности отомстить вам сегодня голосованием против вас, так и не догадался, в какую дыру напраслины улетело время его жизни и насколько был прав дворник, посылавший его по известному направлению...
Сидящий рядом с вами дома читает Библию, умеет думать, рассказывает вам потихоньку: до чего же гнусная сегодня жизнь! Удостоверение писателя не даёт возможности зарабатывать на пропитание писательской деятельностью, книги не издаются, постоянно чувствуется своя ненужность обществу в качестве писателя. На содержание семьи он зарабатывает работой на стройке, а когда-то образ жизни писателя ему представлялся иначе, - материальная обеспеченность, творческие дачи, торжественные встречи с читателями, премии, поездки по стране...
Вы вспоминаете о монахе, в средние века попавшем в самую середину католической верхушки, узнавшим всю подноготную и честно посмотревшим через свою рукопись на конкретную действительность. Поменьше бы розовых мечтаний в юности, побольше бы истинного вместо болотного застоя на месте работы размыслительной, - а где она? - и пустого трёпа "о творческих задачах"...
Здесь, в полуразвалившейся конторе?
Это вы читаете и на лице следующего человека, самостоятельно привыкшего думать, самостоятельно писать, самостоятельно, без унижений под прогнившим потолком получившим удостоверение писателя, и здесь появляющегося по самой крайней необходимости, а не из надежд повстречаться с "собратьями по перу".
Торопится, торопится, пишет на листочках своё "выступление" отчего-то возомнившая себя "выдающейся всея Руси." Вам её жаль, просто по-человечески жаль. Когда-то вы старались помогать таким даже добрым словом. Горе в детстве, полуобразование до конца подзатянувшейся юности, дальняя деревня в десяток старых домов и мечта о светлом: "а вот я вырасту, а вот я стану, и все скажут, - надо же, да ведь это наша, а? а глядите, великая стала, а мы думали..." Нет, ну конечно, мечтать о светлом, мечтать о великом в жизни и даже о величии личном - да пожалуйста, не запрещено, - зачем же правду заменять ложью, зачем же пытаться Сергея Есенина повторить с примесью Николая Рубцова, или кого-то, выросшего в суровой и грубой деревне? Вы и сами вырастали не в городе и знаете, что почём, но и помните, вы, - повторы, копирование в литературе смешны и напрасны. Как и в живописи. Делать-то надо себя... А это делание... Там получилось вовремя улыбнуться потребному человеку, имеющему краюшку власти, тут поддакнуть, с тем выпить водки, при коммунистах через газетку районную поучать молодёжь верному пути привлечением к обкомовской пропаганде, при свале коммунистов на сторону перескочить в борцы с ними, в газетке печатать в качестве криминала на обком бывший какую-то чепуху, жить и бояться посмотреть на балкон квартиры начальника, на той конференции чужое присвоить себе, попробовать затолкаться в "обойму имён", даже выступить в престижном зале и долго гордиться не творчеством своим, а что там присутствовала семья самого Ельцина, побегать безработной, "сориентироваться", на очередных выборах написать о губернаторе, желающем остаться в своём кабинете, - на него старушки молятся, портреты его держат вместо икон, он "отец народов," - так прежде называли только Сталина, в официальной печати, - его не в губернаторы, а в президенты всей России выбирать надо. Нормально, быть везде своей. Как это называется - в прошлом веке написано у Вейнингера, вряд ли ей известного. Успевать во все кабинеты чиновников, и до "созревшего" возраста спрашивать, как "работать над стихами".
В беседе на улице города вам сказали: - "Выскочки из деревень почему-то по-особому жадные и жестокие, от них коварством за квартал несёт. Не все из них, само собой, такие, да часто среди них попадается одно и то же". Но и у вас детство не в городе было...
Вы помните уникальный разговор подобной переселенки. После вопросов о зарплате писателя, получения квартиры, путёвок в санатории она изрекла: "Нет, мне не подходит. В писатели идти не согласна."
В художественную литературу зовут не зарплаты...
Вы сидите и думаете: а всё-таки напрасно у Василия Шукшина просматривается в рассказах обида на город, напрасно он то и дело пробовал неизвестно кому доказать, что город глупее деревни. Не по устройству населённого пункта надо было судить ему. Только по людям. Люда и в деревне, и в городе - "всякой твари по паре".
За деревенской переселенкой сидит кто-то, неизвестный вам. Обычаи "тутошние" вы уже знаете, по-хамски не познакомили, а кто там - время покажет.
Временщик-председатель с бутылкой водки на полу вам уже известен, далее сидит "то берёзка, то рябинка, куст ракиты над рекой", наполнивший вариациями этой темы пятнадцать сборников стихов. Для признания за своего не забывший вставить в строку портянку или какую-нибудь баралужину, и самостийно объявивший себя Мастером. Люди не объявляют, так хоть сам себя, запрещено разве? Может быть, присмотревшись внимательно к "творчеству" таких, учёные догадались о возможности, о самой идеи клонирования.
Вы однажды листали удивительную книгу, сборник адресов и телефонов Членов Союза писателей СССР. Весом книга килограммов на полтора. В ней "то берёзок, то рябинок" числилось несколько тысяч. Так они и проехали через жизнь "творческую", все свои года "бесценные" проведя на окраине литературной. Они гордились удостоверениями писателей, количеством книг, и никогда не трогали тему опасную: смысл наделанного ими. Надо было вверх стремиться, в творчестве, а они топали всё время вдоль по горизонту, помня "золотое" правило: не выставляться. Молчать, где крикнуть пора. Читать решения коммунистических съездов и "выполнять решения в области литературы". А на их веку работал Владимир Высоцкий, и эти как раз говорили в спину ему: конъюнктурщик, рвётся к популярности в народе, всё равно в Союз писателей не примем. Кто знает их и кто знает Высоцкого? Тут понятно...
Первый закон местной подлости - гадкое делать чужими руками. Самому можно и присутствовать, но лучше всего молчать, заранее устроив и мнения, и выступления. Это вы знаете. Это вы понимаете, разглядывая персонаж реликтовый, усидевший здесь после выполнения постановлений райкомов и обкомов, ельцинских правительств, оставшийся в начальниках и тогда, когда от каждого мало-мальски начальника потребовалось умение работать в новых, рыночных условиях. Рыночные условия начались им с того, что писательские деньги, сам не понимая рынка, дал в частные руки, писателям наобещав горы книг и масла. И кабинет в частные руки, и телефон, и возможность работать частной фирме торговой под писательской крышей. Через время выяснилось, - писатели сами по себе, а фирма частная сама по себе.
Ходил по судам, искал защиты у чиновников, по обкомовским привычкам. От того защиты, что сам в частную фирму всё передал для её успешной работы, - от собственной глупости. Высудил позор и насмешки над собой. Ничего, объявил, на ошибках учатся. И для устойчивости дальнейшей личной вспомнил многолетний проверенный закон: к начальству как можно ближе с вопросом железобетонным, - "чего изволите?" Прославлений? Всегда готов, при всякой возможности. "Под мудрым, я бы сказал, всеми нами уважаемом..." Хорошо хоть помнит, что Брежнев умер, а то ведь слова всё те же, автоматически можно ляпнуть его фамилию вместо губернаторской...
Пожилой его ровесник как-то скривился и произнёс: "да разве он писатель? Он... он бочонки мёда в Ленинград отвозил, медвежатину, чтобы в журнале его напечатали, он рыбин таскал метровых по городам и не знал, как можно напечататься только из-за того, что написанное - хорошая литература. Помню, приехали мы на писательское совещание в одну республику, знакомимся с тамошними писателями, волнение общее, и он бегает, просит, дайте мне верёвки метров двадцать, редкие ваши продукты для москвичей надо запаковать и до Москвы мне отвезти. Да, верёвки метров двадцать... Он начинал журналистом, обкомовцев прославлял. Газетную статейку называл рассказом, газетный очерк называл романом... Пьесу как-то упросил обкомовцев поставить в театре здешнем, позвал на премьеру. Я пришёл. Стоит на сцене актёр в роли старика, в кальсонах, снял штаны и трясёт ими, а мне противно. Он безумно завидует мне потому, что моя фамилия давно занесена во всесоюзную писательскую энциклопедию, а его там нет".
Вообще это для вас психологическая загадка: почему так много всяких и разных, не имеющих соответствующих способностей, хотят числиться писателями? Этот из журналистов выцарапывался, и депутаты хотят Думы государственной, и художники, и президенты, и певички, и пропасть всякой шушеры, - при всех их званиях, деньгах, мерседесах, квартирах в Испании и у себя в стране... Не понятно. Вроде они убеждены в своей значительности и что себя обессмертили... Для психологов природных, но не наученных работать психологами, океан для фундаментального исследования.
Вы вспоминаете недавно прочитанное: - "Я излагаю свои взгляды простыми словами, говорю о вещах, понятных всем: Любовь, Искренность, Открытость. Не надо русскому человеку, живя на своей земле, среди своего народа, стыдиться быть хорошим. Современное общество приучает нас скрывать в себе хорошие стороны".
Да, современное общество состоит и из прошлого... Как коммунисты когда-то преподавали - "проклятое наследие прошлого". Ладно, не станем выражаться их диким, иногда, языком.
Многие из сидящих в полуразвалюхе любят порассуждать, почему евреи, если хотя бы один из них попадёт на хорошее место, быстро помогают и остальным евреям хорошо устроиться. А кто им мешает помогать русским? Ругают евреев за это, за взаимопомощь. И никогда не признаются себе в том, почему вот им, русским, выпячивающим свои "корни тутошние", нравится устраивать гадости русским же. Глядя на таких быстро понимаешь, как братья смогли убить князей Бориса и Глеба, как в тридцать седьмом году бегали подобные с удостоверениями писателей помогать отправлять в лагеря и на расстрелы тех, до уровня творческих возможностей кого подняться не могли по своей скудности природной. Дело не в Сталине, дело в каждом индивидуальном человеке. Ничто никуда не девается само по себе из людей, поганым протягивается через века, а хорошее нажить в образе действий человека...
Вы в ресторане Центрального дома Литераторов, в Москве, сказали хорошему писателю, хорошему русскому человеку хорошие слова. "Эх вы... знали бы, в каком поганом месте говорите прекрасные слова"... "Что же делать? Я не знаю, где увидимся вновь, и когда..."
Вернёмся в хибару, работающую, как объявлено на дверях, "в аварийном режиме". Чего стоит эта организация, не способная добиться для себя культурного помещения? Потолок ещё не рухнул, и то хорошо.
Почему здесь ни одной фамилии? А незачем прославлять по принципу "меня лошадь ударила оглоблей и написано с фамилией на всю Россию". Чем меньше называть, тем скорее они растворятся где и находятся, - в неизвестности. А то и в провинции иные уверились: скандал - это тоже известность и популярность, не видя в основе ложь...
Пока вы рассматриваете окружение и анализируете, о чём эти собравшиеся по содержанию своему, идёт обсуждение дел человека, которому вы много помогали. Они знают, человек работает в редчайшем литературном жанре, знают о широкой популярности и книг, и личности автора в городе, соседних провинциальных городах, - крутят и вертят, старательно выискивая "весомые причины для отказа". Явных причин нет, по Уставу этой организации автор давно должен иметь удостоверение писателя, а этим прокурорам всё поперёк. Их злит, что вы помогали автору издавать книги, их злит популярность книг автора и личная популярность его. Не высказывая вслух ни одной причины для отказа, отвечая на речи рекомендовавших чем-то мыльным, невразумительным, те, неизвестные в городе как авторы, знают: тайное голосование замечательно удобно для их отмщения чужому успеху. Да что же тайного? Без голосования всё настрочено глазами на лицах, вы видите их намерения, можете почти без ошибки сказать, кто будет за и кто против, и надеетесь только на остатки порядочности, но и себе говорите: не надо обманываться. Они при их власти, либо при власти соответствующей не то что принять куда-то, - уже новые Соловки организовали бы. Только из-за личной злобы и ненависти.
И вспоминаете анекдот о лётчике, советском, попавшем к людоедам. "У вас партком есть? У вас профком есть? Кто же вас людей жрать научил?"
Голосование откладывается на потом. Поливаловка начинается в вашу сторону. Временщик-председатель с удовольствием извещает стаю, - "мы все понимаем, как переживает подавший заявление." Откуда он взял глупость, вам и ясно и неясно, вы думаете о серьёзном. Вы из своего сельского детства хорошо помните, - какой бы навоз не плавал по речке, со временем обязательно растворится.
Вы кратко говорите о себе простейшую суть: сами сделали свою жизнь. Они - в молчании. Как стая, вертящаяся вокруг оленя и готовая напасть. Им надо, чтобы кто-то накинулся первым, тогда в суете у них получится, - рассчитывают, - остаться не замеченным. Вдруг вы снова станете директором издательства? Как им тогда?..
На вопрос вы отвечаете, при финансовом обеспечении можете издать сразу трёхтомник, своих произведений, не считая прежде изданного в России и за границей.
Молчание. Они надеялись - вы давно ничего не пишете.
Не умеющие правильно креститься предъявляют обвинение: почему вы в своих произведениях служителей церкви называете попами, чем их оскорбляете и "христианство полностью". Потому что А.Пушкин называл их попами в произведениях, потому что вы видите слово литературным и оскорбительным оно никогда не было. Для них такое означает вашу виновность. Вам смешно, но надо посмотреть, чем закончится.
Независимый от них говорит, - надо было ещё десять лет назад вам выдать удостоверение писателя а сейчас пора прекратить глупости. Говорит о вас как о начитанном, интеллектуальном человеке, "и если кто-то не понимает в его произведениях, так тут не вина автора".
Вам находят новую вину и приглашают отречься от одного из ваших произведений. Тут вообще смешно, и вы вежливо им объясняете, что не затем произведения создаются, чтобы от них отказываться. Стая галдит. Пахнет инквизицией и собиранием хвороста для костра, пахнет той самой обкомовской цензурой, а вслух произносятся прямые указания - словно Жданов возродился, - как и о чём нужно писать книги. Забавно. Вы отлетаете в... лет сорок назад или шестьдесят, где там товарищи Ягода и Ежов? А всезнающий секретарь обкома где?
Жалко, конечно. До конца века месяц остался, и как они будут жить в веке двадцать первом? Со Ждановым в башке и правилами наивнейшего литобъединения в кобуре? Бедные, им и стрелять-то нечем. Они никто и ничто в смысле власти. При коммунистах они имели возможность влиять через эту организацию на получение квартир, давали или запрещали зарабатывать деньги, делили между собой и кучами родственников путёвки в дома отдыха на черноморском или балтийском берегах - сейчас они в плане власти нищета. Могли изгадить жизнь любому молодому автору. Сейчас они могут только выдать удостоверение писателя. Ничего больше. Писать запретить - никак. Печатать запретить - никак. В лагерь сослать - никак. В ссылку отправить - никак, А ничего не поняли, а ведут себя - устроителями Голгофы, не ниже. Видите, и поверить сложно.
Начинает говорить местный министр культуры. Он объясняет им: книги автора, которому издаваться помогали вы, на самом деле широко популярны и вопросов к автору не должно быть кроме одного, - когда издадутся его следующие книги. Касательно вас в чём-то он, министр местного правительства, и с вами бывает не согласен, но факты говорят сами за себя. Ваши книги люди читают и знают. К вам приезжают иностранные писатели, иностранные театральные режиссёры театров, скульпторы, журналисты из Лондона. Вам при всякой встрече прилюдно желает успехов в творчестве Народный артист СССР такой-то, служащий в Большом театре, вы можете легко позвонить академику, композитору Евгению Доге. Вас знают космонавты, бывавшие у вас дома в гостях. Вы обедали на торжественном обеде за одним столом с Патриархом всея Руси Алексием вторым. Вы единственный в городе и области автор, интересный для зарубежных читателей, ваши произведения переведены и опубликованы в других странах. "Поверьте мне, - заканчивает он, - за границей муру печатать не будут и названые мною люди на дураков время не тратят".
"Я сейчас докажу, за границей печатают всякую дрянь", - слышите вы злой шепот то ли одной ногой, то ли головой единственной оставшейся в деревне.
Вы озабочены: беда не в том, что не примут, а в том, что делать вам среди стаи нечего. Если примут. Вы в стае не будете никогда. Брезгуете. Не желаете уподобляться. Вы помните беседу с сыном капитана Небольсина... О чести и достоинстве.
"Не видите что ли, перед вами современный Гоголь сидит? Иностранные писатели его через газету так ещё десять лет назад назвали, кончайте эту бодягу и давайте принимать", - требует независимый.
Лица иных каменеют, будто им сейчас входить в распахнутые двери и стрелять в живого человека. Злобой каменеют, омерзительное иначе не сделать.
Замечаете, - местный министр культуры в белой рубашке, при галстуке и в отглаженных брюках. Как всегда.
Стая вертится в молчании. У вас есть время и желание, и вы думаете: рядом сидит писатель, стыдно для любой европейской страны зарабатывающий на стройке 1200 рублей и проклинающий такую жизнь. День носить доски, приколачивать полы и вечером в те же руки - пишущую машинку? Физически не получится. Старый начальник писателей, вместо того чтобы заниматься устройством материальной жизни других, на днях: устроил себе лично подарок от местного правительства, - тридцать семь тысяч рублей, плюс льготы по квартплате, плюс бесплатный проезд на городском транспорте, плюс пышные похороны за счёт налогоплательщиков, то есть за счёт народа. Остальным он об этом не говорит. А вы - знаете.
Вы хорошо знаете и другое: ненависть, злоба и зависть не могут быть базой для объективного решения. И не переживаете, потому что заранее понимали, в какой улей влетаете.
В вашем доме в праздники собираются актёры театров, дирижёры оркестров, певцы, художники, - при знакомствам, если новый гость зайдёт, в перечислениях почётных знаний запутаться можно. Для вас потребность, - творческие люди...
У них, этих из стаи - нет.
Вас на улице остановил человек и сказал спасибо за всё, что вами опубликовано. Прежде чем назвать вашу фамилию и имя, обычно говорят кратко, о вас, - писатель. Народу ведь не нужно удостоверение, писателей народ определяет по книгам.
Этих в городе не знают.
О вас говорят - последнее отдаст. 0 них - последнее отберут и между собой при дележе разгрызутся.
Вы издали книги разных авторов. Они - старались ой как годами, чтобы ни у кого рядом не было напечатано ни строчки. От власти коммунистов ими усвоено правило: всех рядом затоптать и торчать одиноким деревом, тогда будешь "как бы самым значительным".
Потому, что вы годами работали, а не попрошайничали, спонсоры обеспечивали вашу издательскую работу. Ваши книги находятся у известных в России писателей и политиков, у художников, генералов, навсегда вписанных в историю страны, - у строителей и музыкантов, крестьян, иностранных дипломатов, русских потомственных эмигрантов, у иностранных писателей, здешних сантехников и разнорабочих. Вы не чванитесь разделением людей на звания и чины. Об этом говорят защищающие вас среди этих. Но это-то стае и не нравится. Вы не унижались, а сидели с сыном капитана "Авроры" и с дворянином один на один беседовали о настоящей, не отцензуренной истории русского дворянства. И вспомнили, почему-то на всех фотографиях, где вы рядом с иностранцами, где-то сбоку всегда вон тот хмырёк, прижавшийся в уголке. Поняли? Ну и хорошо. Пригодится на дальнейшее.
Вы с двадцати лет дружили с профессором, под конвоем привезенным из эмиграции и посаженым в лагерь, а потом находившимся в том городе на положении жителя с запретом на выезд за черту города, - он много лет дружил с Рерихом отцов, читал вам письма Рериха, читал вам по памяти стихи запретного тогда Саши Чёрного и рассказывал о личных встречах с поэтами теми, дореволюционными, серебряного века.
Эти, из стаи, до сих пор у кого-нибудь из чиновников спрашивают, можно ли подойти к иностранцу и о чём говорить разрешается. Не знающие свободы рассчитывают сочинить настоящее? Так не бывает.
Вы на просёлочной дороге можете сесть в машину к дважды Герою Советского Союза и поехать на рыбалку, с ним.
Стаю туда не пускают.
Вы четыре часа подряд говорите с послом одной из стран и он не торопится отпустить вас, продлевает и продлевает время, отказываясь от встреч иных.
В таких штанах, не знавших утюга, посольская охрана не пропускает.
И что, вам унижаться? Вы слышите, уже намёки начались, что дважды, трижды, до пяти раз можно подавать заявление и хлебать вот эту бодягу? Вам - унижаться?
Зачем?
..Любимый вопрос Льва Николаевича Толстого из "Войны и мира", завет писателя подлинного...
Вы и прежде не просили. Вам приносили и дарили редкие произведения искусства. По уважению. Попрошайничество - для стаи, они сами давно показали свои кружева.
За прошедшие десять лет, когда сюда и не заходили "узнавать, о чём писать разрешается", вы обошли их по дальнему кругу, подальше, подальше от них. Ведь вы самостоятельны. Сидите и размышляете, кого из присутствующих - достойных, надо будет забрать с собой, сообщниками в дальнейшие хорошие дела.
Вот почему "Горе от ума" в России вечно и переписывается всякий новый век на материале современном"
Стая вертится, а вы спокойны. Вам известна их привычка, стаей на одного. В основе её подлая выгода: тебя затопчем, а себе что-то ухватим. Что - они сами скажут попозже. А вы здесь не для продления свинства, а затем, чтобы из реальной действительности набраться материала и вот это написать, и определить, как быть дальше на поле провинциальной литературы.
Среди скучной пародии на... сравнить-то с чем сразу не поймёшь, то ли с Ватерлоо, то ли с лагерным сходняком прислужников начальства где-то в энкэвэдэшном Ивделе, - вы ожидаете последний "накат", как тут выражаются на жаргоне, самом современном, бандитского происхождения. И почему жаргон никогда не берёт начало от Лермонтова, Брюсова, Тютчева? Тоже проблема... "Вы ожидаете последнюю атаку", - как правильно писали и пишут в хорошей русской литературе.
"Тут какой-то предварительный сговор", - заявляет порядочный человек. Его тут же глушат многоголосьем стаи.
Атака начинается тем, что после министра культуры обращение на "вы" и по имени и отчеству исчезает, вылетает хамское "ты" - от тех, с кем на "ты" общаться вы никогда не договаривались. Да, видимо тут не только само здание в качаниях и глубоких трещинах, в режиме развальном, а вы ищете красоты, архитектурной, в том числе...
У вас есть время, и вы размышляете об оркестровых аранжировках и концертах армянского дирижёра Константина Орбеляна. На его работу было смотреть, красоту его дел видеть - не то что...
"Извините, а вы кто?" - прерываете незнакомца, долбящего и переливающего с правого края рта на левый его край о каких-то "концепциях". Тот смотрит на вас так, словно неожиданно получил оскорбление. "Вы кто?" - говорите во второй раз, чтобы до него дошло. - "Вас здесь никому не представили". Стая ошарашивается, но понимает: вынуждена, что и у хамства должны быть какие-то пределы. Председатель представляет желающего выступлением изъявить преданность местному начальнику. Оказывается, он пару месяцев назад приехал в город из другой области, оказывается, филфак закончил там, в институте московском литературном, где-то в провинции иной покрутился в качестве критика - а, ну, тут всё ясно. Расул Гамзатов ещё сорок лет назад рассказывал в книге своей, как в литинституте иного принимали на первый курс поэтом, третий курс он уже проходил прозаиком, институт по неумению всестороннему и по жалости преподавателей заканчивал критиком. Вам ясно, ничего из опубликованного вами в книгах он не читал, ссылки на тексты нет ни одной, собачке потребно постоять на задних лапах перед хозяином и всей стаей сразу, сойти здесь за своего, среди них, и он сливает из крана словоблудия "концепции, жёсткие конструкции, виртуальные восприятия." Вам можно продолжать думать об оркестре под управлением Константина Орбеляна и песни из его репертуара с красивым названием по имени девушки: Аревик.
Тут "подхватывает знамя борьбы" недотянутая внутренней культур до нормы средней: это ещё одна Землячка, готовая вас уничтожить как та Землячка, прежняя, расстреливала дворянских офицеров в Крыму только за невозможность достижения уровня их, образа их жизни.
Вы живой человек, вам становится очень тяжело. Вы неожиданно вспомнили, как стояли рядом с композитором Микаэлом Таривердиевым, как лет двадцать подряд нравилась вам его музыка и нравится, и через месяц заканчивается двадцатый век, а Таривердиев похоронен в Москве и ничего больше не сможет написать, - такой редкий по одарённости природной композитор...
Личное - личным, можно вздохнуть поглубже, успокоиться, и вернуться сюда, посмотреть в подзорную трубу на происходящее.
Хамское "ты" летит во все углы и стены. "Ты не грамотный автор! И, к удивлению даже стаи, доказательством приводятся типографские опечатки из твоей книги. "Ты написал вредные очерки о нашем губернаторе, любимом всем народом области, на тебя за каждый очерк надо подавать в суд и я с помощью его помощников в суд подам!"
Господи, ну откуда холую знать что такое свобода слова? Бесстрашие и личное достоинство? Что такое "служить бы рад - прислуживаться тошно," высказанное великим Грибоедовым? И благодарность бессильных за правду, написанную тобой, когда не в кабинете, а на улице те же чиновники губернаторские, люди насквозь зависимые, говорят: спасибо, вы один правду написали да на всю Россию сразу, а местные газетки только подхалимничать к нему способны".
Господи, вразуми скудоумие проявленное...
"Ты ни одного хорошего слова не написал о коммунистах брежневского периода! Я сама была коммунисткой! Мы совершили достаточно много славных дел! Ты занимаешься очернительством!"
О, фраза как раз из брежневского лексикона, долго же она помнит выученное с пионерским салютом. Мама родная, какой в этой хибаре год? А историю коммунистов в России с ней обсуждать - она была и с ними, и с либералами, и с демократами, так о чём с такой разговаривать? Как они предавали СССР?
"Ты что написал и издал, мог сделать только переделанный из бродячей собаки булгаковский Шариков!"
Вы требуете перестать заниматься оскорблением.
"Я не оскорбляю! Я требую признать, только Шариков мог сочинить такие книги!"
Вы вынуждены напомнить, что по юридическим нормам понимается оскорблением и что называется бытовым хамством. Стая напряжена. Председатель мечется глазами, до чего-то догадывается и просит прекратить оскорбления, продолжающие лететь в вашу сторону. Как и вы, может быть и он уже понимает, здесь начинается история, интересная для районного суда. Тысяч сорок можно писать в заявлении о взыскании за причинение морального ущерба, сделанного в предельно хамской форме при многих свидетелях,
"У тебя новая квартира хорошая, а мы!.. Ты жене новую шубу купил, а мы!"
Думаете, фразы услышаны в автобусе? В рюмочной среди пьяных баб и мужиков? Да нет, так имеющие удостоверения писателей "беседуют." Только причём рядом с ними художественная литература? Блок, пишут в воспоминаниях, "не говорил о погоде..."
Достойный человек опять напоминает, происходящее слишком похоже на тайный предварительный сговор. Стая опять не даёт ему говорить, и тыкать, вроде последним, - вам всё пошлостью своей уже надоело, - начинает временщик-председатель. Бутылка водки стоит на полу рядом с его креслом, недолго им, кто жаждет похмелиться здесь, ждать осталось. Его слова - выступление копированного Вышинского, причём он и обвинитель, и прокурор, всё в одном кресле. "Ты о нашей замечательной писательской организации на всю Россию написал... не знаю, где слова найти. Я как узнал, что ты подал заявление сюда, где я..."
Получается - эта контора его личное владение и вы даже подачей заявления обидели его, словно в заявлении потребовали выселиться из личной квартиры и ключи передать вам. Красиво...
Вы понимаете, на все хамские "ты" лучше не отвечать ни словом, пускай до конца показывают себя. И помните, устроивший это паршивое кино-вино начальник помалкивает в сторонке, чтобы иметь возможность свалить происшедшее на "мнение коллектива, против которого я бессилен." А чего бы не говорил ты-тыкаюший - куда деть то, что он счастливо пристроился пресс-украшателем губернатора, а после вашем очерке о губернаторе, взорвавшим ситуацию в области в самые выборы-перевыборы, губернатор потребовал от него написать о себе, любимом и выдающимся, намного лучше вас, но в результате из пресс-лакировщиков он вылетел, и большая зарплата, казённая "Волга" за счёт народа-налогоплательщика, вынужденное уважение среди чиновников и почитание близости его к "самому" - кошмар, как много улетело в сторону и навсегда. Мстить осталось, чего вы с любопытством и наблюдаете.
Стая радуется. Стая и сообразить не способна, - вам, независимому, она ни для чего. Писатели, известные в России, давно сказали вам, - потребуется, и выдадут удостоверение. Этим осталось поиграть во власть минут семь-восемь, и они старательно показывают людям нормальным, быть вынужденных среди них пока, свои действия в случае прихода к власти здесь, в полуразвалюхе.
`Ты-тыканье" переносится на следующею персону, и со словами "она нам тут много раз столы накрывала" в пять минут персона узнаёт, - ей удостоверение выдадут. Да, вот так. Чтобы получить признание среди этой стаи провинциальной - надо несколько раз накрывать столы и поить их водкой. Пора и подумать, какое отношение поение водкой имеет к литературе и какое отношение к литературе художественной имеют эти, стаевые в штанах измятых.
Самое смешное, оказывается, они чего-то ждут. Они ждут слов унижения от вас, и от человека, с честной вашей помощью ставшим тем, кем мечтал. Умолять их будете вы, - ждут.
Вы молча уходите, поставив такую точку.
Бутылка водки переставляется с пола на стол, добавляются новые бутылки, начинается "переход ко второму вопросу" с попытками узнать, вернётесь ли вы с бутылками водки для них. Временно пребывающий среди них человек достойный спрашивает: "вы что тут полное свинство устроили? Они нам большую пользу могли бы принести, а вы издеваетесь, врёте себе, оскорбляете".
"Как можно их принимать сюда? - удивляется трусливый кардинал-тихушник. - Заставят что-нибудь новое делать и кресло начальника к ним перейдёт, кому перемены нужны"?
Приехали. Остаётся сказать: много лет зная писателей разных городов России, я намерено не называю города данного действия. Оно вероятно, оно много раз происходило в любой провинции, где в начальниках какой-нибудь Пышкин-Шишкин, - он вечный попрошайка, унижающийся по кабинетам чиновников и отгадывающий, кому услужить нынче, он вечный "известный" неизвестный не знаю на самом деле кто, по удостоверению числящийся в писателях, а по книгам своим - забыть старается, что ему люди в лицо говорят. Ведь в литературе художественной нетрудно определись суть неписаного, когда в голове читателя библиотека прочитанной классики русской и не интересно ему, какое удостоверение было у М.Ю.Лермонтова. Без бумажки с печатью русские читатели помнят, кто написал "Бородино".
И, проанализировав ситуацию, остаётся ответить на несколько вопросов, касающихся непосредственно литературных дел в России.
Русская литература так сохранится? Так, ложью, трусостью и пьянством, стягивающим взаимную зависимость?
Там, в стае, оно и не начиналось, - творчество. Русская литература сохранится живой своей частью, как сохраняется для продолжения в природе всякое природное явление. Силой талантов. Силой независимых мыслителей. Комплекс личной значительности для русской литературы непотребен, его можно навсегда передать вечным подмастерьям, постоянно сбивающемся в стаи. Почему в природе орлы в одиночестве, а вороньё летает кучами гомонящими? Тоже можно о чём подумать...
Люди не знают, как даже московский Кремль, выдающиеся памятники архитектуры, творчества скульптурного прикрыть от дерьма, падающего и на головы президентов и королей с неба, из этой стаи.
Избавление от стаи в литературе известно забвением, но пришедшим не со стороны власти, а со стороны читателей. Причина забвения - ненужность.
При чём тут власть политики сегодняшней, вчерашней?
Сколько ни пробовали из литературы русской сделать прислужницу для вколачивания в головы народа политики правящих, в любом веке нашей истории литературы мысль русская, художественность умела становиться надмирной. Надмирность базируется на независимости размыслительной деятельности. Кто из авторов на неё был способен в прошлом и способен сегодня - знают сами читатели, сколько бы их не пытались обманывать "критики", и прочие истолкователи истории русской литературы. Вот почему после семнадцатого года не вышло "сбросить Пушкина с корабля современности", не вышло доказать попозже, что всё написанное М.Шолоховым им украдено у кого-то, как не получилось - хотя долгое время у них, сколоченных в стаю, и выходило - отобрать у русских читателей И.Бунина, С.Есенина, И.Шмелёва, Е.Замятина и многих ещё, вынужденных для сохранения чистоты русской литературы эмигрировать. Они своими жизнями теми, в чистоте, но не в предательстве, горят и для современных писателей России, себя не предающей, вечными лампадами, показывая, куда идти.
При чём тут сегодняшнее материальное состояние России?
Власть финансовая как бы не пробовала диктовать свои условия -способный не предавать таланта своего природного не предаст. Бог, говорят, за такое наказывает престрого. Да и по-человечески противно помимо того, что никакую новейшую модель иномарки, никакой особняк не сопоставить с точкой, поставленной в конце рукописи. Пусть сегодня невозможно рукопись напечатать, из-за отсутствия денег. Главное - чтобы она была написана, потому что литературная работа - подлинная, - на самом деле забвению не подлежит. Народ сохраняет ту же самую пушкинскую "Капитанскую дочку".
Причём тут литература?
Где? В той полуразломанной хибаре? В ней - ни причём, ведь литература - власть духовная, душе человеческой объясняющая происходящее в жизни. Литература никакому "коллективному хозяйству" не подчиняема и в любом веке, при всякой власти своим развитием продолжается исключительно через автора, через творческую индивидуальность личности. Если вы приехали в новый для вас город, знакомясь, называете свою фамилию, а вас спрашивают, можно ли вам руку пожать за неписаное то, прочитанное ваше произведение... Не объяснять дальше? Ну, и что же делать на поле провинциальной литературы? Дом тот расколотый от фундамента до чердака, помнить и тратить неповторим время на восстановление не восстановимого?
Два совета на расставание, из древней и всемирно известной книги: не мечите бисер перед кем ни попадя и отделяйте зёрна созидания от мусора. С пояснением для недоумков, - автору ничего не стоит выразить советы в точном цитировании, более жёсткими, не щадящими словами.